Рассказ
АЛЕКСЕЙ ЛУКЬЯНОВ
Опубликовано в журнале Уральская новь, номер 10, 2001
АЛЕКСЕЙ ЛУКЬЯНОВ
ЗУБЫ
Земля струится незаметно, и незаметно утекает, и это тихое движенье ее под нашими ногами само собой ломает ноги, и руки, и сердца, и зубы, и вот она нас вовлекает в движенье, властно, но не грубо. Мы спим и видим, что над нами, несомыми земным теченьем, мы продолжаем в то же время свое наземное верченье. Мы там – и здесь, подземной гранью отгородившись от земного, и умирать не прекращаем, и жить не начинаем снова…
Мы льемся так же незаметно, и столь же незаметно таем в ее текучем совершенстве. Да, мы, чей лик неузнаваем и там, снаружи, среди света, на грани дня и подземелья, совсем одни, но в жуткой давке, стоим/течем, считая мели, не в силах разорваться между двумя привычными мирами. И на границе ощущений, как на гурте одной медали, мы соскользнули бы куда-то на аверс (роли не имеет, пусть реверс), только чтоб не рваться меж ними, что себе больнее.
(Но независимо от строя или формации, мы знаем, что там и здесь нам жить придется. И с этой мыслью засыпаем.)
Кладбище в Заре, как и все прочие некрополи Западноуральского региона (да и всех остальных, пожалуй, тоже), разрасталось с такой чудовищной стремительностью, что даже старики, к смерти, в силу ее близости, относящиеся без особого уже трепета, истово крестились, потому что за минувший год почти гектар пустующих муниципальных земель попало под сварные, кованые и деревянные кладбищенские оградки. Если учесть, что это только на Южном погосте, а на Северном и того больше, картинка складывалась невеселая.
При всем этом могилы были так плотно пригнаны друг к другу, что иной раз землекопы натыкались на полусгнившие доски гробов, зарытых в соседних могилах. Бывалый могильщик дядя Симон, бойкий такой дедок семидесяти пяти лет, знавший все обычаи, обряды и приметы, связанные с препровождением усопших человеков в мир иной, не раз во хмелю говаривал своим коллегам:
– Это почва движется…… Помяните мое слово: Господь всех покойников к Страшному суду стягивает. Лет через десять после похорон ни один гроб на своем месте уже не лежит. В девяносто третьем, помню, мужика хоронили, баба его из ревности убила. Стали могилу копать на новом месте, хлоп! – а там гроб лежит дубовый, наполовину сгнил. И знакомый, главное, гроб-то. Я глянул по сторонам, а в девяти метрах от нас могила Селянинова, начальником горкома который в шестидесятом помер. Его я сам хоронил, тогда еще запомнил, что ни у кого дубовых-то не было…… Вот и прикиньте кой-чего к носу, как он в другом-то месте оказался…
Так это, или не так – никто из коллег знать не мог, в могильном бизнесе столь долго работал только сам дядя Симон. С пьяных глаз Симон любил нагнать страху на молодую гвардию: мол, наша служба и опасна, и трудна. Впрочем, молодая гвардия уже смотрела и «Ночь живых мертвецов», и «Носферату – фантом ночи», и поэтому байками про гробы, смываемые грунтовыми водами бог весть куда, испугать ее было практически невозможно. Никто, собственно, и не верил Симону ни на грош, придурку пьяному.
Однако совершенно напрасно никто дяде Симону не верил. Конечно, байки травить – дело святое, и ни один профессионал и мастер своего дела не упустит случая рассказать нечто таинственное, связанное с делом его жизни, но суть не в этом.
Таинственное и необычное действительно имело свое маленькое, но законное место под луной.
На Южном кладбище жил мертвяк.
Опять же, наверное, неправильно было бы говорить, что покойник жил, ибо само по себе функционирование мертвого организма противоречит материалистическому представлению об окружающем мире. Скажем корректнее – на Южном кладбище обитал покойник.
Звали его Руслик.
Нет, это не был полуразложившийся труп, шатающийся по ночам меж могилами и пугающий (и пожирающий) одиноких путников. И это не было обычным в Заре явлением. (Согласитесь, зомби и прочая зомбифицированная нечисть существуют, наверное, лишь как персонажи страшных историй.) Руслик был вполне презентабельно смотрящимся покойником, наполовину азербайджанского происхождения, и родился он, когда еще в своем праве был отец народов, а почил, когда в своем еще праве был первый уральский президент.
В пятьдесят первом году, в марте месяце, за два года до кончины И.В., в Баку рожала русская женщина двадцати трех лет, Роза Ибрагимова, урожденная Парамонова. Беременность протекала тяжело, имел место сильнейший токсикоз, и ребенок родился мертвым. Роза потеряла сознание, когда мертвый плод покинул ее тело, а врач-акушер Селиванова, которая не отличалась от тысяч таких же врачей по всему Союзу приснопамятных социалистических республик, почему-то в отчаянии (отчаиваться было отчего, детская смертность в роддоме номер три превышала допустимый процент вдвое) влепила мертвому младенцу такого шлепка, что из горла у него вылетело что-то плотное и слизкое, и синий почти что плод вдруг начал розоветь и при этом радостно заорал, чем привел в чувство свою мать.
Рот новорожденного украшали четыре верхних зубика.
Жил Руслик в подвале разрушенной еще при совдепах церкви Успения Господня. Тогда, в двадцатых, ей было чуть больше, чем Руслику на момент кончины, то есть примерно пятьдесят лет, и погост вкруг нее был невелик, так что с тракта Транссибирского, подле которого на взгорье стояла небольшая церковь с часовенкой было видно преотлично, и вид этот был сердцу мил и успокоителен. Но уже через год кладбище начало стихийно разрастаться, и за последующие годы храм обложило мертвыми по самое не могу, заслонило его от солнца ракитами да осинами, так он и остался стоять, поруганный, под открытым небом. Зияли огромные окна, глядя сквозь которые можно было видеть засранные углы, бутылки, стихийную мусорную свалку да презервативы, которые все их пользователи оставляли почему-то на одном и том же месте, там, где раньше была алтарная часть.
Даже не все горожане знали о существовании этой церкви, и поэтому, если кому-то из пешеходов вдруг случалось пройти узкой тропкой, так удачно сокращающей путь от завода стройконструкций до автобусной остановки, но петляющей по кладбищу меж тесно пригнанных друг к другу могил, то ему неминуемо приходилось следовать мимо церкви Успения. Невольно правая ладонь проходящего, даже если он был некрещеный, складывалась в щепоть и творила крестное знамение, ибо совершенно внезапно, будто из переплетения стволов и ветвей, представали перед ним обшарпанные стены из красного кирпича. Вот он шел, шел, всё могилы да могилы, и вдруг, совершенно из ниоткуда, возникает довольно крупное строение! Поневоле задумаешься, что тут имеет место какое-то метафизическое явление.
Даже поздней осенью, когда деревья окончательно теряли листву и в морозном воздухе кладбище в самом широком своем месте просматривалось насквозь, церковь была невидима взгляду, ее не искавшему, будто одеялом глухим ее кто-то прикрыл от праздного внимания.
В этой церкви было подвальное помещение, каменный мешок со сферическим потолком и люком в центре этого потолка, вот здесь-то Руслик и ютился.
