Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 4, 2002
Никита Муравьев. Письма декабриста. 1813–1826 гг. / Подгот. текста, сост., вступ. ст., коммент. Э.А.Павлюченко. М., “Памятники исторической мысли”, 2001.
Эта книга – событие. Как это ни странно при исхоженности и истоптанности темы истории движения декабристов, при наличии четырехтомного уже указателя библиографии, задача публикации источников, и отнюдь не периферийных, остается актуальной. И вот – впервые публикуется самый крупный из сохранившихся декабристских эпистолярных комплексов досибирского периода, да еще и принадлежащий Никите Михайловичу Муравьеву, не только одному из вождей декабризма, но и ярчайшей личности, своего рода фокусу эпохи.
Книга имела долгую и сложную издательскую судьбу, и теперь мы можем поздравить себя с ее появлением. Огорчают лишь мелкие корректорские недосмотры (кавычки, звездочки), которых в книге такого уровня научно-публикаторской подготовки могло бы быть меньше.
В том вошли главным образом письма Муравьева матери и жене, до ареста – все (197 писем), из крепости – выборочно из-за монотонности этой части переписки (взяты 60 из 490 писем). Благодаря матери, Екатерине Федоровне, эти письма и сохранились, чему иллюстрацией количество выявленных по всем возможным архивам и включенных в том писем другим адресатам – их всего 7 штук. Семейный характер переписки задает общий тон. Умный любящий сын пишет умной заботливой (иногда слишком) матери. Рассказывает, где сейчас действующая армия, в которой он находится, и куда она намеревается отправиться, просит прислать книги, рассказывает об общих знакомых, уверяет, что питается прекрасно и слуги ведут себя хорошо, а вот присланные маменькой теплые носки можно надеть разве поверх сапог – внутрь они никак не влезут. Нежные письма любимой жене с описанием дорожных впечатлений (ездил в нижегородское имение). Тюремные письма, в которых старается всячески успокоить обеих. Нелегальная записка из крепости: просит жену изъять могущие показаться подозрительными книги и рукописи из его кабинета на случай обыска. “Не сжигай их, но положи среди своих тряпок” – трогательная все-таки по простодушию эпоха.
Легкий уютный налет домашнего тона сохранен и в комментариях, где автор иногда вместо формальных фамилии с инициалами называет Муравьева Никитой, а его младшего брата – Сашей. Хороша вступительная статья с компактной, но обстоятельной биографией Никиты Михайловича. Помимо общей характеристики его деятельности на разных поприщах, взглядов, эволюции круга интересов, она содержит и ценный фактический материал, добыть который можно было лишь после тщательного прочтения всего массива семейной переписки.
Даст Бог, когда-нибудь осуществится и публикация второй половины переписки Никиты Муравьева – из Сибири.
Ольга Эдельман
Потапова Н.Д. “Что есть истина?”: Критика следственных показаний и смена исторических парадигм (еще один взгляд на проблему “движения декабристов”) // Исторические записки. Вып. 3 (121). М., 2000. С. 285–329.
Довольно сложно спорить с людьми, отрицающими очевидно наблюдаемую реальность. Солипсизм, как известно, логически неопровержим.
В подтексте статьи Н.Д.Потаповой, равно как и предыдущей ее работы1, лежит молчаливое предположение, что никакого “движения декабристов”, никаких “тайных обществ декабристов” в исторической реальности не существовало, а имела место фабрикация их следствием. Если бы исследователь представила набор доказательств тому – работа могла бы стать забавно парадоксальной. Но никаких доказательств – просто в заглавии Потапова берет “движение декабристов” и “тайное общество” в кавычки. И дальше исходит в своих построениях из их фантомности, хотя прямо эта исходная позиция не заявлена, что порождает в свою очередь у читателя ощущение невыразимой смутности текста, каковое ощущение усугубляется катастрофическим неумением (нежеланием?)2 автора внятно изложить свою мысль. Неумение это приобретает особо тяжелую форму благодаря болезненному и старомодному злоупотреблению терминологией (“дейктическая диатеза”, “логическая антиномия”, “архетипический образ “тайного общества””, “важный конкурирующий компонент текста”), свежими достижениями лингвистики, анализом западных работ о процессах ведьм и разгроме ордена тамплиеров.
