Памяти В.В. Артюшиной
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2014
В конце апреля не стало Артюшиной.
Боюсь, что уже осталось не так много людей, которые понимают, сколь значительна эта утрата не только для тех, кто знал Валентину Викториновну близко, но и для всей нашей культуры, для духовного здоровья уральского края.
Впрочем, и не было никогда таких людей много.
Должность Валентина Викториновна всю жизнь занимала скромную, для широкой публики практически незаметную: она была литературным редактором. В ее послужном списке отмечено лишь три места службы. Меньше года — в Иркутском областном книжном издательстве, после чего она была уволена «в связи с отъездом по месту жительства мужа», то есть обратно в Свердловск. Затем двадцать лет — с 1949 по 1969-й — работала в Средне-Уральском (поначалу еще Свердловском) книжном издательстве. И с 1969 до выхода на пенсию — почти четверть века — возглавляла отдел прозы журнала «Урал». Три места — как три ступени: у каждой своя высота, свой уровень возможностей и своя мера ответственности.
Хоть в Иркутске Артюшина проработала недолго, но это был неоценимо важный этап ее профессионального становления. Издательство было маленькое, сотрудников — меньше десятка, считая и директора, и корректора, но оцените, с какими авторами им приходилось работать: Георгий Марков, Константин Седых… Первому было тридцать семь, но он к тому времени уже написал «Строговых»; второму сорок, но его «Даурию» (сам свидетель) читала в те годы вся страна. Обоим вскоре присудили Сталинские премии. «Строговы» у Маркова, по общему мнению, лучшая вещь большого литературного начальника; он потом за другие свои сочинения получил еще много премий и наград, в том числе Ленинскую премию и две звезды Героя Соцтруда, но тут, конечно, сказывались его высокие литературные чины, а новые его романы так, как первый, уже не читались. Седых формальными знаками признания был отмечен меньше, зато его «Даурия» выдержала более ста изданий, ее перевели на многие языки мира, в том числе на английский, китайский, французский.
А еще в издательство захаживали недавно уволенный из армии фронтовик Юрий Левитанский и только что отпущенный с Колымы Игнатий Дворецкий. Запомнился Валентине Викториновне и 45-летний поэт, выбравший себе псевдонимом название байкальского острова: Анатолий Ольхон; его знала и любила вся Сибирь, но жить ему тогда оставалось лишь два года — кто мог знать?
Книг с ними юная выпускница УрГУ не делала: художественной литературой занимались более опытные редакторы, а она набиралась опыта на «всей прочей», по ее словам, литературе. Почему же шапочные, в сущности, знакомства с сибирскими знаменитостями остались в памяти Валентины Викториновны до конца жизни? (Случалось, она упоминала о них в приватных разговорах, вспомнила и в своей мемуарной книжечке «Мое время», вышедшей, когда ей было уже за 80.) Думаю, дело не в громких именах: к таковым у нее, как я убедился за десятилетия нашего знакомства, особого пиетета никогда не было: общение с известными литераторами было привычной повседневностью ее профессии. Решусь предположить, что эти знакомства в самом начале ее профессионального пути помогли ей осознать, что чудо литературы имеет ремесленную сторону.
«Над вымыслом слезами обольюсь», — сказал поэт; но чтобы это случилось, вымысел должен быть выстроен в точном соответствии с законами человеческого духа. Насколько соответствие достигнуто — это и выясняет редактор, и тут он подобен и летчику, испытывающему новый самолет, и садовнику, формирующему крону яблони, а более всего, пожалуй, тренеру, который сам в чемпионы не стремится, но без хорошего тренера чемпионами не становятся.
С пониманием, что она может и должна, и в том ее призвание, помогать проявляться — в полном блеске и совершенстве — чуду творческого вымысла, над которым читатель «обольется слезами», и возвратилась 22-летняя Валентина Артюшина в Свердловск.
Последовавшие затем двадцать лет ее работы в книжном издательстве кому-то, возможно, представятся довольно монотонной работой: получить рукопись, которая уже значится в плане, утвержденном во всех инстанциях, включая московские; в течение установленного времени (столько-то листов за столько-то дней в соответствии с нормами) вычитать, обсудить с автором необходимую доработку, внести поправки и сдать в производство. И тут же, без паузы, взяться за следующую рукопись уже другого автора, а потом за следующую. И так далее — изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Не отставая от плана, участвуя (как тогда было принято) в соцсоревновании, — точь-в-точь как токарь у станка, вытачивающий какие-нибудь втулки. Внешне все так и выглядело.