Умер Руслан Ибрагимович Ибрагимов в декабре девяносто девятого, от удушья. Пили они в гараже с другом, много пили, на радостях, можно сказать: дочка Руслана, Регина, девица осьмнадцати зим, замуж собралась. Познакомила родителей со своим избранником и поставила перед фактом, что ждет от него, от избранника этого, ребенка1 .
– Я, Валера, так тебе скажу, – говорил своему другу Руслан, – …включи ты двигатель, а то холодно уже, замерзнем, блин…… я тебе так скажу, – продолжал он, когда двигатель внутреннего сгорания, погубивший их с Валерой не такие уж и пропащие, если не знать обо всех скелетах в шкафу, жизни был запущен и смертоносный газ СО начал потихоньку проникать в легкие и образовывать в крови несчастных прочные соединения, вследствие чего люди и угорают, – если бы этот пацан был такой же черножопый, как и я… и даже не мотай головой, Валера, я прямо тебе говорю, я же знаю, что меня за глаза черножопым зовут… вот, выпинал бы я его в эту черную жопу. На кой хрен мне эти черножопые сдались? А этот Виталик ее…… хрен с ним, с Виталиком, пускай живут, главное, что если черножопых бить будут, ни ее, ни ее мужа, ни детей ее никто не тронет.
Примерно через два часа Руслан задохнулся во сне.
Валера, как более крепкий и более трезвый, понял, что они умирают от газа, и попытался выскочить из кабины, но сумел только открыть дверь и выпасть на пол. Двигатель продолжал работать, и до утра весь бензин был израсходован.
Если вы хотите узнать, когда же Руслик вновь начал функционировать на манер живого человека, то нужно вернуться в день его похорон на его квартиру, в тот момент, когда жена его, Зуля, пыталась снять с левой руки покойного супруга массивную золотую печатку, доставшуюся Руслану от его отца в наследство. Вещь была и впрямь дорогая, жалко было бы такую в могилу зарывать, однако ни мыло, ни шелк, обмотанный вокруг пальца, печатку снять не помогли. Палец отрезать Зуля побоялась, перед людьми было бы неудобно, поэтому, проклиная и узловатые пальцы покойного, и самого усопшего за несвоевременную кончину, она отказалась от идеи завладеть дорогой вещицей. Все равно никому не достанется.
Но процедуру обмывания проводил один из учеников дяди Симона, известного, как мы уже знаем, спеца по препровождению в мир иной. Звали ученика Петя, ему было под сорок, и он был мародер. Получив в свое время от дяди Симона все необходимые для удачного похоронного бизнеса сведения, он организовал фирму ритуальных услуг «В добрый путь» и заколачивал этим вполне приличную деньгу. Фирма бралась за все, от обмывания покойного до помещения его в фамильный склеп (склепы среди новых русских стали пользоваться такой популярностью, что некоторые даже стрелялись сразу после презентации своего фамильного склепа, лишь бы скорей туда попасть). Петя был жадный, поэтому артель его состояла из дюжих работящих парней не более десяти человек, которые не пили, не курили и были надежнее тех самых склепов, которые они строили только сами. Петя обмывал покойников за пятьсот рублей без наворотов или за сто баксов, если с ароматическими втираниями и гримом. При этом он смотрел, у кого золотые зубы, кольца, серьги, деньги кому в гроб кладут, и мотал на свой несуществующий ус. Потом, при наличии с его стороны команды, покойного хоронили не до конца, то есть артель после похорон не расходилась, а затемно откапывала гроб, обирала труп, освобождала гроб от постояльца (вернее, полежальца) и хоронила покойничка снова, но уже в исподнем и без гроба.
И вот он увидел эту печатку, и захотелось ему ее «до усрачки», что по шкале желаний самого Пети было высочайшей отметкой.
Хоронили Руслика в пять вечера, когда уже начинало темнеть. На счастье Петиной артели, все, пришедшие проводить Руслана в последний путь, для сугреву приняли внутрь очень много горячительного, поэтому Зуля поручила могильщикам закончить все самим, и шумная горюющая ватага унеслась на автобусе отмечать поминки.
Быстро смеркалось. Ребята споро вытащили полуприсыпанный мерзлой землей гроб из могилы, сбили крышку топором, саван с Руслика сорвали, и хотели уже тем же топором палец рубить, как захрустел-затрещал Руслан суставами – и начал вставать из гроба.
Ребята от такого номера аж обоссались все. Инструмент из ослабших рук вывалился, звякнул тихо, и нависла тишина.
– Чего это? – спросил Руслан у окружавших его незнакомых людей.
Петя, стоявший чуть на особицу от ребят, и умудрившийся остаться в сухих брюках, мог бы объяснить это явление как летаргический сон, тем паче что один раз он с таким феноменом уже сталкивался. Лет пять назад, находясь еще в учениках у дяди Симона, Петя так же присутствовал на похоронах одной дамы бальзаковского возраста, умершей во сне. Гроб уже опустили в могилу, и брошены уже были несколько горстей земли, как кто-то из могильщиков умудрился услышать тихий плач, доносящийся из гроба. Поспешно достав ящик из ямы, под руководством Симона впавшую в летаргию извлекли из ее опасной постели. Оказалось, что проснулась она от холода, а заревела от испуга, не знала, куда попала. Это и спасло тетке жизнь.
Но в тот миг, когда покойник заговорил, до Пети дошло, что это настоящий мертвец. Потому что он дышал, но изо рта его не шел пар, тогда как все дымились выдыхаемым воздухом, как паровозы.
Петя заорал по-страшному и бросился наутек. Ребята последовали его примеру и тоже исчезли с места преступления.
Так Руслан и ожил.
Оглядевшись по сторонам, Руслан понял, что произошло. Точнее, он понял главное: что его не стало. Не стало как штатной единицы общества, как личности.
Тут, наверное, стоит углубиться в саму проблематику ожившего покойника. Ведь если он, вопреки расхожему мнению, существует, то это самое бесправное на свете существо. Живой мертвец отторгнут даже не обществом, ибо бомжи, обществом отторгнутые в той же мере, остаются при этом субъектами человечества, а покойник, хоть и одушевленное лицо2 , но в человеки его уже не запишешь; однако дело еще сложней – живой труп отвергнут самой природой, потому что он самим своим существованием нарушает все ее законы. Он – живой плевок метафизики на реальность.
Так что Руслик оказался более чем одинок и более чем отвергнут. Он стал ничем во плоти.
Откуда такие мысли взялись в голове несчастного слесаря пятого разряда, наполовину азербайджанца, но всюду писавшего «русский»? Не иначе они имели ту же метафизическую подоплеку.
Свой подвал Руслан нашел случайно. Шатался почти всю ночь по кладбищу и наткнулся на церковь.
Руслан не был верующим, и тем паче – религиозным. Он двадцать пять лет прожил в Заре, куда приехал колымить со строителями, да так и осел, русская жизнь, со всеми ее проводами зимы, пасхами, спасами и рождествами стала его привычной жизнью, он избавился от того легкого акцента, что вместе с той самой золотой печаткой достался ему от отца, но подспудная вера если не каждого, то почти каждого русского в Руслане не прижилась.
Поэтому он не перекрестился. Лишь оглянулся по сторонам и словно по чьей-то подсказке пошел в поруганный храм через главный вход, разгреб небольшую кучу мусора в темном углу и дернул за железное кольцо, тускло сверкнувшее в лунном луче, на миг мелькнувшем в оконном проеме.
Люк открылся.
