Статья в двух частях
Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 13, 2005
Статья пятая.
Историко-экономические очерки*
1
Феномен античности
Феномен античности завораживает.
Именно его история рассматривается как центральная в изучении докапиталистического развития. Из нее черпают представления об аграрных цивилизациях, поворотных точках в их становлении и эволюции. Ей посвящены горы и горы книг. Тысячи и тысячи сосредоточенных жизней. Между тем, мир античного Средиземноморья – масштабная аномалия аграрного мира, изученная и документированная лучше, чем история горцев и степных кочевников.
ххх
Я думаю, сердцевина античного феномена заключена в уникальной способности (и не на год, не на поколение – на века!) преодолеть одну из ключевых проблем аграрного мира – несовместимость крестьянского труда и военного дела.
Чтобы оградить себя от специализирующейся на насилии элиты, крестьянскому сообществу необходимо обладать способностью к самоорганизации, умением своими силами обеспечить порядок и самооборону. Только тогда средства, которые необходимо тратить на эти функции, может определять само сообщество, исходя из своих потребностей.
Эти средства будут заведомо меньше податей в аграрных монархиях, взимаемых в пользу правящего класса, или, тем более, дани, которую приходится платить сменяющим друг друга разбойникам. Однако для того, чтобы подобная социальная организация стала возможной, крестьянской общине необходимо выработать механизм совместного принятия и исполнения решений, который не даст скатиться к анархии, открывающей дорогу «мобильному бандитизму». Учитывая слабость коммуникаций в аграрном обществе, надо понимать, что люди, принимающие решения, должны уместиться на центральной площади поселения.
Небольшому самоорганизующемуся сообществу, которое обязано защищать себя, это легче сделать в защищенной горами долине у морской бухты, чем на континентальной равнине. И шансы на устойчивость такой организации выше, когда в общине доля не занятых в сельском хозяйстве и обладающих полезными для военного дела навыками больше обычной для аграрного общества.
Если горные районы и великие степи создали базу для специфических форм организации общества, характерных для горцев и скотоводов-кочевников, то античный феномен неразрывно связан с морем. С теплым морем.
Морей много, но лишь в Средиземноморье возникла особая, оказавшая серьезное влияние на развитие человечества форма общественной организации – полисная демократия.
МОРЕ
Акватория Средиземного моря уникальна: изрезанная береговая линия, множество островов, удобные бухты и гавани, откуда можно совершать неблизкие плавания, не теряя из вида сушу[1], почти нет приливов и отливов. Мореходство на Средиземном море начинается уже в четвертом тысячелетии до нашей эры, когда появляются неолитические поселения на Крите и на Кипре. (Культ Афродиты возник, вероятно, у приморских обитателей, знакомых уже с мореплаванием.)
(Нонн Панополитанский)
…
…Первой прияла Киприду, врата открыв пред богиней
только родившейся в пене морской,
Древние зыби были цвета кровей уранийских ,что
Вместе с семенем Бога влагу оплодотворили,
пеною женородящей ставшую в моря пучине, повитухой природа стала…
На Афродите пояс явился расшитый, на чреслах лежащий богини, словно венок, обвивший владычицу сам собою!
И поплыла Богиня сквозь влагу к берегу тихому …Но не в Пафос, не в Библ, выходить не желала в Колиаде на сушу. Быстро она миновала, поспешая, и берег, где высился город Киферы…
…Дланями рассекала благородную воду, вдаль плыла Афродита, перси во гладь погружая. Воду спокойную бурно она вздымала стопами, лик подъяв над волною, выныривала на поверхность. И бурлила пучина, шумно вспененная ею…
К граду плыла Берое!
А что богиня на суше Кипра следы оставляла – то лгут и лгут киприоты!
Морской транспорт при технологиях аграрной эпохи много выгоднее и удобнее сухопутного. В античные времена стоимость перевозки груза через все Средиземное море с востока на запад была примерно такой же, как перевозка товара по хорошим римским дорогам на 75 миль. Благодаря низким транспортным расходам в Средиземноморье в торговый оборот были вовлечены значительные объемы товаров массового потребления[2], в отличие от сухопутных караванных путей, где в первую очередь шлаторговля предметами роскоши. Такая торговля мало влияла на жизнь подавляющей части крестьянского населения[3].
Рыболовство, дополняющее ресурсы продуктов питания, поставляемых земледелием и скотоводством, получает в Средиземноморье широкое распространение, способствует развитию мореходства[4].
СРЕДИЗЕМНОМОРСКАЯ ТРИАДА
Здесь довольно рано возникает знаменитая средиземноморская триада: производство зерна соседствует с возделыванием на больших площадях оливок и винограда[5]. Как показывают археологические раскопки, специализация возникает уже в крито-микенский период, хотя ее полное развитие приходится на более позднее время[6]. Урожаи оливок и винограда можно выращивать на склонах холмов, на террасированных склонах гор – земле, мало пригодной для зерновых культур. Замечено, что северная граница проникновения греческой колонизации в Средиземноморье и районы Черного моря совпадает с северной границей распространения оливкового дерева[7]. Разные требования к земле для разных культур (под пшеничные поля, оливковые рощи и виноградники) стимулируют межрегиональную специализацию и развитие торговли[8].
Однако расширение торговли не только благо. Ведь торговый корабль середины второго тысячелетия до н.э. ничем не отличается от пиратского[9]. Пиратство везде, особенно в Средиземноморье, идет рука об руку с торговлей[10].
