Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2018
Ольга Торощина
(1965) — родилась в Казахстане. Окончила Свердловский государственный
театральный институт по специальности «Актер драматического театра и кино».
Работала в театрах Екатеринбурга, Перми, Москвы. В 2006 г. окончила Высшие курсы при
телестудии Останкино. Получила диплом режиссера телевидения и неигрового кино.
Сняла несколько документальных фильмов. Печаталсь в журналах «Север», «Смена», «Южная звезда». Рассказ «Чижы-пыжи»
вошел в шорт-лист литературной премии «Белая скрижаль-2011». В «Урале»
печатается впервые. Живет в Москве.
Уж так повелось на Руси-матушке, что ремонтировать дороги начинают в конце лета. К сентябрю, раскопав все, что только возможно, ждут первых ноябрьских заморозков и уж только потом с неукротимой страстью начинают долбить и ковырять промерзлую, запорошенную снегом землю. Проходят года и столетия, но все так же стройными рядами идут вдоль разрытой дорожной колеи крепостные крестьяне в армяках и зипунах, мрачные фабричные работяги, красноармейцы в буденовках и хлипких шинельках, политзаключенные в драных телогрейках, солдатики-первогодки, работники коммунальных служб в касках и рыжих жилетах…
Троллейбус № 7 резво подпрыгнул на очередной колдобине, народ в салоне дружно послал водителя к черту, а дремавшая у окна Ира сильно приложилась головой об стекло. Она резко вывалилась из фазы быстрого сна, при котором, как известно, тело спит, а мозг активно работает. С трудом разлепила веки, и полусон-полуявь в ее голове, где брела бесконечная вереница дорожных страдальцев с заступами и лопатами на плечах, бесследно рассеялся и исчез. Ира, потирая ушибленный лоб, несколько раз повторила про себя сакраментальную фразу: «Дураки и дороги, дураки и дороги…» — и окончательно проснулась, открыла глаза и глянула в окно. И тут произошёл взрыв!
По улице по ходу движения троллейбуса шла девчонка в КРАСНОМ! Красное пальто, красные резиновые сапоги, какая-то нелепая холщовая авоська, но тоже красная. Начало ноября, восемь часов утра, день серый, погода мерзкая, дождь и снег одновременно, а она без шарфа и без шапки, высоко вскинув голову, шагает так быстро, словно по воздуху летит. Да ещё сумкой своей дурацкой лихо размахивает! Хорошо ей, весело и совсем не холодно! Троллейбус № 7 полз медленно, Ирина успела детально разглядеть девочку в красном и решила, что старше её физически лет на пять, а фактически на все двадцать пять. Даже позавидовала: вот у кого, наверное, все складывается, ни печали, ни забот, а только радостное ощущение от жизни, словно в носу скачут игристые пузырьки шампанского.
У самой Ирины жизнь была по цвету серая, на вид склизкая, а на вкус вязкая, да такая, что в горле комом стояла. Короче говоря: застиранное больничное белье, вазелин, асептическая мазь и коллоидный раствор в одном флаконе, во всяком случае, так она считала. Хотя вроде бы жаловаться было совершенно не на что! Училась на четвертом курсе в медицинском институте, подрабатывала на «скорой помощи», по выходным ходила с подружками в кафе и на дискотеки. Год назад сдуру скоропостижно вышла замуж, но уже через девять месяцев они с мужем благополучно расстались. Сама молодая и симпатичная, дома все живы и здоровы. Да оно и понятно: мама, папа, дяди, тети и все кузены и кузины принадлежат к славному клану рыцарей в белых халатах, а врачам и докторам болеть не полагается. Что ещё нужно для счастья? И вообще, о чем беспокоиться молодому человеку, который живет в 1987 году в СССР, стране максимально развитого социализма? Просто не о чем! Все прописано и заранее за него продумано: окончил школу, пошёл в институт, получил распределение, женился, детей нарожал. Место в детском саду для них выбил, в школу отправил, в институт снарядил, на пенсию вышел, внуков дождался, со стариковскими болячками разной степени тяжести подружился, а потом умер. Одно неясно, зачем на этот свет приходил? Почто в суете и стенаниях так долго небо коптил?
От этих мыслей глаза у Иры зачесались, в носу защипало, в горле засвербило, и практически непроизвольно вырвался громкий не то вздох, не то стон. Сидевшая рядом бабка от неожиданности даже вздрогнула.
— Девочка, плачешь, что ли? — участливо спросила она. — Парень бросил? А ты, поди, с начинкой уже…
Ира закашлялась, спешно вскочила и стала пробираться к выходу.
«Все ерунда, глупости, просто понедельник, день тяжёлый. Да и сутки отработала, устала…» — уговаривала сама себя Ирина. Последнее дежурство действительно выдалось тяжелым, с самого утра всё как-то наперекосяк пошло.
— Ирка, повезло тебе, днем 56-й бригады не будет, — радостно оповестили ее в оперативном отделе. — Фельдшер Мокрецов позвонил, сказал, что только в ночь выйдет. Говорит, простудился, но точно врет! Наверное, опять пьяный в жопу и с дивана встать не может!
— Озерова, ты ведь на четвертом курсе уже? — подозвал ее старший дежурный врач. — За первого на бригаде поработать не хочешь? А мы тебе опытного санитара в помощь дадим.
Ирина задумалась. С одной стороны, предложение было заманчивое и лестное. Но, учитывая двухгодичный опыт работы на «скорой помощи», она прекрасно знала, сколько тут таится подводных камней и торпед с настоящими боеголовками. Недавно молодой доктор перепутал межреберную невралгию с инфарктом, забился в истерике, срочно затребовал кардиологическую бригаду, а потом реанимацию. Все приехали, диагноз не подтвердился, а над горе-специалистом даже водители ржали. Доктор после этого на все жалобы на боли в области грудины сурово отвечал: «Реакция на погоду». Как-то на вызове, пока он доказывал родственникам на кухне, что ничего серьезного у больного нет, человек тихо скончался. Затем были жалобы, заявления в прокуратуру, разбирательства в суде, слезы и похороны.
— Озерова, что молчишь? — настаивал старший врач. — Перитонит от язвы желудка отличить сможешь?
— Теоретически да, но на четвертом курсе я всего два месяца учусь, — резонно заметила Ира.
— Логично рассуждаешь, — с пониманием хмыкнул старшой.
Бесхозную Иру быстренько трудоустроили. Бригаду 56 в отсутствие первого работника понизили рангом до «перевозки». Задача проста: быть стюардессой на медицинском такси. Если вдруг понадобится больного из отделения в отделение перевезти, доктора на консультацию свозить или кровь со станции переливания забрать, тут ее и задействуют. В сумочке у Иры лежало несколько тетрадей с конспектами лекций и «Фауст» Гете, книжка попала туда практически случайно. Недавно по случаю подвернулись билеты в оперный театр, на одноименную постановку. Программку с либретто Ира купить не удосужилась и до самого конца спектакля так и не могла понять, что заставило уважаемого доктора, говоря современным языком, члена академии наук — связаться с какими-то мутными иррациональными силами. Посему она решила обратиться к первоисточнику. Так что свободное время Ирина планировала провести с приятностью и с пользой.
Для начала с группой бодрых пенсионеров, выписанных из стационара, поехала за город, в недавно открывшийся кардиологический профилакторий. Старички сначала веселились, пели хором: «И Ленин опять молодой, и юный Октябрь впереди…», но потом, утомившись от долгой дороги, стали капризничать и требовать валидол, корвалол и нашатырь. Слава богу, ничего не случилось, всех доставили в целости и сохранности. Потом отправили по адресу, забрать больного и отвезти на госпитализацию. Высокий крепкий парень лихо запрыгнул в машину, увидев Иру, присвистнул и с ходу начал ухаживать и хвастаться:
— Я на флоте служил, на атомной подводной лодке ходил! Все моря и океаны как свои пять пальцев знаю! Была у нас там одна заварушка серьезная, вот после нее я и приболел, комиссовали. Но это фигня! А в кино со мной пойдешь?
«На тебе, бугае, пахать надо, а ты на таксо по больничкам разъезжаешь», — подумала Ира. Пока морячок болтал, она слегка раздражено листала его историю болезни, но вдруг поняла, что едут они не куда-нибудь, а в онкологический диспансер. А в карточке у парня написано: «Острая лейкемия».
— Ну, когда в киношку пойдем? — теребил ее морячок.
— Как выпишешься, сходим, — ласково улыбнулась Ира.
Хотя и так было понятно, если они и пойдут в кино, то только в следующей жизни.
Рация затрещала, и оперативный отдел отправил Ирину по новому адресу. Из дверей родильного отделения вышла «глубоко беременная девушка» и, с трудом поддерживая руками огромный живот, неуклюже полезла в машину. Ира бросилась ей помогать, удобно устроила роженицу в салоне и осталась с ней поболтать. Девушка была хорошенькая и совсем молоденькая.
— Боишься рожать? — спросила Ира тоном очень крупного специалиста.
Девушка как-то уж слишком длинно и печально вздохнула:
— Да я даже и не знаю… Мне вроде рожать и не придется.
— Кесарево будут делать?
— Да нет, чего-то там из живота вырезать.
И девушка поведала грустную историю своей шестнадцатилетней жизни. В их деревне парней мало, а те, которые в город не сбежали, с утра уже в сиську, а вечером в стельку. А тут студенты на картошку приехали. Все высокие, красивые, культурные. Она с одним на танцах познакомилась, правда, не сказала ему, что ей только недавно пятнадцать лет исполнилось, а потом у них любовь случилась! А когда картошка кончилась и студенты уехали, у нее живот расти начал. Мать, конечно, ее за волосы по двору оттаскала, отец шалавой называть стал. Но потом все дружно поплакали и решили, что будут ребеночка растить. Она в соседнюю деревню к фельдшеру на здравпункт съездила, он ее по заднице шлепнул, груди помял и сказал: «Ты девка здоровая, приезжай, когда роды начнутся». Но роды почему-то все не начинались. Мать волноваться стала, посчитали по календарю, выходило, что дочь уже десятый месяц беременная ходит. Тогда отец ее на трактор посадил и в райцентр повез. Там доктор долго ей живот трубочкой слушал и удивленно головой качал. В город ее отправил, в областную клиническую больницу. А там на нее врачи налетели, как начали по частям да по косточкам разбирать, чуть на запчасти не растащили.
— Нет, говорят, у тебя никакого ребенка. Опухоль это гигантская, миома называется. Сразу вырезать хотели, но нашли какие-то клетки небро… недобро… Короче, плохие! — закончила рассказ девчонка.