Люк был широкий. Неясно, что хранилось в этом каменном мешке, но оно обладало довольно крупным форматом. Именно поэтому Руслан смог в качестве лестницы приспособить оторванное (откуда только силы взялись?) от кованой оградки звено. Звено прекрасно держало девяносто килограммов тела Руслана и столь же прекрасно входило в зев подвала.
Руслан влез в подвал, закрыв за собой люк, и лег спать прямо на каменный пол. И тотчас проснулся.
Однажды летом, много лет назад, когда Руслан служил в морской пехоте, ему доводилось спускаться в подземные укрепления Севастопольского гарнизона. Чистота и сухость помещений, вполне приемлемой высоты сводчатые потолки и яркий свет не могли, однако, избавить ефрейтора Ибрагимова от чувства, что вот сейчас как начнется ядерная война, как уже не условный, а конкретный противник зафитилит в город-герой Севастополь ядерный фугас, да как завалит все входы-выходы в этом подземном лабиринте, вот тут и будет братская могила морских пехотинцев. Но никто так и не заметил, что у ефрейтора клаустрофобия.
У Руслика адски болели зубы. Все разом. Минуту назад Руслан вполне комфортно устроился на холодном полу и даже закрыл глаза, но зубная боль настолько резко заявила о себе, что Руслик просто взвыл, взревел нехорошим голосом, и полная луна над Зарей перекинулась в ущербную, и у собак кровавый понос случился, и дети малые заплакали, и на поминках Руслановых мужики передрались и чуть друг друга не поубивали……
А Руслан выл и катался по полу каменного мешка. Болят зубы, у покойника болят, ему лекарства не помогут, кровь-то в его жилах давным-давно застыла, загустела кровь, не движется. Руслан бился головой о кладку кирпичную, дореволюционную, надежную, все зубы себе выбил, корни ржавым гвоздем выковырял, но не унимаются зубы, болят……
И долго еще над Зарей в ту ночь небо фокусы всякие показывало, и луна то красной, то желтой, то синей становилась, и пятна на ней интенсивным фиолетовым цветом сияли, как кварцевая лампа.
К утру, часам к пяти, боль стала настолько сильной, что даже не ощущалась, и ободранный, изможденный и грязный труп упал и заснул.
Очнулся покойник спустя двое суток. Выполз на улицу. На небе луна зреет, округляется, небо черное, звездное, иней на ветвях иллюминирует… Канун Нового года.
Откуда-то, видимо, из форточки дома, стоящего рядом с кладбищем, потянуло мясной поджаркой…… потрясающий запах мясной поджарки…… умопомрачительный…… Руслик аж зубами скрипнул.
Зубами?!
Это были не клыки упыря, не волчий оскал, не акулье многорядье. Это были здоровые, крепкие человеческие зубы, слегка испачканные сукровицей. Дико хотелось пожрать какого-нибудь мяса (впрочем, спустя полчаса это желание испарилось, как утренний туман).
Зубы не болели, лишь жутко зудели десны. Руслик набил рот сухим скрипучим снегом и даже застонал от удовольствия, когда кристаллики льда вонзились в мертвую плоть и зуд начал проходить.
Руслан ел снег, а он не таял ни во рту, ни на руках, ни на губах, только сыпался в желудок, как песок в песочных часах. А Руслан все ел и ел, и скоро его вывернуло наизнанку, вместе с той едой, которую он употребил перед смертью. Вывернуло без жутких звуков и без неприятных ощущений; так некоторые животные срыгивают пищу, чтобы накормить ею детеныша.
– Ну чё? – услышал вдруг Руслик у себя за спиной старческий голос. – Жив, курилка?
Как это у него получилось, Руслан так и не понял, но он совершенно не потратил времени, чтобы развернуться. Он стоял спиной к говорящему, потом стал стоять лицом, но процесса разворота не было.
Меж заснеженных могил он увидел бабку неопределенного возраста, одетую в голубую шубу искусственного меха. Мех этот уже порядком свалялся, как будто несколько лет шуба (да и ее хозяйка, пожалуй, тоже) пролежала под кучей мусора на свалке. Из-под шубы еле-еле виднелись валенки. На голове бабули чуть сбился назад пуховый платок, седые пряди волос чуть шевелились на ветру. Лицо бабки было обычным старушечьим лицом, покрытым морщинами, как торт кремом, и лишь глаза старухи слегка светились бледно-лиловым.
Еще у бабули были неестественно длинные руки. Они почти по локоть высовывались из рукавов, и сухонькие ладошки без рукавиц болтались на тонких ниточках запястий.
– Чё без пальта? – поинтересовалась бабка, сверля Руслана лиловыми зенками и медленно заходя на стыковку. – Без пальта-то чё ходишь, солдатик, слышь, нет?
– А ты чего докопалась? – гулко и глухо прозвучал в ответ голос Руслика. – Я знать тебя не знаю, иди себе, куда шла.
– Дак это и хорошо, что не знаешь-то, – зачастила вдруг старуха, огромными шагами (Руслан обнаружил, что росту-то в бабке не меньше двух метров!) приближаясь к трупу, – а вот что я тебя не знаю, то очень плохо, солдатик. Да ты слушаешь меня, ли чё ли? Ты живой, а?
Собственная социально-экономическая агрегатность, равно как и гражданское состояние, занимали Руслика не меньше старухи, и поэтому отвечать на подобный вопрос положительно или отрицательно он просто не мог, да и не успевал, потому что в руке старухи оказалось странной формы стальное лезвие, она вдруг оказалась совсем рядом, и сабля (или как называлось ее оружие?) мощно опустилась на шею мертвеца.
Даже при всей своей инфернальной скорости Руслик только и успел, что зажмуриться.
Удар был фантастической силы, Руслана отбросило в сторону на пять метров, не меньше. Но и старухе пришлось несладко. Режущая кромка лезвия, соприкоснувшись с шеей Руслана, как бы поперхнулась, оскорбленный металл полузарычал-полумяукнул, и с силой, равной силе удара, рванул обратно, вследствие чего старушка прокрутила довольно нелепое фуэте, не удержалась на ногах и упала.
Вскочили оба одновременно.
Старуха уже спрятала оружие, но утробно мурлыкала, и звук был угрожающий. Руслан же стоял прямо, но внутри, на уровне даже не анатомическом, а ментальном, он являл собою пращу, готовую метнуть камень. Он даже оскалил свои новые белые зубы, как бы предупреждая бабушку: укушу!
Он понял, что старуха – это смерть. Точнее, персонификация смерти. А смерть поняла, что Руслан – не ее добыча. И ушла, поскрипывая валенками по мягкому сухому снегу.
А Руслан привел в порядок собственную могилу, на которую из-за морозов в эти два дня так никто и не пришел, и отправился обратно в свой подвал.
Со временем, когда первого уральского президента сменил питерский исполняющий обязанности, Руслан стал выходить из подвала в люди. Он снял и заложил в ломбарде свою золотую печатку, и на эти деньги купил себе пудру, приоделся, устроился на работу сторожем. Он очень оброс, поседел, и стал похож на цыгана. Отсутствие документов работодателей не смущало. Впрочем, в феврале все изменилось.
Уже весной, перед днем своего рождения, Руслан гулял по кладбищу. Гулял он вообще подолгу, практически с утра до вечера. Что ему, мертвенькому? Пить-есть организм не просит, ноги не устают. Бродит себе Руслик по кладбищу, мародеров пугает, которых в последнее время развелось уж очень много.
