Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2014
Сергей Грин — родился в Самаре, окончил МИФИ. После окончания института работал в
научно-исследовательских центрах России и США. Начал печататься в газетах и
журналах в конце 90-х годов. Живет в Москве.
Каменистая дорога шла вдоль берега
моря. Темный песок побережья был усеян черными камнями, разбросанными по узкой
полосе прибоя. Редкий колючий кустарник, высохшая, пожелтевшая трава да пятна
песчаных островов оживляли однообразную равнину. После того как легионы проконсула
Сирии покорили набатеев и заперли их в Петре,
разбойные набеги больше не беспокоили путешественников. Теперь по дороге ездили
и ходили торговцы из Иерусалима в Дамаск. Невысокие горы, покрытые кустарником,
показались впереди, преграждая путь вдоль берега моря. Дорога сворачивала
вправо, в пустыню. Теплое дыхание моря сразу сменилось сухим ветром и мелкой
пылью. Песок попадал под ремешки сандалий и нещадно растирал кожу ног. След
дороги иногда исчезал под слоем песка, и путешественники шли, ориентируясь на
вершины гор, растянувшиеся вдоль побережья моря. Дорога ещё глубже свернула в
пустыню, направляясь к маленькому оазису, известному всем путешественникам.
Ветер усилился, и воздух стал мутным от мельчайшей пыли. Солнце закрыла серая
пелена, и путникам стало ясно, что надвигается песчаная буря. Они сняли мешки с
плеч и плотно замотали большими платками головы, оставив тонкие щели у глаз.
Потом уселись недалеко друг от друга, согнувшись в поклоне, как на молитве, и
накрылись с головой большими тонкими шерстяными одеялами, подоткнув их под
колени и локти. Внутри такого мешка оставалось ещё много чистого горячего
воздуха. Сколько продлится буря, никто не знал: может быть, час, а может быть,
сутки. Пришло время молитв и воспоминаний.
***
Солнце уже поднялось над бухтой
Анталии. Море ровной стеклянной поверхностью отражало лучи, разлетавшиеся
яркими бликами над поверхностью воды. Пляж блестел то тут, то там масляными
телами основательно расположившихся на лежаках немок и беспокойных с самого
раннего утра русских. Павел разбежался по короткому пирсу и прыгнул в
прохладную глубину, взметнув в воздух неровные брызги солёной воды. Ныряя и
фыркая, он выплыл к берегу и пошел к отелю, лавируя между зонтиками и
брошенными на песок полотенцами. Людмила ещё спала, раскинувшись на кровати под
тонкой простынёй. Он чмокнул её в нос, и она зашевелилась, медленно пробуждаясь
в жаркое летнее утро. Плескаясь в душе, Павел услышал, как Людмила включила
приёмник, из которого послышалась гортанная печальная турецкая песня. Пошла вторая
неделя безмятежного, ленивого отдыха в Анталии. Павел вышел на балкон и уселся
в кресло, ожидая, когда Людмила оденется, и невольно вернулся в мыслях к
обрывкам ночного сна.
— Эй, дружок! Я готова! — послышался
из комнаты голос Людмилы.
Ресторан отеля уже заполнялся
весёлыми, шумными людьми, оставившими заботы где-то далеко и ожидавшими только
развлечений, яркого солнца и теплого моря. Слышалась немецкая, польская и не
разберёшь ещё какая речь. Маленький столик был заставлен тарелками с закусками,
фруктами и пирожными нескольких сортов.
— Паша, ты уедешь отсюда толстый, как
бегемот. Я боюсь за тебя! — засмеялась Людмила.
Павел улыбнулся и продолжал есть.
— Ты чего такой задумчивый? Или не
выспался? — ласково погладила Павла по плечу Людмила.
— Понимаешь, Люська,
мне опять приснился этот странный сон.
— Ой, ну не надо! Не нагоняй на меня
страхов! У нас сегодня экскурсия, и я хочу поехать туда в хорошем настроении,
не думая о всякой мистической чепухе.
Стебель подводной травы вздрогнул и
чуть задрожал. Личинка стрекозы поползла вверх по стеблю к поверхности воды.
Теплый весенний ветер коснулся тесно прижатых крыльев, завернул их края, и
крылья мокрыми неровными складками расправились. Несколько минут стрекоза
сидела на стебле рядом с чистой гладью воды, раскрыв прозрачные крылья. Наконец
они стали сухими и легкими. Через мгновение затрепетали в нетерпении первого
полета, и стрекоза взмыла в воздух.
Этот странный сон Павел увидел первый
раз в начале лета в небольшой однокомнатной квартире на Новинском бульваре.
Вслед за видением рождения стрекозы голос не мужской и не женский произнёс
странную фразу: «Что знает личинка в подводном мире о полёте над землёй?! Выйди
из темноты в свет!»
В полудрёме Павел недоумённо
вспоминал секунду назад проявившийся сон и повторил про себя: «Выйди из темноты
в свет…» Это совсем сбило его с толку, и, открыв глаза, он окончательно
проснулся. Окна, обращенные на шумное Садовое кольцо, уже вибрировали от гула
тысяч машин, выезжающих из подземного тоннеля и въезжающих в него. Из кухни раздавался
негромкий звон тарелок и чашек. Людмила, стройная, красивая брюнетка, заглянула
в комнату и, ласково коснувшись шевелюры Павла, сказала:
— Просыпайся, соня! Пора на службу.
Зарабатывать доллары, евро и монгольские тугрики.
Каждодневная рутина обычных дел,
встреч, переговоров, совещаний вытеснила из головы странное сновидение. Время
обеденного перерыва сгладило неясную тревогу, а дальше день покатился по
заведённому порядку.
Вечером за ужином Павел начал
рассказывать Людмиле о необычном сне, правдоподобном, как телевизионная
передача. Та внимательно на него посмотрела и сказала:
— Обычно снится какая-то чепуха. То
давние подруги с незнакомыми мужчинами, то вдруг кто-то гонится за тобой, и ты
не можешь проснуться. А у тебя прямо как глас Моисею в пустыне. Так умно и
рассудительно! Забудь! Ты ведь не из избранного народа. Мы с тобой, наверное,
только пару тысяч лет назад как спрыгнули с ветки!
Теперь этот сон повторился в Анталии,
как будто кто-то твердил давно заученные слова. Отмахнувшись от навязчивых
мыслей, Павел встал из-за стола и пошел вслед за Людмилой к выходу из отеля,
где их ждал экскурсионный автобус. Гид, уже знакомая весёлая толстушка Таня,
пересчитала вошедших, сверилась со своим листком и
объявила:
— Экскурсия Анталия — Мерсин — Тарсус. Ещё пять минут,
и мы отправимся в путь.
Автобус был заполнен наполовину.
Большинство отдыхающих предпочитало экскурсии, приятно совмещенные с походами
по магазинам и развлечениями, а тут древние достопримечательности! За окном
автобуса замелькали здания отелей. Последняя остановка — и автобус покатил по
дороге к морю. Послушно вертя головами налево и направо вслед за заученным
говором Тани, рассказывающей о красотах Анталии, Павел и Людмила расслабились и
приготовились быть внимательными путешественниками, чтобы дома не сплоховать и передать родственникам и знакомым всё, что
слышали и видели. Несколько раз они выходили вместе с другими туристами шумной
гурьбой из автобуса, окружали гида и внимательно слушали её. А она
воодушевлённо объясняла, то показывая чудесные виды на море и бухты, то остатки древних развалин на окраинах маленьких городков.
— Сейчас мы подъезжаем к городу Тарсус, который в древности назывался Тарс,
родине святого апостола Павла. Мы немного пройдём по городу, и я расскажу вам
его историю, — громко объявила Таня.
Городок с тесными улицами ничем не
напоминал древний шумный, многолюдный Тарс. Обычный
турецкий городок с одно- и двухэтажными домами, крохотными двориками и
маленькими магазинчиками. С невысокого холма город спускался террасами к реке.
— Вот в этом доме родился апостол
Павел, — начала Таня. — Посмотрите на плоскую крышу. И тогда, и сейчас семья
собирается вечером на крыше дома, чтобы отдохнуть после жаркого дня.
— Врёт она всё! — зашептала Людмила
на ухо Павлу. — Тут наверняка тысячу раз всё разрушили и снова построили. Но
ведь интересно врёт! А я думала, что все апостолы из Иерусалима.
***
Большой отцовский дом в Тарсе остался в памяти отзвуком шумного говора братьев и
сестер, теплого запаха лепешек и вечерней прохлады, когда семья собиралась на
плоской крыше, чтобы поговорить о прошедшем дне. Дом стоял на краю холма, так
что другие дома не загораживали вид на сбегающий уступами к реке город и
дальнюю гавань, заметную только по высоким мачтам кораблей. Саул, глядя с крыши
на этот бесконечный мир, завидовал кораблям в гавани, которым вскоре откроются
неведомые страны. Выученные в синагоге стихи Пятикнижия манили в далёкий
божественный Иерусалим, который день ото дня становился ближе. Наконец, когда
Саулу исполнилось пятнадцать лет, отец взял его с собой в Иерусалим. Из Тарса они отплыли на небольшом корабле в Кесарию и потом шли пешком. Уже в предместьях города они
увидели приметы истинно еврейского города: молодых девушек, одетых в яркие
цвета, в белое, красное, зеленое, пожилых женщин со спокойными лицами и
добрыми, материнскими глазами. И вот впереди показались стены величественного
храма. Отец остановился и глухо, медленно выделяя каждое слово, произнес
короткую молитву. Медленным шагом они вошли во двор храма. Отец знаком приказал
Саулу остановиться, а сам вошел внутрь здания. Его не было долго, но Саул
терпеливо ждал. Он понимал: отец несколько лет не был в Иерусалиме, и ему надо
остаться наедине, чтобы помолиться, рассказать Богу о прожитых годах и
попросить его о самом важном.
