Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2018
Борис Кутенков — родился и живёт в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М.
Горького. Автор трёх стихотворных сборников. Стихи публиковались в журналах «Интерпоэзия»,
«Волга», «Урал», «Homo Legens»,
«Юность», «Новая Юность» и др.; статьи —
в журналах«Новый мир», «Знамя», «Октябрь»,
«Вопросы литературы» и др. Ведущий рубрики «Книжная полка» в журнале «Homo Legens». Колумнист
портала «Год Литературы».
***
Саше
Герасимовой
кипра не будет а будут шоссе и вокзал
втянута в плечи его голова грозовая
он не иллюзия он это сразу сказал
вот и читает по паузам речь узнавая
беженка-песня не веря оленьим глазам
кипра не будет а тридцать минут под дождём
вот он читает придворно и школьно и глухо
то что с фейсбука впечаталось в мире твоём
то что без грима дрожит под неверящей лупой
вещным до жути и мы это девочка пьём
пьём запрокинув лицо непрекрасным дневным
птичий клокочет апрель в нерешительном горле
девочка здравствуй я камень и вечность под ним
хрупкой ладонью не трогай но тщишься упорно
ношу поднять нечужую сквозь пепел и грим
тянешь — и вытянешь к свету невольно
лишь отошедший — судим
девочка бейся
тайну под толщей его мезозойной
лепет недетский конвойный
кто ещё видел таким
***
Так лайков не ждут, — только лайка, и вот —
внезапный, сверчковый, земной,
ночной пикировкой спускается, гнёт
пространство в ошибку длиной;
сбивает гримасу — и в свете конца
лицо предстаёт без прикрас;
на родине времени, пыли, свинца, —
там ты забываешь о нас,
там бог забывающий длящихся миль
уходит, взметая прозрачную пыль,
на родину нежности — лёгшим листом,
куда всё вернётся потом, —
где всё до тебя — и забвения нет:
трепещет в руках остановленный свет,
и бабушка реже о смерти, о сне, —
и гулкое бьётся во мне.
***
Тишина приходит — речной и вечной
ивовою дудочкой напрямик:
так в лице уснувшего безупречном —
дивный свет упрёка на краткий миг
пробегает — ужасом дна бликуя,
мимо, по цикадным его чертам, —
и молочной рана звенит рекою,
и ночным путём — незаживший шрам.
Перейти, качнувшись, по шпалам голым
«не о том», бездонное, как вода, —
с побелевшим — в небо — лицом-глаголом,
и тебя — на той стороне стыда —
встретить — отпуская, покуда видно
в прорывные бреши Твоих небес, —
время, рассечённое пуповиной
на тебя и простое «без»;
чтобы — в беззащитном, зелёно-синем
позывные непереплытых «нет»
различить — и будущему с усильем
свет простить, отражённый свет.
***
Свет в окне вагонном — но Бога нет,
сон на верхней полке — но рядом звон:
чья-то речь — осколок, фейсбук, буфет,
прямота, которой лежишь, спрямлён;
чуть стемнеет — видно во все концы:
вот — река Запястье, следом — река Янцзы,
дом, нависший теменью за углом,
лёгкий блик в молчанье незолотом.
Здесь — уснули двое, и каждый прав;
там — на гроб похожий, сдвигают шкаф,
в тишине — рука и во тьме — рука:
я предам условности языка —
за окно, в котором — вокзал, судьба,
за стрелу, что в ладонях лежит, слаба, —
возвращаясь, ручная, вдоль долгих стен,
не простит измен, не простит измен.
***
предсмертному хочется: женщины Господа пить
Николай
Васильев
так во тьму проливающий воду идёт забывая
и в затылок ему то ли свет то ли пройденный путь
то ли мать по колено в нигде и её колея непрямая
то ли снится семнадцатый в беге в работе по грудь
так во тьму обгоняющий Бога идёт ускоряясь
и в непрочных руках обронивших ночной люминал
то ли рилькевский миг тишины под двумя фонарями
то ли мейловский шум и в аврале его имена
просыпается мир ударяя немеркнущей сценой
просыпается город и профиль его черепной
средь огромной страны где из двух уголков — довоенный
и военный — пустует один и сдаётся другой
наши тени фейсбучные нас не оставят в покое
но покуда меж них малозвучна твоя тишина
ты предсмертен в ночи на сердечное время укола
возрождённому хочется:
действия
Господа
сна
***
сыграем со мной в спасенье
там город затоплен мой
он бедный простудный трудный как всё земное
и я не могу не могу не умею спасти
я только работа с шести до шести
и божья дудка во всё остальное
сыграем со мной в рожденье
ты сын нерождённый мой
меня от рожденья укрывший войны и зноя
я буду шатаясь пьяна
ты — работе ни сна
с тобой не воюя
я мать я глухая стена
я замкнутый слух и обитель покоя
давай поиграем в полдень
прожаренный детский людской
там путник незрелый срывает малину домой
там слышится пенье нестройное хоровое
я имя губное на лике его
просвет иллюзорный на теле его
и взрывчато рот разеваю
и вновь не спасу никого
иди драгоценным путём
не сворачивая
не ноя
***
когда оставит глядящий сверху,
молчащий рядом свернёт в кусты,
когда взвенят корректурой, сверкой,
дозором — памятны ли, пусты
бессмертья сети — мы станем смертью,
редчайшей правкой до темноты.
