Опубликовано в журнале Вестник Европы, номер 3, 2001
Я только сегодня и здесь узнала, что участие в дискуссии подразумевает наличие доклада, и попыталась привести в порядок свои мысли. Я не знала, что написанная мной книга сыграла такую большую роль. Я также не знала, что выражение “Умом Россию не понять, в Россию можно только верить” играет такую роль.
Вы понимаете, я не могу удержаться от комментариев, надеюсь, что вы это, бесспорно, поймете. Я воспринимаю слова Тютчева иначе, они вообще не имеют ничего общего с наивной и пустой мифологией. Равно как и с балалаечной сентиментальностью или даже с отступлением от здравого смысла. Нет. Они сопряжены с доверием или с его противоположностью – с недоверием. Г-н Шнайдер только что сказал, что в других книгах, а также в книге, озаглавленной “…В Россию можно просто верить”, чувствуется любовь к этой стране и ее народу. Я бы выразилась иначе: пожалуй, любовь в смысле общечеловеческой любви. Это зависит от точки зрения. И это вопрос понимания и стремления понять. Вот как я хотела бы, чтобы воспринимали приведенную цитату.
Вероятно, здесь можно было бы высказать и следующую мысль: только разумом, очевидно, нельзя справиться с проблемами в мире. Если хочешь найти политические решения, нужно также немного верить тем, с кем имеешь дело. А с помощью одного только разума это неосуществимо. Приведу простой пример: если бы г-н Геншер и г-н Шеварднадзе не нашли взаимопонимания и не верили друг другу, мы, вероятно, не продвинулись бы столь быстро по пути германского объединения.
Высказывание “Умом Россию не понять…” подразумевает противоречивость, и тут я обращаюсь к тем суждениями, которые сегодня уже сыграли свою роль. При этом у меня создается впечатление, что русские (если мне позволено такое обобщение, ведь без него нельзя обойтись ни журналисту, ни политику), как правило, лучше справляются с неразрешимыми противоречиями, чем так называемые западники. Ведь мы все же фанатично воспринимаем проблему реализуемости, консенсус в одном или другом. Мы полагаем, что всему есть согласованное решение. Но его нет. Мне лично представляется, что познание увязано скорее с русским сознанием и для оперирования им развиваются определенные навыки.
И в завершение еще одно замечание. Я всегда очень настороженно и скептически воспринимаю почти одержимую реакцию людей на определенные понятия. Меня изумляет эта несокрушимая вера в разум, причем сама я считаю себя человеком, который явно руководствуется разумными соображениями. Ведь если бы это было так, мир выглядел бы иначе. Люди, призванные принимать решения, постоянно настаивают на том, что опираются только на разум. Но мир при этом не выглядит иначе.
Однако довольно предварительных замечаний. Теперь к имиджу России и средствам массовой информации.
Имидж у страны скверный. Возникает вопрос, какова в этом роль средств массовой информации? Могут ли они содействовать улучшению имиджа? У меня, как журналиста и гражданина, возникает и совершенно другой вопрос: имидж России для меня относительно безразличен, меня интересует, созвучен ли он реальности. В данном случае – нет.
Не стоит подробно останавливаться на имидже, он и так каждому известен. Тут я хотела бы обратиться к понятию “объективное информирование”. Но… (публика реагирует на это понятие) не беспокойтесь. Вовсе не стоит думать о таких зловредных вещах, как манипуляция, т.е. намеренная фальсификация, и утверждать, что, строго говоря, объективного информирования не существует и не может существовать. Все это вопрос восприятия, а оно опять-таки зависит от очень разных факторов, например, и от удаленности от объекта. Выражусь очень просто и веско: вершина горы, господствующая над ландшафтом, зачастую совсем не видна у подножья горного массива. Если в этом конкретном и в переносном смысле согласиться с тем, что разные реальные объекты воспринимаются по-разному, что одно и то же вблизи выглядит иначе, чем издали, то можно согласиться с тем, что оба наблюдателя действительно видят гору, но один – в том числе ее вершину, а другой – гору без вершины.
Восприятие, естественно, в существенной мере зависит и от того, какими умственными и душевными инструментами мы располагаем, так сказать, каким духовным аппаратом восприятия, каким классифицирующим растром, ведь без классификации и упорядочивания восприятие в истинном смысле слова – бессмысленно. Многие в этой связи говорят о взаимосвязи между субъективной и объективной правдой и настаивают на существовании также второй. Хорошо, если бы это было так. И для нас, журналистов, было бы намного легче. Но, по моему убеждению, существует все что угодно, если хотите, справедливая и несправедливая правда, чистейшая и дифференцированная правда, но что такое, ради всего святого, объективная правда? Хочу попытаться пояснить свою мысль. К правде можно лишь приблизиться, если согласиться с тем, что знанием ее никогда полностью не обладаешь, а это уже в какой-то мере связано с терпимостью. Кто-то сказал: “Терпимость – это роскошь всевластных”. Я страстно надеюсь, что этот кто-то заблуждается. К тому же здесь речь идет о человечности и человеческом достоинстве. Ведь тот, кто убежден в существовании объективной правды, в большинстве случаев по-миссионерски усердствует в своем стремлении и других убедить в этой правде, а от миссионерского усердия до тупой опеки расстояние очень мало.
