Беседа с президентом Латвии ВАЙРОЙ ВИКЕ-ФРЕЙБЕРГОЙ, сопровождаемая авторскими отступлениями, а также цитатами из газет, книг, интернета
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 17, 2006
ДЕНЬ ПРИЕЗДА
Еду в Ригу, поездом, как ездил и двадцать лет назад. Еду к Президенту. Только что отгремели праздники, отшумели дипломатические канонады, отзвучали обвинения, Рига и Москва обменялись колкостями, больше похожими на грубости.
Как сказала Вайра Вике-Фрейберга в интервью1 австрийской газете “Die Presse” (26 января 2005 г.), “наши отношения достигли самой низшей отметки, хуже двухсторонние отношения вообще не могут быть”.
Вот и едем их, по мере сил, улучшать, по крайней мере, постараемся понять, насколько, действительно, силен накал страстей – с той стороны.
Мы заранее решили, что, учитывая общий контекст и напряженность ситуации, никаких “острых” вопросов
задавать не будем. Не наше это дело. Да и неинтересно: все эти вопросы сто раз заданы и ответы на них многократно получены, к неудовлетворению сторон.
И потом, Вайра Вике-Фрейберга сама по себе человек настолько неординарной судьбы и необычных талантов, что иметь возможность поговорить с ней – редкая удача для журналиста.
Нам такая удача предоставилась с помощью латвийского посольства в Москве, милой Элиты Гавеле (увы, завершившей свою российскую командировку), так много сделавшей для того, чтобы в трудный период охлаждения не порвались нити, связывающие интеллектуальные круги обеих стран.
КОГДА ОДНИ ЕДУТ, ВСТРЕЧНЫЕ СТОЯТ
Кажется, важность моей миссии написана у меня на лице и известна и улыбчивой проводнице, и строгим таможенникам, и корректным пограничникам. Так дружелюбно-торжественно, без тени холуйства, со мной обращаются. Вагон полупустой, да и поезд, кажется, тоже, обслуживание отличное, миноги и рижское пиво приносят прямо в купе, скрашивая многочасовые стоянки. Выхожу в тамбур покурить, мой вагон прицеплен последним, смотрю в стеклянную дверь назад, туда, где в сумерках сгущается Россия, и делаю невероятное политологическое открытие: дорога-то одноколейная! Потому и такие долгие стоянки. Пока одни едут, встречные должны стоять.
Это-то для меня и объяснило все проблемы в наших отношениях. Навстречу друг другу мы не едем, и никогда не ехали, за триста лет русского присутствия на Балтике. В этом-то и объяснение случившемуся. За сто пятьдесят лет Российских железных дорог двухпутную дорогу из Москвы на Ригу не удосужились проложить. И слушать, даже слышать друг друга не научились.
Так и повелось: покуда московские поезда едут, рижские стоят. И когда рижские едут – московские стоят.
Похоже, что сейчас и те и другие стоят.
Приехал в Ригу. Отель приличный, но на пять звезд, как заявлено, явно не тянет. Крепкие три. Кстати, отель выходит на площадь Свободы, где поставленный еще в старой Латвии, переживший советский режим, не посмевший его уничтожить, высится символ и гордость Латвии – памятник Свободе.
Девушка-Свобода держит на вытянутых руках три звезды… И орден у них главный – Три Звезды…
***
На следующий день мы ждали встречи с президентом. Как было сказано, вовремя подъехали к президентскому дворцу, где нас, впрочем, никто не встречал. Офицер охраны отвел в бюро пропусков, откуда нас проводили в уютный, маленький и совершенно безлюдный сад, где и оставили одних. Какое-то время мы, несколько недоумевая, бродили по дворцу в поисках кого-нибудь. Наконец, интуиция не подвела, на втором этаже мы набрели на комнату пресс-службы, где нам предложила присесть спокойная сотрудница. За несколько минут до назначенного времени появилась улыбчивая Айва Розенберга, пресс-секретарь президента, с которой до того мы говорили только по телефону, и повела нас в глубь дворца. Все было просто, без пафоса, дружелюбно и скромно.
Совсем не так, как в других подобных местах, где нам доводилось бывать.
Неожиданно быстро вошла госпожа президент. Мы встали, она поздоровалась с нами за руку, пригласила сесть. Разговор шел по-английски. Я свои вопросы задавал по-русски, их переводили.
