Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него. — «Волга», 2016, № 5–6
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2016
Алексей Сальников написал новый роман и снова опубликовал его в журнале
«Волга». Напомню: предыдущий его роман «Отдел» появился в «Волге» в прошлом
году [1] и стал не то чтобы дебютом поэта в прозаическом жанре — были
еще первые две части романа «Нижний Тагил», которые вышли отдельной книгой в
2011 году и оказались практически не замечены за пределами Екатеринбурга, —
роман «Отдел», скорее, обозначил, что на Урале появился новый серьезный
прозаик. Сальников создал нетривиальный текст про «органы», пришельцев и
тошнотворность российской действительности. Этакий постмодерн, эксплуатирующий
прием фантастического допущения. Игра в философичность в условиях кровавого
триллера. Казалось, что Алексей Сальников идет по пути Пелевина–Быкова–Алексея
Иванова, столь любящих брутальные игры и тотальные обманы. Обязательно
продолжит сеять семена на полях фантастики, оставлять кровавые следы на взрытых
уральских снегах, будет микшировать то, что микшированию ранее не подлежало.
Все так, но почему-то «Петровы в гриппе и вокруг него» упорно наводят на другую
мысль: похоже, пора сравнивать Алексея Сальникова с Ольгой Славниковой.
«Петровы в гриппе» не нашпигованы фантастикой, как «Отдел», хотя ее
элементы, даже какие-то легкие намеки на возможность фантастического решения
остаются. Линейного сюжета в романе нет, точнее, его приходится составлять
самостоятельно. Сначала заболевает гриппом автослесарь Петров, потом его
жена-библиотекарь, потом совсем юный сын… Затем сын, уже без температуры, но
вряд ли еще здоровый, отправляется на детскую елку в Театр юного зрителя.
Внешне ничего экстраординарного. Гриппуя, Петров-старший вспоминает свое
детство, новогодний утренник где-то в 1980-е в одном свердловском клубе. На
этом утреннике уже не верящий в Деда Мороза мальчик берет за руку Снегурочку и
внезапно понимает, что такие ледяные руки могут быть только у настоящей Снегурочки,
да и лицо у нее нечеловечески белое.
Последняя глава романа неожиданно и блестяще расставляет все на свои
места. Студентка иняза Марина подрабатывает вместе с парнем, которого наметила
в свои будущие мужья, на детских новогодних утренниках. Она беременна от
другого, пребывает в странном подвешенном состоянии, когда катастрофа еще не
произошла — пока никто ее не осудил за внебрачную беременность, но момент этот
неминуемо приближается. Небольшой флешбек в том же
свердловском новогоднем клубе 1980-х глазами Марины, исполняющей роль
Снегурочки. «После представления Марина первым делом побежала в туалет, и ее
долго тошнило, она стала смывать липкость детской руки со своей ладони. “Аборт,
— думала она. — На хер все это, только аборт”. Ей казалось, что от ее руки все
еще пахнет этим ребенком, но чем сильнее она отмывала руку, тем сильнее
становился этот невыносимо тоскливый детский запах».
Рассказанное — семейная провинциальная история, какие любила Славникова, но без женских акцентов, скорее, наоборот, нарочито
брутализированная, поскольку оба супруга — и
автослесарь Петров, и его жена библиотекарь — имеют за душой убийства, а в
случае Петровой, периодически теряющей над собой контроль, — даже серию
убийств. Убийства при том не нарушают череду однообразных дней, когда Петровы
ходят на работу, выполняют рутинные обязанности по дому. Официально они
разведены, однако ведут самую обыкновенную семейную жизнь: заботятся друг о
друге, воспитывают ребенка, ссорятся, пытаются улучшить быт и т.д. «Беспокоясь,
позвонила Петрова. Петров, одновременно закуривая вторую сигарету, кашляя и
вытаскивая телефон из своих недр, спустился с театрального крыльца и отошел в
сторонку, чтобы никто не слышал, как он разговаривает. “У вас все нормально?” —
поинтересовалась жена. “Да вроде да, а что? Что-то случилось?” — спросил Петров
вместо того, чтобы ответить. “Он ведь кеды забыл взять из дома, — уверенно
сказала Петрова, — он там в сапогах, что ли, на елку пошел? А то я что-то не
помню, чтобы он кеды с собой брал. Или он в чешках там? Так в чешках холодно”.
<…> “Он взял кеды, — обнадежил Петров. — Он их в карманах куртки
притащил”. “Вот зараза какая, — отозвалась жена то ли одобрительно, то ли
почему-то осуждая сына за его хитрость. — А вообще, он как там? Ты ему лоб
щупал? У него снова температура не поднялась?”».