Ирина глянула в окно и чуть не вскрикнула: они снова подъезжали к воротам онкологического диспансера. И только сейчас она заметила, что руки и ноги у девушки худенькие, как ниточки, а под глазами большие темные круги. Когда Ира садилась в машину, историю болезни бросила на переднее сиденье, даже взглянуть не удосужилась. И напрасно! Не пришлось бы тогда, путаясь в словах, лицемерно уверять пациентку, что все будет хорошо.
До конца дневной смены Иру больше никуда не посылали, и она с отрешенным видом одиноко сидела в салоне машины, листала «Фауста». Мысли метались в голове, словно стая перепуганных летучих мышей. Почему так происходит, почему одним жить, а другим умирать молодым? Чем провинился морячок или эта малолетняя дуреха? И помочь им нельзя, и исправить ничего невозможно. «Этиология заболевания не выяснена» — фраза короткая, как выстрел, как росчерк пера под безжалостным приговором. Что же делать? Бросить все и углубиться в науку, сделать это смыслом жизни и докопаться наконец, отчего растут эти треклятые злокачественные клетки, а затем уничтожить их раз и навсегда. Только разве в этом дело? Мало ли на свете болезней, перед которыми от бессилия руки опускаются и волком выть хочется.
Как прекрасно и совершенно строение человека, можно часами рассматривать анатомический атлас и восхищаться, сколь гармонично закручены сосуды с изящным переплетением связок и сухожилий, как все это прочно и логично крепится к каркасу костной ткани. Он такой хрупкий и вместе с тем надежный и выносливый, наш человеческий организм, настоящий восторг и трепет! И клятвой Гиппократа врач навсегда подтверждает свое решение — сделать все, чтоб сохранить, сберечь эту священную красоту, не жалея своих сил, защищать ее от внешних или внутренних напастей и никогда без боя не уступать ни одной жизни, волей случая оказавшейся у тебя в руках. И кажется, что противник только один — СМЕРТЬ! Ради победы в этом поединке ты готов ночи напролет зубрить, грызть медицинскую науку, перелистаешь тысячи страниц мудрых фолиантов, будешь знать как родную по имени каждую клеточку и жилочку человеческого тела. И станешь свято верить, что победа однозначно за тобой! Но нет, нет, никогда так не будет! Тебя все равно подло обманут и переиграют.
Ирина прекрасно помнила, как двоюродный брат, молодой хирург-травматолог, рыдал, словно побитый первоклассник. Приятель его на мотоцикле в пух разбился, он его практически, как игрушку-конструктор по гаечкам и болтикам, на операционном столе собрал, выходил, на ноги поставил. А этот придурок, только из больницы выписался, снова на своего стального скакуна взгромоздился, доехал до первого столба — и все, летальный исход.
Или дядя профессор, нейрохирург, девять часов у операционного стола простоял, спасал какую-то несчастную неудачницу, которой здоровенная сосулька на голову рухнула. Так филигранно трепанацию черепа сделал, что студентов на экскурсию водили, смотрите, бестолочи, и учитесь, ни в одном учебнике такого не сыщете. А дамочка ложкой овсяной каши насмерть подавилась.
Как будто кто-то насмехается над тобой! Давай, эскулап, трепыхайся, суетись, лечи, исправляй ошибки и недочеты природы. А уж мы там, наверху, сами решим, кому жить, а кому нет. Зачем тогда рядиться в белый халат, обманывать себя и других, что ты способен помочь и спасти? Все умрут, и ты бессилен что-либо изменить!
Ирина была реалистка, ни в какие высшие силы не верила, в словарном запасе таких терминов, как рок, судьба, провидение или божий промысел, конечно, не имела. Да откуда им было и взяться у экспионерки и обычной комсомолки эпохи развитого социализма. На коленях сами собой шелестели и переворачивались страницы открытой книги, доктор Фауст тоже никак не желал мириться с быстротечностью жизни и приходом неминуемой смерти.
С последним, кстати, все более-менее понятно. Смерть — она везде, за углом, под кроватью, в электрической розетке, в незримых микроорганизмах, которые витают в воздухе, в неудачных генах твоих предков. Бояться ее не имеет смысла, она все равно рано или поздно придет. Но вот ЖИЗНЬ…. Общеизвестно, что ее надо любить, ценить, беречь и наслаждаться каждым мгновением. Но что делать, если от ее размеренного, тоскливого и вялого течения нет никакого желания так уж отчаянно за нее бороться.
Ира, как и полагалось записной идеалистке, как только закончилась летняя сестринская практика и она получила официальное разрешение на работу, побежала на «скорую помощь». Именно туда, на передний край, где нуждаются в твоей сиюминутной помощи и где, по ее мнению, она принесет максимальную пользу если не всему человечеству в целом, то хотя бы отдельно взятому населенному пункту. На «скорой помощи» ей понравилось, народ там оказался приятным и понимающим, что вполне объяснимо. Если изо дня в день и год за годом выезжаешь на бытовые пьяные драки, милиция пытается навязать тебе на лечение бомжа в бессознательном состоянии, а после этого пара ДТП с трупами и срочные роды в машине, то поневоле становишься эдаким флибустьером от медицины. Но постепенно Ирина начала замечать, как разнится академическая наука, которую им на лекциях преподавали, и ежедневная «человеческая комедия». В институте учили, что любое заболевание, если понять его молекулярный патогенез, легче предотвратить, чем лечить. А в реальности изучать проблемы страждущих на тонком уровне, как правило, было уже поздно.
Был на «скорой помощи» один постоянный клиент, Ванечка-висельник. Мужичок лет сорока, никакими особыми болезнями не страдавший, только, как по расписанию, вешался каждый месяц. Звонил на 03 и истошно орал: «Суицид!» Потом четко и ясно называл адрес, сидел у окна, ждал, когда подъедет машина и бригада войдет в подъезд. Рассчитав точно время, сколько занимает поездка на лифте до шестого этажа, открывал дверь, вставал на стул, просовывал голову в заранее заготовленную петлю и прыгал. Повисал на веревке, начинал хрипеть и задыхаться. Его лечили, приводили в чувство, вызывали психиатрическую бригаду. Но через месяц все повторялось. Психиатр был непреклонен, патологических отклонений у мужчины нет, просто характер такой паскудный, без повышенного внимания к своей персоне жить не может. На 03 уже знали, если вызов от Ванечки, можно не спешить бригаду с мигалкой отправлять, пускай чай допьют или сигареты докурят. Только вот однажды лифт не работал, бригада пешком стала подниматься и не успела…
Ире до слез было жаль этого недотепу, ей как-то «посчастливилось» в гостях у Ванечки побывать. Врачи и фельдшера двух бригад, «линейки» и реанимации, носились по квартире: резали веревку, чистили полость рта от слизи и пенистых выделений, вытягивали наружу язык, чтоб пострадавшего как можно быстрее заинтубировать и дышать заставить. А Ирина совсем растерялась, она всего месяц как работать начала.
— Чего встала? Заснула? — прикрикнул на нее доктор. — Систему с гипертоническим раствором готовь, лазикс набери!
Пока Ира налаживала капельницу и готовила шприцы, всё по сторонам оглядывалась. Квартира небольшая, но очень чистенькая и ухоженная. По стенам фотографии в рамочках развешаны. Счастливые молодожены в день свадьбы, потом они же, но постарше и со щекастым карапузом на руках. И снова они, ведут маленького Ванечку в школу, сидят всей семьей на берегу моря, вместе копают грядки. Перед самой большой их фотографией лежали две сухие розочки и стояла зажженная свечка. «Это же его родители, они, наверное, умерли», — догадалась Ирина. А ещё было много фотографий большой лохматой псины, она так добродушно скалилась, словно улыбалась. Но присутствия самой живности в квартире не наблюдалось.
— У него собака есть. Она где-то здесь быть должна,— обратилась Ирина к доктору.
— Кто, Джек? — доктор заполнял карту вызова и головы не поднял. — Он год назад от старости подох. Ванечка по этому поводу три дня подряд вешался.
Все встало на свои места. Ванечка уже лежал на носилках, готовый к транспортировке. Руки надежно связаны, чтоб вреда себе не причинил, на шее красный след от веревки, на синюшных губах слюна пузыриться. Сам пухленький, толстенький, лысенький и такой довольный, просто счастливый, что наконец-то не один! Вокруг него люди, они за него переживают, спасают, пусть и матом кроют, но любя ведь, точно любя!
Так при чем здесь наука, разве можно вылечить человека от тоски и одиночества?
На первом курсе медицинского института всегда встречаются два или три студента, которые просто физически не переносят вида крови. От вида гангренозной раны и запаха формалина в морге начинают задыхаться или падают в обморок. Однокурсники над ними смеются и потешаются, а преподаватели настойчиво советуют поменять профессию, пока не поздно. Ирина, к счастью, этой патологией не страдала. В морфологическом корпусе, где находился зал анатомических репараций, и в прозекторской трудилась она относительно спокойно. Самым важным для Ирины было в определенный момент отключить сознание и не думать, чья это нога плавает в ванной или чей мозг она держит в руках. Абстрагироваться и ни в коем случае не представлять, кем этот человек был при жизни, как ходил, как говорил, о чем мечтал, кого любил и к чему стремился.
Но если вдруг сделать это не удавалось, вот тогда Ире становилось действительно плохо. И, как ни парадоксально, за время работы на «скорой» эта проклятая патология разрослась ещё более пышным цветом. Уж, казалось бы, там-то когда! Мигает синий фонарь на крыше, надрывно воет сирена, надо спешить, надо быть собранным и профессиональным, ведь тебя ждут, на твою помощь надеются. Ирина научилась колоть с обеих рук и в любую доступную часть тела, хоть ногами к потолку ее прикрути. Освоила, как накладывать шины на переломы, останавливать кровотечение, мыть желудок, резать пуповину. Но все равно подлое подсознание какими-то неведомыми путями в самый неподходящий момент вырывалось на свободу и начинало жить по своим законам.
— Дед этот мне никто, живем просто рядом, — вздыхала сердобольная соседка. — Ну, захожу я к нему утром и вечером, кашкой покормить да простынки поменять…
Домишки в частном секторе стояли совсем близко, прямо стенка в стенку. Подпирали друг дружку, словно из последних сил пытаясь на ногах устоять.
— Инсульт когда случился? — поинтересовалась златокудрая красавица, врач-невролог.
— Да уж почитай как два года, — ответила соседка. — Сначала ходил потихонечку, ложку сам держал, а потом ослаб, слег, говорить перестал. И кашляет сильно…
— Приходит к нему кто-то?
— А как же! Пенсию с почты приносят, из общества ветеранов к празднику посылочки передают. Такие хорошие! Последний раз шпроты были и колбаска сырокопченая!
