Как политика опрокидывается в прошлое
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2016
Валентин Лукьянин — кандидат философских наук, публицист, литературный критик, автор
нескольких книг, посвященных истории и культуре Екатеринбурга, и множества
статей и исследований, опубликованных в различных российских изданиях. В
1980–1999 гг. был главным редактором журнала «Урал».
Извлекать ли скелет из шкафа?
Мировая премьера сенсации состоялась на 17-м Всемирном конгрессе русской
прессы, который прошел в середине июня 2015 года в Москве и был приурочен к
юбилею Победы. Это было собрание, по масштабу и торжественности созвучное
юбилейному параду на Красной площади: на нем было представлено более 500
русскоязычных изданий из 63 стран мира, сам президент Путин направил
приветствие участникам, а премьер Медведев присутствовал лично и даже произнес
напутственную речь, ответил на вопросы участников конгресса. Выступали и другие
руководящие лица страны.
Этому представительному собранию и предъявил тогдашний директор главного
архива страны С.В. Мироненко знаменитую ныне папку № 4041 1 , в
которой, как он считает, содержатся неоспоримые доказательства
несостоятельности советского мифа о подвиге 28 героев-панфиловцев у разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 года.
По правде говоря, новость была не первой свежести: тема стала достоянием
«гласности» еще в конце 1980-х — в ходе ревизии нашей исторической памяти,
затеянной энтузиастами «перестройки». Но тогда она прошла вторым планом:
частный случай на фоне тотальной ломки «тоталитарной» системы. За двадцать
последующих лет в массовом сознании сохранилась лишь малая зарубка: «где-то
что-то говорилось». Летом 2011 года директор Госархива РФ сделал попытку
реанимировать тему панфиловцев, дав небольшие интервью телевидению и
«Комсомольской правде», но уже был утрачен эффект новизны, а к разоблачениям
«мифов лживого большевистского режима» общественность давно адаптировалась.
И вот Сергей Владимирович сделал новую попытку, рассчитав ее на этот раз
стратегически безупречно. Теперь не «где-то что-то», а вот вам «вещдок» — та
самая папка. К семидесятилетию Победы ее «оцифровали» и выложили в интернете 2
— так сказать, преподнесли юбилейный подарок любителям расчесывать незаживающие
болячки отечественной истории. Ну, и выступление с трибуны, с которой лишь
несколькими минутами раньше сошел премьер-министр страны, подчеркивало
государственную значимость сообщения.
На этот раз «все сошлось».
Выступление известного архивиста, к тому же видной «медиаперсоны»,
по свидетельству журналистки радио «Свобода» Елены Рыковцевой,
взорвало и раскололо зал (а вслед за тем и участников интернет-форума, где была
выложена ее корреспонденция): одни категорически заявили, что «такая правда нам
не нужна» (не нужна, а все же «правда»?), мнение других образно выразил мудро
молчавший до того момента Алексей Венедиктов: «Правда приоритетна. Если есть
документ — его надо публиковать. <…> Да, в истории этой страны есть
позорные, грязные страницы. Но если вы не моете в доме грязную комнату — грязь
из нее расползется повсюду. Что это вообще за постановка вопроса — говорить или
нет правду?» 3
Как видите, диспутанты с той и другой стороны достоверность «правды»,
содержащейся в сенсационной папке, под сомнение не поставили, и в том была
главная победа бенефицианта. Трещина же, расколовшая зал, пошла по старому, но
все никак не срастающемуся шву: скрывать скелет в шкафу и дальше — или
выставить его, наконец, на всеобщее обозрение? Но кто ж тут решился бы спорить,
рискуя собственной репутацией? (Хотя, должен признаться, выходила у меня как-то
статья под названием «Хочу не все знать», но это отдельная тема.) Между тем
спорить, на мой взгляд, следовало о другом: был ли то на самом деле «скелет»
или всего лишь гипсовый анатомический муляж?
Почему я ставлю вопрос таким образом? Потому что любой исторический
документ — ничего не значащая бумажка, если не установлено его точное место в
историческом контексте: кто написал, при каких обстоятельствах, с какой целью?
Это не моя мысль, это азы источниковедения — методологической дисциплины,
изучаемой на пороге профессии — на исторических факультетах. Какие же
источниковедческие аргументы предъявил доктор исторических наук Мироненко в
подтверждение достоверности информации, изложенной на пятнадцати машинописных страницах,
подшитых в папке № 4041? В том-то и дело, что, в сущности, ни-ка-ких!
«Мне неважно, как и чего вам хочется»
Чтоб понятней было, о чем идет речь, поясню, что за материалы таятся в
сенсационной папке. Там подшито всего два документа: «справка-доклад» на 11
машинописных страницах, подписанная тогдашним Главным военным прокурором ВС
СССР генерал-лейтенантом юстиции Н. Афанасьевым, и предваряющее ее официальное
письмо Г. Сафонова (чуть больше трех страниц), обращенное к секретарю ЦК ВКП(б)
А.А. Жданову. Регалии Сафонова не указаны, но адресату разъяснения и не были
нужны: Григорий Николаевич Сафонов с февраля 1948 года занимал пост
Генерального прокурора СССР. Надо полагать, обращаться напрямую к одному из
первых лиц государства Н.П. Афанасьеву было «не по чину», и, чтя субординацию,
он действовал через своего начальника. Генеральный же прокурор собственной
версии событий не имел, но должен был показать высокому адресату, что и сам в
курсе. К тому же счел необходимым, предваряя сравнительно длинную «справку-доклад»,
коротко изложить ее содержание — чтоб государственный деятель не тратил зря
своего драгоценного времени и сразу ухватил суть. Для нынешнего читателя этот
«дайджест» тоже удобен: он проявляет «конструкцию» доклада Н.П. Афанасьева,
помогает не ошибиться в его трактовке, ненароком сместив смысловые акценты или
перепутав существенные и несущественные связи.
Когда шум вокруг сенсационной папки достиг определенного градуса,
интервью у ньюсмейкера взял и корреспондент газеты «КоммерсантЪ».
Для «разогрева» он задал резонный вопрос:
— Почему потребовалось расследование?
Мироненко ответил с замечательным простодушием:
— Потому что уже с 1942 года среди живых стали появляться бойцы из тех
самых 28 панфиловцев, которые значились в списке похороненных. И когда появился
седьмой «воскресший»…
Стоп! Откуда взялся седьмой?
В папке № 4041 говорится только о пяти: «…кроме ДОБРОБАБИНА остались в
живых ВАСИЛЬЕВ Илларион Романович, ШЕМЯКИН Григорий Мелентьевич,
ШАДРИН Иван Демидович и КУЖЕБЕРГЕНОВ Даниил Александрович…» 4 Неужто
историк, запустивший «информационную бомбу», сам прочитал документ вполглаза и
не заметил этого сюжета? Боюсь, объяснить надо иначе: сказанул для красного
словца, поскольку семеро «воскресших» выглядят более впечатляюще, нежели пять.
А когда «бомба» рванет, кто будет вчитываться?
Однако продолжим цитату:
— …когда появился седьмой «воскресший», то началась проверка. Материалы
расследования были переданы Андрею Жданову, секретарю ЦК ВКП(б) по идеологии, и
несколько десятилетий никто не знал об их существовании.
«Никто не знал» — тоже натяжка, но об этом чуть позже.
Выслушав «первооткрывателя», журналист тоже изобразил простодушие:
— Наверное, ничего страшного, если этого «никто не знал». Я с детства
считал их героями, и мне не хочется думать по-другому.
Собеседник ответил не без пафоса:
— Мне неважно, как и чего вам хочется. Есть исторические факты, есть
документы, которые их подтверждают. А всем остальным пусть занимаются психологи 5 .
Журналиста ответ удовлетворил, а меня — нет: и факты сомнительны, а
документы — тем более. Это очевидно не только для историков, которые «в теме»,
но и для любого внимательного читателя той самой папки.
Прежде всего, никакой постепенности («стали появляться», «седьмой
“воскресший”») в докладе нет, а в «дайджесте» отправная точка расследования
резко обозначена уже в самой первой фразе: «В ноябре 1947 года военной
прокуратурой Харьковского гарнизона был арестован за измену Родине ДОБРОБАБИН
Иван Евстафьевич» 6 . От этого ареста все и пошло: «Допросом
ДОБРОБАБИНА установлено… Далее было установлено…» Какие конкретно факты были
выявлены, чтоб считать то или иное утверждение «установленным», ни в
справке-докладе, ни в сопроводительном письме не сказано, но оба документа не
оставляют сомнений, что лишь с расследованием «дела» Добробабина
«возникла необходимость проверки обстоятельств боя 28 гвардейцев…» 7 .
Как же проходило это «расследование»? Внимательно читая справку и письмо,
можно составить об этом достаточно ясное представление. Не обременяя читателя
излишними подробностями, хочу обратить внимание лишь на ключевые моменты.
