Отрывки из военных дневников
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2015
Александр Семенович Волженцев1 — родился в 1914 году в станице
Чернореченской Оренбургского района Оренбургской
области. Окончил сельскую школу. В 1930 году поступил на курсы трактористов.
Работал трактористом МТС, затем учетчиком. С 1936 по 1941 год — бухгалтер
колхоза. В начале Великой Отечественной войны мобилизован
в армию. Награжден орденами: Красной Звезды, Славы 3-й
степени, медалями «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией», значком
«Отличный сапер». Закончил войну в Восточной Пруссии. Во время войны вел
краткие дневниковые записи. После окончания боевых действий свои дневники
дополнил и расширил. Демобилизован 7 ноября 1945 года.
После демобилизации к записям не возвращался. Работал бухгалтером сельпо,
позднее — бухгалтер Чернореченского лесхоза. Умер
Александр Семенович в декабре 2000 года.
1 Подготовил к публикации Николай Александрович Волженцев.
Этих дневников о войне могло и не
быть. Не до записок бойцу на фронте, в живых бы остаться да работу свою
выполнить! Да и не разрешалось солдату на фронте вести какие-либо записи.
Минирование, разминирование, установка рогаток, заграждений, постройка мостов,
наведение переправ, подрывы вражеских дотов, участие в штурмовых группах,
дороги и будни сапёра на войне, работа в грязь и слякоть, в морозы и метели.
Тайком, украдкой в книжечке, собранной из крохотных листочков папиросной
бумаги, он делал краткие записи в 2–3 слова, пометы о событиях дня — то, что довелось
ему увидеть и пережить. Эти записи ценны тем, что они сделаны простым
человеком, рядовым солдатом — и не оглядом в далекое
военное прошлое, а непосредственно с полей боевых действий и по их горячим
следам. Каждая строка, каждая дата, каждый день в них — достоверное
свидетельство о прошедшей войне.
Николай
Волженцев
1941 год. 31 августа
Сижу в конторе колхоза, работаю. 9 часов дня. Фёдор Фёдорович, мой начальник, ушел хватануть араки к другу Смольникову Александру Ивановичу. Посмотрел в окно: скачет вестовой. Подумал: опять кого-нибудь заберут, порадуют. Через некоторое время заходит ко мне Иван Васильевич Бочкарев (прозвище Марсян) и просит аванса, его мобилизуют.
Я его спросил: не забирают ли меня, я ведь тоже нестроевик. Он обещал сходить узнать — сказать мне. Через полчаса сообщают: мне срочно собираться. Я еду за Федором Федоровичем. Он у Смольникова. Сообщаю ему новость, передаю кассу, ключи, иду в сельпо. Набираю вина красного, выпиваем с ним. Пришли сестры жены: Мелихова Наталья Алексеевна, Числова Вера Алексеевна, тетя Прасковья, другие родственники. Народу собралось в избе порядочно. Мать моя подозвала к себе поближе, за печь-голландку, и говорит: «Сыночек, дай я тебя благословлю».
В этот день из села мобилизовали семнадцать человек. Но Марсян (Бочкарев) не попал. Его заменили мной. Это сделал Кощеев. Так я поехал на войну. Подвода подошла к дому, я сел в повозку.
Около моста множество народа. Рева было, — а кто и пел. В район приехали, и там народа — туча. Кто-то незнакомый пел и плясал. Позже мы с ним познакомились, Федор Алексеевич Ионин стал моим другом. Он помогал и поддерживал меня до двадцать четвертого апреля 1942 года.
Заседала комиссия. Меня спросили: «Как здоровье?». Я ответил: «Вам известно состояние моего здоровья. Медкомиссию я прошел восемнадцатого августа. В билете все указано». Меня берут.
Вышел во двор, подошел к жене. Дрожь меня бьет так, как будто я из воды вышел в зимнюю пору.
Вскоре едем на станцию Каргала. Ребятишки-гонщики хотят домой поскорее попасть, гонят лошадей во всю прыть. Бабы просят, чтоб не гнали так, ругают их.
На станции Каргала нас построили и сделали перекличку. Затем садимся в вагон, едем в Чкалов. Остановка на станции Оренбург. Нас отвезли в сад клуба ПБР, там и расположились. Я от волненья не ем и выпить не хочу. Томимся в саду целый день, а кто и пьет, запевает. Вскоре пришла Вера Михайловна — моя двоюродная сестра. Вечером, после работы, навестил брат.
Началась регистрация. Нам объявляют, что мы теперь являемся красноармейцами, и читают мораль (наставление делают). Переводят в здание кирпичного завода. Жен к нам не пускают, но все равно мы вместе.
Земляки мои Зуботыкин М.Тр. и Гонышёв П.И. пьют и поют вместе с бабами.
1941 год. Сентябрь
Наутро нас строят и разбивают по взводам. Начинаем строевую подготовку. Приходили брат и сноха, приносили обед. Просим командира, чтобы отпустил меня к брату заночевать. Он не отпускает.
Жена ушла домой, в село. Дня через два нас перевели в сад «Новостройка». Две ночи ночую в саду с женой. От непривычки к холоду меня знобит. Шестого сентября с женой вместе — последняя ночь.
Утром везут на станцию. Там уйма народа. Пришли провожать брат, сноха, племянники. Нас погрузили в вагоны. Прощаемся, расстаемся. Поезд трогается, набирает ход, а жена бежит рядом с вагоном, потом отстает.
Только и подумал: «Вот она, жизнь, прощай все. Что меня ожидает, что будет?»
7 сентября. Едем, ребята поют. Из окна вагона смотрю до глубокой ночи на свою степь, на землю родную. Не сплю. Едем через Куйбышев. Останавливаемся, идем в столовую. На станции Рузаево опять остановка. Наш обед — поздней ночью. Едем через Сызрань и — на Москву. Вокруг сильное движение. Навстречу идут поезда с ранеными, с эвакуированными людьми, с заводским оборудованием.
Все время сижу в дверях вагона, на ветру сквозном, любуюсь природой. Ночью проехали Волгу.
10 сентября. Москва. Ст. Сортировочная. Ходили в баню, в столовую. Целый день бродил по станции. Ночью в самой Москве. Была тревога. Налетели немецкие самолеты. Я вел себя спокойно, даже не вставал с нар. К вечеру выехали из Москвы, к утру — на ст. Кувшиново. Поезд шел очень быстро. Выгрузились. Утро холодное. Написал первое письмо домой. Идет дождь. Я в летней куртке, замерзаю. Нас направляют в деревню Пень.
Здесь нас фотографируют. Мы зачисляемся в двадцать пятую команду. Меня определили вначале во вторую роту, хотели назначить командиром отделения, но я отнекиваюсь, перевожусь обратно в первую роту — к своим ребятам.
17 сентября нас направляют в Осташково. Там работаем до двадцать девятого сентября. Начинаю привыкать к трудностям. Идут дожди. Холодно. Здоровье укрепляется. Стал и картошку есть с аппетитом.
Стоим в деревне Замутье. На квартире человек двадцать пять. Держусь на высоте. Роем противотанковый ров, строим дот. Заболели уши, течет из них. Обращаюсь к фельдшерам.
29 сентября. Утром нас построили, сделали перекличку. Волнуюсь. Ну, ду-маю, наверное, на фронт. Идет предварительная проверка.
Вызывают, комдивизии меня спрашивает: «Есть ли жалобы?» Начинают зачислять, кого куда. Я остаюсь в рабочем батальоне со стариками. Нас переводят в деревню Ильятино.
1941 год. Октябрь
10 октября. Отступление. Накануне с нами провели тренировочные занятия. Учились прятаться от самолетов. Вышли рано утром. Морозно. Земля покрыта инеем. Куда идем — не знаем. Иду — не нагреваюсь. Переход очень тяжелый. Авиация противника контролирует все дороги. Часто приходилось маскироваться. Дожди, буран, морозно, грязно. Я так застываю, что не могу на себе застегивать одежду.
Дорогой покупали скотину, резали коз, овец. Хлеба дают мало, и то мукой, выпеченного недостаточно.
Держусь ребят из зерносовхоза. Компаньоны необходимы — угощаю их махорочкой. Отделяться нельзя, иначе еще больше натерпишься холода и голода. Дороги заледенелые, скользкие. Идем ночью. Прошли г. Торжок. Он горел от бомбежки.
Прошли еще один городок. Видел канал Москва—Волга. Замечательно отстроен.
До сих пор мы шли по Калининской области. Потом по Московской. Повсюду на открытой местности расставлены столбы, чтобы не могли сделать посадку вражеские самолеты. В Московской области народ более гостеприимный, чем в Калининской.
1942 год. Март
Переход в деревню Копылово по железной дороге, затем в Митцево. Делаю оборот: продаю кальсоны за пачку табака. Рубаху за полпуда картошки. Это было 8-го марта.
Сильно волнуюсь. Сердце так и хочет нареветься (предчувствие смерти мамы). Куда ни пойду, везде отдает запахом богородской травы и ладана.
10 марта проезжаем город Москву и высаживаемся в городе Калинине. Идем через посёлок Медный в деревню Иванцово. Поход тридцать пять километров. Не ели целый день. У меня неприкосновенный запас, угощаю ребят сухарями. Сильно устали, на снегу лежим полузамерзшие. Потом нас поместили в избу. Хозяйка — колхозница. Живет хорошо. Запаслись мерзлой, гнилой картошкой, набрали пуда четыре ржи на токах. Вот и варим солодуху да с картошкой мешаем. До места работы далеко, за 9 километров. Промнешься — чего хочешь съешь.