— Я родственников имею в виду.
— Да вроде нет у него никого, — задумалась соседка.
Дед лежал без движения, на разговоры людей вокруг него не реагировал и хрипло дышал. Глаза у него были голубые, светлые, совсем прозрачные, он неотрывно и сосредоточенно глядел в потолок, словно видел там что-то далекое, непостижимое, но очень важное. У Иры в голове самопроизвольно что-то щелкнуло, и ее опять «накрыло». На внутреннем экране понеслась нарезка из кадров любимых и хорошо знакомых с самого детства кинофильмов. Вот Павка Корчагин скачет на коне и яростно машет шашкой, вот комсомольцы под проливным дождем, по колено в воде, строят узкоколейку, молодые монтажники-высотники бесстрашно карабкаются по стропам на самый верх, к заводской трубе. А потом зычный голос диктора Левитана объявляет: «Война!» Очередь перед военкоматом, плачущие женщины, мужчины в шинелях, поезда, гудящие самолеты в небе, падающие бомбы. Горят танки, горят люди, и сама земля горит. И на пепелище перед разрушенным домом стоит солдат, за плечами вещмешок, а в руке потрепанная фотография. Вот и все, что у него осталось!
Деду на первый взгляд было лет восемьдесят, а то и больше, значит, жизнь его пришлась на то самое неспокойное время, когда создавалась и строилась молодая советская республика. И когда стар и млад, весь народ поднялся на ее защиту. Может быть, у него все было и по-другому, кто знает, но в любом случае в те времена легкой жизни ни у кого не было. Почему же так получается, что, пройдя такой длинный и трудный путь, оказался человек один в нетопленом доме, на вонючих, нестираных простынях, с гниющей от пролежней спиной? За что? Чем заслужил он всё это?!
— Доктор, в больничку бы его надо, — не унималась соседка. — Хороший дед-то был, всю жизнь на фабрике нашей мастером проработал. Подлечить бы его чуток…
— Что уж тут лечить, от старости лекарств нет. И в неврологию не возьмут, — вздохнула доктор, — инсульт не свежий.
— Я-то за ним ходить не могу. У меня дети и муж выпивает… Некогда мне совсем!
— В терапию если только… Кашель, в легких хрипы, и температура есть, скорее всего, пневмония, — вслух размышляла доктор. Она повернулась к Ирине: — Иди постучись по домам, мужчин найди, а то самим придется носилки тащить!
Ирина все так же сидела в салоне машины. «Фауст» был прочитан до конца. Уважаемый доктор, пройдя массу жизненных коллизий, с уверенностью заявлял:
Жизни годы
Прошли не даром; ясен
предо мной
Конечный вывод мудрости
земной:
Лишь тот достоин жизни и
свободы,
Кто каждый день за них
идёт на бой!
Тогда сказал бы я:
мгновенье!
Прекрасно ты, продлись,
постой!
И не смело б веков теченье
Следа, оставленного мной!
На улице темнело, Ирина захлопнула книжку. И фантазия опять понесла ее совершенно в другую сторону. Вот если бы эта девочка с гигантской миомой встретила бы в своей деревне не козла-студента, а морячка с подлодки. Допустим, ему на службе отпуск дали, и он приехал друга навестить. И встретились они на сельской дискотеке. Он ее танцевать пригласил, деревенские парни его поколотить решили, но он всех одной левой уложил. Потому как герой! И девчонка в него сразу влюбилась! Писать ему стала и ждать. Даже гулять ни с кем не ходила, верной была. И он все время о ней думал. Когда на подлодке та самая «заварушка» случилась, от дозы смертельной радиации любовь его и спасла. А как вернулся со службы, решили пожениться! Правда, его родители сначала против деревенской невесты были, но потом одумались и смирились. Вместе со всей деревней неделю на свадьбе гуляли. Детей у них родилось двое, мальчик и девочка, или нет, пусть лучше пятеро, и все мальчики. И однажды всей семьей поехали они на юг, к морю…
— Стоп! Кажется, я схожу с ума, — решительно сказала самой себе вслух Ирина.
К вечеру появился фельдшер Мокрецов: глаза красные, морда опухшая, на шее толстый шерстяной шарф кольцами намотан. Покашливал исправно, но перегаром от него за версту так и разило.
— Где нынче банкет давали? — решила изысканно пошутить Ирина.
— На военном кладбище, — прохрипел Мокрецов.
— Где?!
— В п…е, — складно в рифму отозвался Мокрецов. — Плохо слышишь — к лору иди, пусть он тебе уши туалетным ершиком до самых мозгов прочистит.
Было ясно, старший товарищ не в настроении и к беседе не расположен.
Фельдшер Мокрецов вообще был персонаж замечательный. На «скорой помощи» появился он относительно недавно, и слухи о нем ходили самые разные. Ну, во-первых, что вовсе он и не фельдшер, а самый настоящий доктор, очень грамотный хирург. Служил в военном госпитале в Афганистане. Потом некий скандал вышел, вроде он начальника какого-то чуть не до полусмерти избил. Видно, насмотрелся там всякого разного, вот у него крышу и снесло, но об этом исключительно шепотом говорилось. На работу после такого случая никуда не брали, поэтому он фельдшером на «скорой помощи» подвизался, где текучка дикая и рабочих рук всегда не хватает. Мокрецова за грубость и взрывной характер на «скорой» не очень-то жаловали, и работать с ним никто не хотел. Студенты, а в особенности студентки, которыми пытались укомплектовать фельдшерскую бригаду, выживали ровно час. А потом бежали в оперативный отдел и, размазывая слезы по лицу, умоляли пересадить их куда угодно, хоть к черту лысому, но только не к этому уроду — Мокрецову. А о том, как «по-мокрому» лечит людей фельдшер Мокрецов, рассказывали анекдоты и складывали легенды.
Как-то поступил в диспетчерскую службу 03 вызов с грозным кодом «72Ю», задыхается ребенок. Детская реанимация застряла в пробке на другом конце города, и следовало послать любую линейную бригаду из тех, кто территориально ближе. А ближе всех оказался Мокрецов. История была проста: пока папа смотрел вечерние новости, а мама и бабушка решали на кухне бытовые проблемы, предоставленный сам себе двухлетний малыш нашел большую пуговицу и запихал ее себе в рот. Поперхнулся, начал кашлять, захрипел и посинел. Когда Мокрецов зашел в квартиру, родители хором рыдали, а малыш уже не двигался. По законам военно-полевой хирургии, когда рассуждать некогда и все решают секунды, Мокрецов острым стержнем шариковой ручки пробил ребенку горло точнехонько на стыке трахеи и гортани. Раскрутил авторучку и вставил в рану одну из полых трубочек. Женщины от увиденного дружно рухнули в обморок, а папаша, вооружившись кухонным ножом, кинулся на «убийцу» сына.
Когда подоспела реанимация, ребенок хоть и слабенько, но ровно дышал. Правда, пришлось развозить все семейство по разнопрофильным медицинским учреждениям: отца — в травматологию с переломом челюсти, мать — в нервное отделение, а бабку — в кардиологию. Скандал получился громким, но в конечном итоге все утряслось. Даже детям известно: человеческий мозг без доступа кислорода живет не более пяти минут. Окажись на месте Мокрецова кто-то другой, никогда не пошел бы этот малыш в школу, не порадовал бы папу хорошими отметками, а маму внуками.
Пришел день, и Ирину тоже отправили на 56-ю бригаду, под начало легендарного фельдшера. В оперативном отделе откровенно ржали и делали ставки, как быстро прибежит студентка о спасении просить. Но Ирина для себя решила быть мужественной, выдержанной и на провокации не реагировать. В конце концов, она на «скорой» по идейным убеждениям работает, а не развлеченья ради.
— Здравствуйте, я… — начала Ирина, но представиться и закончить не успела.
Мокрецов, не глядя, прошагал мимо нее, залез в кабину машины рядом с шофером и громко хлопнул дверью. Только пробурчал что-то нечленораздельное: «Очередную ш… прислали, которая, б…, ни х… делать не умеет».
В скверике на припорошенной снежком лавочке лежал длинный, худой парень лет восемнадцати. Руки безвольно вытянуты вдоль тела, голова на тонкой шейке запрокинута назад, а в приоткрытый рот плавно падают прозрачные снежинки. Вокруг бедолаги толпились сердобольные граждане.
— Да без сознания он! Не дышит совсем!
— Бедненький мальчик, замерзнет ведь насмерть!
— Вот-вот, эту «скорую» только к смерти и дождешься!
— А что вы хотите, бесплатная медицина! Перестройка все по местам расставит!
— Да говно эта ваша перестройка! Вот при Сталине…
Мокрецов вышел из машины, быстро подошел к скамейке. Пощупал пульс, приподнял пальцем веки, некоторое время изучал зрачки, после чего отвесил парню звонкую пощечину. Толпа охнула и возмущенно заголосила.
— Что ж ты творишь, изверг! — выкрикнула бодренькая бабулька.
— При Сталине таких дохторов к стенке ставили, — вторил ей бородатый дед.
Но тут, на счастье, парень пришел в себя, утробно икнул и громко запел: «Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала…» — после чего снова отключился.
— Так он пьяненький! — обрадовалась бабулька. — На проводинах своих набрался!
— К родителям его надо доставить, — решительно высказался дед. — Чтоб проспался и в военкомат огурцом пришел! Домой его везите!
— Ща, только 03 на машине замажу и в такси перекрашу, — огрызнулся Мокрецов.
Крик поднялся, как на базаре. А особенно активные граждане уже засучили рукава и готовились вступить в схватку с бессердечным эскулапом. Мокрецову пришлось позвать водителя, и вместе они запихали малолетнего пьянчужку в машину.
В теплом салоне мальчишка отогрелся, пришел в сознание и для начала обложил по матушке своих спасителей, а потом начал бузить.
— Чего вылупился, крыса тыловая! Меня в десантуру записали, ясно! — орал новобранец на Мокрецова. — «Как родная меня мать провожала…»
Но, видимо, в машине его порядочно растрясло, он икнул раз, рыгнул два, и все богатство праздничного банкета попросилось на волю. Ирина почти успела подставить пластиковый пакет, но все равно значительная часть желудочного содержимого оказалась у нее на халате. А призывник опять сладко захрапел.
— Вот что с этим засранцем делать? — скрипнул зубами Мокрецов. — В токсикологию не возьмут, отравления нет, в милицию везти бесполезно, сейчас все вытрезвители позакрывали. Может, руку ему сломать и в травму?
