Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2015
Нина
Александрова — родилась в
Челябинске, училась на филологическом факультете Уральского государственного
университета. Стихи публиковались в журналах «Новая Юность», «Слово/Word», «Топос», «ЛикБез», «Новая реальность», альманахах «Пролог», «Красными
буквами», «Марафон», на портале «Мегалит», в коллективных сборниках и
антологиях. В 2015 г. стала лауреатом премии им. П.П. Бажова за свою первую
книгу стихотворений «Небесное погребение» (2014). Живет и работает в Екатеринбурге.
В «Урале» публикуется впервые.
Нобелевская речь
Маркеса
Антонио Пигафетта, флорентийский мореплаватель, сопровождавший
Магеллана в его первом кругосветном путешествии, написал во время пребывания в
Южной Америке строгую хронику, которая, однако, кажется буйством воображения.
Он рассказывал, что видел свиней с пупком на спине и безногих птиц, самки
которых высиживали яйца на спинах самцов, а еще безъязыких пеликанов, чьи клювы
были похожи на ложку. Он рассказывал, что видел неизвестное животное с головой
и ушами мула и телом верблюда, которое ржало, как лошадь. Рассказывал, как они
поставили перед зеркалом первого встреченного ими жителя Патагонии,
огромного, с шевелюрой волос, и этот гигант потерял рассудок от страха, увидев
свой образ.
Из Нобелевской речи
Габриэля Гарсия Маркеса
видит новые чудеса, интересней, чем рай
Андрей Василевский
средневековый монах,
опускаясь на край плоской земли
видит в тумане бивни, гигантские плавники,
костяные летучие корабли
они проходят почти по краю
видимого пространства, нет тел, осознания и границ
на бортах и на днище — моллюски
и травяные гнезда невидимых птиц
убраны паруса, поднят якорь,
на палубе суетятся псоглавые моряки,
брошены швартовочные концы
из трюма выходят прозрачные женщины, одеревеневшие старики
дети уснули в плетеных корзинах, их несут на уставшей спине
туда, в глубь материка, впереди туманы и полутьма
люди идут, чтобы строить храмы из камня и серебра,
глинобитные, похожие на гнезда, дома
молиться луне и созвездиям, почерневшим от времени зеркалам,
выплавленным из нагретого морского песка страшным стеклянным идолам
через тысячу лет корабли проросли сквозь земную кору
вокруг звенит густая прозрачная тишина
остовы сгнили, стали скелетами древних чудовищ
им пока еще не придумали имена
те, кто приплыл на их спинах, на их небесных костях,
сами стали костями и тайной, водой на полюсах
храмы из серебра глубоко под слоем песка
вещи, которые кто-то держал в руках, — теперь диковинки и чудеса
и огромный индеец,
трепеща, стоит перед зеркалом в полный рост,
от страха теряет рассудок
и, кувыркаясь,
летит вниз, в огромное небо, полное звезд
Страшные истории
можно не делать уроки, в раковину вылить суп
все расскажут тебе у ночного костра в лесу
если проснулся в холодном поту и не можешь вдохнуть
значит, мертвец приходит ночью и руку кладет на грудь
там за оврагом — Сенька сказал, они с братом видели сами
в норе живут люди, которые воют тонкими голосами
у них одежда из шкур, а головы как у птиц
Сенька с братом сбежали тогда и не разглядели их лиц
в лесу непременно помни, где север, смотри не заблудись
ночью по лесу разъезжает черный велосипедист
он догонит, воткнет отвертку с зеркальною ручкой в бок
утащит в чащу, выбраться еще ни один не смог
говорят, там его гнездо — но наверное все-таки врут
а Наташка предупреждала, что за деревней — русалочий пруд
ты туда не ходи за водой — особенно по ночам,
у чужих не бери угощенье и сама не угощай
в самую лунную ночь у топкой чернильной воды
чтобы пройти в мир мертвых, нужно попробовать их еды
это такой позывной, такой колдовской обряд
в мертвые не приглашают кого ни попадя, всех подряд
к черному лесу не становись никогда спиной
в зеркало не гляди, если вокруг темно
не надейся на компас и не верь в гороскоп
правду знает только ученый по фамилии Пропп
книги его всегда носи в школьном своем рюкзаке
выучи «Отче наш», щепотку соли зажми в кулаке
если сделаешь правильно — все на свете скроет густой туман
и игрушечный
зайчик будет вечно в черный бить барабан
Про шамана
у алтайцев (пишет Вербицкий)
шаман не выбирает
самому стать шаманом,
не принимает свой дар добровольно
всячески сопротивляется.
это такой инкубационный период,
а дар — как инфекция,
как генетическая аномалия,
передающаяся по наследству.
дух предка рвется в слабое тело,
давит, бьет, наступает на горло,
нападает.
температура — припадки — страшная боль.
потомок — сопротивляется.
не спит, не выполняет ритуалов,
не делает бубна, даже
не ходит вблизи священных мест.
Иногда, впрочем, может отбиться —
не принимать на себя шаманство,
не потакать воле предков.
Это, как правило, обходится дорого —
сумасшествие, смерть.
там все эти симптомы
называют «шаманской болезнью».
говорят, некоторые могут сопротивляться духам
годами.
а духи — гложут кости шамана,
рвут его мясо,
приказывают камлать,
шепчут тайны вселенной,
кричат о них в оба уха.
наконец одержимый согласен
принять посвящение,
чтобы только освободиться
от постоянного шума,
чтобы лечь и уснуть.