И вот в эту прогулку он набрел на чем-то знакомую могилку. Невзрачный обелиск представлял из себя давно проржавевшую жестяную коробку, которая когда-то была выкрашена белой нитрокраской. Покраску давно не подновляли, и коробка уже давно сгнила. Надпись, выгравированная на табличке из нержавейки, была покрыта ледяной корочкой, но что это была за надпись, Руслик прекрасно знал.
«Ирочка Ибрагимова. 12/V 81 г. – 25/X 84 г.»
Здесь лежала сестра-близнец Регины.
Девочка родилась с зубами.
Это единственное, что сейчас помнил Руслик с тех пор, как дочки появились на свет. Почему его дочь Ирина умерла, Руслан вспомнить не мог. Он все начисто забыл о втором ребенке. Да, наверное, и вдова его сейчас ни о чем не помнила.
А Регина, милая, услужливая Регина, помнила ли она? Вряд ли, ведь ей было тогда три года.
Единственное, что помнил Руслан, что одна из девочек родилась с зубами.
Кажется, именно Регина и родилась.
Вообще, в роду Ибрагимовых практически все дети рождались с зубами. Генетически ли это было обусловлено, или, опять же, метафизические поля какие-то вокруг неродовитых и небогатых азербайджанцев генерировались? – никто из нас знать не может. Зубастые и зубастые, горло ведь они этими зубами никому не перегрызли, правда?
Но зубастой из двух девчонок оказалась на самом деле Ирка. Нет, верхние резцы при рождении были обнаружены у Регины, все правильно. Но кусалась и в прямом, и в переносном смысле только Ирка.
То, что Ирина кусалась, всплыло в голове потому, что мимо Руслана, пока тот разглядывал надгробие, прошла смерть. А явление смерти точно сцепилось в сознании покойника с предшествовавшей их первой встрече зубной болью.
Старуха была в той же голубой свалявшейся шубе искусственного меха. Руслан окликнул ее.
– Старая, куда?
Смерть обернулась.
– А, это ты, – ласково ответила бабка, узнавая Руслана скорее по неявленным признакам, чем по видимым, ибо вот уже скоро месяц прошел, как Руслан изменил внешность. – Да вот……
Персонификация смерти не могла ответить Руслику, куда она идет. Старуха была даже не функционером, она сама была ходячей функцией. Ни один живой человек не мог ее увидеть, кому же давать отчет в своем действии? А это странное существо, так похожее на человека, но человеком не являющееся, сильно выбивалось из системы, в которой существовала смерть. И если в первую их встречу старуха не восприняла его способность контактировать с ней всерьез, то сейчас ей срочно пришлось идентифицировать себя и свои действия. И она не смогла это сделать.
– Что молчишь? – после долгого молчания обратился к смерти мертвец.
– Я…… – смерть в растерянности разглядывала Руслана. – Я……
И она вновь ушла прочь, ибо задача, поставленная Русланом, была заведомо невыполнима.
Руслан же продолжал стоять рядом с проржавевшей насквозь жестянкой и удивлялся, почему же он ничего не помнит, кроме всплывших случайно в его голове фактиков. Впрочем, пасмурное мартовское небо вдруг раскисло, и на Зарю пролился первый этой весной дождь, а так как мокнуть Руслан не хотел, он раскрыл зонт и пошел домой.
С недавних пор (а именно – с февраля) Руслик заметил, что влага разрушающе действует на его организм. Весна в Зарю пришла в этом году рано, в феврале. С первой оттепелью в подвал начала просачиваться вода, и как-то днем Руслан увидел, что кожа его начала распухать и синеть. Первые два дня, пока он еще не придумал, как бороться с сыростью, превратили его кожу в сплошное трупное пятно, которое к тому же начало еще и подгнивать в паху, под мышками и на ступнях.
Идея прекратить гниение пришла внезапно, когда он услышал в толпе слово «шашлык».
Вечером того великого дня, когда гниение было приостановлено, Руслан набил свое жилище дровами. Он собирал по всему городу деревянные ящики, ветки, брошенный пиломатериал и прочую древесину, и когда около девяти часов вечера подвал стал похож на печную топку, Руслан сбегал в магазин и купил тридцать бутылок уксусной эссенции и несколько пачек соли.
Ровно в полночь внутренности подвала заполыхали.
Сначала, пока из люка вверх бил почти двухметровый столб пламени, Руслик, раздевшийся догола, натирался раствором соли в уксусе, натирался тщательно, и раствор медленно, но верно проникал в мертвые ткани.
При этом Руслик пил этот же раствор и делал внутримышечные инъекции найденным на помойке большим шприцем, и он был буквально весь пропитан уксусом и солью.
Когда же из подвала повалил густой пахучий дым, Руслик прыгнул прямо вниз, разгреб угли и стоял в этом адском жару.
Из Руслика после этой адской бани вытек весь жир. Он жутко изменился: вся растительность истлела на теле и голове истлела вместе с корнями, кожа от жара стянулась и покоричневела, из полноватого мужчины Руслик превратился в тощего сухого старика, под кожей которого ясно читалась каждая мышца.
Мясо мертвеца прокоптилось и стало жестким, так что в движениях Руслан стал более скуп.
Нечего было и говорить, чтобы возвращаться на прежнее место работы, там бы Руслика сейчас ни за что не узнали.
Выйдя из подвала, Руслан отчистил себя от сажи и копоти тем же раствором, оделся и направился легализовывать свое существование.
Подвал опустел, казалось, навсегда.
Зульфия с Вадимом, своим новым мужем, а точнее, даже не с мужем, а сожителем, ждали возвращения дедушки. Дедушка каждый день ходил на могилу своего внука, Руслана, и возвращался домой молчаливый. Типичный аксакал, хотя есть ли у азербайджанцев институт аксакальства, или нет, ни Зульфия, ни Вадим не знали.
Дедушка объявился в Заре в конце февраля, с полосатым баулом на плече, в шапке-ушанке, валенках и новом пальто синего цвета. Странный дедушка с абсолютно гладкой кожей, без морщин. Коричневая кожа обтягивала его так плотно, что казалось, она сейчас лопнет.
Вадим, открывший тогда дверь на требовательный стук (дед принципиально не пользовался звонком), слегка оторопел.
– Где Зульфия? – практически без акцента поинтересовался старик.
Опомнившись, Вадим перешел в наступление.
– А ты кто такой, дед? – спросил он у старика. – Зачем тебе Зульфия?
– А ты, значит, вместо Руслана сейчас хозяином, – понял старик вслух и вошел в квартиру, оттирая в коридор Вадима, который был в полтора раза крупней гостя. – А я дед Руслана, Агабала Рагим-оглы.
И Вадим сдался и позвал Зулю. Нельзя сказать, что она очень обрадовалась визиту нежданного дедушки, но ничего против не сказала, надеясь, что он скоро уедет.
Однако вот уже почти месяц дед не уезжал. И не то чтобы он объедал вдову с ее сожителем. Нет, ел гость крайне мало и в пище был непритязателен. И дома у них он только ночевал, а сам все время проводил на кладбище.
Но слышать ночью, как он ворочается, и знать, что он не спит – у старика была бессонница, – любовники уже не могли. Сама по себе интимная жизнь переставала радовать из-за присутствия деда. А о том, что от старика постоянно несет уксусом, вообще лучше было не говорить, потому что у Зули тут же начинался нервный тик.