Читая текст, обреченно барахтаешься в словах: “Могли “уличить” и готовым “фактом” или изложением показаний с их интерпретацией, грамматически часто соединенных в одной фразе”. Близко зная предмет, могу перевести: имеется в виду, что декабристам на допросах предъявляли показания товарищей.
Собственно, Потапова пытается доказать, что следствие навязывало допрашиваемым свои формулировки, заставляя их признаться в несуществующем членстве в несуществующем обществе, а путем умножения показаний, как выражается Потапова, “закрепляло формулировки” и таким образом фабриковало дело. Так что “результаты разной продолжительности диалога, в процессе которого допрашиваемый пытался интерпретировать предлагаемые ему показания, оказались заново “переопределены” Левашовым3 и зафиксированы в принятых на следствии сопоставимых формулировках”.
Декабристы же, понятно, пытались показания “переинтерпретировать, описав менее формальные отношения”. Но пытались как-то вяло. Это потому, объясняет Потапова, что “изменение показаний в процессе расследования рассматривалось с точки зрения российского права как одна из степеней вины – “оставление в подозрении”, а то и “лжесвидетельство””. И бедные декабристы из страха “остаться в подозрении” предпочли “принять формулировки следствия” вместе с приговором в каторжные работы. К тому же на них оказывали давление. Как пишет автор, “среди способов давления на подследственных было и изменение режима содержания, хотя, думается, определяющее влияние здесь оказывало личное расположение, которое удавалось или нет встретить на первом допросе в Зимнем дворце у императора. Для многих эта симпатия (при отрицании ими формулировок следствия) заканчивалась освобождением”. “Расположение”, стремительно перерастающее в “симпатию”, упомянуто так неуклюже, что смахивает на грязный намек.
По-видимому, Н.Д.Потапова полагает, что доказала факт фальсификации дела. Затем она, наверное, выступит с новой работой, где на основании этой будет считать, что доказала факт отсутствия в исторической реальности декабристских тайных обществ. Научное же сообщество будет и впредь беспринципно компостировать эти бредовые фальсификаты научных работ, засчитывать их за диссертации и помещать в солидных изданиях типа “Исторических записок” под названием “Что есть истина?”.
Ольга Эдельман
1 Н.Д.Потапова. Основания к расследованию деятельности “тайного общества” в конце 1825 г.: фальсификация дела // Проблемы социального и гуманитарного знания: Сб. науч. работ. Вып. 1. СПб., 1999. В этой статье речь идет главным образом о греческой Этерии. Ход рассуждения буквально следующий: русскому правительству было выгодно приписать греческие события деятельности тайных обществ: Я.Н.Булгари был арестован как член Этерии, но затем освобожден за недоказанностью. Следовательно, Этерия является плодом фантазии русского правительства, результатом фальсификации. Автор даже не пытается “как-то поступить” со всеми многочисленными прямыми свидетельствами о деятельности Этерии (документы греческой революции, мемуары, переписка).
2 Следует отметить, что, помимо упомянутых двух работ, Н.Д.Потапова является автором, например, вполне нормальной статьи “Позиция С.П.Трубецкого в условиях политического кризиса междуцарствия” (в сб.: 14 декабря 1825 г.: Источники, исследования, историография, библиография. Вып. 1. СПб., 1997.)
3 Генерал В.В.Левашов проводил первые допросы арестованных декабристов.
Сергеев Е.Ю., Улунян Ар.А. Не подлежитъ оглашенiю. Военные агенты Российской империи в Европе и на Балканах. 1900–1914 гг. (информация – анализ – прогноз). М., 1999.
В последнее время история русской военной разведки все чаще привлекает к себе внимание отечественных исследователей. Особый интерес историков вызывают проблемы, связанные с деятельностью разведывательной службы императорской России в начале XX века, и, думается, это совсем не случайно. В означенный период произошли весьма важные события, связанные с процессом институционального оформления русской разведки, как и всей службы стратегического планирования в целом. В 1906 году впервые в истории России был создан единый центральный орган военной разведки – 5-е делопроизводство недавно учрежденного независимого Главного управления Генерального штаба (ГУГШ). По мере неотвратимого приближения войны между великими европейскими державами многократно возрастала роль сведений военного характера в процессе формирования представлений высших лиц Российской империи о международной политической и стратегической обстановке. Основным средством получения этой информации была внешняя разведка, главными действующими лицами которой в те годы являлись гласные военные агенты в иностранных государствах.
