Новелла из цикла «Скарна»
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2016
Владислав Пасечник — прозаик и литературовед, печатался в журналах «Вопросы литературы»,
«Новая Юность», «Урал». Лауреат премии «Дебют» в номинации «Крупная проза»
(2011). Живет в Барнауле.
О горе, горе,
сошло несчастье
к нашей деревне
и разоренье
к нашему граду.
Планеты дали
свободу Смерти
и злобной мыслью враждуют
с нами.
Заклятье
Жизни. Перевод В.К. Шилейко
1
Сольпуга придумал все еще на корабле, когда сарканы только
вошли в шукарский залив. Вчера вечером, в круге воинов, он предложил свой план,
и каждый из собравшихся хлопнул себя по плечу. Даже могучий Кутуш склонил
голову набок в знак согласия. Один только Санука плюнул в огонь, но это
заметили немногие. С рассветом Сольпуга с двумя сотнями скалолазов взобрались
на стену Шукара. Крепость была продолжением горы, стены возвышались над
отвесными скалами на добрых пятьдесят локтей. Лезть вверх было тяжело, но дома,
на Сар-Кане, Сольпуга часто карабкался на скалы, разоряя гнезда чаек и морских
соколов, и потому имел все нужные навыки. Пара деревянных крючьев и прорехи
между кирпичами сильно упрощали задачу. В это время священный отряд Шукара дал
свой последний бой. Воины в медных панцирях, не признав страха, вышли за стены
и двинулись на войско Аттара. Утомленные голодом шукарцы, свирепые, смирившиеся
со скорой смертью, шагали вперед, подняв перед собой бронзовые жала копий так,
будто их число было не три сотни, а врагов — не восемь тысяч. Прежде чем
погибнуть, они успели проткнуть, опрокинуть и затоптать не меньше сотни
сарканов. Лохаг Кутуш упал на землю со страшной раной в животе и долго
извивался в пыли, словно змея. Сольпуга этого не видел — он карабкался на
крепостную стену, первый среди первых, злой, черный от солнца, почти голый, с
длинными, как у паука, руками и ногами. Кто-то из его людей сорвался — пять или
шесть воинов пропало в серой бездне, но все другие — те, с кем была их молодая
сила, забрались на стену. Дальше было просто: дозорные не успели поднять
тревогу — захлебнулись собственной кровью. Затем скалолазы вошли в святая
святых, где была лишь кучка краснобородых жрецов. Когда появились сарканы, они
воззвали к своим пустоглазым богам, но те не откликнулись. Краснобородых
согнали в один гурт и умертвили всех до единого. Когда люди увидели на вершине
храма колючие фигуры сарканов, они пали на землю в страхе. Вспомнив их вой и
бледные лица, Сольпуга усмехнулся: из оружия у мальчишек были лишь дубинки и
короткие мечи, эти козопасы без труда могли забросать их камнями, стащить с
адидона и растерзать голыми руками. Но тогда им, стоящим внизу, подумалось, что
сарканы научились летать, что они — грифы среди людей. В страхе козопасы
открыли ворота, впустив врагов, а сами упали на землю, словно мертвые. Что было
после, Сольпуга не знал, да и не было у него на то никакого интереса.
Незаметный, как полуденная тень, он вышел за городские стены и спустился к
пляжу — пустому и дикому месту, где были только галька да грязная серая пена.
Здесь стояли корабли сарканов. Еще вчера они, грозные, белокрылые, скользили по
темным волнам, а теперь попирали берег своими острыми носами. Под их склизкими
днищами суетились безволосые рабы, проворные, похожие на больших белых лягушек.
Они замазывали щели смолой и дегтем, предохраняя корабли от течи. Одно судно,
самое большое и грозное, стояло особняком, — это был корабль Кутуша, названный
«Морским Зверем». Его родитель, корабел Джуката, погиб в морской схватке —
дротик, брошенный шукарским застрельщиком, вонзился в его правый бок и проколол
печень. Корабел рухнул на палубу, напитал ее своей кровью и умер. Осиротев, «Морской
Зверь» пришел в ярость и обрушился на шукарское судно словно Южный ветер. В ход
пошло все: бревна и копья, веревки и крючья, и скоро вражеская лодка
перевернулась, задрав к небу черное брюхо. Бледные шукарцы, что копошились у
своего мертвого корабля, один за другим отправились на дно, пронзенные копьями
и дротиками. Сарканы праздновали победу, проливая вино за борт. В тот день все
они побратались кровью, и хоть теперь сам Кутуш погиб, его люди еще долго будут
зваться «Сыновьями Зверя».
Славный корабль стоял теперь на берегу, неуклюже зарывшись в
ил, растерянный, оставленный. Сольпуга почувствовал, что жалеет корабль, но тут
же одернул себя, ведь «Морской Зверь» не нуждался в его жалости. «Не скоро мы
увидим тебя, — произнес молодой саркан, — не скоро теперь выйдем в вольное
море. Куда бы мы ни пошли по этой негодной земле, мы будем удаляться от
берега».
Сказав так, Сольпуга принялся, по обыкновению, начищать свой
треугольный меч — Драконий зуб, уже порядком потемневший от времени. Это
простое занятие помогало ему избавить дух от сомнений. Китовый жир заменял ему
масло, а кусок акульей кожи служил щеткой. За работой он видел свое неясное
отражение в бронзе — хищные заостренные черты, миндалевидные глаза, брови
густые, похожие на чаячьи крылья. Сольпуге было дико смотреть на свое лицо —
некрасивое, незнакомое. Он вздрогнул, услышав оклик, оглянулся и увидел Илина.
У подножья скал он казался чем-то вроде муравья. Младший Брат шагал босиком по
белому песку. Это был рослый парень с выцветшими волосами и кожей, серой и
рябой от соли. Вдали, за его спиной, возвышался Шукар — темная и высокая скала,
о которую много дней, словно прибой, в бессильной злобе билось войско Аттара.
Теперь над зубчатыми стенами черной завесью стоял дым, а дубовые ворота сорвали
с петель и порубили в щепы.
Илин шагал по песку босиком, приплясывая и смешно размахивая
руками. Тощий, жилистый, в своем старом гиматии он был похож на пьяницу. Медный
шлем съехал на затылок, отчего его голова казалось огромной, из-под серых волос
тускло блестели большие карие глаза. Ему не было и пятнадцати лет.
— Чего сидишь? — крикнул Младший Брат еще издали, вопреки
всем приличиям.
— Жду, когда море станет сушей! — сердито отозвался Сольпуга.
— Что с Братьями? Где они сейчас?
— Все в городе… — Илин хмыкнул. — Грабят, наверное.
Разоряют город, который ты захватил.
Сольпуга не сказал ни слова — только повел плечами и
уставился на серую пену. Кое-где на сыром песке лежали куски плавника — все,
что осталось от шукарских кораблей, преградивших сарканам путь к гавани.
— Как же у тебя получилось? — спросил Илин робко. — Ты ведь
выдумал такую хитрость…
— Выдумал? — Сольпуга недобро зыркнул на Младшего Брата. —
Ничего я не выдумывал. Я сам себе загадал загадку. А потом просто разгадал ее.
Младший Брат смешался. Он уже понял, что обидел Сольпугу,
назвав его выдумщиком. Сарканы ничего не выдумывают, — в праздных мыслях нет
никакого толку, одна лишь суета.
— Где Санука сейчас? — спросил Старший Брат.
— Играет в скарну… с аттарскими редумами. Ставит на кон
награбленное и выигрывает.
Сольпуга плюнул в сторону в знак презрения.
— Ты ничего не взял из города! — сказал Илин. — Там ведь
столько добра…
— Не нужны мне их медь и золото, — голос Сольпуги отдавал
холодом. — Все, что мне нужно, я добуду без особого труда. Если отобрать у меня
еду и вино, я буду кормиться кореньями и пить из луж. Если отобрать у меня
лежак, я буду спать на голой земле. Золотом нельзя жить, его нельзя есть,
дорогие одежды делают тело изнеженным и слабым. А ты что взял из города, Илин?
— Вот… — Младший Брат вытянул вперед руку. На его тощем
запястье болтался медный браслет, украшенный кусочком коралла.
— Я снял его с того богомола, что мы кончили, — робко
произнес Илин. — Ты, что ли, сердишься на меня?
Сольпуга бросил на браслет короткий взгляд и опять уставился
на серую холодную даль.
— Зачем взял? — спросил он наконец. — Носить будешь?
— Нет, я… — Илин густо покраснел. — Да не знаю я.
— Тогда лучше отдай морю, — сказал Старший Брат. — Ни к чему
тебе это добро.
— Хорошо. Это будет моя последняя жертва Морскому Тельцу, —
Илин сел на песок рядом с Сольпугой.
— Кутуш умер, — сказал он после некоторого молчания. — Его
палица до сих пор лежит на земле. Санука ходит вокруг нее, как голодный пес.
Сольпуга, кажется, не обратил на эти слова никакого внимания.
Младший Брат всплеснул руками и покачал головой.
— Если Санука сделается нашим… — он осекся. — Ты знаешь, он —
из Тайного круга.
— Знаю.
— Разве не от их козней мы бежали, когда копья свои на сушу
продали?
Сольпуга молчал. Младший Брат положил руку ему на плечо:
— Тайный круг весь Сар-Кан опутал своими змеиными кольцами. А
теперь они и в нашем лохе введут свои порядки…
Сольпуга кивнул. Он знал: если Сануку выберут начальником, то
лохаги со змеей на щите будут в большинстве. А значит, на следующем сходе один
из них сделается полководцем.
— Все будет так, как решит наш лох, — сказал Старший Брат,
подумав эту свою мысль.
Он встал и торопливыми шагами направился в сторону лагеря.
Лицо у него было пасмурным. Лагерь встретил его привычным шумом — тут и там
слышались крики и споры, звон меди и бренчанье струн. Громче всего был собачий
лай: аттары привели с собой множество псов, огромных и злобных. Во время боя
псари спускали их с поводков и гнали впереди войска. Собаки бросались на
врагов, вгрызались в их глотки, ломали ребра, заливая землю кровью. Сольпуга
слышал, что даже бывалые воины в страхе бежали, услышав приближение собак. Но
еще страшнее были косматые пятнистые звери, которых держали при себе южане, —
аттары называли их тукку-хурва. Они были крупнее и сильнее собак, их челюсти
перемалывали кости в труху, а лай был больше похож на мерзкий хохот. Сами южане
держались вдали от больших костров. Это были люди диковинного вида: огромного
роста, с черной как смоль кожей. Аттарам не нравились эти чужаки, они недобро
косились на чернокожих и не пускали их к своим очагам. День ото дня этих
инородцев становилось все больше — одни приходили посуху, минуя разоренную
Черную Землю, другие приплывали на больших плотах и высоких тростниковых
лодках. Свой путь они держали из древней страны, лежащей к Югу от Черной Земли.
Страну эту называли прежде Земля Богов, — испокон века купцы привозили из нее
ладан и слоновую кость. Но в последнее время торговые челны приходили все
больше пустыми, а то и вовсе не возвращались в родные места.
Говорили еще, что вскоре с Севера к войску примкнут полчища
тхаров. Люди-лошади — так называли их аттары. Рассказывали, что у степных людей
и вправду лошадиные ноги, что они все время бегут куда-то и сами себя погоняют
плетьми. Этому Сольпуга не верил, он, хотя никогда и не видел тхаров, все же
знал наверное: у них, как и у прочих людей, по две руки и две ноги.
Ураг Санука сидел на высоком помосте в окружении Младших
Братьев. Он был немного старше Сольпуги, но уже сделался начальником и имел в
подчинении тридцать человек. Он носил красный аттарский плащ и колпак из черной
шерсти — слишком пестрое одеяние для саркана. Санука был коренаст и грубо
сложен, руки его — сильные и толстые, словно корабельные мачты. Левой своей
ручищей он брал из миски куски лепешки и, макнув их в кровяную похлебку,
отправлял в свою черную пасть. Правой рукой обнимал он за плечи человека очень
жалкого вида, одетого в бурнус из белой шерсти. Это был молодой жрец, служитель
Отца вечности, только-только получивший одеяние. На его бурнусе были вышиты
знаки Льва и Змеи — символы Священного круга и Храма Светильников. Сольпуга
почувствовал, как к вискам приливает кровь. С большим трудом он взял себя в
руки и отвел взгляд от этого дурного человека. Но все же он слышал его. Жрец
рассказывал странное, а голос его, сухой и резкий, звучал, словно расстроенная
арфа. Санука молча внимал его словам, сохраняя на лице покровительственное
выражение. Младшие Братья смотрели на жалкого человека с трепетом.
— Раздался глухой рокот, — вещал жрец, — и огромные Врата от
земли до неба начали закрываться. Тьма пришла в движение — она уже поглотила
Первородный Свет, и теперь ее голод ничем нельзя было утолить. Златорогий Страж
стоял на пороге, и разверстые крылья его закрывали проем Врат. Страж сей был
Драконом, Львом, Тельцом и Орлом, он был Словом Отца и Волей Его. Тьма за
воротами звалась Хаал — плоть, лишенная Души. Страж с отвращением взирал на
нее, сплетенную из множества тел. То были трупы — безобразные, не знающие
красоты и смысла. В своей вечной темноте грудились и сплетались они, бесконечно
пожирая друг друга, воспроизводя себе подобных, безглазых, бездумных, жадных.
Казалось, что это было войско без вожака, туловище без головы, но Страж знал
другое: Хаал правил Дух, имя которому — Отец Тьмы. Он-то и алкал так жадно
поглотить Душу и стяжать весь ее Свет. Страж произнес Проклятье, и небо над его
головой расколола молния. Она поразила Хаал, и темная груда на время отступила.
Страж склонил голову, свет его крыльев померк. Он вложил в Слово все свои силы
и нанес удар, последний в этой битве. Теперь он мог лишь ждать. Врата уже почти
закрылись, когда Хаал в последний миг хлынуло вперед черным паводком в
оставшееся пространство, заполнило его, навалилось так, что створки Врат
испустили жалобный стон. Казалось, еще чуть-чуть, и не выдержат они… Но Страж
еще мог дать отпор — он шагнул навстречу тьме, и жадные плети опутали его по
рукам и ногам. Зубы вонзились в грудь, когти обрушились на плечи. Свет,
исходивший от Стража, обжигал Хаал, теснил его назад. Но Отец тьмы не сдавался
— его цепкие путы оплели золотые крылья… Страж произнес Слово Запрета, и
черная громада завалилась назад, увлекая противника за собой. Спустя мгновение
врата захлопнулись, а Страж исчез в них вместе с Хаал. Лишь несколько капель
черной крови упало за порогом…
Вдали взревел боевой рог, и жрец замолчал. Только теперь
Сольпуга приметил, что у того вместо печати на шее болталась треснувшая миска.
В темноте раздались резкие щелчки кнута, топот копыт и окрики возницы. Из
сумерек выехала массивная колесница, запряженная белыми онаграми. В ней стоял
человек в медном шлеме и накидке из львиной шкуры. Человек этот держал спину
прямо, как молодой копьеносец, у него была черная борода, заплетенная во
множество мелких косиц, крупный нос и колючий, холодный взгляд. Сольпуге он
показался несколько грузным, но льняные одежды скрывали этот его телесный
избыток. Кроме чернобородого в колеснице были юноша, правивший упряжью, и евнух
с блестящей жирной лысиной. Когда улеглась пыль, все аттары и чернокожие южане,
как один, повалились на землю, смешно задрав зады. Их лбы касались земли, а
губы, спекшиеся от соли и жажды, беззвучно шевелились. Жрец встал со своего
места и чуть склонил голову набок. Никто из сарканов не шелохнулся. Во взгляде
чернобородого скользнула тень недовольства, и толстый евнух, стоявший по левую
руку от него, тут же прильнул к его уху и принялся быстрым шепотом что-то
быстро объяснять. Тот лишь отмахнулся от скопца и обратился, уже в голос, к
Сануке:
— Это правда, что ваш народ не знает царей и прочих владык?
