Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2018
Алексей Упшинский —
родился в 1984 г. в подмосковном Щелково, окончил Литературный институт им.
А.М. Горького, работает в звуковом журнале Всероссийского общества слепых
«Диалог» заместителем главного редактора. В «Урале» печатается впервые.
Немного вредных
привычек
Я шел по проспекту и думал о всякой ерунде.
Мне надо было скоротать время до встречи с Элей. Поэтому я зашел в мажорный магазин, где было тепло и сухо. Там я увидел свое отражение в витрине с манекенами, одетыми в дорогие вещи. Отражение было какое-то сиротливое, словно спившийся старый негр, так и не узнавший, что рабство давно отменили. Я даже почувствовал, что значит, когда говорят про ком в горле. А пластмассовый мачо улыбался, и от этого было еще более тошно. Хотелось взять его за ноги и разнести эту витрину ко всем чертям. Сам не знаю почему. Вовсе не из зависти к богатству. Я надеюсь.
Я немного погрелся и спустился в переход.
В метро рядом со мной стояли две девушки и парень. Парень был в роговых очках и длинном шарфе, небрежно намотанном поверх пальто. Они беседовали о киноискусстве. Девушка так и говорила — киноискусство. Парень рассказывал, что сейчас они гонят концептуальщину, что-то между Линчем и Кустурицей. А он ищет нестандартные операторские решения. Мне захотелось дать ему в репу. Он меня совсем не раздражал и зависти тоже не вызывал. Но разбить ему очки все равно хотелось. Просто так.
На всякий случай я отошел от них.
На остановке я простоял минут пятнадцать. Думал, почему эти умники в длинных шарфах и мятых пальто такие одинаковые. Хотя каждый, наверное, считает себя уникальным. Оригинальной творческой личностью с большой буквы «О». Я купил себе сосиску в тесте, ужасно невкусную. Решил запихать ее в себя поскорее и капнул маслом на штанину. Пока я без особых успехов оттирал пятно какой-то бумажкой, оказавшейся в кармане, подошел автобус.
Вместо привычного «мерседеса» почему-то приехал ржавый «пазик». Мне кажется, он был давно списанный. Однако на маршрут вышел и именно тогда, когда мне так хотелось доехать с комфортом. Если к передвижению в общественном транспорте вообще применимо это слово. Автобус кряхтел, чихал, громыхал своими антикварными внутренностями, но доехал довольно быстро. Главное — доехал.
За окном начиналось что-то отдаленно напоминающее снегопад, и хотя в салоне было тепло, я поежился. Вспомнилось, как мы целой компанией поехали в институт, где один из друзей работал ночным сторожем. Сутки через трое, как обычно. У нас был целый пакет крепких напитков, и время мы провели хорошо. На улице стояла осень, необыкновенно теплая, и ночью мы выбирались на крышу и смотрели на Москву. Внизу неслись машины, где-то во дворах перекрикивались люди, и южный ветер тихо шелестел в листьях старого тополя прямо над нашими головами. Поэтому мы и не поняли, как же получилось, что, когда мы вышли в город с утра, шел снег. Более того, он лежал на земле уже довольно приличным слоем. В какой-то момент нам показалось, что мы просидели в институте месяц.
Сейчас, правда, снежок только намечался. И неожиданным он тоже не был. Холодные ветры дули уже неделю, а по небу весь день ползали тучи с белесыми краями.
Я вышел на пару остановок раньше назначенного места и закурил.
Я знаю, что сейчас модно бороться с вредными привычками, и поэтому специально описываю эти свои действия. Курение вызывает алкоголь и безалаберную романтику с инфантильным привкусом.
А мне просто хотелось пройтись и подумать о своем. И просто покурить.
Городу не было дела до меня, и я отвечал ему взаимностью.
Зато на мне были кеды, чем-то похожие на те, что я носил в семнадцать лет. Тогда я шатался по городу, и мне до всего было дело. Казалось, что город тоже искренне интересуется мной. В каждых глазах я находил какое-то обещание любви. Даже если его там не было, оставалась сама дорога. Идешь, идешь и идешь. Смотришь. Дышишь. Живешь.
В те времена, проснувшись, я смотрел в окно. Сейчас включаю компьютер.
С тихим ужасом я представил, что скоро тоже буду знать, где овощи стоят дешевле, чем на рынке. И буду советовать эти места своим друзьям при встрече.
Но тут я подумал, что компьютер я включаю не для того, чтобы посмотреть погоду или курс доллара. Или поиграть в очередного «Веселого фермера».
Я включаю его, как только вскочу с постели, чтобы написать письмо ей. И посмотреть, не пришло ли что-нибудь от нее. По крайней мере, я делал это еще недавно. Пока не сказал ей на днях, что это стало невыносимо. Мы общаемся на отвлеченные темы, а думаю я об одном. И она такая настоящая, такая красивая, но это тупик. Или бег по кругу. К тому же я все равно остался бы только с женой. Хотя и взгляд с поволокой, и серебро на длинных пальцах, и узкие джинсы, и прочие волшебные вещи. Да и ей я особенно не нужен. А может, и нет. Этот вопрос оказался не таким важным, каким был несколько лет назад.
В общем, я снова смотрю в окно, когда просыпаюсь.
И мои кеды на самом деле не очень-то похожи на те. Так, только расцветкой, и то немного.
Почему-то пришло в голову, что самое страшное — любить самого себя без ответа. Остальная неразделенность чувств казалась по сравнению с этим ерундой.
Мимо меня проносились машины, целый поток, не знаю, может, восемь рядов, а может, и все десять. Кремль, как всегда, нагонял тоску своей картонной патетикой. Цвет неба был неопределенно-розоватый. И смотреть на него не очень-то хотелось. Я больше глядел себе под ноги. Но все-таки пропустил тот момент, когда кончился тротуар, и чуть не растянулся посреди пешеходного перехода.
Странно, но именно этот момент напомнил мне, как в автобусе какая-то блондинка, сидевшая рядом со мной, всю дорогу норовила уронить голову мне на плечо. Я ничего не имел против и делал вид, что сплю. Думаю, мы оба притворялись. Хотя понятия не имею, зачем.
Может, нравилась игра.