ПИРАТЫ
Народам моря, в силу их малочисленности, труднее, чем степнякам, завоевывать крупные земледельческие государства. Трудно, опасно и дорого перевозить по морю необходимые для масштабных военных действий крупные контингенты пеших воинов и тем более конницы. К тому же центры аграрных цивилизаций умышленно отодвигались от побережья. Поэтому морские кочевники скорее использовали свою мобильность для набегов и грабежей, чем для для захвата других народов и их территорий. Другое дело – пиратство, морской разбой. Упоминания о нападениях пиратов как массовом явлении встречаются в самых ранних источниках по истории Средиземноморья.
В донесении египетскому фараону Рамзесу III, относящемуся к концу второго тысячелетия до н.э., сообщалось о существовании морских разбойников, которые на протяжении более чем ста лет наносили значительный вред мореплаванию египтян. В этом документе говорилось: «Обрати внимание на народы Севера, живущиена островах. Они неспокойны, они ищут подходы к портам»[11].
Характерная черта пиратства – децентрализация насилия. То, что не сумел отнять один, отнимет другой, следующий. Устойчивое сельское хозяйство при непрерывных пиратских набегах невозможно. Иллюстрация тому – Египет во времена нашествий «народов моря». Подвергавшиеся постоянным пиратским набегам оседлые народы платили морским кочевникам регулярную дань, чтобы предотвратить их нападения.
И все-таки, независимо от того, удавалось или нет пиратам обирать прибрежные аграрные государства, они все больше и больше склонялись к морской торговле, к увеличению ее доли в балансе с морским разбоем, ибо торговля и выгоднее, и безопаснее. Даже регулярно получая дань, разбойники охотно дополняли ее своими коммерческими доходами. Они начинали понимать, что торговля с соседними аграрными государствами не подрывает их ресурсы и, следовательно, они сохраняют «курицу, которая несет золотые яйца», сохраняют базу для потенциальных грабежей.
Централизованная аграрная империя слабо контролирует свои приморские территории[12].
Как тонко заметил Иосиф Бродский совсем по другому поводу:
«Если выпало в империи родиться,
Лучше жить в глухой провинции, у моря».
Когда государь и его армия не способны защитить жителей побережья, обеспечить им хотя бы минимальный уровень безопасности, последние вынуждены обеспечивать оборону своими силами. А гористый рельеф многих районов Средиземноморья[13]как нельзя лучше способствует организации оборонительных рубежей.
Как пишет Фукидид: «Города, основанные в последнее время, когда мореплавание сделалось более безопасным, а денежные средства возросли, строились на самом побережье, укреплялись стенами или занимали предпочтительно перешейки (ради торговых удобств и для защиты от враждебных соседей). Древние же города, как на островах, так и на материке, напротив, строились в некотором отдалении от моря для защиты от постоянных грабежей (ведь грабили не только друг друга, но и все прочее побережное население). Поэтому ониеще до сих пор находятся в глубине страны»[14].
Все эти факторы способствовали формированию общества, где роли крестьянина и воина не разделены, а слиты воедино[15]. Торговля и пиратство требовали скоординированных действий всей общины, навыков взаимодействия и взаимозаменяемости[16].
У героев Гомера пиратство – почтенное, благородное дело, само подозрение в неспособности заниматься которым оскорбительно[17].
Впрочем, совмещение в этих краях торговли с пиратством вовсе не греческое изобретение. До греков этими промыслами активно занимались финикийцы. Заимствование греками финикийского алфавитного письма[18] служит ярким примером культурного взаимодействия народов, которые в полном объеме использовали возможности средиземноморской триады[19]. В Финикии, как и в Греции, роль главы племени, именуемого термином «царь» или «князь» («басилей»), передавалась от отца к сыну. Но в политическом устройстве сохранялись черты, характерные для древней демократии. Князь должен был согласовывать свои действия с советом, в котором участвовали взрослые свободные мужчины. Войско являлось ополчением свободных мужчин. Слова «свободный» и «воин» отождествлялись[20].
Однако центры финикийской цивилизации располагались слишком близко от крупных аграрных империй Ближнего Востока. Возможно, поэтому ее эволюция, трансформация в цивилизацию античного типа (без административной стратификации и государства) была здесь заблокирована и не состоялась.
Опыт соседних централизованных империй, с их стратифицированным обществом, налоговым аппаратом, письменностью, с их специализирующимся на военном деле меньшинством не может не оказывать влияния на Средиземноморье.
КРИТ
Первая крупная средиземноморская держава, Крит с центром в Кноссе, – типичное аграрное государство со всеми его характерными чертами, но больше обычного вовлеченное в международную торговлю, концентрирующее свои оборонные усилия на борьбе с пиратством и развитии морского дела. Во времена его расцвета активность морских разбойников снижается (Критский мир обеспечивает расцвет торговли во всем средиземноморском регионе[21]). Не случайно Зевс родился и был вскормлен на Крите!
Для аграрных государств специализация на насилии незначительного меньшинства, отделение крестьянской работы от воинского дела – закономерный порядок, к которому подталкивает сама логика организации производственного процесса.