Дедушка явился домой немного раньше обычного, видимо, из-за дождя. И с самого порога Зуля сказала ему:
– Дедушка Агабала, нам нужно поговорить.
Агабала Рагим-оглы согласно что-то прохрипел, разделся и вошел в гостиную. И спросил уже сам:
– Зульфия, у вас с Русланом, кроме Регины, не было еще девочки Ирины?
Вопрос поверг Зулю в настоящий шок.
– Почему вы спрашиваете? – спросила она, когда оцепенение прошло. – Вы же знаете, что она умерла.
– Я не знал, – как бы извиняясь, ответил Агабала, – я сегодня по кладбищу ходил, на могилу случайно наткнулся……
Зуля опомнилась. Действительно, что мог знать старик, всю жизнь проведший где-то в горах, о смерти внука, по его словам, узнавший об этом совершенно случайно, когда его невестка Роза, пожилая грузная женщина из русских, приехала к нему в аул (или кишлак?) и поведала о случившемся. Он ведь даже не знал, сколько у него правнуков, потому что никто из его детей и внуков к нему в горы и не приезжал никогда, а большинство внуков и в глаза-то деда не видели, один только Руслан.
– Она умерла, дедушка, очень давно, – севшим голосом сказала Зульфия. – Мы уже забыли про нее.
– Даже на могилу не ходите, – покачал головой дед.
Разговор с дедом сорвался. Зульфия покачала головой и собиралась выйти из большой комнаты, когда дед попросил показать фотографии с Ириной.
– Их нет, – сухо отрезала Зуля. – Мы с Русланом не могли видеть ее на фотографиях живой и знать, что она умерла, мы выбросили их все до одной.
– Как она умерла? – не унимался дед.
– Не знаю! – закричала Зуля. – Что ты пристал, старик, я не знаю, как она умерла, не помню, это был несчастный случай!
Вадим на цыпочках покинул поле битвы.
Зуля действительно не знала, как все произошло, потому что в тот роковой день задержалась на работе, точнее – на партсобрании.
Когда она вернулась домой, там уже была милиция, врачи, Руслан горько плакал, Регинка вообще заливалась, и она поняла, что случилось непоправимое.
Так оно, впрочем, и было.
Регина готовилась к замужеству.
По идее свадьба должна была состояться в январе, но она сорвалась, потому что в декабре умер папа, а пока сорок дней после смерти не пройдет – свадьбу играть нельзя.
В феврале свадьба выпадала на Кривого Касьяна, тоже плохая примета, поэтому все торжества перенесли на конец марта.
Беременность Регины уже стала заметна невооруженным взглядом, и сейчас Регина с подружками своей будущей свекрови пытались скроить свадебное платье таким образом, чтобы живот был незаметен. Платье должно было быть с высокой, почти под самым лифом, талией и конусообразным корсетом. Выкройки были сделаны, и Регину отправили домой, отдыхать.
Жила Регина уже с Виталиком, в отдельной квартире, однако в этот день решила сходить к маме, посидеть, попить чаю (пусть жидкости ей велели пить поменьше)…… О нежданном прадедушке она совсем не думала, потому что ни разу не заставала его дома, он целыми днями был на кладбище. О наличии прадеда в квартире свидетельствовал лишь острый уксусный запах, на который мама без конца сетовала. Да и не волновал прадед воображение Регины.
Папа, так внезапно и глупо погибший, и без того доставил ей немало хлопот, однако скрытая неприязнь к нему проистекала не из-за этого несчастного и досадного случая. Пожалуй, что Регина сама не до конца понимала, что ей так не нравилось в папе (да и в маме, пожалуй, тоже). Затаенное недовольство родителями, казалось, преследовало ее всю жизнь, и только недавно, после знакомства с Виталиком, она стала давать себе в этом отчет.
Любила ли она Виталика? Пожалуй, что это было для нее не важно. Регина вышла вместе с ним, точнее – под его прикрытием, из долгой осады. То, что она в осаде родительской опеки, Регина даже не сомневалась.
Регина совершенно свободно переспала с Виталиком, легко и просто забеременела, так же свободно согласилась выйти за него замуж, но Виталик даже не подозревал, что он всего лишь щит.
По крайней мере, так думала Регина.
Прадед внезапно оказался дома. Мама плакала у себя в комнате, а ее Вадим куда-то исчез.
– Регина? – спросил Рагим-оглы, когда Регина вошла в квартиру, открыв своим ключом замок.
– А вы – дедушка, – скорее уточнила, чем спросила правнучка.
Агабала смиренно кивнул.
– Что с мамой? – спросила Регина, на что прадед пожал плечами.
Регина, так и не раздевшись, прошла в комнату матери.
Зульфия сидела на разобранной кровати и жалобно хныкала. Домашний халат был весь в маленьких влажных потеках – слез было, видимо, немало.
– Мама, что произошло? – вид мамы действительно крайне обеспокоил Регину. – Вадим тебя обидел?
Мама взяла платок и дрожащими руками вытерла слезы. Красные припухшие глаза немножко дико посмотрели на дочь, как бы узнавая и соотнося внешний вид Регины с какими-то данными в голове.
– Ты давно пришла? – срывающимся голосом спросила мама.
– Только что, – ответила Регина. – Что случилось?
– Так…… – Зульфия начала брать себя в руки. – Мелочи жизни…… Ты надолго?
– Тебя Вадим обидел?
– Нет, – мама помотала головой, – с чего ты взяла……
Она встала, поправила халат и твердым шагом направилась в гостиную, где сидел прадед.
– Дедушка, я хотела у вас спросить, сколько вы будете у нас еще гостить, – обратилась к Агабале Зульфия.
– Помирать я приехал…… – легко и без заминок ответил дед. – С внуком рядом хочу чтоб похоронили.
– Да? – удивилась Зульфия. – А кладбище азербайджанское вы не желали бы здесь организовать?
– Что? – не понял Рагим-оглы.
– То, что мне надоело, – стала впечатывать слова в лоб дедушке Зуля. – У меня из-за вас личной жизни уже никакой нету! Я с мужиком своим уже полмесяца не спала нормально, все ваши скрипы слушала, как бы дедуля не преставился. Мало мне мужа, что по пьянке копыта отбросил, мне еще и деда его хоронить. Я дочку замуж нормально выдать не могу из-за похорон этих! А тут вы еще и про вторую девочку спрашиваете……
– Про какую девочку? – удивилась Регина.
– Про сестру твою, близняшку, Ирочку.
– Какую сестру? Мама, ты что несешь?! – уже испугалась Регина.
– Про такую, которая в три года в ванне утонула, вот про какую! – вконец сорвавшись на истерику, проорала мама и вновь умчалась в свою комнату, откуда послышались тяжкие глухие всхлипы.
– Охренеть…… – произнесла Регина и села на диван, рядом с прадедом.
– А ты не знала? – поинтересовался Агабала.
Зульфия тогда, как спички по столу, расшвыряла врачей и милиционеров и ворвалась в ванную комнату, где щелкал фотоаппаратом какой-то мужчина. На том краю ванны, что касался стены, виднелось кровавое пятно, капельки от которого уже успели чуть подсохнуть. С диким криком Зуля бросилась в большую комнату. Пухленькое голенькое тельце маленькой Ирочки тихо покоилось на тахте.
…Ирина оставалась в ванной, когда Руслан вынул из воды Регинку, завернул ее в полотенце и понес в комнату, чтобы вытереть и быстро переодеть.
