Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 15, 2005
*** Наркотический запах магнолий расстояньем усилен в стократ. Вдруг покажется: зреют на поле и айва, и хурма, и гранат. Но очнешься - в прореженном свете треск и крики - ну, прямо беда. Едут мимо крестьянские дети, знать не знают, зачем и куда. Словно леший, слышны, но незримы, побросают игрушки, да прочь - кровяные коробочки "Примы" и бутылки, пустые, как ночь. Гарь слоится, звезда догорает, солнце тлеет, нетвердо всходя над железною дранкой сараев в паутине грибного дождя. Ни сморчки не заменят фруктозы, ни опята, чисты ото лжи. Даром злые рассветные слезы камень точат и точат ножи. ВАРИАЦИИ ПЕТРОВУ Зеленое утро собачьего лая, зачем так легко загораешься ты? Электрик Петров отвечать не желает, хоть многое видно ему с высоты. И лампа ночная палится, чтоб было удобней Петрова снимать со столба. Потом обнаружат записку и мыло и тоже напишут, что дело - труба. Но есть изощренней и яростней мука: не провод вонючий сжимать в кулаке, а так - при слиянии света и звука - висеть, как всегда, на одном волоске. *** "Подводная лодка в степях Украины" - я помню угрюмый фильмец. Под тучною почвою сдохла машина, сеансу приходит конец. И в штреке заброшенном, дальнем, которых немало пробила винтом, затихла подлодка, и рядом шахтеры тихонько уселись гуртом. - Бастуем, ребята? - Бастуем… - неслитно сквозь катаный лист говорят. - Поднимем, ребята, наш жовто-блакитный, наш старый андреевский плат! Прибой набегает. Туманные шхеры уснули в широкой степи. С трибуны вещают какие-то херы, но ты уж, пожалуй, не спи. *** А в подворотне - свет, изъятый у темноты и немоты. И Блок обходит виновато красногвардейские посты. Ему матросик рапортует. Ложатся отсветы на снег и отправляют в ночь пустую наряд - двенадцать человек. В соседнем доме окна - рыжи. Казан да ссохшиеся лыжи висят на стенке кровяной. И, отстранясь от всех политик, там ангел, словно сифилитик, храпит, преступный и больной. *** Я люблю Вас со злобой и страхом, как детдомовец - сжав кулаки. Разодрать бы себя, как рубаху, то-то ночи мне станут легки! Ворожить: пожалейте сиротку хоть последним из ваших парней? Иль со школьной доверчивой фотки оживить Вас страстней и верней? Да вы знаете в Вашем Париже, что я порчу навел на года? И уж так, как я вас ненавижу, Вас не будут любить никогда. *** Тюбинги бурые, танк нефтяной, лед промазученный передо мной. Радость! Больная весенняя ширь! Стройка беспечная! Вечный пустырь! Штабель в снегу. Отражается взгляд. Рельсы блестящие. Щеки горят. Щелкает ветер под свежей стеной волчьим флажком у траншеи сквозной. ВАРИАЦИИ СОБИРАТЕЛЮ БУТЫЛОК Всю ночь от бешеной коровки везли цистерны молока. Маршировали пол-литровки, как новобранцы, в облака. И так же - полные старанья, уже вне грязи и пыли к победе самовозгоранья той кровью малою пришли. Теперь шагнешь - под каждым шагом хрустит горячее стекло. Нести осколки на бумагу, чтоб даром руки обожгло? Напрасно рыщешь по помойкам, что крыса бурая, собрат. Ведь победившее - нестойко. А я ни в чем не виноват. *** Под лопухами, где покуда репьи да сорная трава - щебенка, битая посуда и мокрой дранки кружева. Но злее, злее год от года их у вселенской той черты теснят платочки огородов и личных грядок лоскуты. Чуть дождик меленький поплачет - что джунгли, вымахнет ботва. Смотри! Все выглядит иначе, чем нам почудилось сперва. В разрывах глины, в струпьях мела земли открытое чело трубой бетонной, белотелой, наискосок пересекло. И огородник, вечно мучась своей заботой, как виной, с кошелкой - страшной, словно участь, - трубу обходит стороной. Он снова взялся не на шутку и, заведя дела всерьез, опять сколачивает будку, золу привозит и навоз. Он землю вновь перелопатит и, задыхаясь тяжело, репейник выдернет и кстати подальше выбросит стекло. И, ничему не угрожая, в меже присев на чурбачок, он выпьет вновь за урожаи, заест горбушкой и - молчок