Когда я уже подходил к зданию, где мы должны были встретиться, я достал телефон, чтобы позвонить Эле и уточнить, где именно мы встречаемся. Я вспомнил, что у Эли новый номер, который я записал на бумажку. Я полез в карман, но тут вспомнил про сосиску в тесте. Таким образом сорвалась моя задумка подойти с другой стороны, сесть за столик в ближайшем кафе и звонить уже оттуда. Возмущаться, что жду ее уже с утра. И делать вид, что напился. Хотя я действительно выпил. Но пока немного.
Эля позвонила сама и сказала, что видит меня, и чтобы я шел прямо еще метров двадцать.
Тогда я решил, что подбегу и обниму ее с налета.
Но и это не вышло, потому что я сбил ногой пластмассовый столик, выставленный из кафе. Хорошо, что за ним никто не сидел. Зато Эля сразу заметила мое приближение. К тому же я подошел, уже немного прихрамывая.
Моя жена говорит, что мне надо идти работать клоуном. Особенным клоуном, деревянным. Выйдешь на арену — и всем уже смешно.
Еще она недавно сказала, что жить со мной — проще сразу повеситься. В этих словах было столько любви, что у меня заколотилось сердце. Я, наверное, даже покраснел. Так это было приятно и трогательно.
Конечно, я люблю Элю. Как старого друга. Но она не моя жена. Поэтому, наверное, она просто посмеялась.
Мы обнялись, и я поковылял в кафе посмотреть, есть ли там пепельницы.
Через минуту мы уже сидели и выбирали пиво. Пачки сигарет и зажигалки лежали рядом.
Я сказал, что на пачках стали писать интересные вещи, теперь при покупке сигарет возникает дополнительная интрига. Как в детстве с наклейками в дрянных жвачках. Мы посмотрели на наши пачки, и оказалось, что там написано одно и то же. Что-то там про риск смерти от болезней сердца. Я сказал — бывают такие дни, что подобная надпись может только порадовать.
Еще говорили о вредных привычках. Как наши маленькие страхи мешают нам получать наши маленькие наслаждения. Эля сказала, что не стоит так уж переживать из-за того, что у тебя есть какие-то слабости. У всех они есть. Главное — понять, что у других людей, как и у тебя, есть право на эти маленькие слабости.
Например, человек думает, что бросил курить из-за того, что ему это перестало нравиться. А на самом деле он все так же любит курить, посидеть с сигареткой на скамейке, посмотреть на бурлящий вокруг город. Достать зажигалку, подержать ее в руке, затянуться, стряхнуть пепел. Подумать о чем-то хорошем. Но он боится за свое здоровье. И внушает себе, что сигареты его больше не интересуют.
Не знаю, может, у нас просто никотиновая зависимость. Поэтому мы думаем про эти вещи именно так.
Алкоголь как-то примиряет меня с действительностью.
Еще днем я был хмурый и дерганый. Ночью я никак не мог заснуть, а когда наконец заснул ближе к утру, мне приснилась девушка, в которую был недавно влюблен.
Я почему-то опаздывал на все электрички, на которые успевала она.
Только продрав глаза, я понял, что буду сегодня пить. Что и делал, собственно.
И чувствовал себя значительно лучше. Давно уже. После первого пива.
Впрочем, тут есть одно маленькое «но». Стоит мне основательно выпить, как у меня начинает ломить зуб мудрости. Это не может не наводить на размышления.
Мы пили пиво и выясняли, сколько же мы не виделись. Оказалось, что-то около шести лет.
Тут, разумеется, пошли в ход воспоминания о юности. Которые перешли в выяснение того, насколько мы изменились. Но мы быстро забыли про эту тему и стали говорить о разных вещах. Как раз таких, когда разговор двух старых друзей течет естественно и легко, но пересказать его очень трудно.
Мы говорили о наших общих и личных знакомых. Как они меняются с годами. Не то что в лучшую или худшую сторону, а просто меняются. Но как ни странно, не все перемены оказываются интересными. Нередко они бывают довольно скучными.
Эля сказала, что я вообще должен чувствовать себя на семнадцать, и задела рукой стол. Сухо и отчетливо стукнуло по дереву ее серебряное кольцо. Мы засмеялись.
Мы взяли еще по пиву, и я решил все-таки поделиться с подругой своей печалью. Рассказать о своей ушедшей влюбленности. Но скупые мужские слова о личной жизни почему-то не приходили. Я прокручивал в голове, что же я могу сказать и как именно. Получалась какая-то слезливая чушь.
Тогда я спросил, как у нее на личном фронте.
Она побарабанила пальцами по вытянутому стеклянному стакану, поглядела в сторону барной стойки и сказала, что сейчас все хорошо. Но не так давно была одна история. Ничего особенного, просто она увлеклась одним молодым человеком, музыкантом, но что-то не заладилось. Видимо, он видел в ней только интересного собеседника. Умный парень, знаешь, еще такие глаза с поволокой. До сих пор этот взгляд снится. Тем более было тяжело и мутно, потому что она жила уже с парнем.
Я спросил, как сейчас. Ответила, что сейчас все снова хорошо и она по-прежнему с этим парнем, живут все там же, сравнительно недалеко от центра.
Я ждал, что она задаст мне тот же вопрос. Но она спросила про одно интервью Познера, смотрел ли я его. Мы разговорились, и я как-то забыл про свою любовную драму.
Когда я наконец посмотрел на часы, пора было ехать домой.
Чувствовалось, что я заметно пьян. И весь пропах дымом. Даже глаза до сих пор слезились после этого кафе. И все-таки мне было легко и хорошо.
Сам не знаю откуда, но пришла мысль. О том, что с предыдущей встречи с Элей прошло много лет. Но у нас не осталось меньше жизни. Потому что в нашей жизни стало немного больше любви. Вот и все. Не хотелось пускаться в сложную философию.
В метро мы обнялись, и я увидел из-за ее плеча очередную антитабачную рекламу.
Я выдавился из вагона и, пока толпа не сомкнулась снова, обернулся. Эля помахала мне рукой.
Я сделал ей знак «peace» и похромал на выход.
Лекарство
Саулин собирался на встречу с любовницей.
