Владислав Баяц. Хамам «Балкания»
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2018
Владислав Баяц. Хамам «Балкания». / Перевод с
сербского В. Соколова. — СПб.: «Лимбус
Пресс», ООО «Издательство К. Тублина», 2017.
Сербского писателя
Владислава Баяца в России знают не так хорошо, как Милорада Павича, и причина тому
может быть только одна — невнимание наших издателей. Между тем имя Владислава Баяца известно во многих странах. Возможно, благодаря тому,
что он сумел преодолеть границы малой родины и стать человеком мира. Среди его
романов, а их он написал около десятка, есть такие, где действие, например,
происходит на Дальнем Востоке. Кажется, что Владислав Баяц
увлечен всем на свете: архитектурой, живописью, музыкой, дзен-буддизмом и
путешествиями. Кроме того, он владеет и руководит сербским издательством,
строго ориентированным на качественную и необязательно коммерческую литературу.
Многосторонние интересы писателя российскому читателю станут ясны после
прочтения «Хамама “Балкании”»,
исторического романа-эссе писателя о XVI веке, недавно вышедшего в России. Эта
книга посвящена личности выдающегося государственного деятеля Османской империи
времен Сулеймана Великолепного — великого визиря Мехмеда-паши
Соколлу, имеющего сербское происхождение. Фактически
это его биография. Но не только — половину книги составляют эссе Баяца и его беседы с другими деятелями культуры на
различные темы, общим в которых является мотив двойственности. Олицетворяет
этот мотив как раз главный герой книги. Автора, хорошо знающего историю родной
страны, интересует здесь тема «серба, который стал кем-то другим» и сам «момент
перехода одного в другое». Для сбора материала он объездил всю территорию
бывшей Османской империи. И, разумеется, он не нашел лучшего примера, чем Мехмед-паша Соколлу.
Баю (или Баицу) Соколовича, уроженца
поселка Соколовичи в Сербии, в восемнадцатилетнем
возрасте насильно забирают турки — таков «закон крови» на завоеванных ими
территориях (а Сербию они завоевали к концу XV века). Каждая сербская семья
должна предоставить для двора или армии одного ребенка мужского пола. Так Бая Соколович теряет возможность стать православным
священником, уезжает в Турцию, получает турецкое имя Мехмед
Соколлу, принимает ислам, изучает Коран, овладевает
воинским искусством, чтобы через многие годы стать вторым человеком в империи.
Однако проблема двойственности никогда не уходила из поля его внимания. Кем он
должен быть — сербом или турком? И кому служить больше? Именно об этом вопросе
и размышляет Владислав Баяц, рассказывая, с одной
стороны, историю XVI века, а с другой, историю своих знакомств с
многочисленными людьми, которых тоже волновал вопрос идентичности.
Заслуги Мехмеда-паши Соколлу перед
сербским народом трудно переоценить. Хотя он и стал правоверным мусульманином и
прежде всего думал о делах Османской империи, малую
родину он не забывал. Он оказал существенную поддержку сербской православной
церкви, чем фактически спас народ от истребления. Сербский народ был покорен.
Часть его была насильно перевезена в Турцию в качестве строителей, часть
вступила в турецкую армию и участвовала в многочисленных походах турок в
Европу. Сам Белград стал для империи важнейшим перевалочным пунктом, где можно
было проводить подготовку армии и зимовать в случае, если поход не удавалось
успешно завершить до наступления холодов. В этих условиях сербы теряли
идентичность, ведь их собственная государственность была уничтожена. Мехмед-паша Соколлу восстановил
церковь и тем самым вернул народу скрепляющий стержень. Помимо этого он поручил
возвести в Сербии множество важных построек, а также покровительствовал
искусству. Поэтому, несмотря на службу завоевателям, он почитается в Сербии как
истинный патриот. Всю жизнь он пытался понять загадку своей судьбы, заставившей
его служить захватчикам и, по-видимому, полюбить их, ведь такого ревностного государственного
деятеля надо было еще поискать. Уже в пору ранней зрелости он стал ближайшим
придворным Сулеймана Великолепного, а через тридцать лет получил его повелением
титул великого визиря. Лишь в конце жизни, пройдя через все интриги двора и его
ловушки, послужив трем султанам, построив десятки важнейших для культуры и
истории зданий и умирая от ножевого ранения, нанесенного религиозным фанатиком,
Мехмед-паша Соколлу осознал
и признал наконец, что его жизнь была разделена на две
половины. Он был и серб, и турок. И служил как империи, так и малой родине.
