Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2014
Евгений Чигрин — поэт, автор книг стихотворений «Погонщик» (М., 2012), «Неспящая
бухта» (М., 2014). Поэтические подборки публиковались в «Новом мире», «Дружбе
народов», «Континенте», «Урале», «Звезде», «Неве», «Арионе»,
«Интерпоэзии», «Вестнике Европы» и др. литературных
журналах, а также в ряде европейских и российских антологий. Стихи
переведены на английский, испанский, польский, французский, арабский, турецкий,
хинди, украинский и др. языки. Лауреат премии Центрального федерального округа
России и премии имени Арсения и Андрея Тарковских. Живёт в Москве.
***
В Тимошкино привычные узбеки
Метут метель метёлками… Метель
И в Красногорске… Ветра саундтреки,
В которых явно слышится свирель,
С которой, как с Россией, одиноко,
Но — вери гуд по-русски говорю,
И бабочками снег заботой Бога,
И некому писать на точку ru.
И некого послать подальше, следом
Туда же двинуть… Тянется зима
Каким-то зверем и каким-то бредом,
Бессмертие и смерть сводя с ума…
И жизнь под вечер обнажает это:
Вчерашнюю любовь и быстрый век,
Мельчает свет, всё меньше в мире света,
Смолкает в полумраке саундтрек.
Стихает жизнь в привычном переулке,
Где пели урки, как поэт сказал.
…Мне сновиденья в белой штукатурке
С небесной почтой ангел переслал.
Египетское
Луксор, стоящий на быках и на
Рабах, не озверевших от Карнака,
У фараона в складках тишина,
А в мышцах застарелое люмбаго,
Да космос, загустевший в рукавах
И морде запредельного размера.
Песок ли рядом? Вероятней — прах…
Под брюхом сфинкса прячется химера.
Вот Бубастидов перистильный зал:
Отгрохали сторонними руками…
Жужжит печаль воинственный комар,
Перемещаясь мелкими кругами.
Луксор музейный обрастает мной,
Точней, стихом и неизбежной пылью
Да лавками с изюмом и халвой,
Пахучей шишей, нежною ванилью.
«Иншам Аллах» кричит какой-то тип
Зевающим на статуи туристам,
Ленивый коп сменил диван на джип
И мирно дремлет: в помощь террористам?
Несёт нубиец жаркие глаза,
Арба араба выстлана мишмишем,
Палящий воздух. Полдень. Бирюза
Небес течёт по вывескам и крышам.
…Тут дромадеры тащат чудеса,
Сахара ближе загорелым лицам,
Тут что-то есть, что высмотреть нельзя,
Как выстрелить из дудочки по птицам…
Смотритель места
Драконий мыс равно Господний след…
Слегка хрустит песок береговой
Широт, в которых сероватый цвет
Повязан с фиолетовой волной,
С идущей джонкой: опиум, табак?
С китайским ширпотребом и т.д.
Заросший светом яшмовым маяк —
Лучами распускается в воде.
В таком «сейчас» я — необычный знак?
Бемоль харит да ключик аонид,
Встречающий солёный полумрак,
Смотритель места больше, чем пиит?..
Ловитель моря на приманку строк,
На шепоток, дыхание Творца…
Смотри, как хобот тьмы пробил Восток:
Не вытереть вечернее с лица.
Не выхватить из темени причал,
Над волнами фантазии встают:
Сапфирный кит, лиловый скат, финвал?
Скоты из Пятикнижия плывут
С чудесным Ноем?.. Господи, я тут,
Где птицы зарифмованы в стихи,
Где фарт рыбачий катера везут,
Где Ты кладёшь привычные мазки…
***
Музыка осени —
Ветер виолой
То над откосами,
То возле голой
Рощи, которую
Дождь колошматил,
И территорию
Холод разгладил.
