Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 25, 2009
* * *
Если письма, то от руки,
Что воспринимается, как причуда,
Когда они являются ниоткуда,
Невесомо легки,
Потому что бумага, она тонка,
Как долгожданные облака
В самом конце октябрьского пекла.
По ее сожженьи пуста рука.
Не остается пепла.
Не остается ни слов, ни дат.
Почтальон, застенчив и бородат,
Ближе к полудню приносит пачку
Мятых конвертов разной длины,
В некоторых на просвет видны
Отдельные фразы, внятные и не очень,
Еще не превратившиеся в золу,
Если конверт приложить к стеклу,
Тщательно отмытому изнутри и снаружи,
Можно вникнуть в сумятицу этих неровных строк
Или того хуже,
Наблюдать распад, которому самый срок,
Потому что почерк иной и наклон не туда, и спешка
Выдают абсолютное крушенье основ,
Если они существовали, конечно.
«Мы еще не решили» (хотя давно бы пора),
А внизу опять: «Мы еще не решили».
За этим бессонные ночи и мутные вечера,
И снова ночная тишь, которую поминутно нарушают автомобили
С номерами неясными, как грядущие дни,
И бумажные внутренности почтового фургона
Издают еле слышный шелест,
Вроде неразборчивой болтовни,
Затихающей сонно.
* * *
Прощай, Европа! Мы не европейцы.
Кто, слыша это, держится за сердце,
Кто весело подсвистывает вслед,
А нас уж нет.
Прощай же. И не нужно оправданий
Тому, что протекли дорогой дальней,
А после, наконец, слились ручьи
Здесь, в зоне «И».
Прощай, Европа! Видно, в самом деле
Глаза в твоих музеях проглядели
Мы до того, что в пустоте зрачка
Нет слез пока.
Прощай, Европа! Плакать неохота,
Не прихватив ни Дюрера, ни Джотто —
В краю, где камни растворяет свет,
Им места нет.
Прощай, Европа! От тебя подальше,
От многослойности налипшей фальши,
От равенства, ненужного до слез,
От всех речей и поз.
Прощай, Европа! Твердо, насмерть стоя,
Ты пропадаешь в сумерках, как Троя,
Верней, ее руины там, вдали,
Откуда мы ушли
И не вернемся. Так прощай же, что ли,
Мы от тебя оторваны без боли,
Без пафоса, одним движеньем рук,
Под восходящий звук
Нет, не хорала — песни левантийской,
Столь странно близкой,
Что если дух народа вправду есть,
То только здесь.
* * *
Вышел, увидел улицу Яффо во всю длину,
Как она вьется, от ворот до ворот,
Только это, пожалуй, заезжему пахану
Заскорузлую душу не проберет,
Даже если он и походит по ней с мое,
Тасуя колоду примелькавшихся лиц
И понимая город, как временное жилье
Для перелетных птиц,
Тех самых аистов, что слетелись в витрины для распродаж,
Чтобы вспорхнуть оттуда, как только пойдут дожди,
И приземлиться в Яффо на опустевший пляж,
Где, кроме моря, ничего впереди.
А позади — улица Яффо, одноэтажный шлях,
Что сбоит у каждого каменного двора,
И не разберешь, в котором из них в гостях
Выпил позавчера,
Потому что тогда было совсем темно
И никому, кроме звезд, не был виден обратный путь,
И совершенно пусто — хоть бы одно окно,
Хоть бы ну кто-нибудь,
Только пустые такси, что пытались тебе гудеть
Без особой надежды на седока,
Да на рваном плакате у рынка некто, похожий на смерть,
Но, вроде, живой пока.
* * *
Жизнь пронесется по Яффо на самокате с мотором,
Мимо боковых улочек, по которым
Сподручней передвигаться боком
Или же пребывая в обмороке глубоком,
Как большинство здесь живущих и тех, кто еще в дороге,
Кто, не убоявшись ни конца света,
Ни неизбежных потерь в итоге,
Готов платить и за это.
