Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2015
Пуговичка
Е. Рейну
Где-то нашёл по
пьяни —
выбросить не хочу.
Пуговичку в кармане —
мучаю, кручу.
Спутница и подружка,
слушательница моя,
муза моя, игрушка,
по-э-зи-я.
Что мне до рая с
адом,
ангелов и чертей,
если не будет рядом
пуговички моей?
Поэзия — это моё дело, которое делается не мной. Так
думает поэт, отдающийся Промыслу и уходящий от замысла. Божественное,
непреложное, объективное всегда, хочешь ты этого или не хочешь,
противопоставляется произвольному, субъективному, социально зависимому и
вознаграждаемому — тому, что чревато авторской саморежиссурой,
автопиаром, саморекламой, которые, как правило,
определяют и корректируют замысел литератора, стихотворца, сочинителя.
Естественно, в ущерб Промыслу Божьему, не диктующему, но источающему подлинные
стихи. Поэзия и литература (душа и деньги) — вот самая очевидная и явленная
оппозиция в современной этической эстетике (или эстетической этике). Абсолютная, «чистая», или, как говорил Гоголь, «поэзия поэзии», —
поэзия, — поэзия онтологического происхождения, поэзия «самопорождающаяся»
сегодня противопоставляется стихотворчеству модному, тусовочному (от
арт-поэт-кафе до стихи.ru) и рыночному в целом. Но есть и «третья
поэзия» — лирика гражданственная, социально и нравственно (во всех смыслах)
содержательная. Лирика, говорящая, поющая, рыдающая и кричащая из боли болью в
боль. Такая нравственно обеспеченная и нравственно очищающая поэзия — явление,
в двадцать первом веке редкое.
Стихи Александра Дьячкова онтологичны и социологичны
одновременно. Поэт обладает редким даром соединять социальное,
внешнее, грешное, пошлое и грязное с бытийным, духовным и провиденциальным. И
синтезатором двух таких разноприродных сущностей является боль. Боль поэта
Александра Дьячкова — субстанция, чувство, мысль,
ощущение и вообще в целом сознание — тотальна, полиаспектна,
а точнее — шарообразна. Земной шар облечён и облачён в шар боли, и сам поэт
есть не описатель и не представитель боли, но часть её, её сердцевина:
Я застыл как столп
и гляжу окрест,
телеграфный столп,
как голгофский крест.
Мне Россию жаль,
но не нужно слов.
И уходит вдаль
череда крестов…
Страна боли, часть света боли, континенты боли, Земля
боли… О.А. Седакова в своих стихах утверждает: «жить
больно». И я, грешный, где-то в прозе сказал: «Человек — это звучит больно».
Стихи Александра Дьячкова — это вербализованная
и омузыковлённая боль. Пальцам больно держать
бумажные листы с набранными на них стихотворениями. Что уж тут говорить о
глазах, о разуме, о сердце, о душе…
Источник такой боли —
множественный: это и личная драма, трагедия, катастрофа; это и социальная
энтропия, социальный ужас, переходящий в онтологический; это и полное падение
нравов, испарение нравственности, поругание — тотальное — чести и достоинства;
это и чистая, неутолимая бытийная, врождённая печаль поэта (в России печаль —
самое продуктивное состояние ума [горе от ума], сердца и души).
Всё пройдёт: и этот колледж,
и стихи, и суета,
и останутся всего лишь
рая Царские врата.
Отвратительно знакомо
прочь пойти от этих врат.
Здравствуй, ад, я здесь, как дома.
Здесь, как дома, здравствуй, ад.
Поэт сознательно избегает
показа модных (мейнстримовских и «современных»)
стихотворных приёмов, тропов, вообще — образности, — образности ритуальной,
«обязательной» (для стихотворца), игровой и игривой, блестящей и пустой. Александр Дьячков не
говорит и не пишет, не поёт и не декламирует — он выдыхает. Выдыхает со стоном.
Мы его повесим,
чтоб послушать песен.
Мы его зароем,
чтобы стал героем.
Мы его забудем,
чтоб пробился к людям.
Что — это? Стихи? И да, и нет:
анафорические строфы-двустишия и т. д. Нет, это стон, это плач — обличение,
разоблачение — не народа, не страны, не жизни, но — социальности, с которой у
поэта серьёзные счёты. Александр Дьячков не констататор
и всё-таки не обличитель: он сам по себе, природно,
по призванию, по дару, по таланту, т. е. по определению Божьему, — голос боли.
Боль всеобъемлюща и бессловесна. И — часто — безвидна.
Поэтому трудно не стать болью. Не стать болью целиком, полностью. Её (боль) и
себя необходимо куда-то деть, определить; и от неё нужно куда-то деваться. Но —
не сбежишь, не скроешь. Боль — неизбывна и неотделима. Боль — конститутивное
свойство поэта.
Блаженны плачущие, яко тии утешатся…
Вторая заповедь блаженства
В психиатрической больнице № 3
на сумасшедшего ребёнка посмотри,
вторую заповедь блаженства повтори
и наблюдай, как у тебя внутри
сомненья разливаются, как яд,
такие мысли — сатанинский смрад,
чтоб их избыть, назад отправить в ад,
пришёл Христос, учил и был распят.
О, Муза, ты служила сатане,
сомненья проецируя вовне,
прошу, оставь ребёнка в стороне
и расскажи всю правду обо мне.
«В психиатрической больнице № 3 на сумасшедшего
ребёнка посмотри»… Призыв христианина: помоги! Кабы весь мир и весь свет
сделать православным храмом… В стихотворении «Господи,
Ты раньше…» поэт 16 раз обращается к Нему, начиная каждый из 16 стихов Его
именем. В таком количестве образовывается новое качество Творца — его
человечность.
Господи, Ты раньше…
Господи, Ты тоньше…
Господи, Ты дальше…
Господи, Ты больше…
Господи, Ты выше…
Господи, Ты глубже…
Господи, Ты ближе…
Господи, Ты лучше…
Господи, Ты крепче…
Господи, Ты ярче…
Господи, Ты легче…
Господи, Ты мягче…
Господи, Ты чище…
Господи, Ты краше…
Господи, Ты тише…
Господи, Ты слаще…
Так метаэмоция смятения,
отчаяния превращается в метаидею Бога, не
порождающего Боль, но дарующего её всем, кто жаждет совести и чести, веры и
любви. Боль, по Александру Дьячкову,
— это точка (страшная, но необходимая!) отсчёта, появления обновлённой
нравственности, обновлённой чести, обновлённого (нового!) мира.
Александр Дьячков уповает на Бога, но остаётся творцом перед Творцом. А это
многого стоит. Если не всего.
Поэт — максималист. Идеалист. Именно «идеалист», но в активнозалоговом значении: он делает (и — сделает!) мир
идеальным. Он выдержит (и уже претерпел) главную Боль, потому что поэт есть не
только боль, но и свет, добро, жизнь и любовь — всё то, что образует во
Вселенной глубину и высоту.
И раз не вышло с полнотою,
то не поможет ли она —
пугающая глубиною
Божественная глубина.