Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2015
Мария Кучумова — родилась в Белорецке
(Башкирия), окончила филфак Башкирского государственного университета. Стихи
печатались в журналах «Урал», «Бельские просторы», «Персонаж» и др. Автор
поэтической книги «Январи» (2010). Живет и работает в Уфе.
От дна до дна
1. В бездумном детстве
выдыхали воздух
И улетали камнем к мнимым
звёздам —
Морским, но только самым
пресноводным —
И были ни на что уже не
годны
В течение минуты, а потом
Ловили воду человечьим ртом
И поднимались выше, выше,
выше…
И было странно видеть под
водой
Блестящий камень, в лёгкости
— родной,
Который в безвоздушном мире выжил.
2. «Выжимай себя всю, будто
ты апельсин или тряпка», —
Так учил меня брат, и мы с
ним зарывались в ил,
Что меня от него и его от
меня прятал —
По законам земных, но
подводных уже сил.
А потом отпускал — и тогда
мы вдыхали небо:
Мы умели летать в
зазеркалье, в замирье, в за…
В зарастающем озере,
спрятанном в синих вербах,
Так похожем
на перевёрнутые небеса.
3. Помнишь ли, помнишь,
учились летать под водой,
Помнишь, спросил, что же нам
не залечь на небе.
Видишь, залёг, да залёг —
как никто другой:
Брюхом прилип, а всё ещё
рвусь: к тебе бы.
Лопнет однажды натянутый
барабан,
Страшно подумать, какая вода
из дыр.
Знать бы, кто плавал в их небоёмах
(там
Нет
океанов, морей и озёр и др.).
Как ни конечна, а пятиконечна жизнь:
Руки — лучи, ноги — лучи,
голова…
Светишь — не светишь, а всё
же скажу: держись
Тёплого воздуха, пряных
медвяных трав.
4. Вот ещё одно
неотправленное письмо,
Но уже полученное, конечно:
«У меня в душе отыскалось
дно —
Это всё из событий свежих.
И теперь я заглатываю зарю,
А она закапывается в песок.
И лежит ручейником. Говорю:
«Выжимай из сердца последний
сок,
А потом всплывай и тони
опять
(Так учил меня брат летать)».
5. Это чудо полёта —
всего-то животный страх:
Корабли не летают и камни
века лежат.
Я же вижу поныне в архивнейших этих снах:
Сверху — толща воды и бьётся
птенец-душа.
И от страха теряет дно и
летит, как шар,
И жалеет, что вот опять
слишком много крыл.
А потом подплывает брат… «Не
дыши дыша», —
Так ты, кажется, говорил?
***
Превеликий словарь, и к чему
тебе эти богатства?
Разве мало тишайшего «ты»,
растворённого в небе.
На семи языках мы уже
научились прощаться,
Как вернуться теперь и
молчать о мрачнеющем Фебе.
Превеликий словарь, мшелоимец, зажившийся Плюшкин,
Разве мало нежнейшего «ты»,
растворённого в сердце?
Как теперь научиться
молчать, как постящимся — плюшек,
Избегать лишних фраз? Я
давно уже твой иноверец,
Превеликий словарь,
покоривший пресредних, пренижних,
Я предатель давно, я давно
уже твой чернокнижник.
Разве мало воды на земле,
разве лишнего соли?
Разве мало единого «ты»,
растворённого в горле?
***
Ты говоришь: «Нет, не
умрёт».
И всё-таки готовишь лёд
И думаешь о чёрном платье,
Которое придётся шить,
В котором предстоит отжить
Срок, на который горя
хватит.
Ты говоришь: «Ещё не всё».
А у самой-то взгляд осёдл.
И целый день не слышно
вдоха.
И стоит в комнату войти,
Ты ждёшь: он встанет на пути
И сам тебя представит Богу.
И даже если будет гроб,
Намёк прямой — ещё не в лоб,
Он сам тебя проводит к
гробу.