— Тоже пошлют, — мрачно отозвалась Ирина, старательно счищая с халата зловонные ошметки. — Перелом руки не является угрозой для жизни…
— И то верно, — кивнул Мокрецов и обратился к водителю: — Никола, дай-ка мне какую-нибудь железяку, да потяжелей.
Никола молча и с готовностью протянул шефу увесистый разводной ключ. Мокрецов прищурился, повернул к себе голову спящего новобранца и коротким, точным ударом врезал парню по лбу, как раз по тому месту, где начинали расти волосы. Мальчишка охнул, но так и не проснулся, а кровь из рассеченной раны, можно сказать, потекла рекой.
— Забинтуй хорошо, чтоб солидно смотрелось, — приказал фельдшер Ирине. — В нейротравму поедем, а в карте напишу «сотрясение мозга средней тяжести».
— Ему же в армию идти, — пробормотала Ирина.
— Значит, не пойдет. — Мокрецов после содеянного злодейства вид имел довольный и даже какой-то благостный. Подумал и добавил: — А таким туда и не надо. Родина без подвигов этого героя худосочного обойдется, а вот родители нет…
По приезде на подстанцию Мокрецов безапелляционно заявил:
— Машину мой. Это входит в обязанности младшего медицинского персонала.
Ирина, чертыхаясь на все лады, набрала в ведро воды, засучила рукава халата и принялась скрести тряпкой заблеванный салон машины. На морозе вода быстро остывала, тряпка слипалась, хорошенько отжать ее не было никакой возможности, покрасневшие руки стало сводить судорогой.
— Я смотрю, девушка у нас не брезглива и не пуглива, — послышался со спины ехидный голос Мокрецова.
Ирина ничего не ответила.
— Еще, поди, и уколы ставить умеешь? А каким врачом стать собираешься? Тэрапэвтом? — Утрированное ударение на «э» прозвучало особенно глумливо.
Ирина разогнулась, резко повернулась и со всей силы швырнула поганую тряпку в ведро, брызги фонтаном полетели Мокрецову прямо в лицо.
— Я собираюсь стать специалистом, который исцелит человечество от хамства!
Мокрецов от неожиданности даже на пару шагов назад отступил. Вытер рукавом брызги с лица и криво усмехнулся.
— Ладно, иди. Сам закончу. И халат поменяй, а то воняет от тебя…
В тот день погода отчаянно капризничала и быстро менялась, вечером было 0 градусов, а ночью уже минус 10. В дни таких природных катаклизмов самым популярным вызовом становился код «65Ю» — давление. Гипертоники всех мастей отчаянно мучились и страдали и спасителей своих встречали с распростертыми объятьями. Ирина работала, как обычно, указания фельдшера Мокрецова выполняла быстро и без обсуждений. А он за ней внимательно наблюдал, но за всю смену и двух слов не сказал. Однако на прощание как бы с неохотой высказался:
— Я в оперативном отделе сказал, чтоб тебя со мной работать ставили….
Впоследствии они даже подружились, во всяком случае, Мокрецов разрешил его на «ты» называть. Хотя отношения с наставником складывались неоднозначные. Иногда Мокрецов был терпим и снисходителен, но периодически превращался в настоящего демона и сложными трехэтажными конструкциями сотрясал все мировое пространство. Ирина у него была: «мартышкой носатой», «мышью серой», «поганкой бледной», «рясью болотной» и прочими замечательными представителями флоры и фауны. Обижаться и оскорбляться Ирина давно перестала, в конце концов, насильно ее работать с хамоватым фельдшером никто не заставлял, а уж научиться у него было чему. Однажды она поинтересовалась:
— Саша, а почему ты со мной работать захотел?
— Крысу любопытную не включай, — огрызнулся Мокрецов, но потом добавил: — Когда там… в Афгане, служил, у меня операционная медсестра была, Зиной звали… ты на нее чем-то похожа.
И надолго замолчал. Ирина устала ждать продолжения истории и снова спросила:
— И что?
— Ничего. Погибла.
— Как?! Как погибла! — задохнулась от удивления и ужаса Ира. — Её застрелили, или ваш госпиталь бомбили?
— Бомбили… — презрительно скривился Мокрецов. — Водички поганой попила и брюшным тифом заболела. Суки! Сами бы так передохли в своих кабинетах!
Поэтому Ира хорошо знала, что есть определенные темы, на которые с Мокрецовым говорить не следует. Вот и сегодня после «банкета» на военном кладбище фельдшер был молчалив, мрачен и особенно взрывоопасен. К счастью, дежурство выдалось хлопотное, всю ночь гоняли так, что предаваться сомнениям и размышлениям было просто некогда. А уже под утро, когда светало, пришлось ещё и на пожар ехать. Самого огневища они не застали, но на пепелище горестно и слаженно завывал хор старушек.
— Ой, Семеновна, да что же это делается! Да как же это!
— Семеновна, голубка моя, за какие же грехи наказанье такое!
— Подруженька моя, Семеновна, уж не спляшем мы с тобой, не споем!
Город, где жила Ира, был разделен рекой на две части, а соединял берега длинный, почти двухкилометровый мост. А прямо за ним, на левом берегу, вперемешку теснились летние дачки и допотопные домишки коренных жителей. В одной из таких ветхих халупок и проживала веселая бабка Семеновна с великовозрастным сыном. Сынок крепко выпивал и нередко мамку поколачивал. Вечером он пришел, как обычно, «на рогах» и задремал с зажженной сигареткой. А когда проснулся, вокруг все полыхало. Но мужик не растерялся, вышиб окно и выскочил на улицу. Короче, спасся, а вот мамка-то его заживо сгорела.
На земле около черного, обгоревшего сруба лежало нечто, что при жизни было «веселой Семеновной». Обугленное человеческое тело, руки, согнутые в локтях, были крепко прижаты к груди в характерной «позе боксера», и свидетельствовало это о том, что старушка задохнулась. Вместо ног две конусообразные головешки костей. Лохматый, еще не до конца протрезвевший мужик бился головой о стену соседнего дома и голосил:
— Мамка, мамка моя, прости ты сына своего непутевого!
Ира угощала всех подряд успокоительными каплями, перевязывала обожженные руки добровольцам, тушившим пожар, а Мокрецов яростно лаялся с милицией. Стражи закона и порядка почему-то были глубоко уверены, что тело в морг должна машина «скорой помощи» увезти. Мокрецов, используя свой богатый народный словарь, доказывал обратное. Конфликт по идейным соображениям между службами 02 и 03 был многовековой и неразрешимый.
— Как я после этих головешек живых людей в машину сажать буду? Труповоз вызывайте и хренотенью не занимайтесь! — резюмировал Мокрецов.
Машина ехала по мосту. Постоянный водитель 56-й бригады, молчаливый и обстоятельный Никола, включил радио. Диктор рассказывал что-то об успехах колхозников, о директивах партии, о новых веяньях перестройки. А потом включили веселую музыку. Сочный женский голос громко и радостно запел: «Семеновна, Семеновна, а ну давай пляши!» Ирине стало плохо, в горле комом встал привкус гари и жженого человеческого мяса. А на ее личном, будь он неладен, внутреннем экране, опережая друг друга, замелькали, заскакали кадры какой-то неведомой истории. Где молодая веселая Семеновна качает на руках малютку сына и верит в долгую-долгую счастливую жизнь.
Ирина, едва сдерживая спазматические позывы, начала кашлять и задыхаться.
— Никола, выключи музыку! Остановись, — приказал Мокрецов.
Ирина кубарем вывалилась из машины и, согнувшись пополам, склонилась над сугробами, желудок толчками выворачивало наизнанку. Ира покачнулась и чуть не рухнула носом в талый снег. Мокрецов уже на лету поймал ее за воротник куртки.
— Э, будущий доктор, нельзя быть такой чувствительной, — начал привычно глумиться Мокрецов, но, поглядев на серо-зеленое лицо Ирины, участливо переспросил: — Гари, что ли, надышалась?
Ирина по-собачьи, двумя руками рылась в снегу, отыскивая комочки побелее, остервенело терла ими лицо, пихала себе в рот и, давясь холодной, хрустящей массой, сквозь слезы жалобно причитала:
— Почему все так! Нечестно, несправедливо! Я так не могу, я не хочу!
Мокрецов резко тряханул ее за шкварник и для успокоения окунул лицом в сугроб, а потом по-отечески подхватил в охапку и поволок в машину.
— Нет правды на земле, но правды нет и выше…
— Это из Гете? — шмыгая носом, слабо проскулила Ирина.
— Пушкин, дура… — ответил Мокрецов.
Едва соскочив с подножки медлительного троллейбуса № 7, Ирина побежала. И бежала очень быстро, так хотелось, чтобы холодный ветер и летящие в лицо колючие снежинки выветрили, вынесли из головы все тяжелые и безрадостные воспоминания прошедшего дня. Но это во-первых, а во-вторых, она катастрофически опаздывала на первую лекцию. В аудиторию Ирина влетела ровно на секунду раньше преподавателя и, тяжело дыша, плюхнулась на свободное место, предусмотрительно забитое для нее подружками.
— Опять все выходные работала? — поинтересовалась Таня.
— Ага, — Ирина, нахлобучив на голову белую шапочку, спешно застегивала халат.
— Далась тебе эта «скорая помощь»! Грязища, вонища, пьянь и рвань всякая, — наморщила курносый носик Леночка.
Леночка была красотка и модница, Таня отличница и карьеристка, а Ирина где-то посередине. Почти умная и почти красивая.
— Зря время теряешь. Надо уже думать, как хорошую специализацию получить. — Таня любовно погладила белоснежный, накрахмаленный халатик. — Ир, ты со своим дядей деканом еще не разговаривала?
— Ой, девчонки, у нас в районе новый бар открылся, «Мечта» называется. Там такие коктейли готовят! Я вам сейчас расскажу, — восторженно зашептала Леночка.
Но продолжить она не успела, в аудиторию решительно вошел преподаватель, слегка взлохмаченный седенький старичок с бородкой клинышком. Он смачно хлопнул дверью и с порога громогласно заявил:
Я пришел к вам всем с
приветом,
Рассказать, что солнце
встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало!
Студенты на столь экстравагантное появление профессора отреагировали с пониманием, некоторые даже зааплодировали. Предметом данной лекции являлась психиатрия, как известно, материя тонкая. А специалист, который долгие годы трудится на этом славном поприще, желая или не желая того, постепенно начинает перенимать определенные привычки своих пациентов.
— Друзья, — начал профессор, — за сорок лет работы я убедился только в одном, психиатрия — наука темная! Как можно вылечить душу, если нам до сих пор не объяснили, где она обитает! И кто определит, что есть — норма, а что нет? Но всё сладенькое оставим на десерт, а для начала, так сказать, на закуску — пропедевтика.
