Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 16, 2003
Раков Вячеслав Михайлович родился в 1953 в Перми. Преподает в Пермском государственном университете. Публиковался в журналах «Несовременные записки», «Уральская новь». Автор сборника стихов «Золотая игра» (Фонд «Юрятин», Пермь, 1996). Автор монографии «Европейское чудо» (Издательство пермского университета, 1999). Участник «Антологии современной уральской поэзии» (Фонд «Галерея», Челябинск, 1996). Живет в Перми.
* * * (2002) С уверенностью глядя в прошлое, Где не кончается война, Он подорвался на горошине И запросто лишился дна. Так и висит из чистой милости, Змеиный проглотив язык, Правей огня, а может, мнимости, Исчерканней, чем черновик. * * * (2003) Сто граммов смерти натощак, Луцилий, и живи спокойно. Природа пишет на вещах, Судьба - по морде протокольной. Она играет тем верней, Что протокол, считай, заверен, Она слепая, ей видней, Почём свобода для империй. Но тут ты набираешь в рот Как бы церковного кагору, И сразу будет поворот С вечнозелёным светофором. И то ли кровь, то ли вино, Пока не загорелся красный, Перебегает полотно - Хлюп-хлюп, а там уже не страшно. * * * (1997) Вокруг Перми леса мычат, как скот на бойне. Кто выдумал, что им не страшно и не больно. Над ними поднялись, запричитали птицы, Переворачивая небо, как страницу. Два ангела летят по улице Краснова, Заглядывая в сны и находя полову. Здесь праведника нет и дальше будет то же, Кошмарный город Пермь выгуливает псов, Его собачья жизнь пошла гусиной кожей, И дети отвечают за отцов. День валится за днём, цепляя нас корнями. Мы жили и умрём весёлыми парнями. Из бестиария замученной земли Мы выберем сибирского котёнка И пыль уральской ядерной зимы Переживем в заботливых потёмках, - Под тонкой шкуркой новеньких небес, Где бандерлогам ничего не светит. Ещё скрипишь, ещё ты дышишь, лес. И тут как раз нас ангелы заметят. * * * (1997) Полуденный Компрос. Конец пятидесятых. Ещё легко дышать и делать аты-баты. Компрос прямей меня, но я его прямее, Когда от газировки цепенею, Найдя глазами кафедральный шпиль И облака над алкогольной Камой, Во мне гудит кармическая пыль И у меня пока есть папа с мамой. Стоит колониальная тоска. Закрытый город может спать спокойно. Молчание берётся с потолка И делается ношей колокольной Не сразу, нет, не сразу. Три сестры Давно в московском кружатся астрале, На наш крыжовник точат топоры И сладко повторяют: "Non c'e male", И говорят: "Всяк человек есть ложь, И ложь вдвойне, когда берётся в паре". Потом пошёл безалкагольный дождь Косым шажком. И на меня попало. * * * (1998) Родился в чём был, почему-то молчком, Запомнились бурые уши торчком И то, как отец всё кричал, что ему Никто больше в морду не даст. Я не знаю, Когда эту длинную память уйму, Навылет привыкнув смотреть не мигая. Вот я прибываю в четыре ноль пять И Богу нетрудно меня отыскать В роддоме за церковью. Вот я неловко Влачусь, как пасомая божья коровка, И следом тяну пуповину ничто, А мать говорит: "Почему он не плачет?" - Отшлёпанный, я начинаю ишачить На красное сердце, на голос щенячий, На стыдный стишок. Из местного времени слеплено тело, Которое если чего и хотело, То слишком известного. "Славка - дурак" - Написано мелом на драном заборе, Мне холодно в континентальном зазоре, Но это пустяк. Бредёт восвояси, бухая, лахудра, Сквозь дождь нависает октябрьское утро, Нирвана отложена в долгий комод, Там ждёт-дожидается розовый Будда, И розовый палец сосёт. * * * (1998) Был ли мальчик на утреннем тёплом крыльце, На мгновенной полоске покоя? Наплывает охота меняться в лице И дышать кое-как, кое-кое. Электрический мальчик коленкой задел, Тут нашла моя бритва на камень, И стою я, как окунь в холодной воде, И едва шевелю плавниками. * * * (1998) Я запинаюсь о высокие слова, Я поднимаю ноги выше, А громким отвечаю: не орать, Здесь дети спят, Здесь кот идёт по крыше. * * * (1998) Извини, я в осени по грудь, Мой домишко не тобой продуло, Напоследок с губ тебя слизнуть, Чтобы ты назад не повернула. Извини, я начинаю, ты ж По определенью доначальна, С кучерявой жизнью переспишь, И нормально. Эта осень замещает всё - Женщину, отечество, чужбину, И японским голосом Басё Трогает пустую сердцевину, Полную