Монография Е.Ю.Сергеева и Ар.А.Улуняна представляет собой первое в отечественной науке специальное исследование, посвященное военному атташату Российской империи. Своей главной задачей авторы избрали освещение роли института военных агентов в “информационно-аналитическом обеспечении государственного военно-политического руководства”. Основную источниковую базу этого “историко-документального исследования”, как определяют его сами авторы, составили материалы РГВИА, в первую очередь – фонды Военно-ученого комитета Главного штаба, ГУГШ и окружных штабов. Кроме того, для получения сведений о конкретных офицерах русской разведки, равно как и для реконструкции собирательного образа российского военного агента, широко привлекались послужные списки (свыше 100) из фондов того же архива.
Первая глава монографии посвящена проблеме положения института военных агентов в системе органов военной разведки Российской империи. Авторы дают краткие очерки истории становления русской разведывательной службы и военного атташата европейских стран, возникшего в своем первоначальном виде после образования Вестфальской системы в результате деятельности кардинала Ришелье. Качественно новый этап в истории службы военных агентов начался в эпоху Наполеоновских войн, с которой, как подчеркивают авторы, ускорился процесс эволюции функций военного атташе от представительских к информационно-аналитическим. В России оформление института военных агентов началось во 2-й половине XIX века, когда специально для военных представителей в иностранных государствах были созданы служебные “Инструкции” 1856 и 1880 годов. По мнению авторов, процесс институционального становления службы военных агентов завершился в 1900–1913 годах. В этот период была утверждена “сухомлиновская” “Инструкция” 1912 года.
Большой интерес представляют наблюдения авторов об отличительных чертах русских военных агентов как представителей “особой социальной и профессиональной прослойки внутри армейской касты”. В монографии аргументированно доказывается, что военные атташе России принадлежали одновременно и к элите ее вооруженных сил, корпусу генштабистов, и, за редкими исключениями, к социальной верхушке российского общества, являясь представителями знатнейших дворянских фамилий и располагая значительными финансовыми средствами. Один из выводов авторов, обосновываемый ими на протяжении всего исследования, заключается в том, что социальное происхождение русских военных агентов оказывало существенное (и зачастую негативное) влияние на восприятие ими реалий политической жизни европейских государств.
Основная часть монографии посвящена рассмотрению некоторых аспектов информационно-аналитической и прогностической деятельности русских военных представителей в большинстве государств Европы и в странах Балканского региона, включая Османскую империю. Основу авторского метода составило изучение донесений русских военных агентов по каждой великой державе или региону в отдельности, с выделением некоторых сквозных тем и сюжетов. Такой подход предоставляет широкие возможности для обобщающих выводов о деятельности военного атташата России и институциональных особенностях работы этой службы. Отличительной чертой исследования, с которой связаны и достоинства, и, возможно, некоторые недостатки монографии, является преобладающее внимание авторов к освещению и прогнозированию военными агентами политических событий и процессов. Однако нельзя сказать, что в работе Е.Ю.Сергеева и Ар.А.Улуняна игнорируется профессиональная, сугубо военная составляющая деятельности гласных агентов русской разведки. В целом, главным предметом рассмотрения в данной монографии является именно политический анализ, осуществлявшийся военными атташе России на основании самого широкого круга данных.
К числу особых достоинств монографии следует отнести включение авторами в ее структуру разделов, посвященных работе русских военных агентов в государствах Скандинавского региона, Бельгии, Нидерландах и Швейцарии. Авторам удалось наглядно показать, насколько серьезные и важные вопросы решались официальными русскими разведчиками в этих странах, традиционно воспринимающихся как “периферия” большой европейской политики и стратегии. Так, низкая оценка, данная разведкой темпам и результатам бельгийской военной реформы начала XX века, оказала прямое влияние на развитие сети стратегических железных дорог в русской Польше, поскольку военная слабость Бельгии увеличивала вероятность успеха плана Шлиффена, что требовало от России непременного ускорения развертывания своей вооруженной силы на западных границах в случае европейской войны. Огромное значение для российского военного и политического руководства имели также прогнозы разведки относительно возможных изменений политического курса Швеции, чьи прогерманские симпатии и сильная армия создавали реальную угрозу северо-западным рубежам России.
