Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 19, 2007
Божий след можно определить по-разному. Но одно несомненно: это не застывший след. Это мерцание вечно настоящего. Мерцание внутреннего движения среди внешней неподвижности и одновременно – внутренний незыблемости среди внешней зыбкости; бессмертие среди постоянного умирания:
Тот, кто идет в стоящем,
Тот, кто стоит в идущем…
Во внешнем мире остаются всегда застывшие следы. Они превращаются в опору, в твердые правила, которых незыблемо придерживается всякий фундаментализм. Но истинный духовный путник, действительно ищущий Божий след, ни за что внешнее удержаться не может. Иначе он будет бесконечно далеко от Бога. Рильке обращается к Богу с такими словами:
О, Ты свободный! Расточитель света!
Проносишься, минуя ночь и день,
Ничьей стрелой ни разу не задетый,
Тысячерогий золотой олень!
О, лес рогов! Лес древний! Все сплелось
Ты сбросил их. Быстрей! Быстрей! – Одним
Прыжком (О, дрожь!) промчался СКВОЗЬ
Охотников, – для них не достижим.
И дальше:
За вещью вещь в неистовой погоне
Мы разрываем. Но внутри предмета
Нет ничего. Опять пусты ладони.
Мы жаждем ЗНАТЬ. – И в старой книге где-то
Подчеркнуты места, непостижимо
Невнятные… Ты там прошел. Но – мимо.
Кто удержал Тебя? Идешь, ломая
Все загражденья, – мимо нас, сквозь нас.
Ты говорил? Но вновь душа немая.
Ты здесь дышал? Но где же Ты сейчас?
Где? На этот вопрос откликнется только эхо. Внешнее пространство немо и глухо. Пустыня. Но пустота ее – кажущаяся. Отважься пройти сквозь пустоту. Отважься на одиночество. Вглядись. Вступи вглубь.
“Так и со мной случалось, – продолжает Рильке, –
но Тебя я
Не спрашивал. Я лишь служу Тебе
И жду лица, сквозь вещи прозревая
Невидимое. По ночам в молитве
Склонясь, не жалуюсь.
Я – вглядываюсь
То самое вглядывание, пламенно-чистое, о котором говорил Антоний. Бесконечное внимание сердца, распахнутого настежь, готового к тому, чтобы незримый, вечно идущий прошел сквозь него.
Чистый пламень вглядывания сжигает покров, отделяющий от вечной жизни. Обычно покров – это защитная оболочка – очень крепок. Он сопротивляется уничтожению, сопротивляется тому, что иногда называют мистической смертью, тому, что сквозь “я” открывает дорогу Богу.
А Бог опровергает смерть.
Не спрашивайте, “как”?
Кто знает Бога, знает твердь,
Разрезавшую мрак.
Кто знает Бога, знает взмах
Незримого резца,
Который рассекает страх
Обвала и конца.
Сие не ведомо уму.
Оставьте ваши сны.
Кто знает Господа, тому
Игрушки не нужны.
И гроб не пуст, и камень цел,
Но в сердце – сноп огня.
Мой Бог пройти сквозь смерть сумел,
Шагая сквозь меня.
Огонь! Огонь! Огнем палим,
Расколот вечный мрак.
Чье сердце сделалось сквозным,
Тот понимает “как”.
“Чье сердце сделалось сквозным” – вот основа основ. Искать Божий след можно только сквозь себя, внутри себя. И это самое трудное. Обычно ищут под фонарем, больше всего боясь заглянуть в темноту – внутрь, в бездонность своей души. А между тем, без этого заглядывания глубоко внутрь, без этого пламенно-чистого взгляда, под которым внешний мир как бы расступается, сгорая, ты не нападешь на след Творца этого мира. Вы все время будете в разных мирах. Он – внутри, ты – вовне. И вновь и вновь повторится история Христа и тех незапятнанно правильных хранителей закона, которые Его предали на распятие.
Все дело в том, что законы жизни не пишутся чужой рукой раз и навсегда. Законы жизни создаются в нашем глубоком сердце, нашим Духом, который мощнее самых незыблемых гор. И тут мне хочется проиллюстрировать мою мысль одним современным американским фильмом. Он может быть в чем-то спорным, но не в главной мысли своей.