Он очень не любил это слово. Казалось, оно отдает шашлыками на даче, приторными духами и сериалом. Сам себе он говорил, что встречается с ней. От этой подмены веяло все-таки чем-то невинным, даже трогательным. По крайней мере, иногда Саулин это чувствовал.
Сегодня все шло как нельзя лучше. Гладко, как на кафельной плитке в ванной. Саулин ощущал приятную прохладу этой плитки босой ногой. Другой ногой он стоял на лохматом желтом коврике. Расческа не выпадала из рук, и вообще было как-то спокойно, мирно. Жена до утра на участке — родители строят дом. Всю ночь будут устанавливать натяжные потолки. Таджики, понятное дело. Надо кому-то присмотреть. Саулин не поехал. Причем не потому, что встречается. Просто с утра ему надо на работу.
Хлопнула дверь. Прогудел лифт. Выйдя из подъезда, Саулин убедился, что не забыл ничего. Телефон, планшет, ключи, деньги — все на месте. Даже удивительно.
На улице была страшная жара. Но все равно лучше прогуляться до центра пешком. В маршрутках в такую погоду невыносимо. Кондиционеров там отродясь не бывало, а из форточек дует, как из фена.
Саулин не успел еще и завернуть за угол дома, как весь покрылся потом. Пот сочился откуда-то из-под волос на голове, выступал на бровях, щипал побритую верхнюю губу. Про спину нечего было и говорить. Хорошо, что жарко всем, подумал Саулин. По крайней мере, не стыдно перед ней за то, что приходишь весь сырой, с темными пятнами на спине и под мышками. Хотя и душ, и дезодорант.
Стены домов и даже асфальт были так раскалены, что слепили. Казалось, что глаза щиплет не от пота, а от этого режущего света. Хотя, может, так оно и было в действительности. Саулин вспомнил одну из плоских житейских мудростей — про запаренных, которых меньше, чем обмороженных. Как знать, — пожал он плечами. Впрочем, все равно чушь. Все эти ходячие народные знания — самый что ни на есть лжеименный гнозис. Пришлось резко свернуть — прямо посреди тротуара валялась куча мусора. Неподалеку оказался и пакет. В нем уже ковырялась лишайная собака, а рядом, подскакивая на одном месте, косились две терпеливые вороны. Тоже какие-то пыльные, поношенные.
Вот чего никогда не могу уместить в голове — в чем сложность донести все свои продукты жизнедеятельности до помойки, привычно поворчал про себя Саулин. И тут же подумал про ее не очень длинные ногти на очень длинных пальцах. Красиво. Но вдруг взгляд зацепился за подпрыгивающие вороньи ноги, и Саулина передернуло. Сколько он ни пытался отогнать от себя это сравнение с ее пальцами, оно занимало все больше места в его мыслях. Мимо проскрипела сумка-тележка. Впереди нее плелась старуха, длинная, худая, с каким-то клювом вместо носа. Знакомое ощущение, как всегда, незаметно вкралось. Как будто его, Саулина, кто-то хочет запретить, но пока не находит весомого предлога. А зачем он по большому счету нужен, этот предлог? Но в этом своего рода благородство. Тоже странное слово. Провисающее в пустоте.
Воздух, поднятый проезжающими машинами, шуршал опавшими листьями. Их было очень много, хотя стояла самая середина лета. Листья производили какой-то безразличный шум. И сами они были не желтые и не бурые, а, скорее, белесые.
В ровном слое пыли вдоль бордюра потеки белой краски смешивались с каплями голубиного помета.
Саулин ковырял заусенец на безымянном пальце, там, где кольцо, и наслаждался тем, как все похоже на мир под одеялом. Как в детстве, когда влезаешь ночью, тайком, и сидишь там, пока не начинаешь совсем задыхаться. И пока в глазах не потемнеет, не вылезешь. Только тут одеяло скинуть никак не получится. Ни рывком, ни медленно.
Показался продуктовый магазин «Копеечка». Напротив агентство недвижимости. Еще немного, мимо банка, и уже будут городские фонтаны. Там место встречи. Потом, наверное, в кафе позатемнённее. Потом — потом ладно, сейчас об этом думать не стоит. Завтра приедет жена, кстати.
Перед светофором заусенец наконец отковырялся. Показалась кровь. Притом еще большой круглой каплей, как на эмблемах донорских. А может, не донорских. Саулин размазал кровь большим пальцем, сунул палец в рот, задумался и услышал скрежет тормозов. Совсем не визг, — механически пронеслось в голове. Позади кто-то вскрикнул глупым голосом. Наверное, какая-нибудь толстая тетка из тех, что в электричках всю дорогу обмахиваются газетой, и от этого им становится к концу дороги намного жарче. Саулин поднял глаза и увидел дедушку. Дедушка лежал на асфальте, а рядом лежал пакет. На пакете было изображено море и пальма. Дедушка не вставал. «Сбили старика!» — закричал уже ближе все тот же глупый голос. До Саулина тут все же дошло, что случилось. И водитель, как назло, уехал. Сбежал с места происшествия. Саулин очень на него разозлился. И не из чувства справедливости, нет, просто оказалось, что он тут стоит один. На всем переходе только он да еще тетка с глупым голосом, но что от нее толку? И старик. А старик лежит и вставать не собирается.
У Саулина подогнулись ноги. В прямом смысле, он даже схватился рукой за столб светофора. В голове все завертелось, стало дурно — Саулин бормотал под нос, как заведенный: «И что теперь? И что теперь-то?» Сам не заметил, однако, как оказался рядом с дедом. Глаза у того были открыты. Он смотрел на Саулина и шевелил губами. Саулин нагнулся к нему, а сам подумал — надо же в «скорую» позвонить. «Позвоните в «скорую», — резко обернулся к тетке. Тетка хлопала глазами и держалась за сердце. Саулин повторил. Тетка быстро-быстро закивала, стала рыться в сумочке, наконец извлекла белый плоский предмет, что-то понажимала и стала кричать в трубку, как проехать и что рядом универсам «Копейка», а адрес она не знает. Саулин тупо уставился на нее, потом как-то судорожно мотнул головой, наклонился к самому лицу старика и хотел что-то сказать — но впал в ступор. Что говорить? Мучительно заболел желудок, и липкая слабость разлилась по всему телу, особенно почему-то по рукам. В поле зрения попала выкатившаяся из пакета с пальмой банка. Килька в томате. От этого очень захотелось плакать.