— Смотри сам, — ответил Санука с видимым удовольствием. —
Спины у нас от рождения не гнутся, так что прости, что не кланяемся.
Сарканы засмеялись, а человек в львиной шкуре, кажется,
смешался. Он оглянулся было на евнуха, но тот лишь потупил взгляд. Когда
чернобородый заговорил снова, в голосе его звучала злая веселость:
— Мало ты жил, островитянин, и не знаешь всего. Любую спину
можно согнуть. Но скажи: где тот юноша, что выдумал забраться на стену?
— Вот он, перед тобой, — сказал Санука с досадой. — Мы зовем
его Сольпугой.
— Сольпуга? — чернобородый посмотрел на юношу с удивлением. —
Откуда такое гнусное прозвище?
— Посмотри на меня, о, Великий лугаль, — отозвался Сольпуга
хмуро. — Я дурно сложен, руки и ноги мои длиннее, чем у обычных людей, лицо
безобразно, а зубы сидят криво. Женщины смеются надо мной, дети в страхе прячут
лица, а мужчины удивляются: что это за мусор присох к веслу?
Человек в львиной шкуре не понял последних слов, но евнух
торопливо объяснил ему, что таковы у морского народа шутки и не стоит в них
смыслить доброму человеку. Чернобородый как будто улыбнулся и махнул в сторону
Сольпуги:
— Пусть этот паук получит богатую награду!
Когда прозвучали эти слова, возница стегнул онагров, и
колесница, подняв клубы пыли, умчалась прочь — к темной скале, от которой все
еще валил дым. Сарканы проводили ее безразличными взглядами. Вскоре костры
угасли, море стало серым как свинец, а с Севера подул холодный ветер. Сыновья
Зверя поставили шатры из козьих шкур, сбились в большие груды и предались сну —
тяжелому, темному, без сновидений. Их грубые туловища, не привыкшие к
удобствам, мирно покоились на холодном песке, кровь спокойно текла по их венам,
а груди были полны живого, яростного духа. Ничего в ту ночь не тревожило их
мыслей, и были они покойны так, словно все предыдущие дни провели в праздности.
Один только Илин увидел несчастный сон — ему приснились родные берега.
2
Несколько последующих дней прошло в суете: сарканы устраивали
лагерь, смолили и сушили корабельные днища. Аттары больше не тревожили их и,
кажется, забыли о самом присутствии мореходов. Говорили, что царь Аттар Руса
казнил владыку Шукара. Связанного и обритого налысо энси вывели на высокий утес
и сбросили оттуда на острые камни. Сказители в тот же вечер сложили славную
песнь о падении неприступной скалы, редумы быстро подхватили ее и принялись
распевать, переделав слова на непристойный манер.
По вечерам Сыновья Зверя собирались у костров и выспрашивали
у гадателя, не пришло ли время выбрать им нового лохага. Но гадатель отвечал,
что нужно ждать, пока не наступит день, благоприятный для жертвы. На пятый день
народилась молодая луна и гадатель объявил, что время пришло. Выбрали
уединенное место — на каменистой отмели, вдали от лагеря, сложили костер,
установили алтарик и бронзовую курильню, привезенную с островов. Едва солнце
утонуло в море, Старшие Братья собрались у огня и встали в круг, все как один —
обнаженные, перемазанные сажей, страшные. Каждый держал в правой руке короткое
копье с кремниевым наконечником, а в левой — пучок сухой травы. Заклали овцу,
окропили кровью каменный алтарик. Гадатель сотворил молитву, обращаясь, по
обычаю, к Морскому Тельцу. Пока он говорил, все, кроме Сануки, стояли, склонив
головы, — ураг же нарочно отвернул лицо от костра, уставившись на тонкий лунный
серп. Он не знал Морского Тельца и не любил его ни раньше, когда жил на
островах, ни тем паче теперь, в чужой земле, где боги Серого моря не имели
силы.
Наконец пришла пора голосовать. По очереди Старшие Братья
подошли к алтарю и обмакнули в кровь острия своих копий. Одни из них после
этого немедленно вонзили копья в горячие угли, другие подошли к Сануке и
коснулись окровавленными наконечниками его плеча. Сольпуга стоял прямо, вперив
взгляд в огонь. Он чуть вздрогнул, почувствовав плечом холодное, липкое
прикосновение, затем еще одно…
Потом сарканы долго толковали: Санука получил всего на пять
голосов больше, чем Сольпуга. Кто-то предложил разрешить вопрос поединком, но
оба спорщика отказались драться. Пришлось заколоть еще одного ягненка, гадатель
долго рассматривал свежие внутренности, но так и не смог прочитать в их
сопряжении волю богов. Все разрешилось только к утру — Санука стал лохагом и
взял под свое начало Сыновей Зверя — всего полтораста редумов. Сольпугу
объявили урагом и дали ему в подчинение тридцать человек. Санука взял в руки
палицу Кутуша и отдал свое копье Сольпуге.
Вернувшись в лагерь, сарканы не нашли своих кораблей и пришли
в страшное волнение. На берегу не было сходней, все прочие следы смыл прилив.
Лохаги отдали приказ строиться в боевой порядок, кто-то бросился с кулаками на
сонных аттарских воинов. Те, оправившись от сна, сами ощетинились копьями.
Казалось, еще немного — и победители истребят друг друга. Однако вскоре из
царской ставки прибыл сановник в белых одеждах. Он собрал всех сарканских
начальников и объявил: «Наш владыки, лугаль Аттар Руса, в великой своей
мудрости зная, что у берега еще рыщут отряды шукарцев, повелел отвести корабли за
дальний скалистый мыс, опасаясь ночных вылазок». Белый человек говорил
спокойно, ласково улыбаясь и глядя лохагам прямо в глаза. Он чуть отклонился
вправо, когда возле его уха просвистел камень, но не прекратил говорить. «В
этом укромном месте, — вещал он, — и будут теперь стоять корабли, ожидая вашего
возвращения». Услышав это, редумы пришли в еще большее смятение — царь Руса
распорядился их кораблями по своему усмотрению и отрезал им путь домой. Но к
полудню в лагерь прибыли повозки с медью и солью. Каждый редум получил двойную
плату, и вскоре все немного успокоились. Кроме прочих подарков рабы привезли
плетеные короба. Каждый из них до краев был забит костяными плашками. На каждой
такой плашке были вырезаны какие-то знаки. Сарканы растерялись — что это за
подарок? Кости? Какая в них корысть?
«Что это?» — спрашивали они аттаров. «Это расписки на зерно,
— отвечали они. — Такие плашки делают в Храме Светильников, и каждая обозначает
пятьдесят мер зерна. В любом селении вы можете найти жреца или евнуха, которые
обменяют их на пятьдесят шеумов».
Сольпуга не поверил этим словам.
— Никто не меняет кости на зерно, — сказал он. — Мне не нужны
эти плашки. На них знаки Льва и Змеи.
С этими словами он бросил свой короб на землю, крышка
отлетела, и плашки с шуршанием высыпались. Аттары все как один уставились на
Сольпугу и на груду костей у его ног. Лица их вытянулись, глаза загорелись
безумным светом.
— Постой, Брат! — Илин наклонился, проворно сгреб все кости
обратно в коробку, встряхнул и протянул Сольпуге. — Завтра мы с тобой сходим на
базар и что-нибудь хорошее выменяем на эти негодные плашки.
— Выменяем? Скажи, например! — Сольпуга неприязненно
скривился.
— Например, хлеб и вино, а еще… — Илин задумчиво щелкнул
языком. — Я слышал, будто на базаре есть хороший гадатель. Он расскажет нам
будущее.
Сольпуга тряхнул плечом, и это значило «может быть». Он не
очень-то верил предсказателям, однако его тревожил один давний сон, и не было в
войске человека, могущего его растолковать. Ночь провозился Сольпуга на своей
драной циновке, помышляя о сне, а утром разбудил Илина и повел его на базар.
Базар при аттарском войске был очень большой. Нигде и никогда
в одно время не собиралось столько гнусного люда. Это были разбойники и
могильщики, люди самой низкой породы, дети рабов и скотокрадов, грязные и
злобные, похожие на драчливых крыс. Тут и там у повозок сновали купцы в серых
плащах, берущие добро у мертвых и продающие его живым. Они говорили на своем
испорченном наречии, грубом и трусливом, но понятном любому ушлому человеку.
Тут и там суетился прочий базарный сброд: бесчестные менялы, лживые
прорицатели, вислогрудые ворожеи и бледные полковые девки. На базарах воины
обыкновенно отдыхали: бражничали, торговались до хрипоты, играли в кости и
всегда проигрывали, дрались яростно, потом мирились и снова принимались пить.
Сарканы держались в стороне от этих забав, не выменивали ничего, кроме самого
важного: масла, хлеба и солонины. Из выпивки брали разве что пиво да кислое
вино, а уж в кости не садились играть никогда.
Гадатель жил в шатре из серого войлока. Он был беглый раб,
корноухий, с грязной бородой. Одеждой ему служил грубый плащ из верблюжьей
шерсти, чресла свои он подвязывал кожаным поясом. У него были широкие плечи и
сильные руки, как у гребца. Родом гадатель был из страны, что к Югу от Шукара.
Люди в тех краях знали Отца Вечности и чтили его под именем А-Эль. Умывались
южане чистым песком, пили одно лишь слабое пиво, брезгуя пресной водой.
Увидев Илина и Сольпугу, гадатель пришел в беспокойство и тут
же потащил их в свой шатер.
— Я знаю что-то о вас, — сказал он, усаживая гостей на
соломенные тюфяки.
Илин издал удивленный возглас, но Сольпуга только дернул
плечом.
— Вам известно, что такое чистый огонь? — гадатель зажег лучину
и поднес ее к лампе.
— Это — огонь, на дающий дыма, — ответил Сольпуга, помедлив.
— Но я никогда не видел такого.
Губы корноухого тронула слабая улыбка:
— Я сам видел его только однажды, когда в первый и последний
раз вошел в Адидон.
— Ты — один из змеиных жрецов? — Сольпуга невольно вздрогнул.
— Нет, о чем ты говоришь, добрый господин! — гадатель
отвернулся от огня, лицо его вытянулось и потемнело. — Я — дурной человек от
дурного семени — один под этим Злым Солнцем. Мой отец торговал горчицей, моя
мать прокляла небо над моей головой. Но за свою жизнь я побывал во всех
пределах земли: я видел Великие термы Хатора и пивоварни Камиша, и Адидон тоже,
и много прочих чудес. Я плавал по Серому морю и добывал мышьяк в горах
Кар-Брезайтэ. Я бился со степным народом и приносил жертвы Собачьему богу.
Многое я могу рассказать, однако… вы не за этим сюда пришли. Не буду отнимать
ваше молодое время.
За белым покрывалом скользнула легкая тень. Сольпуга напрягся
всем телом, а Илин отчего-то втянул голову в плечи. Корноухий засмеялся, его
смех был похож на сиплый лай.
— Я — пламень бездымный! — пропел он. — Я — Лев и Змея! Я —
свет, не дающий тени! Я — смерть мира!
— Мы слышали, что ты не простой гадатель, — произнес Илин
задумчиво. — Ты не гадаешь ни по звездам, ни по овечьему приплоду, ни по
потрохам. Ты не раскидываешь костей и не пробуждаешь мертвецов, не пускаешь
крови и не вяжешь узелков на пеньке.
— Все верно, — улыбнулся корноухий. — Я не делаю ничего из
того, что ты исчислил.
— Как же ты узнаешь мою судьбу? — Сольпуга недобро
усмехнулся, оглядываясь на Илина. Младший Брат сидел недвижно, сложив руки и
все так же сутулясь. Глаза его блестели, как студеная вода.
— Слушай, и я расскажу, ведь я — гадатель особого рода. Я не
выспрашиваю судьбу — в этом нет никакого проку. Ты ведь и сам мне все
расскажешь, — с этими словами корноухий протянул Сольпуге плошку, в которой был
черный, как деготь, отвар.
В нос ударил горклый запах, саркан отпрянул, его рука,
потянулась к поясу, где был спрятан костяной нож, но тут чей-то голос пропел
над его ухом:
— Мой отец толкует сны и видения. Говори с ним…
Что случилось дальше, Сольпуга помнил смутно. Лоза душистого
хмеля опутала его шею, и какая-то безымянная сила запрокинула его голову назад.
От неожиданности молодой воин открыл рот, и тотчас его горло обжег чародейский
отвар. Он попытался воспротивиться зелью, его кадык поднялся, как боевой щит,
но тут же опустился под собственной тяжестью. Он увидел Илина, медленно
сползающего на землю с выпученными от страха глазами, а потом — на какое-то
мгновение — лицо своей отравительницы, тонкое, черноокое, неуловимо прекрасное,
как лицо древней Богини.
Все вокруг окутала серая пелена. Некоторое время Сольпуга
ничего не видел и не слышал, затем из мутной дымки один за другим, как удары
медного колокола, стали раздаваться слова корноухого. Сольпуга внимал им, но не
привычным способом, не посредством слуха, а всем своим существом. Когда он
отвечал, то отвечал, используя не только язык, но и все, что было в его
природе.
— Что перед тобой? — прогремел корноухий.
Мгла рассеялась, уступая место иному бытию. Видение
проносилось мимо, как горная река, но Сольпуга сознавал все совершенно ясно и
точно.
— Передо мной озеро — глубокое и прозрачное, — говорил он. —
Вода такая чистая, что видно дно. Вокруг него скалы из голубого гипса.
— Что перед тобой? — снова спросил голос.
— Солнце в зените, очень жарко, над землей поднимается
испарина. Я сам и есть эта испарина.
— Что перед тобой?
— Из-за скал появляется дева… Не похожая не прочих дев. Она
входит в воду, она… омывает руки. Если руки не чисты, то не чисто и тело… Ее
взор падает на причудливый камень, он лежит на дне у самых ее ног. Это древняя
раковина, время превратило ее в известняк и наполнило пиритом. Пирит полыхает
на солнце золотом и бирюзой. Дева наклоняется, чтобы поднять камень… Но
что-то не так… Со дна поднимается ил… Вода становится мутной… Свет
рассеивается, смешивается с илом. Все озеро темнеет…
Видение мчится мимо с оглушительным ревом. «Что перед тобой?»
— грохочет голос гадателя.
— Дева в страхе отступает назад и режет пятку о камень, ее
кровь тоже смешивается с водой… вот дева воздевает голову к небу — ко мне — и
говорит: «Есть ли на небе дух, гений или дракон, который отделил бы свет от
грязи и оставил бы чистой эту воду?» Она точно говорит это мне. И я отзываюсь…
Вот я спускаюсь к озеру, я ступаю в воду и делаюсь подобен воде…
Наступила тишина. Сольпуга почувствовал, как погружается в
холодную муть. Он направил всю силу своего ума на решение одной задачи, он
обратился к каждой крупице света и каждой частичке ила, взвешенной в воде, но
скоро понял, насколько тщетны его потуги, — ил поднимался со дна, закручиваясь
черным вихрем, света не стало совсем, и не было ни гения, ни дракона,
способного оставить эту воду чистой. Всем существом Сольпуги овладел страх.
Голос из пелены рокотал, сливаясь в мерный гул.
— Я ничего не могу сделать, — это он сказал уже вслух.