Мне не слишком нравится название этого фильма, но оно таково: “Куда приводят мечты”. Я бы предпочла “Куда приводит любовь”. Но фильм назван, как назван. Действие там происходит почти все время в загробном мире. Семья – муж, жена и двое детей. Сначала погибают дети, потом отец детей, Крис, муж художницы Энн. Она в полном отчаянии кончает с собой. Крис узнает об этом, находясь в раю. Ему сообщает это друг, учитель, умерший раньше его.
– Когда я ее увижу? – восклицает Крис.
– Никогда.
– Как?
– Вот так. Она в аду. Она попала в мир своего отчаянья. И это навсегда.
– Нет!
– Как нет? Таков закон, и он незыблем.
Но для Криса нет незыблемых законов, которых не понимает его сердце.
Он идет в ад. Он проходит через весь ад. Он находит темную пещеру, наполненную пауками. Там – его любимая. Путь был невероятно трудным. Вот он у цели. Но – она не узнает его. Ее отчаянье ее съело. От нее не остается ничего, кроме страха перед пауками. Все попытки Криса пробудить ее напрасны. Он может только чуть уменьшать ее ужас, снимая с нее пауков. И он говорит: “Ну что ж, я остаюсь с тобой. Скоро я буду таким, как ты. Может быть перестану узнавать тебя, но я остаюсь. Лучше быть с тобой в аду, чем без тебя в раю”.
Эта абсолютная решимость выполнять волю Любви вопреки всему остальному в себе подобна решимости на распятие.
Неколебимая решимость выполнять волю Любви, даже если ты сам погибнешь, это и есть воля, творящая жизнь. Любовь творит жизнь. Но совершенная любовь, на которую очень мало кто способен. Она не ищет награды. Она сама свой смысл, смысл души, жизни. Лучше любовь, жертвующая жизнью, чем жизнь без любви.
Эта уверенность – основа чуда, основа творчества. Эта уверенность – самая большая сила на свете.
И эта уверенность дошла до слепой и глухой души Энн и – пробудила ее. Она узнала Криса. Как бы наткнувшись сердцем на незыблемость его любви. Это привело ее в себя, и она вышла из ада.
Нет предопределения. Нет рока. Нет чуждого нам Бога, диктующего извне свои законы, свои условия. Рок –это не вмещенный внутрь Бог. По Божьему следу можно пройти через весь ад и выйти в рай. Но Божий след не где-то, не рядом с тобой. Он проходит через тебя.
Другой пример отыскивания Божьего следа я хочу привести из романа XX века, из романа “Раб” нобелевского лауреата, еврейского писателя Башевиса-Зингера. Божий след, который находит здесь автор, пробивает стены национальных различий, стены религиозного фанатизма, слепой уверенности каждой группы в своей обособленной правде.
Герой романа – молодой еврей, бежавший от казаков Богдана Хмельницкого, вырезавших всю его семью. Скитаясь, он попал в руки разбойников, продавших его в богатую крестьянскую семью. И вот он стал рабом, пасущим скот хозяина в Карпатах, высоко в горах. Наедине с горами, наедине с Богом, раб находит свою внутреннюю свободу и достоинство.
Таков герой. Героиня – дочь хозяина, Ванда. Она охотно подымается на горное пастбище, принести рабу его хлеб. В доме у себя Ванда видит грязь физическую и душевную. Она чужая в своей семье. Подымаясь в горы, встречаясь с Яковом, она попадает в другой мир. Ей кажется, что в душе Якова так же просторно и чисто, как в этих горах. Только здесь она начинает дышать полной грудью. И она полюбила Якова той совершенной любовью, больше которой не бывает. Ей безразлично, что он еврей и раб. Напротив, она думает, что все евреи таковы. Она готова была бы на все – перейти в иудаизм, уйти из дома. Только бы быть с Яковом.