Но вернемся к объективному информированию или к возможно близкому приближению к нему – может быть, это можно было бы назвать просто профессиональной информацией. Три самых страшных врага (что, вероятно, разъяснит нам, почему картина России такова, а не иная) – это, естественно, в первую очередь, целенаправленное манипулирование, которое, разумеется, имеет место. Если довериться международным исследованиям о средствах массовой информации, то 95% всей информации целенаправленно подается для оказания влияния. А влияние – это не что иное, как косметическое описание манипуляции. Причем журналисты в этом случае в большинстве своем являются также жертвами, а не виновниками.
Второй враг (и здесь мы, вероятно, ближе подходим к сути дела) – это конформизм, торопливое послушание или отсутствие гражданского мужества, т.е. то, что сопряжено со следующими вопросами: а не повредит ли моей карьере, если я это сделаю или не сделаю? буду ли я политкорректна, если я это сделаю или не сделаю? а не буду ли я зачислена в некую идеологическую категорию, к которой я вообще не имею отношения, но из которой я все же не смогу выбраться?
И наконец, третий враг, которого не нужно недооценивать, – это неряшливый язык. По необдуманности и/или по глупости границы которых иногда размыты. Из-за недостатка времени приведу только один небольшой пример, который кому-то может показаться совсем не страшным, тем не менее он симптоматичен. Что это – неряшливость, злонамеренность или просто уличает коллегу-профессионала, который в информационной подборке, где показан Путин в церкви, говорит следующее: “Путин ублажает православную церковь”? Для него Ельцин просто-напросто посещал церковь. Есть и другие примеры, но я не хочу продолжать эту мысль, а примеры можно приводить многочисленные. Выше я говорила о духовном аппарате, об инструментарии, с помощью которого мы воспринимаем мир и вещи в целом. Здесь, конечно, играют свою роль и интересы. Будь то осознанно или неосознанно, но интересы предопределяют характер информирования. Что касается зарубежных корреспонденций (которые я воспринимаю совершенно по-особому, если речь идет о России), то они оказывают пагубное воздействие. Находясь у себя дома, у каждого есть какая-то возможность самому проверить то, что он слышит или видит по телевидению. Не всегда, но часто. А в восприятии информации о загранице он гораздо больше зависит от того, насколько она серьезна, потому что, как правило, ничего сам перепроверить не в состоянии. И тогда очень быстро возникают искаженные представления, на основе которых делаются столь же искаженные выводы и принимаются искаженные решения. Мировая политика – это всегда вопрос интересов. По сути, в этом нет ничего предосудительного. Но важно лишь, чтобы эти интересы назывались своим именем и не рядились в некие идеологические или даже гуманитарные одежки, чтобы лучше смотреться. То, что политики ведут себя подобным образом, лежит, вероятно, в природе вещей, но журналистам не следует в этом соучаствовать, иначе они утрачивают право на то, чтобы быть убедительными. Речь никогда не идет о том, чтобы становиться на чью-то сторону, а скорее о том, чтобы понять положение тех, о реальной жизни которых ты хочешь поведать. Есть индейская поговорка, которая гласит: “Большой дух, позволь мне похвалить соседа не раньше, чем прошагаю милю в его мокасинах”. В самых редчайших случаях существуют только хорошее и только плохое, но такое случается только в сказках, а журналисты, как я полагаю, вероятно, не собираются рассказывать сказки. И не стоит прибегать к двойному стандарту. А именно это, по моим впечатлениям, господствует в корреспонденциях о России. В качестве иллюстрации приведу несколько примеров.
Чечня как тема уже упоминалась. Правозащитник Сергей Ковалев, которого я здесь не должна представлять и который в определенном смысле стал преемником Сахарова, критикуя происходящее в Чечне, предостерегающе сказал следующее (я цитирую): “Фактом является то, что Российская армия впервые после Второй мировой войны провела настоящую освободительную акцию в Дагестане”. Вы где-нибудь здесь это читали или слышали? И почему нет?
Журналисты должны ставить вопросы, они не должны на них отвечать, но должны их ставить. Например: Что отличает сербского террориста от чеченского? Или: Когда министр обороны ФРГ говорит, что мы не ведем войны против сербского народа, а российский министр обороны говорит, что мы не ведем войны против чеченского народа, кто заслуживает большего доверия и почему? И еще один лишь маленький штрих, на котором, вероятно, можно проверить себя. И может быть, даже признаться, что попался на удочку. Можете ли вы представить себе, какой поднялся бы вселенский крик, если бы японский учебный корабль потопила российская, а не американская подводная лодка? Или: Как вы считаете, сколько специальных репортажей мы бы подготовили, если бы подобно израильтянам, которые в последнее время все более бесстыдно нарушают международное право, вели бы себя русские? Совсем другой пример, но тот же механизм действия – катастрофическая американская избирательная кампания. Такое в России каждый бы прокомментировал: “Вот видишь, это для них характерно”. И началась бы длительная дискуссия о том, как понимается демократия. Ясное дело. А по поводу американцев мы считаем это неприятной и забавной историей, но такое ведь может случиться. Почему, глядя на Америку, мы говорим о растущем патриотизме? А глядя на Россию, – всегда о растущем национализме? Почему?