присутствия. Эх-ма, Как полны пустые огороды, Снова ты сама-сама-сама, Осень, невместимая в погоду, Стриптизёрша, нищенка, халва Для пустопорожних ртов щербатых. С клёнов осыпаются слова И земля под ними конопата. Или видеть, или говорить, Разоряться, как орех в стакане. Вот попса пожухлая горит, Птицы превращаются в иврит, Ну, а я их пробегу глазами. * * * (1999) Бабушка резала хлеб на квас, И тут правую руку выбросило под нож: Ноготь разошёлся двумя черепашками И струйка крови побежала между ними в смерть. С тех пор я живу на двух берегах. * * * (1999) Меня хватает на короткий шаг, На серебро в проколотых ушах, На то, чтоб отвертеться от запоя, Когда пою наедине с собою, На вечер в декабре или в июле, На шарики, что пацаны надули, На дольку чеснока, на "как живёшь", На чёрный хлеб, ложащийся под нож, На снег да снег кругом - на всём Урале. На большее мне только намекали. Кузе, серому коту (1999) Коты не умирают, а уходят. Их ищут по углам и не находят. И ты нащупал верную педаль, Уткнулся головой, смертельным зреньем В косматое свое непромедленье, Вздохнул, и только я тебя видал. Мы прожили шесть лет сплошных реформ, Ты заявлялся на чердачный форум И делал этих сукиных котов, А я торчал внизу над Кастанедой, Простукивая время кастаньетой Костяшек и шептал: всегда готов. Как близко от тоналя до нагваля. - Какого тебе надо парагвая!? - Орал мой первый закадычный сон, Подталкивая под хороший пендель, Снаружи заливался старый Мендель- Сон. Мой серый кардинал, почти что сталкер, Ты щекотал, как русая русалка, Но пах не рыбой, разве что дерьмом, Твой фосфор озарял нездешний вечер, Со вспышками мой век увековечил, И он не показался мне тюрьмой. * * * (1999) На полпути в Дамаск ломаются деревья, Кипит подкожный жир и седина в висок, Ты медленно к себе втираешься в доверье, Твой деревянный дом не низок, не высок. Ты слышишь или нет? Всех окликать без толку. Ну проходи, не стой, здесь всё без дураков, Жеребчик беговой, косая сажень в холке, На поприще своё, где сорок сороков. А чтоб тебе, сынок, икнулось на пороге И вскинулось твоё слезливое дрянцо, Железная рука оборвала дороги, Оставив только путь с заказанным концом, Свернувшийся клубком в распадке пуповинном, Чтоб размотать тебя на полную кадриль, Дыши, сынок, дыши, всем девушкам невинным И винным матерям тебя не закадрить. А ветер о своём. А виноватых нету, Как говорил Паскаль. Внимательно дыши. Бог, не похожий на свои портреты, Так дышит в человеческой глуши. * * * (1999) Пять минут воробьиного вздора Да пригоршня слепого дождя, Оставляю себя без призора, На попутных окном выходя В этот раз, в этот лаз, в этот порох, А от страха бывают повторы И слова начинают грешить, Тело рвётся и нечем зашить, И поэтому вспять, но не быстро - Как волна, как опала министра. Их величество ох как горяч, Ты же холоден, скуден, незряч. Ты стоишь у окна, и спасибо, В тёплом воздухе плавают рыбы Кучевых, золотистых пород И сирень разливного пошиба Омывает запёкшийся рот. Ты уже натерпелся позору И считай, что тебе повезло. Не остави меня без призора. Посмотри на меня сквозь стекло. * * * (1999) Дыхание сужается до жалости. Вот деревянный колокольчик старости В руке кленовой, а в еловой лапе Зелёная прививка от привычки Умом пилить горение на спички. Глаз заресничен, Застеклён слезою. Чем уже жизнь, Тем ближе мы с тобою. * * * (1999) Изнанка этих суток Помечена мелком За то, что злой рассудок Споили молоком. Пусть это полумера, Но екэлэмэнэ - Меня берут на веру По всей моей длине, Молочными зубами Прихватывая дух, Солёными губами, Солёными на слух. На все шесть соток тела, Идущего на слом, Нашло такое дело, Но песня не о том, Как шестисотый ветер Развил мои глаза, И тут-то я заметил, Что за окном слеза. Не тот, не этот берег, А Ареопагит, И никаких истерик, И никаких обид, Лишь голый околоток У века на краю, Недвижный, как на фото. Там, сбоку, я стою. Бабочка по имени Вот Те На Мальчик-мальчик, ты отвязан За мгновение до сна, Ты одним дыханьем мазан С бабочкою Вот Те На. Ваша узкая удача Разрешается в просвет. Бог ты мой, не надо сдачи И спасибо за билет. * * * В пятницу без берегов, а сегодня четверг, И я ещё различаю, где хлябь, а где твердь, Пермь или Тверь - это просто игра в города, В