Curiculum vitae
C официального сайта президента Латвии:
Вайра Вике-Фрейберга родилась 1 декабря 1937 года в Риге.
Среднее образование получила в латышской школе любекского лагеря беженцев в Германии и во французской школе в Касабланке, Марокко.
Здесь нужно разъяснение: за три дня до прихода Красной Армии в Ригу, в октябре 1944 года, родители, точнее, мать с отчимом-инженером (отец-моряк погиб в Атлантике, когда она была еще младенцем), бежали вместе с тысячами рижан вслед за немцами – приближающиеся русские войска и все, что с ними было связано еще с 1940–1941 года, казалось страшнее, чем жизнь под немецкой оккупацией.
Возможно, что этот метафизический страх и сегодня тлеет в глубинах бессознательного. Детство перемещенных лиц, жизнь в лагерях.
Конец войны, приход американцев не сразу изменили эту жизнь. …Но латышское сообщество оказалось достачно жизнестойким, чтобы создать в военной, а потом в послевоенной Германии латышские школы, культурные центры. Вайра попала в центр этой активности.
Все детство прошло в странствиях за родителями – семья нуждалась, отчим сумел получить работу во французской Африке, в Марокко, отправились туда. Французский учила у старушки – русской эмигрантки, потом пошла во французскую школу. Активная, способная к языкам, общительная, быстро выучила – схватила на улице? – и арабский, уже в университете – испанский, английский.
В 1958 году семья осела в Канаде. В Торонтском университете Вайра получила образование, степень по психологии; в университетах Макгила и Монреаля – степень доктора философии, степень по экспериментальной психологии.
Одно время работала переводчицей испанского языка и психологом в психиатрической больнице Торонто. Об этом опыте часто спрашивают журналисты.
С 1965 до 1998 год занимала должность профессора психологии в Монреальском университете.
Была членом Научного совета Канады и его вице-председателем (1984–1989), представителем Канады и председателем научных дискуссий в программе НАТО “Человеческий фактор” в Брюсселе. И этой работой интересуется пресса, она обычно отшучивается, давая понять – ничего серьезного. Пресса, естественно, не верит.
Была избрана президентом союза канадских психологов, федерации канадских союзов общественных наук (это по карьерной линии) и Объединения балтийских исследований (а это – уже по общественной). Все годы с молодости Вайра была активисткой латышских эмигрантских организаций. Если верить интернет-сайтам, она – член древнего мистического ордена Розы и Креста, организации таинственной, но уважаемой.
Награждена многими орденами и научными медалями разных стран.
Она соавтор (с мужем) общей базы данных о латышских дайнах, о дайнах Солнца, автор и соавтор многих книг (психология, эксперментальная психология, методология науки, филология, мифология, теория культуры, социокультурная лингвистика). Знает языки: латышский, немецкий, арабский, испанский, португальский, французский, английский. Учит русский.
Муж-профессор Имант Фрейберг, профессор информатики Квебекского университета в Монреале, многолетний соавтор по исследованию латышских дайн. Они вместе писали “Солнечные дайны”. Сын Карлис и дочь Индра живут и работают в Латвии.
Бывала в Советской Латвии с 70-х годов, за что подвергалась критике эмигрантских авторитетов, считавших, что “они унесли Латвию с собой”, и обвинявших ее в сотрудничестве с коммунистами.
С 1 июня 1998 года – профессор emérita, директор Латвийского института (с 19 октября 1998 г.), почетный доктор в Университете Виктории, в университете Торонто (10 мая 2000 г.), получила почетную степень доктора Латвийского университета (2000 г.), почетную степень Каунасского университета (2002 г.).
17 июня 1999 г. избрана президентом Латвийской Республики. И вступила в должность на четыре года.
20 июня 2003 года саёма Латвии (президент в Латвии избирается парламентом) повторно избрал Вике-Фрейбергу президентом Латвии еще на четыре года 87 голосами “за” и 6 “против”.
***
Между эмиграцией и советской Латвией проблемы были всегда, с годами они только множились.
Теперь многие – и разные – люди здесь говорят: отлично, мы за восстановление справедливости, реституцию, за возвращение реквизированной собственности, но только не забывайте, что это мы здесь жили, страдали, приспосабливались, боролись с режимом, устроили заново эту страну, ее законы и государство. А они приехали (вернулись) потом.