Для своеобразного мира Средиземноморья, с его мобильностью, децентрализацией насилия, необычно широким распространением торговли, такая организация общества оказывается тупиковой. Примерно за 14 столетий до нашей эры господству критского флота в Восточном Средиземноморье приходит конец. Конкретные механизмы крушения Критского и построенного по его образцу Микенского царств из-за ограниченности достоверных источников изучены слабо. Но из классической греческой литературы хорошо известно, что после их краха и волны миграции, вызванной этим (или наоборот – волны миграции и, как следствие, краха крито-микенской цивилизации) на берегах Эгейского моря укореняется своеобразный тип общественной организации. Для него характерны: ограниченная стратификация; объединение функций земледельца, воина, торговца и морского разбойника; отсутствие упорядоченной налоговой системы; организация общинной самообороны[22].
ПОЛИС
Уже в том виде, в котором греческие поселения возникают после «темных» веков, в ранний архаический период они являются полисами – городами-государствами. Характерными чертами полиса были контроль над прилегающей территорией и наличие укрепленной крепости (само слово «полис» первоначально означало «крепость»)[23].
Греческие полисы объединили людей, которые:
а) занимают территорию, имеющую своим центром город, в котором находятся органы власти, обычно концентрирующиеся вокруг укрепленной крепости (акрополя), б) свободны в решении принципиальных вопросов организации собственной жизни[24].
Поселения, как правило, небольшие. Полис, насчитывающий 5 тысяч жителей, считается в это время крупной общиной. В греческих поселениях существует стратификация, в том числе и определяемая организацией военного дела. Гомеровская Греция – период боевых колесниц.
Лучшие воины, владеющие этой военной техникой, составляют элиту полисов. Однако все доступные нам источники свидетельствуют: социальная дистанция, которая отделяет их от остальных членов общины, от пеших воинов, очень невелика – куда меньше той, что лежит между привилегированным меньшинством и крестьянской массой в традиционных аграрных государствах.
Гомер знает только одну форму человеческого общежития, которую он сам называет полисом[25]. Для Гомера «поле» вместе с его обитателями – это синоним почти первобытной дикости, крайней социальной разобщенности. Правильная, цивилизованная жизнь, в его понимании, возможна только в полисе[26]. В полисе суверенитет принадлежал народному собранию, т.е. общине полноправных граждан. Полис прежде всего коллектив граждан. В олигархических государствах важна роль совета, но и там народному собранию принадлежало окончательное решение при обсуждении самых основных проблем (таких, например, как война и мир)[27].
Эллины и викинги
И сегодня хорошо известны морские полукочевники, в хозяйственной деятельности которых значительную роль играет рыболовство, иногда сочетающееся с торговлей и морским разбоем[28]. Но очевидная параллель здесь – Скандинавия в VII–XI веках.
И в Греции гомеровского периода, и здесь население хорошо знакомо с производящим хозяйством, значительна роль скотоводства и ограничена роль земледелия, широко распространены мореходство и рыболовство[29].
Можно сравнивать и ландшафт: невысокие горы и изрезанное морское побережье, которые обеспечивают многочисленные места, удобные для пристани и защиты. В обычае морская торговля и разбой[30]. Климат, правда, совсем иной, северный климат. И гораздо более трудные условия выживания, особенно зимовки.
Обращает на себя внимание сходство социальной структуры: отсутствие упорядоченного налогообложения и государственного аппарата, дары как способ обеспечения протогосударственных функций[31], значительная роль народного собрания (способных носить оружие воинов) в решении вопросов организации жизни общества (войны и мира, выбора предводителей, суда)[32].
В мире викингов, как и в античной Греции, преобладающим сословием было сообщество свободных крестьян-воинов[33].
Снорри Стурлуссон, самый прославленный исландец, автор эпоса «Круг Земной», пишет в ХIII веке:
Швеция – лесная страна, и лесные дебри в ней настолько обширны, что их не проехать и за много дней. Энунд Конунг затратил много труда и средств на то, чтобы расчистить леса и заселить росчисти. Он велел также проложить дороги через лесные дебри; тогда среди лесов стало много безлесных земель, и на них стали селиться. Так страна заселялась, ибо народу, который мог селиться, было достаточно» (Снорри Стурлусон. Круг Земной. М.: Наука, 1980.С. 29).
При сходстве многих элементов организации хозяйственной жизни, социальной структуры греков гомеровского и архаического периодов и норманнских народов Северной Европы VII–X веков различия мирового контекста того времени, когда они появляются на исторической авансцене, оказывают определяющее влияние на траектории их последующей социальной эволюции.
В мире IX–VII веков до н.э. в районах, близких к местам расселения греков, доминируют крупные аграрные централизованные государства. Специфика формы расселения, хозяйственной деятельности затрудняет грекам копирование моделей организации общества, подталкивает к социальным инновациям.
Греческий полис возникает как отрицание того, что сами греки называют «восточным деспотизмом».
Норманны вступают в процесс активного взаимодействия с другими регионами Европы в то время, когда здесь укореняются традиции децентрализованной феодальной организации.
Сами набеги норманнов, требовавшие децентрализованной, автономной организации защиты, стали важным фактором такой эволюции. Конечно, одной из главных причин, обусловивших более быструю (по сравнению с Грецией) эрозию традиционной военной демократии, характерной для сообществ морских полукочевников Скандинавии, стало радикальное отличие доминирующей военной техники этого периода по отношению к периоду фаланги.