И тогда все они устремятся по Яффо,
Будто массовка, рвущаяся со сцены,
Будто моль, вылетевшая из шкафа,
Где детали изнанки до ужаса откровенны,
То есть, сожрана ткань, и, по сути, нечем кормиться,
Только брезент моль не берет, и потому пустыня
Переймет цвет брезента, отбрасывая на лица
Отсвет вполне зловещий, какой-то желтый иссиня.
Только при чем здесь Яффо? Там всех цветов напитки
Утверждают рост потребленья, и груды вафель
Громоздятся, венчаясь багровым объявленьем о скидке,
Только пустынных тонов фалафель
Напоминает, где мы на самом деле,
А часы стучат, пугая громкостью звука,
Будто сверху на все большой циферблат надели,
В самый центр его целя из слишком тугого лука.
* * *
Собеседник молчит, он не знает ответа,
Только чувствует — двинулось как бы на слом,
Утекая сквозь пальцы, дощатое лето,
Здесь, за дачным столом.
И покуда дожди зарядить не успели,
Кроме разве дождя усыхающих пчел,
Тот, кого содержали всю жизнь в черном теле,
Просто встал и ушел.
А дорога совсем почитай не пылила,
Только солнце пекло да цеплялись репьи,
И была незнакома внутри нараставшая сила,
У которой резоны свои.
Будто вправду сейчас, только вот до пяти сосчитаю,
Чужеземные танки попрут через лес,
И душа полетит, поплывет по закатному краю,
Не касаясь небес.
* * *
Сыну Нехемии
К ночи птицы слетаются в этот двор
Благословить луну,
Вот я и слушаю разговор,
Пока не усну
И пойду во сне повторять: «не спит
И не дремлет блюститель сна».
А пейзаж ночной, как чертеж, отмыт,
Над которым стоит луна.
Все, что нужно сказать,- вот оно, на доске,
Только буквы соедини
Поплотнее, — так на дворовом песке
Печатают след они.
И пыль, в отпечатках трехгранных лап,
Сгустится и потечет
Туда, где известно, что дух не слаб,
Где каждое слово в счет.
Слова поднимаются, как вода,
До горла дошли уже,
Толкутся в гортани, стремясь туда,
Перекатываясь, как драже,
Чтоб, по нотам расчисленный, этот свит,
С начала и до конца,
Рассекая воздух, звучал, как хлыст,
В котором капля свинца.
Ну а утром, когда люди придут
Молельный дом отпереть,
Шагнут в тишину, в стоячий пруд,
Где время растет, как шерсть,
Они времени скажут: «Ступай вперед»,
Как будто можно назад,
Если новый день из-за крыш встает,
Расклеванный, как гранат.
* * *
Еще деревья не цвели,
А жизнь была уже сладка,
Тянуло запахом земли
От придорожного лотка,
Где продавали ширпотреб.
Скажи мне, сколько стоил хлеб?
Как звали царскую семью?
А жребий, почему он слеп?
Да нет, прости, вопрос нелеп,
Кому повеем печаль свою?…
Но это даже не печаль,
А так, замытая печать
Исчезнувших библиотек,
Мы букинистам все снесли,
Остались только пыль, трава,
Лужайка, тень прикрытых век,
Свет, проступающий едва,
Дух набухающей земли,
Где всходят просьбы и мольбы.
Просить? Тогда проси скорей,
Записку в кулаке согрей,
Знак изменившейся судьбы.
Тебе ответят, погоди,
Ответ придет еще, дай срок,
Пойдут дожди, пройдут дожди,
И отзовется из груди
С утра затверженный урок —
Пришел ияр, не месяц май —
Не вспоминай.
ПИКНИК
Да, это и меня не обошло.
Так мотыльки скребутся о стекло,
А разные другие господа
Снуют вокруг, неведомо куда.
То пили, то гадали по руке,
Пока дизайнер в белом пиджаке,
Нетерпеливо морщась, объяснял,
В чем состоит магический кристалл
И что за жизнь мы видим сквозь него.