Эмиграция не правит здесь бала, нет, но она психологически победила, навязав, вместе с радикальными националистами в общем-то умеренному, прагматическому латышскому обществу образ оккупированной, изнасилованной страны, а не страны, прошедшей свой собственный трудный путь, и не самостоятельный – но и не гибельный, не позорный. Страна жила не без достоинства и не без достижений. Но здесь неполиткорректными считаются рассуждения – а что было бы с латвийской свободой, если бы победили нацисты.
Из книги “История Латвии ХХ век”
В национальном – и националистическом (а в малых нациях это особенно тонкая грань), потому что остро-патриотически настроенные люди только о том и думают, как бы сохранить родной этнос и его культуру и передать в будущее; их сознание по определению трагично, потому что они видят весь мир как противоборцев их цели, а значит, как врагов.
Но получается, что даже уход из разваливающейся “семьи” СССР и столь чудесно быстрое усыновление новой богатой и знатной семьей – ЕС под зонтиком НАТО не снимают этого стресса, этого чудовищного факта – депопуляции, растворения в мире.
В латышской эмиграции довольно влиятельно было движение dievturi – сторонников возрождения и внедрения в жизнь в максимально возможной полноте древних традиций, норм, верований, богов.
Такие движения есть в любой культуре. Начинаются они обычно вполне в академических кругах, и посвященные (ученые) идут вглубь, руководствуясь позитивными ценностями патриотизма, поисками истины, тягой познания, идут вглубь, проникая сквозь тонкую броню цивилизации и культуры, все дальше вглубь, туда, где все еще буйствует неуправляемая термоядерная магма праисторической психической энергии племен. Это опасно и для посвященных, но для неофитов – губительно. И не только для них, но и для тех, кого они сочтут врагами своего народа.
Когда в Риге 14 июня 1941 года сожгли синагогу и заживо четыреста молящихся в ней людей – это было, увы, как и Катынь, как и Беслан, – НАВСЕГДА.
Такое можно встретить в разных народах и в разных культурах, и в России это есть. И резня в московской синагоге – в рождественские праздники нового, 2006 года – из этого же страшного ряда.
***
В Риге часто говорят на все упреки: поймите, нас – всего миллион четыреста тысяч, и у нас неблагоприятная структура населения – это не политика, это лишь демография, мы просто пытаемся выжить нак нация.
Говорят с горечью проигравших, а не выигравших лотерейный билет, потому что если вас один миллион своих на четыреста миллионов жителей ЕС, куда страна вошла, раскрыв объятия, – то вам, конечно же, придется претерпеть и принять все бури этого людского моря, и свободу передвижения – и проживания, и работы – не только для вас, но и для тех, кто вам, быть может, и не нравится, но имеет такие же права. Может, и раствориться в нем суждено?
Латвия и Китай – вот две тенденции, две мелодии этого мира.
И в России, ежегодно теряющей миллион жителей, многие, скорее, поймут трагическую песнь малого народа, необратимо снижающего каждый год свою численность, чем победную поступь китайских корпораций.
Хотя русский этнос и русский язык не причислишь к малым…
Однажды Вайра Вике-Фрейберга заметила:
“В дайнах согласие относится к довольно узкой части общества”.
А несогласованные части общества начинают относиться друг к другу опять же, по ее выражению, с “взаимной вербальной агрессией”, значение которой, впрочем, она не склонна, как нам кажется, преувеличивать на нынешнем этапе. Люди все-таки заняты сейчас делом.
ОДНО ПОЛЕНО НЕ ГОРИТ – гласит латышская пословица.
БЕСЕДА С ПРЕЗИДЕНТОМ ЛАТВИИ
Михаил Борщевский/Виктор Ярошенко:
Прежде всего, как вы думаете, что именно интеллектуалы, подобные вам самой, могут сделать в нынешней ситуации, особенно в нынешней европейской ситуации?