В ХI–ХII веках в скандинавских государствах происходит переход от народного ополчения свободных крестьян-воинов к использованию тяжеловооруженной рыцарской конницы[34]. Отсюда эволюция социально-политической организации норманнов по характерному для Западной Европы пути феодализации, замены народного ополчения рыцарской конницей, превращение существовавшего ранее обычая, вайциллы – поставок припасов для пиров с участием короля, в регулярное налогообложение.[35] Традиции более раннего периода оказывают влияние на специфику формирующихся феодальных институтов. В Скандинавии нигде не было распространено крепостничество (хотя рабы были), большинство населения по-прежнему составляли крестьяне-землевладельцы, не существовало характерного для большей части континентальной Европы запрета крестьянам хранить и носить оружие.
Эволюция античных институтов показывает: существовал отнюдь не единственный путь от примитивных социальных структур раннего неолита к трансформации даров в налоги, к разделению на сельское хозяйство как занятие основной массы населения и на специализацию в государственном управлении, в насилии. Но в особых условиях оказывается возможным альтернативный путь – отказ от системы даров, восприятие налогов как признака рабства, формирование общества крестьян-воинов, стабилизация полисной демократии.
Античный путь эволюции позволяет сочетать преимущества кочевых народов, где каждый мужчина – воин, с благами цивилизованного оседлого государства: большими экономическими ресурсами, развитой культурой, высоким уровнем организации, в том числе и военного дела. Греческая фаланга и римские легионы – лучшие для своего времени, по крайней мере в Средиземноморье, военные структуры.
Жители полиса в своем большинстве занимаются сельским хозяйством. Это характерно даже для Афин, одного из самых урбанизированных центров античности, где город – лишь центр полиса, в котором возможно организовать защиту от врага.
В античном мире торговые отношения, порожденные разделением труда внутри средиземноморской триады, необычайно глубоко для аграрного мира проникают в жизнь массы крестьянского населения. Отсюда роль городов как важнейших торговых центров и одновременно центров политической, культурной и духовной самоорганизации.
В аграрных цивилизациях города – аномалия, отклонение в организации общественной жизни. Это место дислокации правящей элиты, центр опутывающей государство налоговой паутины. Для крестьян город – нечто враждебное. В спаянном торговлей античном мире город, напротив, органичная и неотъемлемая часть крестьянского общества.
Необычно высокий, непревзойденный вплоть до XVII–XVIII веков нашей эры уровень урбанизации античного мира – общеизвестный факт, равно как и существенно меньшая, чем в классических аграрных обществах (хотя и доминирующая), в экономической жизни роль сельского хозяйства[36]. В античном мире выше значение торговли, грамотнее население. Алфавитный способ письма, позаимствованный у финикийцев, стал предпосылкой широкого распространения грамотности.
Важнейшее социальное разграничение в аграрном обществе –деление на полноправных граждан, в чью обязанность входит лишь служба, в первую очередь военная, и неполноправных, платящих прямые налоги государству или подати господину. В греческих общинах архаического периода твердо закрепляется иной принцип. Члены общины, они же воины, совместно участвуют в боевых действиях и не платят прямых налогов[37].
Для греческого мира вообще характерно отождествлять прямые налоги с рабством[38]. Ввести их всегда стремились тираны, которым нужны были средства на наемную стражу, постройку флота, на раздачу денег плебсу для поддержания собственной популярности. Размышления о связи налогов и тирании мы находим и у Аристотеля[39].
Индоарии, в том числе и греки, прежде чем осесть на землю, по-видимому, как мы уже говорили выше, обладали многовековым опытом жизни кочевников-скотоводов. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что во многих европейских языках слова для обозначения лошади значительно более схожи, чем лексика, связанная с оседлым земледелием. Трудно сказать, насколько характерные для кочевников представления о том, что свободные люди не платят прямые налоги, повлияли на формирование греческих традиций, однако не только греки, но и многие другие индоевропейские народы тесно связывали налоговое бремя с рабством. Когда на закате Рима готов расселяли на территории империи, римляне вынуждены были освобождать варваров от налогов, поскольку те не допускали отношения к себе как к рабам.
Греки сумели так организовать военное дело, что крестьяне могли эффективно противостоять воинам-профессионалам аграрных империй[40]. Геродот, как известно, в несколько раз преувеличил численность персидского войска, с которым греки столкнулись во время похода Ксеркса. Но это типичный для военной истории случай, когда при сравнительной оценке крестьянского ополчения и профессиональной армии качество переведено в количество[41]. Каким бы ни было численное соотношение греков-ополченцев и профессионалов персов, результат известен: организованные крестьяне отбросили полчища Ксеркса. Организация военного дела у оседлых греков оказалась не менее эффективной, чем у горцев или степных кочевников.
Развитие военного дела оказывало непосредственное влияние на формы полисной демократии. Массовое применение оружия из железа, закат эпохи колесниц, появление тяжеловооруженной фаланги гоплитов[42] – все это расширяет участие воинов в делах полиса, ведет к ослаблению аристократии[43].
Программа строительства флота, требующая привлечения к морской службе малообеспеченных граждан, создает предпосылки для всеобщего избирательного права, которое распространяется, разумеется, лишь на свободных граждан – мужчин.
Финансовое благополучие классического античного города Афин зиждется на сборах за экспорт и импорт через порт Пирейи доходах от рудников. Во время войн как временная и чрезвычайная мера вводятся прямые сборы с граждан[44]. Часть государственных функций выполняется не за деньги и не в виде обязательной трудовой повинности, а в качестве почетной обязанности – литургии.
