Алексей Слаповский. Неизвестность
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2017
Алексей Слаповский.
Неизвестность. — М.: АСТ, 2017.
Река? — Волга! Фрукт? — Яблоко! Поэт? — Пушкин!
Переведем любимую забаву третьеклассников в плоскость отечественной истории. Ленин? — Революция! Сталин? — Репрессии! Хрущев? — Оттепель! Брежнев? — Застой!
А теперь вопрос на миллион: 2017-й? Ну? Правильно: 1917-й.
Что год столетия Октябрьской революции будет богат масштабными историческими полотнами — это к бабке не ходи. До мозга костей камерный Слаповский и тот отложил лобзик, чтобы ваять монументальную прозу: из чекистов, из троцкистов, из промфинпланов и аэропланов… И юный Октябрь впереди. Итогом стали полтыщи страниц с претенциозным до отрыжки подзаголовком «Роман века». На моей памяти это второй случай: первый текст назывался «Бурный поток» и печатался на 16-й полосе «Литературки», помните?
Злоязыкий Роман Арбитман отметил, что Слаповский складывает «мозаичную картинку нашего бытия из готовых пластмассовых кусочков старенького литературного конструктора, который уже тысячекратно использовался до него». Г-н сочинитель и впрямь отродясь ничего не писал, кроме компиляций. Не забывая, впрочем, мило кокетствовать перед журналистами: «При желании можно то Гоголем пройтись, то Достоевским прикинуться». При желании, значит. Желания такого рода навещали Алексея Ивановича всяк божий день. В «Первом втором пришествии» он шестидюймовыми костылями приколотил «Евангелие от Митьков» к «Любимову». В «Участке» персонажи «Деревенского детектива» разыгрывали интригу «Шведской спички». В «Висельнике» зачем-то пересказал «Кроткую» мертворожденным личутинским языком. И так далее.
Роман века № 2 изготовлен по той же технологии, из культурных клише. То флейта слышится, то будто фортепьяно: Бунин, Платонов, Довлатов. Плюс полный комплект ментальных штампов. Сталин? — Репрессии. Немцы? — Ordnung. Ельцин? — Бардак. А что вы хотели? Конструктор Lego не рассчитан на езду в незнаемое, вопреки названию романа.
Можете вы представить себе семью, где у пяти поколений подряд одна, но пламенная страсть — мемуаристика? Трудно, да. А у Слаповского получилось: есть такое слово — «надо». Что ж, понимаю его резоны. Data fiction, в отличие от классического романа, мало к чему обязывает. Да и переводчику в случае чего легче придется. Поэтому в семье Смирновых дневники пишут все, от полуграмотного крестьянина (?) до дебильного аутиста (?!), — сперва на бумаге, потом на магнитной пленке, потом на цифровых носителях. Исполнен долг, завещанный от Бога им, грешным. Правда, смирново-слаповские летописи чаще всего напоминают газетные передовицы. 1940-й: «Когда чеканят шаг тысячи ног, тогда понимаешь, как сильна наша Родина, как трудно нас победить». 1993-й: «Очереди, километрами втекающие в винно-водочные магазины, сгущаясь перед дверьми, вихрясь и бурля, как перед жерлами воронок, — метафора советской бытовой будничности». Да-да. А фрукт — всенепременно яблоко.
Отвлечемся ненадолго. Одного из Смирновых поразили слова собеседницы: «Все там будем». «Фраза не из заурядных», — решил мужик. Абсолютно точно. В бурном потоке публицистических трюизмов «Неизвестности» любая до дыр истрепанная банальность выглядит афоризмом Ларошфуко.
Стоит Слаповскому хоть на миг выпустить из рук газету, — детали конструктора рассыпаются, ситуация выходит из-под контроля, и на смену историческому роману является театр абсурда. Да такой, что Беккет с Мрожеком выглядят двоечниками.
1955-й. Антон Смирнов уклоняется от призыва в армию, «симулируя религиозность». Да-а? Видимо, в СССР досрочно отменили статью 3 Закона о всеобщей воинской обязанности 1939 года: «Все мужчины — граждане СССР, без различия расы, национальности, вероисповедания, образовательного ценза, социального происхождения и положения, обязаны отбывать военную службу».