Вайра Вике-Фрейберга:
Интеллектуалам следует прежде всего задуматься о возможностях, которые предлагает им общество, – и не только в тех областях, что отводятся им неким традиционным, стереотипным образом, вроде академической карьеры, научных исследований, написания книг или возможности становиться авторами и издателями подобных публикаций. Я думаю, мы склонны (как бы это поточнее сказать), склонны разделять, слишком уж разделять само общество в соответствии с наиболее яркими характеристиками, которые развил в себе человек. Так что, если некто стал знаменит, скажем, в футболе благодаря своим превосходным коленкам и превосходным ногам, мы склонны утверждать, что человек этот должен играть в футбол и не следует слишком многого ожидать от него как от политика. Но кто знает – быть может, он по-настоящему гениально проявил бы себя в политике – откуда нам знать это на самом деле? Подобным же образом, среди интеллектуалов, – а я знаю это, поскольку большую часть своей жизни провела среди них, – среди интеллектуалов считается, что иметь интеллектуальный потенциал, интеллектуальные качества – это достойно всяческого восхищения, – но ведь вместе с тем все это вовсе еще не гарантирует наличия других качеств. Скажем, что тут получается: некто может быть замечательным исследователем и одновременно ужасным учителем. С другой стороны, кто-то может быть весьма средним по своему интеллекту – не только не гением, но вообще не особенно умным и блестящим человеком, но он же может оказаться великолепным учителем, способным блестяще передавать блестящие идеи других ученых, сообщать об этих идеях своим студентам. И потом, существует вот еще какая дихотомия стереотипов: предполагается, что интеллектуал должен проводить время в размышлениях, тогда как политики, бизнесмены, практические люди должны отдавать себя действиям. Но опять же, если довести все это до крайности, такое разделение может оказаться крайне опасным. Потому что, если уж вообразить себе некое карикатурное преувеличение такой крайности: на одном ее конце вы найдете людей, которые сидят в своей башне из слоновой кости, занимаясь размышлениями и придумывая туманные аргументы по поводу вещей, которые никого больше не занимают (ну, может, во всем мире найдется человек двенадцать, которых это действительно интересует, если вообще дотянем до такого числа), – так что они сидят там и спорят меж собой, подобно тому, как в Средние века мудрецы по сотне лет
спорили о том, действительно ли, когда имеешь дело с бубонной чумой, следует прежде всего найти специальное латинское название для черных пятен, которые появляются на коже, а также о том, появляются ли эти пятна до или после самого начала болезни. Иначе говоря, они посвящали себя совершенно бессмысленным проблемам, – и тем не менее, на рассуждения о чем-то подобном вполне можно потратить не одну сотню лет. Боюсь, именно это и принесло интеллектуалам дурную славу: они были сочтены бессильными, непрактичными и отъединенными от остального общества.
Но есть, конечно, и стереотипный образ человека действия: некто, рвущийся в бой, своего рода Александр Великий, выигрывающий битвы, создающий империи, – или, наконец, некто, создающий деловые империи, зарабатывающий кучу денег и так далее, у которого, как считается, наверняка крошечные мозги и не слишком-то много ума, а потому он в конце концов так или иначе обречен на провал. Мы живем среди стереотипов, потому что, действительно, в обычной жизни мы, как правило, специализируемся, – люди с высоким интеллектом вряд ли будут счастливы, скажем, выполняя рутинную работу на фабрике и собирая нечто на конвейере. Это просто очень длинный ответ для того, чтобы сказать: я не думаю, что интеллектуалы составляют некий отдельный класс, я думаю, что интеллектуалы – это люди, у которых, во-первых, есть интеллектуальный дар, а во-вторых, есть образование и культура, которые и помогли им развиться, чтобы из них действительно что-то получилось.
Но вот то, что приходит позднее, – то, как они применяют этот дар в своей жизни и в обществе, – этот вопрос должен оставаться открытым. Я думаю, что в демократии не следует полагаться на подобные стереотипы: скажем, ты был рожден в семье сапожника, и тогда на протяжении многих поколений в таком городе, как Рига, твои дети тоже должны оставаться сапожниками, поскольку такова была судьба твоей семьи. А если, скажем, ты был купцом, то тогда это и есть твоя судьба – оставаться купцом. Я думаю, что подобная кастовая система приобрела особенно уродливые черты в Индии, со всеми их кастами; но демократия не принимает подобные идеи, и поэтому даже у интеллектуалов должна быть своя свобода выбора: становишься ли ты редактором журнала, писателем, профессором, или президентом, или премьер-министром, – в общем, кем угодно.
М.Б./В.Я.:
Можно нам теперь коснуться совсем иного предмета – как себя чувствует Латвия внутри Европейского сообщества? Мы имеем в виду следующее: ясно ли уже, какой будет возможная будущая экономическая роль Латвии в европейском разделении труда, каковы будут благоприятные и менее благоприятные последствия ее участия в этом Союзе?