Апрель
Во время перехода из Медновского района в Новоторжеский я повстречался с земляками: Андреевым Николаем и Лысовой Анной Егоровной. На одной из станций слышу, кто-то окликает: «Из Чкалова есть кто?» Иду на окликающего, смотрю — наш, Андреев. Он — здоровенный парень. Я выгляжу измученным, изнуренным, похож на нищего. Он мне сказал, что с ним здесь Нюрка Лысова, показал, где она. Поздоровались с ней. Долго задерживаться не пришлось, попрощались, договорились встретиться, я пошел догонять своих.
Май
24 мая получаю письмо из дома, от жены. Предыдущее было первого января. Это — второе за восемь месяцев.
Думкин сказал, что мне письмо. Я даже не знал, что и делать, рад был. Но когда прочитал, то заплакал — узнал, что моя дорогая мама померла восьмого марта. Это сообщение меня еще более выбило. Думал о пережитом в жизни моей мамы. Грустил-печалился.
Вскоре еще письмо получаю. Когда стал читать, то опять заплакал: сыночек Володя помер девятого мая. Это сообщение меня окончательно придавило.
Июнь
1 июня был выходной день. Я на реке мыл белье и писал письма. Мне жена тогда писала: «Шура, наши годы молодые проходят впустую». Я об этом тогда не думал, а думал только о жизни: пускай будет упущено, но только бы быть живому.
Август
3 августа приехали в одно село (ранее здесь совхоз был), разместились в сараях. На западе (это подо Ржевом) в небе зарево, раскаты разноцветные. Как-то страшно это все выглядит. На душе было: «Ну вот, все теперь — жизни конец, на фронт прибыли».
Я сам не свой. Наутро на работу пошли. Нас формировали, разбили по взводам. Другое начальство. Работа — настил по дороге. Несколько ребят — кто поздоровее — отобрали и подо Ржев увезли на автомашинах.
Сентябрь
10 сентября мы шли целый день, нагруженные мешками разного барахла. И вот в одном лесочке остановились ночевать.
Мы разожгли костры, начали готовить ужин. Поздно было. Легли спать около костра. Я уже заснул, как вдруг очнулся от взрыва. Слышу, самолет летит и из пулемета строчит. Сбросил он только три бомбы да немного построчил из пулемета, а двоих убило из роты и пять человек ранило. За это на фронт отправили Бурьбу и Ксенофонского. Один был командиром роты, второй — взвода. Днем шли самолеты противника. Налетали то и дело. Мы делали передвижку вдоль фронта.
Ноябрь
Наш батальон именуется армейским инженерным батальоном.
6 ноября начали работать, копать траншеи. Работа день ото дня становилась все труднее. Уже стояли заморозки. Сначала делали норму: 7 погонных метров в длину, 1,10 в ширину, 1,8 в глубину. Но я эту норму с большим трудом выполнял, ведь надо было и планировку еще произвести. Некоторые ребята не выполняли, так их ночью провожали работать.
Декабрь
2 декабря направились в город Козельск. Шел буран, потом выяснило, стало морозно. Переход от Заречья до Козельска — 18 км. В обед пришли. Над городом летали самолеты. Наши зенитки по ним в частуху лупили. На окраине города мы разместились по квартирам.
5 декабря весь день чувствовал что-то неладно — тоска, грусть. Сон видел: ел арбузы. Подумал, что это нехорошо. Нам выдали по 150 грамм вина в честь праздника Дня конституции. Я запел, и мне так грустно сделалось, что у меня покатились слезы (оказалось, что брата убили в этот день).
1943 год. Январь
Получаю письмо от жены, которая сообщает о гибели моего родного брата. Письмо принесли после обеда, часа в четыре дня. Когда я прочитал, то какой-то cделался… горе так меня охватило. Я сел, слезы у меня полились. Я голову опустил и не помню, что у меня было в размышлении в дальнейшем.
26 января собираемся на фронт. Нам выдали подшлемники, теплые перчатки, индивидуальные пакеты. Пришли в деревню, где размещался штаб нашего батальона. Командир части, майор Маргания, нас построил и говорит: «Мы идем на фронт, придется вам быть и работу свою саперскую под огнем выполнять». — и прочее, и прочее.
Тронулись. Холодно. Идти тридцать пять километров. Пришли ночью в лес.
На следующий день пошли на работу. Наши части занимали оборону по ту сторону реки Жиздры, метров за триста от берега. Нам поручили вырыть котлован для дотов — в яру на Жиздре. Копаем, а пули пощелкивают мимо нас. Я стал то и дело сбегать в котлован или же работал в нагинку. При перебежках уже соблюдаем правило: по одному, в нагинку.
Февраль
С 10 по 24 февраля — охрана минных полей.
10 февраля. Утром мы собрались в полной готовности. Идти десять километров. Шел буран. Темнеть стало. Пришлось искать землянки. Снег по пояс. Я так устал, что думал, обессилею и застыну на снегу. Нашли землянку. Проживали в ней саперы армейские. Нас с Сухановым разместили. Здесь я встретил земляка из Краснохолмского района. Успели с ним поговорить. Приняв минное поле (управляемое), мы остались с Сухановым одни. Земляночка аккуратная. Две коечки, печь железная, небольшое окошко. Подзакусили хлеба, улеглись спать. Освещение — телефонный провод. Пробыли мы здесь до двадцатого февраля. Впервые за всю войну спали сколько влезет, ничего не делали, только приходилось иногда откапываться от снега, — за ночь нас заносило совсем. Дверь отворялась вовнутрь, так что вылезти из землянки мы могли.
23 февраля к нам пришел связной от командира. Приказ: приступить к снятию минных полей. Разминировали мы впервые. Опасная работа. Мины были летней установки, нам долго приходилось щупать, искать. Найдем, выдалбливаем ломом. Угрожало срабатывание мин. Мины были типа Ям-5, самые опасные из всех существующих отечественных мин. Но пришлось работать, извлекать из земли. Взрывателей не было (МЦВ), а были только капсюли и к ним провода. В действие эти мины могли приводиться от подрывной машинки. Мины были спаренные. Дважды мы не могли в минах капсюли найти — оказывается, мы их за провода ломами из мин вытаскивали. Это счастье, что мы благополучно сняли минное поле, да еще ночью. Днем не смогли бы закончить. Разминировали Холодилин, Мастюгин и я. Холодилин притворился слепым и всячески избегал обезвреживать мины.
Затем нам было поручено свое минное поле снять. Здесь были установлены мины Ям-5, а также были фугасы, это еще сложнее. Мины мы скоро сняли, а вот с обезвреживанием и извлечением фугасов засели. Они были помещены в глубокие ямы осенью. Когда дожди шли, то в ямы налилась вода, и она замерзла. Четыре фугаса мы с Мастюгиным так и не смогли выручить. На салазках перевезли мины километров за пять на дорогу. Собрались было идти в поход.
Командир взвода доложил командиру роты Бузилову, что 4 фугаса не снятые. Тот дал распоряжение вынуть и «представить» на дорогу фугасы. Нас пошло шесть человек.
Только благодаря Трофимову нам удалось извлечь эти фугасы, он так смело действовал, что я думал: обязательно что-нибудь произойдет. Трофимов мой земляк из Соль-Илецкого района. Фугасы перевезли на дорогу.
Март
18 марта. Привезли мины, сложили в овраге. Начали калибровать. Работа новая. Присматриваюсь. Ночью стали на автомашине и на повозках подво-зить ближе к передовой. Сгружали в речке на льду. После того, как перебросили мины к речке, мы начали на себе, на салазках подвозить их к месту минирования, то есть в нейтральную зону. Везли по пять мин. Мины типа Ям-5. Везти с километр. Местность ровная.
На передовой — хуторок. Дома все разбитые, около домов вырыты землянки. Там помещалась пехота. Часовые стояли возле домов. С пулеметами и минометом. Это и была наша передовая. Траншей не было. Немца только-только отогнали. Наше же наступление он тоже приостановил. Требовалось укрепить передний край обороны. Не дошли 100–200 м до хуторка, как нас обстрелял противник. Мы были не в маскхалатах, и наши силуэты на фоне снега выделялись ярко. Минеры же и раскладчики были в маскхалатах. Когда очередь пуль трассирующих пролетала мимо нас, мы, как овцы, бросились врассыпную, попадали, лежим. Я так в это время был переполошен, что и не мог даже слова выразить своему напарнику. Ну, мол, все…
Снова тронулись в путь, везем мины. Прежде было тяжело, а тут повозка наша как будто стала пуста. Откуда и сила взялась. Окрестившись пулеметом, так и стали мы перевозить мины на себе. В эту ночь нам пришлось съездить пять раз.
Умаялись и натряслись от страсти, что, чуть до расположения доплелись, тут же заснул. Пять ночей мы ходили на передок.
Апрель
28 апреля я и Трофимов носили мины на мост. Дорога километров пять. Сходили два раза туда и оттуда. Разговорился с ним: уже два месяца находимся под огнем и, слава богу, ничего. Он мне сказал: «Это неинтересно себя покалечить, живым, невредимым, непокалеченным остаться — вот это будет счастье».
Июнь
4 июня приступили к минированию. Пошли вечером, когда стемнело. Переносим мины по оврагу. Этой ночью было страшно. Противник так здорово чесал из пулеметов, что ползком приходилось мины нести. Я был подносчиком мин. Гончарова ранило в живот. Минировали несколько дней.
18 июня ставим рогатки. Тяжело ранило осколком мины от миномета моего земляка Трофимова. Вернувшись в расположение, увидел его лежащего в повозке. Он ничего не говорил, а только стонал. Весь был забинтован. Его крепко искалечило. В десяти местах были раны (глаз, бока, грудь). Не знаю, жив ли он остался или помер в госпитале. Его жене я сообщил. Она мне прислала два письма, просила подробно о своем муже написать. Я ей еще одно письмо отправил. Что было мне известно о нем, — описал всё. У него предчувствие было. Когда шли с ним на передовую, он мне говорит: «Земляк, я что-то боюсь, — меня сегодня или убьют, или ранят. Я сон видел, что для себя выкопал яму».
