Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2018
Алексей Дьячков — окончил
строительный факультет Тульского политеха. Работает инженером-строителем. Стихи
публиковались в журналах «Урал», «Новый мир», «Арион», «Волга», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Сибирские огни». Автор двух
книг стихов: «Райцентр» (М., 2010) и «Государыня рыбка» (М., 2013). Живёт в
Туле.
Пихто
Витязь у камня, слоения осени —
Все, что за лето ты вырезал лобзиком,
Разных значков без числа,
Переводилок размякших агония,
Что эпидемия предновогодняя
Вместе с тоской принесла.
Мелос метелей и символы ребуса —
Иней в разводах на стеклах троллейбуса,
Вечный фонарь на кольце.
Горла першение, ссадины жжение,
Страх узнаванья себя в отражении,
В бледном пухлявом юнце.
Сны без стыда и победы без совести,
Без продолженья романы и повести.
Лес с промелькнувшей листвой.
Снова январская музыка топчется,
Чтобы утешить тебя в одиночестве
В комнате мрачной, пустой.
Дом напугав неуместным мальчишеством,
В бархатном кресле музейном почти что — ты
Дрыхнешь, устав от зевот,
Вспомнив весну, номер в корпусе крошечном,
Имя того, поит кто тебя с ложечки,
Дедом, как в детстве, зовет.
Что он склонился и смотрит испуганно
На подлокотник, засиженный мухами,
Тельце в морщинах, черту —
След от резинки? Зачем? — Ну, пожалуйста! —
Он повторяет так жалобно, жарко… За
Мной не идет почему?
Високосный
Ворочался и ни о чем не думал,
Пока сквозняк порывистый не дунул
И занавеской не пошевелил.
Тогда заметил, как столбы мелькают,
Склон вдоль дороги заселен мирками,
Блестит река от пролитых белил.
Меня в купе, разложенные сумки
И чай в стакане на своем рисунке
Изобразил ребенок торопясь.
Предметный мир, разобранный на части,
Как безучастен он, и как я счастлив,
Как наша с ним нерасторжима связь.
Но на вокзале не стихает драка.
Барочная поэзия барака.
Друг детства прячет бедность в темноту.
Я перед дверью простою напрасно,
Не звякнет кнопка, вырванная с мясом,
И я, записку в дверь воткнув, уйду.
Чтоб не казалась медом жизнь в дороге,
Чтоб иногда быть мертвым и убогим,
В ладони прятать алое лицо.
Чтоб жизнь в дороге не казалась медом,
Чтоб иногда убогим быть и мертвым,
Но ощущать со всем живым родство.
День
«…любовь, а преданность делами
Докажем в завтрашнем бою!»
Снесли замерзшие тела их
В могилу общую одну.
Припорошили снежной кашей,
Недолговечной крошкой льда
И за полуторкою дальше
Поковыляли в два рядка.
Смерть созревала где-то рядом,
И мир рассеянно притих.
Мы шли, не поднимая взгляда,
В шинельках сереньких своих —
Бесчувственное злое племя…
Снег вдоль дорог был груб и желт.
Стояло до привала время,
Но вскоре сдвинулось, пошло.
Светилось небо после стирки,
И костерок шуршал золой,
Так после песни грампластинка
Бессмысленно шуршит порой.
Сентябрь
Со мной пейзаж осенний, деревенский,
Неровный трепет блеклой занавески,
Собачий лай, без отзвука вопрос.
Велосипед крапивою зарос.
Студенты на турбазе «Клен» допели.
Со мною дед в рубашке из фланели,
Мы оба возвращаемся домой.
Отец на фотографии другой
Рассматривает чертежи из папки.
На лавке дремлют и деды и бабки.
Класс на линейке. За столом семья.
Улыбчивый, угрюмый, грустный я.
Все лето околачиваю груши.
Такой, как есть, я никому не нужен.
Застыл на склоне: — Так стоять? — спросил
На фоне облетающих осин.
Сторож
Меня разбудит лай собак,
Тяжелой ветки треск.
И будет серебриться, как
В формальдегиде, лес.
И будет мне луна бельмом
Над пустырем светить,
Когда я выйду из депо,
Присяду покурить.
Дымок клубится не спеша,
Порхает мошкара.
В футбол гоняет малышня,
Давно домой пора.
Они дурачатся одни,
Не прекращают бег.
Меня почти что все они
Переживут на век.
Чтоб сумерек продлился миг,
Исчезли берега.
Чтоб вспомнил кто-нибудь из них
С цигаркой старика.
Как он сутулился, дымил,
Хватая воздух ртом,
Как сам с собою говорил,
Чтоб все забыть потом.
Приступ
Штора, выгнувшись, рáнит,
Над геранью горит.
Сердце бьется в гортани,
Убежать норовит
От застывших оленей
На затертом ковре,
От подушки-пельменя,
Одеяла-пюре.
От бесцветных горошин,
Влажных простынь, платка,
Тряпок с полчищем крошек,
Извести с потолка.
С избавленьем от рабства
Сновиденья — придут
Погруженье в пространство,
Протяженность минут.
Но для счастья так мало
Надо — сад на земле,
Обработанный мрамор,
Чтоб забыть о себе.