Поворочав деревянным языком вхолостую, Саулин наконец выдавил из себя что-то вроде: «Сейчас приедут врачи». Старик прошептал: «Внучек, Сережа», и Саулина обдало новой волной слабости. «Да, да, сейчас, сейчас, дедушка». — «Внучок, валидол бы вот» — слова были какие-то засохшие, как чешуя от семечек. Саулин проследил взглядом за рукой старика. Рука беспомощно шарила по куртке в районе живота. Саулин сжал зубы и залез старику во внутренний карман. Пальцы нащупали что-то жесткое, похожее на блистер. В блистере оставалось три таблетки. Саулин выковырял одну и хотел вложить ее старику в губы. Но увидел, что у того под головой разрастается темная густая лужа.
Саулин сначала не понял. Оглянулся через плечо — толпа возле светофора заметно прибывала. Тетка с телефоном уже объясняла все какому-то мужику, тот пучил глаза, утирал носовым платком лысину и ожесточенно кивал. «А я говорю, зеленый был свет!» — Рубила воздух клюкой приземистая бабка, похожая на гриб. «Сейчас вот у молодого человека и спросим», — примирительно заключила тетка. «Молодой человек, свет зеленый ведь был?» Саулин коротко потряс головой, словно пустой копилкой. Непонятно, выразилось ли в этом жесте отрицание или только желание избавиться от навязчивых звуков.
Саулин повернулся обратно. Пока он смотрел на толпу, лужа под головой старика стала еще больше. И вдруг Саулина затрясло — он еле удержался, чтобы не обмакнуть в эту темную густую жидкость палец. Очень сильно этого хотелось. Саулина повело. Он посмотрел на свой палец и увидел кровь. Заорал бы, если бы не спазм в горле. Стараясь никого не увидеть, вскочил на ноги и почти что побежал через дорогу. На ходу обернулся, крикнул: «Он умер», — и побежал по-настоящему.
«Скорая» так и не приехала. По крайней мере, Саулин не слышал за спиной сирены. Хотя зачем сирена, дорога полупустая. Водителя найдут. Камеры же стоят. А пусть и не найдут, что с того? Тут Саулин вспомнил, что кровь на пальце — от заусенца, и засмеялся. Сразу сбавил шаг, закурил. Думал — выкурит сигарет пять или шесть. А то и больше. И все расскажет ей, когда встретится. Прямо сейчас. Но выкурил всего одну. Зашел в магазин, купил воды, выпил в два глотка и выкинул бутылку мимо урны. Сделал движение нагнуться, но мысленно махнул рукой и пошел дальше.
Приложил два пальца к шее и почувствовал пульс. Тук-тук-тук-тук. Ноги гудели. Напротив магазина была остановка. Подходил автобус. Сел, решил проехаться, хотя там всего три остановки. Рядом свирепо бухнулся широкий мужик с солидным портфелем в обнимку. Вид у него был такой, как будто своим соседством он облагодетельствовал Саулина. Пространство досадно уменьшилось, и стало очень потно.
Какая-то молодая женщина с ребенком попросила Саулина уступить ей место. Саулин, сам от себя такого не ожидая, ужасно обозлился и вышел на остановку раньше. Как будто и не уступал. Так почему-то оказалось легче.
Возле фонтанов ошивалась куча народа. В основном гости с юга и мамаши с колясками. Ее еще не было. Саулин вспомнил про лужу, медленно, как во сне, совсем беззвучно, но необратимо расширявшуюся на асфальте. Безумно хотелось эту лужу остановить, пустить вспять, снова затолкать туда, откуда она вытекла. В какой-то момент даже казалось, что это не только можно сделать — это вообще единственное, что имеет смысл делать.
Саулин полез в карман за кошельком — прикинуть, на что можно рассчитывать этим вечером. Выпало что-то белое, круглое, маленькое. Саулин догадался, что это был тот самый валидол. Секунду-другую не решался, но все-таки сунул его в рот, разжевал. Еще раз представил, как он обмакнул палец в липкую лужу, вспомнил ноги вороны, почти законченную стройку — родители ведь старались для них с женой. Достал из телефона сим-карту, выбросил ее в канализационный сток под фонтаном и пошел домой.
Элементарная
алхимия
1
Когда Саше было лет пять или шесть, с ним произошел случай, ставший началом последовательной цепочки разочарований.
На дворе стоял конец восьмидесятых. Саша с родителями жил в Питере, где его отец работал над каким-то проектом. То ли это был спортивный комплекс, то ли дворец культуры — Саша толком не помнил. Он знал, что папа у него — архитектор. Слово это звучало очень солидно. К этому времени Саша успел прочесть несколько высказываний В.И. Ленина из тоненькой брошюрки. Там несколько раз встречалось странное и магическое слово «архи», стоящее перед разными другими словами. Слово, судя по всему, придавало дополнительный вес и важность другим словам, которые оно удостоило чести своего соседства. Поэтому Саша понимал, что архитектор — это вам не просто работа.
Они жили на Искровском проспекте. Саша целыми днями копался в песочнице, лазал по пожарным лестницам (если доставал до нижней ступеньки) и сидел на дереве, выслеживая колониальные войска. В его нелегкой индейской жизни Саше всегда доставалась должность разведчика.
В один из не особенно жарких июльских дней и появилась она.
Она подошла к Саше, когда тот только вернулся из очередной утомительной разведки и отдыхал, сидя на бортике песочницы и попыхивая трубкой мира, и сказала, что ее зовут Анжелика, а как зовут тебя, и зачем ты грызешь эту веточку, и вообще, давай играть в дом. Саша выпустил еще пару колечек дыма — не подскакивать же на месте немолодому уже могиканину, тем более перед бледнолицей скво. Скво, правда, была очень даже хороша собою. На первый взгляд ей было лет шесть — шесть с половиной, и одета она была в чудесное полосатое платье, от которого рябило в глазах. Она хлопала большущими голубыми глазами, оттененными веером темных ресниц, наматывала на палец прядь светлых вьющихся волос и, улыбаясь, хитро поглядывала на Сашу.
