Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 12, 2004
Процесс воссоединения Европы, начавшийся в 1989/90 году и активизировавшийся и углубившийся в связи с расширением Евросоюза на Восток, вызвал к жизни – после десятилетий разделения – диалог Восточной и Западной Европы1. При этом обнаружилось множество общих черт; в то же время проявились и четко видимые различия. Будут ли европейцы жить в будущем в одном общем доме или же в лучшем случае это будет поселок без четкого плана, застроенный каждым по своим национальным обычаям? Будет ли существовать некая общеевропейская культура в качестве основы отдельных государств и общностей на Востоке и Западе Европы или же эта культура всего лишь сохранившийся в памяти реликт, разве что задача, ориентир на будущее, а то и просто мечта, вряд ли воплотимая в реальности?
Что же такое Европа?
Европа в силу географических обстоятельств никогда не была отдельным материком. Своим единством она обязана истории. Границы Европы на востоке и на юге всегда были размытыми: с пространственной точки зрения Европа – полуостров Евразийского материка, геоморфологически она тесно связана с Африкой. Обычно восточную границу Европы проводят по Уральскому хребту, затем вдоль северного побережья Каспийского и восточного побережья Азовского моря до Керченского пролива. Россия и Турция вклиниваются в Европу, однако основная часть их территории расположена в Азии.
Название Европа происходит из мифологии. Согласно сообщаемому Геродотом преданию, Зевс, обернувшись быком, похитил дочь финикийского царя Европу и увез с родины на Крит. Благодаря Исидору Севильскому миф, истоки которого, по-видимому, уходят в догреческую эпоху, попал в средневековые учебники. Начиная с эпохи Возрождения похищение Европы стало излюбленным мотивом изобразительного искусства. Как символическое изображение одной из самых маленьких частей света образ Европы на плывущем быке сохранился и до наших дней2.
Сказание о Европе уже в античности соединялось с географическими представлениями3. Разделение обитаемой земли, ойкумены на две части: Европу и Азию (которые представлялись островами) можно найти уже на ионийских картах шестого века до н.э. В христианскую эпоху к этим представлениям добавляются библейские идеи происхождения народов и деления света на части. На рубеже четвертого и пятого веков “Европа” начинает употребляться как название расположенных в северной зоне Средиземноморья земель Римской империи в отличие от ее азиатской и африканской частей. Во Франции так стали называть североальпийскую зону, населенную христианами и известную своими святыми. Библейское предание о Яфете (книга Бытия, 9-10) начинает толковаться применительно к Европе: Хам получил от Ноя Африку, Сим Азию, а Яфет Европу.
Европа с самого начала предоставляла благоприятные внешние условия проживания и развития личности и общества. Здесь не было резких климатических перепадов, как не было и значительных пространств, занятых пустынями, степями и пустошами. Южную, западную и северную части Европы отличала сложная конфигурация: едва ли какая другая часть земной поверхности обладает столь протяженной береговой линией и находится в такой тесной связи с морем. Товары самого разного рода, произведенные в различных географически-климатических зонах, побуждали людей заниматься обменом, торговлей, стремиться к разделению труда. Плотность населения здесь всегда была высокой. В Европе на относительно узком пространстве сосуществовало множество народов. Все это способствовало превращению Европы в ходе медленного, длившегося сотни лет процесса в центр науки, экономики, цивилизации – в ту часть света, в которой “на самом тесном пространстве сосредоточилась мощнейшая сила жизни народов” (В.Шульц).
Это развитие было подготовлено средиземноморскими культурами античности. Уже тогда – несмотря на большую пространственную близость – возникло ощущение, что “Восток” и “Запад” представляют собой разные миры. В трагедии Эсхила “Персы” греков описывают персам следующими словами: “Никому из людей они не рабы, никому из людей они не служат”. А Геродот описывает, что Солон вызвал удивление лидийского царя Крёза тем, что отправился по Ближнему Востоку “с философскими целями”, то есть следуя исключительно познавательным интересам. Здесь уже просматриваются основные черты европейского отношения к миру: в области политики это свобода равноправных людей (в отличие от отношений господства и рабского подчинения в восточных державах), а в области научно-философской – свободное стремление открывать мир и расширять познания (в отличие от восточной мудрости и самосозерцания). Отличие простирается вплоть до особенностей поведения: с одной стороны, испытующее, познающее странствие, с другой – медитация и неподвижное, сосредоточенное сидение на одном месте (К.Лёвит). Отсюда европейским считается такая манера жизни, которую определяют подвижные, изобретательные, приспосабливающиеся к новым условиям люди, определяет радость открытий и рациональное отношение к миру; это образ жизни, для которого индивидуальность значит больше, чем масса, а свобода – больше, чем власть.