В отлаженной жизни Петрова есть только одно дестабилизирующее
обстоятельство — Игорь. Собственно, он и есть самый фантастический элемент в
романе. Он не просто выполняет функцию двойника Петрова — Петров еще мальчиком
показался Снегурочке-Марине похожим на ее семнадцатилетнего ученика и любовника
Игоря, от которого она и забеременела. Игорь — классический трикстер, связующий
прошлое и настоящее, мир живых и мир мертвых. Совсем не случайно роман
начинается с поездки Петрова в гриппе на катафалке с покойником, лежащим в
гробу. На эту поездку сподвигает внезапно
материализовавшийся Игорь. И противостоять Игорю никак нельзя — есть у него
особая власть над людьми. Петров, который едет домой на троллейбусе, в одну
минуту пересаживается в малиновую «Газель»-труповозку,
«минут через семь они уже чокались с Игорем пластиковыми стаканчиками над
крышкой гроба и проливали водку на гроб». Той же Марине порой кажется, что
Игорю не семнадцать, а все сорок лет (оправдание связи). А Петров, проснувшийся
утром в заледенелом катафалке, мучительно припоминает: было той пьяной
гриппозной ночью еще что-то, помимо попытки положить его в гроб вместо
покойника, что-то таинственное и необъяснимое. «Снова в голову словно вставили
слайд, Петров вспомнил, что сидел в сугробе, опершись спиной на забор, что
прямо перед ним стоял Игорь, а возле правой ноги Игоря сидела собака, причем
фонари светили так, что у собачьей тени было три головы».
Игорь — это дух места, дух заледенелого каменного уральского пространства,
а то, что на Урале есть особые духи и живут они в городах среди людей, мы уже
знаем из славниковского романа «2017», эффектно
обыгрывающего бажовскую мифологию.
Игорь загадочен и демоничен. Он как никто
другой подходит этому странному миру, который своей мучительной однообразностью
и заледенелостью так похож на ад, подходит — так как
только Игорь кажется в нем единственным живым. Кстати, именно потому убийства
никак не меняют здесь общего расклада, потому что в аду нет и не должно быть
живых. В изображении холодного и чуждого человеку городского пространства автор
остается равен самому себе: вспоминается его поэтический сборник «Дневник
снеговика» (2011), где впервые смоделирован подобный мир.
Алексей Сальников не стал использовать уральскую мифологию — в романе нет
никаких намеков на нее, но вольно или невольно обозначил глубинные пласты
сознания уральского человека, замкнутого в себе и в этой замкнутости способного
на контакт лишь в чрезвычайных обстоятельствах, например, когда манит и морочит
тайная сила. Петров, он ведь тоже не просто так Петров, он через фамилию связан
с камнем, а Урал — это Камень и есть.
Не случайно Петров смотрит на все происходящее отстраненно, внешне
практически не реагируя. Сцена самоубийства при такой оптике — что-то из разряда
сатиры, как в целом нелепо абсурдна, но типична судьба несостоявшегося
литератора, самоубийцы Сергея, вроде бы друга Петрова. «Роман, который писал
Сергей, был, по сути, “Лолитой”, переложенной на местные реалии, и,
теоретически, должен был шокировать читателя тем, что девочка, описываемая в
романе, была не двенадцатилетней, а восьмилетней. На этом шок заканчивался, и
начинались безобидные волочения и душевные переживания главного героя, которые,
несмотря на попытки откровенничать про способы мастурбации, описания различных
частей тела главной героини, рядом не стояли с тем, что творилось на улицах
города и области».
Окружающий ад можно постепенно обживать. Наполнять его бытом и
ощущениями. Алексей Сальников точно передает жесты и ощущения. «Словно почуяв
Петрова, жутко и длинно в пустой и темной квартире зазвонил телефон на
журнальном столике гостиной. В первые мгновения звонка все внутри Петрова как
будто оборвалось и ухнуло куда-то вниз, как самоубийца в шахту лифта. Петров
унял перекачивающее адреналин сердце и скользнул в ванную. Сначала он хотел
вымыться в темноте, однако темнота не была полной, какой-то свет все равно был,
света хватало, чтобы становилась видна шевелящаяся фигура отражения в зеркале
над раковиной. Телефонные звонки продолжались». Герой не такой уж и
бесчувственный: просто он не допускает никого в свое внутреннее пространство,
сотканное из фобий, ощущений и воспоминаний. И его жена — такая же. Да и сын —
яблоко от яблони. Объединяет их только быт, но зато крепче этого объединения,
похоже, ничего не существует.
«Петровы в гриппе» плотно материальны. Более того, Сальников —
несомненный мастер сравнения и метафоры. Об этом можно было судить и ранее, по
поэтическим текстам, но в романе, где важна динамика происходящего, тропы
оказываются на виду и работают более точно. «Игорь честно дошел до ближайшей
урны, совершенно пустой, хотя рядом с урной было столько окурков, будто урна
ждала кого-то на свидание и много курила. Петров бросил туда бутылку, и бутылка
громыхала внутри урны очень долго, словно попала в мусоропровод девятиэтажного
дома», «мигали гирлянды, точнее, не мигали, а словно светящиеся муравьи
непрерывно бежали вдоль гирлянд», «Сергей, уезжая, обнимал ведро, накрытое
рогожей, и смотрел на Петрова таким взглядом, будто собирался повеситься или
застрелиться там, на садовом участке, внутри скелета теплицы, похожей на домик»
и т.д.
Что ж, посмотрим, сколько еще романов напишет Алексей Сальников.
1 Рецензия В. Толстова на роман «Отдел»
напечатана в «Урале» № 4, 2016. — Ред.