Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2018
Аркадий Застырец — поэт, прозаик, переводчик, либреттист. В
«Урале» печатается с 1988 г. Живет и работает в Екатеринбурге.
У пропасти в траве
Мы упали в траву и лежим — не поднять головы.
Облетела сухим вертолётиком сладкая ложь.
Хорошо ещё, что у обрыва белёсой травы
Наросло нам по грудь, и не рожь это, вовсе не рожь.
И рожали не в рожь, и не тыкали в рожу рожном,
И спасибо за наше счастливое детство стране,
Что на шаре земном разлеглась бородатым конём,
До рождения нашего бывшим в дыму и огне.
Мы и плавать учились в бинты уже снявшей Керчи,
И ходить под дождём, где не вымокнет вечный огонь,
И в уральской деревне — читать на горячей печи
В тишине января, убивающей трупную вонь.
Но упали в траву и лежим — не поднять головы.
Коридор онкоцентра, наверно, мерещится нам…
Это берегом львы! Это полем голодные львы!
И холодное солнце садится за море к хренам.
Героическая кантата
Я сохранил портрет пилота,
Чей был в бессмертие полёт
В огне над Африкой, где счёта
Никто потерям не ведёт…
Где боль была не беспредельна,
Но в облаках чертила смерть,
И мнилось, пастыря бесцельна
Вдаль указующая жердь,
И шли стада на берег Нила,
Где кровью сделалась вода,
И смерть по воздуху чертила,
Проста, как медная руда.
Тела толпились над Луксором,
И догорала солнцем топь,
А он спокойным разговором
Дугу навешивал за Обь
И понимал, что в шлемофоне —
Ведь тело не прочней травы —
В земном архангелу дозвоне
Не станет скоро головы.
Не обновить пунктирной связи
С любимой, тесной, земляной,
Но в светотени пересказа
Его портрет умрёт со мной.
И коже, смрадно догорая —
Сквозь дыма тяжкое лети! —
До врат распахнутого рая
Не изменить его пути!
Империя
В сорок третьем, Господи,
Дивная земля —
Санаторий-госпиталь
От Наркомугля.
Арка триумфальная
Кремовых ворот,
Зелень беспечальная —
Не во рву осот.
Пальмы да магнолии,
Алый олеандр…
Тут уж не до боли и —
Гипсовый скафандр.
Тут уж не до пламени
За худой спиной,
Не до рёва в памяти
Птицы ледяной.
Крипта безымянная
Впрок возведена,
Бронзово-фонтанная —
Воину жена.
Сталин, Жуков, Берия…
Про войну кино.
Здесь у нас империя,
На море окно.
Терапевты, травницы,
Сёстры, повара…
Всесоюзной здравницы
Небеса с утра.
Прахом окаянные,
Пёхом на Берлин.
Затянулись рваные
Зубчатых руин.
Здесь у нас империя.
Снова поднялись
Лотос, криптомерия,
Тис да кипарис.
Credo
Веришь крепче, что выигрыш — это верю,
Уступаешь ревущему в спину ветру.
Ты уже и на треть не подобен зверю,
Не подвластен стене и стальному метру.
И теряя контур своей фигуры,
Не уверенный, что приближаешься к дому,
И при виде вражеской амбразуры
Не относишься ко времени по-другому.
Расточитель минут и других единиц эфемерных,
Увлечённый движением, напрочь лишённым счёта,
Из квадратов размеренных, смертных, скверных,
Кончиком пальца пробуешь воду полёта.
Хотя бы так, отчаянною мечтою,
Если иначе пока тебе невозможно,
По канату, натянутому над водою —
Только снизу кажется, что осторожно.
Осторожничать поздно, бояться не интересно,
Остановка противна, как кожа удава,
Бытию в телесном становится тесно,
Шёпот ангела переходит в пение справа.
Три дня
Дня три ещё лафа нам,
И август не зачах
Под мокрым целлофаном
В сентябрьских небесах.
Дня три еще свобода
И ветреный излёт,
Пока не ищет брода
Осенний переплёт.
Три дня — и в полумраке
Открытое окно,
И спят в ногах собаки,
Как в аглицком кино.