20 июня ночью погибли: Смоляков, Жуков и Барсов, а также из пехоты человек двадцать выведено из строя. Ночь ясная, светил месяц. Я в первые часы работы был в резерве, сидел под перекрытием траншеи. Через мостик носили рогатки в нейтралку. Противник вел по этому месту из пулеметов огонь. На этом мостике ранило пехотинца. И рогатку бросили на мостике. Командир взвода, лейтенант Ефремов, направил меня с пехотинцем оттащить эту рогатку. Я выскочил из траншеи, мы схватили рогатку, понесли. Снова угодили под ураганный пулеметный обстрел. Я запутался в маскхалате, весь порвал его в колоски. Не донесли рогатку. Пехотинец, с которым я нес рогатку, потерялся. Я вернулся в траншею, доложил лейтенанту. Меня посылают с сержантом Серегиным в разведку. Это паренек молодой, с 1926 года. Но очень находчивый. Хорошая ориентация у него. Прошли ползком по нейтралке. Потом броском — в ров, доложили капитану Шапиро, что мин не встретили. Идем в свой взвод. Глядим, несут мертвого Барсова. Он был с пулеметом ручным, и его убило. Вынес его Разумеев. Так мы потеряли 3-х товарищей. Их похоронили в лесочке около дороги.
Летнее наступление 1943 года. 12
июля — 1 сентября
Июль
12 июля утром я проснулся от сотрясения стен. Это началась наша артиллерийская подготовка. Мы находились в деревушке в километрах 5 от передка. Стою на посту. Гул таков, что хоть и вдалеке, а волосы дыбом поднимались. Весь небосклон озарен от выстрелов и взрывов снарядов. Затем пошла наша авиация, столько ее пролетело — это ужас!
К вечеру на автомашинах мы поехали на передовую. Остановились в овраге в 200 м от траншеи. Пошли со щупами к траншее. В это время вся дорога была запружена тяжелыми орудиями, «катюшами». Мы стали расширять проход. Я сразу обнаружил 3 мины Ям-5, откопал, взрыватели извлек. Расширили проход, рогатки растащили в своей обороне, затем в обороне противника. Ночевали в траншеях. Утром вперед пошли.
Стало светать. Вдруг разрыв снаряда. Я, Громов, Рубин успели в щель заскочить. Разумеев и Волков под мост кинулись, а лейтенант Ефремов в это время оправлялся. Противник бросил 10—12 снарядов в направлении моста. Нас троих в щели засыпало землей. Когда налет окончился, мы услышали стон — это нашего лейтенанта ранило. Разумеев и я подбежали и под руки его стали выносить. Он первое время ругался, кричал, но когда я промолвил: «Господи!» — то он перестал ругаться и тоже повторил. Сержанта Серегина мы послали за подводой, чтобы лейтенанта везти. Вскоре подошла автомашина. Мы положили его. Мост уже был отремонтирован. Мы поехали. Когда снимали лейтенанта с машины, он уже был посиневший. Его любимая перевязывала. Отправили в госпиталь. Он помер.
Сентябрь
18 сентября. Празднование годовщины нашей части. Нас построили и повели в клуб. В клубе выступил майор Марков, комбат Маргания, капитан Адонец и еще кто-то из офицеров. Из рядовых — Бесчасный и еще несколько человек.
Отмечали пройденный путь нашим батальоном. Почтили вставанием память погибших товарищей за год. Вечером выпили по 200 грамм вина. Повар Иван Попов приготовил кушанья: суп, каша, котлеты и варенье из клюквы. Пришел майор Марков и побеседовал с нами. Ребята поплясали и разошлись спать.
Декабрь
14 декабря. Наступление. Солнце поднялось. Раздались выстрелы, залпы «катюши». Идет артподготовка. Мы разожгли костры, доедаем пайки хлеба, сахара. Ребята добыли хлеб, принесли суп, кашу — все из других частей, расположенных в дальнем овраге. Думаю, что же будет впереди?
Бой идет. Все гремит. Наши бьют, и он отвечает. Смотрим, летят эскадрильи. Самолеты противника двухмоторные. Мы костры позамяли. Рядом в яру оврага — землянки. Мы кинулись кто куда. Я заскочил в одну землянку, в ней стояли две лошади минометной батареи. За мной — несколько человек. Друг на друга полезли. Я под колоду, кто прямо под ноги лошадей попадали. Налезло как селедки в бочку. Ребята, кто посмелее, наблюдают за самолетами, кричат: «Пикируют на нас!» И что же? Слышим разрыв бесперебойный, земля трясется. Бросает хлопушки, изредка большие. Я лежу и думаю: «Ну, конец, конец пришел!»
Пролетели. Мы вылезли из укрытий. Дым застлал всю местность. Раздается команда: «Вперед!» В 50 метрах от наших землянок падали хлопушки, много их угодило на большак. На большаке было сильное скопление войска. Крики, стоны раздаются — это раненые. Убитые лежат. Много лошадей побило, некоторые еще в конвульсиях. Бежим большаком. Вот повозка, на ней сидит человек склонивши голову. Он уже убитый, а лошадь только легко ранена. Бежим, впереди мост. Противник по мосту ведет огонь. Перебежали мост. Проверяем проход. Щупаем-тычем. Некоторые ребята приступают огороживать минные поля. Смотрим, опять летят самолеты противника. Мы — в траншеи немецкие, но он сбрасывает бомбы, пролетев в ста—двухстах метрах.
16 декабря. Рано утром — вперед. Через пятнадцать километров стали попадаться трофеи, свалки. Глядим — очень много автомашин, повозок, лошадей, много и людей побито — как немцев, так и наших. Здесь была окружена группа немецких войск. Получилась пробка, по-видимому, из-за того, что мост поломался, а через рекушку — грязно, размяли. Вот здесь наши и дали перцу немцам.
24 декабря. Начинало светать. Противник повел сильный обстрел. Мы перебежками добрались до речки. Обстрел немного затих. Приступили к поделке моста. Я стал тесать прогоны. Эта работа трудоемкая. Вспотел. Затем стал тесать колееотбой. Устал, весь мокрый. Гляжу, подошел ко мне помкомвзвода Васильев и говорит: «Волженцев, бросай с колееотбоем. Иди раздевайся, лезь в воду расшивки диагональные крепить».
Я начинаю раздеваться. Взволнован. Мне лейтенант Михалев говорит: «Лезь в воду одетым». Я тогда спускаюсь в воду в валенках, в фуфайке, ватных брюках. Встал на дно по пояс в воде. Вода быстро течет. Пришивать начинаю диагональную схватку. Один конец креплю вверху над водой, второй начинаю в воде. Водой относит схватку, топор навстречу воде плохо идет. Никак не забью. Руки в воде, и грудь намочил. Роняю топор — руки не держат, застыли. Ноги тоже подкашиваются, судорога сводит. Я падаю в воду. Меня вытаскивают. Я не могу идти. Меня берут под руки Петров и Николаев. Они меня волокут. Подошли к кухне. Мне двести грамм вина дали. Затем супу налили. Я поел. Меня еще поводили. Затем я сам стал ходить, а потом бегать. Вечером меня капитан спросил: «Как здоровье?» Отвечаю: «Ничего, на войне не заболеешь».
Утром — работа за мостом: на том берегу дорогу расчищали. Щупы нам раздали. Мы возле города. Названье: Городок. Ночью прошли проверять дорогу. Морозно. Шли цепью, весь взвод. Мин не обнаружили. Пришли в расположение.
Утром на фланг — 25 км. Шли по дороге. Противник то и дело обстреливал. Только и смотришь, где есть ямка, чтобы укрыться. Остановились в деревушке.
Ночью нас послали проверять дорогу вторично, так как на ней подорвались две повозки. 20 км туда и обратно. В этот раз обнаружили минное поле и на дороге нашли мины. Больше всех снял мин Малоков и Ташметов. Я обезвредил три мины. Ребята снимали мины смело. Обошлось благополучно.
Проходим через деревню Циваны. Кругом военные. Деревни все сожженные. Зима. Холодно, а то мокрый буран и дождь.
1944 год. Январь.
Наступление на Витебск
Наступление на Витебск, начатое 14 декабря, к 17 февраля на нашем участке фронта приостановилось. Вперед мы продвинулись не более 30—40 км. До Витебска оставалось около 18 км.
Мы расположились в лесочке, неподалеку от деревни. Пробыли дней пять, жили в шалашах. Крыша шалаша из хвои, на полу тоже хвоя постлана. Посредине костер горит. Нас в шалаше шесть человек: Болотов, Рассихин, Жельдик, я, Кузин, Кулагин.
Спали ногами к костру. По очереди наблюдаем за костром. Но все же валенки и шинели жгли. Я спал с Жельдиком, под его плащ-палаткой. Не спишь, а мучаешься. То и дело просыпаешься.
Наше расположение противник неоднократно обстреливал. Раза два наши сделали артподготовку. Еще раз сделали попытку сбить противника с позиций, но успеха в наступлении не было.
Мы в полной боевой выходим на исходный рубеж. После этой неудачной попытки наступления нам приказано было наделать землянок для штаба корпуса. Мы проработали двое суток, ночь не спали. Измучились. Казаков говорил: «Лучше бы я был волком, не желаю так страдать и мучиться». Он к нам попал из хозчасти и еще не видел страданий и мучений, которые мы ежедневно переносили в течение уже двух с лишним лет.
Я относился ко всему спокойно. Труд неимоверный. Сколько бревен на загорбке поперетаскаешь. Лопаткой и киркой сколько земли попередолбишь! Голод, холод, страх! Думал: хоть я страдаю, хоть мучаюсь, но все же я жив, жив сегодня! Это меня успокаивало, помогало мне все фронтовые трудности переносить.
Закончив землянки для штаба, мы приступили к поделкам землянок себе. Ну, себе мы делали простенькие. Жердочек накидаем и немного землей присыплем. Осколками не возьмет, а о снарядах мы не думали.