Для тех, кто не в курсе, пропедевтика — подготовительный, вводный курс в науку, предшествующий более глубокому и детальному изучению симптомов и синдромов психических болезней. Ирина стоически конспектировала, но постепенно начала клевать носом, голова клонилась, глаза слипались, а рука самопроизвольно выводила в тетради невнятные каракули.
— Девчонки, шапки свои на парте сдвиньте, я спрячусь и подремлю чуток, — обратилась она к подружкам.
Студент на лекции, как солдат на посту, спит чутко! Ирине даже казалось, что вовсе она и не спит, а так, глаза прикрыла, ситуацию контролирует и все, что вокруг творится, прекрасно осознает. Правда, почему-то находилась она в салоне машины «скорой помощи» вместе с фельдшером Мокрецовым. И одет он был странно, в зеленый маскхалат, а говорил голосом профессора:
— Во главу угла была поставлена задача смены ортодоксального подхода в психиатрии на феноменологический…
— Саша, ты это о чем? — удивилась Ирина.
— А сейчас проведем эксперимент, — продолжал ворковать профессорским баритоном Мокрецов. И вдруг громко крикнул: — Все, кто спит, встать!!!
Ирина дернулась всем телом и резко вскочила, пребольно ударилась коленом о крышку столешницы, дипломат с грохотом рухнул на пол. Злодей профессор коротко, по-иезуитски хихикнул:
— Как мы видим, в фазе быстрого сна первая и вторая сигнальные системы продолжают работать слаженно и дружно.
Лекция была общая, для всего потока, и кроме Ирины в большой аудитории ещё 10–15 человек позорно вытянулись по стойке смирно, смущенно лыбились и хлопали глазами.
— А теперь проведем быстрый визуальный анализ, — профессор с довольным видом подергал себя за бородку. — Что мы видим? Тут девушки провели вечер на дискотеке, и ночка впоследствии выдалась бурной. Этот молодой человек дежурил в приемном отделении травматологии, нет, скорее, это токсикология.
Ирина оглянулась по сторонам, все было правильно. Справа стояли и терли глаза две блондинки. Синие тени до висков размазаны, губы накрашены криво, наверняка уже в институте, в туалете, наспех красоту восстанавливали. Слева сонно покачивался здоровенный парень, его когда-то белый халат был щедро разукрашен большими и маленькими пятнами от всевозможных испражнений человеческого организма.
— А эта барышня, видимо, трудится на «скорой помощи», — продолжил профессор.
До Иры медленно, но все-таки дошло, что говорят непосредственно о ней.
— А почему вы так решили? — вдруг ни с того ни с сего дерзко выпалила Ирина.
— По совокупности внешних характеристик достаточно несложно определить фенотип, присущий индивиду на определённой стадии развития. Так, в данном случае мы можем наблюдать почти утопическое желание спасти весь мир и смутное осознание того, что это невозможно, — ровным академическим тоном продолжил свою «моральную выволочку» профессор.
— Нет ничего невозможного! — парировала Ирина. И, окончательно разозлившись, сморозила ещё большую глупость: — Кто знает, возможно, через несколько сотен лет будет изобретена вакцина от всех неизлечимых болезней и даже от смерти.
— Так в истории известны подобные прецеденты, — снисходительно усмехнулся профессор. — Был такой специалист. Лазаря воскресил, прокаженного, глухонемого и слепорожденного исцелил. Пятью хлебами пять тысяч человек накормил….
— Интересно, и кто же это? — продолжала тупо упираться и спорить Ирина.
— Иисус Христос…
Продолжать дискуссию было бессмысленно, со всех сторон аудитории уже доносились ехидные смешки. Ирина, чтоб хоть как-то сохранить свое реноме и не выглядеть полной идиоткой, замолчала и через паузу важно произнесла:
— Можно в туалет выйти?
— Идите, конечно, успокойтесь и покурите, — снисходительно кивнул профессор.
Она спустилась в подвал, где нерадивые студенты и прогульщики обычно коротали время за сигареткой и неспешными содержательными беседами. Общество восседало на перевернутых ящиках и что-то бурно обсуждало. Из всех присутствующих Ирина знала только Малова, парня из параллельной группы. Она поздоровалась и стрельнула у него сигаретку. А Малов, как истинный джентльмен, уступил ей место на перевернутом ящике.
— Ир, ты ведь на «скорой» работаешь? Вчера на военное кладбище не ездили?
— Нет, — длинно выдохнула струйку дыма Ирина. — Я на Центральной, а кладбище в Кировском районе, там своя подстанция. А что?
— Там вчера такое творилось! — возбужденно заговорил Малов. — «Груз 200» из Афганистана пришел. Говорят, военкомат полгода собирал, чтоб всех разом похоронить. Прикинь, семнадцать человек! И ящики железные, наглухо заваренные, только сверху написано: имя, фамилия, дата рождения и смерти…
Ирина открыла рот, но сказать так ничего и не смогла.
— Военные хотели залп в честь погибших дать. Но родственники чуть ли не демонстрацию устроили! Рыдали все, крик, ругань! Сначала милицию вызвали, потом «скорую». Говорят, машин десять приехало, кто сознание потерял, у кого-то инсульт случился. Пачками людей по больницам развозили! — тараторил Малов.
Забытая сигарета в руках у Ирины догорела до самого фильтра и больно обожгла пальцы. Теперь стало ясно, на каком «банкете» гулял Мокрецов.
— А самое главное, там наш Серега Станкевич был. Помнишь его? На гитаре играл!
Ирина лично с этим парнем знакома не была. Но не знать кудрявого балагура, любимца девчонок и участника всех студенческих весен, было просто невозможно.
— Он хвостов нахватал, сессию не сдал. Плюнул на всё и в армию пошел, — горько вздохнул Малов. — И видишь, как получилось….
На лекцию Ирина не вернулась. Спешно оделась и вышла из института.
На улице потеплело. Нападавший за ночь снежок растаял и смешался с грязью, и вся эта жидкая субстанция мерзко чавкала под ногами, норовила просочиться сквозь подошвы прямо в сапоги. В голове и в мыслях у Ирины была точно такая же бурая и склизкая каша. Она бесцельно брела по родному городу. Дошла до сквера, где стоял монумент в память воинам, павшим во времена Великой Отечественной. Грозный танк во всей своей натуральной красе возвышался на гранитном постаменте. Ирина остановилась, щемящая тоска от собственного бессилия и общей, просто какой-то вселенской несправедливости опять накрыла ее с головой. Мальчишкам 40-х, по крайней мере, было понятно, зачем и за что они ложатся телом на пулемет и идут на таран. А эти-то, из 80-х, за какой надобностью тянули на себя чеку гранаты или захлебывались рвотой, попив отравленной воды. Ради какой такой великой идеи мамы из Тамбова, Перми, Ашхабада, Минска и Киева старели и седели за один день, получив на память о сыновьях извещение: «Погиб, выполняя долг интернационалиста».
Ирина пошла дальше. Длинный сквер упирался в круглый фонтан с каменным цветком посередине. Летом из лепестков соцветия били упругие струйки воды, и в жару непослушные дети и бездомные собаки радостно плескались в живительной влаге. Но сейчас фонтан был запорошен снегом, печален и одинок.
У Ирины окончательно промокли ноги, в носу зачесалось, и она несколько раз чихнула. «Домой пойду, а то простужусь, заболею и умру», — подумала она. Идея хорошая, но невыполнимая. Родители, естественно, на работе, но дома бабушка… Устроит настоящий допрос с пристрастием, да такой, что небо с овчину покажется. Идти домой было никак нельзя.
Она вошла в подъезд пятиэтажной «хрущевки», на первом этаже пахло кошками и сыростью. Остановилась у двери, обитой коричневым дерматином, но звонить не решилась. Тихонечко поскреблась. Дверь отворилась. На пороге, запахнув на груди пестрый халатик, стояла ее любимая школьная подруга Женя.
— Тьфу! А я уж испугалась, думала, мыши завелись! — рассмеялась она.
— Спите? — шепотом спросила Ирина.
— Спим! Проходи быстрее, а то дует!
Родись Евгения лет на пять позже, возможно, жизнь бы у нее сложилась сказочная. Темно-русая шатенка, с синими раскосыми глазами, точеным носиком и капризно припухшей нижней губой, да ещё при росте 177, такая девушка, безусловно, стала бы вожделенной добычей для любого модельного агентства. Но времена, когда русских красавиц, как пушнину и древесину, начали экспортировать на Запад оптом, ещё не наступили. Окончив школу, отличница Женя заявила:
— Устала я учиться, передохну…
И пошла работать на завод. Но пока передыхала и паяла что-то на конвейере, познакомилась с хорошим парнем, вышла замуж и родила дочку Любу. Тут очень ко времени вышел закон, что женщины в декретном отпуске могут сидеть три года, и Женя плотно засела дома. На вопрос друзей: «Как дела?» – весело отвечала:
— Отлично! Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша…
Ирина прошла в коридор и с наслаждением стянула сапоги — носки были совершенно мокрые. Квартира была большая, четыре комнаты, но коммунальная. Две занимала Женя с мужем в ожидании, когда достроят их кооператив. А в двух других проживала молодая бабушка Наташка, тридцати с небольшим лет, с дочкой и новорожденным внуком. Муж у Наташки был профессиональный зэк, изредка на пару месяцев выходил на волю, но почти сразу же находилась причина, по которой он возвращался в свой дом родной — тюрьму. И у молоденькой Анки гражданский муж тоже продолжил славную семейную традицию, сел в первый раз за мелкое хулиганство. Но жены «сидельцев» не унывали и в свое более чем неясное будущее смотрели пофигистично-оптимистично.
— Раз у вас тихий час, может, я тоже вздремну? — Ирина прилегла на диван.
— Давай, — Женя уселась рядом в кресло и тяжело вздохнула. — И я дух переведу…
— Устала или случилось что-то?
— Да нет, все как обычно. Кушали хорошо, а какали ещё лучше. Пеленки в «Белизне» замочила, вечером кипятить буду. Стиралка такие пятна не берет. А ты как? Какие новости на медицинских фронтах?
— Жизнь — заболевание тяжелое, лечению не поддается. Умрут все…
— Спасибо доктор, — фыркнула Женя. — Успокоили!
— Когда поднимают белый флаг, это символ капитуляции, то есть безоговорочной сдачи на милость победителя. А почему тогда и у врачей халат белый? Не синий, не зеленый. Смысл в чем? Я изначально сдаюсь, потому что я бессилен! Так?