Листья впрессованы
В грязь не сегодня,
Звёзды прикованы
К высям: Господня
Воля украсила
Крепкое небо,
Словно умаслила
Музыку Феба.
Осень по буковке
Станет строфою,
Станет разлуками,
Старой игрою,
Ночи с Каменою,
Видимо, в тему
С лампой-Селеною,
Жёлтой по делу.
…Осени музыка,
Ветер стихает,
Звёздочка-бусинка
Медленно тает
В далях космических.
Скоро 5.40.
В строках метрических —
Прячется морок.
Кофе (арабика)
В чашечке слева,
Бодрая капелька
Кэфы, шедевра,
Что Эфиопия
Нам предложила,
Капелька допинга,
Африки сила.
Я как назначенный,
Строфы сближаю.
Жизнью потраченный,
Утро встречаю.
Смотреть с утра
Смотреть с утра, как вьётся лёгкий снег,
Как дети свет поймали в рукавицы,
Мальчишечью строку припомнить — смех…
С каким-то сновидением проститься.
Смотреть разиней, чайником, ещё
Ушастым фраерком, как мокнет снегом
Неброский свет. Как тянет «хорошо»
Сказать себе… Как срифмовались с небом
Деревья и деревни, там, вдали,
Река, в которой ледяные джунгли,
Да облака, которые прошли,
Как будто фантастические шхуны…
Goodbye, Ладыжин
Вкатился май, равно весёлый стиш,
Блазнится мне — ты за углом стоишь,
Ладыжин огородный в блёстках солнца,
Сбегающих к реке полках травы,
Где мотыльковый полдень синевы,
Где рыболов над лещиком смеётся!
Глотаю жизнь, целебную пока,
Всмотрись в меня, полдневная река,
Плывите, карпы, караси, плотвичка,
И толстолобик, и ленивый сом,
Живущий, как поэт, особняком,
На глубине, на ямах — так привычно.
Живая тварь — зелёная весна
Вдыхает жизнь в растенья. Внесена
В реестр надежд любая жизнь сегодня.
Рвут корни трав земную твердь насквозь,
Откуда что и взяˆлось и взялóсь —
Всё знает до деталей сумасбродка:
Всё знает, от ларька до лопуха…
Полуденное солнце. Облака
И облака, смотрящие на запад.
Светило золотит площадки крыш,
Сдаётся мне — ты за углом стоишь…
От миражей таких куда мне драпать?
Тут можно жить, забив на жизнь в других
Материках, америках чужих,
Посредством книжек, словно в некий космос,
Входить не часто, то есть иногда,
По ящику другие города
Смотреть, не видя: застилает косность.
Тут проще жить? Скорей, не жить легко,
Тут смесь малороссийского с арго
Слышна по вечерам у магазина.
Зелёная ореховая глушь.
Червонных вишен и лимонных груш
Радушная и тихая краина.
В кинотеатре галльское кино:
Делон? Габен? Мерзавец Бельмондо?
Любой сюжет — балдёж и драйв глубинке.
Свежеет жизнь и — вечереет свет,
Спешит в пивную симпатичный смерд,
Гуляют и Марички, и Маринки.
Провинция в закатной пелене:
В пелёнке мироздания… Вовне
Поэт, что знает родственную мову.
…Заговорился. Ты ушла давно.
Goodbye, Ладыжин, — крепкое вино,
Текущее по венам старой кровью.
Камиль Коро
Нам посулили в воскресенье снег,
Ну, раз пообещали, значит, будет,
Ещё сильнее музыку остудит,
Запорошит замусоренный век.
Пейзаж в окне — классический Коро;
Деревья в серебристо-серой гамме,
На кнопке ветра лист к оконной раме
Приколот крепко… Улица, бистро,
Ещё прибавь — аптека и фонарь,
Скажи, Камиль, фонарик нам сгодится?
На веточке сырой худая птица
(Не упорхнула в солнечную даль).
Ландшафтик за окном — Камиль Коро,
При этом я — в привычном Подмосковье.
