Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2015
Юрий Казарин — поэт, исследователь поэзии, языковед. Автор нескольких
книг стихотворений и прозы. Стихи публиковались в периодике в России и за
рубежом. Профессор Уральского федерального университета. Живет и работает в
Екатеринбурге.
***
И я ушёл один с
вокзала.
Смерть умерла, а
жизнь устала
стоять не
выпитой до дна.
Друзья ушли — их
было мало,
но возвращались как попало
и воскресали
силой сна,
где без конца и
без начала
разлука горькую
качала
по трём стаканам
и ворчала,
что бескозырочка одна…
***
Птицы сели на
рябину —
а рябины нет:
это бог,
обнявший глину,
переходит в свет
и стоит уже
прозрачный
и незримый здесь
—
пыль небесный, пыль чердачный,
только в птицах
весь.
***
Видели в небе
цаплю —
скоро взойдут
сады,
лёд превратился
в каплю
смерти, потом —
воды.
Прямо, потом по
кругу
ходит в тепло
Сибирь:
станет ноздрями
к югу,
а на плече —
снегирь.
***
Пахнет ёлкой.
Пахнет водкой.
Твёрдо знаешь
наперёд:
чёрный снег под
старой лодкой
до июня доживёт.
Он уже земля — и
воды
с небесами
обойдут
домовины смоль и
своды,
и высокие
погоды,
и творца
глубокий труд.
***
Полный посохов
подлесок,
по-над речкой
пеший лес.
Прорубь выглубишь для лесок,
приголубишь для
небес.
Окна суши, окна
тверди,
на крючке ведро
до дна,
где дрожат
созвездий жерди —
губы бога, губы
смерти,
губы жажды и
вина,
потому что жизнь
одна.
Остальное —
глубина.
***
Хрустнет сухая
форточка.
Стужа катнёт
кольцо.
Видишь, в окошке
мордочка
птички. Её лицо.
Вспыхнула в небе
спичка —
больно белеть
земле.
Это моя синичка
ищет меня в
тепле.
Злое сегодня небушко —
дай мне крупы и
хлебушка,
мой ненаглядный
друг,
прямо из божьих
рук.
***
Ночью в небо
ходит поле —
пьёт чужую
темноту.
Жжёт костёр себя
на воле,
словно слово
жжёт во рту.
Смотрит мёртвый
друг — на друга,
на озябшего
меня…
Это вьюга.
Просто вьюга.
Вьюга снега и
огня.
***
Вот бабушкино
веретёнце —
из дикой тьмы
сучится нить,
и можно
шерстяное солнце,
как мячик, на
пол уронить.
Мир станет гуще
и темнее,
как тишина
внутри зимы.
И видно, как бредут
над нею
овец мохнатые
холмы.
В колодце неба
рвётся волос —
в зерцале стужи
вдоль полей.
И слышен только
голос — голос
бессмертной
бабушки моей.
***
Горькое море.
Капелька слёз.
Чистое время —
это мороз.
В пятках на
валенках дырки.
Ленточка на бескозырке.
Золото букв на
убитых губах.
Но Альбинони, Вивальди и Бах
правильно гибель
играют:
мальчики не
умирают.
Мальчики не
умирают.
***
Имя Твоё ледяное
слышится в
шорохе льдин.
Ты умираешь со
мною,
а воскресаешь
один.
Время совсем
обмелело,
вечность к губам
подошла —
заиндевевшее
тело
жаждет иного
тепла:
глиняного,
молодого —
так мы с землёй
говорим,
трогая каждое
слово
именем первым Твоим.
***
Два костра на
воде — в гладкоствольной колючей воде
отражаются.
Вот двойная
звезда, но просторно Полярной звезде.
Это Бог
приближается —
роем звёзд, роем
пчёл.
Золотистой
испариной духа покрывается вечность-страдалица.
Всё, что я в
неделимой любви перечёл,
дважды в небе
двойном отражается.
***
Пьёшь за любовь.
За последнюю. Третью.
Смертью горчит
золотое вино.
Чёрное море
вытянешь плетью,
чтоб побелело
оно.
Снегом накроешь
южные горы,
выпьешь —
Сибирью выпитый Крым.
И заливаешь свои
беломоры
горьким вином
золотым.
***
Ночью светло в
отчизне —
снег перемёл
межу.
Выше земли и жизни
я у окна сижу.
Воздух от сердца
— тесный.
Окна на снег
легли.
Валится свет
небесный
прямо на свет
земли.
Дерево белым
плачет —
красным в окно
курю…
Неба не видно —
значит,
с хлебом
поговорю.
***
Кто-то прошёл по
воде.
В лодочку
стукнула палка.
Яму костра в
темноте
роет ночная
рыбалка.
Небо в неё
потекло —
в ясный сосуд
без сосуда.
Спящим сегодня
светло —
обыкновенное
чудо.
Чиркнула спичка.
Прости,
Господи, дело
простое:
выпорхнуло из
горсти
чьё-то лицо
золотое.
***
В слове уста твои,
словно глаза в
любви,
словно персты в
малине,
словно лодыжки в
глине:
в глину придётся
лечь
с глиной твоей в
обнимку,
ветер срывает с
плеч
тёплых твоих косынку —
да не об этом
речь…