Но работа с автором над рукописью — совсем не то, что вытачивание втулки. Об одном таком случае сама Валентина Викториновна рассказала в своей мемуарной книжке, воспользовавшись необычным материалом, который по воле случая оказался в ее руках. Вдова писателя Климентия Федоровича Борисова после смерти мужа передала ей папку, на которой его рукой было обозначено: «В.В. Артюшина». В папке оказалось сорок два письма, написанные Валентиной Викториновной «подопечному» автору в разные годы: в течение почти полувека он их собирал и хранил! Само существование этой папки — факт замечательный: тут и характер самого Борисова, и наглядное доказательство признания им той роли, которую играла в его судьбе редактор Артюшина, а главное — выразительные и поразительные (нарочно не придумаешь!) документы, раскрывающие «кухню» работы выдающегося редактора с автором. Какой великолепный урок для начинающих редакторов!
Поскольку я и сам Климентия Федоровича достаточно хорошо знал, а также знал не понаслышке (самому случалось быть соучастником), как Валентина Викториновна работает над его рукописями, расскажу эту историю, как сам ее вижу.
Пожалуй, начну с такого сюжета. Где-то в начале мая 1997 года мне позвонил из Москвы Анатолий Курчаткин. Он только что прочитал свежий номер «Урала» и порадовался открытию: у автора двух рассказов, напечатанных нами, такое яркое мировосприятие, такой богатый, выразительный, сочный и точный язык! Прежде этого автора Анатолий не встречал, предположил, что это восходящая звезда, и предсказал молодому, как ему подумалось, автору литературное будущее. Пришлось его разочаровать: автора рассказов, Климентия Федоровича Борисова, мы похоронили за две недели до того разговора в возрасте 98 лет…
Валентина Викториновна работала с Борисовым как редактор с 1959 года. По творческому стажу его еще можно было тогда назвать молодым писателем, потому что к печати готовилась лишь третья его книга, а первая вышла всего четырьмя годами раньше. Но по жизни Климентий Федорович был совсем не молод: новая книга была приурочена к его шестидесятилетию. Он был участником не только еще не потускневшей в памяти Великой Отечественной, но и далекой уже Гражданской войны; после демобилизации работал литсотрудником районной газеты в Красноуфимске (оттого и общался со свердловским редактором по почте), позже переехал в областной центр.
Впервые работая с его текстом, Валентина Викториновна сразу увидела то, что полвека спустя увидит и Курчаткин: «Ваша сильная черта — умение найти выразительную деталь, передать тонкое движение души, настроение» (это из первого ее письма, сохраненного Климентием Федоровичем). Но увидела она и то, что Анатолий видеть не мог, поскольку читал опубликованный (следовательно, отредактированный) текст Борисова, а я как участник редакционного процесса могу подтвердить собственными наблюдениями: «Но иногда обилие подробностей утомляет, и повествование теряет свою прелесть». Чрезмерные, утомительные подробности — не редкость в редакционной практике; их удаление, как правило, идет на пользу тексту. Некоторые авторы с этим легко соглашаются, другие стали бы спорить, но просто не замечают, если редактор что-то тактично уберет, не поставив их в известность. Но Климентий Федорович был педантичен, и Валентина Викториновна обращается к нему с обезоруживающей прямотой: «Вы аттестованы мне как человек бранчливый и пристрастный к правке, поэтому жду вашей реакции со страхом». Однако тут же демонстрирует свое самое доброе отношение к рукописи: «Скажу еще, что работала над рукописью с большим удовольствием, а над некоторыми эпизодами просто с наслаждением. Однако боюсь, — делала она и психологически, и тактически очень уместную оговорку, — как взглянет на рассказы главный редактор. Между прочим, рассказ «Прах под сапогами» мне кажется лучшим…»
Главного редактора она ни в письме, не в книжечке своей не называет («не поминает всуе»), и я думаю, что это не случайно. Но я его все-таки назову, чтобы хоть читатели, которые постарше, поняли, насколько обоснованны были ее опасения. Редактором тогда был Борис Львович Крупаткин — человек высокого роста и крепкого сложения, прямолинейный и несгибаемый в выполнении партийного долга, как он его понимал; истинный солдат партии. Естественно, что лучший рассказ из книги К.Ф. Борисова он на самом деле безошибочно вычленил и снял. Валентина Викториновна сообщила о том Климентию Федоровичу в следующем письме в таких выражениях: «…я потеряла способность дипломатничать и просто разругалась с ним, назвав его перестраховщиком и подтасовщиком. После этой тирады мне ничего не оставалось, как выйти из его кабинета». Тем, кто хорошо знал интеллигентнейшую Валентину Викториновну, трудно представить ее говорящей резкие слова и хлопающей дверью начальственного кабинета, но не сомневаюсь, что в тот раз именно так и было: в вопросах порядочности она была бескомпромиссна.