В.В.-Ф.:
Я думаю, что Латвия чувствует себя сейчас примерно как новобрачная сразу же после свадьбы: она постепенно привыкает к своей новой ситуации, но пока еще не испугалась – просто не имела еще времени испугаться, поскольку видит, скорее, преимущества, потенциальные преимущества своего положения.
М.Б./В.Я.:
А кто жених?
В.В.-Ф.:
Думаю, Европейское сообщество. То есть другие его члены. Ну и конечно, ей (новобрачной) следует понимать, что такое пребывание в браке накладывает определенные ограничения. И не случайно, что в фольклоре всех народов, повсюду, существуют упоминания об обрядах инициации, как их называют антропологи, – эти обряды связаны с переходом от незамужнего состояния к замужнему, от женщин, скажем, требуется прохождение разного рода церемоний, и от них ожидают специальных знаков, – к примеру, они должны надевать особый головной убор, прикрывая волосы, – почти повсюду в мире, почти везде существует нечто подобное, чтобы показать: теперь твое состояние – иное. Теперь, став членом Союза, мы вдруг обнаруживаем, что положение тут примерно такое: быть членом ЕС – это все равно что войти ребенком в многочисленную семью (а тут ведь целых двадцать пять детей), и все это очень отличается от положения “enfant unique” – единственного ребенка. Тут есть свои преимущества, но при этом нужен и некоторый период приспособления. Мы как раз и проходим сейчас через этот процесс приспособления.
М.Б./В.Я.:
Теперь нам хотелось бы развить тот же вопрос несколько с иной стороны. Как вам кажется, каковы будут, к примеру, те основные товары – мы имеем в виду товары экономические, промышленные, сельскохозяйственные, – которые Латвия предложит на европейский рынок, сохранив их там в дальнейшем в качестве своей специализации?
В.В.-Ф.:
В глобализированном мире, мне кажется, с нашей стороны было бы неразумно рассчитывать на то, что всеобщее разделение труда так и останется навсегда полностью гарантированным, а потому не стоит и складывать все яйца в одну корзину. Если вы изучали нашу экономику в ее нынешнем состоянии, для вас должно быть очевидно, что мы в значительной степени полагаемся на экспорт леса, причем, к сожалению, в экспорте этом слишком высока доля сырых, необработанных бревен или досок и слишком незначительна доля обработанных товаров с добавленной стоимостью, – даже в этой области. А это ведь наши ресурсы, “зеленые ресурсы” наших лесов. Но то, что мы находим в других секторах нашей экономики, – это, зачастую, способность малых компаний за очень короткое время предложить множество новаторских решений, а потом найти себе где-то в мире, – иногда дома, но чаще за границей, – найти себе некую рыночную нишу, использовать умения и компетентность, которые у них уже с самого начала имелись, а затем развить эти умения, приспособить их к потребностям потенциальных клиентов, причем суметь развить их в короткое время – время, необходимое для рыночной реакции, оказываясь вполне конкурентоспособными по сравнению с любыми своими соперниками в мире. Это значит, что они вполне могут состязаться с другими компаниями в том, что касается производственных затрат. Причем наши компании состязаются в основном в области фантазии, креативности, в способности находить такие ниши, – у нас ведь нет больших природных ресурсов, а малая страна не обладает и собственным большим запасом капитала. Есть и крупные иностранные компании, которые к нам приходят, это правда, но создание рабочих мест во всех странах связано в основном с малым и средним бизнесом, и я вижу сейчас повсюду такое возрождение малого и среднего бизнеса; мы в целом поддерживаем этот процесс от лица правительства, это наша политика.
М.Б./В.Я.:
Входит ли в нее образовательная политика?