Отсутствие прямых подушевых и поземельных налогов не только отличает античный мир от аграрных государств,но создает предпосылку для принципиально иной эволюции отношений собственности, в первую очередь важнейшего в аграрную эпоху вида собственности – земельной. Собственность крестьянина в аграрных государствах обременена обязательствами. В ней переплетаются права обрабатывать землю и кормиться с нее и обязанности содержать господствующую элиту. Если нет прямых налогов и других изъятий у крестьян, более того, они несовместимы с традициями, то формируются простые и понятные земельные отношения. Земля принадлежит тому, кто пользуется ее плодами; он может распоряжаться ею по своему усмотрению: закладывать, продавать, обменивать. Это послужило базой для специфической модели нераздельной, не обремененной обязательствами, свободно обращающейся на рынке частной собственности. А в античном мире – породило острейшие проблемы, связанные с распределением земли[45].
В аграрных государствах нередки случаи, когда крестьян насильственно прикрепляли к земле, чтобы они гарантированно выполняли свои обязанности перед государством или правящей элитой. Если земля не обременена обязательствами, втянута в рыночный оборот, от обеспеченности ею зависит благосостояние крестьянской семьи, возможность для землевладельца выполнять обязанности полноправного гражданина, в первую очередь воинские обязанности. Естественно, борьба за распределение земли не может не обостриться. И она становится важнейшей частью античной истории. Античная традиция устойчиво связывает все попытки земельного передела с угрозой тирании[46].
Концентрация земельной собственности при характерных для того времени представлениях об унизительности наемного труда, его несовместимости со статусом полноправного члена общины крестьянина-воина подталкивала к различным социальным выплатам и раздачам. Это становилось немалым бременем для античных городов. В Афинах на деньги от взносов и пошлин содержались свыше 20 тысяч человек, в том числе более 6 тысяч судей[47].
В традиционных аграрных обществах возникновение административной лестницы – иерархии ролей в исполнении государственных функций, перераспределение ресурсов, формирование налоговой системы, разделение общества на тех, кто платит налоги, и тех, кто их не платит, – важнейшие элементы социальной дифференциации. Параллельно идет процесс имущественной дифференциации, который переплетается с распределением статусов в системе государственной власти, но значение его второстепенно.
В условиях античного общества, где государственная иерархия не выражена, но велика роль торговли, важнейшей линией общественного расслоения становится имущественная дифференциация, в первую очередь определяемая собственностью на землю[48].
Развитие рынка, широкое вовлечение античного общества в торговлю позволяет гражданам дополнить свои скромные доходы от сельского хозяйства тем, что приносит разделение труда. Но чем больше развивается торговля, тем неравномернее распределяются полученные от торговли богатства. Чем больше концентрируется земельная собственность, чем меньше крестьян-воинов остается в общине, тем она слабее. Это одна из стержневых проблем в политической истории и античной Греции, и республиканского Рима.
Со становлением полиса связано укоренение представлений о правах человека (разумеется, как правах равноправных членов общины), о свободе[49], демократии, частной собственности. В полисе граждане и были государством[50].
Античный период – период необычайного расцвета культуры и экономики в истории аграрных обществ. Лишь к XII–XIII векам н.э. Западная Европа по душевому валовому внутреннему продукту достигает уровня античности[51].
Сами военные успехи греков в противостоянии с расположенной вблизи их территории могучей империей укоренили в средиземноморском мире убеждение в превосходстве демократических режимов, где властвует закон, должностные лица избираются, а народные собрания созываются регулярно[52].
РИМ
Римское общество по сравнению с классическим греческим полисом возникает в иных условиях. В истории раннего Рима нет широкой торговли и пиратства, которые дополняют сельскохозяйственную деятельность; римляне считают своих предков крестьянами. Это – типичное крестьянское сообщество, находящееся на ранней стадии стратификации: в римских источниках мы находим упоминания о сенаторах, которые сами обрабатывают свои поля. Когда зарождалась римская государственность, этруски, латины, лигуры составляли тесно связанный мир центральной Италии VI–VII веков. Все они находились под сильным влиянием контактов с греческим миром[53]. Пути институциональной эволюции городов-государств здесь были сходными, и Рим отнюдь не был исключением[54]. В конце VII и VI веках до н.э. сообщество латинян проходит через два взаимосвязанных процесса – урбанизацию и создание государства. Результатом этих процессов было возникновение города-государства[55]. В период подъема, когда Рим доминировал на Средиземноморье, он представлял собой не традиционную аграрную деспотию, а самоуправляющийся полис. Это оказало определяющее влияние на дальнейшую эволюцию всех римских институтов. Здесь закрепляются важнейшие принципы организации античного мира – полис как сообщество крестьян-воинов, которые не платят прямых налогов, несут военную службу, участвуют в решении общественных проблем и судопроизводстве[56].
Своеобразная, порожденная особыми условиями Средиземноморья античная модель эволюции несла в себе элементы неустойчивости, предпосылки внутреннего кризиса. При низком технологическом уровне трудно веками сохранять ролевую функцию гражданина – крестьянина, воина и равноправного члена сообщества в одном лице. Это приводит к необычайно широкому для аграрных обществ распространению рабского труда.
Даже в Афинах – одном из ключевых центров античного мира – численность рабов современные исследователи оценивают примерно в треть населения[57], в то время как крестьяне аграрных империй численно превосходили привилегированную элиту примерно в десять раз. Но распространение рабства, особенно использование рабского труда в сельском хозяйстве, формирует своеобразную античную идеологию: работа на другого человека, на хозяина – утрата свободы.
