Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 16, 2003
Ильенков Андрей Игоревич родился в 1967 в Челябинске. Окончил Уральский государственный университет, заканчивает аспирантуру. Стихи публиковались в журналах «Пастор Шлаг», «Урал», «Уральская новь», альманахах «Формальная поэзия Екатеринбурга» и «Рука на плече». Живет в Екатеринбурге.
Вокзал Вокзал, изрыгающий ящер Разлук моих, встреч, и печёт Гудящий, как мусорный ящик, Затылок, по сиськам течёт, Дымится и плавится платье, И грязь раскисает в туфлях. ...Газеты, узбечки, оладьи, Солдатские зайчики блях, На небе могучие тучки, В обед начинает парить, И просится сердце на ручки. Эй, Жучка, найди мне курить. Торговцам коричневой меди Жестка на чужбине кровать. Меня, белокурую леди, Всегда не ленились нарвать. Черны от асфальта цветочки, Но это такие цветы! Бывают послушные дочки, Голодные нежные рты! Неверные неприхотливы, Красивы, смелы и просты, Их груди прозрачны, как сливы, Как лён, кучерявы кусты. Не надо хитрить и бояться, Полей меня славным вином, Мы можем идти и смеяться, И думать с тобой об одном. Хрустит под ногами капуста, Гуляет казах молодой, Подол задувает и густо, И весело пахнет пиздой. В мечети Бориса и Глеба Поехала крыша такси. И зонтиком кружится небо На палке весёлой оси. На небе могучие кучки, Позёмка свистит в голове, И просится сердце на ручки, Жучки копошатся в траве. Ах, здравствуй, я, видно, уснула, Меня потоптала весна, В поля увела Мариула, Мотыга в утык привезла, Но я пробудилась навстречу, Полей меня красным вином, Скажи недостойные речи О даче и сердце больном, Мой странный медлительный дачник С портфелем, с лопатой, в трико, Ты выглядишь, как неудачник, Как девственник - так далеко От всех, предвкушая печеньем И приторный - трах-тарарах, - В глазах с напряжённым мученьем Усиленный линзами страх Меня от волос по запястьям До ног, что июль опылил, Ощупывал с медленным счастьем И счастье на части делил. Делил, размечая помадой, Мой бедный, Худая Куда, Полей меня красным... не надо Хитрить... и ходить никуда - Прости, мне теперь не до игр! И кончить трудней, чем начать, Мой милый, мой фюрер, мой тигр... И я начинаю кричать. Пляж. Пятница Пираты - зарыты, на ферме - порядок, Под шляпой - темно и пивное блаженство. Оттиснут песок миллионами пяток, Особенно женских, особенно женских! И всё-то, Создатель, добро! Всё-то благо! И каждая пара, особенно эта, Что прямо по курсу, с облупленным лаком, С глубоким загаром кирпичного цвета, Развратной походкой ступая на гравий, Блевотин цветы огибая игриво, Небрежные ножки прибрежных окраин Вступают в салун "Разливанное пиво". Столешница движется выше и выше... ...Спасибо, о Зодчий, за икры, за роскошь Ночного сосуда, за то, что я слышу Серебряный зов угостить папироской! Воистину, всё Ты объемлешь, Спаситель: На цепочке крестик, свихнувшись, меж голых И липких лежал, хохоча, и сквозь ситец Темнели соски, как косые монголы. За дюжиной пива под шляпой блаженство, И голая ножка под стойкой пинает Морские ботфорты. За славные жесты Спасибо, Чудесный Светильник Синая! Она отдувает небесную прядку, Язык, заплетаясь, лепечет о тайнах Реки Ориноко: навозные грядки, Туземцы, пираты туземных окраин, И в кольцах рука её узкая плачет, И грязью расписаны локти от пива, В очах её синих, бездонных, собачьих Всё чаще и чаще стреляет огниво. И всё: догорает золою из трубки Заря, и на шхуне гремит канонада, Настало понюхать, чем пахнет под юбкой, И, верую, Господи, пахнет чем надо! Морское Не топить бы печь, не хранить бы речь, А купоны стричь, сундуки стеречь, Повышать объём, баловать с бабьём И врагов своих муровать живьём. Только в