В.В.-Ф.:
Я вижу возможность проводить образовательную программу, позволяющую воспитывать, производить инициативных образованных людей в самом широком спектре – от специалистов с докторской степенью, подготовленных к ведению научных исследований, до выпускников школ со специальной технической подготовкой, – но так, чтобы у всех, конечно, было некое базовое образование и базовый уровень грамотности. И эти люди не просто способны привлекать к нам иностранные инвестиции, оттого что мы можем, к примеру, предложить подходящую рабочую силу (весь мир соревнуется сейчас в этом предложении рабочей силы, причем в предложении таких людей, которые были бы подготовлены, умны, добросовестны и так далее, – и я полагаю, что тут мы вполне конкурентоспособны, это мы уже доказали); разумеется, это остается приоритетом, нам нужно продолжать это делать. Но у этих обученных и хорошо подготовленных людей, обладающих к тому же – будем надеяться – высоким уровнем деловой этики, высоким уровнем трудовой этики – этики, что уходит корнями в древнейшие времена и составляет часть культурного наследия всей этой части мира, — в самой ментальности этих людей должно оставаться место нововведениям, воображению, креативности. Существующие, пусть даже малые, ниши, но ниши, приносящие прибыль, могут быть заполнены нашими высокотехнологичными компаниями, – и они уже это делают, тут у меня есть немало прекрасных примеров. И конечно, все меняется, потому что, к примеру, если где-нибудь в Китае, или в Индии, или где-нибудь еще, в Соединенных Штатах Америки, в Южной Америке, – если кто-нибудь, скажем, придумает там новую, лучшую мышеловку по сравнению с теми, что производятся сейчас, – то в тот самый день, когда у кого-то появится эта мышеловка, которая будет лучше нашей, – нам придется изобрести что-то еще. Я полагаю, это относится и ко всем другим странам в нашем мире. И мне не кажется, что сейчас у нас продолжает существовать прежнее жесткое деление по секторам, когда, к примеру, говорили: у Бельгии есть уголь, у Британии есть уголь, у Германии – сталь, у Швеции – сталь, и все народы на чем-то специализируются. Сегодня, конечно, энергия очень важна, и страны, производящие нефть и газ, подпадают под такую строгую классификацию, – для них, вероятно, все так и будет оставаться еще на протяжении многих десятилетий, – но к нам это все не относится. По сути, нашим единственным природным ресурсом остаются зеленые леса. Другой же наш природный ресурс – это люди. И этот ресурс должен быть достаточно гибким, он должен быть способен реагировать на изменения, он не может себе позволить, действительно не может себе позволить застрять на утверждении: Латвия всегда будет сильна в технических науках, связанных с материальным производством. Да, конечно, сегодня мы сильны в технических науках и надеемся, что дальше мы станем в этом еще сильнее, но кто знает, что еще разовьется или понадобится в сфере науки, а мы хотим оставаться достаточно сильными и в будущем.
М.Б./В.Я.:
Вот что мы видим довольно часто в Европе сегодня: множество граждан Латвии приезжают, к примеру, в Лондон и предлагают свои услуги на английском рынке строительства. Они начали соперничать в этом не только с местными рабочими, но и с выходцами из Польши, которые традиционно занимали на этом рынке второе место – сразу же за местными строителями. Нет ли здесь опасности, что самая энергичная, самая квалифицированная часть людей уезжает из страны, потому что сейчас в этой стране просто не хватает для них адекватных рабочих мест.
В.В.-Ф.:
Да, конечно, будет происходить некоторая утечка мозгов, трудовых ресурсов и талантов; я думаю, что это неизбежно, и нам надо рассчитывать на то, что какое-то время это так и будет продолжаться. И всякий, кто покидает свою страну, означает потерю для этой страны. Я вижу несколько способов, благодаря которым эти люди, уезжающие в чужие края на заработки, смогут впоследствии вернуться на родину и остаться здесь в качестве жизненно необходимых трудовых ресурсов. Есть два основных способа. Первый – это накопление минимального первоначального капитала. Я знаю, что есть медсестры, высококвалифицированные медсестры, которые уезжают из Латвии, скажем, в Ирландию, собирают там металл или собирают грибы, чтобы накопить деньги и купить квартиру, но после этого им хотелось бы вернуться снова к любимой работе – к работе, которой их обучали. И потом, у них здесь, в Латвии, друзья, родные, которые уговаривают их вернуться, и они возвращаются и покупают квартиру здесь. И вот что интересно – они вдруг обнаруживают, что, конечно, в Ирландии их заработки больше, но и расходы существенно выше. И получается, что, пока они живут в Ирландии и собирают деньги, стоимость квартир в Латвии тоже параллельно растет. И в конце концов многие из них обнаруживают, что они четыре-пять лет были оторваны от своих родных, и все это было, в общем, напрасно. Иначе обстоит дело с предпринимателями. Если ты предприниматель и организуешь свое предприятие где-то еще, тут возникают самые разные возможности: в конце концов, можно открыть филиал здесь, можно вести этот бизнес с друзьями и нанятыми сотрудниками в Латвии. А когда такие предприниматели выходят в отставку, они продают свое дело и уходят на покой, покупая дом здесь, в Латвии, – и они привозят с собой деньги. Тут есть самые разные возможности. То есть по самой сути тут будут какие-то потери и какие-то приобретения – так все и будет продолжаться.