Работаем на передке. Два дня минируем, два дня расставляем спираль Бруно. Работать опасно. Траншеи рядом не было, а пулеметчики наши сидели в секрете, в двухстах-трехстах метрах друг от друга. Очень легко можно оказаться у немца в руках. Но все прошло благополучно.
Я вел себя очень напряженно. Все время рысью, бегом, вспотевший, мокрый. Раз несколько во время обстрела от снарядов приходилось в воронках укрываться. А в них вода. За ночь и передрогнешь, и раз несколько пот прольет. Из гранатомета накрыло раз, но — ничего.
После работы на передке придешь в расположение — словно в другой свет попадаешь. Пошамаешь, ляжешь и сразу засыпаешь… Таким чувствуешь себя довольным, что, кажется, всем ты удовлетворен в жизни. А как идешь на передок, думаешь: «Увижу ли я еще свет белый?»
Февраль
Закончились совместные с пехотой тренировочные занятия. Первого февраля идем на передок. Наша задача — построить КП. В дороге сильно вспотел. Я — плотник, готовлю каркас. Ребята роют котлованы. Работали ночью. Долго не подвозили лесоматериал. Я прилег в воронке на снегу. Застыл. Привезен лесоматериал. Продолжаем работать, строим блиндаж.
Противник вначале вел себя спокойно. Наша братва стала развязывать языки. Перед рассветом место, где мы работали, было обстреляно противником. Почти все ребята были в блиндаже. Наверху были я, Авизов, Матрагимов. Вдруг взрыв. Я со всего размаха в щель, — рядом была. Несколько снарядов разорвалось метрах в пяти-десяти.
Командир взвода дал приказ: идти в расположение. Тронулись по одному. Всю дорогу он нам вдогонь посылал. Несколько раз пришлось залечь. Вернулись все.
Пришел приказ: минировать. Погода стояла очень плохая. Шли дожди. Мы все в заданиях. Промокшие, зачастую под деревьями проводим ночи.
Убило Анисимова. Он никак не верил, что доживет до конца войны. Подорвался на мине. Вместе с ним погиб еще один человек, грузин. Убило сержанта. Он из пехоты, из другой части. Ранило одного. Васильев, помкомвзвода, подорвался на мине ПМД-6. Ему повредило ногу.
Вышли на задание. Идти — восемнадцать километров. По дороге попадали под обстрел. Минировали. Ставили мины Ям-5.Только что выпал снег. Работали в маскхалатах. По колено в снегу подносили мины. В этот раз меня чуть-чуть не задело пулей. Я нес мины, противник пустил очередь из автомата. Я даже носом запахал землю. Пуля продырявила маскхалат.
В нашем взводе пятнадцать человек. Поставили двести пятьдесят мин Ям-5. Носили по четыре мины. Каждая мина весит 7–10 килограмм. Подносчиков было восемь человек. Нести — восемьсот метров. Успели одну кучу мин перенести — и в то место, где они только что лежали, угодил снаряд. Там остался мой топор. Завалило землей, еле его нашел.
В эту ночь противник дважды открывал — очень сильно вел огонь. К счастью, никого не задело. Закончили минирование под утро. У моста оставили секрет.
Март.
На Новосокольники
Остановились ночевать в какой-то деревушке. Разместились в избе. После землянок и шалаша так приятно показалось здесь. Я сел на стул и погрузился в мечту о доме, о жене, о жизни с ней. Чувство семейной жизни у меня пробудилось. Это потому, что в избе я увидел женщину.
В нашей части была только одна женщина. Да и то мы ее видели годом, да родом.
Болото
В деревню Шилово мы пришли после обеда. От деревни только и осталось: сады-деревья да трубы. Здесь, в землянке, разместился штаб батальона. Нам пришлось квартировать в болоте.
Копать нельзя — вода близко. Вокруг тал, мелкий березняк. Нам приказали делать шалаши. На каждое отделение — шалаш. Устройство его такое: две сошки, перекладина, накрываем хвоей, сбоку приваливаем снег.
В середине шалаша разжигаем костер, размещаемся так, чтоб ноги у костра были. В этих шалашах прожили десять дней. Холод. Мороз. Спишь, к костру повернешься — перед застывает, передом ляжешь — спина леденеет. Я сжег шинель и валенки. Ребята тоже пожгли обмундирование. Не спишь, а мучаешься.
Наш взвод минировал участок, расположенный в двадцати двух километрах от деревни, в которой стояли. Вечером пойдем, ночью заминируем — и обратно в эту деревню. Ставили мины ТМ-42. Опасно. Постоянной обороны нет, а только ячейки. Я так набегаюсь по передку, что фуфайка насквозь мокрая от пота. Во втором взводе подорвались на минах ПОМЗ-2 два человека: Мальцев и Мельников.
Переход на постройку пехотинского моста
Расположились в лесочке. Стоим. Готовим элементы для штурмового мостика. Два дня делали щиты. При подвозке досок с косогора свалилась машина. Несколько человек отправили в госпиталь. Я работал на протеске прогонов, а потом сшивал щиты. Потел, уставал.
После окончания заготовки щитов ставим мост через озеро. Забиваем сваи, на них накладываем щиты.
Противник неоднократно делал артналеты. В первый раз он встретил нас, когда шли на работу, — возле озера. Во время работы еще раз накрыл.
Мост через озеро мы построили. Работанули как следует. Тянули его ночами. Длина моста сто пятьдесят метров. В нашей роте потерь не было. За постройку этого моста к награде представлены Борисов Григорий и Бесчасный.
Возвращаемся в деревню. Она битком набита военными. Расположились в пяти километрах от нее, в лесочке. Жили в шалашах. Через пять дней снова на передок, на другой фланг.
Дорога в воронках. Воронки глубиной до пяти метров, в диаметре двенадцать метров. Такие я видел впервые.
Постройка блиндажей
Пришли под вечер. Разместились по щелям. Щели — это вид землянок на три-четыре человека. Только устроились — артналет противника. Он обстреливал этот участок из-за того, что здесь неподалеку располагалась наша артиллерия.
Я работал на окантовке жердняка. Капитану Резову понравилась моя работенка. Я так уставал, что к вечеру не мог ни согнуться, ни разогнуться. Противник несколько раз повторил артобстрел. Жертв не было.
На третий день перешли в другое место, за десять километров от прежнего. Рубили сруб. Я работал плотником. Ночевали в шалаше. Рядом была немецкая оборона, минные поля. Приходилось остерегаться. Сруб поставили в два дня. На подноске работали грузины. Эти ребята так упестовались, что двух под руки вели, они не могли идти. Это случилось с «Гога Магогой» и его напарником. Через три дня мы закончили постройку блиндажей.
Май
1-го мая был парад. Два дня до праздника нас тренировали строевой. Песни пели. Утром первого мая продолжилось. Майор Маргания учился поздравлять, а мы учились «ура» кричать. Для начальника — потеха, развлечение, а нам, солдатне, мучение.
Часам к двенадцати дня пришел представитель от корпуса, майор политотдела. Мы прошли по лагерю торжественным маршем, строевым шагом, с песнями. Затем был митинг. Мы, конечно, кричали «ура» в ответ на речи ораторов. Зачитали приказ по батальону и приказ Верховного Главнокомандующего т. Сталина.
И снова с песнями по линейке лагеря. Потом обед. По двести граммов выпили, поели суп, кашу и клюквы с сахаром по две ложечки. Организовали пляску, песни. Вечером нам в клубе кино показали — и спать. Вот так мы отпраздновали 1 мая 1944 года. С 4 апреля по 27 мая находились в лесу. 27 мая к вечеру выезжаем. Без мирного гражданского населения — как будто бы в одиночестве. Так осточертело все: одна военщина вокруг, землянки да лес-сосняк.
Выехали из леса. Настроение поднимается, на душе радостно. Попадаются местные жители. Другая обстановка. С жадностью смотрим на детей, женщин, домашнее хозяйство. Вспоминаем о родном доме, своих семьях.
Наше направление параллельно фронту.
28 мая снова на колесах. Останавливаемся. Исправляем дорогу, делаем небольшой мост. Я работаю топором. Мост поставили за час. Продвигаемся дальше. Лесочек, перед нами речка. Снова строим мост. Наш взвод готовит лесоматериалы. Я рублю жердняк, пилю — на прогоны. Заготовки подтаскиваем к мосту. Наш взвод состоит из «старичков» — ребят, видевших работу. Работаем слаженно, дружно. Командует нами лейтенант Михалев.
Первый взвод почти весь из пополнения. Большинство — молодые ребятенки, работы не знают. Толкутся в воде, все перепачканные, а дело не спорится, клеится плохо. Руководит первым взводом — новичками — старший лейтенант Чирковский. Командир роты капитан Резов надрывается, кричит на них.
К обеду и этот мост, второй за день, готов. Ребята уже успели проковырять мешки и набрать сухарей из повозки другой части. По автомашинам, едем.
Июнь
6–8 июня идем тылом вдоль фронта. Неразрушенных деревень нет. Всюду на горизонте виднеются развалины, да голые трубы от печей торчат.
Дождик льет и льет. От мокрой одежды у всех истерты ноги. Прохладно, зуб на зубе выстукивает. Идешь — устаешь, присядешь — застываешь.
Прошли Западную Двину. День был пасмурный, холодный. Дул сильный ветер. На реке всплескивались большие волны. Река мне показалась больше, шире Урала. Мост через реку мы построили заново.
Под Оршей
Нас перебросили с Невеля под Оршу. Район Осинстрой.
С 9 по 13 июня занимались постройкой блиндажей для КП корпуса.
С 13 по 18 июня работаем на заготовке элементов восьмидесятиметрового моста. Ждем наступления.
22 июня — сбор в полной боевой. Только успели отойти от своего расположения — над нашими головами просвистел снаряд и разорвался метрах в 70 позади.