Так излагал он дела существо,
Покуда на руке вспухал укус —
Комар его попробовал на вкус,
А может, вечность кожу обожгла,
Горячим ветром дунув вдоль стола,
Как будто по нему прошел Эсав,
Картонные стаканы разбросав,
Но Яаков и вся его родня
Остались в креслах, вилками звеня,
И лишь с опаской зыркали туда,
Где таял след, где не было следа,
Но нечто расплывалось все равно,
Как по бумаге винное пятно.
* * *
Сон, кусками по сорок секунд,
Нарезан, как черный торт.
В одном дожди по лицу секут,
Но это, видать, не тот.
В другом ты влажен уже от жары,
Но тоже не в том кино,
Где параллельнейшие миры
Друг в друга вошли давно.
Так вся раскадровка за ночь пройдет,
Чтоб ты угадал к утру,
Куда эта черная нить ведет,
Минуя дождь и жару.
Ведь сон не затем, чтобы пропотеть,
И не для разгадки слов,
Которые с черной доски стереть
Мигом Творец готов.
Какой виртуоз монтажных работ
Склеил все это сплошь,
Да так, что подлинно жизнь течет,
Пока не пошла под нож
Рассветных звуков — птичьей возни,
Заводимых машин,
Все заняты делом, кого ни возьми,
И только ты один
В попытке концы с концами свести
От усердия взмок,
Силишься удержать в горсти
Тебя пронизавший ток.
* * *
С блестящих пуговиц на бледное лицо —
Хороший переход? Не знаю, пригодится,
Ведь в дело все идет — случайное словцо,
Обмолвки, камушки и даже эти лица.
Но кто же посягнет на принцип монтажа?
Мы пленники кино, рабы его и слуги,
И кадры мельтешат, туманясь и дрожа,
Но что бы мы без них узнали друг о друге?
«Сокуров, Б-же мой, я от него тащусь!…»,
Но все мы тащимся, Сокурова не зная,
Туда, где, озверев от воспитанья чувств,
Речь запинается, как лента не цветная.
И нечего болтать, есть заменитель слов —
Наезд, отъезд, проезд и ракурс небывалый,
Эффектов световых невиданный улов,
Где все подробности ясны, до самой малой.
Такое вот кино, там наша роль весьма
Отрывочна — молчать, вибрировать на стыке
Повествований, переполнивших тома,
И жизни, пущенной на мелкие улики.
* * *
Хотелось бы начать издалека
И проследить, как выведет рука,
Притягивая к действию зрачок,
Округлый заключительный значок.
А после прочитать наоборот
Текст целиком и, округляя рот,
Пытаться донести издалека
Фонетику другого языка.
Да, заново учиться говорить,
Ребенком стать, и в языке заплыть
Так далеко, чтоб прежних смысл речей
Утратился и числился ничей,
И чтоб позвать на помощь ты не мог,
Забыв, какой при этом нужен слог,
А с берега, пропавшего вдали,
Тебя уже увидеть не могли.
И вот тогда пойдет другая речь…
Зачем же было прежнюю беречь,
Трястись над нею, тщательно храня,
Как хворост от бегущего огня,
И втюхивать ненужное тому.
Кто не учился русскому письму?
Такая цель и вправду не к лицу
Отважному далекому пловцу…
Покуда я куда-то доплыву,
Ребенок будет впитывать молву,
И гул толпы, невнятный и живой,
Его уже накроет с головой,
Но выплывет. Мы встретимся вовне,
Когда привижусь я ему во сне,
И в мерном звуке незнакомых фраз
Взаимный смысл откроется для нас.
ЦОМЕТ ХИЗМЕ
Про эти темные откосы
Я мало знаю. По ночам
Не реют во дворах стрекозы,
Не липнут оводы к вещам,
И меж арабскими домами,
Где стоек затхлый дух ковра,
Заметны черные провалы,
Которых не было вчера.
Днем воздух вынесен за скобки
И все просвечено до дна,
И сквозь бетонные коробки
Трава проросшая видна,
А ночь покроет черным гримом
Все потаенные прыщи.