Внешние условия Европы, а в еще большей степени внутренняя установка европейцев приводили к тому, что Европа постоянно сопротивлялась чужим попыткам определять ее жизнь, подчинить внешней силе4. На протяжении столетий она успешно отражала попытки многочисленных завоевателей с Востока и Юго-Востока (персов, гуннов, монголов, турок). Однако и гегемонистские тенденции в самой Европе никогда не были долговечными: это касается как попыток создания габсбургской империи в XVI веке, а также более поздних устремлений Людовика XIV, французской революции и Наполеона, не говоря уже о химерических державах Муссолини, Гитлера и Сталина в ХХ веке. Римская империя и ее продолжение силами франков, а затем немцев в Священной Римской империи смогли оставить длительный след в истории лишь постольку, поскольку им удалось не просто создать аппарат власти, но и правовые структуры, а также цивилизованные формы жизни. Мир европейских государств всегда был более плюралистичен и разнообразен, чем мир соседей: византийцев, монголов, османских турок и великоруссов. Наряду с большими державами и нациями в европейской политической структуре постоянно присутствовали малые страны, города-государства, федеративные образования. Пространственная ограниченность – типичный признак европейской жизни. “Все колоссальное и унифицированное безусловно не является европейским, в этом и заключена тайна всей утонченности и своеобразия европейской цивилизации” (О.Халецки).
Вплоть до Первой мировой войны система европейских государств была центром мировой политики. Наряду с европейскими державами тем же статусом обладали лишь США и Япония. После 1918 года ситуация изменилась. С революционной Россией и миссионерски-демократической Америкой (Т.В.Вильсон: “Сделаем мир надежным для демократии”) в мировую историю вступили наследники Европы. А затем политика Гитлера и Сталина, а также Вторая мировая война совершенно разрушили трагически ослабленную Европу. Впервые в своей истории после 1945 года она оказалась разделенной и надолго утратила политическую состоятельность. В конфликте двух блоков – восточного и западного – граница пролегла через центр Европы, тогда как Африка и Азия окончательно освободились от европейского господства, что привело к разрушению колониальных империй англичан, французов, голландцев, бельгийцев и португальцев.
Правда, даже этот длительный период ослабления не мог сломить политической динамики Европы. На Западе в 1951 году по инициативе Роберта Шумана, Конрада Аденауэра и Альсида де Гаспери начался процесс экономического, а затем и политического сотрудничества: Европейское сообщество угля и стали, Европейское экономическое сообщество, Евратом5. В 1967 году в результате слияния этих трех объединений возникло “Европейское сообщество”, у которого появились органы исполнительной власти (совет министров и комиссия), судебной власти, а также власти законодательной – с 1979 года народы Европы путем прямых выборов выбирают Европарламент, поначалу лишь с частичными, однако постепенно разрастающимися полномочиями. К концу 1992 года было завершено создание общеевропейского рынка, в девяностых годах благодаря Маастрихтскому и Амстердамскому договорам были разработаны первые – обладавшие обязательной силой – планы строительства “европейского дома”. Европейское сообщество стало Европейским союзом (ЕС). Это движение объединилось с инициированным Польшей освободительным движением в Центральной и Восточной Европе, приведшим в 1989–1991 годах к падению коммунистического господства и распаду Советского Союза6. Так завершилось разделение Европы, вызванное поляризацией мировой политики, и возможность наднационального сотрудничества, экономической и политической интеграции открылась также и для восточной части Европы. Правда, состояние политической дееспособности, несмотря на ряд многообещающих начинаний – Западноевропейский союз, Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе, конвенции по правам человека и т.д., – не достигнуто ни в Западной, ни в Восточной Европе. Комиссия по совместной внешней политике и безопасности и Силы быстрого реагирования (ее важнейший инструмент, создание которого планируется на 2003 год) ЕС находятся в стадии становления, а “высокопоставленное лицо”, которому предстоит отвечать за этот участок работы, Х.Солана, является пока что королем без королевства.
Существует ли европейскаЯ культура?