— Да… — задумчиво протянула Женя. — Что-то ты, мать, совсем того…
— В угол загнали, а вокруг флажков понаставили: «Ты должна!», «Ты обязана!» — Ира уткнулась лицом в подушку. — А что я могу? Ничего! Как помочь? Никак!
Женя выбралась из кресла, подошла к полочке с книгами.
— Смотри, что у меня есть, — Женя показала тоненькую брошюрку. — В почтовый ящик недавно положили. «Карма-йога. Путь к себе» называется. Очень интересно…
Она удобно устроилась на диване, открыла книжку и с чувством прочитала:
«Этот метод учения помогает быстро достичь духовных результатов, страдания и боль должны искупить, ликвидировать грехи этой и прошлой жизни. Человеку не рекомендуется отказываться от деятельности, порожденной его природой. В качестве методов от кармической зависимости и для достижения свободы используются безропотное исполнение долга, покорное следование своей карме путем постоянного труда, душевности и благотворительности».
Вид у Жени при этом стал величественный и какой-то даже просветленный.
— А ещё есть реинкарнация! Ну, это когда наша как бы бессмертная сущность перевоплощается снова и снова из одного тела в другое. Ты кем хотела бы стать?
Ирина не выдержала и громко рассмеялась:
— То есть лет так 70–80 от всей души хорошенько помучайся, а уж потом что-то путное с тобой случится! А личные пожелания при следующем перерождении учитываются? Или могут, как обычно, дрянь второсортную подсунуть!
— Злая ты и циничная, — обиделась и даже слегка рассердилась Женя. — Тогда ребенка роди, глупости выдумывать времени не будет, и смысл жизни появится!
— От кого? От «этого»?! От него ни мышонка, ни лягушку, а только неведому зверушку родить можно! А вырастет — таким же упырем, как папаша, станет!
Под неласковым эпитетом «этот» подразумевался Иринин муж Серега.
Никто не станет спорить, что самое сладкое время молодости — это годы студенчества, а особенно первый курс. Кружащая голову радостная эйфория оттого, что ты теперь взрослый, свободный, самостоятельный и тебе можно всё или почти все. Ирина вместе с подружками развлекалась от души. С вечера пятницы и по воскресенье включительно начинался увеселительный забег по дискотекам и барам, вечеринкам и бессчетным свиданиям. Но через какое-то время, подустав от беготни и суеты, девушки остановили свой выбор на лучшем в городе ресторане — «Горный хрусталь», публика туда захаживала солидная, и можно было не опасаться, что в туалете на тебя нападет компания бухих пэтэушниц. Правда, удовольствие это было недешевое, и о том, чтоб с шиком посидеть за столиком, даже мечтать не стоило, для студенческой стипендии роскошь недоступная. Но зато там была живая музыка и танцы до утра! А ещё была массивная барная стойка, декорированная по бокам острыми кусками оргстекла, словно аутентичный ледник, где можно было присесть на высокий стульчик, перевести дух и взять коктейль. Фирменная смесь из водки, шампанского и апельсинового сока называлась так же, как и само заведение. И после парочки бокалов разноцветные лампочки начинали мигать и переливаться, как настоящее северное сияние, а после третьего танцующая публика становилась похожа на косолапых белых медведей. За «ледяной» барной стойкой царствовал Серега. Бармен в ресторане — это то же, что министр иностранных дел в правительстве. Политику заведения доходчиво объяснит, все острые вопросы решит, нарождающийся конфликт дипломатично разведет и к импорту доступ организует.
— Девчонки, если косметика французская нужна, джинсы, обращайтесь, — любезно предлагал медичкам Серега. — Только скажите, все организуем!
Дружба со всемогущим барменом вещь полезная, приятная и выгодная, никто против не будет. И почему-то из всей компании студенток он особенно Ирину выделял. Коктейльчики позабористей подсовывал, настойчиво предлагал, как ресторан закроется, домой проводить. Ирина долго отказывалась, но однажды, видимо действительно перебрав «Северного сияния», согласилась. Всю дорогу они целовались, двухметровый здоровяк Серега, как ни странно, при ближайшем рассмотрении оказался парнем нежным, и даже каким-то трепетным.
— Ты мне сразу понравилась, как только увидел, — краснея и заикаясь, признался он.
Роман развивался стремительно. На третьем свидании они из вертикального положения поцелуев в подъезде перешли к горизонтальному положению, но уже в квартире. После чего Серега, как честный человек, сделал предложение руки и сердца. Ирина обещала подумать. Все подружки стройными рядами маршировали в сторону загса. Считалось, если в двадцать лет ты ещё не при делах, без мужа или жениха, что-то с тобой явно не так. Однако Ирина так не думала, ей всего-то девятнадцать, и ещё далеко не вечер. Но тут в лице бабушки Татьяны Федоровны вмешался его величество случай. Как-то вернулась она из магазина чуть пораньше и поймала Ирину и Серегу в самый, можно сказать, интимный момент. Крик подняла жуткий:
— Это что же делается! Всё, краля моя, не девка ты теперь! Замуж иди! А этот если противиться будет, то я на него управу найду! К родителям пойду и в милицию!
Серега был не против, а очень даже за. Если кто и упирался, так это Ирина.
— Да не хочу я замуж! Он мне нравится, но так… не сильно!
— А в койку зачем тогда ложилась? Любишь кататься, люби и саночки возить! — бабушка была категорична.
Ирина пыталась достучаться до родителей, но они, как и полагается русской интеллигенции, лишь качали головами, пожимали плечами и разводили руками.
— Быстро как-то все у вас, — сказал папа.
— Не забывай, у тебя институт, ещё шесть лет учиться, — добавила мама.
— При чем здесь институт! — вопила Ирина. — А если у нас не сложится, не получится!?
— Разведешься, — отрезала бабушка. — Не в церкви, чай, венчаться. Грех подолом прикроешь, была мужняя жена, и весь разговор!
Посему Ирине оставалось лишь смириться. Пожалуй, Серега был единственный, кто искренне радовался происходящему. Жизненные приоритеты у него были конкретные: дом полная чаша, жена умница и красавица да пара-тройка здоровеньких карапузов. Что ещё для счастья надо? К своей цели он шёл с уверенностью торпеды, стремящейся поразить вражескую подлодку.
— Так, свадьбу организуем по высшему разряду: ресторан закажем и «Волга» будет, как положено, с шарами и куклами. Кольца нормальные куплю, чтоб потолще были, а не фуфло дутое. А платье тебе в ателье «Люкс» пошьем, у меня там знакомые. Ир, ты не волнуйся, деньги у меня есть! — радостно вещал Серега.
Семейная жизнь на первый взгляд началась неплохо. Серега сумками таскал из ресторана продукты и вообще всё, что не приколочено. По выходным торчал на рынке, фарцевал. Бизнес по тем временам опасный, но прибыльный. У Ирины появились финское пальто, итальянские сапожки, а на столике у зеркала шеренгой выстроились флакончики французских духов. Серега был влюблен и для жены ничего не жалел. И все бы ничего, но в любой бочке меда всегда найдется добрая поварёшка дегтя. Как оказалось, муж страдал патологической ревностью.
— Ты почему ко мне в ресторан на обед не пришла? — вопрошал он.
— Да неудобно как-то бесплатно есть, — кривилась Ирина.
— Чего там неудобно, на халяву же! А где обедала?
— С ребятами, в столовке.
— С какими ребятами? Опять с этим Вадиком очкастым, который к тебе якобы за конспектами заходил? Дождется у меня этот очкан! Я ему зрение нулевым сделаю!
— Да мы просто дружим, — возмущалась Ирина.
— Знаю я, как парни дружат, — сквозь зубы бурчал Серега.
Ирина сначала посмеивалась, но постепенно ей стало не до смеха.
— У тебя лекции в семь заканчиваются, а ты домой в девять пришла. Где была?
— Маникюр делала, у сестры твоей Ольги.
— Знаю, она сказала, что без очереди тебя приняла. А потом?
— В студенческий клуб зашла.
— А там что делали? Пили, в бутылочку играли?
— Это клуб, а не бар! Там общаются! Мы «капустник» придумывали!
Но Серегу было не переубедить, во всем он видел подвох и возможную провокацию. «По себе людей судит, нагляделся у себя в кабаке говна-то всякого», — высказалась по этому поводу бабушка. Но самое печальное было то, что со временем Ирина поняла, им совершенно не о чём разговаривать. Общих тем и интересов просто нет. Секс — это конечно хорошо, но Homo sapiens все-таки ориентирован и на вербальный контакт. Да и говорить с Серегой было сложно, слушать он не любил, и диалог быстро трансформировался в его бесконечный монолог. О том, что денег надо иметь много, в них счастье и сила. И о том, что на заводах и стройках пусть тупые бараны пашут, а умные люди всегда найдут другой способ денег добыть. Да ещё о том, как будет здорово, когда Ирина ему детей нарожает и в декретный отпуск до конца жизни уйдет. А уж он-то постарается семью обеспечить, чтоб никто ни в чём и никогда не нуждался! Ирина терпеливо слушала и не спорила, да это было и бесполезно. Можно ли дискутировать с воем пожарной сирены? Последней каплей, а вернее, отправной точкой к началу бунта послужил один скандальный инцидент, или, проще говоря, банальная драка. Серега все-таки подкараулил ее, когда она вышла из студенческого клуба с однокурсником Вадиком. Налетел на безобидного парня, оставил его без очков и двух передних зубов.
— Ты псих! Ты имбецил! Мы с Вадиком на остановку шли, нам на одном троллейбусе домой ехать! — кричала Ирина.
— А пускай на другом ездит и не с моей женой, — резонно отвечал Серега.
«Дети — берегитесь баобабов!» — Ирине почему-то вдруг вспомнилась фраза из любимой детской книжки. Летчик по фамилии Экзюпери в свое время очень точненько описал эту патологию. Из мелкого, но зловредного семечка вырастает огромное дерево и своими мощными корнями разрывает беззащитную крошку планету на части. И горе тому, кто поленился и вовремя не выполол эти сорняки! Так и людские недостатки, поначалу они кажутся милыми странностями, но со временем они разрастаются до гигантских размеров и способны полностью отравить существование окружающих и разрушить жизнь самого человека.
Ирина не стала ждать, когда слегка вздорный парень превратится в домашнего тирана, который пройдется по ней чугунным катком домостроя. И она выдвинула билль о правах и обязанностях личности.
— Я тебе не изменяю, уясни это раз и навсегда! Но дружить я буду с кем захочу, и не вздумай за мной больше следить, — заявила она. — Ты просто смешон!