ты будешь речью в пределе зрячем,
всем обращённой и никому,
я буду бденьем, водой горячей,
хлопчатым бытом в чужом дому,
где побеждать — над плитой маячить:
темно и празднично, как тюрьму.
слепыш, застенным ведомый, — падай,
плети, пифиец, уральский миф,
и, прорываясь сквозь свет в заплатах, —
молчи, поющий, покуда жив, —
ночной, стрекочущей, простоватой,
из расставаний тебя слепив.
тогда подуем над сном, закрытым
предельной крышкой, идя во тьму,
и называть тебя братом, бытом,
чуть устаканенным «почему»,
разбитым сном, золотым корытом, —
да будет песенно моему
не-у-ны—ва-ю-ще-му
и светлый воздух грохочет рядом:
— вот видишь облаком бытом братом
застенным
зреньем
бесстрашным взглядом
иди к нему
***
Памяти
Кирилла Владимировича Ковальджи
нам чудо потери блаженно шептать на руинах
учитель
плачевность
бормочущий голос на «че»
сданы колыбели
вина прорастает в невинных
и бог разобщенья устав от цепей пуповинных
на старческом дремлет плече
сложнеющих слов не принявший
(туда и дорога)
причастный не тайне но твёрдости
(выбелен путь)
в иллюзии сна и покоя стоит одиноко
а вскормленный ужасом звёздным хлебнёт из потока
швыряет и рулит
и снова живёт как-нибудь
несомый по вспененным волнам ночным и гудящим
где эндшпиль созвучный не времени но временам
в шашлычное прошлое бдит
лишь лучом в настоящем
а пенистых слов не отдать
не отдашь
не отдам
пройденное
I
…и явь двоится — вот выбывший мир,
вот он же — но светел и полон дел,
не знающ — памир, золочёный кумир,
непройденный грозораздел;
сквозь ветки ломясь в густо-розовый свет,
душа напоролась на «нет»,
очкасто живёт, отряхнулась, — вот бред,
орешнику лучший привет.
II
душа очнулась, гул в голове;
кровавый тянется по траве,
грозой убита, сама не ве— —
я щорс-убийца, нас нынче две:
изменяю времени под водой,
и мне нету дела до прочих дел, —
я корректор, не видящий запятой,
я журнал, не ответивший на и-мейл,
сам себе глубина в колыбель-стране,
сам себе и жертва и самострел, —
всё, чего ты сильно желал во мне,
всё, чего во мне не хотел;
сам простор подлёдный — и точка дна,
громкий смех под настом — и тишина;
прочь старик уходит с мудацким ловом
и старуха с капризом её болящим;
ты двоилась, рыбка, мечтала клоном, —
вот и стала прошлым и настоящим.
III
убийца с убитым лежат, никого не виня, —
и я поняла, кто на свете наивней меня:
он рухнувший свет, предстоящий себе самому,
трамвай на обложке, ночные посты в инстаграме;
расколется небо — а он не задаст «почему»,
лишь «бонус поэта» и явь поменяет местами.
тот город живёт, отдаливший кулак грозовой, —
ни звука, ни знака, — и я поняла, что со мной;
зачем прокатилась молва, для чего голова
в повязке, трава устилается алым и белым;
а всё, что не голос постфактум, — слова и слова,
что эти, что те — перед самым последним пределом.
взрывается мир, пуповинная взрезана нить, —
и я никогда не смогу ничего изменить:
ни фактом, ни жестом, ни криком, —
но в комнате съёмной две двери — и вера внутри,
и Ты сквозь меня говори, —
единственно верный постскриптум
***
Ольге Балла
I
лето кругом но заказчицы крики слышны
клейкий апрель но запретен освенцим весны
долгая память о долге звенящая травма
спицы в руках озарённых ревущий хайвей
так недоволен усталый работой своей
в шахматных клетках истаяв средь главных и равных
светом своим сотворённым
работой ума
так недоволен — как пористым камнем тюрьма
искорка-эврика — пламенем слова и дела
пылью цитатною — вьющийся шершень медов
о собирая плоды заповедных трудофф
тыла такого ли пыльного ты ли хотела
совьего круга сменившего шар голубой
в этом раю понимают что делать с собой
пыльные думы листают и книги лелеют
не разгибая и не раскрывая небес
взрывчато деревце
(зёрна огонь гудермес)
шаг до побега
(но сердце победно левее)
топчет опомнись ведь есть же пути напрямик
книг ломовые хребтины
бытийный дневник
зренье слепца и нетрудная ночь трудовая
многих желая в кровинках натруженных рук
постит и постит
в Твой неблагодарный фейсбук
главного не выдавая
II
на птичьем ли человечьем ночном
гудит достопамятный сад
туда не надо там днём с огнём
давай туда там будешь мне брат
и что нам запретным ещё желать
усталый мим предвоенный гном
пойдём со мной там будешь мне мать
туда не надо там днём с огнём
и главного не сыскать
сам буду себе гудермесский лес
сожженья ждущие стопки книг
берущий и бьющий их дар небес
будь жрущее пламя а я дневник
за гранью запрета один буёк
за тысячным текстом бодрит усталость
все правки отмечены жёлтым
и не страшны
и что нам редактор ещё осталось
и что нам осталось
что нам осталось
кроме вины