Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 5, 2002
В 2000–2001 годах обстановка на постюгославском пространстве претерпела значительные изменения. Это стало результатом как внутригосударственных и региональных, так и общемировых процессов. 11 сентября 2001 года в США и затем создание глобальной антитеррористической коалиции и военные действия в Центральной Азии изменили общую конфигурацию международных отношений. Но в южной части Центральной Европы и на Балканах, т.е. на постюгославском пространстве – в Македонии, Косово, Боснии и Герцеговине, Хорватии, старые конфликты и объективные этнополитические процессы вовсе не исчезли. Они лишь видоизменились, и ныне каждое из постюгославских государств стремится доказать свою приверженность борьбе с “мусульманским экстремизмом”, преследуя при этом свои прежние национальные интересы и цели. Видоизменились лишь средства их достижения и политико-пропагандистская упаковка.
Внутренняя ситуация в каждом из постюгославских государств по-прежнему оказывает влияние и на межэтнические отношения на всем постюгославском пространстве, и на региональную стабильность. Загреб и Белград объективно являются не только “историческими соперниками”, но и политическими противовесами, а Босния и Герцеговина – своеобразной “точкой приложения” их сил. Косово и Македония остаются главными “болевыми точками” в регионе. Объективно с ними – политически и этнически – из-за взаимоперемешанности народов, проживающих в этом регионе, связана и черногорская проблема – как самоопределения черногорцев, черногорского общества, так и целостности СРЮ. Поэтому без учета реальных процессов в этом многоугольнике невозможно выстроить реалистическую политику в регионе.
Нельзя не заметить, что, несмотря на взаимозависимость межэтнических противоречий на постюгославском пространстве, каждое из них имеет свою природу, темпы развития и формы разрешения. Поэтому полностью отождествлять их невозможно, а параллели надо проводить с большой осторожностью, что далеко не всегда характерно как для политики Запада, так и России. Различия в их подходах к конфликтам на территории распавшейся Югославии определяются не в последнюю очередь историческими обстоятельствами. Эти конфликты по своей природе – этнотерриториальные конфликты Европы XIX века. НАТО на рубеже XX–XXI веков пытается их решить средствами нынешнего времени, Россия же до последнего времени предлагала их решать средствами и на принципах XIX века. Противники НАТО на Балканах являются убежденными агрессивными националистами, будь то хорватскими, сербскими, боснийскими или македонскими. Парадокс состоит еще и в том, что в нынешней ситуации на Балканах национальное самоопределение вступает в противоречие с интересами стабильности, основанной на неизменности границ.
Российская внешняя политика претерпела существенные изменения после 11 сентября 2001 года и присоединения России к глобальной антитеррористической коалиции, что поставило в повестку дня вопрос о новом шансе на достижение стратегического партнерства, если не союза России с “Западом”, включая более тесные формы сотрудничества с НАТО и ЕС. Это сотрудничество, если это действительно долгосрочный стратегический выбор России, объективно должно распространиться и на Балканы, на постюгославское пространство.
Но пока российская политика на Балканах никак не может преодолеть последствий объективной слабости и субъективных ошибок 90-х годов. Известно, что после кратковременного периода сотрудничества с Западом в самом начале 90-х Москва очень скоро вновь стала рассматривать Балканский регион лишь как арену соперничества, а конфликты после распада СФРЮ – как “глобальный кризис”. На самом же деле Югославия и судьба ее народов были мелкой разменной монетой во внутрироссийской политической игре, в России зачастую делили постюгославских, в том числе и сербских, политиков на “прозападных” и “пророссийских”.
Несмотря на множество речей о “русско-сербском славянском и православном братстве”, практически ни один политический или общественный деятель после поездки М.С.Горбачева в 1988 году в СФРЮ не упомянул о вине советского руководства за конфликт 1948–1953 годов, за попытки Сталина и его окружения развязать открытый вооруженный конфликт для свержения Й. Броз Тито. В результате партнерами Москвы становились националисты, люди, безраздельно принадлежащие прошлому, что отталкивало от нее сильных и перспективных политиков. По-прежнему Югославия (и СФРЮ, и СРЮ!) многими представителями политического класса и политизированной общественности в России воспринималась как сербское этническое государство, а ее распад представлялся как религиозный конфликт. Говоря о страданиях, выпавших на долю сербских беженцев из Хорватии, отечественные политики почему-то умалчивают о том, что точно такие же несчастья обрушились и на голову беженцев-хорватов и беженцев-мусульман. Не говоря уже о том, что нынешние защитники С.Милошевича за все это время не проронили ни единого слова в защиту жертв его политики, прежде всего самих сербов.