Исследуемый в монографии отрезок времени разделен Е.Ю.Сергеевым и Ар.А.Улуняном на три периода, каждому из которых, по вполне убедительной авторской аргументации, соответствовала особая проблематика в деятельности русской разведки, напрямую связанная с изменениями в международной военной и политической обстановке и с ситуацией внутри самой России. На протяжении первого периода (1900–1905) функции русских военных агентов и основные объекты их внимания в целом оставались традиционными для последних десятилетий XIX века. В качестве одного из главных вероятных противников русской разведкой рассматривалась Британская империя, военная мощь которой требовала переоценки в свете событий англо-бурской войны. Послевоенные реформы в британской армии вызывали сильный интерес в российском руководстве, что требовало напряженной работы от русского военного атташе в Лондоне. Вплоть до 1914 года русская разведка пристально изучала подготовку Великобритании к большой европейской войне, подчеркивая в своих аналитических материалах ключевое значение создания имперского Генерального штаба и попытки образования единых вооруженных сил империи. Не меньшее внимание традиционно уделялось военными агентами России состоянию французской армии, которое оценивалось ими в начале XX века весьма низко из-за деятельности радикальных левых кабинетов.
Второй период (1906–1910) характеризуется авторами как новый этап в истории деятельности института русских военных агентов, совпавший с периодом военной беспомощности России. В это время усиливаются прогностические функции официальной русской разведки, что было связано с развитием службы стратегического планирования Российской империи в условиях обострения противоречий между великими державами, когда единственное неверное политическое решение могло привести к сокрушительному дипломатическому или военному поражению, примером чего стал кризис 1908–1909 годов. В это время происходит окончательная переориентация русской разведки на страны Тройственного союза как на главных вероятных противников. В ее аналитической работе, по мнению авторов, появляются новые черты – внимание к “конфликтному потенциалу межэтнических отношений” (применительно к Австро-Венгрии) и изучение взаимосвязи экономических процессов и военно-политических событий.
Дальнейшее развитие функций военного атташата России происходило в последние предвоенные годы. Главными объектами внимания русской разведки в период 1911–1914 годов авторы называют страны Центральной Европы и Балканы; остальные направления характеризуются в монографии как вспомогательные. Одним из важных наблюдений, сделанных Е.Ю.Сергеевым и Ар.А.Улуняном, является описанный авторами устойчивый интерес русских военных агентов в различных европейских странах, и в особенности в Германии, к деятельности массовых молодежных военно-патриотических организаций, которые справедливо оценивались нашими разведчиками как важнейшее средство подготовки народа к такой войне, которая позднее будет названа тотальной. К сожалению, Россия не смогла противопоставить своим противникам что-нибудь серьезное в этом отношении.
Отдельно рассматривается в монографии работа русской разведки на Балканах. Авторы доказывают, что деятельность русских военных агентов в этом сложнейшем регионе имела много отличительных черт, таких, как особое внимание к социально-экономическим проблемам и влиянию армий на политическую жизнь балканских государств, а также изучение местного менталитета и, зачастую, выполнение военно-инструкторских функций.
Присутствуют в монографии и некоторые спорные выводы и отдельные высказывания. Так, например, трудно согласиться с утверждением авторов о том, что уже в период 1906–1910 годов Великобритания вела активную подготовку к “длительной в хронологическом отношении” войне. Первая мировая война ярко показала неготовность всех без исключения великих держав к затяжному глобальному конфликту. Что же касается более важных авторских заключений, то, на мой взгляд, в монографии необоснованно преувеличен консерватизм сознания гласных агентов русской разведки. Приводя в качестве примера донесения русского военного агента во Франции о вредной для России деятельности французских и германских масонских лож, направленной на улучшение отношений между их странами, авторы необъяснимым образом делают из этого вывод об “органическом непонимании, а следовательно, и неприятии российским дворянином-монархистом формирующихся норм взаимоотношений общества и властных структур европейских демократий”. В заключении к монографии авторы говорят о свойственном русским военным агентам познании реалий жизни зарубежных стран по принципу “свое–чужое” и “традиционное–новое”. Мне кажется, что такое противопоставление не вполне соответствует присущей сотрудникам любой разведки открытости для восприятия новых и передовых явлений.
В целом монография Е.Ю.Сергеева и Ар.А.Улуняна, далеко не всех достоинств которой мне удалось коснуться в настоящей рецензии, является образцом высоко профессионально выполненного исторического исследования. По моему мнению, она внесла важный вклад в изучение прошлого русской разведки и обеспечила, таким образом, наш подъем на еще одну ступень на пути познания военной и политической истории Отечества.
Василий Каширин