Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 19, 2007
В Лондонской национальной галерее (The National Gallery) только что закрылась (18 октября 2006 – 21 января 2007) выставка работ Диего Веласкеса (Diego Rodriguez de Silva Velasquez (1599–1660). Экспозиция, вызвавшая огромный интерес специалистов и публики, прошла как очередная из беспримерной серии монографических выставок, ежегодно открывающихся здесь уже много лет.
Вермеер, Тициан, Рубенс, Рафаэль, Эль Греко, Гойя, Караваджо, – вот имена и названия экспозиций, о которых “Вестник Европы” рассказывал своим читателям.
Такого рода выставки уникальны, потому что почти невозможны. Немногие из мировых музеев могут себе их позволить, и совсем единицы способны организовать.
И все-таки такие выставки время от времени происходят, слава Богу. И творчество великих мастеров – пусть не во всем, но в достаточно большом объеме представленное вместе, только и позволяет оценить его свежим глазом, увидеть в реальном значении и исторической ретроспективе.
Нам в России о таких выставках остается только мечтать. Тридцать лет прошло со времени легендарной выставки “Сто картин из музея Метрополитен”, немногим меньше – с тех пор, как к нам привозили “Мону Лизу” Леонардо да Винчи… Пятьдесят лет назад вернулись в Германию картины Дрезденской галереи, но даже к юбилею их снова не зазвали к нам. (Хотя директор дрезденских музеев Мартин Рот в радиобеседе со мной называл эту идею замечательной – она не была поддержана на правительственном уровне.)
Для того чтобы в страну приезжали большие выставки настоящих шедевров, нужно, чтобы это стало страстной целью первых лиц страны, нужна активная и благожелательная международная культурная политика на высшем уровне, нужна атмосфера сотрудничества, как и бескорыстное благородство отечественных спонсоров, готовых взять на себя расходы по организации и страховке.
А пока только счастливцам, летающим в Лондон, Мадрид, Париж, Рим, Вену, Берлин, удается побывать на этих пирах живописи.
(Но замечу в скобках – как часто встречаешь соотечественников в самых малолюдных музеях! Пролетают, волна за волной, толпы азиатских туристов с фото-телефонами наизготовку, и если видишь неторопливую тихую пару и пройдешь близко, – почти наверняка услышишь русскую речь.)
В экспозиции было представлено сорок шесть работ из музеев Берлина, Санкт-Петербурга (Эрмитаж), Эдинбурга, различных собраний Лондона, Дублина, Чикаго, Севильи, частных коллекций разных городов и стран, музеев Бостона, Орлеана, Эскориала (Мадрид), музея Уорхолла, Сан Пауло (Бразилия) Кемпбелл (Техас), Метрополитен музей (Нью-Йорк), Мюнхена, Модены, Вены, Далласа.
Выставка Веласкеса в NG была бы гораздо скромнее без участия музея Прадо в Мадриде, предоставившего восемь работ.
Выставка охватывала все периоды творчества художника, от ранних жанровых композиций, – бодегонес (трактиров), – до великолепных поздних портретов.
Биография его внешне проста, ее не сравнишь с невероятными петлями судьбы Сервантеса.
Родился Веласкес в великолепной Севилье, на берегу быстрого, кофейного, цвета здешней земли, Гвадалквивира, где само небо и соревнующиеся с ним в яркости мавританские изразцы Алькасара воспитывают чувство колорита, дивный ритм арок и статуи Каса де Пилатоса приучают к композиции, а уносящаяся в небо башня Ла Хиральда (ко времени Веласкеса она стала еще выше на пять ярусов) будит честолюбие.
Честолюбие давно прописалось в этом городе. Здесь жил Кристобаль Колон (Христофор Колумб, для нас привычнее) и здесь, в величайшем на всю Европу соборе, он получил последний приют.
Да и церковь Иглесио де Сан Педро, совсем не скромна, напротив – барочно пышна; прямо за нею с деревянного вертящегося барабана в стене древнего монастыря Конвенто-де-Санта-Инес продают печенья, как и тогда, когда сюда принесли крестить Диего Веласкеса.
Одиннадцати лет – (в год смерти Караваджо) судьба Диего уже решена. Он принят в обучение, со столом и ночлегом, в мастерскую знаменитого живописца и гуманиста Франсиско Пачеко, где и провел последующих шесть лет до совершеннолетия и вступления в гильдию живописцев.
