Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2015
Елена Зейферт — родилась в
Караганде (Казахстан). С 2008 г. живёт в Москве. Профессор Российского
государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук.
Ведущая литературного клуба «Мир внутри слова» и литературной мастерской «На
Малой Пироговке». Победитель I Международного Волошинского
конкурса в номинации «Стихотворение, посвящённое М. Волошину и Дому Поэта»
(Коктебель, 2003). Лауреат главной литературной премии федеральной земли
Баден-Вюртемберг (Штутгарт, 2010). Стихи публиковались в
журналах «Октябрь», «Волга», «Новая Юность» и др. В «Урале» публикуется
впервые.
Молчание
Тихий пасечник, соты твои
пусты, как сады,
сиротея, просишь ещё немного
родства.
Семена сухих губ
превращаются в глиняные слова,
колосятся трещинами, шепчут
— воды, воды,
но, увы,
умирают, хоть сразу им пить даёшь.
Символ глиняных сотов в
ладонях уже невесом.
Ты лишён дара речи. А клёны
цветут кругом
и взахлёб
хвалят нежный воздух, весенний дождь.
А в твоём сознанье зима,
удушье, беда.
На молочном снегу ворох
жёлтых умерших пчёл —
оболочки слов, ты их создал,
понежил, прочёл
и, увидев их смерть,
навсегда отпустил в холода.
Бросить соты пустые — решает
пальцев суд!
Лучше выменять их на блага
или продать с лотка.
Но кто скажет, что глина на
языке не сладка?
Слаще мёда, когда к кадыку
подступает зуд.
Пусть молчит, сколько может,
униженная гортань.
Новых рек не услышать, пока
запрещает снег.
Но дождёшься рождения —
слово живое у рта,
словно чёрточка боли, даст наконец побег.
Творчество
Назову тебя Тютчев. Светлый
каменный лес
разделяет тебя и меня в
погожие дни —
ты даруешь мне много имён,
существ, и небес,
и худых корней, авось
приживутся они.
Я в тебя не верю. А имя тебе
даю!
Ты стихов не диктуешь, не
являешься в срок.
Только — слышишь? — кто-то в
моём захудалом раю
начинает песнь, как
крошечный кувырок.
Я тебя только слышу — это
вопрос границ.
Замолкаю, чтоб собственным
звуком тебя не спугнуть,
и в ушко иголки протягиваю
гранит,
и из слов, как звёзд, слагаю
свой Млечный Путь.
Ты легонько отталкиваешь —
мол, пора, пора…
И плывёшь, одиночка, на
новых моих стихах —
между тылом бумаги и острием
пера,
в моём горле, моих ушах и
моих глазах.
Я уже не боюсь, что на город
падут снега.
Тютчев, где твоя новая заводь?
У чьих камышей?
У тебя иногда нет арфы, у
меня — ушей,
но потеря ненужного
нам с тобой дорога.
Слова
Владелец лавочки у самой
мостовой
льняные ткани дарит без
остатка
и длинной спичкой, словно
ватой сладкой,
колдует над голодною
Москвой.
Ему слова нисколько не нужны
—
свои стихи внутри себя он
слышит.
Слова таятся, как в глубокой
нише, —
тряпичный образ молодой
луны.
И будто кто-то бьёт его под
дых
и жмёт ладони крепкими
руками,
когда слова он ищет для
других
и говорит телесными стихами.
Ангелы вещей
Ангел коры
Он — за старой корой дерева.
Держит пальчик на губах — не
тронь меня,
я молодая кора,
жизнь дерева.
Ангел дождевой бочки
Мотылёк
на поверхности зеленоватой
воды.
Ведь утонет! Беру его на
ладонь.
Ах, да это не мотылёк,
а ангел!
Крохотный.
С крыльями за спиной, в
мокрой ризе.
Хочу унести это диво с
собой,
но ангел вспархивает с руки
и с размаху ныряет в бочку.