Девчонки могли уже сами купаться, и поэтому и Руслан, и Зульфия спокойно могли оставить их в воде на несколько минут без присмотра. Особенно плюхаться в воде любила Ирка, поэтому очередность доставания их из ванной возникла как бы сама собой – пока Регину сушат и одевают, Ирина продолжает купаться.
Но в этот раз Ирина пыталась вылезти из воды самостоятельно, поскользнулась – и ударилась о край ванны головой, в результате чего потеряла сознание и, упав в воду, не смогла встать. Когда через пять минут замешкавшийся с Региной Руслан вошел в ванную, все было кончено…
Она надавала мужу пощечин, она кричала, дико и истово билась над телом Ирины… Та уже начинала коченеть.
Все Иркины фото были выброшены в мусорное ведро. Сама память о ней была вытравлена совместными усилиями Зули и Руслана.
– Не знала…… – сказала Регина. – Я забыла.
– Вот и я забыл, – прошептал Руслан, глядя на свою дочь.
Да, живот у нее уже появился. Пигментные пятна на лице она очень старательно скрывала косметикой, но от взгляда отца они не ускользнули.
– Когда будешь рожать?
– Что? – не поняла предыдущей фразы Регина.
– Рожать когда будешь, спрашиваю, – пояснил Руслан.
– Нет, я…… Что вы забыли? – с дрожью спросила Регина.
Руслан задумался.
– Что я забыл? – спросил он у правнучки.
– Вы сказали, что вы тоже что-то забыли.
– Не помню, – признался Руслан. – Устал я.
– Папа? – напрямую спросила Регина.
Регина была очень послушным ребенком. Она с рождения была довольно покладистой, а после смерти Ирины стала совсем золото.
Конечно, случалось и ей капризничать и привередничать, но стоило кому-то из родителей обратиться к ней построже, и она тут же сдавалась и принимала решения старших за свои собственные.
Однажды, под Новый год, в дверь Ибрагимовых постучали. Регина, которой было семь лет, подбежала к двери и заглянула в глазок. Тот был каким-то запотевшим, но с работы должен был вернуться папа, и Регина смело открыла дверь.
Это был не папа.
Это был Дед Мороз.
Он шумно протопал в гостиную, перед этим басом сказав «Здравствуй, девочка», и посреди комнаты, представ изумленному взору мамы, грохнул об пол мешок.
Он принес разных подарков, порадовался хорошим отметкам и стишкам, потом вдруг засобирался, облапил Регину, пожалел, что папы нет дома, и вышел вон.
Только у порога, когда он закрывал дверь, Регина почему-то спросила:
– Папа?
– Нет, Дед Мороз, – оглянулся непонятный старик и поспешно уединился в бывшей Регининой комнате.
Регина, все еще не веря себе, направилась следом за прадедом и вошла в бывшую свою комнату.
Все в комнате было как всегда при Регине, только уксусный запах шибал прямо в нос. Дед поспешно собирал баул.
Регина прикрыла за собой дверь и вновь спросила:
– Папа, это ты?
Старик был очень быстр. Он пулей летал по комнате, не зная, что делать, но при словах Регины остановился.
– А ты поняла? – спросил он.
Регине стало плохо.
Она сама видела, как папу укладывали в гроб. Он сама присутствовала, когда его начинали засыпать землей. Выходит, не засыпали до конца? Но ведь могила же есть!
– Ты разве не..? – казалось, сейчас Регина упадет в обморок.
– Я умер, Регина. Меня закопали. Что еще ты хочешь знать? – Руслик отвечал коротко и жестко, как, впрочем, всегда отвечал на досаждающие вопросы.
В этот момент кто-то заглянул в окно. Тень упала на пол, и Руслик машинально оглянулся.
Это была смерть. Только она могла заглянуть в окно четвертого этажа. Регина не видела ее по двум причинам. Первой была незримость смерти. Второй причиной был обморок, который-таки приключился с дочерью Руслана.
Смерть не зря заглянула в окно Ибрагимовых. У Регины через час случился выкидыш.
– Кыш, дура! – цыкнул на старуху Руслан, уложил начинавшую уже приходить в себя дочь на кровать и быстро покинул квартиру, крикнув своей вдове:
– Зуля, Регинке плохо.
Вот так Руслан покинул свой дом окончательно. Он выскочил из подъезда под все еще льющий мартовский дождичек и затерялся где-то в городе, где его никто уже не знал и не помнил.
Но это еще не вся история ожившего мертвеца.
Руслик вернулся в свой подвал, но тут оказалось, что там уже появились новые квартиранты, бомжи.
Бомжей как таковых в Заре было немного, и все они проживали в древнем уральском городке как бы транзитом. Как правило, это были хронические алкоголики, которые в свое время попадали в печально известные западноувальские исправительно-трудовые учреждения за совершенные когда-то в состоянии алкогольного опьянения тяжкие преступления, чаще всего – убийства. Откинувшись с кичи, бывшие зэки не шибко рвались домой и добирались до места жительства поэтапно, задерживаясь в каждом городке не меньше, чем на месяцок, то ли подработать, то ли еще зачем, это не так важно.
Подземные коммуникации Зари не отвечали требованиям СанПиН, однако бомжи не селились там совсем по другой причине. Часто трубы прорывало в самых неожиданных местах, а проснуться однажды сваренным в крутом кипятке никому из бомжей, очень любящих свою непутевую жизнь, не хотелось.
Тем двоим, что оккупировали жилье Руслика, повезло. Маленький пожар, устроенный Русликом в феврале, подсушил подвал церкви, и эти двое, наткнувшиеся на подвал по воле случая, удирая от справедливой кары, обустроили жилище очень даже недурно.
Родя и Мирон, мужички лет сорока, освободившиеся два месяца назад, промышляли металлургией. В смысле, снабжали пункты по приему металлолома нержавеющей сталью. Железа в Заре было много, подотчетного и неподотчетного. Нержавейка шла по двадцать рублей за кило, а некоторые обелиски на кладбищах весили ого-го сколько! Например, в феврале друзьям удалось своротить здоровенную дуру, вмурованную в бетон, и дюжим ребяткам Роде и Мирону, разобравшим этот обелиск на несколько листов, из которых он был сварен, отстегнули не больше не меньше, а ровно тысячу рубликов. А сколько всяких железяк еще валяется без присмотра!
Дед, свалившийся на их головы мартовским вечерком, вовсе не входил в их планы.
– Чего, мужики, живете? – спросил старик, спускаясь вниз по крепкой деревянной лестнице.
– Это чё еще за хрен с горы…… – пробормотал Мирон, протягивая руку за ножом.
Родя остановил его:
– А вдруг менты?
Старикан услышал слова Родиона и спустившись успокоил:
– Да ладно, мужики, нет там ментов. Просто я здесь пару месяцев зимой кантовался.
Недоверчивый Мирон, которого на самом деле звали Станислав Миронов, вылез на поверхность, огляделся, обошел церковь несколько раз – и ничего подозрительного не обнаружил.
– Вот что, дед, – сказал он по возвращении назад. – Нам тут и вдвоем тесно, так что давай-ка, иди, поищи другое место переночевать. А то мы и помочь можем.
Вместо ответа старик очень быстро, приятели даже не поняли, как это получилось, взял нож, который лежал на импровизированном столике в пяти метрах от деда.