Серега зашелся возмущенным криком, рассыпал град угроз, претензий и несправедливых оскорблений, Ирина ответила ему тем же. И в таком состоянии перманентного скандала они прожили следующие девять месяцев. После очередного особенно бурного выяснения отношений Серега собрал вещи и ушел из дома. Правда, через три дня остыл, одумался и вернулся обратно. Ирина, наверное, по привычке и простила бы мужа, и все это продолжалось бы до бесконечности, но тут на сцену боевых действий выступила бабушка.
— Э, нет, касатик! Ушел, так ушел! Да ещё и с вещичками, значит, всё — пожили! — заявила Татьяна Федоровна. — И нечего больше нервы друг дружке трепать!
А после этого они целый год разводились. Встречались у загса, ругались, писали заявление, но через три месяца, которые давали на раздумье, Серега исчезал. Причин у него всегда находилось много: забыл, заболел, работал, по делам уехал.
— Ты издеваешься, что ли?! — орала в бешенстве Ирина.
— Дура ты! — отвечал Сергей. — Поумнеешь, поговорим!
Но в конце концов им все-таки удалось прийти к взаимовыгодному консенсусу. Сергей к медицинскому институту не должен был ближе чем на пушечный выстрел подходить, для всех знакомых Ирины — он в армию ушел. Ирина в злачные места города: бары, рестораны и дискотеки даже носа не кажет и стороной их обходит. Развод пока не оформляют, жизнь друг другу не усложняют, а как дальше быть, время покажет… После этого Ирина засела дома, зарывшись в конспекты и учебники, а Серега вообще из города пропал.
— Где он сейчас, не знаешь? — поинтересовалась Женя.
— Нет, — скривилась Ирина. — К Новому году открытку заграничную прислал.
В коридоре громко и нетерпеливо затренькал звонок. Женя быстро вскочила с кресла и кинулась в прихожую. Послышался скрип входной двери и Женин не то вздох, не то вскрик: «ТЫ!!!» А после этого такой знакомый хрипловатый басок:
— Привет! А Иры у тебя случайно нет?
Ирина тоже кубарем скатилась с дивана и выбежала из комнаты. Вот к ночи помянешь, «оно» и появится! На пороге у дверей во всей своей красе стоял Серега. Вид он имел шикарный: пыжиковая мохнатая шапка, импортная дубленка, в руках какой-то серебристый и блестящий полиэтиленовый пакет.
— Я в институт к тебе зашел, в клуб этот ваш… студенческий, домой, нет тебя нигде. Подумал, наверное, у Женьки сидишь, — Серега как-то даже смущенно улыбнулся.
— Привет, — только и смогла от удивления выдавить Ирина. — Ты как здесь? Откуда?
— Во Владике жил, потом в Китае по делам был, — самодовольно ухмыльнулся Серега. — Фуры с товаром пригнал. А ты скучала?
Ирина дипломатично промолчала. Дверь соседней комнаты приоткрылась, и в щель выглянули любопытный Анкин глазик и нетерпеливый Наташкин носик.
— Я машину купил! — продолжал хвастаться Серега, покрутил головой и махнул рукой в сторону кухонного окна. — Глядите, отсюда видно! Праворульная «японочка»!
Соседки, не в силах больше терпеть эту пытку, выскочили из комнаты и побежали смотреть на чудо заморское. В коридоре остались только горе-супруги.
— Во Владике тоже медицинский есть, — осторожно начал Серега. — Ты туда запросто перевестись сможешь, я узнавал. А у меня там теперь бизнес…
— Бизнес, — усмехнулась Ирина. — Пара ларьков на рынке?
— Да что ты понимаешь! — обиделся Серега. — Сейчас знаешь какие времена начинаются, момент ловить надо, а не клювом щелкать! Я и тебе подарок привез!
Серебристый пакет таинственно зашуршал, и на свет явилась белая норковая шубка. И такая вся ладненькая, такая хорошенькая, словно блестящая елочная игрушка! Женщины скачками вернулись с кухни и хором принялись охать и ахать.
— А погладить можно? — сдавленно пискнула Анка.
— Не тронь! — прикрикнула на нее Наташка. — Запачкаешь, в жизнь не расплатишься!
— Да пусть погладит, — милостиво кивнул Серега, произведенным эффектом он был очень доволен. — Ир, ты шубку-то надевай, и пошли. На «японочке» моей покатаемся, в кабаке посидим. За жизнь перетрем…
— Никуда я с тобой не пойду и ни в какой Владивосток не поеду, — Ирина отступила назад, как бы спасаясь от хищно распахнутых лап белой шубки.
По лицу Сереги пробежала грозовая судорога, глаза сузились, а рот искривился:
— У тебя кто-то есть? С кем-то спуталась, пока меня не было?
— Что ты несешь! Я учусь и работаю! — вспыхнула Ирина. — Одно и то же повторяешь, с тобой и разговаривать бесполезно!
— Кто он?! Говори, кто?!!
— Да кто бы ни был, к тебе я никогда не вернусь!
Всё было как обычно, они встречались, здоровались, но после пары нейтральных фраз начинали злобно орать друг на друга.
— Да куда ты денешься! — окрысился Серега. — Что тебя после института ждет? Копеечная зарплат! А я сейчас поднимусь и этот сраный город со всеми потрохами куплю! Ты ещё на коленях ко мне приползешь, голый зад белым халатиком прикрывая! Все равно со мной будешь, я тебя и на том свете достану!
— А я уеду, — Ирина от бессилия и обиды была готова уже расплакаться. — В Афганистан поеду служить! Там достанешь?
Муж, видимо не сразу, но все-таки услышал и осознал, что сказала Ирина. Он как-то разом обмяк, вид у него стал растерянный и удивленный.
— С ума сошла, там же война…
— Давай вместе махнем, семейным подрядом! Я в госпиталь, ты на кухню. Своим любимым делом займешься, будешь кур щипать и воровать! — мстительно рассмеялась Ирина.
От их воплей в комнатах проснулись дети. Громко заплакал Анкин малыш, и требовательно захныкала Женина дочка. Зрительницы безобразной семейной разборки дружно разбежались успокаивать детвору.
Ошарашенный новостью Серега смотрел на жену как на прокаженную.
— А я знаю, что тебе на войне понадобилось, — медленно, с расстановкой произнес он. — Там мужиков завались, ты с солдатами трахаться хочешь и…
Но договорить не успел, Ирина размахнулась и влепила ему звонкую пощечину. Видимо, в оплеуху любимому мужу она вложила столько силы и чувства, что в запястье что-то хрустнуло. Серега побагровел, глаза у него налились кровью. «Убьет», — успела подумать Ирина. Очень вовремя в коридор, прижимая к груди сонную дочку, выскочила Женя и бесстрашно встала прямо между ними.
— Сергей, остановись!!! — звенящим голосом крикнула она.
Взревев, как раненый бык, Серега пихнул плечом дверь и в обнимку со злополучной беленькой шубкой вывалился на улицу.
Ирина заперлась в ванной, сунула распухшую руку под кран с холодной водой и слушала, как на кухне вполголоса переговариваются соседки.
— Какой парень, — вздыхала Анка. — И машина есть, и шуба… И чего ей, дуре, надо?
— Интеллигенция вшивая! Сами не знают, чего хотят, — ворчала Наташка.
Ирина опять шагала по улицам города. Только теперь это была не размеренная прогулка, в раздумьях и меланхолии, сейчас ее трясло от ярости и разрывало от гнева. Перебирая в уме всевозможные эпитеты типа: «Мразь! Гадина! Сволочь!», ничего достойного и подходящего для определения сущности «любимого» мужа подобрать она так и не смогла. Правое полушарие мозга, что отвечает за материи тонкие, мечты и фантазии, стенало о том, что любви никогда не было и нет! И купить ее, Ирину, нельзя! И растоптать, раздавить себя она не позволит! Самое главное — человеческое достоинство!
А вот левое, курирующее логику и анализ, подло двурушничало. Менторский голосок в голове повторял и повторял неприятные, жестокие, но достаточно здравые мысли: «Он прав, прав! Смотри, сапоги-то твои итальянские уже каши просят. Ноги всё время мокрые! А деньги на новые где возьмешь? У тебя на зиму даже шапки путной нет, в беретике вязаном ходишь. А шубка-то какая красивущая была! Пожалеешь потом, что отказалась! И медицину ты не любишь, и врачом быть не хочешь. Сидела бы дома, в сытости и тепле, детьми бы занималась. А то, что он псих, так это ерунда! Вот другие женщины и с алкашами, и с зэками живут, битые почти каждый день, и ничего, вполне жизнью довольны! А будешь такой чистоплюйкой, вообще одна останешься!»
Ирина вдруг запнулась о какую-то ступеньку, чуть не упала и остановилась. Подняла голову и прочитала вывеску на здании: «Райвоенкомат Свердловского района». Странно, что шла она, не разбирая дороги, но ноги принесли ее именно сюда. Значит, судьба! Ирина поднялась по ступенькам, остановилась перед дверью, подумала: «Поздно, седьмой час. Наверное, уже нет никого», но потом решительно взялась за ручку и потянула на себя дверь. В полутемном коридоре действительно было пусто, и только в маленьком окошечке горела настольная лама. А молоденький офицерик сосредоточенно шелестел бумажками.
— Здравствуйте, — поприветствовала его Ирина, да так громко, что юноша на стуле подпрыгнул и что-то уронил. — Я студентка четвертого курса медицинского института, прошла сестринскую практику, работаю на «скорой помощи». И хочу поехать служить в Афганистан!
Парень удивленно посмотрел на наручные часы, на Ирину, на потолок, на телефон, явно не понимая, как и что ответить на данное заявление.
— У меня есть военный билет. Завтра характеристику из деканата принесу. Скажите, какие ещё документы потребуются? — продолжила Ирина.
— Ты больная, что ли? — наконец заговорил дежурный.
— Болезнь, а на языке оригинала называется — morbus, выраженное нарушение жизнедеятельности организма, — огрызнулась Ирина. — И с этим у меня все в порядке. Я хочу поехать в Афганистан!
Дежурный, как за спасение, схватился за телефонную трубку:
— Товарищ военком? Ой, как хорошо, что вы еще не ушли! Можете подойти?
— А в чем дело! — возмутилась Ирина. — Я комсомолка и желаю выполнить интернациональный долг. Или вы не согласны с последними директивами партии?
Ирина набрала в легкие воздуха и разразилась пламенной речью М.С. Горбачева, которую он произнес на XXVII съезде партии в 1986 году. На первых двух курсах самым страшным для студентов медиков был предмет «История КПСС». Завкафедрой мадам Пушкова была женщина глубоко верующая, бог-дух, отец и сын были для нее Маркс, Энгельс и Ленин. Причем создавалось такое впечатление, что с последним гражданином она была знакома лично. Сдать ей зачет или экзамен было практически невозможно. Существовал только один вариант, выучить труды великих кормчих наизусть, как стихи.