трюме течь, в голове картечь, А в глазах песок станционных встреч, Эшелонов гон, паруса леса, Золотых погон накоси, коса, Ты коси, коса, голоси, гроза, Обломись, доска, под стопой листка, Под пятой стиха кровь, как ров, тиха, Наверху режим. Хорошо лежим. Машенька Листопад, листопад! Клёны выстроились в ряд, Жёлтый, красный, золотистый Карусельщик-куролес, И вороны, как фашисты, Громко каркают с небес, Вниз говёшками кидая По затылкам, хохоча И ширяя - Дар Валдая, Звон трамвая-лихача! Шел я к ляду, шел я к богу, Вдруг навстречу мне она В сапогах на босу ногу И, похоже, тоже на... Осень свищет, как злодейка, Нам и стрёмно, и смешно, Мы купили за копейку Развесёлое вино. То-то славно завертелось Без закуски, натощак! Как бы нам с тобой хотелось Брык со стула прямо щас, На листве, на плитах серых, На всегда-всегда-всегда! Нас вороны не обсерут, А обсерут - не беда! Потому что ты смешная, Ну а я того смешней, Мы пойдем, листву пиная, Пировать в подъезд ко мне: На обед - бычки в помаде, На десерт - курносый нос, Перепутанные пряди Жирных пепельных волос, Ангел Мэри, пей помои, Лей до края в решето! Солнце, ветер, осень, двое Христа ради ни за что. * * * Нам у мамы-химии всем одно почтение, Только за стихи мои я прошу прочтения. Не суди по имени за земными судьями, Господи, прочти меня между строчек суетных, Между кровью крашеных, на сметане мешаных, Ты их жалуй, ряженых, не стреляй и бешеных, Пусть их безобразные! Это - вещи штучные И всегда непраздные, оттого и тучные. Есть у них, у каменных, с рифмами раскосыми, Между воплей маминых вдохи Твои, Господи. * * * Можно поклоняться Фебу или Фету, Днём немного мёда, а на ужин - кровь. Мартовские Иды, чёрные конфеты, Царские котлеты и поднос багров. А в деревне пахнет раскалённым снегом, И мычат коровы, и ревут быки. К ночи подморозит - и какая нега, Нахрустевшись настом, скинуть сапоги, Под зелёной лампой с Фетом или Фебом Размышлять о благе, слышать, как в людской Скотницы на палках улетают в небо, Но блюсти диету, вольность и покой! Пусть в столицах ветер, кружево ограды, В лужах цвета крови зыбки фонари, Мальчики-флейтисты, девочки-менады, Кесарево ныне кесарю творим. Бомбы гекатомбы Феба и Гекаты, Филозофа Брута быстрая коса, В Обводном канале тихий провокатор Синими очками смотрит в небеса: В небе в бриллиантах сашеньки и ленты, Воет, как волчица, круглая луна. Мартовские Иды, русские Календы, Чёрные конфеты кушает страна. А в деревне ночью пахнет детской псинкой Первый в мире дождик или дохлый снег, Нежно дрыхнут девки, мечутся осинки, И голодный барин цыкает во сне. Деторождение У меня вампира тема и зима На обрыве мира ветер гнёт дома Спелые квартиры дёргающий шквал Рвёт и катит в дыры кариесных скал Слышите - далёко пеночка свистит На границе ока ветер гнёт дома Спелые квартиры сыплются в бушель На обрыве мира простывает гель А в долине дыма видимо и мы Высыпаны мимо темы и зимы Догорает фаза на моей стене Сарра скотобаза молится во сне Рисовали чёрным, ели муляжи Хоронили - зёрна, убивали - жить. Догорает вечер, изменяет мать, Высох человечек, можно прибивать. Догорает фаза жизни и луны Сарра трансфераза, мы с тобой полны Через край кровати плотью оплати Имеши блевати, хощеши ректи, Как в разгаре пира плоти на постель Наложились лира и мускатный гель, Как неторопливы зубы светляка Затопили нивы ливнями белка, Времени сгущёнка льётся языком, Липкой ниткой тонкой мнётся в гладкий ком, В красном горле горна дует плюет Ян Вымученно волен и прекрасно пьян Догорает фаза месячного сна, Станет желтым тазом белочка луна, Подожди немного - просечёшь и ты: Церковь - тело Бога, мы - Его глисты, Прогорает