Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2016
Яна Перепечина — родилась в Москве. Окончила
филологический факультет Московского государственного открытого педагогического
университета (сейчас МГГУ им. М. Шолохова). Много лет преподавала русский язык
и литературу в школе и вузе. В данный момент занимается журналистикой, ведет
рубрику в журнале «Здоровье школьника», постоянный автор журнала «Лиза. Мой
ребёнок».
— Спасибо… спасибо, мамуля… Обязательно позвоню… Целую… Пока…
Я положила трубку и отвернулась к окну. Слёзы, которые я старательно сдерживала на протяжении всего разговора, перекатились через ресницы и — в полном соответствии с законом притяжения — полились вниз.
Тихонько отворилась дверь. В комнату, таинственно улыбаясь, просунулся наш четырёхлетний средний сын.
— Мамочка… — недоумённо позвал он и осёкся, потому что я не удержалась и всхлипнула, всё ещё не оборачиваясь к нему.
— Мамочка, — он гораздо тише и обеспокоенней снова попытался обратить на себя внимание, — мамочка, почему ты плачешь? У тебя же сегодня день рождения… Ты что, забыла? Ты поэтому плачешь?
Плакала я не поэтому. Но что я могла сказать своему маленькому чуткому мальчику? Что сегодня впервые за пятнадцать лет дружбы меня не поздравил с днём рождения очень дорогой человек? И что не поздравит, наверное, уже никогда?
Я вытерла слёзы, обернулась к сыну и жизнерадостно соврала ему впервые за его недолгую жизнь:
— Это я от радости, сынок. Мне сейчас звонила бабушка, она меня поздравляла.
— И ты так обрадовалась, что заплакала? — несказанно изумился он.
— Так бывает. Иногда люди плачут от радости. Помнишь, я тебе показывала, как встречали наших солдат с фронта, и все плакали, даже некоторые мужчины?
— Помню, — кивнул сын. Я и вправду показывала им архивные чёрно-белые съёмки. Но личико его было всё таким же озадаченным, и недоверчивость ещё пролегала складкой между светлых бровок.
— Ты честно-честно от радости? — строго уточнил он.
— Честно-честно, — кивнула я и широко улыбнулась.
— Фу-у… — длинно выдохнул сын. — А я уж испугался! — С этими словами он чмокнул меня в щёку и умчался, забыв, зачем заглядывал в комнату. Мои слёзы напугали его.
Ах, сынок… Что эти видимые слёзы? Если бы ты только видел, как плачет моя душа. Плачет даже тогда, когда я улыбаюсь…
Утром я проснулась по звонку телефона мужа в прекрасном настроении. Мы вместе позавтракали, муж поздравил меня ещё раз, хотя он уже успел сделать это ночью, ровно в два часа шёпотом сообщив мне в ухо:
— А моя любимая девочка только что родилась…
— Это не новость, — сонно улыбаясь и не открывая глаз, проворчала я, — новостью это было аж тридцать с гаком лет назад, тридцать с большим таким гаком.
Но и второе поздравление от него порадовало и тронуло ничуть не меньше. Так же как и чудесный подарок — изумительные серьги и кольцо с жемчугом. После этого он убежал на работу. А я закрыла за ним дверь и поняла, что следующим поздравит меня кто угодно, но только не тот, кто неизменно делал это вторым после мужа целых пятнадцать лет. Всего пятнадцать лет. Так долго и так мало.
Шестнадцать лет назад я вышла замуж. По большой любви. Такой сильной, что и не верилось, что так бывает. Не верилось не только мне, но и нескольким друзьям и приятелям моего мужа. Которые дружно возненавидели меня за то, что я вмешалась в их славную холостяцкую компанию и внесла диссонанс в весёлую жизнь, лишённую каких-либо обязательств. Обязательств им хватало и на работе, сложной, напряжённой, связанной с постоянным риском. А тут вдруг один из них неожиданно и скоропостижно собрался жениться. «Очень некстати», — решили друзья и приятели и меня, даже не успев познакомиться со мной, не полюбили. Все, кроме Петеньки.
Вообще-то Петеньку Петенькой никто, кроме меня, не называл. Потому что был он высок, крепок, силён, да к тому же неоднократно побеждал в соревнованиях по боевому самбо. Так что для всех был Петром Петровичем, просто Петром или в крайнем случае — Петей. И только с моим мужем они почему-то называли друг друга на французский манер: Пьер и Эжен.
— Эжен! — вопил, бывало, на всю улицу Петенька, издалека завидев Женю.
— Пьер! — не менее громогласно отвечал ему мой муж. Они обожали друг друга и по-настоящему дружили, хотя и были совсем разными, даже внешне. Но это, как известно, дружбе не помеха.
Именно Петенька первым примчался знакомиться со мной, едва ему сообщили, что «Женька сошёл с ума и собрался жениться на непонятно откуда взявшейся девице». Примчался и долго разговаривал со мной обо всём на свете, не давая моему тогда ещё жениху даже слова вставить. Мы пили чай на залитой вечерним июльским солнцем дачной веранде, и Петенька слушал меня задумчиво и внимательно. Голубые глаза его с девичьими ресницами улыбались мне. И я чувствовала: он рад, что приехал, и теперь спокоен за друга.
С того дня мы подружились. Он вместе с моим мужем не давал меня никому в обиду, опекал и заботился. На Петеньку отзывался безропотно и даже с удовольствием, сам же звал меня Аннушкой. На наше венчание Петенька приехать не смог: у него были долгожданные соревнования. Но ближе к вечеру всё же заявился, с разбитыми костяшками рук и сияющий: он выиграл и ещё был счастлив за нас. Так мы и праздновали нашу свадьбу и его победу вместе.
