Стихи
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 22, 2008
я открываю вас. Ещё не скоро
хоть кто-то сможет с гордостью сказать,
что он проник в те тайны, что сокрыты
в шершавом камне. И, по мере сил,
пусть небольших, но собственных (они
даны мне только, может, для того,
чтоб эти строки вслух произнести),
я постараюсь вас открыть, Столбы.
Бессмертье камня. Нет, мы видим смерть,
но медленную, что ещё страшнее.
Ветра, дожди и солнце потихоньку
стараются разрушить грубый мир.
А нам лишь остаётся наблюдать,
молчать и бесполезными руками,
как прежде, трогать камень для того,
чтоб воскресить чужие ощущенья:
вот мышечные судороги, вот
желанье быть скорее на вершине,
вот чей-то страх, вот голод, вот ещё
нахлынувшее чувство солипсизма,
а вот любовь и первый поцелуй…
Огромные полночные Столбы,
я открываю вас. В самом себе
мне хочется сегодня разобраться
и, стоя на вершине, загадать,
чтоб многое на свете изменилось.
Я лезу вверх. И холодно, и скользко,
и страшно мне, но бросить не хочу
свою затею. Тихо, осторожно
я пробираюсь к цели. Твёрдый мир
вокруг меня становится всё шире.
Казалось бы, что это невозможно —
раздвинуть вдруг границы мирозданья —
но кто-то раздвигает их. Я сам.
Крепчает ветер. Звёзд на небе больше,
чем в городе. Отсчитывая от
какого-то неясного начала,
я делаю шаги к вершине. Тот,
кто никогда здесь не был, не поймёт
трепещущего сердца, не поймёт,
что ищут пальцы в трещинках скалы.
Что для меня Столбы? Всего лишь повод
задуматься о собственных проблемах.
У каждого из бросовых людей
подобный повод есть наверняка…
Однажды непереводимый Рай,
оранжерея с каверзой, сыграл
над нами злую шутку, не со зла,
наверное, но всё-таки сыграл,
и голая идея человека
пришла на землю. Новый мир суров
для суетных людишек оказался.
Зане одни придумали себе
занятие — искать себе подобных
в природе или в космосе. Наукой
назвали эту глупую стезю,
и без оглядки причащались ей.
Другие люди встали на защиту
себя и научились драться. Им
хотелось быть сильнее, чем возможно.
А третьи — к ним принадлежу и я —
решили поучиться у природы,
решили повторять за ней точь-в-точь
движенья, краски, мысли, то пытаясь
понять природу, то понять себя.
И в головы таких людей однажды
пришла живая мысль о сути скал:
се наши мысли, се воспоминанья
о прошлом — это сами камни, а
воспоминания о будущем — лишь ветер,
который эти камни обдувает.
Что ж, может быть, и так. Но мне пришла
другая мысль: а, может, эти скалы,
на самом деле, люди и тогда
мы, те, кто вверх ползёт, и те, кто вниз
ползёт, всего лишь мысли этих скал.
Природа, отличаясь красотой
ото всего, что сделано людскими
руками (кроме, может быть, того,
что повторяет все черты природы),
творит себя, задумываясь даже
над тем, что не достойно ею быть,
как человек. Но почему-то он
не думает, что руки могут больше
и красота всегда в его руках,
а потому творит себя неверно.
Гармония в природе — это лишь
соединенье нужного. Порою
гармония черства и неудобна.
Так, либо мы неправильно толкуем
природу, либо, просто, не хотим
поверить, что ущербны в этом смысле.
Огромные полночные Столбы
вокруг меня столпились: дышат, шепчут —
как будто я на стёклышке лежу
среди нелепых инфузорий-звёзд,
а ручку микроскопа повернуть,
чтоб увеличить мир, никто не хочет.
Я продолжаю путь наверх и дрожь
под каменною кожей ощущаю.
Уже немного мне осталось. Кто бы
придумать смог подобное безумство
и, главное, решиться на него!
Вот тут шагнуть, тут прыгнуть, тут вцепиться
и подтянуться. Я поднял глаза
и отшатнулся: человек сидит.
Уж этого никак не ожидал.
Здесь, на вершине, ночью — кто такой?
И страх, и любопытство разбирают.
На вид простой, спокойный, чуть взрослей
меня, хотя, на самом деле,
кто знает, очень странный паренёк.
Я сделал шаг и произнес негромко:
«Привет. Меня зовут Иван. А ты?..
Кто ты такой? Зачем ты здесь сидишь?»
Он вздрогнул, обернулся, посмотрел
внимательно и сразу отвернулся.