То и дело возникает вопрос, на чем основана европейская идентичность. Явно не на политических структурах; поскольку хотя разделение на Восток и Запад и ушло в прошлое, а Евросоюз развил по крайней мере на Западе, Севере и Юге Европы стабильные формы сотрудничества, Европа (все еще) не располагает инструментами, обеспечивающими единую политическую деятельность. В “Европе отечеств” центральный стержень политики еще не обрел окончательной, постоянной формы. Скорее уж, некоторые элементы европейской идентичности проявляются в процессе экономической интеграции. Не случайно наиболее зримым знаком европейского единения является евро, а не общеевропейская армия. Однако важнейшим элементом европейской идентичности является все же культура. Жану Монне приписывают слова: если бы снова пришлось начать работу по объединению Европы, ее надо бы начинать с культуры7.
Но что же такое европейская культура? Ее не привести к простому знаменателю, более того, ее нельзя привести к одному знаменателю вообще. Ее отличительной чертой является многообразие, а не единообразие. В Европе нет одного языка, одного образа мысли и жизни, одного культурного направления. Их множество. Необходимо дифференцировать понятие европейской культуры. В самом предварительном виде можно было бы провести различие между тем культурным достоянием, которое было выработано в течение веков в Европе и распространилось по всему миру (так что не является в настоящее время чем-то сугубо европейским!), и тем, что заново начинает формироваться в качестве “европейской культуры” в наше время в условиях глобализованного мира и как противостояние этому миру:
– в первом случае европейские импульсы изменили мир, они привели к слиянию отдельных культур, сменив истории народов континента “всемирной историей Европы”;
– во втором случае формирование единой мировой сети политики, экономики и культуры ведет к тому, что некоторые элементы европейской культуры, просто не входящие в глобализацию, обнаруживают свое своеобразие с большей сознательностью и ясностью.
Относительно первого случая следует заметить следующее. Несомненно, Европа во многом послужила испытательным полигоном для современного мира. Многие рациональные структуры глобального единого мира – европейского происхождения. Властное отношение человека к природе, переход от охранительной агрикультуры к деятельности по сознательному изменению и выведению новых форм, развитие торговли на широких пространствах, техники, серийного производства, возникновение научной культуры, как и культуры памяти, – все это европейские достижения. По всему миру пространство и время измеряются мерами, разработанными и отточенными в Европе (отчасти с опорой на более ранние еврейские и переднеазиатские источники): день, час, неделя, месяц, даты – как и десятеричные единицы измерения пространства (эталонный метр в Париже!). Характер модернизированного мира можно было бы в кратком виде обозначить так: господство над пространством и временем, укрощение природы, развитие индивидуальной свободы. Отклик на это движение оказался всемирным, его победное шествие еще не завершено.
Но европейский эксперимент породил и специфические политические структуры. Для “верного устройства” в христианстве Европа стала первым испытательным полем8. Христианская традиция не только передала в руки человека природу, она также освободила человека от давления единой античной религиозно-политической культуры. Современный дуализм государства и церкви (сферы политики и сферы совести) проявился задолго до Просвещения: у Августина блаженного, в средневековом учении о двух властях, в борьбе за инвеституру, в первом конкордате мировой истории (вормсском конкордате 1122 года). Люди с удивлением обнаружили, что живут в одной христианской вере, но при двух правовых системах, существующих независимо, согласованных, но и вступающих временами в противоречие. Мир уже более не вращался вокруг одной оси. Политика из всесильной судьбы становилась человеческой задачей, которую каждый раз приходилось решать заново: она становилась делом человека.
В Европе сформировалась единая и действующая по сей день обязательная правовая культура9, в основе которой лежат христианская традиция и формальная сила римского права. Исторически она выступала прежде всего противовесом развитию государственной и национальной власти, смирителем страстей, вкладом в умиротворение политики. Кулачное право оказалось ограниченным, возникли долгосрочные мирные соглашения и наметки общего права (запрет на убийство военнопленных, равенство монархов и государств, начало интеграции территориальных общностей и т.д.).