– Фокус хотите? – спросил гость и двумя пальцами легко, будто спичку, сломал трехмиллиметровой толщины лезвие.
Если бы старик пукнул золотым дождем, это произвело бы меньший эффект. Для ребят, привыкших решать вопросы силой кулака, такого фокуса было более чем достаточно. Через минуту Родя и Мирон покинули помещение и вообще исчезли из поля нашего зрения.
Все потекло как прежде. Конечно, не в прямом смысле слова, ибо в подвале усилиями прежних временных постояльцев было сухо и вполне уютно. Для покойника по крайней мере. Просто жизнь…… точнее, нежизнь вернулась на круги своя.
Всю ночь Руслан промучился зубной болью.
Зубы мучили его с того времени, как он воскрес, почти каждую ночь. Он уже свыкся с недугом и не выламывал их подручными средствами: через день-два они выпадали сами, сменяясь новыми, такими же здоровыми и белыми, как предыдущие.
Утром он сплюнул на холодный каменный пол внушительную кучу белых косточек, ощупал языком новые легионы и вышел на улицу.
Было уже больше десяти утра. Заря шумела, но это был шум, не воспринимаемый органами чувств горожанина, так что в Заре царила полная тишина. Был воскресный день, начинала цвести верба, что случалось в марте крайне редко.
Грачи вразнобой топтались на недавно появившихся могилах: вовсю шел високосный год, недостатка в покойниках не ощущалось, свежевскопанная земля так и кишела червями.
Руслан бесцельно шатался по кладбищу, разглядывал вновь появившиеся обелиски из мрамора и мраморной крошки, отмечая, что никого из знакомых здесь нет, и вдруг увидел Зулю, идущую меж холмиками к выходу.
Она была не на его могиле, это Руслан знал точно. Зуля обошла это место метров за двадцать, она шла к выходу, и тут мертвец понял, что она ходила к Ирке. И сам направился туда.
Да, Зуля была именно здесь. Жестяная коробка обелиска была в прежнем состоянии, но на могилке лежали свежие цветы, две вафельки с шоколадной начинкой и какая-то игрушка.
Ирка с ревом выпрашивала игрушки. Она билась головой о прилавок, она поднимала на уши весь магазин, но хотела всегда слишком дорогие – какие-то машинки на батарейках, безумно красивых кукол3 , которые были с нее ростом, – поэтому Зуля или Руслан выволакивали ее из магазина силой.
Да и вообще она все с ревом выпрашивала. Пьет кто-нибудь чай, ест ли суп, или яблоко, Ирка требовала именно этот чай, этот суп или это яблоко, хотя у самой было то же самое, даже лучше. Был случай, когда они сидели за столом и ели хурму, присланную Руслану из Баку родными. Регинка просто влезла в огромную спелую мякоть не вяжущей уже рот хурмы всей мордочкой, а Ирка, едва надкусив свою, стала требовать хурму Руслана.
Сначала Зуля и Руслан просто пытались уговорить дочь, но та уже начала реветь:
– Дай! Твою хочу! Дай хурму! Твою! Дай!
И тогда Руслан дал. Он схватил свою хурму и пусть не изо всех сил, но достаточно сильно для ребенка начал пихать свой фрукт испугавшейся Иринке в рот. При этом он почти шипел, а точнее, с полусжатыми зубами очень зло и страшно говорил дочери:
– На, ешь! Ешь, кому говорят!
Иринка уже мотала головой, оранжево-коричневый сок лился ей на лицо и шею, и кричала она уже не из вредности, а от страха:
– Нет! Не буду!
– Нет, будешь! – давил Руслан. – Ты у меня сейчас все съешь!
Зуля прикрикнула на Руслана, и он остыл, хотя обида все еще кипела в нем и требовала выхода.
Этот случай не был беспрецедентным. Часто и Зуля, и Руслан именно так воспитывали Ирку в минуты ее закидонов. Хотя иногда она и добивалась своего.
Руслан резко обернулся. Черный платок на голове Зули последний раз мелькнул среди стволов деревьев и исчез. Рядом стояла старуха в шубе.
На этот раз разговора, даже самого короткого, не вышло. Руслан и смерть разошлись в разные стороны, не сказав друг другу ни слова.
Руслан долго еще ходил по кладбищу, потом вернулся в подвал и заснул.
Несколько суток прошли в тусклом мареве зубной боли и совершенной апатии. Наконец Руслик пришел к выводу, что пора и помирать. В смысле, прекращать с телесным существованием. Самым надежным и верным способом был уже однажды изобретенный им метод термической обработки, и вот уже через день после принятого решения подвал вновь наполнился дровами до отказа, Руслан обильно полил их слитым из какого-то автомобиля бензином и бросил спичку в люк.
Вновь пламя с ревом взметнулось вверх, напугав до смерти воробьев и ворон, ютившихся в узких нишах церковных стен. И Руслик вошел в огненный столб.
Но он не горел. Тело мертвеца находилось в самом пекле, однако сгорела только его одежда, а сам Руслик оставался целым и невредимым.
Он вылез из пылающего подвала, голый и злой. Небо уже было не черным, как когда-то в декабре, оно светилось серой пасмурной дымкой. Пока огонь горел, Руслик увидел мелькнувшую тень – смерть шаталась где-то неподалеку. И он припустил за ней.
Нагнал он бабку у чьей-то свежей могилы, метрах в трехстах от церкви. Церковь красиво и таинственно светилась оранжевым в темноте, исполосованная силуэтами тополей и ракит, и вдруг Руслан понял, что огонь в его подвале гореть не может, потому что нет тяги.
Но пламя чуть слышно гудело и выглядывало в окна храма, словно хотело выйти наружу, но боялось темноты, и Руслан, позабыв на время, зачем бежал, с робким удивлением смотрел на эту красоту.
– Костер жжешь? – спросила старуха у Руслика.
– Я хочу умереть…… – заявил покойник так, словно требовал возвращения долга.
Смерть посмотрела на голого мертвеца и сказала:
– Ты мертвый.
– Знаю! – досадливо скрипнул уже выросшими зубами Руслан. – Я хочу по-настоящему. Чтоб так…… как в гробу лежат……
Старуха слушала и не понимала, чего хочет мертвец.
– Но я жил! – орал на нее Руслик. – А потом помер! А потом снова ожил……
– Ты не умирал, – ответила старуха, – ты родился мертвым.
Неспешное шлепанье валенок по грязи еще долго стояло над кладбищем, а Руслан все стоял и обдумывал слова смерти.
Потом оказалось, что он нагнал смерть у могилы дочери.
Неудивительно, что он принял ее за свежую. Могила за эти несколько суток изменилась. Это был уже невысокий обелиск с теми же данными, но выполненный из мраморной крошки, а холмик окружал маленький цементный бордюр. Одним ударом кулака Руслан своротил обелиск наземь.
На обелиске помимо имени и дат рождения и смерти была фотография Ирки.
Руслан отлично помнил эту фотографию. Ирку с Региной в день рождения повели в фотоателье, запечатлеться. И там, когда Ирка уже приготовилась заорать и потребовать какую-то игрушку, Зуля подарила ей и Регине по красивой импортной куколке Злате. Счастью девчонок не было предела, они так хохотали и радовались, что снимок получился замечательный.
Видимо, в архиве ателье сохранились негативы за май восемьдесят четвертого года.