Выйдя из храма, отец коротко махнул
Саулу рукой, и они прошли в боковой придел храма, где их встретил невысокий
полный мужчина с широкой черной бородой, в которой было уже немало седых волос.
Его темные, почти черные глаза внимательно смотрели на вошедших.
Отец склонил голову и негромко начал разговор. Саул почтительно остановился в
стороне, ожидая, когда отец позовёт его. Недолгая беседа закончилась, и Саул
подошел ближе, опустив голову, как и отец, в знак уважения. Мужчина взглянул на
него и, попрощавшись, ушел внутрь храма. Так Саул был определён отцом в школу
знаменитого рабби Гамалиила, члена синедриона,
влиятельного члена секты фарисеев.
Из храма отец направился к дальним
родственникам. Род Вениамина, один из двенадцати колен Израилевых, был многочисленен и рассеян по всему Средиземноморью. Почти в
каждом городе любой из рода мог найти приют и поддержку. Родственники помнили
друг о друге и поддерживали эту память о себе письмами, отправленными с
торговцами или паломниками. Отец пробыл в Иерусалиме три дня и ушел в Кесарию, поручив Саула заботам родственников.
Три года обучения в школе Гамалиила дались Саулу легко. Память, тренированная в
синагоге Тарса годами запоминания устных законов Мишну, чтения Пятикнижия, легко схватывала наставления
мудрого рабби. Он был одним из лучших учеников, и рабби, скупой на похвалы,
относился к нему строже, чем к другим. Но эти счастливые годы заканчивались.
Когда еврейскому юноше исполняется восемнадцать, он должен жениться, и Саул
думал об этом, выходя из школы в город и глядя на стройных черноволосых
красавиц.
Отец снова пришел из Тарса в Иерусалим. Он уже выбрал Саулу жену из того же рода
Вениамина. Родители Присциллы были богатыми
торговцами в Иерусалиме. Тонкая и стройная Присцилла сразу понравилась Саулу. Покорная, как и подобает
жене иудея, она хлопотала по хозяйству, согревая мужа вниманием и любовью. В
ней жила потребность заботиться о нем, о доме. Вечерами она рассказывала Саулу
о прошедшем дне, о нехитрых проблемах и наивных удачах. Будущий ребёнок
волновал её и тревожил. Саул слушал чистый, будто течение ручья, говорок, порой не вникая в смысл, а только в чувство, какое слышалось
в словах Присциллы. Он читал ей на память Песнь
Песней, и сам Соломон, наверное, не вкладывал в эти стихи больше пыла, чем
Саул. Любовь казалась вечной, а жизнь длиннее, чем у Мафусаила.
Но Бог рассудил иначе. Ему зачем-то
понадобилась чистая душа Присциллы. Она умерла вместе
с неродившимся ребенком. Саул не роптал. Неведомый
Саулу грех или помыслы Бога увели Присциллу с его
жизненного пути. Присцилла ушла, но любовь осталась,
она жила неугасимым светом в сердце Саула. На место Присциллы
пришла молитва к всемогущему Богу и надежда, что когда Бог призовёт Саула, то
его душа воссоединится с её душой. И тогда уже навсегда!
С рассветом Саул уходил в храм и
говорил с Богом. Это стало частью его жизни. Старейшинам храма этот ученик
рабби Гамалиила казался лучшим из тех, кто приходил в
теперешние трудные времена. Ересь наступала со всех сторон. Иоанниты, ессеисты, зилоты разрывали Законы
Моисеевы и народ Израиля со всех сторон. Нужны были люди, оберегающие храм и
веру.
— Саул, сердце твоё ожесточилось, —
мягко сказал Захарья, старейшина храма. — Не дай ему
отвердеть и высохнуть. Нам неведомы намерения Бога, но Присцилла
ушла, — значит, это нужно Ему. Направь твердость своей воли против врагов веры.
Они наступают со всех сторон, подстрекают народ к мятежу против Рима и не
понимают, что руками римлян могут уничтожить Иудею, как ассирийцы уничтожили
царство Израиля.
— Рабби, моё сердце обращено к Богу,
но скорбь потери переполняет меня. В моей душе нет места ничему, кроме Бога и Присциллы.
— Бог дал нам время для утешения, а
жизнь — для дел, угодных Богу. Исполни долг мужчины. Вчера во дворе храма снова
проповедовал Стефан, смущая народ скорым концом света и вторым пришествием
мессии Иешуа. Мне рассказали, что двенадцать учеников
Иешуа назначили его нести учение в народ. Он молод,
смел и красноречив, а потому опасен. Что будет, если народ поверит этим
обманщикам?! Все будут ждать скорого пришествия мессии. Перестанут строить
храмы, учить в синагогах Законы Моисеевы! Дома придут в запустение, Иерусалим
погрузится в хаос и мрак! Зачем жить, если впереди только смерть?! Ты знаешь, Иешуа умер на кресте, но его ученики по-прежнему волнуют
народ и обещают несбыточное. Помолись, Саул, и прислушайся к своему сердцу, что
говорит тебе Бог.
На следующее утро Саул, накинув на
плечи молитвенный талес, вошел через храмовые ворота во двор, где кучками уже
стояли любопытствующие, пришедшие послушать Стефана. Здесь же были и враждебные
группы мужчин, перешептывающиеся и бросающие злобные взгляды на Стефана, только
что вышедшего из храма после молитвы. Он начал говорить спокойно и убедительно.
С каждой минутой его слова наполнялись силой и эмоциями, действовавшими на толпу,
как огонь на сухую траву. Люди тесно сгрудились вокруг Стефана, хотя его
слышали по всему мужскому двору храма. Голос его взлетел над толпой, когда он
воскликнул:
— Кого из пророков не гнали отцы
ваши? Сказал Моисей сынам Израилевым: «Пророка воздвигнет вам Господь Бог ваш
из братьев ваших, как меня. Его слушайте!» Но нет! Всегда вы противитесь Духу
святому, как отцы ваши!
Гул толпы стал громче. Истерические
крики, как нож тело, прорезали толпу, вздымая её поднятыми кулаками и
ненавистью глаз. Откуда-то из толпы рванулись к Стефану люди, повалили его на
землю и, разрывая на нем одежды, поволокли к синедриону. Первосвященник Каиафа
повелевающим жестом заставил толпу умолкнуть, и эту неспокойную тишину тотчас
нарушил прерывающийся голос Стефана:
— Вот вижу я небеса отверстые и Сына
человеческого, стоящего одесную Бога!
Толпа взорвалась криками. Саул
побледнел от оскорбления, услышав, что Иешуа Назарей
стоит по правую руку от Бога, и, перекрывая голоса стоящих
рядом, крикнул: «Смерть ему!» Толпа, кажется, только и ждала этого и, не слушая
потонувших в шуме слов первосвященника, потащила Стефана к выходу из храма.
Набросив на него откуда-то взявшиеся верёвки, Стефана поволокли на окраину
города. Время от времени Стефан падал, и тогда к нему, беспомощному, подбегал
кто-то из толпы и бил посохом. Появившаяся на его лице и руках кровь ещё больше
возбудила толпу. Каменистый пустырь совсем рядом с последними домами стал
местом казни. Саул крикнул: «Здесь!», и озлобленные люди, бросив Стефана на
землю, кинулись собирать камни. Саул стоял и смотрел на человека, всего полчаса
тому назад завораживавшего людей безумными речами. Стефан поднялся и, шевеля
разбитыми губами, стал читать молитву. Первые же камни повалили его на землю, и
он упал, закрывая руками голову. Каждый новый камень сопровождался криками и
проклятиями бросавших. Они подбегали всё ближе и ближе
к упавшему и, подобрав рядом с телом брошенные ранее
камни, с размаху бросали их в лицо, которое превратилось в кровавое месиво.
Тело уже не шевелилось, но злоба толпы всё не проходила, и под каждым новым
камнем тело дергалось от удара, как в остатках жизни.
Следующие дни стали днями скорби для
последователей Иешуа. Саул рыскал по городу вместе с
несколькими помощниками, выспрашивая горожан об известных им уверовавших в Христа, и тащил их к храму. Ещё несколько десятков человек
добровольно включились в эту охоту. Кто-то из пойманных
отрекался, кого-то били плетьми, многие спрятались или убежали из города.
Несколько месяцев прошло со дня казни
Стефана, и многие решили, что имя Иешуа из Назарета
никогда уже не всколыхнёт город. Жизнь Саула изменилась. Он стал раввином одной
из городских синагог. Помогли влияние и добрые слова Гамалиила.
Можно было бросить прежнее занятие по изготовлению палаток, которое приносило
неплохой доход. В город в любое время года приходило много паломников и
торговцев, которым требовались палатки на время паломничества или путешествия.