Где, будто вырванный из книг,
Лежит на кружевах двойник.
И никуда не смотрит в оба.
***
Я не знаю, что страшнее
Этих снов, в которых живы,
И в
которых лишь за двадцать,
И которые конечны.
Сердце прыгало и билось,
Как о стенку красный мячик:
Слава Богу, показалось,
Слава Богу, всё такой же,
Слава всем богам — живой.
А потом звонит будильник —
Проводник к ненужным
правдам.
Одиночество под кожей.
И за семьдесят самой.
***
Лицо и
руки (будто шоколад
Растёкся
от жары и их запачкал)
Покрыты глиной. Зеленеет сад.
Садится солнце. И играет
мальчик.
Вот это папа вышел на войну,
Вот это мама ждёт его и
плачет.
И дождь бежит по мутному
окну.
И в банку от сардин бросает
мальчик
Горошину, потом ещё одну.
И весь свой взор, который не
растрачен
На свет и тьму, бросает на
луну.
Луна на мир роняет седину,
А мальчик поднимается и
прячет
Горошину, потом ещё одну.
И банку от сардин швыряет
мальчик
(Как будто жизнь на свалку
зашвырнул),
И, глину в землю втаптывая,
скачет…
Усталый бог готовится ко
сну.
***
На месте привычного «дом»
внезапно возникнет топоним:
«Поехали, милая, в N-ск, мы не были там давно.
И я позабыл, как мог,
рисунки на старых обоях,
Упрямую прямость
стен, кривое, слепое окно.
Поехали, милая, в N-ск, нас снова не будет дома,
Где я не закрыл глаза, где я
их забыл закрыть.
Кривые, слепые сны пусть
снятся теперь другому.
А вместо меня давно растут
тишина и сныть».
***
Всё травой порастёт,
говоришь? Говоришь, говоришь,
А останется ноль: голос не
уберечь.
И сорвётся фальцетом с
заснеженных крыш
Переполненный вдох —
предпоследняя речь.
Здесь такие снега, здесь так
почвы бедны,
Что ни мха, ни травы не
увидеть вовек.
Пустотой порастёт, тишиной.
Привыкай жить без них:
Без травы и без мха, молчаливый — на век — человек.
***
На всякий случай обо всём
забудь:
Как злы пустыни, как щедры
снега,
И как песок просачивался в
грудь,
И как была весна к тебе
строга.
На всякий случай отрицай
родство:
Со мной, с другими, прочими
и проч.
Кто знает, чем придётся не
помочь:
Мы — из небывших,
да и ты — не свой.
На всякий случай просто
промолчи:
Они переведут и с тишины.
Они-то знают, как звенят
ключи.
Они бывали в царствиях иных.
***
Не забывай меня на полках
Среди нечитанных и прочих
Украсивших программу книг.
В них, запылённых, мало
толку,
В них, запылённых, правды
горче,
Не забывай меня. Без них
Никто не вспомнит, сколько
строчек
В одной осуществлённой
жизни,
В одной несбывшейся судьбе.
От корки к корке снова
прочерк,
Как ни желай — всего не
втиснешь
(Того, что не было). Но без
Твоей библиотеки мне легче
дышится — и даже
Светлеет старый переплёт.
Не ставь на полку книгу
заживо,
Не останавливай полёт.
***
И было два моря — одно
другого мертвее.
Одно на пути к дому, другое
и есть дом.
И было всё комом (с горы или
в гору?). Веет
Вчерашняя вьюга. Крепчает в
морях ром.
И бьются пираты в морях за
дары суши,
За мёртвые души сражаются
рай, ад…
И шепчут моря: «Сиди и
прибой слушай».
А ниже — Аид: «Мой друг,
посмотри назад».
***
Через тридцать лет скажешь,
что все твои женщины были красавицы.
Всё в них (волосы, пальцы)
тебя уносило к высотам.