Но для Якова думать о близости с ней после всего, что сделали с его семьей и с ним христиане – страшное кощунство. Они с Вандой разделены пролитой в погромах кровью. И все же любовь уже закралась в его сердце и постепенно пробивает все стены. Даже когда еврейская община выкупает Якова из рабства и они с Вандой расстаются, казалось бы, навсегда, любовь оказывается сильнее всех обстоятельств. Яков не выдерживает разлуки, приезжает ночью к Ванде, выкрадывает ее, выдает за немую Сарру, женится на ней и начинает жить среди евреев.
И вот Сарра–Ванда видит, что окружающие ее евреи вовсе не похожи на Якова. Они так же мелки, лживы, корыстны, как и ее родичи. Формы жизни другие, чем в горной деревушке, а пошлость одна.
Роман кончается трагически, но сквозь него проходит свет любви, пронзительный свет – тот самый Божий след, который преображает душу и уводит к нетленной сути жизни.
Бог не связан ни с еврейским, ни с христианским бытом. Бог в той глубине, о которой всё забывают ради корысти, ради ежедневных мелочных забот, ради своей чечевичной похлебки.
Реки крови проливаются из-за этой чечевичной похлебки, горы слов нагромождаются. Каждая группа выдумывает себе своего бога. Образ Божий разрывается на множество частей – распинается в распрях.
Божий след становится следом крови. И следом Бога в душе становится глубокая боль. Бог с теми, кого распинают, а не с теми, кто распинает. С теми, кто страдает, а не с теми, кто заставляют страдать.
Иначе не может быть. Весь таинственный смысл жизни в том, что я не только я. Я не отделима от тебя, от него, от кого-то совершенно не знакомого мне, как и от каждого листочка. И от каждой звезды. Непонимание этого – корень всех наших бед.
Один из героев Достоевского, смешной человек из фантастического рассказа, чувствует себя только собой, оторванным от всего и всех. И вот, видя в хмурую сырую петербургскую ночь промелькнувшую между туч звездочку, задумывается: что, если я сделаю подлость здесь, на земле, и попаду на эту звездочку, будет ли мне стыдно и больно или там это не в счет, там будет все безразлично?
Весь рассказ (а может быть весь Достоевский) – ответ на этот вопрос, утверждение веры, что каждое движение нашей души, где бы она ни находилась, отдается на всех звездах.
Внутреннее пространство едино. И те, кто думают, что можно причинить боль другому без всякого ущерба для себя, не ведают, что творят. Вот за них (за нас всех) и просил Христос на кресте: “Прости им, Отче, ибо не ведают, что творят”.
Глаза “ведающих” всегда бездонны, как у икон, и бесконечно кротки. Они хорошо знают, что всякая агрессия обернется агрессией против тебя самого. Они не прочитали у кого-то, они внутренним знанием знают, что злом зла не прогонишь… Любовь к врагам – это не прекраснодушная мечта, а реальная необходимость для тех, кто ведает о нашем невидимом глубинном единстве.
О мир мой одухотвенный!
Как облаков прозрачных пух,
Как легкий лист в древесных кронах,
Вот так во всем трепещет Дух!
Плоть мира в каждое мгновенье
Небесным Духом налита,
И это одухотворенье
И есть земная красота.
Мильонноликая, живая –
Огня творящего ожог. –
Себя повсюду узнавая,
Ликует вездесущий Бог.
Единый – в каждой малой твари.
В Нем – наше тайное родство.
И знай – кого б ты ни ударил,
Ударишь Бога своего.
Вот такие знающие глаза, иконные глаза, ведающие о нашем тайном единстве и совершенно не способные причинить кому-либо зло; глаза, в которых есть боль за каждого из нас, – такие глаза я увидела однажды в кинофильме, опять же (ничего не поделаешь) американском. “Зеленая миля”. Это были глаза великана – негра. Он был приговорен к казни. Конечно, за чужое преступление. Фильм этот – великая притча XX века, заново открытый Божий след. Свидетельство о том, что Евангелие не умирает. И не потому, что издается огромными тиражами, не потому, что люди заучивают цитаты из него, повторяют дословно молитвы. Не потому! А потому, что отыскивается снова та самая Глубина, из которой родились евангельские слова, та самая Глубина, и тогда и сейчас приводящая к казни…
Казалось бы, Джон Кофи никак не похож на евангельский образ, и обстоятельства совершенно другие. Всё, все другие. Никаких повторов. Никакого внешнего сходства! Но… Тот же самый внутренний Божий след…
Джон Кофи творит чудеса. Исцеляет больных, воскрешает мертвых. Он чудотворец. Но не это в нем главное. Это – следствие главного. Главное в том, что он сам был чудо.
