Денис Гуцко. Большие и маленькие
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2018
Денис Гуцко.
Большие и маленькие. — М.: «РИПОЛ-Классик», 2017.
«Отцы и дети». Удачное название для книги занято еще в позапрошлом столетии. Но конфликт вечен, и новым формациям писателей приходится выдумывать новые заглавия для произведений на классическую тему. Сборник повестей и рассказов Дениса Гуцко получил имя «Большие и маленькие». Большие и маленькие истории о больших и маленьких людях — взрослых и детях. И в каждой новелле два параллельно существующих мира неожиданным образом соприкасаются: вроде бы взрослые должны учить детей жизни, однако в рассказах Гуцко часто все выходит наоборот.
Прием проявляется уже в первой новелле «Тварец» (именно так, через «а», что будет связано с узловым сюжетным ходом произведения). Банковскому пресс-секретарю Кудинову работа «выпала тупая и в общем-то никому не нужная» — герою хочется поскорее все забросить и стать писателем — творцом. Пока же вовсю творит его маленький сын: что-то рисует, сочиняет… Ребенок, в отличие от отца, свободен от условностей. Просто свободен. А отец никак не может выбраться из клетки, куда сам себя заточил. Вместо того, чтобы начать по-настоящему творить и записывать, как «обрубок радуги мерцает под задранной ногой спаниеля. Стальной сосок отключенного фонтана ослепительно брызжет солнцем. Кленовая ладонь, зачерпывая и выплескивая свет, превращает изумруд в янтарь, янтарь в изумруд — и так далее, так далее», персонаж сочиняет варианты подходов к начальству, чтобы подписать заявление на отпуск.
В рассказах сборника свобода взрослых — больших — людей повержена не столкновениями с властью, не политическими ограничениями, не тюремным заточением, а обыденностью, будничной жизнью. Скажем, на Лилю — героиню новеллы «Мужчины не плачут» — навалился ворох бытовых и семейных забот: поцарапанная машина, проблемы на работе, больная мать, давший отставку любовник, гулящий муж и два ребенка на шее. И поплакать некогда, и порадоваться нечему. Персонаж рассказа «Сороковины» Щербаков, видя, как в церковь один за одним привозят покойников, и ненароком подслушивая чужие разговоры, понимает: то, что для родственников усопших — горе, для водителей похоронных автобусов, директора ритуального бюро и церковного батюшки — обычная работа, трудовые будни. Гуцко смотрит на привычное с другой стороны, задерживая взгляд на этой будничности, возможной даже в тех случаях, где она кажется немыслимой, где действие кипит. В повести «Турчин» чего только нет: и буйный ревнивец, выпустивший девять пуль вслед убегавшей неверной супруге, и совратившая старшеклассника тридцатилетняя репетиторша, и разводящиеся родители героя. «Обыденности, казалось, не должно больше быть, а она вон, тут как тут». Ребенок вынужден становиться взрослым, выслушивая пьяные исповеди соседа-ревнивца, признания отца, уставшего от жены, и слезливые жалобы матери, умоляющей сына что-нибудь придумать, чтобы спасти родительский брак. Немало событий и в повести «Машкин Бог», при этом в сухом остатке героиня выводит лишь пресный будничный пересказ: «У Леши была любовница. Маша очень мучилась, но нашла веру в боге. А Леша в церковь не пошел, продолжал грешить. А потом умер. Инсульт. Не спасли».
Трагедии — в жизни каждого. Заметные и незаметные. Большие и маленькие. Гуцко нивелирует их масштабы. Не знаешь, что хуже, что страшнее: когда пьющие родители пропускают мимо ушей самое первое слово родного малыша («Лю»), или когда никому не нужная девчонка убивает новую сожительницу папы («Здравствуй, куколка»). Создавая своих персонажей, прозаик дает понять, как и почему они пришли к такой жизни, словно в детской игре поочередно нанизывая на палочку кольца разного диаметра, чтобы получилась полноценная фигура. Основа всего — конечно, в детстве. Героиня новеллы «Здравствуй, куколка» Настя неспроста зарезала человека. Зная предысторию, заранее понимаешь: кончиться все должно очень страшно. На голову Насти с юных лет сыпались постоянные упреки по любому поводу: воспитательница в детском саду в клочья рвала ее неполучавшиеся рисунки, в школе «все вокруг было чужое и неприятное», для старших сестер девочка стала ненужной обузой. Плюс нелюбимая мать с вечными придирками и отец-алкоголик, наливающий ребенку водки. На таком фундаменте красивый и прочный дом построить невозможно.
Наиболее сильные впечатления оставляет повесть «Сын Валька». Простой работяга Валек решил приютить сбежавшего из интерната мальчишку — пожалел встретившегося мальчугана, привел домой, накормил, спать уложил — словом, поступил по совести. На глазах читателя бесцветный образ начинает наполняться красками. Поступок, который совершил «человек вялый, без огонька», становится стартом радикальных жизненных перемен. Общий конфликт отцов и детей отодвигается в сторону конфликтом героя и общества. Один против всех: мягкий по натуре персонаж впервые вступает в нешуточную борьбу — встает стеной на пути супруги, коллег и полиции, требующих вернуть сироту обратно в интернат. И борется с натиском до последнего. Ситуация, доведенная автором до человеческой катастрофы, обрушивается всей своей тяжестью. Жестокость общества пугает, прежде всего своей прозаичностью. Не нужно ничего придумывать — достаточно строго соблюдать глухие к чувствам и желаниям людей порядки: ребенок должен не шататься в компании непонятного мужика в непонятных местах, а находиться в интернате — и точка. Даже если ему там плохо. Таков закон.
Сожаления или иллюзии прозаику не нужны — его герои увязли в буднях. Выползти из них в сторону праздников или выходных невозможно — каждого держит свой камень. Или крест. Рассказ «Убийцы» — терзания родителей, чей сын погиб. Как ни заглушай боль, как ни запирайся на все замки, все равно настигнет пустота. И с ней надо мириться. В одних новеллах Гуцко выхватывает лишь эпизод — частичку «немудрящей» судьбы персонажа, в других — намеренно зацикливает, закольцовывает обыденность, то подводя героев к возможности чуда, то плавно лишая их подобной возможности. Повесть «Происхождение» открывается рутинной сценой: школьница Яна осталась дома одна. «Дружить не с кем», чем занять «свободное время — та еще головоломка». Или в омут бросайся, или чуда жди. Неожиданно завязавшаяся дружба с местной чуть ли не юродивой — полуслепой старухой Кочубейшей — послужит для ребенка и омутом, и чудом. Вылезешь из омута — лишишься чуда — станешь такой же, как все: «жизнь, Яночка, банальна; хоть ты тресни». Оглядишься — тебе уже тридцать восемь, родители умерли, мужа нет, взрослый сын отдаляется все дальше. Одинокая героиня рассказа «Амэ фури» Кира — почти копия Яны. Полжизни позади, а что впереди? Такие же невзрачные десятилетия? «Умнеть пора, Кира. Ну, или взрослеть для начала».
Центральным персонажам новелл писателя обычно под сорок лет. Взрослые люди. И на поступок вроде способны. Только довести последствия поступка до уверенного восклицательного знака никто из героев не в силах — почти везде получается поставить лишь некрепкое многоточие. Персонажи-дети действуют куда решительнее. Иногда кажется, что именно они — большие. А взрослые — лишь маленькие люди. И в прямом, и в переносном значении этого словосочетания, столь распространенного в произведениях русской литературы. В их ряд рассказы и повести Дениса Гуцко, на мой взгляд, вполне достойно вписываются.