Прежде всего, в обоих документах одной и той же формулировкой (выше я ее
процитировал) констатируется, что кроме Добробабина
«остались в живых» еще четверо панфиловцев, и называются их имена. И что же —
их тоже допросили? Вы удивитесь, но в «справке-докладе» нет и намека на то, что
следователи с ними встречались. Не сочли нужным! Их вполне устроила информация,
которая оказалась под рукой: «В августе 1942 года Прокуратура Калининского
фронта вела проверку в отношении ВАСИЛЬЕВА Иллариона Романовича, ШЕМЯКИНА
Григория Мелентьевича и ШАДРИНА Ивана Демидовича,
которые претендовали на получение награды и звания Героя Советского Союза, как
участники героического боя 28 гвардейцев-панфиловцев с немецкими танками» 8 .
Вообще-то громко сказано: прокуратура вела проверку. Как можно понять из
той же справки-доклада, прокуратура лишь сделала запрос, а прояснить ситуацию
было поручено «старшему инструктору 4-го отдела ГлавПУРККА
старшему батальонному комиссару МИНИНУ». Думаю, Главное политуправление
вооруженных сил страны правильнее уподобить не следственному, а, скорее,
партийному комитету. Так что армейский политработник Минин в лучших партийных
традициях съездил в воинскую часть, потом на место событий, поговорил,
посмотрел — и написал донесение «начальнику Оргинспекторского
отдела ГлавПУРККА дивизионному комиссару тов.
ПРОНИНУ». Вот и вся проверка. Найти донесение Минина в архиве военной
прокуратуры следователям из команды Н.П. Афанасьева, видимо, не составило труда,
а усложнять свою жизнь какими-то дополнительными следственными действиями они
сочли излишним.
Обращаю внимание, что поручение Минину было дано в связи с претензиями
троих «воскресших» панфиловцев на получение наград, которыми они были удостоены
«посмертно». Что же ему, по здравому смыслу, нужно было выяснить? Во-первых,
был ли бой; во-вторых, участвовали ли в том бою, если он был, Васильев, Шемякин
и Шадрин. Вот и все! Казалось, задача предельно простая, но с самого начала партследователь наткнулся на непредвиденную трудность.
Приехал он в расположение 1075-го стрелкового полка 316-й дивизии (ибо в
составе именно этой воинской части сражались герои-панфиловцы), встретился и
поговорил с командиром полка Капровым и «военкомом
Мухомедьяровым» 9 . Но, вопреки надеждам политинструктора,
ничего вразумительного о том сражении военачальники рассказать не смогли, ибо,
как говорится в донесении Минина, «полк понес большие потери и отошел на новый
оборонительный рубеж». Надо понимать, что с нового рубежа было уже не видно,
что делается на участке Нелидово — Дубосеково — Петелино, который обороняла 4-я рота вверенного им полка.
Хотя не совсем понятно: не обязательно ведь видеть, чтобы знать, есть же
какие-то механизмы управления боем. Дело, однако, в том, какой это был отход.
Минин в своем донесении пишет: «За этот отход полка командир полка КАПРОВ и
военком МУХОМЕДЬЯРОВ были отстранены от занимаемых должностей и восстановлены
после того, когда дивизия вышла из боев и находилась на отдыхе и
доукомплектовании. О подвиге 28 ни в ходе боев, ни непосредственно после боя
никто не знал и среди масс они не популяризировались» 10 .
Следователи Н.П. Афанасьева эти строки из донесения Минина цитируют, но
не задаются вопросом: а почему Капров и Мухамедьяров после «отхода на новый оборонительный рубеж»
были отстранены от занимаемых должностей? Впрочем, что тут неясно? Не отход это
был, а паническое бегство; командир и комиссар не сумели должным образом
организовать оборону, по их вине полк был разгромлен. Но, в таком случае,
почему их так быстро восстановили в должностях? Ведь не в новых же боях они
отличились: дивизия находилась на отдыхе. Однако ответ и тут очевиден: их
восстановили, когда стало известно, что не весь полк бежал. Группа истребителей
танков (то есть бойцов, вооруженных еще толком не опробованными в деле
противотанковыми ружьями Дегтярева) из четвертой роты, не имея связи со штабом
полка и не получив дополнительных команд, но блюдя свой воинский долг, не
поддалась панике, не покинула рубеж обороны у разъезда Дубосеково
и приняла на себя главный удар танковой армады врага. Благодаря их стойкости
противник все-таки был задержан до подхода подкрепления, то есть боевая задача,
поставленная перед полком, была хотя бы отчасти выполнена. Своим подвигом
герои-панфиловцы спасли, вероятно, от трибунала проштрафившихся
«отцов-командиров». Партследователь Минин прямым
текстом об этом не пишет — так у него же не было задания расследовать действия
командования полка.
Убедившись, что военачальники не в курсе дела, Минин отправился на место
давнего боя в надежде что-то узнать от тамошних жителей. Начал, опять-таки, с
начальства. Председатель Нелидовского сельсовета
сообщил ему: «Бой панфиловской дивизии у нашего села
Нелидово и разъезда Дубосекова был 16 ноября
Этой информации было достаточно, чтобы ответить на поставленные перед ним
вопросы, так что военный партинструктор Минин счел
свою миссию выполненной и сел писать донесение начальству. Какие выводы он
сформулировал в донесении, я не знаю, поскольку заключительная часть этого
документа в справке, подписанной Н.П. Афанасьевым, не цитируется. Но, судя по
тому, что счастливо выжившим в кровавом аду бойцам не отказали (судя уже по
другим источникам) в наградах, присужденных им «посмертно», у прокуратуры
Калининского фронта не осталось сомнений в том, что защитники рубежа проявили
себя настоящими героями.
Между тем вывод прокурора Афанасьева, сделанный на основании донесения
Минина, мягко говоря, озадачивает: «Таким образом, следует считать
установленным, что впервые сообщения о подвиге 28 героев панфиловцев появились
в газете “Красная Звезда” в ноябре
Этот странный зигзаг прокурорской мысли в еще более обнаженной форме представлен
в «дайджесте» Генерального прокурора Сафонова: «Проверкой установлено: Впервые
сообщение о бое гвардейцев дивизии Панфилова появилось в газете “Красная
звезда” 27 ноября 1941 года» 14 . Будто не в том состоял вопрос, был
ли бой у разъезда Дубосеково, а в том, кто первый о
нем сообщил. Тот факт, что сбежавшие с поля боя командиры не были (и не могли
быть) его свидетелями, блюстителей законности не озадачил, но, напротив, дал им
повод для смелой версии, что раз они не видели, то, возможно, боя и вовсе не
было!
Почему-то их не заинтересовало, что кто-то из местных жителей на другой
день после боя видел живыми Васильева и Добробабина.
Если б заинтересовало, то обязательно постарались бы выяснить: кто видел, при
каких обстоятельствах, как узнал, что это именно Васильев и Добробабин?
Не обязательно ведь было даже ездить в Нелидово: раз уж нашли в своем архиве
донесение Минина, так, вероятно, им не составило бы труда найти и стенограмму
беседы с Илларионом Романовичем Васильевым в московском госпитале 22 декабря
1942 года (нынче она опубликована в журнале «Родина» в 5-м номере 2012 года, ее
можно найти и в интернете). Похоже, жители села Нелидова видели Васильева на
второй день после боя, поскольку нашли его тяжелораненым где-то в развороченной
танковыми гусеницами траншее и смогли переправить в армейский госпиталь. Там
его долго выхаживали, но в 1943 году комиссовали по состоянию здоровья и
отправили домой — в Алма-Ату, где он прожил еще четверть века.
В конце 1947-го — начале 1948 года следователям из прокуратуры не
составило бы труда отыскать и порасспрашивать еще и
Григория Мелентьевича Шемякина, и Ивана Демидовича
Шадрина, упомянутых в донесении Минина: тоже ведь были живы!
Мало того, на момент «расследования» 1947–1948 годов был жив и шестой
герой-панфиловец из списка двадцати восьми — Дмитрий Фомич Тимофеев, которого
прокуроры не называют в списке «воскресших». Это еще один штрих, по которому
можно судить, как предвзято они вели «расследование». О том, что Тимофеев
остался в живых, Минин, похоже, просто не знал, а прокурорская команда не
озаботилась самостоятельным изучением ситуации. Между тем Дмитрий Фомич, как и
Васильев, был тяжело ранен, однако подобрали его на поле боя не местные жители,
а немцы. Освободили Тимофеева из фашистского плена наступающие советские
войска, кажется, еще во время войны. Солдат прошел тщательную проверку органами
контрразведки, но грехов за ним не обнаружилось, и «посмертных» наград его не
лишили. Однако здоровье его было непоправимо подорвано. Тимофеева лечили в
Кисловодске, но то ли в 1950-м, то ли (по другим источникам) еще в 1949 году он
умер.
