Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 17, 2006
То, что в остатке, не знаешь, куда и девать.
Скучно ему, неприкаянному, одиноко.
Нацело делится все остальное. Ан, глядь,
У Полифема разверсто непарное око,
В космос упертое, в бездну, в чужое ничто…
Что он там видит, доступное третьему глазу?
Что там сияет, подобно лукавому стразу –
Вечности гулкой подделка? Сие ни за что
Нам не откроет угрюмый молчун-великан:
Будьте как были, с корявыми бейтесь дробями,
Ешьте убоину, печи топите дровами
И не равняйтесь с богами – тут верный капкан.
***
То ли глаз мой стал совсем другого покроя,
То ли воздух нынче не то что прозрачен – резок:
На героя стихов гляжу и не вижу героя,
Хоть по-прежнему он молод, красив и дерзок.
А еще талантлив! Вот это и держит сильнее,
Чем все прочее, а еще и горяч, и нежен.
Далеко ему до первого юбилея,
Норовист пока, свободен и необъезжен.
И по всем статьям герой-любовник, но все же
Ведь случилось что-то с хрусталиком или с колбой,
Для чего разверз мои очи, скажи мне, Боже,
Ведь до этого все мне было что в лоб, что по лбу.
Для чего, скажи, подослал ты ко мне голубку,
Потрудившуюся не только со зреньем – со слухом,
Миновало время дрожать от дыханья в трубку
И сходить с ума от завитков за ухом,
И строчить стихи с эпитетом стойким “рыжий”,
Будто нету другого цвета в живой природе,
Все равно останусь позорной тварью, бесстыжей,
Все равно отыщется что-нибудь в том же роде,
Все равно исправит горбатую только могила,
Да и там нетленны признаки пола и расы,
Так зачем, о, Боже, менять нам шило на мыло,
Сохраняя в подкорке память фарфоровой массы?
ГЕЛИОФОБИЯ
1.
Загадочный, как сад камней,
И камень сам – не лед. Не пламень.
Что ночи тягостной длинней,
Ответишь, инопланетянин?
Вампир беззубый, кровь с водой
Рассеянно губой запавшей
Удерживающей – не мздой,
Но тьмой, тебя назвавшей
По имени, живешь. Каким
Ты к нам заброшен наказаньем?
Любовью мир стоит? Другим?
Постой, сама скажу – страданьем.
2.
Тонкогубый мой ангел с дьявольским ухом без мочки,
Златокудрый мой, пепельноглазый, рожденный в сорочке,
Как и все вы – с крыльями пышными за спиною,
Слепят зренье перья твои своей белизною.
Одного не пойму – отчего так боишься света,
И закрыты наглухо ставнями все просветы,
Ни малейшей щелочки – только трепещут свечи,
Только тени мечутся в тщетных попытках речи,
Смежены глаза – по канону, но и уста смежены
В пробужденном знаньи ненашей, ничьей вины…
3.
Словно в опустевшем доме, где болтаются в прихожей
Куртка, из которой вырос, и ботинки, что стоптал,
Где принюхиванье дерзкой твари ощущаешь кожей
Сквозь темнеющий тревожно мутный зеркала овал.
Словно в опустевшем доме, где ободраны обои,
И свисает провод голый с неживого потолка,
Где ржавеет звонкий холод, где с сознаньем перебои,
Отличить где сон от яви тщетно пробует тоска.
В опустевшем, в разоренном, тьмой в чулан преображенном,
Где обжитое пространство притворяется чужим
И дичает, как собака без хозяина в сожженном
Поселеньи… Вот и почерк, вдруг утративший нажим,
Непонятно что выводит, непонятно что рисует,
То ли имя, то ли дату, то ли профиль на стекле,
Но стекло листвой осенней осыпается, и дует,
Свищет, засыпает снегом все, что в трещинках кракле
Существует в этом мире и горит под этим солнцем –
Обожженной вечной глины отвердевшие дары,
Словно в опустевшем доме, где забиты все оконца,
Тень блуждает сиротливо. До назначенной поры.
ЛЮБОВЬ
1.
Не признает ни возраста, ни пола,
Плюет на все, летит от уст Эола
Не пухом легким – камнем из пращи,
И падает на сердце, как придется,
А после – кто там знает, что стрясется:
Задержится? А нет – ищи-свищи!
И ни следа не сыщешь, ни намека,
Как будто не было… Она и впрямь жестока,
С ней о приличиях нет смысла толковать
Или о дне святого Валентина,
Или о действе в храме – вот картина:
Фата и флердоранж!.. Но здесь опять
Свои резоны, даты, свой сценарий,
Смешон ей наш заветный реликварий:
Кольцо на пальце, свадебный покров.
Все переделает и все скроит иначе,
И не разжалобишь ее ни горьким плачем,
Ни разрушеньем жизненных основ.
Она своими занята делами,
Своими кознями, а вы – справляйтесь сами,
Несите на алтарь любимейших ягнят,
Молите о взаимности и верьте,
Что не оставят вас до самой смерти…
О, Эвридика, не гляди назад!
2.
…И вдаль глядеть… Любовь еще, быть может,
в моей душе… И далее по тексту,
с которым и не то чтобы сроднились,
но как-то и не нужно ничего
иного. Вот гармонии отменный
урок, пример, и, видимо, огонь,
что светит, но, боюсь, уже не греет,
поскольку слишком явно удален
от места действия
и времени к тому же.
Так. Драму по канонам классицизма,
увы, увы, нам, видно, не сыграть,
как, впрочем, также многое другое,
и остается только повторять
принцессой глупой из великой сказки,
что поминала Августина в песне,
мед слов чужих: “Любимой…
быть…
другим…”
***
Поэты, теоретики трагедий,
Несчастья кличут вещими стихами.
Но беды их породисты, как леди,
Опрятны и опрыснуты духами,
Их беды то в дискурсе, то в контексте,
То в парадигме, то опять в дискурсе,
Их умствованья на высоком тесте
Замешаны, простите, он не в курсе,
Он – практик, онемевший и оглохший
От горя настоящего, в котором
Разъяты смыслы в хаос, звук подохший
Не возродится ни с каким повтором.
И нет конца, покуда время саван
Тупой иглой не схватит по живому…
Живи, мой практик, мой несчастный даун,
С протезом вместо жизни, веря в кому,
Как в расширенье плоского сознанья,
Клади поклоны в неприступном храме,
Кто там утешит, кто твои метанья
Утихомирит, кто притушит пламя?
***
Сочась сквозь дырявое лето,
Пульсирует свет без границ,
Целуя волосы цвета
Перепелиных яиц.
И снова мостов и арок
Тягуча привычная прыть,
И вечный город в подарок,
Коль нечего больше дарить.
В дешевом кафе за стаканом
Незнамо какого вина,
Как Гете сидим с Эккерманом,
Повинность у коих одна,
Невидящим взором друг друга
Удерживая на оси
Земного непрочного круга,
А большего и не проси
В краю, где, глядишь, сегидилья,
Глядишь, irish step к русским щам.
И сохнут намокшие крылья,
Приросшие к нашим плащам.
ЕДИНСТВЕННЫЙ
Женщина создана для одиночества:
переживать мужей,
отпускать детей,
а потом смиренно ждать
своего единственного –
Ангела смерти.