Саша смутился даже. «Да, эта скво — не промах, — подумал он, — если сумела вогнать в краску видавшего виды могиканина». Потушив трубку и спрятав ее в карман своих штанов из оленьих шкур, Саша поднялся и сказал, что его зовут Александр и ему очень приятно познакомится с Анжеликой. Помимо острого зрения и терпеливого упорства, он был очень воспитанным индейцем.
Они о чем-то еще разговаривали, постепенно переставая стесняться. Саша успел забыть о своем могиканстве и болтал уже запросто, не важничая и не напуская на себя хладнокровного вида. Потом они делились секретами. Что и где у кого припрятано, какие смешные привычки есть у родителей и как наказывают каждого за разные провинности. И даже обсуждали вопрос, откуда они все-таки появились на свет, но спора не получилось, потому что оба знали — из живота мамы. А как они оказались в свое время в этом животе, обсуждать стало неинтересно, потому что оказалось, что у Анжелики папа — тоже архитектор. И есть старший брат, Валентин. Валентин умеет играть на гитаре и петь дворовые песни. За это папа ругает его и говорит, смеясь, что тот покатится по наклонной. Что это за наклонная, непонятно, и казалось, что в этом присутствует какое-то волшебство, прикоснуться к которому можно, только став взрослым.
На самом интересном месте — когда начали выяснять, у кого в квартире какие призраки по ночам мешают спать, — Сашу позвали обедать. Саша пообещал, что как только пообедает, то сразу же выйдет во двор опять. Анжелика ответила, что он может не спешить так, потому что она сама пойдет обедать, а потом поможет бабушке сходить за хлебом. На том и договорились.
После обеда на Сашу снизошло вдохновение. Он достал коробку цветных карандашей, альбом и принялся за дело. Минут через пять вошла немного помятая и слегка лохматая мама и спросила, чем он так яростно шуршит и чиркает, что даже разбудил ее, не дав спокойно вздремнуть полчаса после обеда. Саша ответил, что рисует свою новую подружку Анжелику. У нее очень полосатое и разноцветное платье, — пояснил он, — и каждую полоску надо раскрашивать старательно. Мама пожала плечами, посмотрела рисунок, погладила по волосам Сашу и пошла пить кофе. Саша пыхтел над альбомом еще минут двадцать, потом прислонил рисунок к стопке книг на столе, отошел к шкафу и стал любоваться творением. Он наклонял голову, прищуривал то один, то другой глаз, отходил дальше и подходил совсем близко. Наконец стало окончательно ясно, что рисунок вышел превосходным. Саша аккуратно свернул его в трубочку, перемотал маминой резинкой для волос и побежал на улицу. Под мышкой он нес подарок для своей любимой красивой подружки.
Он сел в песочницу и начал достраивать то, что они с Анжеликой не успели достроить из-за обеденного перерыва. Это был грандиозный Дом со множеством дверей, окон, балкончиков, печных труб и пристроек. Они строили его все время, что разговаривали, и теперь Саша доводил его до окончательной игровой готовности.
Увлекшись, он не заметил, как сзади кто-то подошел. Саша услышал смех, обернулся и увидел Анжелику в компании мальчишек из соседнего двора. Они были на год-два старше Саши и с ним никогда не играли. Да ему не очень-то и хотелось. Мама говорила, что они — хулиганы те еще, и, глядя на них, Саша каждый раз охотно верил маме.
Саша улыбнулся Анжелике и сказал, что Дом совсем уже готов и можно заселять в него жителей. Тогда Анжелика засмеялась и посмотрела на своих новых спутников. Один из них пнул верхушку самой высокой башенки, и она беспомощно осыпалась. Саша опешил от такого хамства. В первую секунду он только открыл рот и развел руками, но в следующую уже пытался дотянуться до противной конопатой рожи кулаками. Но рожа ухмылялась и отпихивала Сашу. Тогда Саша изловчился и пнул рожу по голени. Рожа покраснела, надулась и вцепилась в Сашин воротник. Пока они пыхтели, растягивали друг другу воротники и обменивались тычками и пинками, остальные только посмеивались. Но вот конопатый вырвался, резким движением сбросил со своего рукава Сашины руки и что есть силы ударил его в живот. Саша упал на спину и ободрал локти. Удар пришелся прямо в солнечное сплетение, и было очень больно и нечем дышать. Заплакать хотелось, но нельзя было при этих дураках и при девчонке.
Саша, ничего уже не понимая, посмотрел на Анжелику. А Анжелика расхохоталась задорно и весело, затоптала весь Дом окончательно и крикнула, что ей больше неинтересно играть с Сашей, потому что он слишком мелкий, зато интересно с новыми друзьями. И, развернувшись, пошла в соседний двор. Вместе с этими. Один из них походя плюнул в песочницу, а конопатый всю дорогу оборачивался и ухмылялся.
Саша сидел, еле сдерживая слезы, и чувствовал, как в горле становится тесно и какая обида непонимания занимает все его сердце.
Вытерев первым попавшимся пыльным подорожником локти, Саша изорвал рисунок на части, выкинул их в мусорный бак во дворе и пошел домой.
2
Два года спустя Саша бродил по задворкам нового района и искал, чем бы занять себя.
Здание, которое проектировал отец, к тому времени достроили, и отец получил квартиру в одном из подмосковных городов. Там Саша и пошел в первый класс. Квартиру дали в новостройке, и сразу за домом начинался лес. В лесу, как обычно это бывает в Московской области, располагалась секретная воинская часть, всюду была колючая проволока, рельсы, теряющиеся в зарослях папоротника, и холмики хитрых бомбоубежищ.
Лес огораживал бетонный забор с множеством любопытных надписей. Некоторые слова Саша видел впервые. Он спрашивал маму, что они означают, а мама краснела и отвечала, что это слова, которые говорят только самые гадкие хулиганы и старые пьяницы. Саша верил, но смысл слов оставался по-прежнему неясен.
Кроме забора и слов, правда, вокруг новых домов было много чего поинтереснее. Например, пустырь с гигантской свалкой, где валялись старые кузова автомобилей, детали двигателей, ржавые трубы и шестеренки, разломанные деревянные ящики и какие-то вещи, чье прошлое уже трудно было выяснить.