По сути, следователи из военной прокуратуры ухватились лишь за один факт,
зафиксированный в донесении Минина: кто-то из жителей села Нелидово на другой
день после знаменитого боя видел живым Добробабина.
Но воспользовались они этой подсказкой своеобразно. Читаю в справке Н.П.
Афанасьева: «Допросом ДОБРОБАБИНА установлено, что в районе Дубосеково
он действительно был (там и сдался немцам в плен), но никаких подвигов не
совершал…» 15 . Ну, конечно, «признание — царица доказательств»! А
все-таки интересно: что он там делал, на огневом рубеже, когда его товарищи
стояли насмерть, отражая наползающие немецкие танки? В какой ситуации на другой
день после боя его видели местные жители? Когда и почему он сдался немцам?
Прокурорским правдоискателям почему-то и в голову не пришло покопаться в этих
вопросах.
И вы полагаете, что такими, мягко говоря, странностями «расследования»
1947–1948 годов можно пренебречь? И будете меня убеждать, что такой документ
следовало публиковать без элементарного источниковедческого анализа, не
потрудившись разобраться, при каких обстоятельствах он появился на свет и
почему принял такие причудливые формы? Публиковать лишь потому, что он
существует? Позвольте с вами не согласиться.
«За цифрами “
Я не был «в теме» и о запутанной истории с 28 панфиловцами знал не более
других сограждан: «где-то что-то говорилось». Случайность убедила, что архивист
поступил недобросовестно, предъявив общественности «забытую» папку, не утрудив
себя источниковедческим анализом сохранившихся в ней документов.
Дело в том, что в руки мне попала книга Г.А. Куманева
«Рассекреченные страницы Второй мировой войны» 16 — между прочим, уже
и не новинка, Мироненко вполне мог ее читать. В ней есть обстоятельная глава
«Подвиг и подлог», посвященная как раз героям-панфиловцам. И надо же тому
случиться: только что я прочитал эту главу — и тут в какой-то новостной
телепрограмме мелькнуло очередное выступление С.В. Мироненко, разоблачавшего
«миф о 28 панфиловцах». Просто так совпало.
Скажу откровенно, что и книга в целом, и названная глава не показались
мне во всем бесспорными, но, по крайней мере, в двух отношениях мое доверие к
разоблачителю мифов было ею крепко подорвано. Во-первых, я убедился, что папка
№ 4041 вовсе не была забыта. Специалисты не раз извлекали ее из спецхрана, и
тот же академик Г.А. Куманев знал о ней, насколько я
понял, со второй половины 1960-х годов, а в конце 1980-х (то есть года за
три-четыре до того, как Мироненко возглавил Госархив) изучил ее основательно.
Во-вторых, зная содержимое папки давно и хорошо, автор книги отнюдь не
нашел в ней повода к разоблачению «мифа». Даже если согласиться с прокурорской
командой, что главный фигурант расследования Добробабин
изменил Родине, то все равно из материалов, на которые ссылаются следователи,
никак не вытекает, что знаменитого боя не было. Но Г.А. Куманев
категорически не согласился и с прокурорской оценкой Ивана Евстафьевича.
Скажу наперед, что трактовка Куманевым личности и
судьбы самого «проблемного» из 28 панфиловцев не во всем меня убедила, однако
пафос историка не могу не разделить: «…За ставшими священными для народа
цифрами “
В том и заключается суть проблемы, что для С.В. Мироненко, воспользовавшегося
папкой № 4041 как поводом для новой атаки на «насквозь лживое» время, «изменник
Родины» Добробабин, возведенный в герои, — некий
отвлеченный символ, «фигуры не имеющий», а для Г.А. Куманева
Иван Евстафьевич — реальный человек, попавший в жернова
истории. С живого участия в его судьбе будущий академик и начал полвека назад
свое погружение в тему панфиловцев.
Дело было так. В 1966 году популярнейшая в то время газета «Труд»
заказала историку Куманеву, тогда еще кандидату наук,
но уже издавшему две книги о войне, статью к 25-летию подвига 28
героев-панфиловцев. Статья «Бой, вошедший в историю» вызвала отклики. В одном
из писем, полученных автором, говорилось, что Иван Евстафьевич
Добробабин, названный в числе погибших, на самом деле
жив. Георгий Александрович не оставил сигнал без внимания: через адресное бюро
разыскал ветерана в Цимлянске и съездил к нему по командировке «Комсомольской
правды». Однако написать по материалам поездки статью для «Комсомолки» ему
тогда не удалось. Вызвали на Старую площадь, вежливо, но настойчиво — под
угрозой лишения партбилета — велели это дело больше не ворошить: «Народ надо
воспитывать на мертвых героях». Разговор шел в присутствии военного прокурора.
Однако на протяжении последующих десятилетий свое «дело» неутомимо
«ворошил» сам Добробабин — человек, как оказалось,
жизнестойкий и энергичный. Многие ему помогали, но и противодействовали многие.
Г.А. Куманев поддерживал с ним связь, а бывая в
служебных командировках в разных городах, не упускал случаев встретиться и с
другими «воскресшими» панфиловцами: искал правду. Когда началась «перестройка»,
стало возможным публиковать то, что накопилось на протяжении двух десятилетий.
В главе о героях-панфиловцах книги «Рассекреченные страницы…» им обобщены
изыскания и прежние публикации по этой теме. Добробабин
здесь — центральный персонаж. Точнее — один из двух главных персонажей; второй
— Даниил Александрович Кожубергенов, тоже
«воскресший» себе на беду… Но нет нужды пересказывать все, о чем написал Г.А. Куманев, обойду и «кафкианскую» историю Кожубергенова:
кому интересно — сам найдет книгу. А мне для дальнейшего развития темы важно
показать, как отличался реальный Иван Евстафьевич Добробабин от законченного негодяя, заклейменного в
прокурорских сочинениях 1948 года.
Допускаю, что Г.А. Куманев слишком доверился
рассказам своего героя и в чем-то его приукрашивает, между тем как в годы
«перестройки» разные комиссии и суды несколько раз проверяли и перепроверяли
«дело» панфиловца и не нашли оснований для полной его реабилитации. Что ж, у
меня нет собственных источников информации, чтобы «судить судей», поэтому
воспользуюсь кроме книги Куманева еще и публикацией
об Иване Евстафьевиче Добробабине
на сайте «Герои страны» 18 , где, как мне кажется, наиболее подробно
изложена версия событий, учитывающая и показания самого ветерана, и всех его
обвинителей и оппонентов. Эта версия, при непредвзятом ее рассмотрении, тоже не
выглядит безупречной, поэтому я выделю из всей истории солдата только те
моменты, которые представляются бесспорными, если суммировать подходы с той и с
этой стороны.
Резкое отличие реального Добробабина от
«злодея» из прокурорского расследования бросается в глаза с самого начала.
Прокуроры пишут: «Материалами следствия установлено, что, будучи на фронте,
ДОБРОБАБИН добровольно сдался в плен немцам и весной 1942 года поступил к ним
на службу»; «…в районе Дубосеково он действительно
был (там и сдался немцам в плен)». Тут сразу в жизнеописание Добробабина вкраплены три ложных детали: во-первых, не
«там», во-вторых, не сдался, а был захвачен в плен — разница существенная.
В-третьих, на службу в полицию он поступил не весной, а в июне 1942 года.
Какие же события вместили семь месяцев жизни Добробабина
между боем у Дубосекова и приходом в полицию? Событий
было много: безуспешные попытки раненого, контуженного, обмороженного бойца,
очнувшегося среди ночи в развороченной и полузасыпанной траншее, пробраться
через линию фронта к своим; неоднократные попадания в плен и побеги из-под
охраны, в последний раз — из эшелона, увозящего пленных куда-то на юго-восток.
Куда Добробабин стремился, тайком пробираясь после
побега по оккупированной врагом территории? Сам он потом утверждал, что хотел
примкнуть к партизанам, да не обнаружил их следов. Обвинители возражают:
партизаны в тех краях были, да он их не очень настойчиво искал. Может, так,
может — не так. А вы попробуйте рассудить непредвзято: вот бредет человек по
лесу, больной и голодный, любое приближение к человеческому жилью грозит ему
новым пленом. Партизаны, может, и есть, но они ведь дорожные указатели к местам
своей дислокации не вывешивают. Фронт откатился на восток (точнее, пленного Добробабина на эшелоне увезли от фронта) на сотни
километров.