И сыты и пьяны мы,
Уверены и ждём,
Что через жизни зимы
Перевезёт нас дом.
Дня три ещё теплыни —
Три выдоха успеть
И веточку полыни
В ладонях растереть.
***
Что постепенно насылает
В гортань вдыхающему соль
И сетью радужной пылает,
Когда съезжает ртуть под ноль?
Чем выметают зелень лета
Наклонной плоскости часы,
Когда пернатых песня спета
И на Венеру воют псы?
Что реку делает холодной?
Какой во тьме тайник земной
Химичит в скорости подводной
Движеньем колбы ледяной?
Не так ли вечности прохладой
Маня со света в глубину,
И смерть мерещится отрадой,
Чуть станешь к зимнему окну?
Потеряться в полёте
Не хотелось бы сгинуть в пехоте,
По колено в грязи, без пальто…
Хорошо потеряться в полёте,
Чтоб душа — как вода в решето!
Хорошо без мятежного груза
Отодвинуть морозный засов
И словить, ровно солнце медуза,
Реактивную тягу часов.
А по тракту — гудение пота,
А за флагманом — страх глубины,
И стрельба, и работа, работа —
До последней Твоей тишины.
Плохо сгинуть в тяжёлой пехоте,
Сдвинув чёрный от стужи берет.
Хорошо — потеряться в полёте,
Если здесь уже выхода нет.
Под густым нулевым снегопадом
Разбежаться в приречную мглу —
И над убранным на зиму садом
В ледяную вцепиться стрелу.
Z идёт по мосту
Z идёт по мосту
над железнодорожным путём.
Пахнет долгий июнь
креозотом, сиренью и хлебом.
Не понятно притом,
ни зачем это всё, ни о чём.
Только хлеб и рифмуется
с наспех распаханным небом.
Не остаться, увы,
до заката в рассвете шестом,
Если вечером дождь,
то в дожде не дано раствориться.
Z идёт по мосту,
а пролёты горят серебром,
И на северный полюс
уводит болтов вереница.
Z идёт по мосту
и предчувствием радости жив —
Может, той, что родится душой
в отпускном самолёте,
Или, дочку на вдохе
на шею себе посадив,
По земле побежать,
точно нету ни боли, ни плоти…
Впрочем, он в темноте,
хоть и ясен безоблачный день, —
Далеко ль до греха,
если света не знаешь разгадку? —
Z идёт по мосту,
а его отнесённая тень
Незаметная, низом,
по рельсам идёт на посадку.
***
Потерянный в призрачном свете,
Как медный в тумане и мгле,
Уже не нуждаясь в ответе,
Что теплится в свежей золе,
Но, выпав на чёрную площадь
Из холодом взятых небес,
Ещё непонятный на ощупь
И всё ещё близости без…
Безмерный, мгновенный, бумажный,
Едва, но по-детски живой,
На это мгновение важный,
Важнее, чем след ножевой,
Важнее, чем звёзды и воды,
Не снег… Ты подумал, что снег?
И всей шестидневки невзгоды
Вобравший в себя человек,
И образ Творца, и обитель —
А как же иначе? — греха,
И всех согрешивших Спаситель,
И утренний крик петуха…
И время, пустое, как бубен,
И плевел метель в закрома,
Зазубрины медленных буден…
И всё-таки снег. И зима.
Потерянный в призрачном свете —
Выглядывай, если не лень, —
В пальто без тепла и берете
И с тенью в снегу набекрень.
За пафос
Я за пафос, опасный, как скалы,
Ослепительным сжатые льдом,
За рубины в огне и кораллы,
И чтоб снова с утра да ладом
Я ходил по Дворцу пионеров,
Наслаждаясь его чистотой,
И молился — долой маловеров! —
Галерее героев святой.
Я за пафос планёров бумажных,
За подводных поход кораблей,
За решительных, умных, отважных,
Чтоб от холода лишь веселей!
Чтобы сердце быстрее стучало,
Ощутив бесконечную даль,
Чтобы вечно гудело начало,
Не ржавела бы белая сталь.
Чтобы ангелы радужным хором,
Чтобы птицы навстречу лучам —
И не время пустым разговорам,
И не место оплывшим свечам!