танцы для солнца,
кормление духов с руки,
беседы c демонами,
посиделки с богами —
все что угодно в обмен
на минуту покоя,
на час тишины,
на год одиночества
и на целую жизнь для себя самого
Сон и предсонье
ночью вышел из комнаты в кухню — попить воды
из темноты во все стороны тянутся туго закрученные ходы
тайные тропы мышиные, куда чужой не проникнет взгляд
они уводят все дальше в сны и не выпускают назад
воздух липкий, тягучий, как сгущенное молоко
тащит в водоворот, глотает, урчит, утягивает глубоко
в омут сладкий, страшный, не бойся, шагай, шагай
прямо за ним открывается новый небесный край
в этих молочных реках, на этих клюквенных берегах
вечно живут те и эти, которым неведом страх,
вечную службу несут здесь эти и те,
чьи глаза фосфоресцируют в темноте
рыбой холодной и склизкими листьями льнут к твоему теплу
и просыпаешься, скорчившись в темном своем углу
в висках пульсирует кровь с сердцебиением в унисон
закрываешь глаза и проваливаешься в следующий сон
сон начинает петлять, уводит в звенящую тьму
словно в калейдоскоп, глядишь на себя саму
сны перемешались, реальность — заново проросла
из додуманных витражей, из осколков цветного стекла
дом, в котором ты жил, — огромный часовой механизм
ты летаешь над крышами и резко пикируешь вниз
так, что сосет под ложечкой, и только ветер свистит в ушах
и разноцветные точки беззвучно над головой кружат
делаешь мертвую петлю, падаешь прямо в расправленную кровать —
в гости пришли мертвые и живые, выпить чаю и помолчать.
запыхавшись, просыпаешься посреди ночи, в серебряной полутьме
в комнате пахнет снегом, дело идет к зиме
сотни твоих тропинок закоченели во льду
в этом больном, холодном, бесконечном году
мы затаимся, сядем неслышно, как корабли на мель
главное, это дождаться, чтобы утихла метель
тропки из снов засыпал липкий, пушистый снег
между сном и предсоньем прячется человек
Про больницу
открываешь глаза — на тебя надвигается потолок
захлебывается и хрипит над ухом тяжелый больной
дует из щели в окне — там минус, метель и ночь
и непонятно, мертвый ты или еще живой
тело похоже на старый ветвистый ствол
руки и ноги уже прорастают в стены и сквозь кровать
кожа стала корой, и вместо лица — кора
не открыть глаза, не выдохнуть, не закричать
тяжело дышать от душного кошмарного сна
двигаешься с трудом, на ощупь, к выходу из этой кротовьей норы
туманные силуэты людей проходят сквозь тонкие стены
с громким уханьем в параллельные проваливаются миры
бессильное тело как засушенные между страниц цветы
сухое и хрупкое — уже рассыпается на куски
страх пожирает, хлюпает грязный растаявший снег
и некуда спрятаться от самой последней в мире тоски
это как инициация у далеких диких племен
кормят мертвой едой, ведут сквозь сплетение серых путей
отмывают запах живых, прячут в мертвом осеннем лесу
в мертвом доме из тысячи мертвых костей
а потом шатаясь с трудом выходишь наружу
жизнь хватает за шкирку, бьет наотмашь под дых
тяжело навалились пространство и шум, свет и щебет
с хохотом ты вылупляешься в мир живых
Про пхову
пхова — это буддийская практика умирания
на Тибете вообще интересное отношение к
смерти
нет ни страха, ни паники — все известно
заранее
умирающий точно знает, как все будет происходить
мне говорил учитель:
перед действительной смертью
растворяются элементы,
что образуют мир
это закончится быстро:
наверное, за секунду
до остановки дыхания
первой всегда исчезает
основа
элемент земли растворяет вода:
человек набухает,
падает,
говорит: поднимите меня,
я тону,
бедное тело мое
поедает земля
затем элемент воды
пожирает огонь
человек леденеет,
он говорит: согрей,
не отпускай меня
иней на кончиках пальцев
страшно здесь одному
элемент огня поглощает
ветер
человек иссушен,
губы — потрескались, кожа — потрескалась,
пыль скрипит на зубах
растворяется ветер и человек
без твердой основы,
без чувств, без мыслей и запахов,
вне гравитации, цвета и звука
над пропастью, над облаками,
над светом и над темнотой
дыхание прекращено
дыхание продолжается
щелчок —
и его
тоже
не стало
только сияющий столб
сквозь почти растворенное тело
гибкий солнечный стебель
движение вверх —
выход через макушку
а там — пустота и огни,
шум, и щебет,
и жар,
и огромное заледеневшее море,
и тысячи голосов,
люди и демоны,
руины и города,
камни и пар,
дым и снежное белое небо
и сверху — сияющий крюк,
острый
алмазный
спасительный крюк
страшно штормит,
мотает, кружит
нужно успеть уцепиться
шум уже нестерпим
холодные руки ложатся на лоб
дым под ногами
земля проходит над головой
снег и песок
кокон вокруг
сплел по рукам и ногам
солнечный стебель трещит
крутится калейдоскоп
нет бессильного тела
сопротивляться нельзя
в никуда по спирали
раскручиваются
последние
осмысленные слова
я боюсь умирать
звуки закончились, потому
особенно страшно
ничего не увидеть вокруг,
нечему внемлить
мама
ваджрайогини,
пожалуйста,
заберите меня
в свою чистую землю
мама
ваджрайогини,
пожалуйста,
заберите меня
в свою чистую землю
мама
ваджрайогини,
пожалуйста,
заберите меня
в свою чистую землю