Только изредка Саул вспоминал Стефана, его спокойствие перед смертью.
Однажды в синагогу пришел храмовый
служка и передал просьбу первосвященника Каиафы прийти в храм.
— Саул, благодарение Богу, в
Иерусалиме стало меньше бунтарей, — мягко сказал Каиафа. — Город успокоился. Ты
преуспел в этом, и я хотел попросить тебя послужить Богу в Дамаске. После того
как мы очистили город от скверны, многие из уверовавших в
Христа сбежали в Дамаск и теперь будоражат город своими речами. Готов ли ты?
— Моя жизнь в руках Бога, уважаемый Каиафа.
— Я дам тебе письмо к старейшинам
синагог в Дамаске, и пусть гнев Бога направит твою руку на отступников.
— Я готов послужить Богу, мудрый
Каиафа!
Дорога в Дамаск длинна. Четверо
путников идут по ней пятый день. Размеренные привычные шаги сокращают долгий
путь, а мысли — время.
«Чего хотят эти почитатели плотника
из Назарета?! — думал Саул. — Вечной жизни после воскресения? Присцилла умерла, и её душа на третьем небе, а моя жизнь —
здесь, на трудной дороге в Дамаск. Несоединимо это. Только память связывает
прошлое с будущим. Найдет ли моя душа Присциллу в том
дальнем мире? Как я её узнаю, не видя её темных глаз, наивной мягкой улыбки, её
теплых ласковых рук? Бессчетное количество душ витает там без дня и ночи, без
рождения и смерти… Или мои грехи разъединят нас
навсегда?! Кто и как сочтёт добро и зло? Трудно жить по Закону. Шестьсот
тринадцать заповедей Торы, и как не нарушить хоть одну в этом мире! В один
день, год или за всю жизнь?! И тогда одиночество на разных небесах! Закон
разъединит нас — меня, грешника, и чистую Присциллу».
Голос бури стал тише, и удары ветра
песчаными лапами по телу, закрытому одеялом, уже не бросали из стороны в
сторону. Усталость, накопившаяся за несколько часов бури, разламывала спину и
ноги. Саул выпрямил затёкшие ноги и неожиданно для себя заснул. Короткий сон
был прерван толчком в бок. Ничего не видя сквозь сбившийся платок на голове,
Саул приподнялся на колени, стянул платок с лица на шею и увидел солнце,
первыми утренними лучами освещающее пустыню. Перед ним стояли два человека в
бурнусах, с длинными персидскими мечами на боку. Поодаль ещё двое держали за поводья
верблюдов.
— Поднимайся! — на ломаном
арамейском сказал высокий сириец.
Саул оглянулся: его трое спутников
лежали на земле в сломанных позах смерти.
«Всадники пустыни, — промелькнуло в
голове Саула. — Безжалостные и быстрые. Бог послал мне смерть за мои грехи
здесь, в пустыне. Никто меня не оплачет и не похоронит!»
— Деньги и золото давай! —
повелительно произнес сириец.
Саул полез в складки дорожного плаща
и, нащупав кошель, вытащил его и протянул сирийцу. Тот что-то коротко и резко
сказал второму. Он подошел к Саулу, похлопал по бокам и груди и, нащупав в
складках плаща свернутое письмо Каиафы, вырвал его из широкого кармана и вынул
из чехла. Увидев, что это пергамент, он выругался, бросил письмо на землю и
молниеносно, без размаха, ударил Саула короткой дубинкой по затылку.
Отброшенный ударом в сторону, Саул рухнул на землю, и тьма вошла в его глаза и
душу. Легкий утренний ветер, поднимая вихрящуюся поземку, редкими узорами
серого песка накрывал лежащие тела.
***
— Как видите, дома здесь строят просторные,
семьи на Востоке почти всегда большие, — продолжала рассказывать Таня. — Так
было и во времена Павла. Точно неизвестно, сколько братьев и сестер было у
Павла. Но уж конечно не так, как у нас в России: один, два ребёнка — и всё!
Павел родился здесь и провёл детство и, по мнению историков, часто возвращался
в Тарс во время своих путешествий, когда
распространял учение Христа. Давайте пройдём по улице к краю холма, посмотрим
на панораму города.
Людмила, проходя мимо дома,
пригладила рукой мягкие ветки куста, растущего у ограды, и оттуда вспорхнула
стайка стрекоз. Мгновение они висели над кустом и тотчас взвились в воздух.
Людмила оглянулась и увидела напряженное лицо Павла.
«Как некстати они здесь», — тихо
вздохнула она.
«Вот она, стрекоза из моего сна!» —
удивился Павел.
Он немного отстал от группы,
разглядывая дом, и увидел, как оттуда вышел черноволосый мужчина средних лет в
широком халате. Подошел к открытой калитке и, улыбнувшись, заговорил на плохом
английском:
— Ищете святого Павла? Это хороший бизнес
— показывать мой дом как дом Павла. Павла давно нет. Нужно искать его в своем
сердце.
Павел, не находя английского слова,
показал пальцем на вьющихся над кустом стрекоз:
— Почему они живут здесь?
Мужчина рассмеялся:
— Не знаю. Из всей улицы они выбрали
только этот куст. Может быть, они любят мой дом.
Мужчина приветливо махнул Павлу рукой
на прощание и вошел в дом. Павел догнал группу экскурсантов.
— Вы, наверное, знаете, что святой
Павел никогда не видел Христа, — продолжала говорить Таня. — Он не был знаком с
учениками Христа и, более того, преследовал христиан. Но однажды, когда он шел
из Иерусалима в Дамаск, ему неожиданно явился Христос в виде яркого света,
который ослепил Павла. И голос с неба спросил: «Павел! За что ты преследуешь
меня?!» Павел удивился: «Кто ты?» И голос неба ответил: «Я Иисус Назарей,
которого ты гонишь. Встань и иди в Дамаск! Там узнаешь, что тебе делать».
Слепой Павел вместе со своими спутниками пришел в Дамаск, там его встретил один
из учеников Христа, который сказал ему: «Возвращаю тебе зрение именем Иисуса
Христа!» К Павлу вернулось зрение, после чего он поверил в Иисуса Христа и стал
проповедовать христианство сначала в городах Азии, а потом и в Риме. Посмотрите
сюда, правее. Вы видите реку Кидн, — Таня мягко
провела рукой по голубой дымке города. — Из исторических хроник известно, что в
древности она была полноводной. По ней от моря до самого Тарса
могли подниматься лодки и даже небольшие корабли.
Сейчас, как видите, она мелкая и в некоторых местах даже образует живописные
перекаты. А сейчас мы с вами пойдем дальше и посмотрим на стену святого Павла,
построенную здесь.
***
Прохлада ночи охлаждала горячий
песок. Саул очнулся и, лежа, перевернулся на живот. Нестерпимо болела голова, и
жгло острой болью глаза. Он протянул руку к затылку и снял с шеи набухший от
крови платок, который спас ему жизнь. Потом ощупал пальцами глаза и стал
осторожно протирать глазницы, забитые ссохшимися от слез пылью и песком. Глаза
пронзила острая боль, когда Саул попытался поднять веки, а ночь оказалась такой
темной, что он не увидел даже своих рук. Он закрыл глаза, чтобы немного унять
боль, и сел на прохладный песок. Надо было ждать утра. Саул прочел молитву,
потом другую и обратил своё сердце к Богу.
«Господь Бог остановил меня на пути в
Дамаск, — подумал Саул. — Унес ветром письмо Каиафы и чуть не унёс мою жизнь. Я
неправильно понял волю Господа, а Каиафа направил меня не той дорогой. Иешуа должен быть доволен: много уверовавших в него доживут
до Судного дня, если он придет так скоро, как они говорят. Мою карающую десницу
Господь остановил, но для каких дел он её направит, если я выживу в этой
пустыне?»
Саул устало прилёг на бок и снова
стал читать молитву. Это его успокоило, и он забылся тревожным мимолетным сном.
Стебель подводной травы вздрогнул и
чуть задрожал. Личинка стрекозы поползла вверх по стеблю к поверхности воды.
Теплый весенний ветер коснулся тесно прижатых крыльев, завернул их края, и
крылья мокрыми неровными складками расправились. Несколько минут стрекоза
сидела на стебле рядом с чистой гладью воды, раскрыв прозрачные крылья. Наконец
они стали сухими и легкими. Через мгновение затрепетали в нетерпении первого
полета, и стрекоза взмыла в воздух.
«Что знает личинка в подводном мире о
полёте над землей?! — прозвучал голос где-то внутри Саула. — Выйди из темноты в
свет. Открой для себя счастье божественного полёта!»
Ошеломлённый необычным то ли сном, то
ли видением, Саул сел на песок и, не открывая глаз, почувствовал щекой тепло.
Совсем рядом вдруг послышался разговор. Саул, превозмогая боль в глазах, поднял
веки, но темнота не отпускала его. Напрягая голос, Саул позвал: «Во имя Господа
и его милостей, помогите мне!» Донеслись шорох песка, удивленные восклицания, и
Саул почувствовал, но не увидел, что вокруг него стоят люди.
— Кто вы и откуда? — осторожно
спросил он по-арамейски, а потом повторил по-гречески.
— Мы иудеи и идём из Иерусалима в
Дамаск. Спасаем своих детей и свой живот от рыщущих крови
нашей. Уверовавшим в Иисуса Христа больше нет
места в Иерусалиме.