Вот почему миру античности присуща черта, тесно связанная с самой природой его институтов, – жесткое различие между рабом и свободным человеком.
В традиционных аграрных монархиях эти социальные статусы зачастую сближаются. Зависимый, обязанный платить подати крестьянин, как правило, принадлежит к той же этнической группе, что и его господин, даже сам владыка. Элита тоже не свободна, а обязана служить своему монарху. Высших чиновников часто называют рабами царя.
В полисной демократии, в обществе свободных крестьян-воинов раб обычно принадлежит к иной этнической группе, и это отделяет его от граждан. На раба не распространяются права и свободы. Это привилегия членов общины или, в более широком смысле, соплеменников, не варваров. Аристотель пишет: «Варвар и раб по природе своей понятия тождественные»[58]. В системе отношений традиционного аграрного общества продажа крестьянина допустима, но, как правило, вместе с землей, с которой связаны его обязанности по отношению к господину или к государству. Специфика античного рабства – массовая продажа рабов без земли.
До сих пор спорят, насколько распространение рабства задержало экономическое развитие и внедрение новых технологий. А.Смит считал очевидным сдерживающее влияние этого фактора на развитие античной экономики[59].
Впрочем, рабство было не единственным фактором, который расшатывал античную модель развития. Не меньшие проблемы связаны, как мы уже отмечали, с поддержанием слитности ролей «свободный крестьянин – воин – член общины». Соседство сильного противника всегда представляло угрозу для античных институтов. Типичный пример – история Сиракуз, где постоянное давление Коринфа приводит к формированию тирании в древнегреческом понимании этого термина, т.е. общества, разделенного на правящую элиту и крестьянское население.
Пока войны были короткими и солдаты могли возвращаться домой к началу сельскохозяйственного сезона, возможность эффективно выполнять роли крестьянина и воина сохранялась. Обычно гоплит нес с собой припасы, необходимые для пропитания в течение трех дней. Система хорошо организованного крестьянского ополчения была приспособлена для коротких битв, но не для длительной войны[60].
Но чем богаче становилась Греция, чем больше укреплялась ее военная мощь, тем длительнее и напряженней были войны, которые она вела. Уже войны V–IV веков до н.э. выявили внутренние противоречия ограниченности размеров поселения, совместимых с демократическим устройством, и армии, необходимой для эффективных военных действий. Они ведутся уже не отдельными городами-государствами, а их коалициями. Это очевидное противоречие с базовыми принципами функционирования независимого города-государства[61]. Со времен Пелопоннесской войны возникает потребность в профессиональной армии[62].
Но солдатам-профессионалам надо платить. В аграрных государствах на постоянную армию уходит не меньше половины государственных доходов – средств, взимаемых с крестьян. Как совместить содержание профессионального войска с античным принципом обходиться без прямых налогов – труднейшая проблема в греческой истории. Афины пытаются решить ее, перекладывая все больше платежей на своих союзников[63]. Те рассматривают это как дань, как попытку лишить их свободы[64].
Дельфийская лига, сформировавшаяся первоначально как союз городов-государств, добровольно объединившихся для совместных оборонительных и наступательных действий, в котором независимость его членов рассматривалась как очевидный, общепризнанный факт, со временем превращается в протоимперию[65].
Среди союзников вспыхивают восстания, что в конце концов и привело к поражению Афин в Пелопоннесской войне. В попытках Афин установить свою гегемонию в Греции явно видны те же тенденции, которые впоследствии были успешно реализованы Римом в его борьбе за доминирование в Италии. Различие состоит лишь в том, что Афинам попытка создать империю не удалась[66].
Численность армии, которую можно мобилизовать в городе-государстве, ограничена его размерами. Сама природа полиса предполагает прямую демократию, совместное участие граждан в принятии решений. Платон в «Законах» утверждает, что идеальный полис должен включать 5040 полноправных граждан[67]. Аристотель считал, что полис с населением больше 100 тысяч человек – это уже не полис. В«Политике» он пишет о том, что население и территория полиса должны быть легко обозримы[68].
Спарта была крупнейшим по территории греческим полисом с площадью 8 тысяч 300 кв. км. Площадь Афин составляла 2 тысячи 800 кв. км. Большинство других полисов занимало площадь от 80 кв. км до 1 тысячи 300 кв. км. Афины были необычно большим полисом[69]. В большинстве городов-государств численность свободных граждан–мужчин находилась в диапазоне 2–10 тысяч человек[70].
Долгое время превосходство в организации военного дела, которое давала грекам фаланга гоплитов, и отсутствие сильных соседей компенсировали численную слабость полисной армии. Но это не могло длиться бесконечно. Во времена больших флотов и армий, которые содержались за счет дани или грабежа, суверенитет малых городов-государств становится невозможным.
Результат общеизвестен: формирование – сначала Македонией[71], затем Римом – крупных централизованных государств, унаследовавших античные традиции организации общества, в том числе представление о правах и свободах граждан.
Общины в греческих, римских, италийских городах сохраняются в качестве элемента местного самоуправления[72]. И во времена эллинизма подавляющее большинство греческих городов расположено на побережье, тесно связано с торговлей.
В самосознании римлян одним из преимуществ их государства является широкое распространение городов, городского стиля жизни[73]. Но над городами уже стоит мощное государство, которое относится к своим подданным, к населению завоеванных иноэтнических территорий так же, как традиционное аграрное государство к крестьянскому большинству.