В ужасе за него наклоняюсь к
мутной воде.
Со дна бочки идёт лёгкий
ровный свет.
Ангел лепестка
Лепесток сам себе ангел.
Ангел рукописи
Если рукопись стала книгой,
значит, у неё был ангел.
Ангел семян
Ангел семян невидим.
Это ветер.
Ангел города
Город ещё скрежещет,
смеётся, дышит смрадом,
а ангел тихонько заглядывает
в окошки
и считает спящих жителей.
Ангел колокола, закопанного в землю
Колокол, не печалься.
Тебя ищут,
чтобы стать твоим звуком.
***
У ангелов на локонах
кристаллы.
Ты всё — снежок, ловец,
бросок и мокрые ладони,
морская соль слепящего
сегодня;
они — мир малый.
Стань ангелом незрячим.
Смотри, не видя, внутрь
себя; как голос,
ищи пространство. А свой
внешний холод
верни горячим.
В том, что рассмотришь, —
обитай. И радуй
простым безумством очевидца.
Снежки и ангелы — отцы и
дети радуг,
а ты — в себе самом частица.
***
Мы живём в одно время в
одном городе.
Но эскизы моих строений
для тебя невидимы,
а мои улицы слишком гулки,
чтобы ты, окружённый
музыкой, как воздухом,
ступил на их тротуары.
Любитель тишины и
парадоксов,
ты допускаешь в свой город
только музыку,
властительнее которой я ничего и никого
не знаю.
И прячешься от меня
за чертежами быта,
а я вижу падающие тени на
листах твоих черновиков —
стоят дома и костёлы,
шумят деревья,
снуют крохотные люди…
Я с удивлением узнаю среди
них себя —
женщина бежит без оглядки,
растрепав волосы, теряя
одежду,
пересекает границы бумажного
пространства
и исчезает.
Ты задумчиво продолжаешь
писать, не замечая потери.
Музыка, неуверенно
сопровождавшая это бегство,
превращается в тишину.
Я в городском парке.
Тебя нет, и мне уже не
страшно.
Моя архитектура утратила
звучание.
Но разве твоя музыка её не
слышит?
Я доказываю себе, что я
дома,
но окрестности мне кажутся
незнакомыми.
Знакомы лишь твои губы и
руки.
Значит, я в твоём городе.
Накинь на меня одежду.
Или я стала музыкой?
***
Оброните меня на сильном
ветру во тьму —
стану кротким цветком,
зелёным слухом полей.
А зерно умирает, чтобы не
быть одному.
А зерно расправляет, как
ангел, крылья в земле.
Оказаться внутри цветка и
принять его —
ты и Бог, и послушница, и
уснувший язык.
Человеческим зёрнам не
уловить родство,
песню прикосновений рук и
лозы,
но дано стать ухом — в
нежном теле цветка,
или в талом снеге, или в
слиянии рек.
Слыша зов, растекаться
паводком языка,
разрешённой речью закрытых
прозрачных век.
***
Время — потомственный
плотник, мастер лодочных дел.
Рубит, снимает лишку… «Не
плотников ли Он сын?»
Тешет из сердцевины, из
самого сердца людей.
Шьёт осторожные лодки, суда
нездешней красы.
Люди кричат и стонут,
лодками быть не хотят.
Люди не понимают, о чём
говорят топоры.
Им не к лицу деревянный и
просмолённый наряд,
Но под килем снуют уже спины
блестящих рыб.
Люди голову прячут —
Господи, не меня!
«Больно!» — кричат и плачут,
но не уходят ко дну.
Время ведёт обтёску от
вершины к корням —
Рыбьими тушками лодок легче
в вечность нырнуть.
Лодочки — загляденье! Их
принимает река.
Новых брёвен и досок времени
хватит сполна.
…А мужская рука его, словно
воздух, легка,
Если ему подвластны
жаворонок и весна.