И ему приходит в голову не героическая, согласен, но житейски понятная
идея. По случайному стечению обстоятельств он оказался где-то недалеко от
места, где находилось его родное село Перекоп. Там он родился и рос, оттуда
пятнадцатилетним подростком ушел на строительство Харьковского тракторного
завода и больше туда не возвращался. Проходил «срочную» в Забайкалье,
участвовал в событиях на Халхин-Голе, после демобилизации работал на
строительстве Большого Чуйского канала в Киргизии, откуда и был призван на
большую войну. Наверно, за тринадцать лет в родном селе могли его забыть (в
сложившейся ситуации это было бы даже лучше), но там все эти годы оставался его
брат. К нему-то и решил пробраться Иван Евстафьевич,
чтобы подлечиться и подкормиться, а там будет видно.
К весне 1942 года (а точнее, в марте) он только добрался до этого села.
На первых порах ему повезло: немцев в селе не оказалось, власть олицетворял
староста, не назначенный оккупантами, а избранный на сельском сходе, то есть
«свой человек». Не знаю, как тот ладил с оккупационными властями (почему-то и Куманев о том не пишет), но для односельчан точно старался
быть «своим». И нежданно свалившемуся как снег на голову Ивану Добробабину по-свойски выправил справку, будто тот отсюда
никуда и не уезжал. И все-таки какая-то облава пришлого солдата «замела».
Родственникам, однако, удалось выкупить его из концлагеря за продукты
(обвинители, впрочем, говорят, что его просто выпустили как украинца — далеко,
видно, смотрели охранники!). Тут староста и предложил ему поступить в полицию —
так, мол, будет надежней. При этом якобы добавил: «Будем вместе помогать
нашим».
Добавил, не добавил — сегодня проверить трудно, а вот о полицейской
службе Добробабина сведения противоречивые. Для
прокурорского следствия 1947–1948 годов проблемы не было: был полицаем — все с
тобой ясно! И справки наводить не стали. А сорок лет спустя уже трудно было
что-то установить наверняка. Многие односельчане, свидетели военных лет,
утверждали, что Иван Евстафьевич использовал службу в
полиции исключительно для того, чтобы помогать людям: предупреждал об облавах,
спасал от арестов, выручал во многих трудных ситуациях. Все ссылались на
собственный пример, но говорили, что жалоб на него не слышали и от других, и
вообще Иван Евстафьевич — хороший человек. Но
обвинители нашли-таки свидетельства и против него: кого-то, мол, подвел под
арест, у кого-то корову забрал. Но не зверствовал, не убивал — это точно. Сам Добробабин возражал: все обвинения против него — наветы, но
как сегодня проверить? Мне кажется не лишенным резона мнение обвинителей, что
если б Добробабин не служил в полиции добросовестно,
так его не повышали бы по службе (а такое было). Думаю также, что на той службе
он не мог не знать о партизанах (наверно же, они там были) — так почему ж к ним
не ушел, как собирался сразу после побега из плена? Сам он не объяснил, и Куманев обошел этот вопрос стороной.
Не берусь выносить собственный вердикт по этому «недопроявленному» делу,
но на одном выводе настаиваю: прокурорское «там (то есть у Дубосекова.
— В.Л.) и сдался немцам в плен» — очевидная ложь. Ради чего? Думаю, ради
упрощения своей задачи. Сдался сразу — значит, изначально таился в нем скрытый
враг. Из этой посылки легко выводится остальное: и боя не было, и в полицейские
он пошел по убеждению, и вообще расследовать больше нечего. Однако бой все-таки
не был придуман журналистами «Красной Звезды»: он действительно, как говорится,
имел место! И красноармеец Добробабин вместе с
товарищами держал оборону, пока его не накрыло взрывом снаряда. И после того он
еще долго напрягал слабеющие силы, боролся с обстоятельствами, чтобы не покориться
врагу.
У обвинителей есть еще одна серьезная зацепка: а как он себя повел, когда
наступающая Красная Армия приблизилась к Перекопу? Тут опять сведения разнятся.
Обвинители говорят, что, понимая необратимость событий, он решил скрыть свое
прошлое и продолжить жизнь с чистой страницы. Не дожидаясь встречи с советской
контрразведкой, сбежал в отдаленное село подальше от наступающего фронта, где
потом и явился в полевой военкомат. Сам Добробабин
объяснял, что из Перекопа ушел вынужденно: помогал жене фронтовика с двумя
малыми детьми укрыться в лесу, но в результате сам оказался в колонне,
конвоируемой эсэсовцами с собаками. Ему удалось-таки вырваться из этой колонны,
когда она проходила через дальнее село, где жили его родственники. Там он
дождался прихода советских войск, сам явился в полевой военкомат, откровенно
рассказал о себе, его положенным образом проверили и зачислили в войсковую
часть, восстановив в прежнем звании.
Какая версия вернее — не берусь судить. Важно, что воевал он потом до
конца войны исправно, командовал отделением, принимал участие в ряде крупных
операций, заслужил орден Славы III степени; командование дивизии обратилось с
ходатайством в Президиум Верховного Совета СССР о вручении ему ордена Ленина и
Золотой Звезды Героя, которыми он был награжден «посмертно» за подвиг у
разъезда Дубосеково. После капитуляции Германии
принял участие еще и в разгроме Японии. Прокурорская команда конца 1940-х обо
всем этом знала, но трактовала в своем ключе: маскировался, мимикрировал;
академик же Г.А. Куманев уверен, что тут закономерно
проявилось истинное лицо советского патриота. А я опять предпочитаю простую
житейскую логику: Иван Евстафьевич не был ни
затаившимся антисоветчиком, ни пламенным борцом за советскую власть, а был он
жизнестойким, добросовестным, изначально порядочным российским парнем (пусть и
украинцем — так родина ж у нас тогда была неделимая), который находил выход из
самых безвыходных положений. Если б мы всерьез поняли, что на таких вот парнях
и держалась наша оборона, что благодаря им мы и выиграли войну, — мы бы
по-иному толковали истоки нашей Победы.
Маршал Г.К. Жуков, видимо, понимал — потому и оказался он во главе армии,
которая эту Победу завоевала. Г.А. Куманев
утверждает, что осенью 1967 года ему довелось разговаривать с Жуковым о «деле»
28 панфиловцев. «По словам маршала, — вспоминает историк, — ознакомившись с
“делом” панфиловцев, секретарь ЦК ВКП(б) Жданов обнаружил, что все материалы
расследования были подготовлены слишком топорно, “сшиты белыми нитками” и что
комиссия Главной военной прокуратуры явно перестаралась, “перегнула палку”.
Поэтому дальнейшего хода быстро испеченному делу не было дано, и оно
отправилось в спецхран архива» 19 . Более правдоподобного объяснения
судьбы «забытой» папки, по-моему, и придумать невозможно.
Что «первооткрыватель» Мироненко читал ее вполглаза — вроде бы очевидно.
Ну, а хоть книгу своего старшего коллеги Г.А. Куманева,
где так много сказано по теме, к которой он сам вдруг решил обратиться, Сергей
Владимирович читал? Это ведь тоже — азы источниковедения: пусть и не
соглашаться, но непременно знать все, что до тебя «накопали» коллеги. Боюсь,
что и книгу он не читал: нынче ведь не принято интересоваться мнением оппонента
— проще сделать вид, что оно не существует. Не стану утверждать, что во всякой
науке нынче так; наверно, историки тоже стремятся придерживаться «критериев
научности», но лишь пока тема не так горяча. А тут — просто обжигает.
Взорвать общественное мнение
Существуют разные определения истории. Марк Туллий Цицерон назвал ее
«учительницей жизни» (magistra vitae),
Н.М. Карамзин — «священной книгой народов», академик В.В. Алексеев говорил еще
о «зеркале заднего вида», без которого не избежать аварий на историческом пути
в будущее. Тот, кто раскапывает древние городища или расшифровывает клинопись
на шумерских черепках, может тешить себя этими возвышенными дефинициями. Ну, а
если вы решились (неважно, в каком качестве — профессионала или
дилетанта-правдоискателя) затронуть события, связанные какими-то корневыми
нитями с сегодняшним днем, приготовьтесь к тому, что вам придется иметь дело с
явлением, точное определение которому дал не очень почитаемый сегодня
зачинатель советской историографии М.Н. Покровский: «История — это политика,
обращенная в прошлое».
Сенсация, организованная архивистом С.В. Мироненко, — не историческое
открытие, а именно политическая акция, вызвавшая взрыв политических эмоций.
Вот характерный отклик на нее в интернете: «Один из панфиловцев, И. Добробабин, верой и правдой служил в немецкой полиции.
Другие “погибшие герои” тоже были вполне ходячими… Однако советские люди
всегда свято верили, что правда в их жизни может только навредить. Поэтому их
герои, все как один (!!! — В.Л.), подложные. Совки всегда боялись
правды, как огня. Боялись ломки сложившихся фальшивых ценностей в насквозь
фальшивой жизни. Так боятся ее наркоманы. Ходить только строем. Петь только
хором» 20 .