Идем к передовой. Дежурим по дороге. Постоянно идет техника, настил на дороге разбивается — мы подправляем, держим в проезжем состоянии.
Противник ведет постоянный обстрел дороги. В воздухе кружат, парят наши самолеты и немецкие. Между ними идет перестрелка. Наши самолеты бомбят передний край обороны противника, а немцы стараются достать дорогу, по которой движутся наши войска.
В небе висят ракеты-парашюты, кругом светло. В воздухе пыль стоит. Невольно думаешь: «Как завтра будет, что еще произойдет?»
Рано утром слышим: заиграла канонада, загремело кругом. В воздухе гул стоит такой, что рядом при разговоре не слышишь друг друга.
Идем в полной готовности. Щупы, миноискатели, шанцевый инструмент и прочее — все с собой. Останавливались в кустарнике, при обстреле укрывались в ямах. Невдалеке от передка стояли наши 305 мм пушки. Мы видели, как у них то поднимались, то опускались стволы.
Бежим по дороге. Вокруг лежат убитые. Разбитые повозки и легкие орудия. Противник сыпет. Пошла наша авиация. Самолеты идут эскадрильями — волнами. В вылетах участвует французский авиаполк «Нормандия».
Артподготовка продолжалась до двух часов дня, после включается авиация. Потом снова била артиллерия.
Наша легкая артиллерия продвигается вперед. Сообщили, что наши взяли траншею. Обстрел с самолетов. Кто говорит, что это наши самолеты и бьют по своим, кто утверждает, что это — самолеты противника. От обстрела прячемся в русло овражка, а затем по щелям разбегаемся. Мечемся как угорелые.
На передовой. Подбежали к траншее и стали забрасывать ее землей. Другие взводы приступили к расширению прохода. Противник по нам ударил, и крепко. Сижу в траншее, думаю: «Ну, конец!» Раздается команда: «Приступить к работе!» Рядом лежат стонут раненые. Здесь же вертится девушка-санитарка, она им оказывает помощь. Я еще подумал: «Да как же это женское сердце терпит такие страсти?» И смелее берусь за дело. Завалив траншею, идем вперед.
В эту ночь, 25 июня, прошло столько техники! Танки шли первыми, с вечера. Следом самоходки и артиллерия всех калибров. Солдат — бессчетно. И все молоденькие — ребятенки.
Дорогу разбили. Образовались такие овраги, что танкам невозможно было из них выбраться. Стали делать другой проезд. Прощупали, миноискателями проверили участок рядом с дорогой, прометили новый путь и пустили технику стороной.
26 июня. Проходим оборону немца. Крепко у него было понастроено. Вся рядом стоящая деревня перенесена в землю на блиндажи, убежища. Наша авиация постоянно висит в воздухе.
28 июня. Магистраль Москва — Минск.
Перед нами открылась невообразимая картина. Всюду обочь шоссе видны трупы немецких солдат. Везде валяется бумага, от нее земля пестрая.
Вражеская битая техника запрудила все шоссе, едва-едва проходят наши танки, транспорт, орудия. Этакое зрелище я за войну впервые вижу. Мосты по шоссе — все целые, не подорванные. Противник, как видно, в панике был.
30 июня. На возвышенности возле лесочка мы увидели около 20 «катюш». Зашли в лесок. Стали копать щели. Тут я узнал, что впереди перед нами река Березина.
В воздухе идет бой между нашими и немецкими самолетами. Вдруг заиграли «катюши». Они такой шум подняли, на меня так грохот подействовал, что я припал к земле. Подумал: «Если бы эту канонаду услышал человек, живший 50 лет назад, он бы, пожалуй, с ума сошел». Немец сильно бьет по деревне, где мы находимся. До реки Березины 500 метров.
Июль. Переправа через Березину.
1 июля в темноте спустились к реке. Наша задача — построить причал для паромной переправы. Ночь спали. На рассвете начинаем работу. Сделали причал. Из 3 резиновых надувных лодок, 2 поплавков приготовили паром. Такой паром в состоянии держать груз легкого орудия, автомашины.
Едва солнце взошло, противник начал артиллерийский обстрел. Нашей переправой шла артиллерия. Танки переправились на 2 км ниже и по тому берегу реки выходили к большаку. Наша переправа тянулась к дороге и выходила сразу на большак. На той стороне образовалось громаднейшее скопление нашей техники. Место низменное. Автомашины и даже танки с трудом проходили, застревали в грязи. С нашего берега войска тоже собралось уйма. Все: лес, деревня вдоль реки забито техникой. Я взглянул вверх. Они стройно шли, тихо. Раздались тысячные голоса: «Разбегайся!» Я кинулся на берег. Здесь стоял одинокий домик. Вокруг него были выкопаны щели. Народ кинулся бежать дальше от переправы. Зенитки наши били, что колотушки об ведро, — часто, часто. Я прыгнул в щель. На меня сверху навалилось еще несколько человек. Но тяжести их я не ощущал, а норовил еще глубже втиснуться в землю.
Сотрясалась земля, раздавался вой бомб и грохот от разрывов. Я только и думал: «Ну, все — отжил. Увижу ли я Клавдию и свою сестру?»
Они два раза заходили бомбить. Бросали и большие, и малые бомбы. Убило одного нашего сапера. Тяжело ранило Галашвили. Он не был на переправе, а находился при обозе, в деревне. Там же ранило моего земляка Антропова. Он за всю войну ни разу не был на передовой, состоял ординарцем у Шапиро, инженерного капитана.
Раздалась команда: «По местам!» Я побежал к своему парому. Начали переправлять. На пароме были Панов А.И., Рассихин, я. Эх, и досталось же нам за этот день! Не считали, сколько раз с бреющего полета самолеты нас обстреливали. Нас никто не погонял, не понукал, но мы тянули канат с неимоверной силой, старались как можно быстрее причалить к берегу.
А на той стороне уже готов, ждет груз. С того берега стараются также побыстрее попасть на эту сторону, к причалу. Только и думаешь, чтобы во время полета самолетов не оказаться на середине реки. Пономарчук, этот отдурился. Спрятался, а потом на причале терся.
День был солнечный. Несмотря на самолеты противника, переправа не прекращалась.
Немец старался разбить мост, метил по нему, видимо полагая, что переправа идет здесь, — и попал одной бомбой. Переправа же шла в основном паромами. Если б немецкие самолеты сосредоточили внимание на паромной переправе, нам бы всем пришла хана.
Паромы уже не работали. Переправа шла по понтонному мосту. По нему мы и переправились на тот берег. Шли вначале большаком, затем проселком. Дорога тяжелая, песчаная. Деревья все сожженные.
Проходим оборонные укрепления немцев. Крепки, хорошо сделаны, но не успел он закрепиться.
Окраина города Борисова. Город горит, но пожар уже затихает. Остановились у домиков. Высоко над городом кружат немецкие самолеты.
Я зашел в избу, разговорился с женщинами. Они рассказали о расстреле наших людей, находившихся у немцев в плену. Мы пошли к тому месту, где это произошло.
По кюветам, на дороге — повсюду валяются трупы людей в гражданской одежде. Дальше мы увидели груды тел, среди которых ходили женщины, дети. Они разыскивали своих мужей, отцов, родных. Трупы обугленные.
Нам рассказали, что в городе был лагерь, куда немцы сгоняли людей, заподозренных в партизанстве, бывших председателей колхозов, всех неблагонадежных. Перед отступлением вывели всех людей из бараков, построили и из пулеметов расстреляли. Тех, которые пытались спастись бегством, догоняли и убивали. Затем облили трупы бензином и зажгли. Так расправлялся немец с нашими.
Я поговорил с местными жителями. Они рассказали, что немцы очень плохо относились к населению. Трудно, тяжело жилось под немцем.
Со 2 июля по 5-е пройдено более сотни километров. Город Минск мы прошли стороной, в 30 км от него. Ночевали на воле. Идем по территории, которая до 1939 года была у Польши. На нашу автоколонну здесь было совершено нападение. Нападавшие сожгли автомашины, скрылись в лесу. Нам внушают, чтоб мы держались осторожнее.
Местность живописная. Вокруг зелень. Большинство сел, деревень остались целыми. Но там, где шли бои, — дотла сожженные.
Польша
В районе Сувалок уже польское население. Крестьяне живут в деревнях, хуторами, отрубами. Встречались и помещичьи усадьбы.
Возле усадьбы у дороги часовенка стоит. Икона «Божия матерь». Сад фруктовый с аллейками.
Около каждой деревни на дорогах кресты большие стоят — по одному, по два. В них иконы «Иисус Христос». Народ религиозный.
Большие земли у помещиков. У крестьян мало земли. Живут они, особенно белорусы западной части, бедновато. Домики, крытые соломой. Выглядят серо. Но встречаются и хорошие, видные дома. Крупные местечки — небольшие городки — приличные, аккуратные.
Литва
Подошли к большой деревне. Здесь живут литовцы. Деревню разделяет река. До войны одна половина относилась к Литве, другая — к Польше. Но на той и на этой стороне — родня, близкие, ведь деревня-то одна. Немцы поставили охрану, запрещали переходить мост.
Живут бедновато. Постройки жилые кое-какие, скромные. Имеются огороды. Жители угощали нас молоком, яйцами. Многие хорошо говорят по-русски. Приглашали к себе. Заходили во двор, смотрели огород, нарвали лука, огурцов.
Местность здесь песчаная, лесок-сосняк. Растительность скудная, хлеба — рожь, плохая, редкая, тощая.
19 июля. Делаем причал для паромной переправы, а потом приступаем к строительству моста. Работаем напряженно. На пароме работали пленные немцы. Они так старательно тянули канат, что наша солдатня улыбалась, глядя на такое усердие, да шутливо покрикивала на них.