ряса, бухнут кружева. Мой шалаш из мяса хочет оживать. У меня вампира переход вперёд Догорает лира, отмирает рот, Догорают зубы, зубы светляка, Времени приливы к плёночке виска, Прорастают ручки, ручки у реки, Вспыхивают башни, балки, потолки. Вечер плыл как ваза, в нем плескалась ночь, Ноль упал на фазу, фазе не помочь Пусть хоронят черти капает люминь Панночка помэрла - оживает Инь. Панночка помэрла - солнечный прибой Шторм и шторы настежь Здравствуй! Бог с тобой! А вот и репка Моя песенка спета криво-криво, А растенья все растут прямо. Прямо Говорю вам: у коней были гривы. Были гривы, говорю. Вскрыли рамы. Вскрыли раны, я сказал, звоном окон. А я целуюсь со своим чувством меры, С чувством снега я живу. Было б око - Веком можно пренебречь для Гомера. Но тот, кто знает лучше всех,- знает мало, Значит, он олигофрен. Это было. Чья-то мама, приколись, мыла раму. Стала грязью эта страсть - станет илом. Нежно булькает весна, светит месяц, Дерзко пахнет из кустов славной ночкой. Залетел за лепесток глупый "мессер", А там медведь малину рвёт на кусочки. Оживил я на земле недосонок, Подержался за пизду книжной Лушки, Между прошлым и былым юркнул соболь, Серый собак проступил на подложке. Мой любезный крокодил, мой хороший, Скачет пони по полям, по шпалерам, По извилинам борозд, да по роже И, вестимо, по зубам лангольерам. Волны плещутся о борт, дрищут чайки, На помойке краше всех мойдодыров Длинноносый и свистит чайник, чайник, Поглядите, это я. Классно, правда. Возвращение в DOS 1 Здесь нет петухов - а случится Заспаться, - рассвет настаёт, Утопленник в окна стучится И в каждом себя узнаёт. И пьяным солярисом дышит В затылок мой город родной И близкий, признаемся тише, Отчасти написанный мной, Куплетами срама и гнева. По этой последней из книг Тебе, вавилонская дева, Учить вавилонский язык, Горячими делать ладони, Обманывать сказками страх: Соломинка типа не тонет, Пока она в цепких руках. Не я написал этот город, Он сам написал себя мной, И всё это, видимо, скоро Невесело кончится... Ой, Моё недостойное горе Не стоит искусственных слёз! Не тонет соломинка в море, Она возвращается в DOS. 2 В жаркой печке догорали красные угли, Грозным небом напитались тихие глаза На краю земли, где соли больше, чем земли, Жнёт на прялке натуралка батюшка шиза. Вот магниты на планету поле навели, В поле розовая дева в платьице из ос, На её подошвах соли больше, чем земли, Вряд ли барышня крестьянка, возвращайся в DOS, Возвращайся в паутину, Бога не гневи, Разве хочешь, чтобы эта добрая сестра Принесла в подоле боли больше, чем любви, Приняла любви и ласки больше, чем добра? Хочешь страшных объяснений ночью визави, Как щекотно быть причиной новых в мире слез? Что в грязи всего милее, ежели в крови? Что под синей оболочкой неба чёрный DOS? Боком собака ко мне За рекой ледяной синих вен Беломор, В ранний час начинали облаву, За рекой, где больной, как Чапай, от шальной, Я подумал и выбрал поплавать. Мне киты и пираньи отгрызли, увы, Отстрелили последнее пузо, Обкормились пиявки внутри головы, Но я выполз на берег медузой. Да, я выполз, как лётчик из лесу худой, Но ошибся от скорости шибкой: Не привратник седой, а фашист молодой Задаёт мне вопрос на засыпку. И я вижу: собака, что спущена им, Звонко лает и хочет кусаться. Оглянись, оглядись, как прекрасен наш Рим, Если боком его не касаться! Вижу! Розовый берег, покинутый мной, На восходе планеты отрадной. Близок рай за спиной, как за крепкой стеной. Жаль, что пешки не ходят обратно. А вообще-то не жаль, потому что не раз Блудный ферзь, поминутно кидаясь Бумерангом в окно, убеждался, что Аз Есмь Адам, исключенье из Рая.