Но и «совки» не отмолчались. Из множества высказываний, которыми
переполнен интернет, процитирую хотя бы одно — из самых спокойных по тону и
определенных по мысли: «К сожалению, несмотря на заигрывания со сталинистами,
государственная идеологическая политика по-прежнему резко антисоветская и
потому в большинстве вопросов русофобская. Именно потому и держат г-на
Мироненко с его откровенно антисоветским взглядом на мир на посту директора
Государственного Архива Российской Федерации и даже награждают орденом Почёта
“за большой вклад в сохранение документального наследия народов Российской
Федерации и многолетнюю добросовестную работу” 21 ».
Не спешите присоединяться к той или иной позиции, а сопоставьте и
рассудите: похожа ли эта перепалка («наотмашь!») сколько-нибудь на научную
дискуссию, где даже самые непримиримые споры имеют в виду истину, которая
когда-то же да будет достигнута? Хотя бы в то запредельное время, когда мы
откроем для себя некое сокровенное знание и наконец-то будем знать о предмете
спора все-все-все?
Нет, политические споры обычно ведутся не для прояснения истины, а для
укрепления позиций. Лишь в особых случаях, когда «белые нитки» слишком уж бросаются
в глаза на темном фоне и могут скомпрометировать идею, тот или иной
информационный вброс может быть осторожно выведен из
проблемного поля. По этой, судя по всему, причине А.А. Жданов забраковал
скороспелую стряпню прокурорский команды. Но обычно в этом секторе
«исторического знания» не особо заботятся о корректности аргументации: тут
важно, кто свой, а кто чужой. Если «свой» обращается к «своим» — они все равно
поверят и поддержат, а «не свои», разумеется, оспорят, но это обернется лишним
аргументом против них же 22 .
Ситуация усугубляется тем, что истина во времена торжествующего
плюрализма, похоже, вообще никого не волнует. Это ж только тоталитаризм
добивался единомыслия, а при демократии свобода мнений — едва ли не главная из
свобод. Вдруг все явили эрудицию — стали цитировать Вольтера: «Я не разделяю
ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать». Самое смешное,
что на самом деле Вольтер этих слов никогда не говорил 23 , да, я
думаю, и говорить не мог. Великий мыслитель не хуже нас с вами понимал, что
убеждения — это «упертые» мнения, а мнения бывают банальные и оригинальные,
обоснованные и поверхностные, компетентные и невежественные, собственные и
заимствованные, общепринятые и экстравагантные… Volens
nolens возникает вопрос: свобода мнений — это свобода
от чего? От необходимости отвечать за свои слова? От потребности считаться с
фактами? От здравого смысла? Неужто Вольтер готов был умереть за право
запускать в общественный оборот даже благоглупости невежд и предвзятость
недоброжелателей?
Однако популярность приписываемой Вольтеру мысли легко объясняется:
апеллировать к мнению куда проще и эффективней, нежели продвигаться к истине.
Истину нужно выстрадать, обосновать, отстаивать, а по сути своей она ведь
нередко мало отличается от общеизвестного и, в этом смысле, скучна. Мнения же
порой бывают таковы, что с ними не соскучишься. Есть такое выражение: «Взорвать
общественное мнение». Оно означает: высказать нечто неожиданное (лучше даже
эпатажное), но отвечающее осознанным, а еще лучше — неосознанным ожиданиям
толпы. Такое мнение привлекает внимание, как фейерверк, заразительно, как
детская ветрянка; оно не нуждается в доказательствах и не боится опровержений.
И тщетно академики создают комиссии по борьбе с лженаукой, тщетно историки организуют
кампании против фальсификации истории — общественному мнению их доводы скучны,
а усилия смешны, и «широкая публика», потешаясь и улюлюкая, еще охотнее встает
под знамена «смело мыслящих» гуру.
Оно и понятно: «взорвать общественное мнение» — значит, устроить веселый
«праздник непослушания», карнавал, врывающийся в монотонность будней. Но не
следует забывать, что обычно такое веселье — это еще и торжество бездумности, безмыслия. В искристых всплесках «свободного» (порой даже
от элементарной логики) духа заключено начало всех общественных движений,
разрушающих устоявшийся порядок вещей, — от сексуальной революции до Майдана.
Примеров тому не счесть, и сенсация, устроенная медийным архивистом С.В.
Мироненко с помощью папки № 4041, — не самый громкий случай подобного рода.
Практически все ключевые вопросы истории Великой Отечественной войны,
которые нынче с такой страстью обсуждаются общественностью, введены кем-то в
эпицентр споров по той же схеме: «карнавальное» мнение против «скучной»
исторической истины (которая, разумеется, не абсолютна, и в том ее уязвимость).
Каковы были отношения между СССР и Германией, между Сталиным и Гитлером, перед
войной? Кто на кого собирался нападать и кто кого опередил? Почему война
началась для нас с катастрофы? Как относился советский народ к войне и что его
побуждало бороться до конца? Была ли наша война Великой и Отечественной? Какую
роль в победе над врагом сыграл Сталин? Насколько оправдана была безмерно
высокая цена Победы? Была ли то на самом деле Победа (с большой буквы) или же
поражение, отложенное на 45 лет?.. Это лишь малая толика вопросов, по которым
сегодня в нашем обществе нет и, вероятно, в обозримом будущем не предвидится
согласия. Фундамент, на который опирается наша коллективная память, изъеден
коррозией и осыпается. Мы перестаем чувствовать себя единым обществом,
способным сохранить свое место в историческом движении народов и самим вершить
свою судьбу. И как с этим быть?
«Окончательная» правда о войне
В условиях прогрессирующего распада духовного фундамента, на котором
шатко-валко держится наше ощущение, что мы являемся гражданами великой страны с
тысячелетней историей, можно избрать разные стратегии поведения.
Проще всего, конечно, ничего не менять: пусть все идет так, как оно шло
до сих пор. Каждый наслаждается безбашенной свободой мнений. Магазинные полки
ломятся от «карнавальных» книг, слепящих читателя фейерверками «открытий» в
стиле С.В. Мироненко. Борцы с «фальсификацией истории» тщатся нейтрализовать
эти информационные протуберанцы скучной реставрацией того, что «неформальные»
ученые «взорвали» под восторженные вопли толпы. При этом они разве что
чуть-чуть подправляют цифры и добавляют свежих подробностей. А публика
продолжает ждать «окончательную» правду о войне, которую от нее якобы упорно скрывают
(кто и почему?), хотя никто внятно не объяснил, какая правда его устроила бы.
Наверно, не каждый читатель имеет реальное представление о том, сколь
плотно заполнено нынче информационное пространство, отражающее события Великой
Отечественной войны, — напомню о том предельно коротко.
Еще в 1960-х годах была издана шеститомная «История Великой Отечественной
войны Советского Союза». В 1973–1982 годах вышел 12-томник «История Второй
мировой войны 1939–1945 гг.», где «нашему участку» всемирной битвы — Великой
Отечественной — отведено обширное и центральное место. К 40-летию Победы была
издана компактная, в одном (однако 800-страничном) томе, энциклопедия «Великая
Отечественная война 1941–1945» — настоящий кладезь информации, хотя и поданной
«по-советски».
В годы «перестройки» было задумано 10-томное издание, призванное показать
историю Отечественной войны без советской идеологической ретуши, однако тогда
уже начинался «плюрализм», и возможности «консенсуса» ограничились четырьмя
томами «военно-исторических очерков», которые увидели свет в 1998–1999 годах,
но тему, разумеется, не закрыли.
В последующие полтора десятилетия поиск «консенсуса» в профессиональном
сообществе военных историков утратил былую актуальность: сближение
исследователей на концептуальной основе оказалось плодотворней смутных
призраков всеобщего согласия, и работа пошла продуктивней. Объединенными
усилиями Института всеобщей истории РАН, Ассоциации историков Первой мировой
войны и Ассоциации историков Второй мировой войны в 2002–2005 годах был
осуществлен четырехтомный научно-исследовательский проект «Мировые войны ХХ
века». Каждой из великих войн посвящен в этом издании примерно шестисотстраничный том аналитики и такой же по объему том
материалов и документов, причем обе войны рассматриваются в контексте единого
исторического процесса и во взаимной связи.
Чуть позже некоторые авторы четырехтомника, объединившись с ведущими
сотрудниками других научных учреждений, занимающихся военной историей,
составили творческий коллектив, подготовивший в преддверии 70-летнего юбилея
Победы 12-томное исследование истории Великой Отечественной войны, в котором,
как утверждается во вступительной заметке, исторические события отображены
«более объективно и всесторонне, без перекосов и умолчаний» 24 .