Порожики
Добавят подворотне детским почерком
Написанные формулы уют.
Из арки выползет за рыбой очередь,
И хвост над головами понесут.
То отраженье неба, то растение
И комната — комод, ковер, кровать.
Истерика в конторе — бухгалтерия
Напутала со сроками опять.
За шторами людей не видно с улицы.
Там кто-то мерзнет, дует в кулачок,
Там пишет детским почерком, сутулится
Над пухлым кондуитом старичок.
Дождется каждый немощи и помощи,
Товарищей сочувствия, тепла,
Чтоб побрести с горбушею в оберточной
Бумаге вдоль витринного стекла.
Болохово
Звезда заката светит нам напрасно,
Стал творог неба темен и тяжел.
Мне мама говорила, чтоб на красный
Я здесь стоял и никуда не шел.
На перекрестке шапито, истерла
Стремительная пыль брезент шатра.
В поселке отмечают день шахтера,
И кружится над пивом мошкара.
Когда дождусь зеленого, состарясь,
И сумерки зальют поселок весь,
Я поверну не там и потеряюсь,
А мама будет думать, что я здесь.
Заморозки
Сползти по стене. Половинкой таблетки
Спастись от припадка на лестничной клетке.
Но вспомнить, что трубку оставил в машине.
Окном любоваться — снежинки большие.
Продолжится музыкой сцена немая,
Когда, как ребенка, тебя обнимая,
На улицу вынесут и осторожно
На лавке, припудренной снегом, разложат.
Как жалко охотнику серого зайца,
Как грустно на свет замутненный слезятся
Глаза. Расскажи в ожидании скорой,
Как за спину руки гуляли по склону.
Топтались в посадке, слонялись по лесу.
Под горку текли облака легковесно.
Уместны в рассказе повтор и запинка.
К реке выводила любая тропинка.
Почтовый ящик
А были только первый и второй,
И лишь один возил меня домой,
Дрожа, звеня, на стрелках громыхая
Кишками маслянистыми трамвая.
В депо на Перекопе и назад,
Где ждали и компот, и концентрат,
Сосед опохмелившийся в матроске
И то ли Пришвин, то ли Паустовский.
На полках сон, на площади челнок
С замерзшим капитаном. Ничего
Случайного на кумачовых тряпках —
Да здравствует! И — Призовем к порядку!
Поэма вся — как строились потом,
Как баиньки брели, как всем двором,
Открыв капот, лечили хрип мотора,
Как слезы выжимал кинематограф.
В каптерке плакал школьный истопник.
Я сам привык переходить на крик,
Когда судил, не получал ответа
От деда, пережившего все это.
Кайдановский
И не о чем и нечем говорить.
Рябила осень сеткой для настройки.
Пил первый раз, и страшно было пить
В лесу пустом, светящемся настойкой.
Молчал Профессор — лысая башка.
В его квартире, ставшей коммунальной,
Фиалки в керамических горшках,
Устало отцветая, умирали.
Молчал Писатель — вот величина,
Никто его за слово не осудит.
Хотел сказать, что время — ветчина,
Но вовремя просек, что время — студень.
И только роща — бывший лес густой —
Шуршала трубкой телевизионной,
И черно-белым кадром — с полосой
Помехи — завораживала Зону.
Я кроны с небом подносил к лицу,
Испытывал и боль, и страх, и радость.
И ветер вдруг с ветвей срывал листву —
Она неслась и забывала падать.
Суходол
Перестоявшей ржи и зелени озимых
Гармония в пути среди необозримых
Пространств. И пестрота листвы опавшей красной,
И охра корпусов заброшенной турбазы,
Где находили мы песок в пожарных ведрах,
На стендах под стеклом сны и слова для мертвых.
Где начиналась ночь, сулящая разлуку,
С заката над рекой, как музыка со звука.
Пока нам не до слез, гудят остатки эха.
Рассмейтесь, смехачи, пока нам не до смеха.
Ведь поднялась волна на отраженье шествий,
И ветер мураву ломает против шерсти.
Теченье вдаль несет — река не ждет прочтенья.
Шуршат листва и тлен тропинки возвращенья.
Пугает темнота, и ветки хлещут, раня,
Когда бежит к тебе сквозь заросли охранник.
Чтоб, тайну записав, сложить корабль бумажный,
Враждебный галеон принудить к абордажу.
Чтоб флаги опустить, подать сигнал трубою
И волю слезам дать в кино перед отбоем.
Элегия
Высокий смысл проглядывал едва
В осенней роще и отрытой яме.
Шумел прораб, и гулкие слова,
Как стая птиц, над городом стояли.
Через траншею брел в сельпо народ,
Тонул трубоукладчик в сизой тине,
Два тюрка у заброшенной градирни
Шурфили не спеша водопровод.
Он вышел из вагончика, и то,
Что было блеклым за стеклом немытым,
Гармонии черты приобрело
И — совершенства, как бутыль с карбидом.
Разбухший химикат своим хлопком,
Того гляди, всю птицу распугает.
Но снимет напряжение укол,
Проступит вдруг гармония другая. —
Пространства, что течет через края,
Нелегкой жизни, облаков без тела.
Зачем он, сам с собою говоря,
На шепот переходит то и дело?..