Тот конфликт с Крупаткиным на профессиональной почве не был ни первым, ни последним, да и не в нем одном было дело: время было непростое. Так что работа Валентины Викториновны в издательстве ни монотонной, ни спокойной не была. Скорее ее можно сравнить с движением первопроходца по нехоженым местам: по компасу можно определить, где север, а где юг, но натоптанной дороги нет и за каждым поворотом может ждать сюрприз, причем не всегда приятный. Однако все душевные траты и перегрузки с лихвой восполнялись радостями, которые приносила любимая работа.
Прежде всего, это, конечно, непрерывно расширяющийся круг авторов, с которыми она работала и которые в совместной работе становились (как К.Ф. Борисов) ее преданными друзьями. В книжечке «Мое время» она перечисляет тех, кто стал ей душевно особенно близок. Повторю вслед за ней: К.В. Боголюбов, Ю.Я. Хазанович, В.А. Стариков, Н.А. Попова, Ю.М. Курочкин, Б.С. Рябинин, Б.С. Бурлак, тот же К.Ф. Борисов — это тех, кто годами был старше, порой заметно старше ее, она их называет «патриархами». Этот список она продолжила «ровесниками» (на самом деле были и помоложе: речь о литературном возрасте и творческой позиции): Н. Никонов, А. Филиппович, Б. Путилов, В. Николаев, В. Крапивин, А. Власов, Ф. Вибе (Свердловск); Л. Давыдычев, Авенир Крашенинников (Пермь); С. Петров, Р. Валеев, А. Бархоленко (Челябинск); И. Яган, В. Потанин (Курган); К. Лагунов, И. Ермаков (Тюмень). И, наконец, те, кого на литературный путь выводила она сама: Леонид Юзефович, Володя Соколовский, Нина Горланова, Анатолий Королев (Пермь); Иван Уханов, Николай Струздюмов, Сергей Фролов (Оренбург); Валерий Исхаков, Ольга Славникова, три Александра: Иванченко, Крашенинников, Чуманов (Свердловск).
Я повторил этот список, ничего в нем не меняя (даже форму подачи: один Леонид, а другой Володя и т.д.), потому что в нем не понимание исследователем, а ощущение редактором литературного процесса. Называются имена известные, во многих случаях известные не только на Урале, но для нее тут важна не столько мера общего признания, сколько соотношение природного дарования, вложенной души и достигнутого результата. При этом сама Валентина Викториновна оговаривается, что перечислила не всех, но всех помнит, — и на самом деле на страницах ее мемуаров появляется множество других писательских имен, в каждом крупица ее жизни.
И еще важное примечание к списку: в нем в общем порядке перечислены и те, с кем она делала книги в Средне-Уральском издательстве, и те, кто с ее подачи печатался в «Урале». Этот порядок был органичен для нее самой, потому что, перейдя из издательства в журнал, она не выключилась из одного круга профессиональных и душевных связей и не перешла в другой: новая работа стала естественным продолжением прежней. Даже в организационном и территориальном плане заметных изменений не произошло: журнал выходил на базе Средне-Уральского издательства, кормились, что называется, из общего котла, все хорошо друг друга знали. Казалось бы, чего проще: раньше рабочее место было на третьем этаже, теперь на четвертом… Но переход Валентины Викториновны с третьего этажа на четвертый знаменовал начало третьего и, я думаю, самого значительного периода ее творческого пути.
Чем объяснить этот переход? Прежде всего, я думаю, тем, что в «Урале» появился новый редактор, ее университетский однокашник Вадим Кузьмич Очеретин. Он был талантливый организатор и взялся за перестройку журнала с размахом: отвоевал новое помещение, добился приличного финансирования, начал расширять и укреплять литературные и деловые связи с уральскими областями. Ему нужны были надежные сподвижники, он хорошо знал литературный Свердловск, и ему удалось привлечь к работе в редакции целое созвездие талантливых людей. В.В. Артюшина была, я думаю, главным его приобретением. Наверно, она бы не поддалась на его уговоры, если б не изматывающий перманентный конфликт с Б.Л. Крупаткиным. Переход в «Урал» освобождал от этой зависимости. (Кстати, отношения с В.К. Очеретиным тоже будут непростые, но это уже потом.)