Потом он часто приезжал к нам, в нашу небогатую первую квартирку в далёком спальном районе. Я мечтала женить его на своей подруге. Но у них отношения не сложились. Он женился позже, на однокашнице моего мужа, в которую влюбился, случайно познакомившись с ней у нас в гостях. Мы были молоды и счастливы. И я с улыбкой представляла себе, какими чудесными развесёлыми стариками будем много лет спустя, как будем зажигать вчетвером, на удивление окружающим и на радость себе.
К тому времени Петенька уже не работал вместе с моим мужем. Но они по-прежнему обожали друг друга и часто созванивались. Петенька регулярно звонил и мне: мы любили поговорить обо всём на свете.
Потом у нас родились дети. Женя и Петенька много и тяжело работали на благо государства, мотались по командировкам. Мы стали реже видеться и созваниваться. Но я знала, что это неважно, — ведь Петенька всегда был где-то рядом, поблизости, а впереди нас ждала счастливая старость. Она, эта самая совместная старость, — грела мне душу.
А потом Петенька не поздравил Женю с профессиональным праздником. Мы посмеялись: забегался, мол. Когда ни на Новый год, ни на Рождество мы не смогли ему прозвониться, посмеялись снова: у Петеньки было огромное количество знакомых, и иногда в праздники его телефон не справлялся с ливнем звонков. Но мы знали, что через две недели, в день рождения Жени, Петенька обязательно позвонит, где бы ни был он сам и куда бы служба ни занесла Женю. Он звонил даже из Чечни. Звонил в Ханты-Мансийск, Петербург, Владивосток и Севастополь даже тогда, когда у нас ещё не было вездесущих мобильников. Поэтому я ждала мужа с работы с рассказом о Петеньке и его семье.
Женя пришёл бледный и сосредоточенный. Я видела это, но вокруг бегали дети, которым не терпелось поздравить папу с днём рождения и спеть ему песенку, которую они старательно учили несколько дней. Поэтому я ни о чём не спрашивала.
Когда мы уложили детей, Женя вышел на кухню, тяжело опустился на стул и тихо сказал:
— Петенька умирает. — Впервые он назвал его так же, как я.
Я помню, что никак не могла понять, о чём он вообще. Как мог умирать наш весёлый, шумный, неунывающий и неугомонный Петенька? Но да, он умирал. Мужу позвонила Петенькина жена, чтобы поздравить с днём рождения, и долго пыталась сделать вид, что всё у них хорошо, чтобы не портить Жене праздник. Но выяснять правду мой муж умел профессионально. И она не выдержала и всё рассказала. Петенька умирал от болезни. Той самой, что пугает так многих и многим выпадает в жизни. Вот и ему выпала. За четыре года до этого у него уже обнаруживали опухоль мозга, к счастью, доброкачественную. Сделали операцию. Она прошла успешно. Петенька полностью восстановился, много работал.
И вот болезнь вернулась, но в худшей, злокачественной форме. Он снова лёг в госпиталь, специально не говоря нам ничего, чтобы мы не волновались. Маме накануне сказал: «Не волнуйся, мам. Я или перенесу всё, или умру достойно». Он не умер. Но операция прошла неудачно: началось воспаление, пострадала речь. Ему сделали повторную операцию. Которая прошла ещё хуже, чем первая.
Но мы все верили, что проблемы с речью — это ненадолго. И поначалу казалось, что есть улучшения. Петенька даже занимался с логопедом, чтобы снова заговорить. Но потом ему резко стало хуже. Появилась ещё одна опухоль, в другом месте, большая и неоперабельная.
— Я не хочу, чтобы ты его видела таким. Он не всех узнаёт, на это больно смотреть. Я буду навещать его, а тебе не стоит, — говорил мне муж.
Но я всё-таки поехала к нему. Петенька лежал на кровати. Он узнал меня сразу и крепко обнял левой рукой: правая не работала. Я долго сидела около него. И мы снова разговаривали обо всём на свете. О нашей совместной прошедшей молодости и совместной же будущей старости. Вернее, конечно, говорила я. А Петенька слушал и улыбался. Тогда он ещё мог улыбаться. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не заплакать. А Петенька всё понимал и гладил меня своей ещё живой левой рукой то по щеке, то по волосам.
В мой день рожденья второй после мужа меня поздравила мама. Я знала, что Петенька не позвонит. Знала, но всё равно ждала. Знаю, что Петенька скоро уйдёт, но всё равно жду чуда и верю в то, что оно может случиться. Я ждала, но он не позвонил, конечно. Когда раздался звонок телефона, я схватила трубку, но услышала голос мамы и заплакала, стараясь, чтобы она не поняла этого… Понял четырёхлетний мальчик. Но что я могла сказать ему?
А вечером всё тот же наш средний сын, который, конечно, так же, как и двое других наших сыновей, знал о болезни Петеньки, обняв меня за шею, шепнул:
— Мамочка, я помолился о дяде Пете. Это поможет ему?
— Конечно, сынок, — проглотила я комок, — ты молись, молись.
Сын удовлетворённо, как после тяжёлой, но очень нужной работы, кивнул:
— Я буду молиться, мамочка.
— Молись, сынок, Господь всегда слышит детские молитвы, — снова прошептала я, силясь не заплакать, и подумала: «Ты молись, и, может быть, тогда и не уйдёт от нас наша молодость. И будет у нас ещё совместная старость». А потом упрямо произнесла вслух:
— Я всё равно верю в чудо.