Ну, и хочу еще обратить особое внимание на многотомник под общим
названием «Великая Победа», подготовленный под эгидой МГИМО при участии самого
широкого круга российских и зарубежных историков, государственных деятелей,
дипломатов. К слову, первые шесть томов вышли под «юбилейным» названием «65 лет
Великой Победы» — именно как юбилейное издание этот коллективный труд и
задумывался. Но сразу по выходе 6-томника читателями и специалистами было
замечено и высоко оценено своеобразие его концепции. Мне кажется, очень точно
отметил в своем опубликованном отклике военный историк А.А. Падерин,
что «общее название издания объясняется не только и не столько привязкой к
юбилею — в нем ясно просматривается перенесение смыслового акцента: прежде
писали историю войны — здесь читателю предлагается история Победы. В таком
повороте темы скрыт важный полемический запал: дело в том, что в многочисленных
“военно-исторических бестселлерах” столь настойчиво муссируются сюжеты,
связанные с поражением Красной Армии, а значит, и всей советской системы в
первый период войны, что кажется необъяснимым чудом последующее развитие
событий, завершившееся победным финалом. Авторский коллектив 6-томника гипотезу
“чуда” эксплуатировать не стал, а изначально задался целью представить войну
как невероятно трудное, далеко не прямолинейное, связанное с неисчислимыми и
далеко не всегда оправданными потерями, но все же закономерное и потому
объяснимое движение к Победе. Не следует искать в том заданность
и “пропаганду”: как раз строго научный подход и требует исходить из принципа,
что “из ничего и выйдет ничего”, а раз Победа совершилась, то должны же быть у
нее и реальные причины» 25 .
Интерес общественности к изданию побудил его инициаторов, организаторов и
авторский коллектив продолжить движение в этом направлении — так, 6-томник
превратился в многотомник: сейчас уже вышло пятнадцать (!) томов, и юбилейная
цифра давно исчезла из общего названия. Будут ли новые тома — это вопрос не ко
мне; отмечу лишь, что тема еще далеко не исчерпана.
Не могу судить об этом своде знаний о войне предметно: честно говоря, еще
не все тома даже довелось подержать в руках. Но и неполного знакомства с
огромным коллективным трудом достаточно, чтоб заметить ряд его преимуществ.
Направленность исследования, отмеченная А.А. Падериным,
— не о ходе войны, а о движении к Победе, — ключевое в этом ряду. Дополняет и
развивает его важный методологический принцип: погружение событий Великой
Отечественной войны во всемирный контекст. Реализуется он благодаря тому, что к
участию в проекте привлечен самый широкий круг не только российских и
зарубежных историков, но и государственных деятелей, дипломатов. При таком
подходе к формированию авторского коллектива не может быть речи о селекции
авторов по принадлежности к какому-то направлению в исторической науке или
политике. Изначально предусмотренная «разноголосица» переводит процесс передачи
информации от «экспертов» читателю из традиционной плоскости «назидания» в
плоскость «обсуждения». Этот эффект усиливается тем, что в корпус издания порой
включаются и стенограммы где-то прошедших дискуссий, и немалое количество
архивных документов (что-то в перепечатке, а что-то в сканах), часть из которых
публикуется впервые. Для такой формы осмысления исторических событий очень
органичным оказалось не линейно-хронологическое повествование, а сосредоточение
исследовательского и информационного материала вокруг проблем, которые на
нынешнем этапе освоения общественным сознанием исторической памяти о войне
вызывают особые трудности и повышенный интерес. Для примера назову такие
тематические разделы, как «Истоки мирового пожара», «Позади Москва», «Перелом и
освобождение», «Дипломатические аккорды “большой войны”», «Другое лицо войны»
(«Герои или преступники?», «Коллаборационизм и предательство»). Целый том (по
общей нумерации — девятый) посвящен теме «Сталин во время войны».
Параллельно с огромной работой разных творческих коллективов над
созданием систематических трудов Институт военной истории МО РФ все эти годы,
начиная с 1993-го, выпускал уникальную серию «Русский архив: Великая
Отечественная война 1941–1945 гг. Документы и материалы» — десятки томов
подлинных источников! Добавьте к тому еще многие десятки тематических
сборников, где представлены и архивные документы, и исследования, сотни
коллективных и авторских монографий, диссертаций, тысячи публикаций в
военно-исторических, просто исторических и литературных журналах… Что оказалось
вне этого безбрежного потока?
Что-то все-таки оказалось. Как утверждают специалисты, многие архивные
документы по сей день не рассекречены. Наличие заповеданной «кладовки» более
всего, видимо, и поддерживает веру энтузиастов в существование скрытого
информационного «клада». И поддерживает иллюзию: вот снимут, дескать, гриф
секретности с неведомых нам документов, и тогда…
А что тогда? Чего мы еще не знаем о войне? Каких открытий ждем? Новых
цифр? Новых компрометирующих кого-то (или что-то) фактов? Допускаю, что найдут
и то, и другое, и даже пятое и десятое, так что в панорамную мозаику,
составлявшуюся на протяжении десятилетий компетентными специалистами, придется
вклеить дополнительные цветные камешки. Но так ли уж заметно они преобразят
общую картину? Сильно сомневаюсь, что под спудом посеревших от времени архивных
папок обнаружится вдруг какой-то затерявшийся — забытый или злонамеренно скрываемый
от науки и общественности — документ, который повернет поток исторического
знания в новое русло и подарит общественности «окончательную» правду о войне. Я
уверен, что чуда не произойдет, потому что для достижения «окончательной»
правды нужны не дополнительные факты — они и без того не помещаются не только в
отдельно взятой человеческой голове, но и в многотомных энциклопедиях, — а
примирение «карнавальных» мнений со «скучными» истинами. Сомневаюсь, что это
возможно.
Единомыслие и взаимопонимание
Так, может, стоит согласиться с теми государственными мужами, у которых
руки чешутся разрубить запутанный узел одним ударом? Я имею в виду пресловутое
требование создать единый учебник истории для общеобразовательных школ.
Ну, во-первых, идея старая — помните бессмертное сочинение Козьмы Пруткова на эту тему? А вот же никому не удалось ее
воплотить. Мы все разные от природы, и жизнь у каждого своя; хотя бы по этим
фундаментальным причинам мы по-разному и мыслим. Можно, конечно, наложить
запрет на какие-то высказывания вслух (думать-то по-своему все равно не
запретишь); можно даже зомбировать население (технологии отработаны) — чтобы
все думали, как «начальство», а иные мысли никому и в голову не приходили. Но
чуть свежее дуновение — и пелена спадает с глаз. Так всегда было.
Во-вторых, в одной из своих давних телебесед о культуре Ю.М. Лотман
резонно заметил, что с человеком, у которого такое же мнение, как у тебя,
говорить легко, но… не о чем. А если мне с ним говорить не о чем, продолжу от
себя, так что нас с ним может объединить?
Единомыслие нивелирует людей, делает их неинтересными и ненужными друг
другу и тем самым разобщает. Разрушая общественные связи, оно сводит на нет
творческий потенциал и продуктивную энергию общества как социального организма.
Нет, чтобы люди дружно и успешно делали общее дело, нужно вовсе не
единомыслие, а взаимопонимание — и это нечто совсем иное. Единомыслием можно
разве что поднять на какие-либо погромные «подвиги» толпу; взаимопонимание же
предполагает осознанные, целенаправленные и потому созидательные совместные
действия разномыслящих людей.
Высокий пример сосредоточенности разумных, но разных до несовместимости
людей на общем деле — сотрудничество Черчилля, Рузвельта и Сталина во время
Второй мировой войны. Оцените пафос выступления Черчилля 22 июня 1941 года по
радио в связи с нападением Германии на СССР: «За последние 25 лет никто не был
более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни
одного слова, которое я сказал о нем. Но все бледнеет перед развертывающимся
сейчас зрелищем…» А вот как говорил Рузвельт на совместном заседании членов
Палаты представителей и Сената уже в разгар мировой войны (7 января 1943 года):
«Мы понимаем, насколько важными для нас являются действия лидеров наших
союзников Уинстона Черчилля, Иосифа Сталина, генералиссимуса Чан Кайши. Между
нами существует действительное взаимопонимание». И Сталин, с его естественным
неприятием всегда враждебного по отношению к СССР Запада, в своем
радиообращении 3 июля 1941 года тоже подчеркнул, что «историческое выступление
премьера Великобритании о помощи Советскому Союзу и декларация правительства
США о готовности оказать помощь нашей стране, которые могут вызвать лишь
чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза, являются вполне понятными
и показательными» 26 .
Взаимопонимание мировых лидеров — при всей несовместимости экономических
и геополитических интересов представляемых ими держав — позволило им создать
антигитлеровскую коалицию, которая и одержала победу в смертельной схватке. А
побороть «коричневую чуму» в одиночку ни одной из стран коалиции тогда,
вероятно, не удалось бы. А если б даже и удалось — цена победы точно оказалась
бы равнозначной поражению.