Но отношения с начальством — это все-таки были преходящие мелочи. Главное же заключалось в том, что новое назначение придавало иной масштаб и глубину ее редакторской работе, — этого она не могла не оценить. Обратите внимание на пометки в приведенном списке дорогих ей авторов: не только Свердловск, но и Пермь, Челябинск, Курган, Оренбург, и какие за ними имена! А ведь в областном издательстве ни столь любимые ею пермяки, ни представители других областей не появились бы. К тому ж книга — особенно в те, советские времена планового книгоиздательства — это, так сказать, плод, взращенный на хорошо обработанном участке, а журнал — «зона рискованного земледелия». Даже для многоопытного автора публикация в журнале — «разведка боем», а для молодых — практически единственная тогда стартовая площадка. Удачный журнальной дебют открывал путь в литературу, а провал создавал препятствия, которые нелегко потом было преодолеть. Поэтому книгоиздатели работали с оглядкой на журнал, а вот журналу оглядываться было не на кого…
Но журнал — это не бюрократическая структура, где любая ответственность обезличивается: каждое редакционное решение имеет свою историю, у которой есть начало, продолжение и завершение, и на каждой стадии в деле участвуют конкретные люди. По части журнальной прозы так или иначе все сходится на заведующем отделом прозы: без решающего слова заведующего ни одна рукопись не предлагается в печать, если же какая-то заминка возникает на уровне редколлегии или главного редактора — «адвокатом» автора выступает опять-таки заведующий отделом.
Поскольку ровно половину своего журнального срока Артюшина занимала эту должность при мне (я был главным редактором), могу совершенно определенно утверждать: редакционная политика по части прозы в определяющей мере зависела от нее. Благодаря своим широким и прочным — в сущности, уже не столько даже профессиональным, сколько дружеским — связям со всем литературным Уралом Валентина Викториновна во всякий момент хорошо знала, кто что пишет; могла вовремя позвонить, выразить заинтересованность, даже поторопить, подтолкнуть. Редакционный портфель никогда не пустовал, мы могли быть уверены, что самое лучшее из написанного на Урале мимо нас не пройдет. Подпитывали редакционный портфель литературные семинары молодых, которые тогда проводились Союзом писателей широко, разнообразно, регулярно. Если на семинарах выявлялось что-то стоящее — оно непременно попадало к ней на стол. Через семинары пришли к нам первые рукописи Александра Чуманова, Александра Иванченко, Ольги Славниковой, Арсена Титова.
А вот с Александром Крашенинниковым получилась история почти анекдотическая. В семинарах он не участвовал, заканчивал учебу в Литинституте, свои «дипломные» рассказы прислал нам по почте. А рукописи из почты («самотек» это называлось) в тот раз просматривал сотрудник отдела прозы, неведомыми мне путями пришедший в редакцию (еще до меня), энергичный через край, но по духу явно не наш. Рассказы Крашенинникова он бегло пролистал, сунул обратно в конверт, а конверт — в мусорную корзину. И так случилось, что на этот решительный жест обратила внимание Валентина Викториновна (она сидела за соседним столом). Она уже имела основания сомневаться в добропорядочности молодого сотрудника, а потому, улучив момент, когда он куда-то вышел, извлекла бандероль из корзины и углубилась в чтение. Не знаю, час или полтора она просидела над этими рассказами, но сразу после того отправилась с ними в мой кабинет. Опустив подробности, скажу, что этими рассказами мы открыли первый номер нового года, сочтя их лучшими из того, что находилось в тот момент в редакционном портфеле.
О том, как Валентина Викториновна формировала редакционный портфель, я мог бы рассказать много историй, но суть, я думаю, ясна. Вот почему, когда она вспоминает в своих мемуарах известных всей стране писателей, «обязанных своими первыми шагами «Уралу»», мне хочется уточнить: они обязаны этим именно ей и, насколько я могу судить, все они это прекрасно понимают.
А в заключение хочу повторить мысль, которую я уже не раз высказывал: общественное мнение привычно связывает статус и авторитет журнала с именем главного редактора, но роль Валентины Викториновны Артюшиной в истории «Урала» никак не меньше, чем роль любого из его главных редакторов (включая, естественно, и меня). Ее опыт, вкус и авторитет определяли лицо прозы журнала на протяжении четверти века — и при Очеретине, и при авторе этих строк. А когда она ушла, как сама пишет, «на противно звучащий «заслуженный отдых»», осталась заложенная ею традиция. А теперь будет работать и добрая, долгая память о ней.