О расстреле двух немцев
Я работал на мосту. Гляжу: все наши бегут к оврагу. Этот овраг рассекал берег, подходил к Неману. Иду вслед за всеми.
У оврага стоят два немца, копают яму, могилу для себя. Возле них конвой. Вокруг множество наших солдат и офицеров. Немцы были пойманы в лесу с рацией.
Я взглянул на них. Они были печальны, по сторонам не глядели. Больше я смотреть не мог, ушел. Их расстреляли.
Сентябрь
22 сентября. В ночь рота продолжала минирование передовой. Во время работы от огня нашего пулемета погибли младший сержант Борисов Г.Е. и ефрейтор Демин П.А. Жалко было ребят — молодые, неженатые. Борисов: характер мягкий, спокойный, парень красивый, свежий, здоров. Он часто перед этим говорил мне: «Волженцев, много мы пробыли на фронте, и ну-ка, что получится… напоследок». И вот — погиб. Демин: хороший плотник, с 1911 г.р. По работе на первом счету был в роте.
Похоронили их в саду в деревне Абршруты. Оградку сделали, дали салют.
Октябрь
12 октября. В ночь приступили к проделыванию проходов в наших минных полях и проволочных заграждениях. Накануне весь день готовились, указки делали, щупы. Ребята все тихие, попарно разговаривают. Думаю: «Что же произойдет через несколько часов?» Не хотел было и ужинать, а потом решил: что будет, то и будет, крепко на Бога надеялся. Вспомянул о жизни, помянул всех усопших родителей. И мне как будто на душе легче стало.
Не дойдя до передовой с километр — попадаем под обстрел. Прячемся по щелям возле разбитого домика. Затем перебежками. Рядом разорвалось несколько снарядов. Я упал прямо в воду. Снова вперед. Вот и ходы сообщения. Бежим по ним в нагинку. Сгибаюсь как можно ниже. По брустверу то и дело щелкают пули. В траншее. Залезаю в пулеметную точку. Сидим. Стемнело. Курим. По команде приступили к работе. Вылезли, все мины сняли, проволоку растащили. В эту ночь ранило Хабарова своей противопехотной миной. В следующую ночь получили ранения от мин ребята из первого взвода Мороз и Сартабаев. Убило Щутко.
14 октября — третья ночь, наша группа разграждения работала в нейтральной зоне.
15 октября, когда нам сообщили, что на передок не пойдем, третий взвод начал петь, плясать под гармошку. Я подумал: «Как дорог человеку один день жизни!»
Прорыв обороны в районе Вирбалис, деревня Кумец
16 октября. Вышли. Ночь темная. Самолеты наши бомбили все время передовую противника. Ракеты то и дело освещали. Я сделал проверку прохода в нашей обороне, вдоль рогаток прополз на 20 метров в обе стороны. Чуть-чуть не подорвался на противопехотной мине. Противник из гранатомета 3 раза бросил. Рядом разорвались. Землей глаза забрызгало, но не повредило. В эту ночь из третьего взвода убило два человека, из нашего — ранило Сидорова. Палец оторвало.
Рассвело. Солнце взошло. Тихо. Вдруг заиграла «катюша» и началась пальба. Такое задание я впервые выполнял. Земля вся тряслась. Противник тоже здорово бил, все оглушало. В некоторых местах снаряды и мины в траншеи угождали. Одна мина разорвалась перед нами, в край траншеи угодила. Засыпало землей. Рядом лежали Бабин и Панов. Панов с этого места отполз дальше. И Бабин. Я как лежал, так и не пошевелился. Закрыл голову плащ-палаткой. Через меня пехота перебегает, один из офицеров спрашивает: не ранен ли. Отвечаю: «Нет».
Пехота пошла в атаку. Затем мы, саперы, выскочили из траншей и тоже вперед. Перебежали речку. Приступили к своей работе: проверке дороги от мин. Я со щупом был. Пошли наши танки. Противник бьет по танкам. Навстречу бегут немцы с поднятыми вверх руками. Мы устремились вперед.
С 17 на 18 октября. Ночь. Район Вирбалис, деревня Останкино. Из штаба полка нам дали взвод разведчиков. Они повели нас. Шли медленно, гуськом, друг за другом на расстоянии двух метров. В руках держали шнур для того, чтобы строго-настрого идти по одной тропе. Этот шнур был проведен до оврага. В овражке помещалась наша пехота. Когда мы вошли в овражек, то произошло три взрыва, это пехотинцы подорвались на минах. По овражку всюду расставлены мины. Пехотинцы лежали, мурчали промеж себя. Командир батальона стрелкового был тут же, среди бойцов. Он вел себя просто. Меня это несколько удивило. Он просил закурить у бойца, ругался. Со стороны — простой солдат. Рядом с ним лежал связной и стоял пулемет. Противник вел огонь ружейно-пулеметный. Изредка бросал из гранатомета и миномета. За овражком, в 100 м, проходила оборона противника. Наш командир взвода старший лейтенант Михалев произвел разбивку на две группы. Остались в резерве Суханов — слеповатый, Жельдик — на один глаз видит, и я.
Наши обе группы приступили к разграждению. Мы находились около пулеметчиков. Они сменялись, и их то и дело приходилось предупреждать, что наши саперы делают проход. Если бы не предупреждали, они наверняка бы чесанули по нашим. Очень уж несерьезно они вели себя. Мы даже поругались. Часа через полтора наши саперы стали возвращаться. Вдруг взрыв. Пономарчук прибежал, кричит: «Печечуева!» Через некоторое время приполз Печечуев, он подорвался на мине, ему одну ногу оторвало ниже колена, и палец у руки оторвало. Командир взвода приказал нам нести его на подводу. До подводы пятьсот метров. Печечуев был в памяти и только говорил: «Товарищ лейтенант, поскорее меня отсюда несите». Он сам заполз на плащ-палатку, и мы его вчетвером понесли. Суханов, Жельдик, Ярославцев и я. Местность ровная, обстреливается то противником, то нашими с линии второго эшелона. Несколько мин разорвалось невдалеке. Мы разбежались. Печечуев ползет, стонет, просит, чтобы мы его поскорее несли. Когда налет закончился, мы снова его несем. Уложили в повозку, он нам говорит: «Ну, ребята, прощайте, я теперь хоть без ноги, да живой — отвоевался!» Мы только вздохнули и пожелали ему всего хорошего. Он сказал: «Только бы поскорее операцию сделали, не получилось бы заражения». Я удивился его спокойствию, уверенности в себе.
Я попал в группу разграждения. Подорвался Пономарчук, который только что ругал Печечуева за то, что тот побежал по минному полю во время обстрела. Я пополз с Никитиным рядом. По краям Бузмаков и Бабин, сзади с ножницами Панов.
Я полз передовым метров 30. Затем стал ползти медленнее, щупать тщательнее. Никитин тоже отстал, а фланговые Бабин и Бузмаков обогнали нас и вперед уползли. Они проползли мины. Наткнулись мы с Никитиным. Смотрю, Никитин остановился и щупом в меня ткнул. Гляжу, он раскапывает. Я тоже ущупал. Мины глубоко были — 5–10 см, летней установки. Так что не невмет — невпримет (незаметно. — С.Б.). Я подумал: если бы мины были поставлены в широких лапках, то наши ребята, Бузмаков и Бабин, обязательно бы подорвались, а эти мины в ямках плотно. Противник ведет огонь, и наши хлещут. Пули над головой свистят. Мы работаем. Вскоре стало белеть. Подрывается Ахметбаев. Он кричит: «Алла, Алла!» Ему глаза обожгло и лицо. Мы стали проволочные заграждения растаскивать.
Наша пехота заняла траншеи, огонь пулеметный противника затих. Горит дом левее в 150 м. При проверке в долу Рассихин и Бузмаков подорвались. Рассихину ногу оторвало, а вторую кость — перебило, Бузмакову глаза выжгло. Я подошел к Рассихину, он говорит: «Пристрелите меня, кому я теперь нужен». Я его успокаиваю, он закурил и опять мне говорит: «Вот какие дела, Волженцев». Рассихина мы вынесли с передовой.
Проход сделали. 3 ряда противопехотных мин было (хлопушки), 4 ряда — противотанковых, 2 ряда — спираль Бруно на кольях, кол — в 3 ряда и малозаметное препятствие. Впервые нам пришлось встретить такую сильную оборону. Началась артиллерийская дуэль.
Восточная Пруссия
18 октября, уже вечером, мы подошли к границе Литвы с Восточной Пруссией. Вдоль границы — железобетонные надолбы. Остановились в кирпичном доме с кирпичной надворной постройкой. Сразу бросилось в глаза отличие этих построек от всех, что нам приходилось видеть раньше.
В комнатах мебель разнообразная, аккуратно все, чисто, крашено. Домик снаружи небольшой, а внутри несколько комнат. Мебель и прочая домашняя утварь вся на месте осталась.
Дом снаружи покрашен, покрыт черепицей остроконечно. На дворе домашний скот: корова, свинья, птица.
О подрыве дотов
С 19 на 20 октября. Ночь. Идем вперед. За нами следом повозка. Темно. Грязь. Льет дождь. Ракеты бросают и спереди, и сзади. Падаем. Не разберешь, где передовая. Трассирующие пули освещают по разным направлениям. Кто говорит: идем проходы делать, кто — доты подрывать. Остановились около железобетонного сооружения. Накрыт жердями для маскировки. Это был наблюдательный пункт немецкой обороны. Пули щелкают о железобетон. Здесь наш взвод остается, а третий и первый понесли дальше мины. Через 100–150 м — окруженный нашей пехотой немецкий дот. Саперы заложили 25 противотанковых мин (ТМ-42), немецкие. Стены обрушились. Один немец остался жив. Ему придавило ноги, а так сам невредим. Наши — вытащили его. Он рассказал, что в доте было 52 человека, среди них и эсэсовцы. Многие хотели сдаться, кричали: «Камрад, камрад». Но эсэсовцы запретили открывать дверь.