М.Б./В.Я.:
Много лет вы занимались исследованием латышских дайн. Исходя из этих исследований и вашего собственного опыта, у вас сложилось собственное представление о духовных ценностях латышского народа. Десять лет назад вы произнесли знаменитую речь, в которой была фраза: самое страшное – это считать, что мы такие, как есть, и с этим ничего не поделаешь.
В.В.-Ф.:
Да, когда полагаешь, что ничего нельзя поделать…
М.Б./В.Я.:
Теперь, через десять лет после той речи, – как вы думаете, изменилось ли что-то?
В.В.-Ф.:
Гораздо меньше людей в те времена решились бы сказать подобную вещь в открытую. Сейчас таких гораздо больше. Многие, думаю, изменились как-то спонтанно. Я вот как раз говорила недавно с одним человеком из деревни, это – директор школы в деревне, где родился автор национального гимна Латвии, так вот директор этой деревенской школы, эта дама сказала мне: “Я помню, что вы тогда сказали, и я всегда учу своих ребят так же, я говорю им, как это важно”. Видите, это отношение людей, которых самих не воспитывали в таком понимании, но, однако же, теперь они учат этому других, – и обнаружили они это сами, – вовсе не потому, что я это сказала, нет, они обнаружили это, исходя из своего собственного опыта. Они поняли, что в любой самой трудной ситуации – даже если она кажется совершенно безнадежной – нужно все равно искать выход, искать возможные решения. В этом суть такого подхода, такого отношения. Психологи изучали это явление на материале как человеческого поведения, так и поведения животных. Это называется “обученной, привитой беспомощностью”. Это явление впервые было обнаружено у крыс. Оказалось, что если живое существо поместить в ситуацию, из которой оно не видит выхода и относительно которой оно ничего не может сделать в течение длительного времени, то оно полностью теряет всякую надежду. Я думаю, что это и есть наследие тоталитарной системы; тоталитарная система прежде всего определяет вещи, которые вы наверняка не сможете изменить, а потом она стремится поселить в вас уверенность, что вам не стоит и пытаться их изменить, – именно потому что власти не хотят, чтобы вы пытались, – ведь если вы начнете пытаться, это может оказаться опасным для самой тоталитарной системы. Вот это и есть самое порочное, я думаю, это действительно самое порочное наследие всех тоталитарных систем, поскольку те пытались прежде всего лишить людей инициативы, пытались отнять у них способность брать на себя ответственность и искать активные решения каких бы то ни было проблем. А привычка просто пассивно сидеть на месте, жалуясь на устройство мира и посыпая голову пеплом, – она никак не улучшает вашего положения, но тогда нет и никаких шансов, что это положение когда-либо улучшится.
М.Б./В.Я.:
В продолжение того, что вы только что сказали. Латвия, к сожалению, провела долгие годы внутри подобной тоталитарной системы, и вам приходится иметь теперь дело с последствиями такого положения, сохраняющимися в головах людей, просто потому, что те привыкли к определенным вещам и их поступки соответствуют поведению, которое вы только что описали. Как вам кажется, сколько времени понадобится, чтобы это преодолеть, – одно, два, три поколения? Ведь если мы теперь обратимся хотя бы к германскому опыту, мы увидим, что даже сейчас, после того, как Германия вложила один триллион двести миллиардов евро в преобразование экономического, – да и не только экономического, но и социального, – положения в восточных землях, она все еще очень далека от реального воссоединения страны. Возможно, у вас нет проблемы воссоединения страны, но перед вами стоит, возможно, еще более трудная проблема – становление страны.