Просёлок
Сухая трава на гремучем просёлке
Шуршит, как бумага в обёрточной мгле,
И пляшут вдоль ветра песок и осколки,
И глаз у полудня торчит на игле.
Да чья ж это там у дороги могила?
Нет имени — только венок на кресте,
Засохший до перца, гвоздей и тротила…
Ни скорби нет места уже, ни мечте.
Но небо — чуть глянешь поверх безнадёги —
С грядой белоснежной распахнуто так,
Что душу несут окрылённые ноги
И сердце всю кровь собирает в кулак.
И снова всем этим решительным тщаньем
Охвачен и видишь: грядут чудеса.
И страх отступает с чуть слышным рычаньем
В какого-то сзади осеннего пса.
Так в детстве бывало — на твёрдую спину
Садишься жуку — и с листа в облака,
И вниз уходящие видишь рябину
И лавку, и лошадь уже свысока…
Август 65-го
Стала в канаве вода —
налило ливнем в июле.
Нет во дворе тишины —
всюду живое шумит.
Носятся крики и смех,
пчёл полосатые пули —
в клумбы махровом цвету,
шмель ещё тоже не спит…
Страшно качели скрипят,
кто-то фанеру — ножовкой,
вдруг Робертино запел…
Господи, как тут тепло!
Плиточкой бряк об асфальт —
классика девочки ловкой.
Сява заводит мопед,
мяч разбивает стекло.
Еду, качусь и лечу,
прячусь, бегу и стреляю…
В кровлю рябого стола
гулко стучит домино…
— Мама, ещё не темно.
Можно пока погуляю?
Ну его, это кино!
Можно? Пока не темно…
Птица и земля
Птица на острова землю садится,
Где обитаемо спит Робинзон,
В сад самодельный, где надо молиться,
Тают сугробы и зреет лимон.
Зреет лимон, и цветут абрикосы,
Зелень темна, белоснежны цветы,
Льётся вода хрусталём под откосы,
А под водой — безодёжная ты.
А над водой — разноцветные скалы,
Склады сокровищ во мраке пещер,
Блещут алмазы, сияют опалы,
Прячет лицо от Отца Люцифер.
Птица садится и снова взлетает
С толикой в клюве еды и воды.
Что на земле по ночам возрастает?
Кто у костра оставляет следы?
К небу ли с дымом земля устремится
Или в пожар неживой глубины?
Птица не знает — поёт и кружится
В громе верховной своей тишины.
Возвращение
Когда моя тётка была балериной,
А я был бессмертен и мал,
Шагал напролом, настигаем ангиной,
И жар меня, сжав, донимал.
Потом расступались еловые ветки
В краю непролазных болот,
И за километром дорожной разметки
Я слышал, что поезд идёт.
Вот здесь и вступали высокие скрипки
Дыханья на взмах моего,
И больно срастались во сне по ошибке
Мой пульс и колёс торжество.
И чьи-то тянули тяжёлые руки
В прокуренный тамбур меня,
— Куда вы? — Куда мы? В Великие Луки,
А сзади Казань без огня.
Но, выброшен пьяными проводниками —
Видать, надоело тянуть, —
Я падал в колючую насыпь руками,
Вставал и разыскивал путь.
И сквозь нестерильную сеть снегопада
Звезды прозревая оскал,
Бежал, и раз надо, так надо, раз надо —
Так поезд во тьме затухал.
И я возвращался, наверное, чудом
В утробу ребёнком земным
И спал до утра под периновым спудом,
Согретый свечным и печным.
Чёрная мельница
«Образа рыцарь печального,
Остановись, не тупи.
Не принимай визуального
В жарко-испанской степи».
Так ему шепчет и стелется
Белый по ветру ковыль…
Чёрная мельница целится,
Вьётся горючая пыль.
Целится, гадина, крыльями
Душный затеяв размах,
Острыми рёбрами, шильями
Рыцарю в брюхо и пах.
Солнце гремит ему в голову:
«Мы тут тебе не в игру!
Веришь ты тусклому олову
Или в огне серебру?»
«Жизнь моя — истинно верую —
Доброго Бога жнивьё!» —
И разрывает он серую,
И поднимает копьё.