И ты резался ими, как в
детстве глубоком — осотом,
И горела душа, а сейчас
только тлеет и плавится.
Через тридцать лет скажешь,
что все твои женщины были любимыми.
(Вот бы вспомнить по имени
хоть одну из огромного царства.)
А теперь что ни дева, увы, то какая-то Цаца:
Можно с ними рождаться, дай
Боже не с ними погибнуть.
Через тридцать лет жизни в
тоске по ветрам и по ливням
Я налью тебе чай. Или кофе.
Какао. Неважно.
Некрасивая (волосы, пальцы),
но женщина с именем.
Накормлю тебя голодом. Напою
тебя вечною жаждой.
Облака и люди
1. «Сегодня людно, — говорят
они. —
Но ожидается хорошая погода.
—
До осени часы уже, не дни,
И люди тише в это время
года».
«Всё так же людно: кучевые и
Отдельные встречаются под нами.
Людоотводчик, время не тяни,
Шарахни снегом, напусти цунами».
«И всё же людно. Опусти
глаза
И сказку сочини про эту
землю.
Там говорят, не знаю, как
сказать,
Они как будто видят нас. Но
мелют
Пустые языки. Не слушай их».
2. Мой облачный сын, в этой
книге примет есть самые важные главы.
Смотри: если люди утратили
цвет и выгорели, как травы,
Нам мёрзнуть и сыпаться,
паром звенеть и, может быть, в вихре кружиться.
Готовь себе холод, готовь
себе смерть, рисуй себе скорбные лица.
Смотри: если люди лежат на
лугу и смотрят на нас, и смотрят,
Готовь себе хвост или горб и
торбу и, может быть, лучший смокинг.
Они, говорят, сочиняют про
нас какие-то глупые сказки.
А ты замечтай, замечтай их сейчас до
солнечных кущ, до райских.
Но лучше, мой сын, не
смотри, не смотри, не помни о них, не помни.
Так тянутся долго на небе
дни, и мы в этом небе тонем,
Что хочется ниже прижаться,
к земле, где тёплые бродят люди.
Пока же, мой сын, прижимайся
ко мне, не будем о них, не будем.
3. Это дедушкина душа
превратилась в пар.
Это слёзы мои взлетели.
Раньше думалось: рай — это
просто парк,
Смерть — огромный синяк на
теле.
А теперь я знаю: душа легка,
Превращается в облака.
Это облако в землю с дождём
ушло,
Это лёгкость его остыла.
И теперь я знаю: душа —
тепло,
Не мечта, не любовь, не
сила.
Как и раньше, кажется: время
— зло.
Скольких с ливнями унесло.
4. Всё плывут и плывут, всё
зовут и зовут в небо.
Я же тут, словно бут
привязали к ноге и к другой.
Потому и обут,
чтоб брести по земле — нет бы
Босикомым каким к перелётным каким на постой.
Всё бредут и бредут, всё
влекут и влекут дальше.
Я же к небу прилип, я
распластан лягушкой здесь.
Не смотри на них, сын, не
смотри на них, мой мальчик,
Будет день — и увидишь,
дождём изойдёшь весь.
А пока, тяготеньям земным вопреки, облака — выше,
Люди ближе к земле — обманув
магнетизм небес.
Белым паром побудь, серой
лужей побудь — ниже,
И забудь, и забудь, что ты
был человеком здесь.
5. Облака смеются: разве это
люди,
Разве это души,
Разве это жизнь.
Облака нас дразнят, мы не
слышим с вами,
Мы не помним с вами,
Мы не облака.
Чтобы не накаркать:
вон ещё утопший,
Вон ещё упавший,
Вон ещё другой.
Нас не называют, нас не
поминают,
И смотреть боятся:
Вдруг с собой возьмём.
Мы смеёмся с вами, мы не
помним с вами:
Разве это люди,
Это облака.