Наваждение пало, стихли бубны и барабаны, Сольпуга понял, что лежит на грязной
циновке голый и бессильный. Собравшись с силами, он позвал тихо:
— Илин…
Саркан услышал свой голос, похожий на сухой шелест, и
содрогнулся от отвращения. Лоза душистого хмеля опустилась на его грудь.
— Твой Брат еще спит.
Сольпуга вздрогнул. Голос, озеро, дева — что за наваждение?
Или все было наяву?
— Я видел тебя во сне, — произнес он, глядя в черные глаза
своей отравительницы.
— Это был не сон. Я все время была рядом. Ты метался в бреду,
кричал, как будто в тебя вселился дурной дух. Мой отец разговаривал с тобой, и
то, что он услышал, его опечалило. Он потемнел лицом, даже в его голосе
сквозило беспокойство.
— Где мой Брат?
— Другой мореход? Он здесь, — тонкая белая рука указала на
темный угол, где Сольпуга с трудом разглядел Илина, вернее, его бледную спину с
выступающими ребрами и острыми лопатками. Сольпуга увидел и корноухого — тот
сидел на земле, поместив свою безобразную голову между колен. Не видя вокруг,
он раскачивался взад-вперед и бормотал себе под нос: «Я — Пламень Бездымный! Я
— Лев и Змея! Я — смерть мира! Одесную от меня — Солнце Быстроконное, ошую —
Светлоокая Луна!».
— Он говорит с Неизвестным богом, — в огромных черных глазах
сверкали синие молнии, так, во всяком случае, казалось Сольпуге. — Мы не должны
беспокоить его до утра.
— Что твой отец сказал про меня?
— Он сказал, что ты причинишь людям много зла, —
отравительница вздохнула. — Но совершишь и много великих дел. Планеты
совещаются о твоей участи, звезды помышляют о твоей скорой смерти. Вот что
сказал мой отец.
Наступило молчание. Было слышно, как тяжело дышит в своем
забытье Илин. Сольпуга попытался отстранить от себя девушку, но тут же понял,
что у него недостанет на это сил.
— Как тебя зовут? — спросил он, отчаявшись.
— Меня зовут Луна и Холодная тень. Но ты зови меня Шафан.
— Ты вещунья или полковая девка? — Сольпуга почувствовал, как
злоба закипает в его груди. Он злился на себя за собственную слабость и на
корноухого гадателя — за то, что он опоил его своим зельем, и на Илина, который
привел его в это негодное место.
— Я не вещунья и не блудница, — ответила девушка. — Я —
Шафан, я — Луна и Холодная тень.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Сольпуга, с трудом сдерживая
гнев.
— Ты — мой жених теперь! — Шафан засмеялась и потрепала
игриво его волосы. Сольпуга стиснул зубы и попытался опереться на локоть, чтобы
встать, но тут же со стоном опустился на спину. Шафан не обратила на его корчи
никакого внимания.
— Ты и твой Брат — вы из морского люда, — вздохнула она. — От
вас пахнет солью и смолой, вы скупитесь на слова и смотрите по сторонам, будто
вас окружают враги.
— А ты — откуда родом?
К своему удивлению, Сольпуга почувствовал, как утихает
ярость, — прикосновения Шафан, звук ее голоса были подобны теплой соленой воде.
Опасная слабость нахлынула теплой волной и тут же отступила, оставив тревожный
осадок.
— Я родилась в Черной земле, — в ее голосе слышалась дрожь. —
В моей стране случилась большая засуха, реки и вади пересохли, а поля убила
соль. На третий год совсем не стало зерна. На четвертый год мы ели сухую кору.
На пятый год мы стали запирать двери на засов. На шестой год мы стали есть… —
тут Шафан осеклась, но Сольпуга понял несказанное. Он однажды слышал плач о
Черной земле и запомнил его хорошо. Теперь во всех пределах мира был неурожай,
стояла страшная засуха и недород.
— Как тебя зовут? — спросила Шафан, зябко прижимаясь к
Сольпуге.
— За то, что я сделал в Шукаре, люди зовут меня Разоритель
гнезда, — ответил он.
— А как тебя звала твоя мать?
Саркан смолчал. Он уже собрался с силами и мог оттолкнуть
гадательницу, разум подсказывал ему, что следует скорее выбраться из ее
объятий, но дух по-прежнему пребывал в смятении. Сольпуге вспомнился родной
город, выстроенный из гранита и белого известняка, громоздкий, страшный,
похожий на гнездовище шершней. Круглые дома без окон лепились друг на друга, на
узких и тесных улицах не было ни статуй, ни жертвенников, только шершавые
стены, прораставшие одна в другую, поглощавшие солнечный свет и живой звук.
— Я не помню матери, — произнес он наконец.
— Почему? Она умерла, когда ты был мал?
Сольпуга не ответил. Мать, должно быть, еще жила где-то в
своем дому на островах, но вспомнить ее… прикосновений, голоса, даже лица он
не мог. Старшие Братья забрали его из дома, едва он подрос. Каждый день ему
учиняли самую тяжелую работу, а потом били палками, как дурного раба. Все, что
прикасалось к его плоти, причиняло боль — острые камни под ногами, розги
старших, холодная, колючая вода, в которой он каждодневно умывался. Братья
учили его воровать, а когда попадался — секли нещадно, чтобы не попадался
впредь. Прочие мальчики, бывало, плакали во время побоев, но Сольпуга не
издавал ни звука. Всякую живую мысль вытравили из него, не осталось ни злобы,
ни жалости, ни сомнений. Кожа его огрубела, глаза совсем выцвели, последнее
испытание — самое страшное, самое жестокое — стерлось из памяти, зато остались
серые рубцы на груди и на спине. На минуту Сольпуге представился смутный образ:
темный и пыльный храм на вершине горы, шершавый каменный стол, а вокруг —
несколько фигур в керамических масках. От фигур этих исходила угроза, но
по-настоящему страшны были не они — в темных углах и под душными сводами
таилось что-то грозное и вместе с тем гадкое — не с десятью, но с сотней лап,
когтей, крючков, зубов…
Подумав про это, Сольпуга вздрогнул и застонал сдавленно. Ему
вдруг подумалось об Илине: на его груди и спине не было никаких отметин — юноша
так и не прошел своего последнего испытания. «Я, что ли, Брат ему? — думал
Сольпуга с досадой. — Отчего я взял его с собой? В чем было последнее
испытание? Одним Богам ведомо. Помню одно — потом не все были живы. А Илин —
что? Ну, умер бы Илин — и пусть. Бывает — умирают молодые во время истязания.
Или выжил бы Илин — так что с того? Большое дело! Вот я живой получился —
отчего же ему погибать?»
Где-то в пустом небе закричала птица, и корноухий перестал
бормотать — он завалился вперед и уткнулся в землю лбом, истратившись и
забывшись. Начался рассвет, первые его лучи заглянули под полог шатра, и Шафан
наконец отстранилась.
— Я уйду теперь, — сказал ей Сольпуга. — А ты — разбуди
Илина.
Когда Младший Брат пришел в себя, Сольпуга подвязал чресла и,
не оглядываясь, вышел из шатра. В лицо ему дохнул сорный ветер. Базара не стало
вовсе, всюду вокруг были только синие подпалины костров и очагов. Людей не было
видно. «Как будто сдуло всех в море», — прошептал Илин, оказавшись вдруг по
правую руку от Сольпуги. Он был бледен, но держался крепко, кажется, Шафан
напоследок напоила его еще каким-то зельем.
Сарканы пошли по утоптанной дороге, угрюмые и голодные, пиная
босыми ногами мелкие камушки. Скоро им встретился один бесполезный старик.
Увидев сарканов, он, не сознавая себя, потянулся к ним и принялся бормотать на
одному ему ведомом языке.
— Боги нас ненавидят, — произнес Илин задумчиво. — Мы не
сможем жить на этой негодной земле.
В этих словах Сольпуга узнал слова из змеиных проповедей. Ему
захотелось ударить Илина в грудь — для того только, чтобы услышать медный гул
его ребер. Но он не стал этого делать, а только толкнул с досады старого
попрошайку в пыль. Тот, словно опомнившись, отполз в сторону, но скоро потерял
последние силы и, свернувшись серым комом, затих. Когда сарканы отошли на
порядочное расстояние, Илин оглянулся и увидел, что он все так же лежит в пыли,
сжимая в руках какой-то грязный обрывок.
В лагере сарканов случилось большое волнение. Возле одного из
шатров собралась толпа, — все говорили, что царь Аттар Руса прислал обещанные
дары. Сольпуга махнул рукой на эту суету и пошел было прочь, но Илин ухватил
его за локоть и потащил в самую теснину.
В человеческой густоте стоял улыбчивый человек в белых
одеждах. У его ног лежало три льняных свертка разного размера. Увидев Сольпугу,
белый человек заулыбался так, что стали видны все его зубы. Почтительно
отступив на шаг и чуть склонив голову, он произнес:
— В великой мудрости своей наш великий лугаль — Аттар Руса,
предстоящий перед Вечным Отцом, царь среди царей, решил отблагодарить одного из
своих редумов, прислав ему богатые дары.
После этих слов слуги разом развернули все три льняных
полотнища. По толпе прокатился вздох. Даже Илин подался вперед, но вовремя
поправил себя, поймав недовольный взгляд Сольпуги.
Первым подарком было копье из красного дерева, с острым
бронзовым жалом. У самого наконечника, скрытый плюмажем из конского волоса,
топорщится массивный крюк. Во втором свертке оказался аккуратно сложенный плащ
из красной шерсти и пара медных кнемид. Третий слуга с видимым трудом держал на
весу большой круглый щит. Когда сняли чехол, все, кто был рядом, охнули. Щит
заиграл солнцем, и на нем, как живое, простерлось гнусное существо вроде паука,
но с десятью ногами.
— Что это? — удивились аттары, разглядывая щит.
— Это сольпуга, — ответил Илин просто.
— И вправду — похоже! — засмеялись воины. Они принялись
перешептываться, подтрунивать друг над другом, опасливо поглядывая на Сольпугу.
Но молодой ураг, кажется, не обращал ни них никакого внимания. Он давно привык
к своему гнусному имени и не печалился о своем внешнем виде. Мальчишкой он
находил среди камней сольпуг и бросал их в глиняный горшок. Туда же он запускал
скорпионов, пауков, крыс и мелких змей, чтобы посмотреть, как мелкие твари
бросаются друг на друга в отчаянии и тесноте. Сольпуга всегда побеждала,
умертвив своего нечаянного врага страшными челюстями-клешнями. Мальчик наблюдал
за ней еще какое-то время, а потом отпускал или убивал, если настроение было
скверное. Его высекли, когда Старшие Братья узнали об этих забавах. С него
сняли несколько лоскутов кожи, а потом заперли на три дня в тесной и душной
клети. Мальчик не плакал и не молил о пощаде, он понимал, что сам виноват в
своем несчастье, — саркан не должен предаваться праздным утехам, это удел
дурных и слабых. С тех пор его все звали Сольпугой, забыв его прежнее имя.
Мало-помалу он за ненадобностью и сам забыл его.
— Я заберу это, — сказал Сольпуга Белому человеку. — У тебя
очень умный царь, он знает, чем угодить вольному мужу.
— Я передам ему твои слова, — Белый человек опять чуть
склонил голову. — Скоро мы выступим в поход, и сарканы будут идти впереди
войска, внушая страх врагам — тем, кто еще не покорился Величию Аттара. Я чаю,
что ты обретешь еще большую славу, Паук, Разоритель гнезда.
Сольпуга только повел головой. Отчего-то этот его
неопределенный жест очень испугал собравшихся. Старший Брат усмехнулся, видя их
смятение. Молча покрыл он себя красным плащом, молча закинул щит на плечо. Люди
не могли смотреть на него — отводили глаза, подавались назад, расходились кто
куда. Скоро возле Сольпуги остался один Илин, — он шел за Старшим Братом по
пятам, с тревогой заглядывая в его лицо. В руках он вертел медный браслет,
снятый с запястья убитого жреца. Дым все еще поднимался над разоренным Шукаром,
но теперь он стал сизым, почти прозрачным. Море раз за разом накатывало на
каменистый берег, оставляя среди рыхлой пены темные обломки.
3
Руса вел свое огромное войско по темной и дикой земле, нигде
не встречая сопротивления. Иначе и быть не могло: великий царь след в след шел
по стопам другого славного полководца, имя которому было Голод. Этот воевода,
сын Засухи и Тщеты, мчался по небу в колеснице, запряженной воронами. Горы
содрогались на его пути, и всякую ночь случался звездопад, и люди думали, что
вот-вот сама небесная твердь рухнет им на головы. Были и другие знамения — в
Хаторе земля сделалась красной, в Аттаре овца родила теленка, священная роща в
Камише вспыхнула сама собой и сгорела дотла. В месяц Жатвы поля были сухи и
голы, в месяц Обожженного кирпича случилось большое землетрясение, в месяц
Половодья карпов реки опустели. Но Аттар Руса все шел вперед, словно не
замечая, какое великое бедствие причиняет земле.
Полчища Аттара растянулись на полных три дня пути, — никто во
всем мире не собирал еще такого большого войска. По дороге к нему прилепилось
еще множество бродячего и дикого люда — заслышав о приближении Русы, снимались
они со своих мест и пустынь, оставляя хижины и голодных жен, снаряжались кто во
что горазд и прибивались к редумам. Сарканы гнали от себя этих пустых людей,
аттары отнимали у них скудную пищу и отправляли в самый конец войска, где они
пропадали уже насовсем. Иные, правда, как-то притирались, потому что были в
силе и могли принести пользу. Редумы поручали им тяжелую и негодную работу, за
которую воздавали сухим хлебом и кислым вином.
Так и шло войско Русы, раздувшееся от людской силы, смрадное
и шумное. Сольпуга со скукой смотрел по сторонам — ему непонятно было это
странное движение. Для своих нужд сарканы грабили мореходов да наведывались
иногда к береговым жителям — вот и вся война. Иногда, от нужды или скуки, вольные
мужчины продавали свои копья на берег — уходили в наемное войско. Те, кто потом
возвращались, рассказывали о случившихся с ними неслыханных приключениях, о
землях, далеких и просторных, и о людях, говорящих на незнакомых языках.
Привезенное добро делили по справедливости, а десятую часть посвящали богам.
Оставшуюся жизнь они жили хоть и скромно, но в большом уважении.
«Но я-то не вернусь, — говорил себе Сольпуга. — И горевать
обо мне никто не будет, потому как я — негодный человек». Он снова и снова
оглядывался на Илина, на его задумчивое и странное лицо. «И он не вернется, —
думал про него Старший Брат. — Он тоскует и, наверное, скоро умрет от своей
тоски».
В один из дней перед войском пролегла широкая и бурная река.
К вечеру аттары вышли к большому броду, — здесь вдоль скалистого берега
тянулась роща сикоморов, в которой можно было укрыть припасы. Взятые в этих
местах проводники сказали, что сразу за рекой начинается земля Увегу. Стратеги
стали готовиться к переправе, стягивая разрозненные отряды. Начальники сарканов
расположили свои лохи справа от брода, чтобы, как только поднимется солнце,
первыми переправить своих людей на другой берег.
Но поутру оказалось, что за рекой выстроилось большое войско
— на прибрежных скалах стояли люди с широкими плетеными щитами и длинными
копьями. Увидев их, сарканы затосковали — им не терпелось скорее вступить в
бой. Но лохаги пока что запретили им наступать. Вызывали провожатых. Их было
трое, все — старые землепашцы с серыми, спутанными волосами. Казалось, они были
в большом волнении.
— Кто эти люди? — спросил Санука.
— Это воины царя Увегу, Великого лугаля Амуты! — отвечал
старший среди проводников, с трудом сдерживая радость. — Они пришли, чтобы
отвратить вас от нашей земли!