— Кто ты, несчастный? И почему из
твоих глаз течёт кровь? — спросил другой голос.
— Я — Павел из Тарса,
— назвал Саул своё второе имя. — Шёл в Дамаск, но вчера всадники пустыни
ограбили нас. Мои спутники погибли, и я тоже должен был умереть. Господь Бог
сохранил мою жизнь, но отнял глаза.
— Подожди, Павел, не кори Бога
понапрасну о глазах своих. Дайте кто-нибудь воды, промоем ему глаза. Ветер и
песок посекли их.
Павел почувствовал на своем лице
теплые, мягкие женские руки, потом вода полилась ему на голову и плечи.
Прохлада воды уняла резкую боль в глазах, но темнота не отступила.
— Перевяжите ему голову и закройте
повязкой глаза. Солнце сейчас опасно для его израненных глаз. Поведём его за
руку. Поднимайся, Павел! Твоих спутников мы уже похоронили, хоть и не по закону
Моисееву. Господь простит нас.
Павел шел, держась за чьи-то руки. То
сильные мужские, то мягкие и слабые детские. Ближе к вечеру они пришли к оазису
и, поставив палатки, сели ужинать. Чей-то вдохновенный голос начал: «Братья и
сестры! Преломим наш хлеб…» Саул вздрогнул. Давно никто так к нему не
обращался. Годы, которые он прожил в Иерусалиме, притупили его близость к
семье, забылись лица братьев и сестер. Они уже выросли, и он может не узнать их
при встрече.
Павел не увидел Дамаска, этого чуда
среди пустыни. Только радостные голоса его спутников подсказали ему, что
обширные фруктовые сады и виноградники по обеим сторонам дороги — это зелёные
ворота Дамаска. Войдя в Дамаск, путешественники оставили его в доме Иуды, а
сами разошлись по своим родственникам. Они были уверены: их никогда не оставят
в беде. Таков Закон.
Павел сидел на скамье и ждал. А что
остаётся слепцу? Он беспомощен и никому не нужен в доме врагов веры, а может, и
во всём городе. Господь Бог наказал его страшной карой: он, молодой сильный
мужчина, обуза для всех. Может быть, и есть в городе род Вениаминов, только кто
поднимет такой груз? Его жизнь теперь — сидеть у входа в храм и просить
милостыню. Тарс далеко, письмо к отцу придет не
скоро. Надо искать тех, кто направляется в Киликию. Что скажет отец, увидев
его, слепого и смятого жизнью?! Видит ли его Присцилла
со своего далёкого третьего неба?
Странное видение или сон в ночь после
встречи со всадниками пустыни обратились вспять. Он из
света упал во тьму, а стрекоза — из темноты в свет и свободу. Чей голос говорил
с ним? Смущал ли сатана, или ангел вразумлял? Где путь к Господу Богу?!
— Павел, к тебе пришел брат Анания, — громко, как глухому, сказал Иуда. — Он сведущ в
болезнях души и тела. Многих исцелил здесь, в Дамаске. Доверься ему.
— Милость Господа неизмерима, Павел,
— послышался мягкий голос. — Моё имя Анания. Сказали
мне, что страждешь ты телом и духом. Не теряй надежды! Остановил Господь руку
Авраама, когда хотел он принести в жертву сына своего. Захочет он, остановит и
твою жертву. Дай мне взглянуть на твои глаза.
Снятая с глаз повязка не сняла
темноты. День был чёрен.
— Грехи мои велики, если Господь
наказал меня слепотой, — дрогнувшим голосом сказал Павел.
— Иисус Христос все наши грехи на
себя принял и твои тоже. Утвердись в вере, Павел, и Иисус вернет тебе радость
света. Приду к тебе завтра, а сейчас положу тебе на глаза тряпицы с мазью.
Оставайся с Богом!
Вечер и ночь прошли в смятении души.
Прежняя жизнь казалась правильной, но бесцельной. Бог забрал у него сначала Присциллу, потом глаза. В который раз он останавливал
Павла! Ради чего?! Где этот путь к свету?
Легкие утренние шаги жены Иуды
прервали неспокойный сон Павла. Запах свежеиспеченных лепешек пробудил в нем
воспоминания об отцовском доме. Как мечталось тогда на крыше дома, откуда видны
мачты кораблей на пристани! Жизнь казалась безбрежной, как море, а неведомые
города и страны — близкими и волнующими. И вот теперь одной темнотой встретил
его Дамаск, без радости и надежды.
— Я молился за тебя сегодня утром, —
услышал Павел уже знакомый голос Анании. — Если Бог
отбирает у человека за грехи его ноги, то руки грешника берут силой вдвойне.
Господь послал темноту в глаза твои, значит, хочет Он, чтобы глаза души твоей
открылись свету. Увидишь Его, и прозреют твои глаза. Думал ли ты ночью о
Спасителе нашем, Иисусе Христе?
— Анания! Я
фарисей и сын фарисея. Моя жизнь всегда была в руках Бога. Я верую в спасение
души и приход мессии, как завещали наши пророки. Но ты говоришь мне об Иисусе,
сыне Божьем, о котором ничего не написано в наших священных книгах. Господь Бог
един, и у Него нет сыновей и дочерей, а только ангелы.
— Мир переполнился грехом, Павел!
Должен ли Господь Бог уничтожить огнём Иудею и Рим, как Он сделал с Содомом и
Гоморрой? Господь Авраама и Иакова избрал наш народ, чтобы нести светоч веры.
Он прислал на землю Сына человеческого спасти Иудею от гибели. Иисус Спаситель
взял на себя все грехи человеческие своей мученической смертью на кресте и
воскрес на третий день, явившись своим ученикам. Много людей видели Его и
поклонялись ему. Какое ещё доказательство Его божественности тебе нужно? Я дам
тебе ещё одно доказательство Его божественной силы и открою твои глаза чудом
Святого духа.
Анания положил обе руки на голову Павла и
едва слышно стал читать молитву. Голову Павла накрыла теплая волна, в ушах
зазвучал невнятный шум, глаза сами собой наполнились слезами. На мгновение он
почувствовал, что теряет сознание, и покачнулся. Анания
поддержал его и произнес заключительные слова молитвы: «Во имя Господа Бога и
Иисуса Христа! Аминь»
Анания снял повязку с головы Павла, но тот
сидел с закрытыми глазами, боясь открыть их и увидеть темноту.
— Открой глаза, Павел! Не бойся!
Веки чуть приоткрылись, и светлые
круги поплыли перед глазами через мутную серую пелену. Павел открыл глаза шире
и увидел мужчину в светло-оранжевом китле, с накинутым на плечи талесом с длинными голубыми
кистями цицит по краям. Тот улыбнулся и спросил:
— Ты меня видишь, Павел?
— Да, Анания!
Вижу тебя так же хорошо, как Моисей гору Синай.
— Благодарение всемогущему Богу и
нашему Спасителю Иисусу Христу! — воскликнул стоящий рядом Иуда. — Ты сотворил
чудо, брат Анания!
Павел обвел взглядом полутемную
комнату, освещенную светом раннего утра, широкий стол посредине комнаты и
сидящего за ним Иуду. Позади него стояла Симха, жена
Иуды, серьёзная и тихая, вытирая краем платка текущие по щекам слезы.
— Хочу крестить тебя во имя Иисуса
Христа, Павел! — торжественно сказал Анания. —
Принимаешь ли ты веру в Спасителя нашего, Иисуса Христа?
— Принимаю! — произнёс Павел, и
неожиданно рыдания сотрясли его тело. Он плакал, опустив голову и не стесняясь
своих слёз. Страхи и переживания последних дней, боль, душевные страдания — все
вырвалось в этих рыданиях.
— Это слёзы Иисуса, — негромко сказал
Анания. — Плачь ими, Павел! Они очищают душу.
Он отвел Павла в комнатку для
омовения, взял ковш с водой и, громко и торжественно читая молитву, вылил воду
из ковша на голову Павла.
Через полчаса все они сидели за
столом за утренней трапезой. Лица были светлы, а речи спокойны и немногословны.
— Что думаешь делать и куда идти,
брат Павел? — спросил Иуда.
— Не знаю. Я как стрекоза, которая
рождена в темноте воды и наконец, увидев свет, сидит на тонком качающемся
стебельке травы в своей новой, незнакомой жизни. Передо мной весь мир, которого
я не знаю.
— Моисей сорок лет водил народ
Израиля по пустыне, — негромко сказал Анания, — пока
не умер последний из сомневающихся. Веди и ты свою
душу, пока сомнения не покинут тебя и ты не обретешь
твердую веру без оглядки на прошлую жизнь.
— Да будет так! Благодарю вас, брат Анания и брат Иуда.
— Благодари Господа нашего Иисуса
Христа. Это его милостями мы живём.
Павел вышел из дома Иуды и после
коротких расспросов нашел путь в синагогу. При неярком огне свечей он долго
молился Богу, не решаясь, однако, здесь, в синагоге, произнести имя Христа. В
сердце его были пустота и холод. Прежняя жизнь ушла, а ростки новой ещё не
взошли. Где начать новую жизнь? В Иерусалиме ему нет места. Можно было бы
вернуться в родной Тарс, но
с чем он придёт туда? В Дамаске большая иудейская община, но этот город так и
остался для него неприятным напоминанием о его поражении в борьбе с Иисусом и
собственной духовной слепоте. Неожиданно он вспомнил слова Анании:
«Моисей сорок лет водил народ Израиля по пустыне…»
Заходящее за горизонт солнце застало
Павла в пустыне с небольшим караваном, направлявшимся в
Петру, столицу набатеев.