Одежду Руслан снял со свежезакопанного покойника. При силе и ловкости Руслика раскопать и снова похоронить усопшего было делом плевым, не больше часа, и, хотя одежда была чуть великовата, выглядел Руслан в целом довольно респектабельно, только без ботинок, босиком.
На следующий день покойник вновь увидел свою вдову. На этот раз с ней была его дочь. Уже без живота. Они стояли над сломанным обелиском с беспомощно опущенными руками. На обеих женщинах были черные платки, и те несчастье и скорбь, что воцарились на их лицах, были неподдельными. Руслан неслышно подходил ближе.
Первой его заметила Регина, и глаза ее широко распахнулись, полные ужаса и… ненависти что ли? Руслик расценил это как брезгливость и досаду.
Когда вдова сама увидела своего покойного мужа, она пошатнулась и чуть не упала на обелиск.
– Привет, – сказал Руслик.
Он мог и убежать.
Первым его желанием было убежать, потому что вновь заныли зубы, заболели так же, как и в первый раз, в день похорон. Но он стоял.
– Почему ты здесь? – спросила Зуля.
Сам не зная почему, Руслан ответил:
– Я родился мертвым.
Но Зуля спрашивала не об этом.
– Зачем ты пришел? Ты сломал могилу, что тебе еще надо?
Она сама была виновата.
– Она не ломалась, – после долгого молчания сказал Руслик, и зубы просто взорвались болью.
– Кто? – спросила Регина.
Зубы ручейком посыпались изо рта мертвеца. Женщины вскрикнули, но с места не двигались. Следующие ряды столь же стремительно покинули полость рта, как и появились в ней.
Она не ломалась.
– Она сама виновата……
Поток крупных белых зерен хлынул широкой рекой и уже не переставая хлестал из покойника. Зуля и Регина с ужасом смотрели на бьющегося в конвульсиях смуглого старика в черном костюме с чужого плеча, босого……
Это не была месть. Неосторожное убийство, может быть.
Руслан много раз жалел, что поступил именно так, что не смог сдержаться, его не раз грызла совесть, и он жадно смолил на балконе одну сигарету за другой. Но ему повезло, что его никто не заподозрил, и он не мог не воспользоваться этим случаем.
…Купание закончилось около девяти. Зуля еще не вернулась с партсобрания (на носу было седьмое ноября), Руслан купал девчонок в этот день один.
– Ну, вот и покупались, – сказал Руслан дочкам, – теперь пора идти пить молочко – и спать.
– Да? – уточнила Регина.
Она всегда все уточняла, в отличие от сестры, которая тут же начинала скандалить, даже если повода не было.
(Да они вообще во многом были с Иркой антиподами.
Хоть Ирка и Регинка были близняшками, Регинка ходить начала гораздо быстрее. Но при этом она молчала, как рыба об лед, и кроме «ма», «ба» и «па» говорить ничего не умела, да, по-видимому, и не хотела. Ирка же, наоборот, болтать начала уже в девять месяцев: вместе с первыми зубами, почему-то полезшими очень поздно, из нее полезли еще и «бабка», «брага», «очки» и «мульти». Но передвигалась она ползком вплоть до полутора лет (именно после ее первой самостоятельной прогулки пешкодралом от кухни до тахты в гостиной Эльмира Рамилевна, теща Руслана, приехавшая к ним жить после рождения девчонок, с чувством выполненного долга собрала манатки, поцеловала всех Ибрагимовых и уехала в Уфу). И темпераменты их были совершенно различны. Регинка могла часами слоняться по квартире, находила себе какие-то непонятные дела и функционировала совершенно автономно. И ела, что дают, практически по часам. Зуля просто нарадоваться на Регинку не могла, да и Руслану было приятно, что девочка такая независимая и серьезная.
Ирка ставила на уши всю квартиру. Она была гиперактивной, делать что-либо тихо и самостоятельно ей не хотелось и не моглось в принципе, она привлекала к своим занятиям сразу всех, и не дай бог кто-то оставался в стороне… это была третья мировая война, а не ребенок.
Педагогические сложности и нюансы засосали Руслана, мечтавшего о примерных детях (ведь он действительно был примерным ребенком, он не доставлял родителям ровно никаких хлопот!). Он смотрел по телевизору все педагогические передачи, слушал друзей, которые имели уже опыт воспитания подрастающего поколения, и в конце концов пришел к выводу, неутешительному, но поучительному, согласно которому суть воспитания сводится к ломке характера. И даже не характера, а норова, потому что «все они еще дикошарые», как совершенно справедливо полагал его друг Валера, сам воспитывавший трех оболтусов…)
Ирка ничего уточнять не стала. Она стукнула кулачками по воде, подняв столб брызг, и закричала:
– Нет! Купаться! Купаться хочу! А!!!
Руслан сгреб ее личико в ладонь и легонько толкнул. Ирка ударилась головой о край ванны и рассекла кожу, после чего завопила еще громче.
– Купаться ты хочешь? – свирепым шепотом цедил Руслан, окуная Ирку в воду. – Купайся! Купайся, говорю! Купайся!
Он ее утопил. Он осознал это, когда уже было поздно, когда Ирка не сопротивлялась, не кусалась (она всегда очень больно, хотя и не до крови, кусала все семейство по очереди), не пускала пузыри. Тут же, в воде, рядом с мертвой уже Иркой, сидела притихшая Регинка и смотрела на Руслана.
– Пусть она купается, Региночка, – мгновенно севшим голосом сказал Руслан, выхватил дочь из порозовевшей уже воды и унес в спальню, где мгновенно вытер ее махровым полотенцем и быстренько переодел. С тем же полотенцем он вновь вошел в ванну, вынул из воды мертвое тело, завернул в полотенце, отнес в гостиную на тахту, затем опять вошел в ванну и громко и страшно заорал:
– Ирка! Ирочка!
После чего несколько раз громко протопал по квартире до спальни и обратно, громко стеная (Регина тут же басовито заревела), и наконец позвонил в «скорую».
Милицию вызвали уже потом.
На счастье Руслика, его громкие вопли были слышны соседям, а совершенно резонное изъятие мертвого тела из ванны для проведения искусственного дыхания (он и вправду делал ей искусственное дыхание до приезда врачей) не вызвало никаких подозрений. Сама по себе сняла подозрения в убийстве, даже непредумышленном, информация о порядке купания девочек.
Несчастный случай, заключили и врачи, и милиция.
Мама держалась за сердце, Руслик скрипел на земле и без конца обвинял кого-то.
– Помогите! – закричала Регина. – Пожалуйста, помогите!
– Она не ломалась…… – захлебываясь зубами, сипел мертвец, и горка зубов постепенно росла рядом с ним, ссыпаясь на могилу Ирины. – Она не ломалась.
На зов Регины уже бежали люди, кто-то из них был даже врачом, а Руслан…… Руслан…… Руслан……
Грунт действительно мерно двигался. Если бы спутники могли фиксировать подземное движение, они давно бы передали на Землю сигнал о том, что странные подземные потоки стягиваются в одно прекрасное место. Но и спутники не могли бы разобраться, что несут эти потоки.
Почва несла незнамо куда гробы. Они подразделялись на главные и второстепенные течения, распределенные и регулируемые мудрой землей, их подземные ручейки и реки медленно, но неумолимо равномерно текли, баюкая своих мертвецов.
Руслик спал и видел сон, и гнил в одном из этих гробов, и все его зубы были на месте.
Никто не помнит, что у него было две дочки.