— Со времени принятия ныне действующей программы партии советское общество продвинулось далеко вперед. Добилось огромных сдвигов в экономике, культуре и воспитало целое поколение созидателей нового общества, — вещала Ирина.
— Молодец. Отличница, наверное? — послышалось у нее за спиной.
Пожилой военный прислонился к стене и внимательно слушал Иринин монолог.
— Скорее хорошистка, — поправила его Ира.
— Н-да? Ну, тогда пошли…
Они сидели в небольшом кабинете, где по стенам были развешаны плакаты, призывающие юных строителей коммунизма к труду и обороне.
— Ну и зачем тебе в Афганистан понадобилось? С мальчиком своим, что ли, поссорилась?
Лицо у военкома было усталое, какое-то серое и отечное, под глазами мешки. Ирина даже подумала, нет ли у него проблем с почками?
— Я вообще-то замужем. И муж меня в этом поддерживает.
— Ладно, — усмехнулся военком. — В кооператив вступить хотите? Деньги молодой семье нужны?
— А деньги тут при чем! — возмутилась Ирина.
— Обычно девицы по этим двум причинам на войну просятся. Либо несчастная любовь, либо квартирный вопрос.
— А я, может быть, хочу людям помогать, чтоб какой-то смысл в жизни появился!
— Так ты скоро доктором станешь, вот дома и помогай.
Ирина заерзала на стуле, как было объяснить старому вояке, что просто опостылела, обрыдла ежедневная рутина, что хочется куда-то бежать и что-то делать. Но что именно, честно говоря, она и сама хорошенько не понимает.
— Только не надо меня пугать, что там война и ужас, которого я себе даже представить не могу, — пошла в наступление Ирина. — Хочу жизнь изменить! Я решила, что поеду в Афганистан, значит, поеду! И никто меня не остановит!
Военком встал из-за стола и принялся раздраженно прохаживаться по кабинету.
— Идеалистка хренова, — выругался он вполголоса. — Да езжай, пожалуйста! Вон у меня запрос лежит — в Кандагарский госпиталь, в инфекционное отделение, сестры требуются. Там медперсонал пачками валится! Форма заявления на столе!
— Отлично, — Ирина схватила из пачки листок белой бумаги. — А ручка где?
Военком отвернулся к окну и долго глядел на свое отражение в черном стекле, и, пока она царапала пером по листу, не произнес ни слова. Но потом вернулся к столу и пристально уставился на Ирину.
— Знаешь, девочка, я через неделю на пенсию выхожу, в отставку… не хотелось бы вот такую точку ставить…
Ирина лишь плечами пожала, ей-то какое дело. Главное, грамматических ошибок в столь важной бумаге не наделать.
— Вот скажи, что тебе по жизни делать нравится? — как-то вдруг оживился военком.
— Книги читать, — не поднимая головы, буркнула Ирина.
— А ещё? Ну, есть же у тебя какие-то увлечения? Так, знаешь, чтоб дух захватывало, чтоб весело было и интересно!
Ирина от удивления даже писать перестала, что за странная трансформация произошла с дядей военным. Глаза блестят, седые усы торчком встали, приосанился весь, подтянулся.
— У нас в студенческом клубе СТМ есть… — неуверенно начала она.
— Это что за зверь такой? Ну-ка расскажи!
— Театр студенческих миниатюр. Мы там сами сценки придумываем и пишем, потом их разыгрываем, на концертах показываем.
— Здорово! — очень искренне восхитился военком.
— В прошлом году в Москву, на студенческую весну, ездили, первое место заняли. А мне, как лучшей исполнительнице, даже грамоту дали! — похвасталась Ирина.
Военком крепко прихлопнул рукой по столу, папки с документами полетели на пол.
— А я-то всё смотрю на тебя и думаю, на кого ты похожа! На актрису одну, правда, не помню ее фамилию. Но хоро-о-ошенькая, прямо как ты! Значит, и тебе надо в актрисы идти!
Ирина открыла рот да так и осталась.
— Вон как ты складно речь горбачевскую толкала, словно песню пела. Талант!!! В Москву поезжай, в театральный поступать!
— Какая Москва? Какой театральный? — с трудом выговорила ошарашенная Ирина. — Мне в декабре 23 года исполнится, поздно…
— Ничего не поздно, тебе больше 18 и не дашь, — с жаром принялся доказывать военком. — А ну, встань-ка и пройдись туда-сюда! Гляди-ка, и фигурка у тебя ладная, и походка знатная!
Пока Ирина ходила по кабинету из угла в угол, он успел припрятать ее заявление в ящик стола и даже ручку убрал. Затем схватил ее за плечи и стал ласково, но очень настойчиво выводить из кабинета прямо по направлению к входным дверям.
— Ты домой иди, а то муж заждался. Узнай, что и как там, в Москве, и поезжай!
— А как же Афганистан? — слабо сопротивлялась его напору Ирина.
— Так что ему сделается, сотни лет простоял и ещё простоит!
— Если не поступлю — я все равно приду! Ой, да ведь вас уже не будет!
— Поступишь, поступишь, — как заклинание повторял военком. — А информацию о тебе я своему приемнику передам. Как придешь, так и скажешь: я от майора Колосова!
Ирина согласно кивала, до тех пор, пока не получила легонький толчок в спину и не оказалась на улице. И только тогда, когда за ней захлопнулась дверь, до нее дошло, какой хитрец этот военком! Надо же, как лихо перья распушил и мозг ей запорошил! Но ничего, она на недельке к нему еще пару раз зайдет и потолкует, пока он на пенсию не смотался. Ишь чего удумал, в актрисы её определить!
Но как ни странно, на душе у Ирины полегчало… Душка военный, конечно, обвел её вокруг пальца, как глупую девчонку, но как-то не обидно, а скорее даже весело. Похихикивая про себя, она вышла на площадь. Яркие огни кинотеатра «Октябрь» горели призывно и обещали порадовать американским фильмом с забавным названием «Полет над гнездом кукушки». Совсем недавно, на волне перестройки, стали появляться творения зарубежных кинематографистов, до поры запретные по причине их вредоносного влияния на непорочные умы строителей коммунизма. «Комедия, наверное», — подумала Ира и купила в билет, гулять так гулять!
Но как только замелькали первые кадры, стало ясно, ничего веселого от этой «Кукушки» не дождешься. Опять белые халаты, врачи, лекарства, больные, да ещё и место действия замечательное — психиатрическая лечебница. От расстройства и разочарования Ирина чуть не завыла. Что за день такой! Начался с психиатрии и вернулся туда же, замкнутый круг какой-то. Она наклонилась и в темноте стала шарить рукой под креслом, чтоб подхватить дипломат и побыстрей домой свалить. Но тут появился главный герой! На первый взгляд урод полный: рост метр с кепкой, ноги кривые, голова приплюснутая и половина лица под дурацкой шапкой спрятана. Но он вдруг улыбнулся, сверкнул белоснежной улыбкой и рассмеялся, да так весело, безалаберно, бесстрашно. А глаза яркие, острые, так и цепляют тебя, как рыбу на крючок. И из них словно искорки колючие летят, обжигают и завораживают. Ирина забыла про затерявшийся где-то под креслом дипломат, упавший на пол шарф и свернутое пальто, она про все забыла. Этот МакМерфи был настоящий хулиган. Научил несчастных больных играть в карты на деньги, вернее, на сигареты, грубил, скандалил, дрался, угнал автобус, устроил попойку в отделении, короче говоря, нарушал все писаные и неписаные правила. Но во всех его поступках не было преднамеренной, продуманной жестокости, а только желание, чтоб жизнь была чуток радостнее и свободы хоть на чайную ложку больше. А когда МакМерфи пытался оторвать в душевой от пола неподъемную конструкцию, у Ирина перехватило дыхание и судорожно сжались кулаки. «Я хоть попытался, черт возьми! Хотя бы попробовал!» — сказал герой. И когда его молодой друг уединился с барышней, чтоб наконец-то расстаться с девственностью, МакМерфи мог уйти, убежать, и все было бы хорошо, но он остался. Такая странная улыбка у него при этом была, словно сказать хотел: «Это моя жизнь, я все знаю, но выбираю такой путь…» Ирина громко всхлипывала, несколько раз высморкалась в шарф и им же утирала слезы. Носового платка, к сожалению, под рукой не оказалось. Соседи по залу на неё раздраженно шикали, злились, требовали вести себя прилично и не мешать кино смотреть. МакМерфи после лоботомии превратился в безвольный и бессловесный овощ, а Вождь все-таки оторвал от пола эту громоздкую дуру, расколотил окно и бежал. Ирина просто физически почувствовала, как осколки битого стекла летят ей в прямо лицо, глаза, мозг, сердце.
Из кинотеатра она вышла в состоянии глубокого шока. На полусогнутых, ватных ногах доковыляла до ближайшего фонарного столба и привалилась к нему спиной. Снег падал медленно и плавно. Под лучом синеватого искусственного света можно было различить и разглядеть почти каждую снежинку. Ирина открыла рот и пересохшими губами стала ловить эти невесомые летучие льдинки. Как, оказывается, все просто! Надо взять кирпич потяжелее и раздолбать, разломать эту невидимую стену, которая не дает тебе жить вкусно, дышать легко и просто быть счастливой. Только вот стена эта находится не вокруг, а внутри тебя. И если этого не сделать сейчас, то можешь уехать в Афганистан, в Москву, по всему свету гонять, даже на луну улететь, но тоска по жизни тебя и там догонит.
Очень серьезного вида женщина, ни дать ни взять директор школы, остановилась, строго оглядела задумчивую Ирину и нравоучительно произнесла:
— Девочка, сейчас же надень шапку. Ты заболеешь, простудишься и умрешь.
Ирина ничего не ответила, послушно натянула берет, а про себя подумала: «Черта-с два! Я никогда не умру, я буду жить вечно! Я буду идти по неровным дорогам бытия, одетая во все красное и высоко вскинув голову! И пусть я наделаю ошибок, как там говорят: соплей на кулак намотаю, локти искусаю, зубы и ногти обломаю. Пусть! Но это будет моя жизнь и мой выбор. Я хотя бы попробую!»
Ирина наконец-то отлепилась от фонарного столба и огляделась по сторонам. Троллейбусы стояли дружной вереницей, грустно и смиренно опустив свои рога. На проезжей части люди в оранжевых жилетах опять что-то сверлили и долбили. Оно и понятно, начиналась зима, самое время ремонтировать дороги.
Домой ей пришлось идти пешком.