Пачеко сам был блестящий художник, высокий профессионал, с одинаковым мастерством владевший разными техниками и манерами; писал маслом, темперой, мог и “алла фреско”. Учитель Веласкеса и Сурбарана прожил долгую жизнь и на склоне лет издал книгу “Искусство живописи”, ставшую более знаменитой, чем его картины. К книгам он испытывал нежное почтение – библиотека его славилась в городе древней культуры; говорили, что у него есть даже манускрипты таинственного Леонардо да Винчи и акварели мастера Рафаэля из Урбино.
Пачеко писал: “Я с ранних лет старался с особенной склонностью и любовью разузнавать из книг и от ученых мужей различные сведения о подробностях мифологии и истории. Было бы полезно, чтобы мастера знали как светские сочинения, так и религиозные…”
В доме его бывали все лучшие люди Севильи, самого богатого города Испании той поры.
Возможно, бывал там и Мигель де Сервантес Сааведра, – “старик, солдат, идальго, бедняк” – проживший в Севилье пятнадцать не самых блестящих лет. В севильской тюрьме в 1602 году он начал “Дон Кихота”. Первая часть романа вышла в свет в 1605-м, вторая через десять лет. Пачеко и его ученик, без сомнения, читали книгу, о которой говорила вся Испания.
(В пышном центре нынешней Сивильи, где улицы от зноя исстари занавешивают длинными полотнищами, в пышной барочной арке висит мемориальная доска извещающая, что здесь жил Сервантес. В Севильской тюрьме он сидел дважды – по понятному в наши дни и нередкому поводу: будучи чиновником по налогам и сборам, имел он затяжной спор между банком, куда сдал деньги, и казною, куда 7 400 реалов не дошли. Крайним был назначен Сервантес, искалеченный ветеран битвы при Лепанто.)
В Неаполе, неподалеку от набережной и от замка Кастел Нуово, рядом с гостиницей “Медитериан Ренессанс”, где мы жили, видел я недавно другую мемориальную доску, сообщавшую, что здесь стояла казарма, в которой проживал солдат Сервантес (и его младший брат Родриго) в 1574 году. В Палермо долго лечился в госпитале, залечивая страшные раны полученные в битве с турками под Лепанто. Возвращаясь в Испанию на галере “Солнце” был он захвачен алжирскими пиратами, и провел в плену страшных пять лет…
Из Неаполя возвращался морем в Испанию и Веласкес, полтора года ревностно изучавший итальянскую живопись.
И мы из Палермо плыли звездной январской ночью в Неаполь, а из Неаполя летели в Лондон, спеша к Веласкесу (выставка, как уже говорил, закрывалась 21 января).
Работы его запечатлели всю яркость заката испанской империи, владевшей половиной мира, Нидерландами, Италией и Сицилией. Испанский король Филипп IV Габсбург (меланхолические глаза навыкат, нижняя губа оттопырена, лошадиная челюсть вперед) царствовал долго, но не был удачлив, империя клонилась к упадку, “Взятие Бреды” и даже самые помпезные конные портреты этого не могли остановить.
“Взятие Бреды” маркизом Спинолой, еще одним знакомцем Веласкеса (с ним он путешествовал в Венецию), …одна из самых знаменитых батальных картин на свете, имеет большую художественную предысторию – от Учелло до Эль Греко, и не меньшую после него. Сама же битва 5 июня 1625 года, увековеченная Веласкесом, не имела в европейской истории такого значения как картина, ей посвященная в истории искусства. Не Ватерлоо.
Веласкес – не визионер и не мистик, как Эль Греко, не испытатель пограничных состояний, как Караваджо; он – андалусиец, он трезв и прагматичен, как его горшечник и водоносы. Пылкость натуры, присущая контрастному югу, выражается у него разве что страстной “сарабантой” мазков, виртуозной чечеткой белого на черном.
Веласкес родился в один год с Оливером Кромвелем и Антониусом Ван Дейком в 1599 году. Рембрант будет на семь лет моложе, проживет почти столько же. Еще один блестящий современник, Франс Хальц на четырнадцать лет старше, на шесть лет переживет Веласкеса, умрет забытым стариком в ничтожестве богодельни. Веласкеса будет провожать сам король.
* * *
Европа всегда была если не единой, то тесно связанной в постоянно меняющиеся союзы, где все зорко следили за соседями, не оставляя без внимания ни династические претензии, ни недовольства сеньоров, ни новых писателей, ни придворных живописцев. В Испании пристрастно наблюдали за всем, что происходит в Англии – злейшей вражине Католического Королевства. Правда, когда здесь на трон взошел принц Уэльский, Карл I Стюарт, отношения дворов стали почти братскими, но интересы стран остались конкурентными.