Неожиданным даже для стран антигитлеровской коалиции и поистине
смертельным для нацистской Германии стало единство советского народа,
которого, по убеждению и тех и других, просто не могло было быть после всего,
что произошло в стране во время революции, Гражданской войны, катастрофической
коллективизации, изматывающей индустриализации и большевистского террора.
Казалось, социальные скрепы 27 разрушились необратимо и
социально-политическая конструкция страны поддерживается только жесткими
репрессивными мерами. Предположение, что «колосс на глиняных ногах» рассыплется
при первом же достаточно сильном ударе извне, было одной из главных предпосылок
концепции блицкрига против СССР, разработанной гитлеровскими стратегами. Англия
же и Соединенные Штаты, сразу же после нападения Германии на Советскую Россию
заявившие себя нашими союзниками, поначалу всерьез опасались, что так и
случится, и не спешили тратиться на помощь «заведомо обреченной» стране.
Логически посылка о «глиняном колоссе» выглядела безупречной, но на деле
оказалась глубоко ошибочной, и неожиданное для всех «единство советского
народа» оказалось реальной силой, благодаря которой мы и победили.
Я предвижу, что у многих читателей мое обращение к понятию «единство
советского народа» вызовет категорическое неприятие — его ведь нынче не только
историки «карнавального» толка, но и многие серьезные специалисты считают
мифом. Ладно, выражусь более нейтрально: били — и добили! — агрессора всем
миром. Не буду спорить: тот мир, разумеется, не был монолитным. Тем не менее
хоть умозрительно это кажется невозможным, однако же несочетаемые, казалось бы,
осколки расколотого общества во время войны действовали сообща!
Да, крестьянская Россия была разорена коллективизацией — но сколько же
подлинных героев войны вышло из среды «спецпереселенцев»! И герои тыла,
умиравшие прямо возле станков в цехах оборонных предприятий (а не оборонных в
ту пору и не было в стране) от голода и переутомления, — это были в большинстве
своем все те же вчерашние крестьяне из разоренных деревень. Карательные органы
уже тогда воспринимались как воплощение неоправданной жестокости и вопиющей
несправедливости властей по отношению к своему же народу, а между тем ГУЛАГ не
оказался (хотя бы морально, раз не было физической возможности) по ту сторону
линии фронта; «враги народа» в «шарашках» работали на победу с не меньшим энтузиазмом
и не менее успешно, нежели их вольные коллеги в заводских КБ. А многотысячные
отряды зэков ударно строили ЧМЗ и УАЗ, добывали колымское золото и воркутинский
уголь, четко различая репрессивный режим в стране и смертельного врага родной
страны. Здесь же уместно вспомнить, что и мало кто из вытесненных с родины
белогвардейцев и других эмигрантов первой волны согласился сотрудничать с
гитлеровцами, зато многие оказались в рядах французского Сопротивления,
итальянских и балканских партизан.
Ну и, для полноты картины, — очень личный пример. Возможно, кто-то из
читателей «Урала» запомнил мою документальную повесть об отце 28 ; я
пытался в ней, в частности, собрать воедино скудные на тот момент сведения об энкаведешнике, который невежественно и топорно состряпал
отцовское расстрельное дело в 1937 году. Концы с концами связались у меня уже
после того, как вышли и журнальная публикация, и книга: помогли читатели.
Оказалось, что В.И. Суровягин, сочинявший «дело»
моего отца, когда пребывал еще в чине старшего сержанта госбезопасности и в
должности начальника райотдела НКВД, за четыре года до начала войны заметно
продвинулся по службе. К лету 1941 года он уже в звании подполковника
возглавлял Брянское городское управление НКВД. Когда началась война, он
«боролся с вражескими разведчиками, диверсантами, сигнальщиками, формировал
партизанские отряды, закладывал для них базы с оружием, продовольствием,
готовил подпольщиков, занимался эвакуацией промышленных предприятий и населения
на Восток, боролся с последствиями бомбежек, вел разведку тыла противника,
засылая туда своих разведчиков, организовывал переход через линию фронта
партизанских отрядов 29 . Когда же фронт приблизился к городу, Суровягин сам ушел в партизаны. И погиб весной 1943 года —
надеюсь, в честном бою.
Я не знаю, сколь многими судьбами будущий партизан успел распорядиться,
делая служебную карьеру в довоенное время, и у меня нет полной уверенности в
том, что изобличенные им уже во время войны «разведчики и диверсанты» были на
самом деле таковыми. Так что я не считаю, что ценой собственной гибели он
искупил сотворенное им прежде зло, и цветы на его могилу не понесу.
Мысль моя о другом. Вспомните литературных персонажей — симоновского Серпилина и владимовского Кобрисова: они
перед войной прошли через костоломную машину
репрессий и чудом остались живыми, а на фронте им пришлось воевать рядом с
теми, кто еще совсем недавно измывался над ними в застенках НКВД. Как бы даже
под их присмотром… Такое соединение в общем деле войны вчерашних жертв и их
палачей — вовсе не плод писательской фантазии, а художественное обобщение. Все
знают, что чудом вырвались из ГУЛАГа будущие маршалы К.К. Рокоссовский, К.А.
Мерецков, генерал армии А.В. Горбатов; было немало и менее известных командиров
и рядовых, испытавших такой же излом в своей судьбе. Моему отцу не случилось
дожить до войны — а то ведь и он мог оказаться в одном отряде со своим палачом.
К слову, подполковник Суровягин, возможно, был и не
самой мрачной фигурой среди реальных партизанских командиров из НКВД (кое-что
на этот счет мне доводилось слышать, но это не моя тема).
Так или иначе, в едином строю защитников отечества в дни войны оказались
и те, кто изобличал «врагов народа», и сами эти «враги» — кто-то отпущенный на
волю и получивший оружие, а кто-то (на трудовом фронте) — за колючей
проволокой. Каково им было, фигурально выражаясь, вместе «ходить в разведку»? Я
верю писателям: никто ничего не забыл, не простил, «братания» не произошло. Но
обстоятельства заставляли до поры терпеть — как, к примеру, и лидеры Большой тройки
терпеть друг друга не могли, а воевали сообща. Достижение ситуационного
согласия между разномыслящими участниками исторического события — это, мне
кажется, и есть главная «военная тайна» победителей в той войне, главный фактор
Победы. Ее-то нам и нужно раскрыть, а разве мы это пытаемся сделать?
Наука и «критерий научности»
Тут я подхожу к главной мысли моих заметок: «окончательная» правда о
войне недостижима не из-за недостатка информации, а из-за политической
нетерпимости, которая публикаторами типа С.В. Мироненко только усугубляется.
Для «политики, обращенной в прошлое», совершенно неважно, как там было на самом
деле, — важно, как это прошлое смотрится в свете сегодняшней политической
конъюнктуры.
Выразительную иллюстрацию к этому утверждению я нашел в статье Ю.А.
Никифорова — одного из самых на сегодняшний день осведомленных знатоков военной
историографии. Читая известную книгу своих коллег А.Н. Мерцалова
и Л.А. Мерцаловой «Сталинизм и война», Никифоров
заострил внимание на том, что «критерием научности для Мерцаловых
(как, впрочем, и для ряда других авторов) является “отношение к сталинизму”.
Оценивая, например, работы историков советского периода, они ставят в прямую
зависимость степень “научности” того или иного труда от степени критицизма в
адрес И.В. Сталина и его эпохи. “Отношение к сталинизму и ныне характеризует
профессиональную и политическую культуру”, — утверждают они, говоря о
современной историографии» 30 .
Подчеркну вслед за Ю.А. Никифоровым, что речь идет не о частном мнении
авторов отдельно взятой книги, а о принципиальной позиции достаточно широкого
круга исследователей либерального толка, которые убеждены, что советский народ
(который, с их точки зрения, даже и не был «советским») победил в Великой
Отечественной войне вопреки Сталину (варианты: вопреки партии, советскому
строю, сталинизму). Это для них аксиома, а если вы ее не разделяете — значит,
не обладаете должной «профессиональной и политической культурой».
«Политической» — точно замечено. Думаю, М.Н. Покровский их очень даже одобрил
бы.
Себя я поклонником Сталина не числю. Но я не люблю, когда ученому велят
подгонять решение задачи к ответу, прописанному в конце «задачника». А главное,
просто не вижу возможности обойти фигуру Сталина, пытаясь разобраться, как
складывалась антигитлеровская коалиция; не представляю себе исследования о том,
как создавалось «морально-политическое единство советского народа» (феномен не
просто реальный, но, что особенно, на мой взгляд, интересно, — рукотворный!),
не касаясь гигантской работы в этом направлении государственно-партийного
аппарата.