Глоточек коньяка, да чашка кофе,
Да карандаш, отточенный остро.
Заросший полумглою дышит день,
Как на холсте, — каком? Не помню верно…
За окнами кому-то машет верба,
Да видится извилистая тень,
Да тучи в небе ускоряют бег…
Ни слова. Ни словечка. Ни полслова.
Безмолвие как вечера основа…
Пройдут лишь сутки, и случится снег.
Кино
Ну конечно, Жюльет Бинош
И, бесспорно, Софи Марсо
Постарели. И я «хорош»…
Жизни крутится колесо.
Жизни вертится… Осень. Дождь.
Все дворы замело листвой.
За какой-то ничтожный кошт
Столько фильмов я видел с той,
Что «Три цвета…» и «Шоколад»
На ступень поднимала вверх,
Там любовный ломился фарт.
Эти ленты — прошедший век,
Эти фильмы и драйв, и секс,
От которого в голове
Наслаждение и рефлекс?!
Всё смешалось в такой строфе,
Сбилось всё. Говорил во сне
Я с Бинош и Софи Марсо,
И Жюльет усмехалась мне,
Пила крепкое «Кюрасо».
Осень. Дождь. Невесёлый вид.
На планшете Софи Марсо
Ноги тянет в какой зенит?
Жизни крутится колесо
В «Пациенте английском», и
Заметает любовь самум,
Будто кони нечистой тьмы
Этот ветер! И быстрый шум
Вместо музыки… Шум войны.
45-й в финале год,
Пациента больного сны
Да луны бледноватый плод.
Постарела Жюльет Бинош,
Постарела Софи Марсо…
И в Москве, и в Париже дождь…
Жизни крутится колесо…
Вот и я, золотой мудак,
Обветшал, как дворовый кот.
Осень жизни — такой подляк?!
Осень жизни — куда течёт?
Я не знаю… Жюльет Бинош,
Я любил вас. Любил Софи.
Кинофильмы за медный грош
Посещал, разумел в любви.
Одинаковость есть у нас:
Сообща постарели мы,
Алкогольный оттяг и транс
Нынче по фигу и в ломы.
…Буду помнить красавиц всё ж
Молодыми, как в ленте про…
Как давала Жюльет Бинош,
Как стреляла Софи Марсо!
На Мартинике
На Мартинике снег, у нас жара — всё спуталось, всё перепутал снова…
Такая стихотворная пора, в которой обнаруженное слово
Равно мазок художника, что так в Вест-Индии лопатой потрудился:
Потомок перуанцев, галл, чудак, в который раз прошедшей ночью снился,
Чтоб жизнь в болото не скатилась, чтоб яснее видеть острова и шхуны,
И ощущать от музыки озноб, и видеть волны, бухточки, лагуны
И женщин шоколадных, что холсты наполнили эротикой и влагой,
Звериной красотой до простоты, до колера кофейного… Однако
Заговорился, окунув стило в Наветренный в Карибском море остров,
Шукая рифму — находя зеро. Земля провинциалов и форпостов,
Песчаных пляжей, смачных табаков и малярии (испытал художник,
Вкусивший от житухи батраков, снимавший угол за казённый грошик!).
Тепло на Мартинике, и тепло от солнечных пейзажей живописца,
С которым мне спустя сто лет свезло, с ним говорю, поскольку часто снится,
Он этим жив, как воздух, ангел, дух, он сам многообразье сочных красок,
Которыми перетекает Юг в наш дикий Север, что снегами вязок,
Который там, куда давно иду, там что-то есть, там что-то будет с нами?
…На небе фиолетовом звезду я догоняю этими стихами.
Вроцлав
I
Этот город гномики-краснолюды
Охраняют от суеты и сглаза,
Потому-то мне и легко, по сути,
В переулках правильных… Счастье, маза —
Говорить с какой-нибудь птахой польской,
Видеть это море костёлов разом.