Довольствуйся неуловимым
И тайных смыслов не ищи.
И не томись на остановке,
Следя, как ветер теребит
Сухие пальмовые розги,
Рождая непривычный ритм.
Автобус пронесется слева,
Неосвещенный, неживой,
Как неопознанное тело,
Черкнувшее над головой.
К чему он, призрак жизни чуждой,
Нас приглашает, тормозя?
Мол, изнутри увидеть нужно
То, что извне понять нельзя.
И чей-то сын, коротким взглядом
Скользнет, не спящий на посту,
По нам, притормозившим рядом,
Пред тем, как кануть в темноту.
* * *
Любитель дальних мест для небольшой страны
Нормален как никто, что может быть нормальней,
Чем этот ровный взгляд, и речи не нужны,
Когда овечий мык стоит в ночи над спальней.
Затерянный мошав, где нас павлиний крик
Разбудит, разнесясь над уходящим летом.
Уходит? Хорошо. И ты за ним, старик?
О чем толкуешь ты? Что скажешь ты об этом?
И правда, что могу поведать я о них,
Усатых мужиках, молящихся угрюмо,
Когда окрестный мир свернулся и притих,
Как в раковину влез, но только нет в ней шума.
Не к уху прижимай свободную ладонь,
А поднеси к глазам — прочтешь по ней дорогу.
Воспоминаний нет, а будущих не тронь,
Пусть капают себе из крана понемногу.
КУЛЬТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО
Возьми бесплатную газету,
Сходи к ГБ в культурный центр,
Пропустит под газету эту
Тебя дежурный офицер.
Потом концерт прослушай струнный
Бесплатно, денег не берут,
Ведь стоны музы вечно юной
Не почитаются за труд.
Стихами говорить обучен,
Газетный областной пиит
Тебя там рифмами помучит,
Но насмерть не заговорит.
Ты выйдешь в меркнущее лето,
Где месяц озаряет путь
Рогами вверх, и только это
Не позволяет обмануть
Заблудших едоков культуры,
Перенесенных вместе с ней,
Как в клетке жмущиеся куры,
Под небо родины ничьей,
Поскольку родина — подмостки,
Где скачет бешеный балет
Да воют бардов подголоски,
А ничего другого нет.
ГАН САКЕР
1
Когда стремительно темнеет,
И в горном воздухе, одна,
Налившись дополна, желтеет
Незаходящая луна,
Наклеена, как знак товарный
Сомнамбулической страны,
Кругами труд неблагодарный
Не прекращают бегуны.
Спросить кого, хотя бы Данта,
К чему ночная беготня?
Ведь ясно, что запас азарта
Иссяк еще при свете дня.
Другой поэт на бархат луга
Раскрыл зеленое окно…
Но что цитировать друг друга —
Все тьмой сейчас облечено
И жизнь, бегущая по краю,
Не озирается на тех,
Кому даны трава сырая,
Дыханье ночи, редкий смех.
2
Беспечно жить не выпадало
Еще ни разу, никогда —
Спокойно ждать, чтоб замерцала
Сперва начальная звезда,
Потом вторая, третья, дальше
Уже без счета, и к чему
Считать оставшиеся марши,
Все глубже заходя во тьму,
Где сладко спят, где не считают
Часов тягучих и минут,
А пробудясь, не получают
Вознаграждения за труд,
Где ни сомнений, ни опаски,
И в нарастающую тьму
Ребенок смотрит из коляски,
Не улыбаясь никому.
Необходимые разъяснения:
Улица Яффо — центральная улица Иерусалима, в прошлом Яффская дорога,
которая вела из Иерусалима к порту Яффо.
Фалафель — пищевой продукт.
Ияр — второй месяц еврейского календаря.
Эсав и Яаков — братья, дети праотца Ицхака.
Сокуров — кинорежиссер.
ГБ — несуществующая организация.
Ган Сакер — парк в Иерусалиме
Цомет — перекресток.
Хизме — арабская деревня.
Мошав — сельскохозяйственный кооператив.