Впрочем, мотив
двойственности выходит у писателя за пределы одной личности. Он касается в том числе и самой Османской империи. История
знает немало примеров жестокости турок, заставивших европейских просвещенных
авторов считать их натуральными варварами. Владислав Баяц
пишет о том, что насилие в империи было неотъемлемой частью сохранения системы.
Прибегание к насилию находилось выше интересов
отдельных людей и даже не служило цели сохранить власть. Оно просто стало
фундаментом, на котором все держалось. Османская империя была жестока. В ней
соединялись противоположности. Известен описанный летописцем случай, когда
начальник турецкого гарнизона в захваченном городке пришел в церковь и увидел
орган. Он попросил отца-капуцина сыграть и был поражен
музыкой. После этого он приказал вырвать у священника пять зубов, чтобы тот
сказал, где прячет драгоценности. По его мнению, там, где есть такой чудесный
музыкальный инструмент, должны быть спрятаны и драгоценности. Жестокость царит
и на самом верху. Сулейман Великолепный верит своей жене, бывшей рабыне Роксолане (кстати, дочери русского православного
священника), что его сын от другой женщины готовит против него заговор. Без
раздумий он поручает казнить сына и даже не скрывает своего авторства в этом
решении. Он даже не понял, что так его русская жена плела собственные интриги,
смысл которых сводился к тому, чтобы поставить во главе империи своих детей.
Вдобавок регулярно происходили бунты янычар — воинских подразделений,
состоявших из людей нетурецкого происхождения. Бунты эти были жестоки и так же
жестоко подавлялись. Примечательно, что их нельзя было объяснить насильственной
переменой веры. Потому что чаще оказывалось, что неофиты становились более
преданными служителями Аллаха, чем те, кто в этой вере был воспитан. В общем,
турки, с одной стороны, могли восхищаться архитектурой, а с другой, могли
содрать с человека кожу (такие случаи тоже засвидетельствованы у летописцев).
Для османов «есть борьба,
нет поражений, и войны нет, есть только завоевание». Такое сознание
предопределяет взгляд османов на мир, в котором на еще не завоеванных
территориях, могут жить только неверные. Но позже османы осознали свою ошибку.
Они поняли, что не стоит думать о себе только в превосходной степени, а других
презирать. Сын Сулеймана Великолепного Селим впал в
настоящую паранойю во время своего царствования, он боялся, что враги возьмут
Стамбул. И спас империю человек из бывших неверных — наш герой Мехмед-паша Соколлу, который
восстановил флот и вернул армии боеспособность.
Но, как уже говорилось,
история XVI века — это лишь половина книги. Каждая глава о Мехмеде
Соколлу перемежается небольшим эссе. Например, в нескольких таких эссе воспроизводится беседа Баяца с турецким писателем Орханом
Памуком. Они, напоминая старых друзей, увлеченно
обсуждают период османского владычества в Сербии и делятся историческими
сведениями. Оба переживают этот период как часть личной истории. Автор верит,
что, обсуждая с Памуком историю своих стран, они могут
постичь некую истину. Позже он так же обсуждает историю с выдающимся египетским
писателем Гамалем Аль-Гитани.
Каир был завоеван османами на четыре года раньше Белграда. Аль-Гитани рассказывает автору, что мусульманские народы, в том
числе и египетский, тоже потеряли часть культурной и
национальной самостоятельности после порабощения. Турки перевезли в свою страну
из Египта мастеров по тридцати пяти ремеслам, после чего эти ремесла попросту
исчезли в Египте.