Несмотря на единые структуры (рыцарство) и совместные предприятия (крестовые походы), ставшая христианской Европа была полна внутреннего напряжения; она не застыла ни в теократии, ни в византийских формах цезаропапизма. Из средневековой борьбы универсальных сил не возник некий новый, “третий Рим”; вместо этого современные народы и государства стали наследниками римского универсализма. В сообществе европейских государств, сформировавшемся в позднее Средневековье, уже узнаются черты современных национальных и многонациональных государств10. Распространение европейских достижений по миру было делом наций (португальцев, испанцев, англичан, голландцев, французов), при этом произошло взаимное наложение различных мотивов: миссионерства, поисков восточного царства, стремления к открытию и завоеванию мира, корыстолюбия и властолюбия11. Так возникло европейско-атлантическое пространство, объединенное транспортными и торговыми связями: из полного опасностей океана Средних веков Атлантика стала привычным для европейских морским путем.
Европа нового времени сформировалась под влиянием христианской традиции, однако к этому времени уже произошло конфессиональное размежевание; она образует цивилизационное сообщество, постоянно сотрясаемое, однако, соперничеством государств и войнами между ними. Формируется все более единая (“евроцентричная”) картина истории, “право цивилизованных государств”, а также общее европейское рациональное мышление и техника. Однако все это в то же время пробуждает в подчиненных народах и стремление к освобождению и самоопределению. Колонизация, распространение европейской цивилизации, развитие дипломатических отношений, становление международного права – в результате всего этого в ходе последних столетий сложилась мировая система государств, в которой динамика Европы становится динамикой глобальной, охватывающей весь земной шар. В то время как старые империи заканчивают свое существование в исторических тупиках, европейское, а затем и мировое сообщество государств знаменует начало процесса универсального взаимопроникновения народов и наций. То, что сегодня называется глобализацией – возникновение всемирного рынка коммуникации, транспорта, торговли и капитала, – представляет собой лишь конечную точку данного развития.
Правда, завершение “европеизации мира” порождает новые проблемы, сказывающиеся, в свою очередь, и на жизни в Старом свете. Начнется ли после европейской экспансии в мире “самоевропеизация европейцев”? Станет ли европейская культура – после того как она навязала свой закон миру – теперь уже противовесом глобализованному миру?
Теперь относительно второго случая. Глобализация означает, что исчезают “Восток” и “Запад” в старом их понимании. Место биполярного мира занимает мир многополярный. Наряду с оставшейся в единственном числе сверхдержавой, Соединенными Штатами, образуются другие силовые центры: Китай, Япония, Индия, арабский мир – и не в последюнюю очередь Европа. В то время как в США прежняя “глобальная динамика” еще далеко не исчерпана (символом ее является распространяющаяся из Америки компьютерная революция), в Европе она встречает все больше возражений и сомнений. Список трансатлантических конфликтов уже сегодня оказывается удручающе длинным: от подписанного в Киото протокола до договора о прекращении испытаний атомного оружия, от международного суда до запрета биологического оружия, от контроля за стрелковым оружием и минами до различий в вопросах смертной казни, интеграции меньшинств, государственной системы образования, социального государства. Правда, о серьезном отчуждении между Европой и Америкой речь не идет. Охват взаимно совпадающих интересов по-прежнему велик и будет оставаться таким и далее. Однако все же проступает отчетливое различие акцентов: культура США ориентирована прежде всего на собственные силы, отвергая при этом многосторонние соглашения, если они могут ограничить развитие собственно национальных возможностей, тогда как культура Европы больше обращена к общности, к обусловленным солидарностью обязательствам, ожидая прогресса прежде всего от международных договоренностей, помощи, мер, направленных на сглаживание различий12.
В трансатлантическом диалоге между европейцами и американцами сегодня обнаруживаются те своеобразные черты европейской культуры, которые не вошли – или вошли только отчасти – в “глобализационные игры”. Обнажаются исконные опорные точки европейской экспансионистской динамики: ограниченность пространства, привязанность к традициям, высокая оценка различий, обеспечивающая мирное существование сила правового и социального государства, значение всеобщего (в случае затруднений бесплатного) базового образования для граждан государства и многое другое. Европа подчинила динамику рынка определенному порядку (вполне в духе конкуренции, которая, между прочим, нуждается в жестком картельном законодательстве, чтобы не сделаться в руках более сильных и быстрых фарсом!). “Либералы порядка” сороковых и пятидесятых годов (Ойкен, Монне, Рёпке, Мюллер-Армак) всячески подчеркивали свое отличие от “старых либералов” XIX века. Социальная политика стала неотъемлемой частью экономики. “Рыночное хозяйство в чистом виде” воспринималось уже как цинизм. “По ту сторону спроса и предложения” — так называлась популярная книга времен начала “социальной рыночной экономики”. Относительно европейского понятия экономики и политики, пронизанного элементами “порядка в хорошем смысле”, можно сказать, что оно располагается “по ту сторону рыночных джунглей и по эту сторону тоталитарного зоопарка” (Х.Семпрун)13.