тихую пятницу всё принимает вода. Так не забудь, не забудь же, - сегодня четверг, Самое время листок запечатать в конверт, Чистый, а лучше кленовый - в безадресный хруст, Не выпуская улыбки из устричных уст. Не говори ничего, всё равно не поймешь, Волосы темя давно покрывают не сплошь, День твой шагреневый, глянь, продолжает расти Кверху корнями в темнеющей этой горсти. - Как там, на дикой меже, однодневный мужик? Не отвечай ничего, не то ножичком вжик. Брешет секундная стрелка, как чёрный кобель, Глаз не отводит от жизни твоей, хоть убей. * * * Кто знает, отстоял ли я обедню, Но Ты мне люб, мой первый и последний. Вот я стекаю бисеринкой пота По Твоему лицу в Твою субботу, И брат-осёл кричит под крепкой дланью: Открой меня, во мне Твоё дыханье. Сонет начала Ну кто мог подумать, что тень - только тень. Рукой потянись и по локоть надень Июльскую кожицу света. Кто знал, что у страха глаза велики. В последнем испуге лежат старики, Да ты уж на них не посетуй. И впрямь всё легко, как давидов псалом, Шершавинка-жизнь не идёт напролом, - Откроет бутылку "нарзана", Как вдруг перед ней ариаднина нить, Упорная участь по норам не пить Слепое вино наказанья. Махали руками семь спущенных шкур И было начало, как лопнувший шнур. * * * Из остатков вчерашнего сна Можно сделать музей положений, Но как быть с бормотанием дна Нам, имевшим пятерку по пенью? Над потоком сидит человек И ему Гераклит, что Гекуба. Чёрный низ у него, белый верх И поющие губы. Нам его угадать не слабо, Мы одной нарисованы тушью, Плачет детское наше бо-бо, Распуская радарные уши, Да ещё ходит ветер в костях, Как в бамбуковой дудке, навылет, Потеряли нас... Экий пустяк, Лишь бы после найти не забыли. * * * Серое пламя напрасного дня. Место на карте - в осеннем похмелье. Впору полцарства отдать за коня, Чтобы не слышать, как мелет емеля. Чахлая Пермь над озябшей рекой Косо своё нахлобучила имя. Кто ей подаст на недолгий покой И угостит по-приятельски "Примой"? Кто перебросится с ней в дурака, Град обречённый по-женски жалея? Ходит по лицам слепая тоска И наливаются известью шеи. Общая чаша смертельных обид В небе плывёт тяжело и незримо. Даже бессмертный здесь будет забыт, Даже посыльные следуют мимо. Что же ты, Пермь, человечья нора, Так ненадолго тепла надышала? Снова ты не просыхаешь с утра И о своих не печёшься нимало. * * * (2000) В ползучей Мотовилихе замри. Здесь водятся местами упыри, Здесь время не заметит, как пройдёт На колких ножках задом наперёд, Всё выйдя у пьянчужек и котят, Что на Висиме гроздьями висят. Да, скифы мы, да, азиаты мы. Ползут над Мотовилихой дымы, Ползет трамвай под номером четыре И Кама расползается всё шире. Над пропастью Рабочего посёлка Ночами - старушонки на метёлках. Здесь твой мужчина беден, но горяч, Здесь выпит воздух до Кислотных дач. Но ты, моя родная, не горюй И после водки на воду не дуй. В ударе мы и не боимся спиться, Раз заглянув за раздвижные лица. Пусть этот город высосан до дна, Пусть грош ему, поганому, цена,- Я за одно твоё живое тело Его прощу у лёгкого предела. * * * (1997) Пермь-Первая, Пермь-та-ещё-подруга, Рождаешься и, как чибон, - по кругу, По кругу первому, Итаке, ИТК. Не успевает загореться спичка - Проскакиваешь лимб на электричке И начинаешь без черновика. Вокруг тебя родные психопаты Шагают патетически до хаты И за столом решают, кто кого, И вон душа с кишками вперемешку, Вергилий шепчет, чтобы ты не мешкал, А то одолевает естество. Вот Пермь-Вторая подаёт вагоны, Ты вытираешь потные ладони, О Господи, какой же ты худой. Спасительно врывается чужбина, Земную жизнь пройдя до середины, Ты выделил остаток запятой. Скажи спасибо, как тебя учили, Всем барышням, всем пиночетам Чили, Всей бестолочи твоего ума, - Они тебе напели безвозмездно, Что жизнь звенит, что плакать бесполезно И ничего не надо понимать. Ты вдруг перешибаешь обух плетью И это называется Пермь-Третья, Малиновая, окнами на сад, Теперь вы с ней ни в чём не виноваты И Одиссею нет назад возврата, Когда он возвращается назад. * * * (2003) Кажется нам по пути Городок-с-ума-сойти Думаем не головой Ты да я да мы с тобой Ты подрос и я подрос Это даже не вопрос Ты уж братец не серчай Городок-прости-прощай Я барбос и ты барбос Городок-спаси-Христос