— Как нам обойти их? Есть ли здесь другой брод? — спросил
саркан хмуро.
— Нет и не было никогда, — сказал проводник, глядя прямо на
морехода.
Лохаг издал глухое рычание и схватился за Драконий зуб.
Провожатый разом побледнел, но не отступил, напротив, шагнул навстречу
мореходу, выставив костлявую свою грудь. Еще мгновение — и он упал с
разрубленной шеей. Те двое, что остались целы, отпрянули в страхе, но ни один,
ни другой не издали ни звука.
— Всё мне скажете! Всё! — сказал Санука.
Проводники невольно подались друг к другу. Они не приходились
друг другу кровной родней, эти двое, — их подобрали на разных дорогах, они не
знали имен друг друга, но в эту минуту они сделались Братьями.
— Сперва море станет сушей, — сказал один из них, а другой
закаркал сипло, изображая смех.
— Я все от вас вызнаю, — пообещал Санука напоследок. —
Посмотрите только, как я вас изломаю…
Провожатых уволокли прочь, но начальники еще долго спорили о
том, как им быть дальше. Так прошел день, за ним еще один, воины Увегу все так
же стояли на противоположном берегу, насмехаясь над Аттар Русой и его редумами.
Бродники узнали всю реку — от горного кряжа до стремнины. Всюду вода доставала
им до пояса, а течение было таким сильным, что оружие вырывало из ножен и уносило
прочь. Подняв снаряжение над головой, воины становились уязвимы для вражеских
снарядов. Трижды пытались так перебраться сарканы и трижды отступали под градом
стрел и дротиков. Санука бил и мучил оставшихся проводников, но те молчали, не
внимая угрозам, не принимая ни пищи, ни воды. На третий день один из них умер.
Тот, что был еще жив, принял неподвижный вид. Казалось, он превратился в
известняковую глыбу, безмолвную и твердую. Другие лохаги между собой
посмеивались над тщетой Сануки, однако в глаза никто его не попрекал. Санука не
был хорошим сарканом, — он много пил и играл в кости, что не подобало вольному
человеку. Младшие Братья подражали ему и тоже предавались праздным занятиям —
это было особенно дурно. И все же было что-то, искупавшее все изъяны Сануки, —
его сила, его храбрость и воинская ярость. Могучий лохаг имел большое уважение,
и никто не смел с ним спорить. Сыновья Зверя опускали перед ним глаза,
аттарские начальники уступали ему слово. Таков был Санука, дурной человек от
доброго семени.
Пока стратеги совещались, томимый бездельем Сольпуга бродил
вдоль берега, приглядываясь и прислушиваясь к чужим разговорам. Его всегда
снедало какое-то хищное любопытство, желание усмотреть, разнюхать, найти
что-то, что можно будет пустить в ход, употребить для общей пользы. Вдруг он
приметил одного из змеиных жрецов — это его он видел прежде подле Сануки.
Оказалось, этот жалкий человек все прошедшие дни тащился за воинством Русы. Его
белый бурнус сильно истрепался в пути, сандалии почернели от дорожной пыли,
однако треснувшая миска по-прежнему болталась на его шее. На сей раз жрец
проповедовал не сарканам и не аттарам. Он окружил себя пленниками и что-то
громко вещал им, переходя с одного наречия на другое. Сольпуга навострил уши и
услышал вот что:
— …случилось это подобному тому, как ил, поднимаясь со дна,
мутит прозрачную воду. Хватило даже той малой части Хаал, чтобы очернить свет.
Так родился дурной мир, в котором мы живем и принимаем мучение. Вначале свет за
черной пеленой скрылся вовсе, и Отец Вечности, опечаленный, удалился в свои
чертоги. И воздвиг Он Семь небес, и отделил так свою обитель от Хаал. А в
каждом небе поместил Он архонта вопрошающего, чтобы не могли зломудрые возойти
к Нему. Так наступила дурная пора — это время древней тьмы мы называем Ночью,
имея в виду самую первую ночь. Постепенно Хаал, поглотивший Свет, обрел форму.
Эту самую первую форму мы называем Скарной. Скарна породила множество прочих
форм — подвижных и неподвижных, видимых и незримых, темных и светлых. Некоторые
из них были исполнены Света — как Солнце, Луна и звезды, другие обладали лишь
внутренним Светом, не видимым постороннему взгляду. В одних он тлел, словно
уголек, в других полыхал, подобно Чистому огню…
Последний оставшийся проводник сидел тут же, на земле,
уставившись без мысли в одну точку. Кажется, он не слышал речей змеиного жреца,
да и вообще не замечал ничего вокруг и жил одним тревожным томлением. Скалы в
том месте, на которое он смотрел, низко нависали над водой. Дальше река резко
уходила влево, и там, где она поворачивала, зеленой пеной кипели пороги. Илин,
приставленный смотреть за пленником, стоял рядом, прислонив щит к колену и
утвердив копье в знак презрения к врагу. Время от времени он обращал на жреца
взгляд и как будто прислушивался. Сольпуга некоторое время не выходил из
кустов, рассматривая проводника, его овчинную накидку и всклокоченные волосы.
Затем он быстро снял с себя плащ, торакс и кнемиды. Оставшись в одном гиматии и
сандалиях, он вымарал лицо и руки в пыли, размазал по груди комок глины, растрепал
волосы и порвал ремешок на левой сандалии. Теперь ничего внешне не выдавало в
нем саркана. Приблизившись к провожатому, он ссутулил плечи и стал прихрамывать
так, будто был болен. Проводник недоверчиво покосился на него, но ничего не
сказал. Сольпуга сел на камень подле проводника — тот отодвинулся, повел
плечами, но опять смолчал. Саркан протянул проводнику кусок сухого хлеба, но
тот даже не взглянул на угощение.
— Ты живешь на этой бедной земле? — спросил Сольпуга,
коверкая речь на манер прибрежных жителей.
Проводник не ответил. На лице его была скука.
— Сам я пришел издалека, — сказал Сольпуга, делая жалкое
лицо. — Я рыбак. Мой отец умер, когда пришла большая волна. Моя мать сделалась
воровкой и кормилась падалью. Мы оставили свой дом и оказались в Шукаре, где
жили как призраки — одни под Злым Солнцем.
Только теперь проводник глянул на него.
— Я не пойму, — пробормотал он. — Ты стар или молод?
И действительно, глядя на вымаранное лицо саркана, этого
нельзя было понять.
— Я не считаю лета, — Сольпуга попытался улыбнуться, но лицо
у него получилось такое гадкое, что проводник отпрянул.
— Уйди, бессмысленный человек, — сказал он.
Сольпуга убрался прочь, но скоро объявился опять — на этот
раз у него в руках был горшочек, полный до краев сикеры. Он присел на прежнее
свое место и протянул горшочек проводнику. Но тот не оглянулся — все сидел и
смотрел на нависающие скалы.
— Став эфебом, я устроил свою жизнь и обрел женщину из
племени шукар, — проговорил Сольпуга. — Через два года она принесла мне дочь.
— Я не знаю: ты умен или глуп? — оборвал его проводник.
— Как я могу ответить? — ощерился Сольпуга.
— Не понимаю, — проводник пожал плечами и плюнул себе под
ноги, давая знать, что разговор кончен.
Сольпуга опять оставил его, на сей раз — надолго. Закат
вытянул на земле долгие тени, когда саркан снова вышел из-за камней. В руках у
него не было ничего, порванная сандалия исчезла, он шагал, прихрамывая на босую
ногу и боязливо оглядываясь по сторонам.
— Я вот что тебе расскажу, — сказал он, присаживаясь на
камни. — Радость и смех отвратительны Богу. Горе и стоны любезны Ему. Пришли
злые люди, и ничего не стало у меня. Аттары налетели, как Южный ветер, сожгли
мое поле и разрушили дом. Они взяли меня проводником, и я вел их, покуда был нужен,
но теперь… я не знаю этого места и не знаю этих людей. Что со мной будет? Что
станется с Шукаром и Увегу?
Сольпуга испустил стон и попытался заплакать — не вышло,
вместо того он заскулил и заскрежетал зубами, но не было слез. Тогда едва
заметно он смочил запястье слюной и размазал ее по щекам. Проводник повернулся
и едва качнул головой. Это был добрый человек с лицом, похожим на печеное
яблоко, и едва седой бородой.
— Ты чужеземец, это слышно, — сказал он вполголоса. — Но я не
знаю твоего говора. Откуда ты?
— С Серого моря, из пустой и дикой страны, — простонал
Сольпуга. — Но скажи: где-то теперь моя дочь?
— Ее принесли в жертву морю, — вздохнул добрый человек. — Или
продали чужим людям во владение.
В эту минуту Сольпуга изменился — его лицо сделалось обыкновенно
спокойным, взгляд стал холодным и колючим, жалостивые его черты распрямились и
заострились.
— А где теперь твоя дочь? — спросил он тихим голосом.
Проводник посмотрел на него с недоумением и страхом. Он
бросил быстрый взгляд на излучину реки, затем лицо его исказилось, на глаза
навернулись настоящие слезы, он вцепился себе в волосы и упал на землю.
— Что с ним? — спросил, подойдя, Илин.
— Его незамужняя дочь в селении на другом берегу реки, —
ответил Старший Брат. — И еще там — дочери и сыновья всех тех, кого мы взяли в
провожатые.
Сказав так, он схватил доброго человека за волосы и трижды с
силой ударил его лбом о камень. Илин отшатнулся было, но тяжелый взгляд
Сольпуги привел его в чувство.
— Знаешь, куда он смотрел? — спросил Старший Брат.
— Куда?
— А ты смотри теперь, — Сольпуга махнул рукой в сторону
утеса. — Этот маленький человек во все глаза глядел на брод — единственное, что
могло погубить его дочь. Должно быть, он очень узок, и мы перейдем его разве
что по трое в ряд, но все же окажемся на другом берегу.
Сказав так, Сольпуга широкими шагами принялся измерять пляж,
высматривая что-то среди гальки и песка. Рядом на большом камне сидел южанский
начальник — чернокожий великан с гладко выбритой головой. Некоторое время он с
любопытством наблюдал за Сольпугой и его странным занятием, скалил белые зубы и
почесывал подбородок.
— Зачем здесь ходить? Что видеть? — спросил он наконец на
ломаном аттару. Зверь тукку-хурва у его ног поднял голову, издав нервный
смешок.
— Я следы ищу, — ответил Сольпуга и снова уставился в темный
ил.
— Моя помогать! — сказал южанский начальник. — Дай моя
помогать — этот зверь чуять. Хорошо-хорошо!
И он пнул задремавшего было тукку-хурва. Зверь лязгнул
зубами, вскочил на лапы и припал мордой к земле.
— Нюхать-чуять, — пояснил чернокожий.
Скоро зверь нашел след — оплывший отпечаток козьего копыта.
Сольпуга кивнул южанину, и они, скинув одежду, вместе вошли в реку. Вода не
достала им и до чресл, и, хоть течение было сильным, перебрались они
благополучно. Земля на другом берегу была такой же утоптанной и ровной, и на
ней нашлось еще множество следов. Хорошо осмотревшись, саркан и южанин
вернулись в лагерь тем же путем и разыскали посыльного.
— Слушай меня, вот что ты расскажешь Сануке и другим
полководцам, — произнес Сольпуга, произнося каждое слово как можно яснее. — Я
нашел место, где можно перейти реку. Это брод, он очень узок, и мы сможем
перевести на другой берег только три лоха — один наш и два аттарских. Зато,
выйдя из воды, они окажутся под защитой скал. Нам придется взять с собой
некоторое количество стрелков, они пригодятся, это наверное. Слушай еще: пусть
на закате аттары сделают вид, будто готовятся к переправе на большом броду.
Увегу стянут туда свои войска, и мы, воспользовавшись темнотой, сможем перейти
на их берег. Когда случится рассвет, мы, словно Южный ветер, налетим на Увегу с
левого плеча и учиним в их рядах большое смятение. Царь Руса между тем перейдет
большой брод и ударит врага в грудь.
Посыльный запомнил каждое слово в точности и передал его
начальникам. Санука, услышав про новую выдумку Сольпуги, громко загоготал, а
стратеги только покачали головами. Сольпуга, однако, не уступал, а все говорил
только, что один сарканский лох, выстроившись в малую фалангу и при некоторой
помощи аттаров, обратит в бегство множество врагов. С этим сарканские
начальники согласились. Стратеги Русы еще долго спорили между собой, и наконец
каждый согласился выделить пять редумов и пять бирумов.
Под покровом темноты Сыновья Зверя переправились через реку и
встали там лагерем. Скоро к ним присоединились две сотни аттаров и еще сотня
южан с некоторым числом тукку-хурва. Животные не хотели идти в воду, но
чернокожие великаны похватали их за лапы и, закинув себе на плечи, переносили
так — словно овец.
Санука выстроил узкую фалангу шириной в пять человек. По
левую руку от него, со стороны берега, встали аттарские редумы, — со спины их
прикрывали застрельщики. Справа, со стороны холмов, темной грудой собрались
южане — одетые в звериные шкуры, в тусклых рассветных сумерках они были неотличимы
от своих страшных питомцев. Сам Сольпуга был спокоен, но за правым своим плечом
он чувствовал тревожное дыхание Илина. Младший Брат знал — утром случится много
дурного. Сольпуга сказал ему несколько слов ободрения, напомнил о родных
берегах и природной чести. Илин тут же подтянулся: его глаза посветлели, а
плечи расправились. «Только бы он сделал свое дело», — с неудовольствием
подумал Старший Брат.
Первые лучи солнца освещают холмы, и с большой переправы
раздается долгий рев — царь Руса трубит наступление. Сыновья Зверя быстрым
шагом выдвигаются вперед. Справа раздается боевой клич чернокожих воинов, его
сразу же заглушает хохот тукку-хурва. Впереди видны огни лагеря. В большой
суете увегу сбиваются в неровный строй, выставляя вперед щиты и копья. Они уже
близко, они боятся, толкают друг друга, стараясь отступить в привычную людскую
тесноту. В нетерпении сарканы бьют копьями о щиты, и южане, разразившись ревом,
переходят на бег. В руках у них метательные «молнии» из дерева и кости — очень
хитрое оружие: даже если редум успеет поднять щит к глазам, «молния» отскочит в
сторону и сразит его товарища.
Дикари обрушиваются на строй увегу, их тукку-хурва
опрокидывают вражеских воинов, терзают животы и разрывают глотки. Следом шагают
сарканы. Враг уже близко, противники пятятся в страхе перед мореходами, но
задние ряды по-прежнему давят ни них, понукая двигаться вперед. Сольпуга
находит себе врага, делает выпад, стараясь поразить его в горло. Враг-увегу
поднимает щит и произносит несколько бранных слов на своем наречии. Сольпуга
бьет влево, как будто промахиваясь. Бронзовый крюк едва ощутимо задевает
плетеный щит шукарца, но Старший Брат тут же с силой тянет древко на себя,
отводя щит врага. Копье Илина вонзается чуть повыше кожаного панциря, увегу
стонет, его щит падает на землю.
Слева наступает другой враг — он умело отражает копье
Сольпуги, вынуждая его отпустить древко. Старший Брат тут же пускает в ход
Драконий зуб — бронзовый клинок входит под ребро, тяжело, с трудом рассекая
крепкую плоть. Увегу визжит от боли и страха, он подается назад, но треугольное
лезвие не позволяет ему вырваться. Сольпуга давит на клинок, смещает влево…
Челюсти-клешни смыкаются на туловище скорпиона, рассекают
панцирь. Гнусное существо с десятью ногами потрошит свою жертву без страсти или
злобы…
Теперь уже Драконий зуб режет легко и привычно. Сольпуга
исполняет свой природный труд, свою животную работу. За плечом он все так же
слышит дыхание Илина — Младший Брат смотрит не на врага, но на самого Сольпугу.