В 1588 году борьба Филиппа II с Англией закончилась катастрофой – непобедимую Армаду разметал и уничтожил страшный силы тайфун, из тех, что и в наши дни топят огромные контейнеровозы, расшвыривают трейлеры как пустые коробки и сбрасывают с рельс поезда.
Рассказывают, что когда доложили об этом Филиппу Второму, он невозмутимо сказал – “с ветрами я не воюю”. Елизавета английская вознесла хвалу небу за пресечение страшной интервенции.
Пачеко в своей книге “Искусство живописи”, ссылаясь на опыт лучших: Леонардо, Рафаэля, Микеланджело, Кореджо, Тициана, Дюрера, – отдал дань восхищения любимому ученику – Диего Веласкесу, “своему зятю”, как он постоянно напоминает читателю.
“Диего де Сильва Веласкес, мой зять, занимает (с полным основанием) третье место в живописи; после пяти лет обучения и образования. Я отдал за него замуж свою дочь, побуждаемый его добродетелью, чистотой и другими хорошими качествами, а так же в надежде на его природный и великий гений. И поскольку быть учителем – значит больше, чем быть тестем, да не будет позволено кому бы то ни было присваивать эту славу…”
(Книга была издана в 1649 году, когда Пачеко было уже восемьдесят пять лет, а Веласкесу исполнилось пятьдесят. Отношения и репутации устоялись.)
Вот что еще пишет Пачеко:
“Пожелав увидеть Эскориал, Веласкес поехал из Севильи в Мадрид в апреле 1622 года .Он был очень ласково встречен двумя братьями доном Луисом и доном Мельхиором дель Алькасар, но в особенности доном Хуаном де Фонсекой, придворным священником, большим поклонником его живописи. Веласкес сделал по его просьбе портрет дона Луиса де Гонгора, который получил большую известность в Мадриде”.
Портрет знаменитого испанского поэта, ныне находящийся в Бостоне, был на лондонской выставке. Этим портретом начиналась новая европейская живопись.
Пачеко: “В 1623 году он был снова позван этим же самым доном Хуаном по приказанию графа – герцога Оливареса, остановился в его доме, где был обласкан и обслужен. Здесь он сделал его портрет; в один из вечеров портрет был взят во дворец сыном графа да Пеньяранда. В один час его увидел весь двор, инфант и король. Он получил высшую похвалу, какая только могла быть”.
И портрет всемогущего дона Гаспара де Гусмана графа-герцога Оливареса в полный рост, в черном бархатном камзоле с красными лилиями (в “Менинах” Веласкес себя напишет в таком же) с золотой цепью и ключом (из музея Сан Пауло) был на выставке.
“Веласкесу было приказано написать портрет инфанта, но показалось более приличным сделать сперва портрет его величества… Это произошло 30 августа 1623 года, к удовольствию его Величества… Веласкес сделал также набросок с принца Уэльского, который ему за это дал 100 дукатов”.
Принц тоже был ровесник Веласкеса.
Четверть века спустя, когда он был уже королем Карлом I, после долгой войны, волею парламента и Кромвеля, тоже ровесника, голова его покатилась с плеч под топором палача. Было это в 1649 году.
Веласкес писал в то время “Туалет Венеры” (в Национальной Галерее), превзойдя самого Тициана, и загадочную пророчицу Сивиллу, читающую книгу судеб (Даллас).
Трудно представить себе более разных людей, чем этот гений живописи, католик, собеседник королей, пап и кардиналов, гордый своим положением камергер – и верящий в себя, как в орудие Господне, прямолинейный как меч, протестант Кромвель… Впрочем, к тому времени, как Веласкес был уже баловнем судьбы и светилом живописи, Кромвель прозябал в парламенте заднескамеечником…
Памятник Кромвелю, выброшенному из могилы и повешенному Карлом II, стоит пред британским парламентом, совсем недалеко от Национальной галереи, где висят картины Веласкеса. Еще одна рифмовка судьбы.