20 октября. Наш взвод отдыхал. Шла сильная канонада. Стекла в доме, где мы расположились, повылетали. Я вел себя беспокойно, метался из угла в угол. Читал про себя материнское благословение. Это мне помогало, успокаивало.
Вскоре наши минометы стали бить беглым огнем. Сообщили, что немец перешел в контратаку. Наши ребята из третьего взвода, бежавшего с передовой, рассказали, как было. Им было дано задание взорвать вражеский дот. Они уже подходили к нему, как вдруг из противотанкового рва выскочили немцы, около 3-х десятков. Пехота наша сидела в траншее. Немец смело, во весь рост, бежал на наших и на ходу стрелял. Пехота — в панику, давай бежать. А был ведь целый батальон. Самоходки, стоявшие невдалеке, тоже назад подали.
Полегло много наших: и саперов, и пехотинцев. Убило лейтенанта, командира третьего взвода Аношкина, ординарца командира роты — Смирнова (он все никак не верил, что доживет до конца войны), младшего сержанта Малокова, рядового Акатова и Биганова. Воробьев, сапожник, погиб в дороге, когда вез мины.
В окружении
22 октября после обеда по тревоге построили. Прошли с километр — нас повернули. При возвращении недалеко от нашего расположения налетели самолеты противника. Ох, и паника же получилась! Я кинулся к рядом стоящему танку и залег под него. Самолеты бомбы не бросили, а обстреливали из пулеметов.
В расположении я узнал, что мы находились в полном окружении. Наше подразделение саперов предполагалось придать пятой дивизии в помощь при прорыве кольца окружения, но обошлось без нас.
30 октября. Рота выступила из деревни Аустин Лакуеня до деревни Элюшсов на строительство КП корпуса. Вышли мы перед вечером. Погода была замечательная. Куда идем, нам не известно, но догадываемся, так как инструмент в порядок приводили. Прошли в местечко, где располагался штаб корпуса. Я интересуюсь постройками, укладом немецкого хозяйства. Все аккуратно, чисто, нет никакой разницы в постройках между городом и деревней. Кирпичные строения, асфальтированные дорожки, оградки и проволочные, и из елок (естественные). Думаем: «Чего же надо немцу, зачем же он к нам полез, чего ему не хватало?» Пришли поздно вечером в лесок. Кухня уже приготовила ужин. Немного промялись, подзакусили и в ночь приступили к работе.
Ноябрь
Восточная Пруссия
7 ноября. Праздник. Утром в 10 часов нас (вторую роту) построили. Майор Марков зачитал приказ т. Сталина о 27 годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, а затем капитан Адонец зачитал приказ по батальону о награждении значками «Отличный сапер» и «Отличный минер», а также о вынесении благодарности.
Я получил значок «Отличный сапер». Затем пошли обедать. Обед делали в доме, где мы располагались. На столах было множество закуски — это впервые за три года. Выпили по 200 грамм вина. Только было языки развязали ребята, как посыльный прибежал, подалась команда: «Приготовиться в полной боевой!» На этом пирушка закончилась.
1945 год. Январь
Район Гольдапа. Роминтеновский лес
1–7 января. Наш взвод — на охране КП корпуса. Размещаемся в землянках, по отделениям. Погода стоит тепловатая, снежок выпал. Стоял на посту 4 часа, всё раздумывал: столько я на фронте, услышу ли слово «мир»? Надеялся на Бога, вспоминал о плохом, что приходилось в гражданстве делать, во всём каялся. Убеждение в Бога мне крепко помогало. Я был спокоен.
Противник изредка пошаливал. Делал артиллерийские налеты. Ночью шумели самолеты — и наши, и противника. С передовой доносилась перестрелка из пулеметов и автоматов.
13 января. Выступили в поход. Большак забит техникой, войском. Такое оживление нас воодушевляло. Дорога скользкая. Не дошли полтора километра до деревни Эндкугалмен, где мы должны расположиться, — заиграла «катюша», загудело всё. Небо порозовело.
Днем отдыхали, приводили себя в порядок, к вечеру занимались: ползком по снегу с искателем токонапряжения. Предполагалось, что придется иметь дело с электризованными препятствиями. Сформирован специальный взвод — по электропрепятствиям.
19 января. Идем ночью, не зажигая огней, не курим. В воздухе непрерывно гудят самолеты, наши и немецкие. Противник бомбит наши подвижные части. Приказано спокойно идти. Но какое тут спокойствие! Как только летит над большаком — все врассыпную, как горох. Днем продолжаем движение. Всюду траншеи понакопанные. Каждый дом приспособлен под круговой обстрел. Прошли несколько поставленных немцем линий обороны. Видно, что техники у него было маловато: понаставил деревянные макеты орудий, ящики разбросал, рухлядь — будто расположение залегшей пехоты.
Навстречу идут освобожденные из плена люди — итальянцы, французы, поляки, русские… Наши военные части продвигались смело. Днем все дороги забиты войсками, обозами. Местность ровная. Дороги шоссейные, обсаженные деревьями. Постройки замечательные. Никакой разницы между городом и деревней. Всюду телеграфные столбы. Сильно развита электрификация. Настроение хорошее, не чувствуем усталости.
Поворачиваем на проселочную дорогу. Попадаются отдельные немецкие хутора. Некоторые горят. Скота на воле много ходит. Скот рогатый — пёстрый, упитанный, хороший. Идет буранчик, тепло. Выходим на большак. Вступаем в первый эшелон.
Впереди река, но, к счастью, мост цел, не взорван. Возле него немцы приготовили специальную передвижную минную установку, впервые такую видели.
Мост через реку Прегель, железный, на бычных опорах, взорван со стороны противника. Пролет сел низко, один бок этого же пролета выше — как бы накренившись. Пехота переправилась уже через реку и вытесняет противника из города.
С 23 по 24 января. Делаем мост через реку Алле — два пролета. Река Алле покрыта тонким льдом. Ранее с заводов в реку спускалась теплая вода. Лед рыхл, ходить невозможно. На лодках — нельзя, лед мешает, подойти тоже нельзя, а работу начинать с середки реки. На две лодки плот установили, стали вытаскивать сваи с этого нашего приспособления — лодки затонули. Ничего не получается! Командир роты Резов сам работает, нервничает. А время идет! Командир взвода старший лейтенант Ботов растерялся, кричит: «Товарищ капитан, что же делать?!» А тот отвечает: «Кричи: «Караул!» А завтра оба в штрафной батальон пойдем за невыполнение задания!»
Кое-как дело пошло. Стали сваи бить, да не по линии вначале. Бьем — как будто колотушкой разучились работать. Медленно идет свая. Бригадные саперы идут с того берега, дело у них идет спорнее — лучше бьют колотушкой. Бригадные офицеры над нами подтрунивают, Резов нервничает.
Приспособились и мы, посменно колотим сваи. Правда, хуже получается, чем у бригадных саперов. Забивку заканчиваем вместе. Под утро накладываем насадки.
Светло. Пальба усилилась. Откуда-то с чердаков стреляют по нам из автоматов. По воде через лёд верёвками прогоны подтаскиваем. Все промокшие, промерзшие.
К вечеру стали мост заканчивать, вдруг самолеты противника! А у моста много техники — ждали нас, переправы через мост. Командование корпуса и армии тут же.
Команда: «Воздух!» Мы все сыпанули с моста к берегу — в щели, в траншеи. Впереди меня бежал полковник какой-то — упал в щель, я вслед. Лежал на нем. Отбомбили, — думал, скажет, ругать будет. Он только сконфуженно взглянул и улыбнулся.
Большую часть бомб противник сбросил в пригороде, в метрах двухстах от моста. Разбили нашу «катюшу». Она дала залп и загорелась. Много автомашин повредили. Были жертвы. Вечером закончили постройку моста.
Город горел. На станции много оружия противника. Сколько полегло нашей пехоты около этого городка!
25 января. Стало изредка попадаться немецкое население: старики, старухи, детишки. Они идут с боязливым видом, с мокрыми глазами, потупив голову.
28 января. Мы в 18 километрах от Кенигсберга. Немецкие войска упорно сопротивляются. Позёмка, холодновато. Песком с шоссейки так и обдает. Указатель показывает: 12 км до Кенигсберга.
30 января. Проходим через Викбольд, в 7 км от Кенигсберга. Шел буран. Тепло. Противник ведет сильный огонь. Нас разбивают на штурмовые группы. Я остаюсь в резерве. Настроение падает. Делаем щупы, кошки со шнурами, затем репетиция: блокирование дота.
Февраль
Наступление приостановилось. 26-я дивизия попала в окружение. Кое-кто выбрался. Она вышла к заливу, юго-западнее Кенигсберга. Её отрезали. Мы встали в оборону.
Март
С 6 по 16 марта занимаемся: изучаем блокировку дотов, проходы делаем, подрывное дело, штурмуем населенные пункты. Сердечко ноет.
27 марта. Работаем по разминированию переднего края. Ранило командира отделения Протопопова. В нейтралке он наскочил на немцев.
Апрель
3 апреля. Делаем проходы в минных полях. Проверяем за проволокой, перед траншеями противника, ищем мины перед вражеским бункером. Режем проволоку, немец из автоматов палит в нас. Пули задевают проволоку — огоньки сверкают, в грязи защелкали. Мы замерли, не шевельнемся. А потом назад — по одному. Думал, конец нам.
5 апреля опять работаем у бункера. Я режу проволоку лёжа на спине. С нами два пехотинца рядом. Затем растащили рогатки. Работаем исключительно смело. Противник не сделал ни одного выстрела. Может, оттого, что перед тем, как нам ползти на передовую, — два снаряда угодило в бункер, и часовые, по-ви-димому, от страха не выглядывали. Благополучно свой проход проделали, обозначили его.