Смотрит с тревогой и неприязнью, однако копья не опускает. Старший Брат пихает
его локтем и тянет меч на себя. Враг тут же падает на землю в собственную
нечистоту.
Увегу отступают под дружным натиском сарканов и южан.
Чернокожие наемники выхватывают из костров горящие головни, поджигают палатки и
подвозы с провиантом. Со стороны переправы слышится перебой бубнов и барабанов
— это царь Руса гонит вперед своих воинов в надежде захватить вражескую ставку.
Сольпуга шагает прямо, ломая щиты и рассекая панцири, не глядя по сторонам, но
только перед собой. Аттары уже разбили и обратили в бегство два вражеских
отряда, южане устроили пожар и разогнали скотину. Кругом все громыхает, воет и
визжит. Сарканы прибавляют шагу. Кажется, они могут продолжать свое движение
вечно — ломая и подминая под себя любую встретившуюся жизнь, но… Вот с большого
брода доносится новый звук — трижды рыкает царский рог, его подхватывают
дружным тявканьем рожки воеводцев.
— Отступают! Отступают! — кричат увегу. — Они отходят! Лугаль
Амута победил!
Сольпуга велит своим людям поднять щиты. Увегу уже воспряли
духом, даже те, кто обратился в бегство, остановились и повернулись к сарканам
грудью. Все ясно — взять брод приступом не удалось.
— Проклятье! — ревет Санука. — Назад! Идем назад!
Редумы поднимают щиты и, не ломая порядка, шаг за шагом
отступают. На них сыплются стрелы и дротики — увегу перешли в наступление.
Скоро появляется человек из числа южан. Он тяжело ранен и
близок к смерти. Он сбивчиво объясняет сарканам, что малый брод отрезан, а
многие из его людей убиты. Сыновья Зверя впервые за время похода впадают в
беспокойство — они теперь зажаты между рекой и вражеским войском. Наконец
Санука велит сомкнуть ряды и стоять так до смерти, но Сольпуга кричит, что
можно отступить к холмам, — построившись в прямой лох, они смогут дойти до
узкой седловины, где, кажется, нет врагов. Санука медлит, но все же отдает
новый приказ. Они отходят к холмам плотным строем — за их спинами толпятся
разбитые аттары и насмерть перепуганные южане.
«Есть ли дух, гений или дракон…» — мечется мысль в голове у
Сольпуги.
Сарканы отступают, волочась по горящей земле. Среди них нет
убитых или сильно раненных, но все же они отступают — чтобы сохранить свои
жизни для будущего дела. И, даже отступая, разят они своих врагов, и те
остаются лежать неподвижно на черной земле.
Вот и седловина — сарканы идут дальше, заманивая врагов в
тесноту, где с ними легче будет расправиться. Но увегу не глупы — они смиряют
напор, подаются назад. Лишь редкие снаряды застрельщиков долетают до Сыновей
Зверя, но и они, истратив на полет свою смертоносную силу, падают у ног
сарканских редумов. «Идем! Идем!» — кричит, надрываясь, Санука. Сольпуга
ступает назад со всеми, отбивая ритм шагов — бьет копьем о щит. Солнце
поднимается над холмами — медленно, лениво. С крутых склонов сыплются увегу —
негодные, глупые, бросаются они на копья сарканов и тут же погибают. Но взамен
им появляются другие — такие же дикие и злобные. Сольпуга закрывает щитом грудь
и шагает в ногу со всеми прочими. Шаг за шагом отступает он от битвы в
неизвестную пустоту, и тревожная мысль мучит его: «Неужели это новое солнце —
последнее в моей жизни?».
Враги отходят, собираются в кучу и в тщете своей издали
смотрят на Сыновей Зверя. «Сейчас они биться уже не будут, — понимает Сольпуга.
— Но некоторые из них пойдут за нами следом». И, успокоенный простотой своей
мысли, Сольпуга наконец опускает щит. Рядом едва дышит измученный Илин — его
чуть задели камнем, раскровив левое плечо.
«Ну вот и побывал ты в большом бою, — говорит Сольпуга. —
Теперь ты чувствуешь настоящую жизнь».
Илин все еще пучит глаза и смотрит на Старшего Брата —
растерянно и зло.
«Идем, — Сольпуга чуть опускает глаза. — Прибавь шаг, пока
они не оправились и не пошли за нами».
Илин кивает и закидывает ремень щита на раненое плечо…
4
Солнце снова взошло. Сперва оно осветило верхушки гор, затем
крутые их склоны и рыхлые подножия, а уже после пало и на глиняную проплешину,
где ночевали Сыновья Зверя. Сольпуга привычно спал на сухой глине. Он лежал
по-звериному, подобрав под себя конечности, выпятив колючий позвоночник. Веки
его были чуть приоткрыты, из-под серых ресниц сквозили студенистые белки.
Иногда его дыхание сбивалось, и тогда он неслышно шевелил сухими губами.
Наконец Илин, устав смотреть за ним, громко присвистнул. Сольпуга приподнял
голову, открыв один глаз.
— Проснись! — произнес Илин. — Я что-то хочу сказать тебе.
— Что? — отозвался Сольпуга сонно.
— Морем больше не пахнет.
Сольпуга повел головой и согласился. В прошедшие дни Западный
Ветер еще доносил морской дух — пахло горячим песком и гнилым деревом. Иногда в
небе появлялись морские птицы, их крылья были полны свежего ветра. Но со
вчерашнего дня все переменилось. В небе не стало птиц, землю вместо песка
устлала серая пыль, справа и слева поднялись темные скалы, из которых торчали
пучки сухой травы. Здесь не было звонких холодных ключей, разве что в распадках
скал встречались ручьи с ленивой, мутной водой. Еще на броде сарканы оставили
всех своих вьючных ослов и несли теперь припасы на себе. Младшие Братья
безропотно взваливали на себя переметные сумы, как будто они были не вольными
людьми, а рабами при дурном хозяине. В бою с увегу Сольпуга потерял царский
подарок — копье с крюком и красным плюмажем. Теперь он носил тяжелое аттарское
копье с наконечником в виде древесного листа — его он отобрал у раненого редума
Русы. Редум сопротивлялся, вцепившись в древко мертвой хваткой, но Сольпуга
сильным ударом в грудь повалил его на землю и завладел оружием. Аттарский редум
заплакал, в голос проклиная все сарканское племя и призывая товарищей на
подмогу. Никто не отозвался, аттар попытался было встать на ноги, но силы уже
оставили его, он не сумел оторваться от земли да так и остался лежать.
Их было немного в этой чужой земле: полторы сотни сарканов,
сотня аттаров да горстка южан. Лишившись своих тукку-хурва, чернокожие воины
уже не смотрелись так грозно — они впали в уныние и почти все время молчали,
собравшись у огня. Иногда только их великан начальник заводил какую-нибудь
долгую и заунывную песню. Сарканы не понимали слов, но им делалось тоскливо
оттого уже, как звучал голос южанина.
— Где мы? — проворчал Сольпуга, щурясь на злое солнце.
— Это — место, где оставляют мертвых, — ответил Илин. — Здесь
много костей и нечистот.
Сольпуга вскочил на ноги и ловко вскарабкался на один из
больших камней, чтобы как следует оглядеться. Вокруг простиралась каменистая
долина, изрезанная расщелинами и провалами. Глина, там, где она была, давно
превратилась в черствый такыр. Вдали, на вершине холма, виднелись руины древней
крепости. Ее стены, сложенные из сырцового кирпича, обрушились, отчего крепость
походила на щербатый рот старика. Одна из башен накренилась вперед, готовая
упасть, другая стояла ровно и грозно. Черная и громоздкая, она была похожа на
горного великана, который вышел из своего логова навстречу чужакам.
— Мы можем остановиться в крепости, — задумчиво произнес
Илин. — Там, наверное, есть колодец и тень, в которой можно отдохнуть.
— Эта башня притворяется пустой и заброшенной, — сказал
Сольпуга. — Но я ей не верю. Аттары не свалили ее — значит, здесь они не
проходили.
— Они не перешли брод, это наверное, — проворчал Илин. — Мы
здесь одни теперь.
— Одни! Ты сказал — не я! — произнес Старший брат. — Ты
сказал, что здесь больше никого нет. Я так не говорил. Мы должны оставить это
место, слишком уж дурно оно пахнет.
Илин пожал плечами и плюнул в сторону. Ему и самому не
терпелось оставить позади эту старую крепость и выйти к реке, где можно было
укрыться и разбить хороший лагерь.
Подошел Санука с двумя урагами — Шэрденом и Буревестником.
Лицо лохага было темно от гнева.
— Что ты выдумываешь постоянно? — спросил он Сольпугу. — Что
ты смотришь по сторонам да вынюхиваешь? Из-за тебя мы угодили в львиное логово!
— Что ты молчишь в ответ, падаль? — прорычал Буревестник.
— Есть ли еще другая такая дрянь среди сарканов? — добавил
Шэрден.
— Ишь пришли, заговорили, — ответил Сольпуга нехотя. Ему было
скучно, он не хотел спорить с этими дурными людьми. Ураги, увидев, что он не думает
защищаться, угрожающе надвинулись на него. Сольпуга хмыкнул и опустил глаза к
земле. «Теперь они меня убьют», — подумал он спокойно, но тут же услышал голос
Илина.
— Аттарский лев испугался чего-то, — произнес Младший Брат
твердо. — Он повернул вспять, забыв про нас. А ты, Санука, настраиваешь Братьев
против Сольпуги, потому что сам не любишь его, — разве это не пустая страсть?
Санука прорычал что-то бранное, но не нашел, чем возразить.
Шэрден и Буревестник отступили за его спину, смущенные. Слова Илина вложили в
их твердые лбы внезапную мысль.
— Нужно выйти к морю, — сказал Санука. — Будем искать
корабль, а как найдем — снимемся с этих берегов. Может быть, удастся выручить
Зверя…
При упоминании корабля все оживились и с радости затосковали.
— Ты хочешь жить морским ремеслом? — с улыбкой спросил
Сольпуга. — Мне по сердцу эта затея. Из нас выйдут добрые разбойники!
— Тебя, паука, я брошу гнить на берегу, — пообещал Санука и
уже во весь голос прокричал:
— Поднимайся, воронья сыть! Вставайте, не то останетесь здесь
насовсем!
Все утро шли Сыновья Зверя — без привала, построившись в
прямой лох. Аттары плелись позади, южан вовсе не стало видно. Редумы не
показывали усталости, но, кажется, все они были истощены и голодны. Сколько они
будут волочить ноги по этой земле, думал Сольпуга, сколько пройдут они, прежде
чем мертвыми упадут в серую пыль? Наконец в полдень воины увидели вдали тонкую
сизую тень, и скоро в небе появились птицы. К вечеру сарканы услышали шум воды,
а земля под их ногами сделалась мягкой и темной. На закате они вышли к высокому
серому холму, лишенному травы. На одном его склоне теснились хижины с пустыми
окнами. Здесь обитали бедные люди, живущие ремеслом. Скудность и простота жизни
истончила их до крайности, оставив тонкие остовы, обтянутые желтой кожей. Среди
них не было ни стариков, ни детей, их женщины походили на чахлых призраков.
Увидев сарканов, они не испугались и не обратились в бегство, а только вышли из
своих обиталищ и уставили на чужеземцев выцветшие глаза. Все тут было блекло и пустынно,
в воздухе стоял лихорадочный дух. Было видно, что это дурное место, и в другое
время Санука ни за что бы не остановился здесь, но воины утомились долгим
переходом, некоторые из них с трудом переставляли ноги, и потому он все же
приказал встать лагерем с подветренной стороны холма.
В ту ночь Илин и Сольпуга не пошли в шатер и остановились в
доме горшечника. Это была жалкая и холодная землянка с единственным очагом. С
одной стороны к ней лепилась печь для обжига, с другой — пустой загон для
скота. В дому было пусто и голо — над самым очагом болталась свиная челюсть —
домашний оберег. На земляном полу не было соломы, на стенах висели роговые
скребки, а в углу пыльной грудой лежали битые черепки. Окинув взглядом жилище,
Сольпуга не нашел ни одного целого горшка. Хозяин дома, чернявый и улыбчивый
мужчина, рассказал сарканам, что его отец был почтенный человек и обжигал
кирпичи, но к старости разорился, растерял всех своих работников и умер,
оставив сына вдвоем с матерью. Жена кирпичника была гадкой бородатой старухой
со злыми и белесыми глазами. Увидев Сольпугу, она скривилась и захныкала,
словно приметила ядовитого паука у своей постели, но побоялась его раздавить, а
когда тот сел у очага, обрушилась на него с проклятьями. Горшечник побледнел,
он ничего не сказал матери, но и не извинился перед сарканами. Продолжая
улыбаться, он протянул Сольпуге плошку сикеры, но тот лишь махнул рукой в ответ
и завернулся в плащ с головой. Старуха между тем немного успокоилась. Она
обратила внимание на Илина, и беззубый рот ее растянулся в гнусной улыбке.
— Жалко-жалко! — запричитала она. — Так жалко! Ты очень
красив, мореход, молод и красив. Вот только смерть уже вошла в твои кости.
Жалко-жалко!
Илин бросил на нее темный взгляд, но не сказал ни слова.
Тогда старуха повернулась к щербатой стене, в которой зияла круглая дыра,
прижалась к ней телом и принялась что-то быстро шептать. Горшечник вздрогнул, и
плошка с сикерой упала в очаг.
— Что она делает? — спросил Илин.
— Эта старуха — вещунья, — отозвался Сольпуга. — Известное
дело: старики умеют говорить и с богами, и с призраками.
Горшечник робко хмыкнул что-то, не глядя на мать. Илин встал,
отодвинул полог и выглянул на улицу.
— Какой густой собрался туман, — сказал он. — Ничего вокруг
не видно. Наши шатры исчезли, ни деревьев нет, ни домов.
— Низина угрязла в болоте, — пробормотал горшечник, словно
извиняясь. — Был большой паводок. Вода разорила поля, лес сгнил, холмы, в
которых я забирал глину, обрушились. Боги оставили это место, демоны
отвернулись от него. Мы одни под Злым Солнцем. Год от года урожай все хуже. Я
слышал, что так теперь везде, а еще люди говорят…
Его прервал крик ночной птицы, протяжный и злорадный.
Горшечник часто заморгал, вид у него был такой, будто он хочет сказать еще, но
отчего-то должен молчать. Бормотание старухи, напротив, стало громче:
— Вот крадутся они — безглазые, холодные! Они знают тайны
птиц, им известно, где прячутся рыбы… Они не поют, только шепчут… В своих
домах лежат они как трупы… Тепла и солнца не знают они… Южного ветра не
знают они…
— Чем же вы кормитесь? — севшим голосом спросил Илин.
— На склонах холмов растут дикие злаки, — ответил горшечник
рассеянно. — Кормимся ими и… всем, чем придется.
Снова закричала в темноте хищная птица. В этом крике Сольпуга
услышал свое имя. Нет — не то, безобразное, что он носил сейчас, другое,
неведомое, что осталось в темном пыльном храме далеко за Серым морем.
— Мы в львином логове, — протянул Илин. Младший Брат все
всматривался в белесую муть. Туман менял форму, обретая и тут же утрачивая
черты людей, зверей и чудовищ. Жена кирпичника заскоблила по стене ногтями и
зашлась хриплым смехом, больше похожим на воронье карканье.
— Пусть старуха умолкнет, — пробормотал Сольпуга, кутаясь в
накидку.
Горшечник кивнул, щелкнул языком, но не сделал ничего толком.