* * *
Граф-герцог поощрял его обещанием, что только он отныне будет писать портреты его величества. (Обещание не было выполнено – Филиппа IV портретировали и другие художники, например, Рубенс, пребывавший при испанском дворе со сложной дипломатической миссией от наместницы инфанты Изабеллы…)
Граф-герцог велел ему переселиться с семьей в Мадрид, куда ему был послан в последний день октября 1623 года его титул с двадцатью дукатами жалованья в месяц с оплатой его произведений, сюда же были включены доктор и лекарства. Однажды когда Веласкес был болен, ему был послан королевский медик. После этого он закончил конный портрет короля, …он был выставлен на главной улице напротив церкви Сан Фелипе, как предмет восхищения всего двора и зависти других художников, чему я был свидетель… Его величество приказал дать ему в награду 300 дукатов и пансион, а также 300 дукатов с доходов прихода… далее ему была дана квартира стоимостью 200 дукатов в год. Наконец, он закончил большое полотно с портретом короля Филиппа III, а затем – “изгнание морисков”, которое он написал на конкурс с тремя придворными живописцами.
Композиция “Изгнание морисков” – не сохранилась, сгорев при пожаре Алькасара в 1734 году.
Об этой картине написал Хусепе Мартинес в своей книге “Практические рассуждения о благороднейшем искусстве живописи, его начале, середине и конце, которые обогащают опыт с помощью примеров превосходных произведений выдающихся мастеров”.
“…Зависть никогда не остается праздной, и она стала стремиться очернить высокое мнение о Веласкесе, выискивая не совсем прямым путем критиков… которые осмелились сказать, что Веласкес умеет писать лишь головы… Это дошло до слуха Его Величества, который всегда покровительствовал талантливым людям, и особенно Веласкесу, и он приказал тому написать картину с изображением “Изгнания морисков из Испании”, что произошло в 1610 году. Величиной картина должна была быть пять локтей в вышину и три с половиной локтя в ширину. Это полотно было написано Веласкесом на соревнование с четырьмя лучшими художниками… Картина Веласкеса была повешена в Большом зале дворца, где это произведение еще более выявило талант нашего художника, так как оно явилось наиболее правдивой передачей исторического события…”
Одна из самых позорных страниц европейской истории и сегодня актуальная тема. После падения Гранадского эмирата, взятия Кордобы, Гранады и Севильи в 1492 году, какое-то короткое время продолжало сосуществование христианской и мусульманской, блестящей тогда, культур. Сосуществование окончилось геноцидом – арабов тысячами убивали, сжигали на кострах.
Множество их, в стремлении выжить, приняло христианство. Принявшие христианство арабы назывались мариски. Марисков обвиняли, что христианство их внешнее, а души их по-прежнему принадлежат Аллаху. В 1609 году Филипп II, с подачи инквизиции, предпринял окончательное решение марисского вопроса. Полмиллиона марисков, в большинстве своем крестьян, искусных ирригаторов, были изгнаны из Испании. Большая часть изгнанников отправилась в северную Африку: Марокко, Алжир и Тунис, где какое-то время существовала даже республика марисков.
“Король за эту картину счел достойным дать ему при дворе более почетную должность хранителя королевской двери с соответствующим жалованием… Вместе с тем, исполняя его сильное желание видеть Италию, и находящиеся там величайшие произведения, король дал ему на то разрешение и этим его сильно воодушевил. На путешествие король дал 400 дукатов серебром, заплатив ему за два года вперед его жалование. При прощании граф-герцог дал ему еще 200 дукатов золотом, медаль с портретом короля и много рекомендательных писем…”
Веласкес поехал из Мадрида с маркизом Спинолой в 1629 году. Останавливался в Венеции, где поместился в доме испанского посланника… Проездом в Рим он проследовал через Феррару. Веласкес прибыл в Рим, когда здесь уже год был в фаворе племенник папы, кардинал Барберини.
По его приказанию он был поселен в Ватиканском дворце, ему были даны ключи от некоторых комнат… Страже было дано распоряжение пропускать его, когда он захочет приходить для копирования “страшного суд”а Микеланджело и произведений Рафаэля из Урбино… Здесь он провел много дней с большой для себя пользой.
В Риме Веласкес сделал и знаменитый автопортрет, который находится у меня, на удивление дя знатоков и честь для искусства. На пути из Рима он заехал в Неаполь, где написал прекрасный портрет королевы для передачи его величеству. Через полтора года он вернулся в Мадрид, где был очень хорошо принят…
…В галерее короля была его мастерская. Его величество имел от нее ключ, а в ней – кресло, чтобы глядеть, как он рисует, что он делал почти каждый день. Отцу Веласкеса было дано в городе три секретарских места, каждое стоимостью не менее 1000 дукатов. А ему самому было пожаловано звание хранителя королевского платья – камергера, честь которой добивались многие рыцари.