Помимо чудесной свалки за домом стояли гаражи. Немного дальше проходила железная дорога, на которой можно было долго забавляться, подкладывая на рельсы разные предметы. Индейцы ушли в туманную глубь времен. На смену им выступили партизаны и космические рейнджеры.
Рейнджерам полагалось летать на космическом корабле и вступать в схватки с инопланетными захватчиками. Что именно захватывали злобные и подлые пришельцы, было неважно. Главное, что рейнджеры всегда побеждали их. Космолет стоял на самом краю пустыря и был сделан из бетонных плит и стопок белых кирпичей. Плиты были, само собой, суперпрочные и выдерживали обстрел самого мощного лазера. Кирпичи служили топливом будущего, одного такого прессованного брикета хватало на полет от одной звездной системы до другой. Пришельцы могли прятаться где угодно — в крапиве возле дома, в одном из гаражей, на свалке среди обломков потерпевших крушение летательных аппаратов. Но чаще всего они скрывались в огромной глубокой яме, вырытой рядом с пустырем. На дне ямы виднелись трубы, обмотанные стекловатой, и это был их тайный телепортатор, перекидывающий пришельцев с их боевыми роботами в любую точку вселенной.
Вот с этими-то коварными и прекрасно вооруженными врагами и предстояло сразиться Сашиной команде сегодня.
Но команда что-то не собиралась, и Саша уже полтора часа ходил один вокруг пустыря, время от времени заглядывая в кабину корабля — не влез ли туда кто-нибудь посторонний, чтобы угнать машину.
Наконец недалеко от большой ямы Саша увидел двоих рейнджеров. Это точно были они. Саша уже наблюдал один раз за ними из окна. Они бесстрашно сражались с захватчиками возле подъезда, и клочья крапивы так и разлетались во все стороны от ударов их световых мечей. Саша прекрасно понимал, что к чему. Да и эти ребята должны были все знать.
Поэтому он без долгих раздумий подбежал к ним и рассказал, что пора садиться в корабль и лететь на битву — инопланетные роботы уже высадились неподалеку.
Ребята переглянулись, один подошел и шепнул другому что-то на ухо. Потом обратился к Саше и вполне серьезно и даже немного торжественно объявил ему, что они видели пришельцев в яме. Они строят там что-то. Саша обрадовался, окончательно убедившись, что этим парням все известно и что они — свои.
«Веди нас, капитан», — сказал один из них, показывая рукой в сторону ямы.
Саша побежал туда, схватив по дороге чей-то световой меч, а команда последовала за ним. Когда Саша, как настоящий капитан, не колеблясь ни секунды, первым прыгнул в котлован, он ощутил внутри такой восторг, что захватило дух. Он размахивал мечом, рубил неприятеля наотмашь, клинок сверкал то здесь, то там, и победа была совсем близка. Только ребята из его взвода почему-то не торопились ему на помощь. «Уж не захватили ли их летающие тарелки противника, все это время выжидавшие в засаде и теперь вероломно напавшие со спины?» — обеспокоенно подумал Саша.
Чтобы посмотреть, что к чему, он, сдувая намокшую от пота челку со лба, задрал голову кверху. И сейчас же получил песком в глаза. Он инстинктивно отвернулся, и в спину ему посыпался целый град камней и комьев песка. Один угодил особенно больно прямо по позвоночнику, и Саша заплакал.
Ребята наверху что-то отрывисто крикнули друг другу и убежали.
Саша медленно выбирался на поверхность, цепляясь за подрубленные экскаваторным ковшом корни и поскальзываясь на непросохшем суглинке.
Саднила спина.
Дома никого не было — и мать, и отец еще не вернулись с работы.
Саша сидел у окна и не мог понять, что же произошло пять минут назад, почему эти парни сделали то, что они сделали.
И почему так изменилось все вокруг. На краю унылого пустыря, заваленного всяким хламом, торчала яма, выкопанная для замены водопроводных труб к зиме. Неподалеку сгрудились составленные в неровные ряды плиты, оставшиеся от нового дома и все еще не увезенные строителями. В пыльной старой крапиве валялись кривые палки. И Саша, как ни старался, уже не мог понять, чем же они похожи на прекрасные лазерные мечи.
3
Когда Саша учился в пятом классе, к нему на перемене подошел одноклассник Вовчик и сказал, что есть важный разговор.
Вовчик казался парнем надежным и нравился Саше. По крайней мере, с ним можно было говорить о космических путешествиях и об эпохе динозавров. Вся страна недавно посмотрела фильм «Парк Юрского периода», и половина мальчишек была увлечена этим. Другая половина была увлечена Терминатором и Роботом-полицейским. Вовчик принадлежал как раз к первой половине. И при этом понимал, что правильно рассчитанное искажение гравитационного поля может перенести человека в другую точку вселенной. Или даже в пространство, имеющее большее число измерений, чем наше.
Короче говоря, этому приятелю можно было доверять.
И вот этот самый Вовчик отзывает его перед уроком английского в дальний закуток коридора и, сидя на подоконнике у закрашенного мутно-белой краской окна, таинственным шепотом просит, чтобы Саша поклялся молчать о том, что сейчас услышит. Саша с замиранием сердца несколько раз повторил, что клянется чем угодно.
Тогда Вовчик сообщает ему, что ему случайно попал в руки секретный план запретной зоны. У него папа с этим связан как-то, непонятно как, и он нашел этот план на столе — наверное, папа был очень усталый и забыл спрятать в дипломат. И он, Вовчик, потихонечку перерисовал секретный план у себя в комнате и подложил обратно. И теперь ему известно, что на территории запретной зоны находятся тайники с золотыми слитками. Видимо, для каких-то стратегических целей. Может, для химических экспериментов, а может, для подкупа иностранных агентов. Одним словом, их теперь проще простого отыскать. Только надо добросовестно подготовиться к операции, снарядиться как следует и следить, чтобы секретная информация не просочилась и никто ничего не разнюхал.
Саша заверил, что на него можно полностью положиться.
«Тогда готовься, — забыв про всякий шепот, уже громко говорил Вовчик. — Снаряжение я возьму на себя. Тебе надо будет только ждать и по моему сигналу, не мешкая, выступить в поход. У тебя телефон домашний есть?»