И македонцы в эллинских государствах Ближнего Востока, и пришедшие им на смену римляне сохраняют неизменной ту систему налоговой администрации, которая существовала на протяжении веков в аграрных цивилизациях до их завоевания. Греческие и римские колонии получают права самоуправления и налоговые иммунитеты, а основная масса крестьянского населения – лишь новых вооруженных правителей.
Если сравнивать с другими завоеваниями аграрной эпохи, кажется, не произошло ничего нового. Сменилась присваивающая прибавочный продукт элита. Жизнь подавляющей части населения не изменилась. Но отличие есть, и оно – в ином культурном уровне новой элиты. И все-таки влияние античности на последующее развитие завоеванных ближневосточных народов и их культуру оказалось ограниченным. Тому способствовали глубокие различия античных установлений с их свободами и правами, с одной стороны, и всего предшествующего опыта ближневосточных государств – с другой.
В те времена мир на Ближнем Востоке был четко разделен на две части, рядом существовали римские и эллинские города – с широкими правами самоуправления, свободами, античным стилем жизни, и деревня, все установления в которой, в том числе и налоговые, унаследованы от Персидской империи.
При всем блеске цивилизации греческих общин-полисов источники ее внутренней нестабильности очевидны.
Образование империй с мощными армиями не снимает фундаментального противоречия античности: трудности, а порой и невозможности совмещать функции крестьянина и воина в течение длительного времени. Хорошо организованное ополчение крестьян-воинов, освоив лучшие технологические достижения своего времени, могло вести успешные завоевательные войны и даже создать империю. Но чтобы ее сохранить, требуется постоянная армия, необходимые для ее содержания финансовые ресурсы, а значит, неизбежно налогообложение всего крестьянского населения.
Уже при Гае Марии, когда формальный призыв на воинскую службу еще сохранялся, римская армия становится все в большей степени профессиональной[74]. К эпохе Августа средний срок службы достигает 20 лет[75]. Быстрый рост империи сделал невозможным сохранение традиционных демократических институтов, базой которых было народное собрание города-государства.
Давно было отмечено, что народное собрание может работать эффективно, если те, кто имеет право голоса, могут принимать в нем участие, проводя не более двух ночей внедома. В Афинах это еще было возможно, в миллионном Риме, очевидно, нет. Тем не менее, длительная традиция позволила поддерживать демократические институты до середины I века до н.э. – времени, когда Рим превратился в огромную многонаселенную империю[76].
И после пика сразу начинается спад.
Крестьянская армия была эффективна в условиях коротких походов; она непригодна для поддержания безопасности огромной империи.
Формирование принципата, при котором власть оказывается у того, кого поддерживают или хотя бы терпят легионы, закат прежних демократических институтов, уже не отвечающих новым реалиям, – таковы неизбежные последствия перехода к профессиональной армии. Подрывается важнейший принцип античного общества, порождение ранней военной демократии, унаследованной от охотников и кочевников-скотоводов: свобода предполагает исполнение воинской обязанности.
Доходы государства
В республиканском Риме, как и в греческих полисах, важнейший источник поступающих в казну доходов – взимаемые в портах импортные и экспортные пошлины. С распространением римских завоеваний их дополняет дань от населения покоренных провинций. При Августе Рим формирует упорядоченную систему налогообложения своих подданных, но римские граждане от прямых налогов по-прежнему освобождены[77].
С переходом к наемной армии военные расходы растут. Как и в других аграрных государствах, в позднереспубликанском и имперском Риме военные расходы всегда превышают половину бюджета[78].
Череда успешных завоевательных войн на долгое время (но не навсегда) снимает для римлян фундаментальную проблему, порожденную переходом к постоянной наемной армии, – необходимость средств для ее финансирования.
РЕНТАБЕЛЬНЫЕ И НЕРЕНТАБЕЛЬНЫЕ ВОЙНЫ
В аграрную эпоху войны еще нетрудно разделить на рентабельные и нерентабельные. Нерентабельные – это те, где затраты на ведение боевых действий больше военных трофеев, дани и других выгод, которые приносит победа над неприятелем.
Очевидно, что успешные войны с богатыми земледельческими государствами потенциально рентабельны, а войны с варварами, кочевниками и горцами – нерентабельны. Отнять у них можно немного, но из-за их мобильности даже охрана собственных территорий от их набегов требует больших затрат. К I веку н.э. Рим практически исчерпал потенциал рентабельных войн.
Оборона империи становится очень дорогостоящим занятием, а войны приносят все меньше трофеев, на которые можно содержать армию.
Численность римской армии, составлявшая в конце правления Августа примерно 300 тысяч человек, к концу правления Севера достигает 400 тысяч человек[79]. В IV веке она уже 500–600 тысяч человек[80]. Всеобщую обязанность служить уже нельзя было навязать силой.
С 440 года н.э. укрытие рекрутов наказывалось смертной казнью. Такая же судьба ожидала тех, кто укрывал дезертиров… Показателем озабоченности государства проблемой дезертирства было введение законов о заклеймении новых солдат: на их кожу наносили клеймо, как на рабов[81].
Здесь еще раз сказывается противоречие аграрного общества. Богатство аграрной империи притягивает воинственных варваров. Они легко перенимают оружейную технологию и военную организацию. Они бедны, но воинственны. Империя может сдерживать их давление, но расплачивается за это дорогой ценой – усилением налогового бремени. Для большей части населения это означает невозможность дальнейшей сельскохозяйственной деятельности. Крестьяне бегут с земли, уходят под покровительство влиятельных людей, способных защитить их от сборщиков налогов.