— Я — пламень бездымный! Я — Лев и Змея! — пропел Илин. — Я —
свет — свет, не дающий тени! Я — смерть мира!
— Хватит кликать чужих богов, — буркнул Сольпуга. — Разве
забыл ты о Морском Тельце и Восточном Ветре?
Илин ответил не сразу.
— Наши боги не помогут нам здесь, на этой дурной земле, —
произнес он треснувшим голосом. — Отец Вечности пребывает везде и всегда. Я
теперь буду молиться ему.
Сольпуга смолчал, но горшечник пришел в странное возбуждение.
— Здесь нет никаких богов, — прошептал он, покачиваясь,
словно стебель ковыля. — Мы одни под Злым Солнцем.
Сказав так, он придвинул к очагу маленький плетеный короб,
перехваченный кожаным ремешком. Сольпуга осторожно снял крышку и увидел внутри
круглое бронзовое зеркало размером с ладонь. От старости металл покрылся
патиной, но символ на нем был хорошо различим — в самом его центре находился
глаз, от которого во все стороны расходились лучи разной длины. Каждый луч
заканчивался кистью с растопыренными пальцами. Мастер, изготовивший зеркало,
постарался на славу, глаз был совсем настоящий, в нем чувствовался живой и
недобрый взгляд, а руки жадно тянулись в стороны, словно пытались покинуть
пределы зеркала.
— Что это? — спросил Сольпуга, невольно отстраняясь от
зеркала.
— Это Хаал, — прошелестел горшечник. Его лицо было страшно,
глаза ввалились, а улыбка превратилась в оскал.
— В тумане кто-то есть, — быстро сказал Илин. — Я слышал
крики и звуки рога.
— Жалко-жалко! — снова запричитала старуха.
Снаружи и вправду творилось что-то неладное. Слышались резкие
окрики и щелканье плети. Илин, схватив копье и круглый щит, с яростным криком
выбежал за порог и тут же исчез в тумане.
— Так вот оно какое — ваше Злое Солнце, — произнес Сольпуга,
пристально уставившись на горшечника. Тот застыл, как сухое дерево, чуть
склонив голову направо. На его лице не было страха или злобы, только мертвая
улыбка и два темных провала на месте глаз. Когда Сольпуга ударил его в грудь
кулаком, он упал, не издав ни звука, смешно расставив в стороны свои тонкие
руки. Старуха засмеялась, но Сольпуга уже не обращал на нее внимания. Левой
рукой он поднимал тяжелый щит, а в правой уже сжимал копье.
— Илин! — закричал саркан в темноту. — Илин, где ты?
В ответ на него обрушились хохот и ругань. Где-то рядом кипел
бой, гудели щиты и ломались древки. В темноте свистели камни и дротики, земля
сделалась сырой и теплой, как после летнего дождя.
— Редумы в пять рядов! — кричал невидимый Санука. — Поднять
правое плечо! Копья вверх! Левый заступ! Сомкнуть щиты! Не пускайте их к
застрельщикам!
Редумы отвечали ему глухим рокотом. Сольпуга и сам не
заметил, как оказался в строю. За его правым плечом тяжело дышал Илин. Его
кожаный щит болтался на ремне, черном от крови, но копье свое он держал ровно.
Боевой рог отсырел и сипел теперь, как старый пес. Санука мерно бил палицей по
щиту, отмеряя шаги. Фаланга медленно шла вперед, тесня туман. Вокруг в молочной
гуще сновали косматые тени, но пока что толком ничего нельзя было понять.
— Они пришли из старой крепости, это наверное, — голос Илина
звучал хрипло, прерывисто. — Одного из них я ударил копьем, но он не упал и не
закричал…
— Не понимаю! — рыкнул Сольпуга. В это мгновение кремниевый
наконечник копья ударился о его щит, но не пробил бронзы и отскочил.
— Мы должны были свалить ту башню… Теперь поздно! —
пробормотал Илин. Обескровленный, он пошатнулся, готовый упасть, и упал бы, не
подставь Сольпуга ему свое плечо. Раздался глухой удар, Сольпуга почувствовал
толчок — его копье стукнуло по деревянному щиту. Враг глухо зарычал, подался
вперед, и саркан увидел его безобразное лицо: на месте глаз и рта зияли черные
дыры с рваными краями, темная кожа собралась на щеках и шее грубыми складками,
на голове дыбилась грязная серая шерсть. От неожиданности Сольпуга выругался,
на что чудовище отозвалось гнусным смешком. Голос его был под стать обличью —
он мог принадлежать умирающему старику или слабому рассудком людоеду.
Воспользовавшись замешательством саркана, чудище занесло над ним свою каменную
палицу.
— Злой дух! — прокричал Илин. Он снова твердо держал свое
копье, голос его окреп, сделался звонким и злым, как прежде. Наполнив грудь
воздухом, он издал боевой клич и сделал выпад копьем — отчаянный, неверный, но
яростный. Чудовище легко увернулось от удара, но Сольпуга уже обрушил на него
свой тяжелый щит. Враг упал замертво, но на его месте тут же появились еще две
пустоглазые рожи. Один призрак держал тяжелую дубину с корневищем на конце, у
другого в руках был кривой меч, похожий больше на звериный коготь. Первого Сольпуга
свалил щитом, в другого вонзил копье. Падая, чудовище потянуло за собой древко,
и саркану пришлось его выпустить. Из оружия у Сольпуги остался один треугольный
клинок. «Вот как я умру», — сказал он себе. Старший Брат чувствовал порывистое
дыхание Илина, слышал, как спотыкается он: «Вот кто умрет следом».
Скоро туман начал рассеиваться, и сарканы увидели, как плохи
их дела: с трех сторон холм окружили враги. Их безобразная свора снова и снова
обрушивалась на фалангу. Они нападали стремительно и дико, но все же, встретив
сарканские щиты, отступали. Сарканы разили их копьями и мечами, застрельщики
обрушивали на их головы дротики и свинцовые ядра, но чудовища, повинуясь
чьей-то злой воле, снова и снова бросались вперед.
Первые лучи солнца осветили речную долину, и земля под ногами
сарканов пришла в движение, задрожала, загудела, загремела. Свист, вой и
улюлюканье прокатились над равниной. Чудовища смешались, задрали головы,
опустили нелепые свои оружия. С севера на них двигалось войско: полулюди-полукони,
злые, свирепые, краснолицые. Их завывание, вопли и песни, бой барабанов и
блеянье рога сливались в грозный рев. Впереди войска бежали собаки — огромные,
рыжей масти. От их лая звенел воздух, шерсть на загривках стояла дыбом, хищно
клацали голодные челюсти. Безглазые отшатнулись, смешались, отступили, а потом
как один бросились бежать. Люди-лошади скоро настигли их и осыпали свистящими
стрелами. Они хватали безглазых с земли, разбивали им головы дубинами,
впивались зубами в их шеи и пили кровь. Прикончив врага, они вопили:
«Ула-ла-ла! Тха-а-а-р-р-р-а!», швыряли мертвое тело на землю, дробили его
копытами и смешивали с землей. Сарканы, завидев новых чудовищ, сомкнули щиты и
подняли копья. Они ждали, что эти звери, расправившись с безглазыми, набросятся
на них. Сольпуга вырвал длинное копье из ослабевшей руки Илина и уставил
бронзовое жало на новых неприятелей.
Но люди-лошади не торопились нападать на сарканов. Истребив
безглазых оборотней, они плотным кольцом окружили холм. Теперь мореходы
увидели, что это люди, сидящие на спинах лошадей. Они носили пестрые одежды, а
лица их были вымазаны известью и охрой.
— Проклятый народ, — процедил Илин. — Теперь они смешают нас
с землей.
— Солнце взошло над нами, но это — Злое Солнце, — согласился
Сольпуга. — Мы сразимся и умрем под чужим небом.
Санука только прикрикнул на них, хоть и ему, видно, тоже
теперь думались невеселые мысли. Лошадники между тем с любопытством
разглядывали редумов, переговаривались между собой на чужеземном наречии.
Наконец вперед выехал человек на черном верблюде. Он казался мальчишкой, у него
было смешливое бледное лицо и волосы цвета красной крови. Окинув взглядом
стройные ряды копий и щитов, он присвистнул:
— Что за сброд я вижу перед собой? Толпа малых детей с
палками и медными тазами! Они одеты как женщины и выглядят как перепуганные
овцы.
Сарканы смолчали, и это смутило кочевников. У северян было в
обычае перед боем осыпать врага колкими словечками, показывая свою удаль. На
самом деле так поступали, когда силы были равны и ни одна из сторон не решалась
нападать первой. Иногда дело и заканчивалось этой перебранкой, но чаще учиняли
смертельный поединок — с каждой стороны выходили сильнейшие воины и бились
насмерть. Побежденная сторона, бывало, опускала копья и сдавалась на милость
победителя. Вот и теперь задумались: редумов было куда меньше, чем лошадников,
их истомил этот долгий нечаянный бой, но было видно, что они еще готовы
сражаться и прольют много крови, прежде чем степняки их одолеют.
Сарканы не ответили на выкрики лошадников. Не привык морской
народ к пустословию и ругани. Даже Санука молчал, казалось, он был озадачен.
Его люди не говорили тоже — они так и стояли, угрюмо потупившись и подняв щиты,
украшенные змеиным кругом. Северяне стали посмеиваться — между собой они
обменивались злыми словами на своем нечистом языке. Но вот раздался голос
одного из Младших Братьев.
— Мы вольные люди Серого моря! — произнес Илин громко. — А вы
кто такие — люди или скоты? От вас столько пыли и шума, столько суеты, что я
решил, будто нам посчастливилось встретить бродячий базар. Немного чести биться
с караванщиками, так что расступитесь и позвольте нам оставить это дурное
место.
Лошадники загоготали. Их не оставил еще свирепый дух, и они
готовы были броситься на Сыновей Зверя, смести их с холма одним ударом, но
что-то подсказывало им, что сарканы куда опаснее прочих людей, и многие
степняки сложат свои головы, прежде чем умрет последний из редумов.
Наступило молчание, тяжкое и долгое. Сарканы творили молитву,
одни из них взывали к Тельцу, другие славили Отца Вечности. Решив, что враг
колеблется, лошадники снова пришли в волнение. Казалось, еще немного, и в
редумов полетят свистящие стрелы. Однако случилось другое — рядом с
красноволосым возникла колесница, запряженная дикими ослами. Взглянув на нее,
Сольпуга едва сдержал удивленный возглас — в колеснице стоял тот самый сановник
в плаще из белой шерсти.
— Хвала Великому Отцу! — сказал Белый человек громко. — Мы
думали, что все вы погибли! Что за славный бой был здесь? Я вижу человека,
которого зовут Сольпугой. Ты и вправду покрыл себя славой, юноша.
Сарканы опустили копья. Вид Белого человека успокоил их. Над
рекой тем временем уже занялся рассвет, и туман рассеялся окончательно.
Чудовища — раненые и мертвые — остались лежать на своих местах. Теперь Сольпуга
смог разглядеть их личины, сшитые из кожи и звериных шкур. Он сорвал личину с
одного из них, с того, что уже не корчился и не кричал. Это был юноша с
длинными седыми волосами и тонкими чертами лица. Лицо это можно было бы назвать
красивым, если бы не исказившая его безумная улыбка, — так улыбаются
терракотовые боги, заточенные в темных и мрачных кумирнях. Глаза юноши выцвели
добела, как у древнего старика. Сольпуге вспомнились слова из древней песни. В
ней пелось о гибели Черной земли:
«В шестой год на стол подают младенцев, дочерей отправляют в
печи, люди рыщут ночью, как волки, один из домов другой поедает».
Так вот какую страшную тайну хранила эта земля. Здесь ели
человечину, здесь с людей снимали кожу, сушили и выделывали, а затем носили
вместо одежды. Злые духи, безглазые эттему, были на самом деле голодарями. Их
не стало теперь — никто не ушел от лошадников. Нескольких захватили в плен, но
никакими пытками не смогли вытянуть из них и полслова — лишь животное урчание
издавали они. Когда одному пленнику разжали зубы, оказалось, что язык его
откушен под корень.
5
Сыновья Зверя оставили холм и сошли к речному плесу. Здесь,
на сырой синей земле, росли кусты с колючей листвой, но травы не было совсем. В
воздухе звонко роилась мошкара, где-то далеко кричала степная птица. Теперь
только Сольпуга понял, как бедно жили здесь люди. Река была их владычицей: в ее
сырой пойме растили они свой скудный урожай, молились ей, чтобы она дала много
ила и не разливалась слишком широко. Когда случался недород, люди бродили вдоль
ее глинистых балок и собирали лебеду. Тогда они проклинали реку-богиню и не
давали родиться детям. Река же год от года разливалась, не оставляя ила. Всю
плодородную почву размывала она и уносила прочь, к пахотам мертвых.
Так случалось год от года. Голодари оставляли дома и
сбивались в стаи, забывая все прежнее — своих богов, их вековечные законы и
даже самую человеческую речь. Одно только Злое Солнце зияло над ними, стяжая их
думы и страсти. Они рыскали по земле, страшные в черной своей пустоте, загоняя
и окружая путников, отбивая у кочевников скот, насыщаясь всяким мясом: и
животным, и человеческим.
Утомленные ночным боем, Сыновья Зверя упали на землю, оставив
без сна только часовых. Вечером к ним пришел лекарь — бледный, вымученный
человек в серых одеждах. Он осмотрел рану Илина и, после некоторого раздумья,
наложил на нее припарку из хмеля. С этим он произнес несколько непонятных слов,
а когда сарканы переспросили его на языке аттару, отчего-то рассердился и
поспешил убраться восвояси.
— Он сказал, что ты скоро умрешь, — догадался Сольпуга вслух.
— Да, это уже наверное, — вздохнул Илин. — Здесь нет огненной
соли, чтобы как следует прижечь рану. Здешняя никуда не годится.
— Ты говоришь правду, — согласился Сольпуга. — У нее даже
вкус не тот.
Сарканы замолкли, чувствуя страшную тоску — от сознания
смерти, которая скоро, быть может, настигнет их на этой чужой, негодной земле.
— Эй ты, скорый язык! — произнес кто-то над их печальными
головами. Братья разом встрепенулись, — возле костра появились двое — один
долговязый, с красными, как кровь, волосами, другой чернявый — стройный,
похожий на девушку. Красноволосый смеялся, растягивая рот до ушей, чернявый,
напротив, смотрел на сарканов исподлобья.
— Разве это ты был верхом на черном верблюде? — Илин
улыбнулся, слабо, уголками губ. Красноволосый кивнул и зачем-то двумя пальцами
коснулся кончика носа. «Это — скотина, — подумал про себя Сольпуга. — Я не
стану с ним говорить».
— Меня зовут Нэмай, — объяснил красноволосый, садясь на
землю. — Я — Рысь среди Псов. А это — Спако, убийца Матерой Суки. Она забрала у
нее и жизнь, и имя.
Сольпуга нахмурился, но глаза Илина загорелись от
возбуждения.
— А мы — вольные мужчины с Серого моря, — сказал он. — Страна
наша лежит на островах и зовется Сар-Кан. Это — мой Старший Брат. Зовите его
Сольпуга, а меня — Илин.
— Вы не похожи на братьев, — буркнула Спако. — У вас один
отец?
— Мы не знаем кровного родства, — произнес Илин. — Чтобы мы
стали вольными мужчинами, нас забирают у матерей.
Спако покачала головой, произнесла пару скверных слов на
тхарру, однако же подсела к огню возле Нэмая.