Безупречная чистота пустыни. Округлые
песчаные холмы с острыми, как ножи, вершинами протянулись, насколько может
охватить глаз. Ветер гонит эти кривые ножи по телу пустыни, очищая её от
колючек и заброшенной ветром засохшей прошлогодней травы. Чистота и тишина
пустыни, как жилище Бога, всегда неизменны и священны. Именно здесь, в этой
пустоте, Бог приходит к людям, как пришёл он к Аврааму и Моисею.
***
Аэропорт Домодедово встретил Людмилу
и Павла шумным говором толпы у багажного элеватора, радостными возгласами
встречающих и гипнотизирующими заклинаниями таксистов. Электропоезд быстро
домчал на Павелецкую — и вот уже вечерняя теплая
Москва, знакомая и любимая, сверкает огнями из окон такси, которое не спеша
едет по Садовому кольцу к уютному дому на Новинском бульваре.
— Пашка, как я рада, что мы дома!
Хороша страна Анталия, а Россия лучше всех! — пропела на мотив старой песни
Людмила.
На следующий день вечером, когда Людмила
поехала к родителям, чтобы отвезти сувениры и, самое главное, рассказать о
чудесном отдыхе в Анталии, Павел взял с книжной полки Новый Завет. Книгу он
унес из родительской библиотеки ещё в студенческие годы, но так и не прочитал
до конца. Сейчас раскрыл его и стал читать Послания апостола Павла. Продираясь
сквозь непривычные словесные обороты, он трудно, то и дело
возвращаясь к уже прочитанным строчкам, листал Послание к Галатам,
Послание к Римлянам… Павел не рассказывал о жизни Христа, не пересказывал
притч, ничего не говорил о чудесах, совершаемых Христом. Его вдохновляла и
волновала только смерть во искупление грехов и
воскресение как победа над смертью. Он был поглощён только самой идеей Сына
Божьего и Сына Человеческого. Вера в Христа — выше Закона
Моисеева, выше дел во имя Бога, выше различий «иудей — язычник». На этом он
строил всё здание христианства.
Утром, проснувшись, когда блёклое
солнце едва начало пробиваться через серую московскую дымку, Павел понял всё и
сразу. Как будто бы всю прошедшую ночь его голова была занята только
Посланиями. Это была безумная идея. Наверное, самая сумасшедшая из всех идей,
когда-либо овладевавшая человечеством. То, на что надеялись египетские фараоны,
строившие гигантские пирамиды для сохранения тела в будущей жизни, стало
возможным для простого человека! Поверь в Иисуса Христа — и ты воскреснешь для
вечной жизни! Величайший соблазн, который можно себе представить! Все первые
христиане и сам Павел свято верили, что вот-вот, обязательно при их жизни,
придёт Иисус Христос во всей своей славе, настанет царствие небесное, и они
обретут вечную жизнь.
Вечером после работы Павел отправился
в маленькую церквушку на Садовом кольце, недалеко от Трубной площади. Там
священником служил его давний знакомый отец Михаил, внук академика Виноградова.
Человек просвещенный, не закосневший в догматах Библии, способный думать и
рассуждать, отец Михаил был щедр на доброе слово и умное ненавязчивое
напутствие. После вечерней службы Павел зашел в крохотную комнатку в приделе
храма, где обычно отец Михаил принимал прихожан для приватной беседы.
— Тебя не было, почитай, месяца
полтора. Наверное, не ходил на исповедь, не постился! — встретил его
укоризненно священник.
— Отец Михаил, суета сует эта жизнь.
Стараюсь, но грехи раньше нас пришли в этот мир.
— На мир не кивай! С чем пришел?
— Хотел с вами поговорить о святом
апостоле Павле.
Батюшка удивленно приподнял брови:
— С чего тебя бросило в такую вышину?
— Был в Турции, на родине святого
Павла. Как-то неожиданно, без намёков на родственное имя, но странными
совпадениями он запал мне в душу. Вспоминаю его почти каждый день. Хочу узнать,
что за личность.
Отец Михаил помолчал.
— Апостол Павел — это такая фигура в
христианстве! Богословы до сих пор спорят о нём, может быть, даже больше, чем о
Христе. Нет споров о Петре, Иакове, брате Христа, об Иоанне Евангелисте, об
Иуде, наконец. А вот о нём нет единого мнения до сих пор! Такая противоречивая
и сложная фигура! Некоторые зарубежные теологи уверены, что именно Павел создал
основу христианского мира. Если бы не он, то христианство осталось бы одной из
маленьких сект Иудеи и еврейской диаспоры. Иерусалимские апостолы считали, что
Христос умер ради спасения Израиля и благовествование
предназначено прежде всего для евреев. Что ты хочешь о
нём узнать?
— Случай в пустыне, на пути в Дамаск.
Свет и голос с неба.
Отец Михаил улыбнулся:
— А-а, ты вот о чём! В те времена
люди были совсем другими. Жизнь без Бога представлялась немыслимой. Их вера в
божественное устройство мира была естественной и прочной. Видение или сон
всегда рассматривались как вмешательство Бога. Но и прямой разговор Бога с
человеком не исключен. Это я тебе как священнослужитель говорю.
Через открытую дверь комнатки
полутемный небольшой храм в освещении всего двух лампад казался прибежищем
первых христиан. Тишина и строгие лица икон как будто скрывали какую-то тайну.
— А схождение Святого духа на
человека, после чего он обретал способность пророчествовать или лечить
безнадежно больных? Это миф?
Батюшка снова усмехнулся:
— О Ванге
ты слышал, экстрасенсов видишь по телевизору. Чего спрашиваешь?! От Бога это
или от дьявола в каждом конкретном случае — совсем другой вопрос. Главная
загадка Павла в ином. Святой Павел глубже всех других апостолов проник в суть
божественной и человеческой природы. Я перечитываю его Послания, сравнивая их с
сурами Корана, вдохновленными идеями Будды, и сам себя одёргиваю. Не унесло бы
в запретный мир фантазий! Не буду смущать тебя ими. Грех это.
— И другое. Странно это мгновенное
перевоплощение из гонителя Христовой церкви в её апостола.
Священник покачал головой:
— Ничего странного. Если бы ты был
таким же верующим в Бога без сомнений и метаний, какими были люди в те времена,
ты бы, не задумываясь ни на минуту, отдал Богу самое дорогое, как библейский
Авраам, или даже свою жизнь, если бы Бог потребовал её у тебя.
Отец Михаил помолчал немного и
добавил:
— Вы сейчас другие: ходите изредка в
храм, спорите, создал ли Бог Адама или всё произошло по Дарвину. И хотите,
чтобы Господь лично побеседовал с вами, наставил на путь истинный. — Батюшка
явно сердился. — Иди с богом, Павел! Приходи в субботу на исповедь.
***
— Благодарю тебя, Маджид,
что ты позволил мне пойти с твоим караваном, — сказал Павел худощавому арабу,
возглавлявшему караван.
— Это я тебя должен благодарить,
Павел. Мудрые речи в длинной дороге сокращают путь лучше, чем быстрый верблюд.
Один день пути остался нам до благословенной Петры.
Дальше мы пойдем на Акабу. Мой корабль уже должен
ждать караван в порту, если погода и боги будут благосклонны.
— Пусть пошлют твои боги удачу в
торговом деле!
— Мои боги не такие строгие, как твой. Я приношу жертву нескольким богам. Если один не
услышал мою молитву и не принял мою жертву, я молюсь другому. И у меня есть
надежда, что тот меня услышит.
— Мой Бог меня слышит. Это по Его
зову я иду в Петру.
— Хорошо, Павел. В Петре пойди к
торговцу Сафиру, у него красная палатка на торговой
площади. Передай ему мои слова привета, он поможет тебе устроиться в городе.
Вечером следующего дня Павел входил в Петру. Узкое ущелье, прорезанное в горах временем и
ветром, было воротами Петры. Разноцветные песчаники красных, голубых, розовых
тонов украшали город вечными флагами. В склонах гор, как ласточкины гнезда,
темнели входы пещер, вырезанных в скалах за столетия долгой благополучной
жизни. Столица царя Арета IV поражала своей
изысканной простотой. Город стоял на перекрёстке дорог в Египет, Месопотамию и
далее в Индию, и цари набатеев использовали это
преимущество для процветания своего государства. Незнакомый говор звучал на
улицах, лишь изредка прерываемый знакомым греческим или арамейским. Большая
красная палатка Сафира стояла в длинном ряду других
на широкой торговой площади. Торговец, услышав имя Маджида,
внимательно выслушал иноземца и на ломаном греческом
предложил войти в отделённую занавесью заднюю часть палатки. Там за чашкой
теплого чая с молоком в неторопливой беседе они говорили о ценах на верблюжью и
овечью шерсть, о том, чем знаменитые киликийские палатки лучше набатейских, из верблюжьей шерсти, и сколько Сафир сможет продать их в Петре. Вечером Сафир отвел Павла в одну из пещер на склоне горы, недалеко
от торговой площади. Прохладная после солнечной жаркой площади, внутренняя
комната была разгорожена занавеской, за которой жил молчаливый помощник Сафира. На половину Павла он уже принес все необходимое для
шитья палаток. Знакомый с детства труд вдохновлял Павла своими известными ему
секретами мастера удобных и легких палаток. Первую палатку Павел сделал очень
быстро. Руки, отвыкшие от труда, ныли. Он долго ею любовался, сворачивал её,
потом снова раскрывал и наконец отнес на торговую
площадь к Сафиру.