«Меня зовут Андрей. Кто я такой?
Наверно, человек, хотя какая
мне разница. Уж лучше быть скалой.
Всё как-то поспокойнее, подольше.
Сам посмотри вокруг, как много в мире
вещей, которыми хотелось бы побыть!
Ты не согласен? Что ж, садись — поспорим.
Ты здесь, наверное, за тем же, что и я.
Мне хочется во многом разобраться.
Вот, например, зачем и ты, и я
не спим сейчас в своих постелях теплых?»
«Постой, и я хотел тебя спросить
о том же! Это розыгрыш, я понял.
Ну, говори, кто заплатил тебе
и сколько, чтобы ты в ночное время
сюда залез, дождался, говори?»
«Вообще-то, зря. Никто меня сюда
за деньги не тащил. Я сам пришёл.
Да, ты не ожидал меня здесь встретить,
но я, ведь, тоже никого не ждал.
И думал, что один такой: зачем-то
залез глубокой ночью на Столбы,
надеясь тут же в чём-то разобраться…»
«Но я…» «Но ты… подумал обо мне?
Я мог бы, так, наверно, испугаться,
что камнем бы ещё одним и стал».
И замолчал, давая тем понять,
что я своими быстрыми словами
его обидел. И Столбы качнулись.
Смешались мысли, просто, винегрет
какой-то в голове, и разобраться
никто не может в том, что иногда
мы выдаём за мысли. Я стою
и сам себя пытаюсь успокоить.
«Погода хороша». «Когда бы ветер
не дул с таким упорством, я сказал бы,
что очень хороша, хотя прохладно.
Но ты сюда залез не для того,
чтоб разговаривать со мною о погоде.
Я прав?» Андрей прищурился, насколько
я мог судить об этом в темноте.
Неловкое молчание. Как трудно
о чём-то с ним заговорить. Меня
ещё никто в такой тупик не ставил,
но, собирая мысли по крупицам,
пытаюсь что-то вслух произнести.
«Андрей, поверь, и я ошеломлён
такой вот встречей. Это невозможно,
чтоб мы с тобою встретились, но это
произошло, и я благодарю
судьбу за узелок, которым ныне
мы связаны, за мрачные Столбы.
Ты прав, Андрей: смотрю вокруг и вижу
такие вещи, что какую бы ни взял,
любой бы стал (не навсегда, но точно —
надолго). Только всё же я хочу
задать тебе серьёзные вопросы,
которые вокруг меня, как мыши,
не просто так, но как-то существуют
и суетятся. Я здесь потому,
что стало слишком тяжело мне
смотреться в зеркало, в котором
себя (пойми: себя!) уже не вижу, там
другой какой-то человек, что связан
со мною только теплым телом.
Бешусь, бешусь! Дурацкая надежда
на эту груду чёрствую камней,
уверен, оправдать себя не сможет.
Здесь надо жить, но как жить в пустоте,
не зажигая утром телевизор,
не узнавая новостей о том,
о сём, не трогая любимых
предметов быта! Скушно, скушно жить,
не чувствуя движенья этой жизни!
Привычка бытия привычкой быта
с рожденья заменяется для нас.
Я не сумел бы жить в уединеньи.
Пустынником мне никогда не стать,
и никогда пресветлая молитва
от уст моих не долетит до тех,
о ком я вспоминаю каждым утром,
до самых близких и любимых.
Я здесь родился, возле этих скал,
и должен бы с восторгом вспоминать
о них в любое время… Ну, а вспомнил —
в минуту напряжения, тревоги.
Возможно, я не прав. Тогда — скажи».
«Я тоже здесь родился, тоже вспомнил
о том, что скалы могут мне помочь
не в лучшую минуту, и пришёл.
Пришёл и сел, и посмотрел вокруг.
И посмотрел вокруг, и вдруг увидел,
что (Боже мой!) я много потерял,
суя слова в дырявые карманы
дурного ветра. Все мои слова
так толком никого и не задели.
Я никому не нужен до сих пор,
тем более Столбам, и, может быть,
столь долго длится их существованье
лишь потому, что не спешат они
делиться мыслями. Задумайся об этом.
Задумайся, и мой тебе совет:
всё сохрани в багажном отделеньи
сознания, подальше от людских
нескромных взглядов и людского слуха».
«Но разве ты…» «Я тоже человек,
и я тебе ещё раз повторяю:
скрывай свои сомненья от других».
Всё кончилось. Столбы окоченели.
Я чувствую, что замерзаю здесь.
И ни одной живой души вокруг.