Ушло ли все это в прошлое? Или же в ближайшие годы возродится вновь? Станет ли “другая сторона Европы” значимой и влияющей на мировые события? В настоящее время вопрос остается открытым. Безусловно, такое развитие представляется необходимым. Следовало бы привить единому глобальному миру немного самоанализа, самокритики, умения сомневаться в себе, противопоставить линейному представлению о прогрессе мышление в духе pro et contra, sic et non (“так и не так”). Как вести диалог – за вычетом необходимой борьбы с насильственными действиями – между сторонниками и противниками глобализации? Как согласовать национальные и интернациональные требования: “эффективность производства и социальную солидарность, экономический рост и защиту окружающей среды, глобальные структуры и местный контроль, национальный суверенитет и международное право? В этом вопросе США не предлагают ничего нового, напротив, их традиционная специфика все больше мешает им вообще предлагать что-либо полезное”14. Старушке Европе надо бы подать свой голос в этом споре, который в ближайшие годы может обостриться. В конце концов, она всегда находила новые, зачастую не-ожиданные решения в сменившейся обстановке. Европа всегда была “континентом, который учится”15.
Религиозное измерение
Каково участие христианских идей, христианских сил в этом процессе “самоевропеизации Европы”? Ощутима ли еще христианская составляющая в сплетении жизненного полотна Старого света, исчезает ли она, возможен ли ее ренессанс?
Чувство единства европейских народов коренится в опыте общей истории, общего христианского воспитания. Монастыри и приходские школы создали образовательную традицию, наложившую отпечаток на всю Европу. Schola и Clericus дали во многих европейских языках основу для обозначения школы и образованного человека. Университет как объединение всех наук, как “высшая школа” возник в христианской Европе. Молитвенное братство, совместные праздники, христианский календарь и счисление времени, а также не в последнюю очередь “неброско интегрирующее” действие римской литургии (Г.Теллербах) – все это сформировало европейский культурный регион, несший на себе отпечаток христианского благовествования, постоянно ощущавший вызов античной философской и поэтической традиции и создавший на латинской (а в восточной части Европы – на греческой и церковнославянской) основе изобилие национальных литератур.
Многое из этого ныне угасло как на Востоке, так и на Западе. Необходимо трезво поразмыслить и задаться вопросом: что еще из всего этого может рассчитывать на всеобщее признание? Спор об имени Бога, о религии в хартии основных прав Евросоюза показал, что по крайней мере в настоящее время согласие относительно религиозного измерения образа человека, европейской конституции и европейского образования едва ли достижимо16. Во всяком случае, возможно договориться по минимальным меркам относительно понятия европейского образования, значения греческой, римской, иудео-христианской традиции в становлении Европы, относительно рациональности гуманизма и просвещения, относительно демократии, основанной на равноправии, свободе и солидарности, относительно достижения баланса богатства и бедности, природы и техники, капитала и труда. Кто желает рассуждать более конкретно, тому приходится обращаться к проблеме национального и регионального своеобразия. В Евросоюзе базовые христианские ценности представлены не столько в явном, сколько в скрытом, имплицитном виде, и попытка вывести их на первый план, скорее всего, вызвала бы разногласия и означала бы угрозу достигнутой общности.
Правда, и христианские церкви Европы сейчас не в том состоянии, которое вынуждало бы политические инстанции уделять приоритетное значение занятиям христианским наследием. После событий 1989–1990 годов все христианские конфессии живут в воссоединяющейся Европе в условиях свободы совести; длительная череда гонений на религию в тоталитарных режимах в ХХ веке, похоже, завершилась, церкви не должны более конкурировать с “политическими религиями”. Однако “разросшаяся Европа” принесла церковным деятелям Востока и Запада новые проблемы: они вновь должны утвердиться в своей идентичности, в частности в своих отношениях с нацией и государством; экуменическое сотрудничество нуждается в новом фундаменте, а выяснение отношений с секулярной культурой и с противоречиями секуляризма повсеместно вновь обострилось17. Христианские церкви оказываются перед необходимостью более активно мыслить европейскими категориями, разрабатывая в диалоге друг с другом новые миссионерские концепции, концепции евангелизации, противодействующие угрозе угасания веры.