Под старинной крышей чудак геройский
Сколько лет стоит то ли с медным тазом,
II
То ли с тем щитом, что когда-то город
Защитить сумел от какого лиха?
…Я слегка продрог, поднимаю ворот,
В переулке каменном тихо-тихо.
Этот город гномики-краснолюды
Сохраняют, чтоб я зашёл в кофейню
И потратил злотые, чтоб минуты
Протекали чьей-то случайной тенью,
III
Растекались облаком над собором,
Где придумал нам витражи Добжаньский1.
Порыжевший лист пролетает скорым,
Ибо ветер сильный, вовсю цыганский.
И такая пани приносит бренди,
Что «Луна» Поланского входит в кумпол!
Самый смак забористой киноленты
Видишь внове так, что сейчас бы умер
IV
От любви. Скорее ожил бы снова
В стороне, где гномики-краснолюды
Обожают мир, понимают слово,
Разумеют готику и причуды
Этих зодчих, что воплотились в камне
И в лепнине местной: в барочном стиле,
В разделяющем все тревоги храме,
Где на фресках ангелы вострубили.
V
Этот город весь — сотворенье света, —
Витражист сказал (о котором выше),
Уходя туда, где таится Лета.
…Каменеет жизнь, потемнели крыши.
Зодиака знак зацепился слева,
Веселее в поле Господнем стало?
Я бы смог тут жить, но другого неба
Я приятель и расточитель дара.
VI
Вечереет всё и Сковроня Гура2:
В чьей земле погибшие в сорок пятом.
Целый город был под прицелом дула,
Помнишь фильм про Одер? — водичка рядом,
Посмотри, — спокойная, катит волны,
Все мосты на месте, деревья, скверы,
Только ветер грубый врубает горны
Да сползают с ратуши три химеры.
VII
Гитлерюгенд тут проявлял бесстрашье,
Гауляйтер Ханке держал Бреслау3,
Только в мае в город вступили наши,
Я без пафоса помянуть желаю,
Заходя в корчму, где витают звуки
В пианино вросшего Фридерика
Да в глазах порок не моей подруги —
Большеротая, хороша чувиха.
VIII
Этот город шпилей, колонн, лепнины,
Сберегают гномики-краснолюды…
Три шагам от центра, и — мир пустынный,
Вшиты в небо звёздочки-изумруды.
Я смотаюсь завтра отсюда, ибо
Самолётик польский назначил время,
Буду думать: что-то в душе погибло…
Будет жизнь лететь, Аполлону внемля.
Жёлтое
Жёлтый Восток расплетает косички залива —
Волны — о них говорить одиночеству просто.
Выпьешь глоток? На закуску корейская слива,
Старыйкаё4 да иллюзий волшебная соска.
Остров вчера и сегодня бамбуковым тянет,
Белый орлан закогтил маслянистые выси.
Скурит закат голубое, рубиновым ранит,
Скушай ранет, обругай невесёлые мысли.
Крабикам ври да смекающей музе по капле,
Выверни сны и реальность повесь на Голгофе…
Весь ты в таком, как индус в экзотической карме
(Как в мираже?), да в какой-то драконовой кофте.
В ней собирать по частям прихотливые мифы
Да обжигать гримуаром ресницы сподручней:
Справа грифон, а по левую пьют гиппогрифы?
Этакий Босх возникает… Становится тучей.
Втянешь — вздохнёшь — вмандаринишь — и сказка в кармане,
Тело как воздух: по водам, как посуху, — хочешь?
В каждом драконе такое сквозит обаянье,
Вот потому над бандитом хвостатым хохочешь.
1 Адам Сталоны-Добжаньский — художник-витражист (1904–1985).
2 Кладбище советских солдат во Вроцлаве.
3 Бреслау — старое название Вроцлава (нем. вариант).
4 Стихотворный размер.