День приобрел житейский смысл, но
ночью на сердце не было покоя. Долгие часы и дни сосредоточенного шитья палаток
занимают руки и освобождают ум для невесёлых мыслей.
«Иисус вернул мне глаза, — думал
Павел, — но не сказал, куда идти и что делать. Я свободен от прошлой жизни и не
знаю, что мне делать с этой свободой».
Часы работы складывались в дни, дни —
в месяцы. Вечерами священной субботы, когда солнце садилось
за горы и раскаленный песчаник понемногу остывал, Павел уходил на гору,
возвышавшуюся над Петрой, и долго смотрел сверху на
город. Имя Иисуса Христа будоражило его память, и вновь перед ним вставал
темным ангелом всадник пустыни, видение и голос в ночь слепоты, а потом тяжкий
путь в Дамаск. Он молился, подняв голову к небу. Мерцающий свет далёких свечей
и масляных ламп в домах и пещерах города был как отражение небесных звёзд.
Божественное отражалось в земном.
В середине осеннего месяца тишрей город преобразился. Царь Арета
праздновал свадьбу своей дочери с галилейским царем Иродом Антипой.
Шумные толпы людей бродили рядом с царским двором в надежде увидеть счастливых
невесту и жениха. К храму со всех сторон вели и несли жертвенных животных. В
городе царил праздничный хаос. Павел взял несколько свежих лепешек, небольшой
глиняный кувшин с водой, завёрнутый в тонкое шерстяное одеяло, сложил в
дорожный мешок и ушел из города.
Пустыня встретила его дружелюбным
молчанием. Осеннее солнце уже не палило землю острыми, как ножи, лучами. Когда
шум города остался далеко позади, Павел выбрал каменистый холм, возвышающийся
над однообразной равниной, и сел на остывающие камни. Тишина покрыла сердце
Павла покоем и сосредоточением. Прислонившись спиной к теплому каменистому
выступу на склоне холма, Павел начал молиться. Долгая молитва принесла ощущение
свободы и радостное ожидание знакомого чувства единения с Богом. Наступившая
ночь окутала пустыню прохладой и бархатной темнотой. Тончайший серп луны иногда
проглядывал сквозь высокие облака, едва освещая неровную поверхность, и потом
снова наступала темнота. Стало холодно, и Павел закутался в шерстяное одеяло.
Молитва уносила его высоко, к едва видным в темноте облакам. Он повторял раз от
разу: «Иисус Христос, Господь мой, к тебе взываю! Освети мой разум и мой путь!
Не оставь меня без твоей милости!» Он ждал какого-то знака и чувствовал, что
тот обязательно будет. Его не оставят в одиночестве и пустоте.
Ночь заканчивалась, наступало утро.
Где-то в темноте появилась светлая полоса, там, где земля соединяется с небом.
Каждую минуту эта полоска расширялась и наливалась светом от светло-оранжевого
до темно-синего. Какие-то неясные образы теснились в голове Павла, но с каждой
минутой его сознание прояснялось вместе с восходящим солнцем. Светло-оранжевая
полоса горизонта стала яркой, а темно-синее небо над ней развернулось в вышину
в белую и светло-голубую дымку. Светило всё не поднималось, темно-оранжевые
облака закрывали горизонт, где должно было засиять солнце. Его край показался
там, за облаками, и через неровные просветы облаков брызнул на землю сотнями
тонких светящихся нитей, соединенных в одной точке, невидимой для глаза.
Расходящиеся лучи то гасли, то вспыхивали, пока, наконец, солнце не окрасило
пустыню ярко-желтыми полосами света и серыми тенями холмов и гор.
— Сын человеческий, сын Божий, —
прошептал Павел. — Божественное в Иешуа,
божественное в человеке. В каждом тянется солнечная нить к невидимому Богу!
Главная лишь она — вечная и обязательная связь. Сотни множеств лучей, слитые
воедино где-то в бесконечной пустоте неба, и есть Бог! Иешуа
показал путь к Богу. Нет Закона, нет храма на этом пути. Только вера в эту
соединяющую силу!
Первое мгновение он ужаснулся своей
мысли: «Нет Закона, нет храма…» Но только первый миг. Он понял всё и сразу. Не
было больше сомнений и метаний. Павел шел по дороге в город и, непрестанно
повторяя, шептал: «Нет Закона, нет храма, — только вера Христова и путь Иешуа!»
***
Субботнее утро освящено множеством
маленьких радостей: безмятежной ленью, полутемной комнатой через чуть
приоткрытые веки, легкой дремотой, теплым плечом лежащей рядом женщины,
полусонными невнятными словами и необязательными ответами. Неторопливое утро
открыто всем человеческим слабостям и любви. Темные шторы заботливо скрывают
яркий свет за окнами, и весь мир умещается на теплой смятой подушке. Нет ничего
на свете такого, что может быть дороже этих счастливых минут. Но, как и всё
остальное, это счастье скоротечно. Приходит скучное время чистить зубы,
внимательно разглядывать себя в зеркале и находить новые седые волоски в
шевелюре, прилаживать к щекам белоснежную бороду Деда Мороза из приятно
пахнущей пены для бритья и, наконец, вытираться полотенцем — пушистым знаком
того, что всему в мире приходит конец.
Легкий завтрак и чашка крепкого кофе
привели Павла в хорошее настроение. Он уселся в кресло и включил телевизор в
долгом ожидании, когда Людмила наконец оденется для
поездки к родителям. Телевизор ожил, высветив сосредоточенное лицо московской
знаменитости. Тот, плавно водя рукой по инструментарию на стенах кухни своего
загородного дома, объяснял, как правильно готовить трюфели. Павел, не выдержав,
чертыхнулся, взял со стола пульт телевизора и переключил на другой канал. Там
тоже шло кулинарное шоу по приготовлению чего-то трудно произносимого.
Телевизионная ведущая с желеобразным бюстом, который бурно колыхался при каждом
её движении, придвигалась грудью к камере и жеманно повторяла: «Как вкусно,
необыкновенно вкусно!» Её сокамерник энергично мешал деревянной ложкой варево
и, время от времени бросая в кастрюлю ингредиенты, провозглашал: «А вот теперь
попробуйте!» Третий канал показывал наследницу миллионов, за которой по всему
свету гонялись бандиты и никак не могли догнать, хотя та никуда не спешила.
Наследница эффектно позировала то на фоне Эйфелевой башни, то на лужайке дома в
Майами, то на курорте в Мальдивах.
— Нет! Это пойло
невозможно ни проглотить, ни выплюнуть! — проворчал Павел, выключая телевизор.
— Выбросить бы телик, да жалко, всё же изредка что-то приличное показывают.
Людмила вышла из ванной и, приняв
эффектную позу, гордо спросила:
— Ну, как я?!
— Как всегда, восхитительна,
— произнес хорошо выученную фразу Павел.
Давно заведенным порядком Людмила и
Павел приезжали в субботу к родителям не реже, чем раз в месяц. Те заранее месили
тесто и заворачивали пельмени, готовили малосольные огурцы по секретному
рецепту и доставали с верхней кухонной полки настойку из черной смородины.
Отец Людмилы, бывший министерский
работник, пребывал в счастливой поре отдыха на пенсии. При развале министерств
и приватизации он успел прихватить какие-то акции и теперь не жаловался на
жизнь, как миллионы его коллег по пенсионному фонду, а спокойно и с достатком
проводил летнее время с супругой на даче, а осень на теплых морях. Родителям
Людмилы нравился Павел, его рассудительность, финансовая независимость. Тесть
не раз, видимо, вспоминая каких-то своих знакомых, говорил: «Павел молодец! Не то что у некоторых детишки! Им уже скоро сорок годков, а они
всё с родителей тянут и тянут!»
Сели за стол, выпили по первой
рюмашке, закусили пельменями, и тесть, по обыкновению таких встреч, спросил:
— Ну, как дела, Паша? Какие новости в
мире акул капиталистического бизнеса?
— Пап, ну какой капиталистический
бизнес?! — встряла Людмила. — Он теперь в религию ударился, Библию читает,
толстую книжку про святого Павла купил.
— Это какой святой Павел? —
нахмурился тесть.
— Федя, да ты что?! Апостола Павла не
знаешь? — проговорила теща, очевидно, уже знакомая с новой проблемой из
телефонных разговоров с Людмилой.
— Это Петра и Павла
который? — уточнил тесть.
— Ну, да!
— Не Петра, а только Павла, — удалось наконец вставить слово Павлу.