Исчезновение всевидящего ока государственного надзора вернуло православным церквям России, Сербии, Румынии, Болгарии их основное назначение, однако в то же время породило у них и некоторую неуверенность. Дело в том, что в условиях еще слабо выраженных общеправославных тенденций привилегированное соотнесение с народом и нацией все еще остается в православии основным мотивом единения. Конкуренция других религий и конфессий на той же (“канонической”) территории во многих случаях воспринимается как непозволительное “миссионерство” и стимуляция “прозелитизма”. Западные христиане нередко встречаются здесь с ярко выраженным религиозно мотивированным национализмом, часто сочетающимся с четким отверганием западных ценностей. Самостоятельность церкви по отношению к государству также имеет гораздо меньшее значение, чем на Западе; здесь скорее продолжают действовать старые модели “гармонизации” государства и церкви.
Благодаря воссоединению Германии протестантизм вновь обрел свой старый центр там, где зародилась реформация. Однако в Европе в целом протестанты оказались в положении меньшинства18. В связи с этим они активизируют свои связи с протестантскими церквями в других регионах, в США и третьем мире. Его отличительными чертами являются особо ревниво охраняемое в Германии наследие Лютера, а также восходящие к Кальвину и англосаксонским тенденциям традиции сопротивления и политической демократии.
В европейском католицизме также наблюдаются расходящиеся тенденции: если в таких странах, как Польша, Литва, Хорватия, Словения, Словакия, Ирландия – в менее ярком виде в Испании и Италии – наблюдается сильный народно-церковный элемент, то во французских элитах мы обнаруживаем интеллектуализм, ориентированный на науку и литературу; в Германии, странах Бенилюкса, в Великобритании присутствует опыт длительного сосуществования с протестантизмом; наконец, это и еще мало осознанное европейской общественностью своеобразие униатской церкви в Восточной Польше и в Западной Украине, объединяющей восточную церковную форму с римским самосознанием.
Вывод: единой европейской религии не существует, как и единой европейской культуры. И то, и другое существует во фрагментарном виде – как мозаика, сложенная из отдельных элементов. Однако и фрагментарность может стать привлекательной и значимой во многополярном мире. Правда, для этого требуется определенная предпосылка: чтобы каждая из частей начала ощущать свою неполноту, свои потребности в компенсации за счет заимствования у других.
В этом духе Западная и Восточная Европа могли бы многому научиться друг у друга и в церковной области. Обеим есть чем поделиться с другими, однако обе не могут претендовать на полноту и все-охватность. На Западе и протестанты, и католики усвоили плюралистические уроки современности. На Востоке эти уроки еще только предстоит пройти: православию предстоит, в частности, еще разработать и усилить “внешние инструменты”: благотворительность, церковное право, самостоятельность в отношениях с государством, собственное социальное учение, собственную социальную практику19. Западные церкви, в свою очередь, должны научиться у восточных тому, чего им не хватает: наследию отцов церкви и мистическому созерцанию, безусловному предпочтению церковной службы и литургии – жгучей сердцевины любви к Богу, без которой все “внешние инструменты” христианства, сколь бы эффективны они ни были, останутся пустыми и лишенными содержания.
Таким образом, в воссоединяющейся Европе предстоит и новая встреча христианских церквей. Для этого требуется устранение многих препятствий, отчуждения и антипатии. Должен возникнуть любопытствующий интерес к другому – чувство того, что Европа единится не только культурой гуманизма и прав человека, но и общим наследием христианского воспитания.
Подобное любопытство в отношении друг друга является предпосылкой того, что Европа после десятилетий разделения наконец вновь начнет “дышать обоими легкими” и вновь приступит к освоению своего “родного языка, христианства” (Иоанн Павел II)20. Путь к этому, правда, легким не будет, он будет долгим и требующим серьезных усилий.
1 Точнее следовало бы говорить: Центральная, Восточная и Юго-Восточная Европа, с одной стороны, и Западная, Южная и Северная Европа – с другой. Такие государства, как Чехия, Словакия, Венгрия и Польша, нельзя считать “восточноевропейскими” (они относятся к “Центральной Европе”). Старая, до сих пор не ушедшая привычка называть Востоком уже Прагу или Будапешт – реликт холодной войны.