«Нету», — честно признался Саша.
«Ничего. Я что-нибудь придумаю», — успокоил товарища Вовчик.
Дни проходили за днями, и Саша жил одной этой секретной операцией. Разумеется, он никому и слова о ней не говорил. Хотя иногда просто распирало от желания поведать эту тайну. Но слово есть слово. Саша ведь не хочет все испортить и сорвать операцию. Ночами он подолгу не мог уснуть, лежал и все думал об этом. Было даже непонятно, что чудеснее — то, что они ночью, тайно, как в приключенческих книжках, пойдут на поиски клада — при полной амуниции, с фонариками, веревками, сигнальными пистолетами, рациями, рюкзаками и сгущенкой, или то, что, продав золото, которое они добудут, они смогут купить себе все, что угодно.
Саша целыми днями перебирал в голове вещи, которые у них будут в рюкзаках. Вовчик недавно сказал, что он все сумел достать и вещмешки спрятаны в комнате и только ждут своего часа. Слоняясь по дому, Саша представлял, что у него будет «Денди» со всеми играми, в которые он только мечтал поиграть, роботы-трансформеры, коллекционные модельки самолетов и, конечно, новая машина для папы и кухонный комбайн для мамы.
В школе они с Вовой ни о чем не говорили. Обменяются изредка взглядами, и каждый знает, что все в порядке, просто надо подождать еще немного. Оттого, что у него теперь есть такая важная и настоящая тайна, Саша даже перестал бояться беспризорников за магазином. И домашние дела стал делать старательно, и учился прилежно — чтобы, не дай бог, родители ничего не заподозрили и не спутали все их с Вовчиком карты.
Однако терпение стало иссякать, и Саша все чаще смотрел на Вовчика вопрошающим взглядом, а потом и прямо стал его спрашивать — ну, скоро?
Наконец этот день наступил.
По дороге в школу Вова нагнал Сашу, подергал его за рюкзак и коротко бросил: «Сегодня ночью».
Весь день Саша просто обмирал от счастья и даже старался специально не думать об этом — мало ли, кто-нибудь догадается.
После уроков Вовчик все подробно разъяснил, дал инструкции, как себя вести, если кто-то их заметит, как выходить из дома, что отвечать родителям, если застукают. Условились, что в два часа ночи Вова зайдет за ним. Саша должен не спать, быть в полной боеготовности и по первому еле слышному стуку в дверь выйти из квартиры.
Бороться со сном не приходилось. Саша и так при всем желании вряд ли смог бы уснуть. Он лежал под одеялом, одетый с ног до головы, только ботинки на липучке стояли в прихожей и куртка висела на крайней вешалке. На руке у Саши были электронные часы с подсветкой.
Без десяти два сердце начало стучать так, что Саша боялся, как бы этот стук не разбудил родителей.
Без пяти два Саша прерывисто сопел, пытаясь совладать с волнением, и думал, успеет ли он за десять секунд одеть ботинки и куртку.
В два ровно Саша готов был хоть в окно выпрыгивать, лишь бы поскорее все началось.
В два часа две минуты закралось страшное сомнение — а вдруг все сорвалось?
До двух пятнадцати Саша перебрал в уме все возможные варианты того, почему задерживается Вова.
Без пяти три Саша устало подумал, что все откладывается на другой день.
В четыре с чем-то он ненадолго уснул, но минут через двадцать вскочил — а вдруг его компаньон просто задерживается, и он не услышит его стука. На какое-то мгновение ему даже показалось, что в дверь постучали. Но стук повторился, и он понял, что это — просто пьяный сосед вернулся домой. Вовчик ни за что не стал бы стучать два раза.
На следующий день Саша еле дождался конца занятий, чтобы по пути домой расспросить Вову, в чем дело. Вова серьезно поведал, что мама, когда прибиралась в комнате, нашла два рюкзака, и пришлось ей все рассказать. Так что теперь операции, видимо, не бывать уже никогда.
Саша только вздохнул. На какой-то миг ему показалось, что он сейчас умрет. Но Вовчик был спокоен и даже как-то смешлив. Он предложил пойти к нему и поиграть в «Денди». «Ну что ж, — подумал Саша. — Пойду. По крайней мере, посмотрю на наши рюкзаки и фонарики».
В комнате у Вовы не было ни следа уборки. Все вещи были раскиданы в ужасном беспорядке. Никаких рюкзаков Саша не заметил. Он спросил, куда же делось все снаряжение. Вовчик ответил, что мама спрятала от него куда-то. Куда можно было спрятать столько всего в однокомнатной квартире, Саша не мог понять. На всякий случай, когда мимо пробегал Вовин младший брат, а сам Вова сидел в туалете, Саша спросил его тихо — не видел ли он, куда мама прячет Вовин рюкзак, или фонарик, или хотя бы мотки веревки? Брат сильно удивился, округлил глаза и ответил, что у них сроду не было дома рюкзака.
Когда Вова вернулся из туалета, Саша как бы мимоходом предложил поискать рюкзаки, пока мама на работе. Вова замахал руками, мол, еще чего придумал. Тогда Саша посмотрел ему в глаза и сказал, что вся эта операция была выдумана неизвестно для чего.
Вова как-то зло поглядел на Сашу и ответил, что Саша мог бы и сам догадаться, что это все был просто розыгрыш. «Только, не дай бог, скажешь кому, понял?» — угрожающе прошипел Вова, надвигаясь на Сашу. Саша тихо ответил, что он дал слово молчать — и будет молчать. Даже если все оказалось просто розыгрышем.
Уходя, Саша нечаянно наступил на собачью какашку, оставленную Вовиной болонкой посреди коридора. Растерявшись, стал вытирать ботинок об тряпочку возле входной двери. Вова почему-то рассвирепел и стал гнать Сашу вон из квартиры и даже толкнул его раза два в спину.
На другой день весь класс от первого до последнего звонка глумился над Сашей, над его нелепой выдумкой пойти за запретку и искать там посреди ночи какой-то клад.
Саша отмалчивался и, когда Вовчик предложил ему пойти после школы поиграть в «Денди», сказал, что папа купил ему компьютер.