С II–III веков н.э. население западных регионов Римской империи начинает сокращаться[82]. Переход к постоянной армии лишил свободных граждан их демократического права – участвовать в решении принципиальных вопросов общественной жизни. Теперь рушится и другой столп античности – освобождение гражданина от прямых налогов. А это уже признак рабства[83].
Со времени войн Марка Аврелия, предпринятых для отражения нападений варваров на Дунае, финансовое напряжение империи постоянно возрастает[84]. Его стараются уменьшить, прибегая к распродаже государственного имущества, порче монеты, повышению налогов. Еще один способ, с помощью которого императоры пытаются финансировать возросшие военные расходы, – это массовые конфискации[85]. И все равно средств для армии, способной надежно защитить империю, на богатства которой претендуют менее развитые народы, катастрофически не хватает. Выход маячит только один – отменить традиционные налоговые привилегии для населения, имеющего статус римских граждан[86].
Что и происходит в III веке н.э.: с 212 года все свободное население империи получает статус граждан Рима, потеряв заодно привилегии по уплате душевого налога[87]. При Диоклетиане налоги выходят на предел, выше которого устойчивое функционирование аграрного государства невозможно. Начинается классический финансовый кризис, связанный с избыточным обложением и эрозией доходной базы бюджета.
К IV веку в Риме уже мало что остается от традиционных античных институтов, а жалобы на тяготы налогового бремени приобретают всеобщий характер[88]. Повсеместно вводятся характерные для традиционных восточных деспотий подушная и поземельная подати, механизм круговой поруки. Все это распространяется и на города, прежде пользовавшиеся правом самоуправления и налоговым иммунитетом[89].
Бюрократические порядки и ритуалы
С этого времени очевиден закат городов, деурбанизация империи. При Диоклетиане она ближе к традициям аграрных деспотий[90].
К этому времени в Римской империи закрепляется новая форма отношений между собственниками земли и земледельцами – колонат. Изначально колон – это любой человек, занимающийся сельским хозяйством. Затем под этим словом подразумевают земельного арендатора. А к началу IV века колон – уже закрепленный на земле раб.
Законы Константина впервые в римской истории фиксируют эти отношения: закон 332 года прикрепляет крестьян к земле, а закон 364 года устанавливает наследственный характер закрепощения. Главный мотив нового законодательства – обеспечить сбор налогов. Со времен императора Севера ответственность за это начинают нести муниципальные магистраты[91]. В результате некогда почетные должности в местном самоуправлении становятся обременительными и опасными, поскольку связаны с ответственностью за сбор налогов и обеспечением круговой поруки.
К концу IV века события в Римской империи развиваются по уже известному сценарию: массовое бегство крестьян с земли, бандитизм, ослабление налоговой базы. Как обычно происходит в аграрных обществах, реакцией на чрезмерно высокие налоги и ослабление центральной власти становится уход земледельцев под покровительство тех, кто способен оградить их от произвола налогового сборщика. Попытки правительства остановить это оказываются малоэффективными.
Денег на содержание армии по-прежнему не хватает. Легионы все чаще комплектуются из варваров. Св. Амвросий свидетельствует: «Военная служба более не общественный долг, а повинность, избежать ее теперь – единственная забота»[92]. Массовым становится дезертирство. Как отмечает один из источников V века, тяжесть налогообложения в позднем Риме достигла такого предела, что местное население с радостью встречало варваров и боялось вновь оказаться под римской властью[93].
Общественный организм Западной Римской империи по своей природе утратил важнейшие черты античности, трансформировался в III–IV веках в аграрное государство с высокими налогами, взимаемыми с крестьянского населения правящей элитой. Оттого и рухнул в V веке.
Уцелевшая Восточная Римская империя на протяжении всей своей истории сохраняла те же черты аграрного государства и имела мало общего с той своеобразной средой свободных крестьян, солдат и воинов, вместе решающих общественные дела, которая проложила дорогу античному феномену.
Античная альтернатива традиционной аграрной империи резко расширила свободу и разнообразие исторического выбора, простор для общественной инициативы. Но всему этому не было места в основных структурах аграрного мира.
Главный кормилец Римской империи – египетский крестьянин – был обременен схожими податями и при персидском царе, и при эллинских правителях, и под властью Рима. То же относится к большей части сельского населения империи. Порожденные античностью разнообразие и свобода позволили бы создать новую, устойчивую базу развития, если бы обеспечили рост продуктивности сельского хозяйства, занятости в сферах, не связанных с производством продовольствия. Но для этого еще не было необходимых предпосылок, не было накоплено достаточно знаний и технологий.
Горькая правда состоит в том, что для стабильного функционирования аграрного общества тот уровень свободы и многообразия, который несла в себе античность, был лишним.
Чтобы появились предпосылки современного экономического роста, потребовались еще полтора тысячелетия постепенного развития.
ххх
Однако главным в античном наследии, которое досталось завоевавшим Западную Римскую империю германским племенам, была культурная традиция классической античности. Социально-экономический генотип греческих и римских представлений о возможности альтернативного государственного устройства, иных правовых отношений таил в себе почки будущего роста.
Именно это сказалось на дальнейшей эволюции западноевропейских государств, отклонило ее от траектории, характерной для устойчивых, но застойных аграрных государств, позволив человечеству выбраться из институциональной ловушки аграрной цивилизации.