2 Правда, “похищение Европы” – мотив, мелькающий разве что в передовых статьях, комментариях и карикатурах, а не среди политических знаков различия. Политическая иконография современной Европы определяется не этим образом, а созвездием из двенадцати звезд (в свою очередь связанных с образом небесного Иерусалима в Апокалипсисе), восходящим к основателю панъевропейского движения графу Куденхов-Калерги.
3 J.Fischer. Oriens–Occident–Europa. Wiesbaden, 1957.
4 O.Halecki. Europa. Grenzen und Gliederung seiner Geschichte. Darmstadt, 1957; E.Hassinger. Das Werden des neuzeitlichen Europa 1300–1600. Braunschweig, 1959; R.Brague. Europe. La voie romaine. Paris, 1989; N.Davies. Europe. A history. Oxford, 1996.
5 Der Aufbau Europas. Plдne und Dokumente 1945–1980. Hrsg. von J.Schwarz. Berlin, 1980; F.Esterbauer. Europдische Integration von den Anfдngen zum Vertrag von Maasticht. Wien, 1994.
6 T.G.Ash. We the People: The Revolution of 1989 witnessed in Warsaw, Budapest, Berlin and Prague. London, 1990.
7 См. цитату: G.Haeffner. Der Beitrag des Christentums zur Gestaltwerdung Europas. – In: Was hat Europa zu bieten. Hrsg. von H.Maier. Regensburg, 1998. S. 45, Anm. 18.
8 Chr.Stark. Die Einheit grundet im gemeinsamen politischen Erbe. – In: Rheinischer Merkur, 12.07.1996.
9 P.Hдberle. Europдische Rechtskultur. Baden-Baden, 1994.
10 H.Schulze. Staat und Nation in der europдischen Geschichte. Mьnchen, 1994.
11 Dokumente zur Geschichte der europдischen Expansion. rsg. von E.Schmitt. 7 bde. Mьnchen, 1986.
12 “Список конфликтов расширяется. Все чаще Америка и Европа занимают в ходе многосторонних переговоров различные позиции”. – Frankfurter Allgemeine Zeitung, 06.08.2001; T.Judt. Scheidung auf westlich. Amerika und Europa werden einander fremd. Sьddeutsche Zeitung, 27.08.2001.
13 Вот что пишет М.Греффрат: “По крайней мере до недавнего времени сила капитализма в Европе оставалась укрощенной, а культурное многообразие не противоречило социальному равенству. Чистота наших городов с их бассейнами и концертными залами, красота наших деревень, регулярность обеспечения водой, движения транспорта и уборки мусора, доступность бесплатного образования – все, что для нас является само собой разумеющимся, в Африке, Азии и даже в значительных частях Северной Америки представляется утопией” (цит. по: Christ in der Gegenwart, 03.12.2000, там же цитата Семпруна).
14 Judt. Scheidung auf westlich (см. примеч. 12).
15 R.Brague. Die Geschichte der europдischen Kultur als Selbsteuropдisierung. – In: Tumult. Schriften zur Verkehrswissenschaft, 22 (1996). S. 94–100.
16 В немецком тексте второго пункта преамбулы хартии говорится: “Сознавая свое духовно-религиозное и нравственное наследие…” (в других европейских языках упоминание религиозности отсутствует: “patrimoine spirituel et moral” (фр.), “spiritual and moral heritage” (англ.), “patrimonio espiritual y moral” (исп.) и т.д. См.: P.J.Tettinger. Die Charta der Grundrechte der Europдichen Union. – In: Neue Juristische Wochenschrift 2001, H.14. S. 1010–1015.
17 K.Lehmann. Christen im sдkularisierten Europa. Marienbader Gesprдche der Ackermann-Gemeinde 1999/2000. S. 142–151.
18 Если считать, что население Европы насчитывает около 530 млн человек (до Урала), то половину его составляют католики (225 миллионов, или 49%), 99 млн (19%) православные; на реформаторские церкви приходится 83 млн (16%) (по состоянию на 1993 г., цифры получены из Религиоведческого института Евангелического союза в Бенсхайме).
19 Наметились, правда, первые признаки изменения. Примером тому служат принятые в 2000 г. синодом Русской православной церкви “Основы социального учения Русской православной церкви”.
20 Ставшую уже знаменитой формулу Иоанн Павел II произнес в заключительной речи предсинодального симпозиума европейских ученых в Ватикане 31.10.1991 (L’Osservatore Romano, Deutsche Ausgabe, 21 (1991), Nr. 46, 15.11.1991, Beilage XLIII).