Другая наша группа налетела на немецкую засаду. Их гранатами немец засыпал. Убило Пиджакова, ранило Тимофеева. Громов притворился контуженным. Всю войну был каптером. На штурмовки его не брали. И в этот раз отделался. Васильеву пуля угодила в диск автомата и срикошетила, задела грудь. Рана легкая.
Закончили делать проходы, работали в расположении 26-й стрелковой дивизии.
6–9 апреля. Штурм Кенигсберга
Наша рота в составе штурмовых подразделений двенадцатого стрелкового полка пятой гвардейской стрелковой дивизии.
Задача: помогать штурмовым подразделениям преодолевать заграждения, оборонительные сооружения противника.
Сильный дождь. Вязко. Бежим вперед. Я — первый. На мне вся соответствующая амуниция: тол на плечах, детонатор в руках, щипцы и прочее. Нагнулся низко, голову чуть не до колен вниз. Полосануло из пулемета — прошило тол; сзади бежал Зеленков, он пригнулся не сильно, пуля прошила его ниже шеи. Это я потом узнал.
Сильный артиллерийский обстрел. Я падаю в щель. Григорьев, который бежал за Зеленковым, встал у стены дома — его привалило стеной. Вытащили его, он-то и сказал, что Зеленков убит.
Во всех домах огневые точки, бьют из пулеметов. Командиры кричат: «Вперед, вперед!» Сгрудились в подвале, — только выходить, рядом фугасный снаряд разорвался. Так дало взрывной волной, что мы все кубарем, кувырками, один впереди другого туда и закатились.
В подвал вода прибывает. Выходим. Теперь впереди бежит Бурмизин, за ним семнадцатилетний парень, башкирин. Вокруг стрельба, снаряды. Только сделали несколько шагов, парнишка кричит. Я — к нему:
— Что с тобой?
— Ой, ой, нога болит!
Ранен. Вытащили его. Стрельба сильнее. Бросаемся в щель. А на мне амуниция вон какая, автомат поперек щели угодил, так и повис на нем и купался: в щели доверху вода, грязь липкая. Хорошо начальство придумало — в ботинки с обмотками нас одеть, а то бы все сапоги в этой грязи пооставляли.
Бьёт немец перекрестным огнем. Подняться нельзя. Подоспел на помощь танк, стреляет из пушки, разворачивается по улице. А в одном доме «тигр» был замаскирован, дуло просунуто в окно. Выстрелил и подбил наш танк. Загорелся он, танкисты из танка — кто куда. Выезжает второй. Только успел развернуться — и этот танк «тигром» подбит. Над нами наш самолет висел. Сбросил бомбы на этот дом. Пошли дальше.
Цель наша — продвинуться к вокзалу. Прострел со стороны вокзала сильнейший. Смотрю, рядом из наших никого нет. Подхожу к командиру штурмовой роты, говорю: «Из всего подразделения саперов я один остался». Кричит: «Никуда не отходи, будь при мне!»
Нахожу своих ребят в подвале. В подвале гражданское население — человек двести, все женщины, только один мужчина. Испуганные. Говорю ребятам: «Надо идти». Аликин мне: «Я начальник подразделения, я — командир, кто уходит — не отвечаю!» Маленький, а командир, — не уйдешь.
Перестрелка тише. Двигаемся дальше. Ночуем в какой-то церкви на цементном полу.
Ночью, перед зарёй, тревога, выстрелы. Повыскакивали. Опять сильный обстрел. Нашим саперам штурмовые мостики через реку Прегель для пехоты делать. Пробиваемся к своим. Снаряд разорвался, мне всю полу шинели оторвало осколком, а Приходько насквозь пробило ногу в голени. Я нижнюю рубаху разорвал, перевязал рану, кровь — хлещет.
Едет санитарная повозка, трофейная коляска с крытым верхом. Кричим санитару:
— Забери раненого!
Санитар спрашивает:
— Вы из пехоты?
— Нет,— отвечаем.
—Ну, тогда не возьму — некуда.
Мы кто в лошадь, кто в коляску уцепились. Не пускаем, держим. Кто раненого толкает. Положили все-таки.
Ночевали в девятиэтажном доме, на четвертом этаже. Комнат не перечесть, мебель всюду красивая. Смотрим в окно: Кенигсберг весь в пожарах. Выстрелов уже не было почти. В доме было зеркало. Взглянул на себя — ужаснулся, постарел лет на десять за эти три дня.
Наутро нашли своих. Саперы нашей части плотики через реку из досок устанавливают. С той стороны немцы пленные идут. Хорошо одетые. Мы все — растрепаны, оборваны. Смотрят на нас. Включаемся в работу.
За время штурма из нашей роты убиты Попов, Зеленков, тяжело ранены Абдулин, старшина Ковалев, старший сержант Болотов, младший сержант Петров, рядовые Григорьев, Буркеев, Нечапов, ефрейтор Николаев. У Зеленкова предчувствие было, перед штурмом говорит мне: «Ну, Семёныч, кажется мне, что сегодня меня убьют. Сон приснился: закрыли меня в сундук, и не вылезу я оттуда». 23 пули прошили его.
22–24 апреля. Коса Фрише-Нерунг
Около Кенигсберга есть коса Фрише-Нерунг. Она разделяет Балтийское море и залив Фришен-Гаф. Ширина косы от пятисот метров до четырех километров. Длина сто восемьдесят — двести километров, тянется от Кенигсберга в сторону Данцига. На этой косе город-порт Пилау.
Переправлялись на эту косу на понтонах, наискосок с залива. Расстояние от берега на этом участке до косы — 150 метров. Опасно. Обстрел сильный.
Войска сосредоточено на длину полтора километра — уйма. Плотность огня — разрыв на разрыве, такого мы за всю войну не видели. Многие немцы поняли, что безнадежно, — поднимали руки, шли в плен, мы их — в сторону и через залив переправляем в тыл. Многие наши ребята делали обмен: отбирали у немцев сапоги, отдавали взамен свои. Особенно усердствовали грузины. Немецкий офицер показывает мне на свои сапоги и на мои, потрепанные: мол, чего же ты теряешься, меняйся. Я: «Нихт, не надо».
Я всегда считал, что чужое впрок не пойдет, за всю войну ничего чужого не взял, никаких трофеев.
Строительство переездов через противотанковые рвы. Немцы поперек перешейка подрывом понаделали противотанковые рвы: шириной пятнадцать метров, глубина не менее ширины. В них вода с залива и с моря. Наша задача сделать дорогу, проходимую для танков, оборудовать переезды: срыть рвы — сделать их покатыми и короче.
Собрали нас на вечерней заре. Лежим вместе с пехотой, ждем сигнала. Взвилась ракета: «Вперед!» Только поднялись — впереди меня разрыв мины от миномета. Тряхнуло, занесло меня землей. Сзади — взрыв, еще присыпало. Пришел в себя — звон, шум в голове. Руками и ногами шевелю — целы. Поднялся. Боль в пояснице. Решил, что от удара взрывной волной, бегу, а слева с поясницы что-то в сапог стекает. Думал, пот. Держусь железной дороги, насыпи вдоль косы.
Бежим. К земле припадем — голову спрятать сразу норовим. Все тело снаружи, зад торчит — лишь голова б цела была.
Вот и ров. Сунулись к нему, хотели залезть, а немец с боков, вдоль рва перекрестно из пулеметов — не дает пробраться. Залегли, распластались плашмя, руки, ноги раскинули. Артиллерия идёт следом. Только подвинулись — и она тут. Ударили «катюши». Разрывы везде, горит всё, осколки раскаленные, разноцветные везде разлетаются. Ничего приятного.
Выполнили задание, снял я рубаху, а у меня весь бок в крови. Командир отделения прогоняет в санчасть. Я собрался, а ребята говорят: «Не ходи, это тебя осколком снаружи царапнуло. Полежишь две недели в санчасти, а потом пошлют тебя в пехоту». Пехотинцев гибло больше, чем нашего брата. Мы тоже теряли, но медленно, постепенно — в день двух человек. А пехота пойдет в наступление — в один день половины нет.
Привыкли мы с ребятами друг к другу. Так и не пошел я в санчасть. Потом оказалось: осколок внутри меня остался.
За 3 дня мы сделали переезды через 3 противотанковых рва, потом нас сменили.
Убило Артамохина, ранены Жельдик, Голубев, сержанты Кузин, Аликин, ефрейтор Еркаев, Толстов, Новопашин, Костромин, пропал без вести Григорьев.
Май
9 мая. Ночью на 9-е мая раздалась сильная пальба. Нас по тревоге поднимают. Подумали, что немцы из окруженной группировки в Либау — высадили к нам десант.
Строят нас. Командир части сообщает, что война закончена, немец капитулировал, подписан акт о капитуляции в Берлине. Что тут началось! Вокруг гром, стрельба. Все небо озарено. Палим из автоматов в воздух, весь боевой запас израсходовали. Обнимаем друг друга, всю ночь не спали. О доме, о женах говорили, о том, как в мирной гражданской жизни заживем. До утра не смолкали пальба, крики, шум.
Октябрь
22 октября. Проводили 3-ю партию, 21 человек. Уехали Бабин, Казаков. Ребята уже на автомашине. День ясный, все вокруг красочно.
Ноябрь
7 ноября. Сбор в казарме в 11 часов. Построили нас, вторую роту — «стариков» отъезжающих, 25 человек, и повели по своему расположению. В центре двора стол, покрытый красным материалом. Затем 3-я рота подошла — 30 человек. Это молодняк. Вскоре знамя принесли. Адонец — старший лейтенант, парторг — зачитал нам приказ заместителя Верховного Главнокомандующего маршала Василевского. Капитан Резов зачитал приказ по батальону. Было прохладно. Изморось шла. Мы озябли. После этого нас распустили по казармам. Я пошел в свою квартиру. Готовимся домой.