Сейчас кое-что, вероятно, ставится под сомнение. Я еще очень хорошо помню, что, когда в Москве взрывались бомбы в жилых домах, в метро, раздавались комментарии: “Россия не в состоянии гарантировать безопасность своих граждан. Мы знали об этом всегда”. Кое-что сейчас ставится под сомнение. Может быть, на данном этапе (что может, но не должно звучать цинично) эти ужасы – это шанс, в том числе и в смысле подготовки корреспонденций, и, надеюсь, не только.
Пользуюсь возможностью, чтобы еще обратиться к телевидению. Большое преимущество телевидения – зрительное изображение – это одновременно его самый большой недостаток. Совершенно ясно, что телевизионная картинка особенно выразительна. Но какими картинками могу я сопроводить политическую информацию? Эта затея, с одной стороны, захватывает, а с другой – связана с огромным риском, потому что в отсутствие картинок одни темы проваливаются в пустоту, а другие приобретают значимость, которая им не присуща, но у тебя для них есть привлекательные картинки. Один пример, относящийся к России (есть и другие): в течение трех месяцев российский парламент принял 150 законов. Очень важных, основы которых очень значимы. Вы об этом что-нибудь узнали из телевидения? Но здесь трудно со зрительным рядом. А взрыв на газопроводе всегда сто’ит информационного сообщения, если есть впечатляющие картинки. А что мы из этого узнаем, кроме того, что и так уже все знаем: что в России устаревшие газопроводы большой протяженности?
И наконец, два замечания. Посмотрим на причины и источники. Следующие два фактора, как мне представляется, благоприятствуют извращенному информированию и созданию извращенных представлений. Западу присуще определенное чувство превосходства, вовсе не злонамеренное, а почти автоматическое, почти бессознательное, по принципу: мы живем лучше, поэтому мы сами лучше. Я сделаю еще один шаг дальше. Есть даже некий шик (если передать то впечатление, которое возникло у меня в ходе поездок по Германии и участия в дискуссиях) в том, чтобы жаловаться на “российские условия” и страдальчески критиковать: все так трудно. Многое действительно очень трудно. Это я подробно описала в своих книгах, этого я не скрываю в своих выступлениях. Но именно нам следовало бы знать, что то, что политически желательно, и то, что политически осуществимо, – две разные вещи. В политике, в средствах массовой информации совершенно бессмысленно выдвигать высокие требования, в свете которых еще более недопустимыми представляются реальные недостатки.
Теперь коротко о гражданском обществе, которое играет важную роль. И заданная тема – хороший тому пример. Гражданскому обществу требуется время для формирования. Но у России нет для этого времени. С одной стороны, гражданское общество предполагает определенную степень благосостояния, порядка и надежности, ведь тот, кто ежедневно вынужден вступать в борьбу за существование, не склонен играть роль полноправного гражданина, да у него и нет на это времени. С другой стороны, именно гражданское общество должно способствовать более быстрому, лучшему, более человечному развитию страны. Хочу только сказать, что действительность все же более многоцветна, чем это представляет себе иной завзятый художник, рисующий только черной и белой краской. Ощущается потребность в критичном, но, полагаю, благожелательном отношении соседей, живущих в более комфортабельных условиях. И в этом смысле, думаю, требуются публично-правовые телевизионные программы. Недостаточно дважды в год ездить на озеро Байкал или на Кавказ. Нам необходимо нечто регулярное для устранения предубеждений, ведь заинтересованность простых граждан налицо. И не нужно думать, что они этого не хотят.
Не существует патентованных рецептов того, как верно или неверно журналист может это делать, нет к тому инструкций, не существует памятки. Но в отсутствие обязательной инструкции, подготовленной для профессиональных корреспондентов, разрешите мне упомянуть несколько журналистских добродетелей, которые нам, вероятно, следовало бы культивировать. Это любознательность, но без чрезмерного любопытства; сочувствие, но без какой бы то ни было пристрастности и без всего этого смущенного елея; образованность, но без тех языковых выражений с оговорками, которые не понимает уже ни один человек; точность, но без скуки; простота и ясность, но без ненужного упрощения; стабильность в смысле проявления гражданского мужества, которое позволяет иногда плыть против течения, – ведь неуверенные, боязливые журналисты, которые спешат ухватиться за каждое новое веяние, так же никчемны, как и заносчивые всезнайки, всегда воображающие, что занимают “правильную” позицию. И не в последнюю очередь смелость, чтобы, отвечая на вопрос, иногда говорить: “Этого я не знаю”.