Достойно самого основательного изучения (а не пренебрежительной отмашки:
чего, мол, еще ожидать от «совков»?) неистребимое, уже переходящее от поколения
к поколению почитание Сталина. Ведь, наверно, не было и нет в мировой истории
личности, на развенчание которой положено столько сил; уж тут-то можно сказать
наверняка, что не таится где-то на секретной архивной полке неведомый историкам
документ, который бы окончательно уничтожил репутацию бывшего «вождя народов».
Все, что там было, давно уже найдено, собрано и употреблено в дело. И каков
результат? Похоже — противоположный ожидаемому. Вот свежие данные
«Левада-Центра»: если в 1989 году деятельность Сталина на посту главы
государства поддерживало около 12 процентов населения страны (что тоже очень
немало после почти полувека «разоблачений» или умолчания), то к 2015 году эта
цифра выросла уже до 52 процентов 31 .
Это воскрешение, казалось бы, навсегда похороненного «культа» имеет
достаточно очевидную, опять-таки, политическую подоплеку, поэтому некоторыми
слоями нашего расколотого общества воспринимается достаточно нервно. Только
этим и можно объяснить недавнюю законодательную инициативу депутата Госдумы РФ
Константина Добрынина: приравнять оправдание сталинского режима к экстремизму 32 .
Любопытно, что идея понравилась политическому обозревателю одного из
либеральных интернет-изданий: «Впервые за долгое время в нижней палате
парламента появился здравый проект закона» 33 .
Ага — здравый. А подумал ли журналист, как думские мудрецы будут решать,
что из 1930–1940-х годов следует отнести просто к истории страны, а что к
«сталинскому режиму»? Великая Отечественная война, к примеру, — это что:
история или «режим»? Впрочем, наверно, подумал: название его публикации
проявляет бесхитростный скрытый смысл: «В Госдуме хотят запретить Сталина».
Это, конечно, самый удобный для реализации вариант: писать историю страны и, в
частности, Великой Отечественной войны без упоминания имени Сталина. Будто его
и не было. То-то будет «окончательная» правда!
Нет, я вовсе не имею в виду, что пора уже простить Сталину его злодейства
или хотя бы «более объективно» взвешивать соотношение черного и белого в его
деятельности. Просто я против понимания истории как политики, обращенной в
прошлое. Нынешняя популярность Сталина — это острая проблема нынешней
внутренней политики, вот этим и следовало бы озаботиться нашим инициативным
думцам.
А историкам надо писать историю не просто без умолчаний, но и без оглядки
на нынешнюю политическую «элиту», хоть, возможно, ей это будет неприятно.
Историю не во славу Сталина, а для постижения уроков, которые очень полезно
помнить сегодня. Обойти при этом Сталина, конечно, невозможно, однако дело не в
нем.
В популярной книге министра-историка В.Р. Мединского есть любопытный пассаж. Упомянув о «бесконечных стеллажах книг», где муссируется вопрос о причинах катастрофы первых дней Великой Отечественной войны, он отказывается разбирать этот пласт литературы и дает свое «простое объяснение»: «Немцы были сильнее. Всё». «А потом, — он говорит, — Россия сосредоточилась. Потом сильнее стали мы» 34 . Все так, вот еще бы понять, почему и как удалось России «сосредоточиться». В сущности, это и есть то главное, чего мы сегодня не знаем и, кажется, не хотим знать о войне.
1
Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д 4041.
2
Дело «28 панфиловцев»: выдумка агитпропа // Историческая правда //
http://www.istpravda.ru/research/14132/.
3 Рыковцева
Е. 17 чистых комнат и туалет // Радио Свобода // http://www.svoboda.org/content/article/27065504.html.
4 ГАРФ. Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д
5 «Разоблачение фальсификатора и изготовленной
им фальшивки неизбежно». Директор Государственного архива РФ Сергей Мироненко о
пользе чтения исторических документов // Коммерсантъ. 20 апреля 2015 //
http://www.kommersant.ru/doc/2712788.
6 ГАРФ. Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д
7 Там же.
8 Там же. Л. 315.
9 Так в тексте цитируемого документа. Но тут же
рядом он называется Мухамедьяровым, в других
источниках он называется комиссаром полка А.Л. Мухамедьяровым.
10 ГАРФ. Ф. 8131 ее. Оп. 27. Д
11 Там же. Л. 316.
12 Село Нелидово находится в полутора
километрах от разъезда Дубосеково.
13 Там же.
14 Там же. Л. 307.
15 Там же. Л. 306.
16 Куманев Г.А. Рассекреченные
страницы Второй мировой войны. — М.: Вече, 2012.
17 Куманев Г.А. Указ. соч. С. 140.
18 Герои страны // http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=6518.
19 Куманев Г.А. Рассекреченные
страницы Второй мировой войны. — М.: Вече, 2012. С. 149.
20 Открытая Россия // https://openrussia.org/post/view/4732/.
21 Вассерман А. 28 панфиловцев.
Технология легенды: испытание «разоблачением» // Конт //
http://cont.ws/post/101410.
22 Иллюстрацией к этой мысли может послужить подборка материалов про все ту
же «находку» С.В. Мироненко под рубрикой «Исторический скандал» в «Новой
газете» (3.08.2015). Одна из заметок в ней озаглавлена: «Открытие документа —
это всегда правильно», — знакомая постановка вопроса, не правда ли? Постоянных
читателей газеты не удивит, конечно, полное доверие редакции к С.В. Мироненко
(свой человек!): «Сергей Владимирович Мироненко — всем известно — никогда не
покривит душой, не слукавит, скажет именно то, что думает. Это в нашем деле
превыше всего». Следовательно, не ставится под сомнение и его версия — что
именно журналисты «сотворили легенду» про 28 панфиловцев. В той же подборке
обозреватель газеты Лариса Малюкова клеймит режиссеров Андрея Шальопу и Кима Дружинина, а в особенности поддержавшего их
министра культуры В.Р. Мединского за намерение снять новый фильм о
героях-панфиловцах за народные, можно сказать, деньги.
А недавно я наткнулся в интернете на статью обозревателя m24.ru Алексея
Байкова (http://www.m24.ru/articles/89737?from=smi2obmen). Ну, этому
специалисту по всем вопросам ни до каких доказательств вообще не было дела: он
просто пересказал сообщение «правдолюба» Мироненко как истину, не вызывающую
сомнений, лишь «оживив» сенсацию ерническим тоном.
23 Поискав в интернете, я вполне ожидаемо обнаружил, что эту фразу вложила
в уста философа английская писательница Эвелин Холл в биографической книге о
Вольтере. При этом в одном из интервью она сама призналась: «Я не хотела
создать впечатление, что это подлинные слова Вольтера, и удивилась бы, если бы
они были найдены в каком-нибудь из его произведений. Это всего лишь парафраз
слов Вольтера из «Очерков о терпимости» — “Думайте и позволяйте другим думать
тоже”» .
24 Великая Отечественная война 1941–1945 годов. В 12 т. Т. 1. Основные
события войны. — М.: Воениздат, 2011. С. 9.
25 Вестник МГИМО-университета. № 6 (15), 2010. С. 308.
26 Цит. по: 65 лет Великой Победы: В 6 т. /Под общ. ред. С.Е. Нарышкина,
акад. А.В. Торкунова; Моск.
гос. ин-т междунар. отношений (ун-т) МИД России. —
М.: МГИМО-Университет, 2010. С. 7, 14, 10.
27 Воспользуюсь-таки этим понятием, хоть либеральной прессой оно
употребляется только с язвительной иронией. Ирония эта, на мой взгляд, идет от
непонимания или злонамеренного искажения сути проблемы. См. о том: Лукьянин В.П. Опыт о скрепах // Урал. 2015. №
9.
28 Лукьянин В.П. Обыкновенная
история, ХХ век // Урал. 2011, № 12. Эта повесть, дополненная и уточненная, в
2012 году была издана небольшим тиражом отдельной книгой.
29 Страницы истории города Брянска. Материалы историко-краеведческой
конференции. — Брянск, 1997. С. 138–139.
30 Никифоров Ю.А. Новейшая российская историография о причинах
второй мировой войны и нападении Германии на Советский Союз (http://mggu-sh.ru/sites/default/files/prichiny_vtoroy_mirovoy.pdf).
31 Опрос: больше 50% россиян поддерживает Сталина // Русская служба BBC //
http://www.bbc.com/russian/russia/2015/01/150120_russia_stalin_poll.
32 В Госдуму РФ внесли законопроект о запрете оправдания сталинизма //
http://newsru.co.il/world/21sep2015/stalin_510.html.
33 Красов
В. В Госдуме хотят запретить Сталина // http://newsbabr.com/msk/?
IDE=138881.
34 Мединский В.Р. Война. Мифы СССР. 1939–1945. — М.: ОЛМА Медиа
Групп. С. 142, 143.