В.В.-Ф.:
Скорее, восстановление государства, восстановление национального государства. Вы знаете, мне кажется, что для некоторых людей все это оказалось замечательным шансом, и они тотчас же стали двигаться, они тотчас же снялись с места и побежали. Другим же может понадобиться вся жизнь, но они так и не сдвинутся по-настоящему. Все тут по-разному для разных людей, и дело тут не в возрасте: бывают молодые люди с ментальностью пожилых, а бывают и старики по своему физическому возрасту, которым свойственно мышление молодых. Хотя, конечно, статистически, я думаю, способность меняться и готовность меняться характерны скорее для молодых, чем для пожилых. Но эта зависимость вовсе не абсолютна. И мы видели это, мы видели в нашей стране готовность меняться. Говоря о Германии, – я не претендую на то, чтобы толковать ситуацию, которую прежде подробно не исследовала, – но исходя из того, что мне говорили сами немцы, мне кажется, что основная ошибка состояла в том, что помощь, оказанная людям в восточных землях, поставила тех в положение зависимости. Получилось так, что Западная Германия должна была теперь исправлять существующее положение, вместо того чтобы сами эти люди начали работать над тем, чтобы найти все необходимые решения. И это оказалось снова – если хотите – неким состоянием зависимости. Разумеется, это была положительная зависимость, поскольку они получали помощь и деньги, но все же зависимость. Видите ли, на нас отнюдь не пролилось благодатным дождем столько же помощи и внимания. Помощь была, в этом надо признаться, даже много помощи, но по количеству она была скорее умеренной, ограниченной, – какие-то сравнительно небольшие суммы, которые мы получали. Как если бы кто-то сказал: пусть они теперь побегают за ту небольшую помощь, которую получают, и это научит их тому, как продолжать бег. Потому люди так до сих пор и бегут сегодня, – и это их согревает.
М.Б./В.Я.:
Мы желаем вам большого успеха в этом беге.
В.В.-Ф.:
Но вы знаете, многие люди находят это довольно утомительным – все время бежать, бег вообще занятие утомительное, и временами вам нужен отдых, но как иначе добиться своего, как догнать остальных?
ДЕНЬ ОТЪЕЗДА
Пообедали в уютном ресторанчике прямо против президентского дворца. Вдвоем, без сопровождающих. Недорого.
Прогулка по уютному, уже совсем европейскому городу, где после Москвы так мало машин, оказалась приятной. Банки, рестораны, магазины, в новой части города, вдоль Даугавы, – офисы инофирм, автосалоны, супермаркеты, где по-европейски роскошен выбор продуктов, но пока еще мало покупателей.
Русская речь слышна повсюду; накупили русских газет и, сидя на лавочке в парке, скоро уже знали новости, страстно обсуждаемые в них, именно в них, – совсем не обязательно в стране. Газеты здесь, как и повсюду, живут своей жизнью.
Язык, гражданство, образование, националисты и фашисты – это темы русскоязычной печати. В латышских преобладают другие темы. Более практичные, что ли. Европа, Россия, внутренняя жизнь, экономика сближают – интересует и тех и других.
Страна теперь – член ЕС, и у латышей, и у русских, у граждан и неграждан непрерывно возникают общие новые проблемы. Всех интересует, например, – НДС придется платить по-другому, если ЕС проведет-таки обещанную реформу. НДС станут взимать в странах производящих и экспортирующих, что сулит большие убытки Латвии, Литве и Эстонии… Не размещайте вклады в европейских банках, предупреждает газета “Бизнес&Балтия”: служба госдоходов обложит вас налогами по новой европейской инструкции!
Успешные промышленные предприятия, существующие с советских времен, можно пересчитать по пальцам, пишут газеты. Большинство – закрылись, разорены, остановились в развитии, потому что не могут найти средств на модернизацию. Знакомые песни…
Инвестора!
Мечта об инвесторе сближает директоров предприятий на всем необъятном постсоветском пространстве, когда они встречаются случайно (или не случайно) где-нибудь в Хургаде.
Выжили немногие заводы. Одним сумели найти (или сохранить) партнеров-инвесторов (такие, как Liepajas metalurgs, выпускающий мартеновскую сталь и прокат). Закрылись гиганты ВЭФ и РАФ. Vef KTR – наследник знаменитого гиганта советской радиопромышленности – производит автоматические телефонные станции для российского рынка. В штате 85 сотрудников.
Российский бизнес не обходит Латвию стороной. Политические баталии его мало волнуют. Все понимают – инвестировать в Латвию – это прямо выходить на европейские рынки, зачищенные тысячами ограничений, прямо внедряться в интегрированную экономику ЕС.
СНОСКИ
1 Цитирую по Интернету http://vaira.boom.ru