Придя домой, Саша расставил своих старых пластмассовых солдатиков и дал себе слово больше не разговаривать с Вовой. И никогда не верить всяким таинственным секретам, в которые захотят посвятить тебя разные шутники.
4
Завуч в Сашиной школе преподавал литературу. Собственно, не преподавал, а преподавала, потому что была она женщиной средних лет, и звали ее Мария Игоревна.
Имя завуча не нравилось Саше. Оно было какое-то нескладное, постоянно норовило развалиться на составные части и всегда поэтому требовало определенного напряжения при произнесении. Как будто его надо было каждый раз заново склеивать.
Мария Игоревна знала свой предмет хорошо, но уроки ее все равно были скучноваты. Уж больно сухо и правильно рассказывала она о духовных поисках героев Лермонтова или о трагическом конфликте непонимания между Чацким и его средой.
Кроме того, Мария Игоревна любила делать неожиданные переходы от анализа действий того или иного литературного героя к жизни обыденной. Само по себе это было бы очень интересно, если бы не та же самая назидательная сухость, с которой все это происходило. Глядя в глаза учительницы, ни за что нельзя было подумать, что она всерьез обеспокоена духовным обнищанием молодого поколения или нравственным нигилизмом подростков.
Когда очередной учебный год закончился, многие ушли из школы в колледжи и профессиональные училища. Это был девятый класс, и заканчивать все одиннадцать в родной школе осталось не больше половины.
Саша собирался сдать так называемую практику в конце августа, вернувшись из Белоруссии, где жили его родственники. Но вместо обычной практики, которая заключалась, как правило, в отмывании окон, отковыривании с линолеума засохших жевачек и перекладывании никому не нужного хлама в школьном сарае, Мария Игоревна неожиданно предложила ему другой вариант. Надо было два месяца — июнь и июль — красить по новой порядком уже облупившиеся парты и стулья во всей школе, а за это школа выплачивала порядочную по тем временам сумму. Чуть меньше месячной зарплаты отца — считая премию и надбавку за стаж работы.
Саше было очень обидно не поехать этим летом к родне. Он знал, что в следующие два-три года поездка вряд ли удастся. Но, с другой стороны, эти деньги сильно помогли бы семье. Мама ушла с работы и получала какие-то копейки от государства, совершенно не сравнимые с ее окладом, и никак не могла найти новую работу. Контора, в которой мама проработала восемь лет, последовав примеру многих своих конкурентов, развалилась. И папа не знал, сможет ли он взять отпуск этим летом и тоже наведаться в Белоруссию. Ему особенно этого хотелось, родственники там жили как раз по его линии.
Одним словом, зная, какая в семье напряженка, Саша согласился.
Мария Игоревна обрадовалась, назвала день, когда надо приходить, сказала, чтобы брал с собой старую одежду и купил кисти — в школе положение бедное.
И Саша пришел. Два месяца он по пять дней в неделю красил старые парты, стулья, дверные косяки и некоторые двери. Иногда он возвращался домой в обед, а иногда работал до самого вечера. От запаха краски периодически болела голова, но Саша терпел. Его грела мысль, что он сможет помочь своей семье всерьез, как взрослый, самостоятельный человек. Вместе с Сашей работал еще один парень. Он учился в параллельном классе и был из многодетной семьи.
И вот, когда прошло два месяца и было перекрашено все, что можно, к ребятам, по уши забрызганным светло-голубой краской, подошла Мария Игоревна. Она напыщенно поблагодарила их за мужской труд на пользу родной школы и вручила каждому по две купюры. Паренек сразу спрятал их в карман рубашки, а Саша, по инерции улыбаясь, спросил — что это, задаток?
Мария Игоревна сделала вид, что ничего не слышала, и, тоже улыбаясь, снова начала выражать благодарность от имени всей школы.
Саша перебил ее и снова спросил, развернув купюры и взяв их, как карты в игре, — что это за смехотворные деньги и где все остальное? Здесь — даже десятой части обещанного нет.
Мария Игоревна начала покрываться красными пятнами и говорить о неблагодарности, о том, что школа и так разорилась на них, что они могли бы вообще заставить их делать все это бесплатно. Коллега молчал и смотрел на кончики своих рваных кроссовок.
Мария Игоревна все говорила и говорила. У нее уже срывался голос, а пятна слились воедино, образовав на лице и шее ровный алый фон. Она отчитывала Сашу за скаредность, за крохоборство, за буржуйские замашки и много за что еще. В конце своего вдохновенного спича она заявила, что, если он не хочет, она заберет у него и эти деньги.
Саша медленно поднял глаза, долго-долго молча смотрел на Марию Игоревну, потом так же медленно помахал купюрами у нее под носом, запихнул их не глядя в джинсы и сунул в самое лицо завуча кулак, из которого, как чертик из коробочки, поднялся средний палец. После этого он быстро ушел, пнув по дороге большую банку с остатками краски. В конце коридора Саша обернулся и крикнул: «Хорошо, что я больше не учусь в вашей школе, а ухожу в колледж».
Только когда за Сашей захлопнулась дверь, Мария Игоревна поняла, что только что произошло. С криками: «Такого хамства я не потерплю, — она побежала в кабинет директора. — В колледж он уходит, как же! Я ему такую характеристику вдогонку напишу, век помнить будет!»
Через несколько дней Мария Игоревна столкнулась с Сашиными родителями на рынке. Она остановила их и долго, громко, намеренно обращая внимание многочисленной субботней очереди, жаловалась, какой невоспитанный у них сын, какой он агрессивный, мелочный и жадный. Ничего не понимающие родители только переглядывались и обещали, что обязательно с ним поговорят.
5
В последние дни лета, которое Саша провел между школой и домом, так ни разу не искупавшись и никуда не выбравшись, к нему зашли его дворовые приятели, Стас и Дэн, и предложили пойти на запретку. Мотивировали они это тем, что там — уйма свинца, оставшегося от старых аккумуляторов. «Тонны!» — махал руками Стас.
Но как ребята ни старались уломать Сашу, он категорически отказался.
«Я уже знаю, как этот свинец превращается в золото», — сказал он, закрывая за собой дверь и возвращаясь к своей книжке.
Стас с Дэном поглядели друг на друга, пожали плечами и пошли в сторону бетонного забора, на котором было написано столько совершенно неинтересных слов.