* * *
Умер Веласкес кавалером ордена Сантьяго, внезапно, шестидесяти лет, после краткотечной болезни 6 августа 1660 года. Жена Хуана, подарившая ему двоих дочерей, пережила его на восемь дней. Король Филипп IV умер через пять лет в том же возрасте, что и его художник.
Место его занял его зять, Хуан Батиста дель Масо, как заметил Хусепе Мартинес, “тоже большой художник, особенно в создании фигур размером не больше пяди, и в копировании картин Тициана”.
* * *
На лондонской выставке Веласкеса мы могли любоваться несколькими его знаменитыми бодегонес. Это и очень ранняя картина “три музыканта” и знаменитая эрмитажная сценка в таверне, и “водонос” и три работы с одним и тем же реквизитом – (интересно наблюдать, как Веласкес создавал свои композиции пользуясь минимумом вещей: двумя графинами (зеленым, обливным, и белым) с двумя глиняными плошками и медной ступкой и пестиком.
Здесь “женщина, жарящая яйца”, вот служанка, толкущая в ступке перец и минималистский натюрморт по переднему плану, чесночины, стручок красного перца, два яйца и четыре рыбешки (а на заднем плане – сцена “Христос с Марией и Марфою”, как на голландских гравюрах), что сразу переводит сюжет из бытовой в метафизическую плоскость (“хлеб наш насущный даждь нам днесь”). Вот другая кухонная сценка с той же служанкою и натюрмортом (на заднем плане – Христос в Эммаусе).
Редчайший случай: рядом висят два варианта, сделанные четыреста лет назад девятнадцатилетним художником. Один прислан из Дублина, другой – из Чикаго; один с “Христом в Эммаусе” другой – без оного. Здесь же еще одна знаменитая трактирная сценка с двумя захмелевшими юношами с уже знакомым, почти родным реквизитом:
Плошками, зеленым глазурованным кувшином и другим, необожженным, для воды. Здесь и “Севильский водонос”, сделанный в караваджевской манере, где водонос величественен как гранд Испании, а рубище сидит на нем благородно, как придворный наряд…
Эти ранние веласкесы, собранные вместе, делают понятной его столь стремительную карьеру.
Пачеко: “Следует ли ценить бодегонес? Ясно что да, если они написаны так, как писал их мой зять, не имея себе равных в этой области
Мой зять Диего Веласкес да Сильва, будучи юношей, оплачивал крестьянского мальчика, служившего ему моделью. Он изображал его в разных видах и позах: то плачущим, то смеющимся, не останавливаясь ни перед какими трудностями…”
Ирония судьбы: Короли, папы, герцоги, кардиналы, принцы платили Веласкесу огромные деньги за портреты ; но все начиналось с безымянного крестьянского мальчика, которому платил сам художник и которого увековечил.
Веласкес художник уже совсем иного, Нового времени, первых революций, изнурительных гражданских и паневропейских войн, неуклонного заката Испании, превращения владычицы половины мира во второразряздную, отсталую европейскую монархию…
Есть какая-то тайна в том, что художник при дворе несчастливого монарха стал одним из лучших портретистов всех времен и народов. И блеск глаз хитрой бестии Ольвареса, и напряженная одухотворенность Гонгоры, умная усталость Эзопа и жестокая линия губ архиепископа Де Валдесаи, не верящий никому взгляд папы Иннокентия Х. И полные тоски и печали глаза короля, которого Веласкес изучил больше всех своих моделей.
Между нами и Рафаэлем, – историческая пропасть: мы не чувствуем его, не узнаем его героев. Между нами и Веласкесом – лишь живописная поверхность, которую он умел превращать в драгоценность, как никто.
Его техника ставила в тупик современников и сделала прилежными учениками художников ХХ века.
К сожалению, его знаменитые “Менины” (семья короля Филиппа I с автопортретом художника, в костюме рыцаря ордена Сантьяго (318 х 276 см, (Прадо)) не были привезены на лондонскую выставку. Эта картина – как Библия для художников: одни любят ее за композиционную сложность – и при этом – уравновешенную гармоничность, другие за виртуозную игру с пространствами; третьи – за изысканность колорита и виртуозность кисти, и все – за автопортрет в левом углу. Это он – Веласкес, раз и навсегда поставил живописца вровень с венценосцами. Спокойно и пристально всматривается он из полотна в проплывающие перед ним времена, готовый нанести последний безошибочный удар кистью.
Лондон, 9 января 2007.
Виктор Ярошенко