В другой серии эссе Баяц размышляет о соотношении математики и литературы. Его, самого издателя, возмущает, что в литературе появились такие
понятия, как «лидер продаж», «список влиятельных авторов» и т.п. Все эти
списки и топ-листы для него очень неприятны. Он вообще
не понимает смысла ранжирования литературы с помощью цифр. Ведь часто эти цифры
служат только измерению доходности. Он приводит пример с Байроном, который
опубликовал в 1814 году «Корсара», но реально обогатил только книготорговцев.
У Владислава Баяца чрезвычайно много знакомых
как в Европе, так и в США. «Хамам “Балкания”»
— это отличная возможность поклонникам писателя познакомиться с его друзьями.
Писатель рассказывает небольшие истории примерно о дюжине выдающихся людей, которые так или иначе сталкивались с проблемой идентичности.
Среди них, например, Джеймс Лафлин, поэт, которого не
оценил Эзра Паунд. Паунд вместо этого предложил Лафлину
стать издателем, и тот последовал совету кумира, действительно открыв
издательство. Важнейшее для американской литературы издательство Лафлина «New Directions»
открыло читателям множество имен первого ряда. История Лафлина
— это история самоопределения. Баяц рассуждает о том,
как соотносятся популярность и компетентность. Он считает, что компетентным
может быть только тихий, а не шумный человек. Другой пример решения проблемы
идентичности — это Сигурьон Сигурдссон.
Этот человек имеет в Исландии множество профессий. Он пишет слова к песне Бьорк в фильме «Танцующая в темноте» Ларса фон Триера,
занимается живописью, драматургией и литературой. Он освоил так много занятий
для того, чтобы сохранить свою нацию от исчезновения. Это, по его словам,
«виртуальное умножение исландцев». Дружит Баяц и с
Александром Генисом, живущим, как известно, в
Америке. Баяц восхищен тем,
как Генис решил «проблему цифр» и умудряется писать
тексты для радио, не боясь диктатуры хронометража. Математика в его
публицистике не убила литературу.
Эта чрезвычайная
вовлеченность в актуальную мировую культуру иногда делает Владислава Баяца почти нескромным. Он всегда в центре, всегда в курсе всего
и не ограничивается одной только Европой. Еще в юности он любительски увлекался
чтением средневековых текстов. Он не владел в должной мере старыми языками,
однако сумел написать, как он сам признается, революционную работу о тексте
13-го века «Житие святого Савы». Работа была опубликована в престижном журнале
и признана научным сообществом как чрезвычайно важная. В «Хамаме
“Балкании”» он рассуждает обо всем на свете. В том
числе и о современности. В частности, он называет югославов виртуальным явлением
и сравнивает их с вампирами, которые могут однажды возжелать крови. Потом он
переводит фокус внимания и задумывается о том, могут ли получить Нобелевскую
премию музыканты вроде Боба Дилана и Леонарда Коэна.
Он называет их «полупоэтами-полумузыкантами» и людьми
«на грани вечной альтернативы». Изредка писателя можно даже поймать на
противоречиях. Например, он пишет, что османы никого не принуждали принимать их
веру (кроме увезенных в Турцию), однако позже сообщает, что они делали ставку
на исламизацию покоренных территорий и активно строили там мечети. В общем, «Хамам “Балкания”» — не вполне
роман. Имея на первый взгляд строго заданную историческую тему, он в итоге от
этой темы отходит и превращается то в роман-воспоминание, то в
роман-размышление о личном опыте самого писателя. По сути, Владислав Баяц — такое же действующее лицо этой книги, как и Мехмед-паша Соколлу. Трудно
сказать, как воспримут такую нескромность российские читатели, однако следует
признать, что писатель в этой книге превращается в подлинного носителя
национальной сербской культуры, увлеченного как историей родной страны, так и
более широкими вопросами национального самоопределения и человеческой
идентичности.