Во многом это объясняется тем, что Югославия, как и другие государства и народы Центральной и Юго-Восточной Европы, все еще не обрели самоценности в российском политическом сознании. В результате непоследовательной политики с ложно понятыми национальными интересами в регионе Россия во все большей мере переставала быть желанным партнером, утрачивались интеллектуальные и культурные связи. Более того, в политическом сознании народов Центральной и Юго-Восточной Европы демократизм во внутренней политике все чаще увязывался с антироссийской позицией в политике внешней.
Изменить негативную для России ситуацию можно, только проводя политику подлинного прагматизма, не имеющего ничего общего ни с романтизмом, грозящим неисчислимыми конфликтами в поисках недостижимой “справедливости”, ни с примитивным практицизмом, видящим только сиюминутную выгоду. России необходим свой стратегический курс в Юго-Восточной Европе. Но для этого не годятся ни абстрактные идеи русских мыслителей XIX – начала XX века, независимо от их направленности, ни упрощенные глобальные схемы современных западных политологов, ни механическое перенесение ситуации из прошлого в настоящее. Образно говоря, нам надо перестать пытаться решать алгебраические задачи четырьмя действиями арифметики, а проблемы высшей математики – алгебраическими уравнениями. Да и история – не сборник ответов к задачнику современной политологии и политики. Попытки превратить геополитику в некую “фундаментальную гуманитарную науку” (видимо, вместо “марксизма-ленинизма”) так же обречены, тем более что некоторые геополитические “построения” не выдерживают минимального соприкосновения даже с элементарным знанием реальной истории.
Ныне Москва столкнулась на Балканах с принципиально иной ситуацией, гораздо более сложной по ряду параметров, чем та, которая была в период правления С.Милошевича, Ф.Туджмана и А.Изетбеговича. Возникает также вопрос: совпадают ли по направленности внутреннее развитие России и ее постюгославских партнеров? В 1999–2000 годах в России развивался, при всех издержках и противоречиях, демократический строй, в то время как в СРЮ, Хорватии, Боснии и Герцеговине господствовали национально-авторитарные и централистские тенденции. Ныне, после внутриполитических перемен 2000–2001 годов, несмотря на все разочарования медленным ходом реформ, ошибками и практикой “посткоммунистических” режимов, ситуация может измениться на сто восемьдесят градусов.
Сможет ли Россия “вернуться” на постюгославское пространство и, в более широком плане, на Балканы?
Это зависит от того, сможет ли Россия восстановить активные, дружественные связи и равноудаленные отношения со всеми государствами и предложить соседним и родственным народам соответствующую современным реалиям, а не устаревшим мифам и стереотипам перспективу. Причем перспективу не столько материальную и технологическую (область, в которой России трудно соревноваться с Западом), но и духовную, интеллектуальную и политическую, в том числе и в области смягчения и урегулирования традиционных межэтнических и межгосударственных противоречий. При этом Россия только выиграет, если она полностью “выведет из игры” мотивы “славянского и православного братства” или же рассуждения о “конфликте религий или цивилизаций”, о чем не только в Македонии, но и вообще на Балканах речь не идет.
Это зависит и от того, как скоро Россия и ее потенциальные партнеры на Балканах поймут, что для реального и долгосрочного политического взаимодействия и добрососедских отношений нужно нечто большее, чем нефтяные и газовые трубы вкупе с поставками вооружений.
Еще одно уходящее корнями в прошлое опасное заблуждение – видеть первопричину событий на Балканах прежде всего не в противоречиях между балканскими народами и их государствами, а исключительно во внешних “заговорах”, прежде всего исходящих от США. После 11 сентября ситуация внешне во многом изменилась, но предрассудки российских политиков скорее оказались загнанными внутрь, чем преодоленными на деле. К примеру, взгляд на события в Македонии как на результат исключительно политики НАТО, “Запада” и США разделяют и некоторые политики и политологи, относящие себя к либеральному спектру, среди которых практически нет специалистов, владеющих реальной информацией ни по региону, ни по Македонии, ни по Албании, ни по другим странам. Пока отечественный политический класс не избавится от этноисторических мифов, региональных и глобальных политических комплексов и предрассудков, от отечественной политики на Балканах трудно ожидать успехов.
Сейчас, возможно, как никогда ранее, необходимо критически переосмыслить балканскую политику России, окончательно отойти от соперничества с НАТО в этом регионе и заменить ее политикой возможно более конструктивного сотрудничества. Именно это является одной из важнейших предпосылок мирного разрешения кризисов в рамках распавшейся СФРЮ и препятствием их распространения (пока не произошло!) на весь регион. А ключевой интерес России, как и остальных вовлеченных в конфликт стран и организаций, сегодня состоит именно в установлении прочного мира и стабильности как на постюгославском пространстве, так и на Балканах. В этом интересы России, США, НАТО и ОБСЕ совпадают.