— Он твой тезка, имеешь право знать о
нём подробно. Всё же святой, а не какой-нибудь шарлатан, которых развелось
сегодня видимо-невидимо. Вон один уже себя вторым Христом объявил. Книжки
пишет, собрания верующих организует в свою честь. А вообще, Паша, религия — это
для одурманивания масс, чтобы смирно себя вели и революций не устраивали. Ты
что думаешь, эти нынешние, которые в церкви лоб крестят, они в Бога верят? По
старой партийной привычке соломку подстилают на всякий случай. То ли есть Бог,
то ли нету…
***
Утренняя Петра встретила Павла суетой
наступающего дня. Носильщики разносили по лавкам товары, торговцы ставили
палатки на улицах. Лавки со съестным открывались раньше всех, и кое-где уже
стояли женщины, чтобы выбрать первыми самые лучшие сыры, самые свежие овощи и
фрукты. Набатейки, закутанные с ног до головы в
черные покрывала с узкой щелью для глаз, мелкой, семенящей походкой проходили мимо
Павла, не поворачивая головы, и только сверкающие в темноте покрывал белки глаз
не скрывали женского любопытства к проходящим мимо мужчинам. Павел никогда не
задумывался над тем, нравится ли он женщинам. Мысли об
ушедшей Присцилле не покидали его. И, останавливая
взгляд на еврейских женщинах в Иерусалиме, он невольно сравнивал их с нею, и Присцилла всегда побеждала. Глядя на себя в мутное
свинцовое зеркало, он видел сросшиеся над переносицей густые брови, слегка
крючковатый нос и рано начавшие редеть черные волосы на голове. Ему было далеко
до стройных, крепких еврейских юношей, которые очаровывали красавиц одним
только взглядом.
Оставался ещё почти час до выхода Сафира на торговую площадь, и Павел лёг на деревянную
кровать в пещере и заснул крепким сном. Внутри него всегда сидел какой-то
зверёк, который будил его тогда, когда было нужно. Сафир
уже сидел в лавке, когда к нему пришел Павел и сказал:
— Мой Бог призывает меня в Иерусалим.
Через месяц-два я уйду.
Сафир расстроенно покачал головой.
— Мы хорошо торгуем твоими палатками.
Я продаю все до единой в тот же день, как ты приносишь
их мне. Люди пустыни, наслышав о них, делают заказы и
оставляют деньги. Им больше не нравятся палатки из толстой верблюжьей шерсти.
Оставайся, и я подниму тебе плату за каждую палатку.
Павел пожал плечами:
— Я должен идти. Никогда не забуду, Сафир, что ты принял меня, дал работу и кров в трудный для
меня час. У тебя есть раб египтянин. Он умен и ловок, и я научу его шить
киликийские палатки. Ты не останешься в убытке.
— Ты благородный человек, — улыбнулся
Сафир. — Мой дом и моя душа всегда открыты
для тебя!
Незадолго до праздника Хануки Павел с караваном шел по дороге в Дамаск. Это было
беспокойное время. Галилейский царь Ирод Антипа только что вернул свою молодую
жену в дом её отца Ареты IV, не написав ни слова в
объяснение. Арета казнил сопровождавших царицу иудеев
и, оскорблённый, послал войско, чтобы наказать
обидчика. Вставший на пути войска Дамаск был захвачен воинами Ареты и попал под управление этнарха
Абдульмаджида, родственника царя Ареты
IV. Ненависть к еврейскому царю Галилеи отразилась и на евреях в Дамаске. Они
не чувствовали себя в безопасности и скрывались в домах, стараясь не попадаться
на глаза вооруженным набатеям.
В Дамаске Павел остановился в доме
крестившего его Анании. Три года в Аравии не
изгладили из памяти Павла добрые глаза Анании.
Вечером оба сидели за столом и слушали друг друга. Весть из Иерусалима, что
Каиафа смещен с должности первосвященника храма,
обрадовала Павла. Теперь он мог возвратиться в Иерусалим, не боясь оскорбления
и унижения в храме за отступничество. Несколько дней в доме Анании
укрепили дух Павла, а совместные молитвы в синагоге принесли долгожданное
умиротворение. Вечером пятого дня Анания пришел в дом
встревоженный.
— Плохие новости! Городские ворота
закрыты. В одном дне пути отсюда римские войска проконсула Виттелия.
Павел задумался:
— Что делать, Анания?
Я обязательно должен уйти в Иерусалим. Война или осада города могут продлиться
надолго, а я не могу ждать.
Анания немного помолчал.
— Дамаск — город беспокойный. Мы
страдаем то от одних, то от других. Не первый раз иудеям приходится бежать из
города. Мы спустим тебя в корзине с крепостной стены поздно ночью, и ты
переждешь ночь в садах. Рано утром уйдешь в Иерусалим. Господь Бог и Иисус
Христос не оставят тебя, и ты найдешь попутный караван.
С волнением в груди подходил Павел к
Иерусалиму. Забыли ли в городе, как он преследовал уверовавших
в Иисуса Христа? С какими словами подойти к апостолам, поверят ли они в
божественный голос, услышанный им в видении на пути в Дамаск? Теперь уже Павел
был твердо уверен, что он слышал голос Иисуса Христа. Иначе не произошло бы
прозрения в Дамаске и откровения в пустыне Петры.
В храмовом приделе Соломона, как
обычно по субботам, собирались ученики Иисуса и верующие. Негромкий уверенный
голос молодого иудея звучал торжественно. Стоявшие рядом люди внимательно
слушали его.
— Кто это говорит? — тихо спросил
одного из стоявших с краю Павел. — Я пришел в Иерусалим издалека, никого не
знаю.
— Иоанн, сын Зеведеев,
проповедует Евангелие. А рядом с ним Иаков, брат Иисуса Христа, и Петр, —
восторженно отвечал паломник.
Павел внимательно посмотрел на
коренастого мужчину с широкой черной бородой, небольшими пейсами, в простой
белой рубахе, перепоясанной широким поясом.
Как всегда, в храме было много
приезжих. Кто-то приехал по торговым делам, а кто только для того, чтобы
помолиться и услышать слова истинной веры. Люди стояли вокруг Иоанна плотным
кольцом и напряженно вслушивались в его речь. Весть о мессии, умершем, а потом
воскреснувшем, была для них неожиданностью. Надо рассказать об этом в своем
далеком городе и ничего не забыть. Кто-то недоверчиво покачивал головой и
теребил своих соседей: уж не лжепророк ли вещает здесь, каких в последние годы
немало появилось в Иерусалиме? Но голос Иоанна был наполнен такой уверенностью,
что колеблющиеся нерешительно замолкали.
По окончании проповеди мужчины стали
расходиться, и Павел подошел к Петру.
— Мир тебе, Пётр!
— И тебе мир. Кто ты?
— Я Павел из Тарса.
Петр стал внимательно вглядываться в
лицо Павла.
— Я не знаю тебя.
— Да, это так. Я хочу поговорить с
тобой об Иисусе Христе, Господе нашем.
Лицо Петра посветлело,
настороженность ушла.
— Сердце моё открыто для таких речей,
— промолвил он.
— Я уверовал в Него три года назад. Я
шел из Иерусалима в Дамаск, но Иисус Христос остановил меня, прислав всадников
пустыни. Я ослеп и должен был умереть в пустыне. В глазах моих было темно, но
глазами души своей я узрел видение и услышал голос Иисуса Христа, который звал
меня к свету истинной веры в Бога.
— С тобой говорил Иисус?! — изумился
Петр.
— Да. Мои грехи переполнили сосуд
терпения Господа, и Он ослепил меня, чтобы открылся мне через темноту моих глаз
истинный путь к Господу.
— Иисус Христос принял на себя все
грехи наши и твои тоже.
Павел отвел глаза:
— Но мой грех был так велик, как горы
Синая. Я был гонителем церкви Христовой в ослеплении своей бессмертной души. Я
— Саул, камень и плеть Каиафы для уверовавших в Иисуса
Христа.
Петр в ужасе отшатнулся от него:
— Теперь я узнал твоё лицо! Я видел
тебя в те дни! Ты, как дикий зверь, терзал братьев наших. Чего же ты хочешь
сейчас?!
— Я был в темноте своей веры, Пётр! —
воскликнул Павел. — Сейчас я увидел свет и хочу нести благую весть Христову
другим заблудшим. Я мог бы укрыться в Дамаске, Антиохии
или Тарсе, но я пришел в Иерусалим с открытым сердцем
и для порицания, и для молитвы.
— Я должен подумать, Саул, — после
долгого молчания сказал Пётр. — Приходи завтра утром в храм.
— С кем ты разговаривал, Пётр? —
спросил Иоанн, ожидавший поодаль. — Он мне незнаком.
— Это Саул из Тарса,
— нехотя ответил Пётр.
Ночь была неспокойной. Павел
несколько раз просыпался, молился и снова засыпал. Утром, набросив на плечи
талес, он вошел в мужской двор храма. Ему пришлось долго ждать прихода Петра.
Когда тот вошел, то жестом позвал Павла на молитву. Они встали рядом и, слушая
голос священника, повторяли за ним слова. Долгие часы молитвы в величественном
храме закончились, и, выйдя, Пётр сказал:
— Я верю тебе, Павел! Господь Бог
открыл мне твоё лицо. Пойдём в город, я покажу тебе следы Иисуса.
Этот день был лучшим днём в жизни
Павла. Он шел по городу вместе с Петром, и тот рассказывал ему о земной жизни
Христа, о днях, проведённых вместе. Окружающий мир был наполнен божественной
мудростью и любовью, и казалось, что так будет всегда.
К следующей священной субботе уже
многие верующие знали, что в городе появился Саул из Тарса.