Тхары в то время уже заняли всю пойму — от горизонта до
горизонта. Мужчины стреножили своих лошадей, уложили верблюдов и расстелили на
земле куски войлока, чтобы дать отдых своим грубым телам. Скоро показалось
остальное племя — один за другим к реке потянулись крутобокие волы. На их
спинах громоздились бугры сложенных кибиток и переметных сум. С ними шли женщины
и малые дети — прежде времени сожженные солнцем и горячим степным ветром,
утомленные пустотой своей природной жизни.
Нэмай рассказал, как все случилось после ночной вылазки
Сыновей Зверя. Оказалось, что сарканы, отступая, ушли несколько к югу и невольно
первыми вошли в земли Увегу. Возьми они еще южнее, дорога привела бы их в
Черную землю, край разоренный и заброшенный, где их ждала бы верная смерть.
Руса еще три дня осаждал брод, не решаясь, однако, снова переходить его в
открытую. Несколько раз — среди ночи или на закате — он делал ложные вылазки,
но тут же отступал, не давая боя. Вместо редумов он отправлял на брод небольшие
отряды из числа рабов и пленных, вооружив их плетеными щитами и заостренными
палками. Увегу тратили свои снаряды, пускали в бой своих воинов, думая, что
аттары вот-вот пойдут в наступление. Вылазка Сольпуги причинила им большой урон
— случился пожар и сгорело много припасов. Бессонница истомила стратегов,
жрецы, что ни день, приносили жертвы, предрекая скорую победу, но их никто уже
не слушал — воины роптали. На четвертый день земля под их ногами задрожала, и с
холмов, подобно селю, обрушились тхары. Степняки обошли увегу со стороны кряжа,
— в одно мгновение они смели застрельщиков и выпустили из загонов скот, разорив
лагерь уже наверное. В тот же час Руса протрубил наступление, теперь уже
настоящее, — он послал вперед лучших редумов — отдохнувших и сытых. Сарканы
прежде всех миновали брод и раздавили вражеские фаланги. Царь Руса ворвался на
своей колеснице во вражеский стан, сыскал лугаля Амуту, на лету снес ему голову
и отсек правую руку. Голову он водрузил на пику и велел нести впереди войска, а
руку отослал в Камиш. Аттары заполучили большое число скота и множество
пленных. По приказу своего владыки они соорудили большой курган, на который
возложили разбитые щиты и сломанные копья в знак великой победы.
Вот что рассказал Нэмай, сидя у огня напротив сарканов.
— Откуда же вы взялись, негодные люди? — спросил Илин,
морщась от боли. Рана на его груди только перестала кровоточить, и любое
движение причиняло боль. Нэмай покачал головой:
— Раньше нас вел за собой великий Духарья — вождь вождей,
славный сын славной матери. Не было дня, когда бы он не пил и не буянил, не
учинял игр и танцев. Мы, вольные всадники, смотрели на него и дивились его
бездонному чреву. И не было на него управы, а никаким словом нельзя было его
успокоить. Только осушив последний в Эшзи кувшин с вином, этот старый кабан
свалился с коня и умер от пресыщения. Мы отдали его тушу огню и двинулись
дальше, пока не встретили людей Аттара.
— Кто же сейчас ведет вас в бой? — удивился Илин.
— У нас теперь два вождя — один дурнее другого, — Нэмай шумно
вздохнул. — Оба — сыновья Духарьи, оба — кровь от крови отца: один мудр, как
баран, другой — добр, как бешеный шакал. Мы все ждем не дождемся их славной
смерти, — тогда можно будет выбрать нового воеводу.
— Кто был тот человек в колеснице? — спросил Сольпуга.
Нэмай ответил молча — улыбкой. Глаза его хитро блестели.
— Он — один из учеников Отца, — сказал Илин вместо него.
— Змеиный жрец?
— Да, — подтвердил Нэмай. — Это — особенный человек.
— Все вранье… — мотнул головой Старший Брат. — Он ничем не
отличается от прочих. Как и все жрецы, он говорит много странных слов, но все
они — ветер…
— Он знает Скрытого Бога и владеет заветными словами, —
насмешливо сказал Нэмай. Илин кивнул.
— Ты знаешь его, лошадник? — спросил он взволнованно.
— Нет, но в Великом городе Бэл-Ахар я встретил одного
змеиного жреца. Смешной это был человек, я звал его Черная голова. Он рассказал
мне про Отца Вечности и обучил играть в Скарну. Еще пытался научить меня
понимать разные закорючки и черточки, совал под нос глиняные дощечки, но мне
сделалось скучно, и я разбил их. Черная голова заплакал и запричитал, как
старуха, и долго потом со мной не говорил — смешной человек.
— Ты отказался от великой науки, — покачал головой Илин. —
Хотел бы я побывать в твоих одеждах. Я бы узнал все тайны природной жизни.
— У жизни от меня тайн нет, — улыбнулся степняк. — Я живу и
охочусь сейчас, а когда умру, меня отдадут огню. Вот и вся правда.
— Ты сказал, — кивнул Младший Брат. — Но жизнь не так проста.
— Иногда случается так, — медленно произнес Сольпуга, — что
ты не мудр и не глуп, не стар и не молод. Но тебя бросают в горшок со
скорпионами. Чтобы жить, ты должен шевелить челюстями, находить мягкое и
слабое, кусать, насыщаться — иначе сам ты умрешь и перестанешь быть. Я это
знаю, сам научился.
Нэмай после этих слов расхохотался, а Спако насупилась.
Сольпуга замолчал, утомленный долгой речью.
— Какие гнусные у тебя мысли, — сказала Спако свое слово и
отодвинулась от костра.
— Скажи, лошадник, — промолвил Илин смущенно, — ты ведь еще
помнишь, как играть в Скарну?
— Помню, верно. Только тебя не научу.
— Отчего это?
— А что ты мне дашь за это? — степняк прищурился.
— Ну… — Илин замешкался, открыл суму и достал на свет медный
браслет. Сольпуга презрительно щелкнул языком. Младший Брат так и не отдал морю
свою первую добычу.
Нэмай долго разглядывал браслет, прикидывал его вес, примерял
то на правую руку, то на левую и остался доволен.
— Ты зачем сидишь? — спросил он Спако. — Ступай принеси!
— На что мне это? — скривилась та.
— Ступай-ступай. Смотри — побью!
Спако только фыркнула на эту его угрозу, однако встала и ушла
куда-то. Илин проводил ее взглядом, а затем, наклонясь, шепнул Нэмаю:
— Разве ты с ней естествуешь?
От этого вопроса Нэмай заморгал, а потом зашелся таким
громким хохотом, что лошади, хоть и были стреножены, шарахнулись в стороны и
застригли ушами. Сольпуга нахмурился.
— Это — пустой разговор! — сказал он Илину. — Учат тебя — так
учись!
Нэмай между тем начертал на земле цветок с двенадцатью
лепестками. Подошла Спако, в одной руке она держала кожаный мешочек, в другой —
овечью лытку, неошкуренную и, видно, уже лежалую. Она развязала мешочек и
высыпала на землю фишки — красные и синие, а еще несколько бараньих костей,
покрытых точками и черточками. Илин и Нэмай уселись около рисунка, Спако со
скучной физиономией присела тут же. Пахучую лытку она держала на вытянутой
руке, высоко над головой.
— Вот, смотри, — начал Нэмай, — есть сторона дня, а есть
сторона ночи. Всякий игрок выбирает себе сторону. Начинает тот, кто выбросит
большее число…
Сольпуга слушал вполуха. Он пристально смотрел на одного
только Илина, на мертвое лицо его, на опалые плечи и выцветшие глаза. «На что
мне это? — спросил себя Сольпуга. — Разве он мне теперь товарищ? Он слушает
змеиных жрецов, он играет в Скарну. Разве не умрет он скоро, не оставит меня?»
И сам себе отвечал: Илин умрет, но Илин — саркан. Младшие и Старшие Братья
гибнут плечом к плечу — так будет и теперь.
Нэмай все рассказывал и рассказывал, — оставив Бэл-Ахар много
месяцев назад, он все еще держал в своей красной голове законы и условия игры и
мог рассказать их в точности:
— Если в одном доме окажутся синяя фишка и две красные, то
синюю убирают с доски до следующего хода.
— А если две синие и одна красная?
— Тогда убирают красную.
— Да это — настоящее сражение! — Илин улыбнулся, несмотря на
слабость от раны.
— В сражении не так, — возразил Нэмай. — В сражении все
решает сила и проворство. А здесь нужны и ум, и расчет.
— Ум и расчет нужны в любом деле, — возразил Младший брат. —
Особенно в бою. Сарканы потому побеждают любых своих врагов, что всегда знают,
в какую сторону дует ветер и течет вода. Посмотри на Сольпугу — у него больше
всего соображения. Всегда что-нибудь придумает такое, что и за голову
схватишься. Вот скажи, брат…
Сольпуга оборвал его, с силой ударив в бок. Младший брат
качнулся и всхлипнул. Губы его сложились в вымученную улыбку:
— Посмотрите, как любит меня мой брат. Он, как может, торопит
мою смерть.
Спако посмотрела на Илина с жалостью.
— Расскажи мне как сражаются мореходы! — попросила она его. —
Я видела вас на том холме — стена щитов и лес копий. Я ничего не поняла, и мне
сделалось любопытно…
Она немного смутилась от этого своего вопроса и от тяжелого
взгляда Сольпуги. «Что за негодное племя, эти лошадники, — думал про себя
Старший Брат. — Сколько в них суеты и любопытства. Неужели Илину приятно
говорить с этими скотами?»
Илин уселся поудобнее, подставив рану течению холодного
воздуха. Лицо его сделалось как-то по-особенному серьезным.
— Я сам — Младший Брат, — начал он. — Я стою во второй
шеренге, среди таких же молодых редумов. В моих руках — длинное копье и легкий
щит из кожи. Прямо передо мной стоит Старший Брат с коротким копьем и большим
щитом. За моей спиной — воин в кожаном тораксе и с треугольным клинком. Дальше
идут долгие копья — они защищают нас от стрел и дротиков. Пока Старший Брат
принимает удар, я жалю врага копьем. Воины в тораксах давят на нас сзади, чтобы
мы шли вперед и не повернули назад. Если все плохо, если пали Старшие Братья,
если и Младшие погибли следом, в ход идут мечи — Драконьи зубы. Мужи в тораксах
разят врагов направо и налево, и покуда они стоят на ногах — строй не
распадется. Так устроено войско Сар-Кана.
— А кто правит вами? — спросил Нэмай. — Вождь, жрец или царь?
— В нашей стране нет правителя. Городами и людьми управляют
Наилучшие. Воинами — стратеги. Наилучшие происходят от богов и героев Прежнего
мира, стратегов избирают из числа самых мудрых лохагов и урагов.
Спако, похоже, осталась довольна объяснением Илина. Она все
так же терпеливо сидела возле играющих, держа над ними лытку то правой рукой,
то левой. Иногда она наблюдала за игрой, иногда разглядывала безобразное лицо
Сольпуги. Старший Брат не отвечал ей взглядом, а только чистил без мысли свой
Драконий зуб. Наконец, устав молчать, Спако подала голос:
— Нигде на земле не стало житья. Поля родят соль, скот дохнет
без травы. Скоро все заметет песком, и кончится наша жизнь.
— Расскажи мне о степном народе, — попросил Илин.
— Не стану, — ответила Спако, подумав. — Тут нечего
рассказывать: ты и сам видишь, как просто устроена наша жизнь.
— Расскажи что-нибудь, — не успокоился Младший Брат.
— Хорошо. На Севере, за Красными песками, лежит чужая земля.
Зовется она Наса-Вейж, Мертвый Простор. Туда утекают все реки, туда уходит
Черный караван. В этой стране не растет трава, Солнце над ней не светит, а
значит, жить там могут одни только чудовища — великаны и люди с волчьими
головами. Северный ветер приносит из Мертвого простора дурные сны и кровавый
кашель. Раз в году, когда лед сковывает реки, наш род выходит к этой негодной
земле, оставляя на дальних курганах скудные жертвы.
— И что же за этими дальними курганами? — спросил Илин с
дрожью в голосе.
— Ничего. Только пустая земля и черное небо. Там и в самом
деле не бывает Солнца.
Сольпуга только фыркнул, но Илин выслушал все с большим
вниманием.
— А что это такое — Черный караван? — спросил он, поняв, что
Спако закончила рассказ.
Спако покачала головой:
— Я видела его только один раз, и то издали, — было много
людей в черных плащах с высокими клобуками, и еще знамена, вымаранные сажей.
Иные из них тянули телеги, заваленные большими свертками — каждый в
человеческий рост. Уж не знаю, что было в тех свертках, но мне отчего-то
сделалось страшно.
«Страшно-страшно», — вспомнилось Сольпуге недавнее. Нэмай в
последний раз бросил кости и сдвинул оставшуюся красную фишку с нарисованной
розетки.
— Вот и конец твой пришел! — сказал он весело.
— Да. Похоже, кончилась наша битва, — пробормотал Илин, теряя
силы. Он упал на спину и уснул от слабости. Сольпуга, подумав, лег рядом,
прислонившись к его телу для своего же тепла. Он закрыл глаза и не видел, как
ушли тхары.
6
На другой день лошадники снарядили небольшой разъезд, который
проводил Сыновей Зверя на большую дорогу, где двигалось дальше огромное войско
Аттар Русы. Стратег сарканов очень удивился, увидев Сануку в живых, и еще
больше поразился его рассказу о ночном сражении и пустоглазых эттему. Поначалу
в войске ходило много разговоров о Сыновьях Зверя, но скоро волнение улеглось,
стерлось, как старые сандалии, да и сами редумы забылись в своем вечном
движении вперед.
Утомленный раной, Илин скоро начал хромать, и во время
переходов Сольпуге приходилось поддерживать его. На привалах Младший Брат
отдыхал дольше обычного, и это очень сердило Сольпугу. То и дело он обрушивался
на Илина с попреками, а иногда, забыв себя от злости, тыкал его в бок кулаком.
Скоро они совсем отстали от лоха и прибились к веренице обозов, где везли
больных и раненых.
Возле одной такой повозки Илин приметил змеиного жреца,
которого прежде видел на берегу. У него был изможденный вид, его плащ сделался
серым от дорожной пыли, а шитые-перешитые сандалии едва держались на ногах, но
он, кажется, и не думал о своих невзгодах, а только увлеченно рассказывал
что-то больным и раненым. Сольпуга хотел было пройти мимо, но Илин
воспротивился. Он хотел приблизиться к жрецу и послушать его слова.
— …и тогда Отец Вечности наконец вышел из своих чертогов и
увидел мир, замутненный тьмой, — вещал жрец. — Окинул взглядом эти жалкие
создания, растительные и животные, и проникся к ним состраданием. Его Свет все
так же пребывал в плену, не находя для себя спасения. Отец приблизил к себе две
несовершенные формы и вдохнул в них Живую Мысль. Так появились первые из людей
— мужчина и женщина. Это были несчастные существа: над ними еще царила Ночь,
они пребывали в вечном страхе и смятении…
Илин забылся, когда прозвучали эти слова. Голова его поникла,
ноги стали волочиться по земле, он уже не слышал ругательств Старшего Брата и
не чувствовал его тычков. Делать нечего, Сольпуга расстелил на земле плащ и
осторожно уложил на него Илина. Тот вдруг пришел в большое возбуждение, стал
метаться и плакать на своем грубом одре. Сольпуга позвал лекаря, но тот,
кажется, не услышал. Скоро Илин совершенно истратился и, устав сознавать себя,
погрузился в холодное забытье. Так пролежал он до вечера, а Сольпуга бессловно
сидел возле него, не зная, чем себя занять. Вечером к ним подошел лекарь. Он
бросил взгляд на Илина, произнес несколько дурных слов и отошел к другим
больным, которые еще могли жить. Младший Брат проснулся и потребовал вина.