1960-й. Тот же Антон Смирнов в считанные месяцы налаживает поточное производство фальшивых купюр. Ну-ну. Вообще-то Чеслав Боярский два с половиной года экспериментировал с одной лишь бумагой. А у мэтра Виктора Баранова полный цикл подготовительных работ занял 12 лет. Алексей Иванович, вы б хоть Википедию почитали, что ли, — для общего развития…
1988-й. «То было время великого безденежья», — говорится в романе. С чего бы? Кризис неплатежей и дефицит наличности обрушились на страну в 1992-м. Я сам тому свидетель и участник: чтобы снять зарплату со сберкнижки, приходилось занимать очередь в четыре утра. Но 1988-й? — все в срок: и аванс, и расчет. Откуда безденежье?
1993-й. Очередь за водкой: «У дверей образовалось людское облако, кишащее, кипящее, кричащее, рвущееся вперед». Помилуйте, к чему эти ходынские страсти? Ведь нет уже ни Горбачева, ни Углова, и все водки в гости к нам гектолитрами — и «Rasputin» из Германии, и «Black Death» из Британии, и «Absolut» из Швеции. Алексей Иванович, что-то с памятью вашей стало? Попробуйте ноопепт. Говорят, помогает.
И на десерт — 1941-й. Владимир Смирнов, сын репрессированных родителей, женатый на поволжской немке, — сержант НКВД. Без комментариев.
Да хрен с ней, с матчастью, — нынче это условие факультативное. Давайте про изящную словесность.
Роман, по слову Бахтина, — не то, что происходит вокруг героя, а то, что происходит с героем. В «Неизвестности» все с точностью до наоборот: вокруг Смирновых — продразверстка, коллективизация, индустриализация и далее по списку. А у Смирновых динамичен один лишь прародитель Николай: из крестьян в пролетарии, из малограмотных в рабфаковцы. Сын его Владимир беспробудно одержим Павкой Корчагиным, — и даже трагическая финская не отрезвит парня. А внуку Виктору уготовано суровое богемное пьянство non stop — что в 1993-м, что в 2010-м. Та еще книга перемен.
В предисловии к «Неизвестности» Слаповский высказал ну о-очень оригинальную мысль: «Мы путаемся в настоящем, не понимаем его, потому что до сих пор не поняли прошлого». И продолжил: «С такими мыслями я брался за эту книгу. Хотелось понять… Кажется, понял. Что именно понял? — ответ в книге». Теоретически авторский посыл ясен: Россия надорвалась в социалистическом проекте, история Смирновых есть история вырождения нации — прямиком к аутисту Глебу. И юный дебил впереди, ага. Опять-таки литературный Lego: Головлевы, Будденброки и разные прочие д’Эрбервилли. Проблема в том, что Смирновым, в отличие от Будденброков, некуда деградировать — разница между пращуром и потомками практически не ощутима, всяк не выше плинтуса. Выбивается из общего ряда лишь криминальный талант Антон, но вместо характера здесь скороговорка судебного протокола: уклонялся-спекулировал-подделывал (я же говорю: с data fiction все много проще). Впрочем, не он один пострадал. Сравните плакатного комсомолиста Володю Смирнова с нагибинским Оськой Роскиным или бондаревским Ильей Рамзиным…
Между прочим, со Слаповским вечно так: в его эстетической парадигме рулит агрессивная редукция. Все, что попадает в поле зрения А.С., подлежит низведению и курощанию. Любой сюжет дробится на микросюжеты, любая тема съезжает к анекдоту, любой герой становится инфузорией. Авторское кредо ищите в «Качестве жизни»: «Чем жиже продукт, тем легче проглатывается». А практическое его воплощение — в любом тексте, вплоть до прошлогоднего «Гения», где российско-украинский кризис превратился в ситком с потрахушками, вплоть до «Неизвестности», где… да стоит ли повторяться?
И о чем в итоге «роман века»? А главное — зачем это чучело прозы, набитое обрывками чужих текстов, газет и учебника истории?
Любопытно, что такой вопрос возникает после всякой книжки А.С. Лев Данилкин, прочитав «Качество жизни», озадаченно вопрошал: «Зачем мне все это рассказали?» После «Неизвестности» лютая оторопь с головой накрыла практически всех рецензентов. Владислав Толстов: «Зачем это все я сейчас прочитал? Какой во всей этой истории смысл?» Сергей Морозов: «Для чего все это написано?»
Коллеги, да бросьте вы метафизические терзания. Будто не знаете, для чего романы пишут. Для гонораров и роялти. Для «Нацбеста» и «Большой книги» — «Неизвестность» засветилась в обеих паралимпиадах. Для экранизации — благо Алексей Иванович знатный многостаночник. Все это избитые истины вроде упомянутых: река — Волга, фрукт — яблоко, писатель…
Хм. Вот здесь, простите, заминка. Одно скажу: уж точно не Слаповский.