Есть чудо – “что” и чудо – “кто”. Люди очень падки до чуда, которое “что”. Нам обычно нужно, чтобы что-то случилось, чтобы не ведомый нам Бог исполнил нашу человеческую волю.
Но… я уже не раз приводила слова нашего любимого Энтони де Мелло: “Вы считаете чудом, когда Бог исполняет волю человека; а мы считаем чудом, когда человек исполняет волю Бога”.
Негр со смешным именем Джон Кофи (по-русски – кофе) – чистый сосуд, в который вошел Дух Божий.
Когда он впервые появляется на экране, я еще ничего о нем не знаю. Его обвиняют в страшном преступлении, но я увидела его глаза и была потрясена. Глаза святого, встретиться с которым – величайшее счастье.
Доброта, любовь, бесконечное сочувствие чужой боли его переполняют. И он исцеляет от мучительной болезни своего босса, спасает обреченную больную раком мозга жену начальника тюрьмы и даже воскрешает маленького мышонка – последнюю радость одного заключенного, приручившего его.
Мышонка раздавил садист полицейский. Один из всех полицейских – садист. Остальные – нормальные люди, даже хорошие. И среди заключенных тоже один садист, выродок. А остальные нормальные люди, люди, как люди, слабые, что-то совершившие (мы не знаем, что именно, да это и неважно), кающиеся, обреченные на муку. И среди них один святой.
Этот фильм – великая притча о человечестве, так и не понявшем себя и жизнь. Так и не научившемся отыскивать живой след Божий. Даже не поставившем себе эту задачу.
Другой герой фильма – полицейский корпуса смертников. Тот, которого исцелил Джон Кофи, видит, что перед нами чудо Божье и делает все, чтобы его спасти. Но великан негр его останавливает: “Не надо, босс. Ничего не надо делать. Я устал, босс. Я хочу умереть. Все страдания, какие есть вокруг, все, все – во мне. И эта злоба, злоба…”
Сколько злобы он видит! Да еще фанатично уверенной в своей правоте, в том, что она знает, как надо… А этот великий и незаметный (неузнанный) прозорливец ничего не знает умом, логикой. Когда его везут куда-то, не говоря, куда и зачем, он спрашивает: я должен помочь одной женщине?
– Откуда ты знаешь это? – удивляется везущий.
– О, я многое знаю, хотя я ничего не знаю, – отвечает Джон.
Его сердце видит след Божий и идет только по этому следу, другим не видимому.
Люди, идущие по Божьему следу, не дают нам никаких установок, правил. Они учат нас без учительства – собственной жизнью, всем своим образом.
Если буквально следовать за словами Евангелия, они неисполнимы. Исполнишь одно, будешь противоречить другому и в конце концов из-за слов Евангелия начнется великая война, что мы и видим на протяжении двадцати веков.
Слова Христа связаны с обстоятельствами и не должны применяться без толку. В одном случае “не мир, но меч”. В другом – “взявший меч от меча и погибнет”. Цитатами можно оправдать любое зло: и насилие, и предательство. Но истина Христа – в живом следе Его целостного образа, вошедшем в наше сердце.
О, этот долгий, долгий Путь
От самого себя до Бога!
Случайно б только не свернуть,
Не потерять бы вдруг дорогу
Как много дней, а может лет
На заповеданную встречу:
Идти за Деревом вослед,
Или за Сыном человечьим.
За искрою… – За кем-нибудь –
Проводников на свете много,
Но не за тем, кто знает Путь, –
За Тем, кто сам и есть дорога.