Сольпуга смочил кусок лепешки в кислом вине и провел им по губам Илина.
— Ну, вот я и умер, — сказал тот бесцветным голосом.
— Я все знаю сам, — отозвался Старший Брат.
— Меня больше нет, — сказал Илин и закрыл глаза.
Сольпуга положил лепешку себе в рот и стал сосать ее мерно и
тупо. Он долго смотрел на белое лицо Младшего Брата, думая какую-то свою
тяжелую и темную мысль. Наступила ночь, на небе загорелись звезды, а он все так
же сидел, странно сгорбившись и обхватив колени руками. Казалось, он вечно
будет неподвижен. Но вот показалась луна, и Сольпугой овладела страшная суета:
он снял с ног Илина сандалии, достал хлеб и вино из его сумы и сложил все в
свой короб. Вымаранный кровью гиматий он, недолго думая, разорвал на тряпки, а
пояс обмотал поверх своего. Сделав так, он еще раз осмотрел голый труп и,
убедившись, что ничего пригодного при нем не осталось, закинул короб себе на
плечо и твердой походкой направился к дальним кострам, где пили и ели живые
сарканы. Когда он подошел к огню, редумы пристально уставились на урага, но не сказали
ничего. Санука протянул Старшему Брату плошку сикеры, но тот лишь повел плечами
и сел на землю в стороне от света. Больше никто не смотрел на него и не пытался
заговорить. Скоро товарищи и вовсе забыли о его присутствии. Сольпуга лег на
землю, подложив ладонь под голову, и закрыл глаза. Сквозь наступающий сон до
него доносились слова змеиного жреца:
— И сказал им Отец Вечности: спасение ваше в благодетелях
ваших. Через смерть благомудрые придут ко мне и навсегда освободятся от власти
Хаал…
Сольпуга спал, и снился ему хороший сон: он шел по Великому
Городу со множеством храмов и статуй. Самый большой храм возвышался над
прочими, словно гора. Стены домов были украшены разноцветной глазурью и белым
гипсом. Сольпуга шагал по раскаленному серому асфальту, кровь капала с
Драконьего зуба, и люди разбегались перед ним, прятались в свои жилища и
забирались на крыши. Сольпуга подошел к лежащей женщине, поднял ее за волосы и
заглянул в глаза — это была Шафан. Вдалеке раздался страшный гул, Сольпуга оглянулся
и увидел, что стены Великого Храма раскололись, колонны обрушились, а из самых
его недр хлынул ослепительный огонь. Открыв глаза, Сольпуга почувствовал в
груди кусок известняка — черствый и холодный, он бешено колотится в своем
узилище, готовый вот-вот расколоть ребра.
Вокруг было тихо, в костре еще тлели угли, Сыновья Зверя
спали тут же, кто на земле, кто на колючей циновке. Мало-помалу Сольпуга
успокоился и принялся привычно рассуждать про себя. «Я никогда не бывал в
Камише, — думал он, вглядываясь в черную пустоту вокруг. — Как я мог вообразить
его в своем уме? Может, это — какой-то другой город? Откуда он взялся в моих
мыслях? Никогда я не видел такого сна. Если встречу Шафан — спрошу у нее».
Успокоенный этой мыслью, Сольпуга опять лег на землю, свернулся в клубок на
свой животный манер и заснул теперь уже без всяких сновидений.
К вопросу о скарне, масильском письме и
культуре
бараньей лопатки, с приложением глоссария
Культура «бараньей лопатки» — весьма условное понятие, и
поныне вызывающее немало споров. До сих пор обсуждается его легитимность и, как
следствие, возможность использования в научном обиходе. По этой причине
словосочетание «баранья лопатка» нечасто встречается на страницах научных
журналов или монографий. В этом нет ничего удивительного, ведь и по сей день
нам известно только две крупных находки, относящиеся к периоду существования
данной культуры. Первая была обнаружена в 1971 году в верховьях реки Масила при
проведении строительных работ, вторую нашли крестьяне в окрестностях города
Мута в 1988-м. Памятник на реке Масила представлял собой большой клад,
содержащий изделия из камня и кости, два глиняных сосуда, чашу из половинки
страусиного яйца и большой каменный нож. Среди костяных изделий заметно
выделялись плашки, вырезанные из бараньей лопатки и покрытые изображениями,
которые специалисты первоначально определили как орнамент. Изображения
представляли собой хаотичное сочетание точек, вертикальных, горизонтальных и
поперечных линий. На некоторых плашках помимо прямых линий присутствовали
кривые и окружности. Специалисты исторического университета в Аммане, изучив
последовательность черточек, выдвинули предположение, что это — форма
неизвестной ранее письменности, возможно, древнейший пример силлабического
письма. Как выяснилось позднее, найденные костяные пластины служили для
хозяйственных записей, а также, возможно, использовались в качестве меновой
единицы. Находка, несмотря на ее уникальный характер, большого шума не
произвела. Широкую общественность в то время интересовали дела посерьезнее, чем
костяная плашка с непонятными черточками. Прошло целых семнадцать лет, прежде
чем в Муте был обнаружен второй памятник, потрясший весь мир. В глубине
карстовых пещер было найдено несколько сотен глиняных табличек, покрытых
символами масильского письма. Самым ценным в этой находке был лингвистический
ключ — на некоторых табличках записи велись на двух языках, причем второй
оказался удивительно похож на письмо из Джемдет-Наср. Кроме того, на том же
месте обнаружены останки человека, медное оружие, изделия из рога, серп,
вырезанный из ослиной челюсти, и несколько костяных крючков, бывших, судя по
всему, некогда частью походного снаряжения. Характер повреждения правой
бедренной кости указывал на то, что смерть человека из Муты носила, вероятно,
насильственный характер.
Новой находкой заинтересовалось мировое сообщество,
исследование культуры «бараньей лопатки» приобрело международный статус. В
исследовательскую группу входили антропологи и палеолингвисты из США, Германии
и СССР. В течение последующих семи лет артефакты Масилы и Муты неоднократно
перевозились, но никогда открыто не экспонировались, доступ к ним был
ограничен очень узким кругом специалистов, а результаты исследований
публиковались в изданиях узкого профиля.
Широкая общественность познакомилась с материалами левантских
находок лишь в начале 90-х годов XX века. К этому времени относится большинство
публикаций отечественных исследователей. В этот период историческое сообщество
было настолько увлечено культурой «бараньей лопатки», что ставило находку
Масильского клада в один ряд с обнаружением Чатал-Хююка в Анатолии и открытием
древнейших культурных пластов Иерихона. Обычно это утверждение
аргументировалось тем, что упоминание на табличках Храма Светильников
свидетельствует о существовании монументального храмового комплекса, пусть и не
такого древнего, но, возможно, более масштабного, чем Гобекли-Тепе или
Невали-Кери2. Тем не менее отсутствие каких-либо иных материальных
свидетельств существования Храма Светильников не позволяет утверждать что-либо
более определенное.
Артефакты Масилы и Муты до сих пор вызывают ожесточенные
споры в исторических кругах. Абсолютная и относительная хронология данных
находок является актуальной научной проблемой. Некоторые предметы быта
позволяют связать находку с тахунийской культурой, в то время как наличие
лопаток и глиняных табличек полностью опровергает эту связь. Подробное описание
народа тхаров, т.е. «людей лошади», в письменном источнике, созданном
предположительно за пять веков до возникновения среднестоговской культуры,
вызывает целый ряд вопросов, на которые современная историческая наука не может
дать однозначного ответа.
В результате продолжительной дискуссии специалисты,
работавшие над расшифровкой табличек из Муты, пришли к выводу, что в начале V
тысячелетия до н.э. на территории Леванта существовала развитая цивилизация,
уникальная для своей эпохи. Иными словами, в руках современных исследователей
оказался бесценный литературный памятник, в котором рассказывалось о событиях,
лежащих за границами известной нам истории. Т. Йонс высказал гипотезу о том,
что таблички содержат в себе фрагменты древнего эпоса, возникшего и
развивавшегося синхронно с древнешумерской поэмой «О все видавшем», долгое
время «фольклорная гипотеза» рассматривалась как основная. Однако тщательный
герменевтический анализ позволил выдвинуть иную гипотезу: содержимое дощечек
представляет собой свидетельство реальных событий, сопоставимых с так
называемой «катастрофой бронзового века» рубежа XIII — XII веков до н.э.
Предпринимались попытки ввести в научный обиход понятие «левантская катастрофа
медного века». Сегодня это понятие признано околонаучным.
Сегодня содержание масильских табличек восстановлено
достаточно подробно. Тексты Скрижалей Рассвета занимают приблизительно 5% от
общего содержания табличек. Около 10% табличек занимают комментарии и напевы,
не входящие в основной свод Скрижалей, но, несомненно, имеющие отношение к так
называемому примордиальному культу Отца Величия. Содержание 80% сохранившегося
текста представляет собой ряд путевых и биографических заметок, плачей и песен,
пересказов и описаний событий, не упоминаемых по очевидной причине ни в каких
других литературных памятниках. Меньше 5% текста уделено обрывочным и
пространным записям, не позволяющим составить хоть сколько-нибудь
последовательное повествование. Точное расположение описанных поселений
неизвестно. Указанные географические ориентиры не совпадают с ландшафтом мест,
в которых были обнаружены артефакты. Нарративная часть также оставляет желать
лучшего: повествование обрывисто и непоследовательно. Некоторые таблички
получили серьезные повреждения, поэтому выстроить череду событий не всегда
возможно. Кроме того, автор (вернее, авторы) повествования не дает никаких
комментариев насчет происходящего, и нам остается лишь догадываться об его
точке зрения.
Идея написать рассказ о культуре «бараньей лопатки» посетила
меня три года назад. Именно тогда благодаря моему знакомству с одним молодым
археологом из Новосибирска я познакомился с переводом табличек из Муты. Имя
этого моего знакомого я не привожу здесь, следуя его личной просьбе. Скажу,
однако, что благодаря ему в моих руках оказалось настоящее сокровище, плод
трудов многих томских и новосибирских исследователей. Поначалу, однако, мне
показалось, что в переводе решительно ничего нельзя разобрать. Текст был разбит
на столбцы, но уже в самой последовательности столбцов присутствовала страшная
неразбериха, некоторые записи были вырваны из контекста либо, возможно,
переведены некорректно. Каждое слово было транскрибировано в пяти вариантах,
что само по себе вносило некоторые сложности для восприятия содержимого. Мне
остается только еще раз поблагодарить моего новосибирского товарища за все
необходимые для понимания записей ключи, что он любезно предоставил мне. Также я
хотел бы выразить глубочайшую благодарность специалистам, с которыми мне
посчастливилось сотрудничать во время работы над левантскими материалами. В
первую очередь хочется поблагодарить Н.С. Троханову — востоковеда из
Новосибирского университета, а также выдающегося шумеролога, археолога Н.В.
Запрудского, давшего подробное описание всего найденного инвентаря, А.П.
Оловянко за возможность поработать с архивами экспедиций.
Следует отметить, что в работе с первоисточниками наибольший
интерес у меня вызвала описанная в табличках сакральная игра в скарну. История
этой игры выходит за рамки повествования масильских табличек и по существу
является ключевым элементом культурной кодификации левантской цивилизации. По
этой причине я и озаглавил цикл новелл общим названием «Скарна».
В работе с материалом мне все время приходилось идти на
некоторые уступки. Некоторые понятия и особенности быта, религии и военного
дела просто непереводимы на русский язык. Для удобства они были заменены весьма
приблизительными аналогиями из аккадского либо греческого языков. Например,
пеший воин, вооруженный копьем и щитом, обозначается аккадским словом «редум»,
в то время как воинское соединение копейщиков определяется греческим понятием
«лох». Понимая, что в результате моих действий может возникнуть путаница, я
составил небольшой глоссарий, который и привожу здесь.
Некоторые понятия и термины
Адидон (масил., возможно, «Аддидон») — «Святая святых», внутреннее сооружение
храмового комплекса, доступное лишь для жречества.
Злое Солнце — персонификация несчастья, «дурной судьбы».
Лохаг (масил. «ру-нум») — командир воинского отряда (лоха) численностью в
150–300 человек.
Лугаль (масил. «Луль’гаалэ») — военный вождь, правитель города либо союза
городов, наделенный полномочиями военачальника.
Морской Телец — персонификация морской стихии, враждебных человеку
природных сил. Вероятно, обитатели Сар-Кана, отправляясь в плавание, искали
покровительства этого зооморфного божества.
Наилучшая земля, Лучшая Земля — вероятно, конгломерат
городов-государств с неясной топографией. Существует мнение, что Шукар, Увегу и
Куту первоначально образовывали примитивный аналог ближневосточного нома.
Ночь (масил. «ханум-хат») — точное значение этого слова неизвестно. По мнению
В.Н. Ермакова, этот поэтический образ характеризует время первобытной дикости,
синкретического мышления.
Сар-Кан — не представляется возможным выяснить точное географическое
местоположение этого островного массива. Судя по некоторым косвенным указаниям,
он находился на юго-западе Средиземного моря. Попытка отождествить народ
сарканов с предками шердан, создателями протонурагов Сардинии, вызывает немало
аргументов как «за», так и «против».
Скарна (масил. «Ска-ра-на», созвучно с авестийским словом, означающим «шар»,
«окружность» либо «земля») — первоформа, вероятно, шар, образ мироздания,
отраженный в сакральной игре. Сведения о скарне, приведенные в табличках Муты,
разрозненны и обрывочны, полностью воссоздать правила этой игры не
представляется возможным. М. Ейтс предположил что скарна, вероятно, является
прообразом египетской игры «сенет», в то время как востоковед Л.М. Деньковский
возводил к скарне историю возникновения нард.
Скрытый бог — значение этого понятие является предметом дискуссии. По
мнению Т. Йонаса, это — не что иное, как инструмент силлабического письма. По
мнению М.Г. Гусева, значение скрытого бога было гораздо шире и включало в себя
понятие препордиальной мистической интуиции.
Ураг (масил. «рух») — командир отряда численностью в 30 человек.
Южный ветер — катастрофическое природное явление, опустошившее несколько
крупных номов, в том числе «Землю Богов» и «Черную землю». Часто употребляется
иносказательно.
Энси (масил. «энсэ» либо «паа’тэ’сэ») — царь, правитель города-государства,
имеющий светскую и религиозную власть над общиной.
Эттему (масил. «эт’тему», либо «эк’кему») — ревенант.
Список использованной литературы
1. Гусев М.Г. Раннеземледельческая цивилизация
Леванта. // Вестник Новосибирского историографического общества.
2. Мамедов Т.Р. Итоги изучения масильского письма.
Томская лингвистическая академия. Томск, 1994. 154 с.
3. Оловянко А.П. Некоторые итоги изучения артефактов
Масилы и Муты. Энеолитические культуры аравийского полуострова. М., 1999. с.
66-95.
4. Троханова Н.С. Особенности изучения масильского
письма. // Материалы XIII международной научно-практической конференции
«Парадигмальность исторической науки»,
5. Троханова Н.С. Религиозные представления в культуре
«бараньей лопатки» // Актуальные вопросы востоковедения. Казань, 2008. Вып. 4.
С. 89-99.
6. Йонс Т. Происхождение культуры «бараньей лопатки»:
факты и гипотезы. Берлин,
1
Первая новелла из цикла «Скарна»
(«Скрижали Рассвета») напечатана в журнале «Урал», 2015, № 11.
2 Гобекли-Тепе (ок. IX тыс. лет до н.э.),
Невали-Кери (ок. X тыс. лет до н.э.) — древнейшие культовые мегалитические
памятники, обнаруженные на территории Анатолии.