Память о горестных днях гонений растревожилась, а горечь потерь требовала
отмщения. После общей молитвы в приделе Соломона Павел вышел во двор, ощущая на
себе недобрые взгляды. Но он был готов к этому: прошлое гонителя церкви не
отпускало его. Он подошел к Петру и сказал:
— Мир тебе, Пётр, и вам, братья!
— Мир тебе от Бога Отца нашего и
Иисуса Христа, Саул!
— Иаков! Вот Саул, о котором я тебе
говорил, — сказал Петр рядом стоящему Иакову.
Замолкли разговоры, как будто время
остановилось. Десятки глаз смотрели на Павла и ждали, что ответит Иаков. Тот
оценивающе посмотрел на Павла и сказал:
— Я слышал о тебе и о том, что Иисус
говорил с тобой в пустыне. Мы соберёмся, и братья решат, где тебе проповедовать
Евангелие. Иди с миром. Пусть благодать Господа нашего Иисуса Христа будет с
тобой!
Когда Павел ушел, Иаков тихо сказал
Петру:
— Я не доверяю ему, Кифа! Он погубил многих наших братьев.
— Иаков! Иисус Христос говорил нам,
что душа уверовавшего в него грешника дороже Господу Богу, чем душа праведника.
— Это так, Кифа!
Но кто подтвердит его рассказ о явлении ему Иисуса в пустыне?
— Я чувствую в словах Павла твёрдую
веру в Иисуса Христа, — кротко отвечал Пётр. — Святой Дух указывает мне на
него. Я знаю, что многие не верят ему, и слышал, что наши братья, не забывшие
смерть Стефана, грозятся убить Павла.
— А ты, Пётр, разве уже забыл
Стефана?! А сорок без одного ударов плетью, которыми были наказаны многие из
нас, ты тоже забыл? Если ангел Господень занёс руку для карающего удара, не нам
с тобой останавливать его! Господь Бог сам сосчитает дни его жизни.
Прошло несколько дней, когда, увидев
в храме Павла, Петр подошел к нему и сказал:
— Мир тебе, Павел!
— И тебе мир от Господа нашего Иисуса
Христа!
— Я думал о тебе, — тихо сказал Пётр.
— Нельзя тебе в Иерусалиме оставаться. Многие из наших братьев помнят тебя и
ищут смерти твоей. Иди в Тарс, возвращайся домой и
жди моего письма.
— Почему, Пётр?! — воскликнул Павел.
— Не пришла ещё пора нести тебе
Евангелие. Но это время скоро наступит. В Антиохии
уже проповедуют слово Христово. Скоро придёт черёд и Тарса.
Я пошлю за тобой, верь мне.
Рухнули надежды Павла. Зря звучал
голос в сирийской пустыне, впустую прошли три года у набатеев
в ожидании знамения, оказалась никому не нужной жизнь, которую он хотел
посвятить Богу. Все было напрасно!
***
Спокойная, размеренная жизнь ушла в
прошлое. Среди ночи Павел проснулся, и его мысли витали где-то далеко. Рядом
тихо дышала Людмила, и, боясь нарушить её сон, Павел неслышно встал и подошёл к
окну. По Садовому кольцу даже в часы глубокой ночи в обе стороны ехали машины,
подсвечивая фарами.
«Что гонит их в эти часы? — подумал
он. — Деньги, любовь, праздное любопытство? А чем тревожит меня эта давняя
история, будит среди ночи, разгоняет сон? Святой Павел давно мёртв, и
воскрешение, которое он страстно проповедовал и которого ждал, так и не пришло
к нему».
Он снова лёг в постель и забылся
неспокойным сном. Видение пустыни вкралось в сон незаметно и легко. Какой-то
человек, поджав под себя по-арабски ноги, сидел на каменистом пологом склоне.
Лица его не разглядеть, Павел видел только спину и наклонённую голову. Теплый
вечерний ветер пустыни шевелил его редкие волосы. Тишина такая, как будто звуки
никогда не существовали в этом мире, накрыла серые склоны невысоких холмов и
темные впадины между ними. Солнце опускалось за горизонт, изрезанный
очертаниями далёких гор, окрашивая их верхушки в оранжевый цвет. Лёгким
движением, не осознавая как, Павел переместился в сторону, чтобы увидеть лицо
незнакомца. Картина каменистых холмов двигалась перед взором Павла, как в
панорамном снимке, а неподвижный человек, сидящий на склоне, странным образом
оставался сидящим спиной к Павлу.
Вздрогнув во сне от неприятного
ощущения отторжения, Павел проснулся с мыслью: «Он не хочет, чтобы я увидел его
лицо! Или я не готов к этому?!»
***
Отцовский дом в Тарсе
встретил Павла давно забытым спокойствием. Постаревшая мать обняла его и
заплакала. Отец, хмурясь, лишь сказал:
— Мы давно ничего не слышали о тебе,
Саул.
Два брата и младшая сестра, уже
совсем взрослые, с любопытством, но отчужденно смотрели на Павла. Но несколько
дней, проведенные вместе, сгладили настороженность между ним и семьёй.
Воспоминания о детских годах, которые прошли рядом с братьями, тогда ещё совсем
мальчишками, уют в доме стараниями матери и сестры вернули Павлу любовь к дому
и семье.
В первую же субботу Павел с отцом и
братьями ушел в синагогу. Возвращались они, умиротворенные молитвой и общим
родственным единением. У входа в дом Павел тронул рукой куст жасмина, и оттуда
взлетела стайка стрекоз.
— Отец, откуда они здесь?!
— Не знаю, — улыбнулся тот. — Они
поселились у нас несколько лет назад. На всей улице стрекозы живут только в
этом кусте. Может быть, они любят наш дом.
Дни проходили в обычных житейских
заботах. Павел снова вернулся к отцовскому ремеслу. Вместе с братьями он
работал в мастерской, и занятые руки оставляли голову свободной для тяжелых
раздумий о крахе всей прошлой жизни. Теперь опять Тарс
и жизнь с самого начала, как будто никогда не было школы Гамалиила,
Присциллы, службы в синагоге и Иисуса Христа.
Отец замечал хмурые тени на лице
Павла и как-то вечером, когда вся семья собралась за столом, сказал:
— Ты ещё молод, Саул. Вспоминай свою
умершую жену в молитвах, но найди себе вдовицу и женись.
Павел покачал головой:
— Отец, Присцилла
заняла в моем сердце то место, где должна жить любовь к женщине, и не оставила
ничего для другой. Как я могу жениться?! Не будем
больше говорить об этом.
Одиночество среди дружной семьи
томило Павла. Он всё чаще возвращался мыслями к видениям в пустынях Дамаска и
Петры. Эти мысли бурлили в нём и требовали выхода. В одну из суббот, после
общей молитвы в синагоге, мужчины не спешили расходиться и, стоя во дворе,
обсуждали сегодняшнее толкование отрывка из Торы рассудительным рабби. Павел,
умудренный опытом раввина в синагоге Иерусалима, выждал паузу в разговоре и
сказал:
— Грехи наши велики. Всех молитв
наших перед Господом Богом не хватит, чтобы искупить грехи человеческие. Но
пришел Иисус Мессия, о котором говорят священные книги, и своей смертью на
кресте взял на себя все грехи наши…
Вокруг него тут же собралась кучка
людей, которые с любопытством стали слушать нового проповедника. В далекий Тарс известия из
Иерусалима приходили редко. Кто-то слышал о новом мессии, но никто в точности
не знал, что же произошло. Люди сгрудились вокруг Павла и, перебивая друг
друга, расспрашивали его. Голос Павла, сначала ровный и спокойный, наполнялся
то горечью смерти на кресте, то радостью воскрешения. Волнение, испытанное им в
пустыне Петры, вернулось к нему, как будто от незримой близости Бога.
На следующий день отец, вернувшись из
города, отозвал Павла:
— Сын, мне сказали, что ты говорил в
синагоге об Иисусе из Назарета. Ты смущал людей странными речами. Многие были
недовольны. Рабби говорил со мной о тебе. — Отец помолчал и добавил: — Саул,
посмотри внимательно вокруг. Твоя младшая сестра готова к замужеству. Кто
возьмёт её в жены, узнав, что она из семьи вероотступника? Не позорь наш род!
Отступись от галилейской крамолы, вспомни рабби Гамалиила,
вспомни, что ты фарисей!
Павел покорно опустил голову:
— Хорошо, отец. Я тебя понял. Прости
меня!
Проходили дни и месяцы в Тарсе. Павел ждал писем из Иерусалима, но их не было.
Огонь, зажегшийся в груди Павла в пустыне Петры, постепенно стал ослабевать.
Теплыми вечерами, сидя на крыше дома, Павел смотрел на мачты кораблей, стоящих
в гавани, и вспоминал Дамаск, Петру, Иерусалим, теперь уже такие далекие и
недостижимые. Месяцы складывались в длинные, неразличимые друг от друга годы.
Так прошли долгие шесть лет.
***
— Смотри, какой ты был смешной! —
рассмеялась Людмила, забравшись с ногами на диван и рассматривая фотографии из
альбома Павла.
Ей это не надоедало. Она листала
много раз просмотренный альбом и каждый раз находила в
нем что-то новое.
— Я помню: это ты после первого
курса. Такой весёлый, шевелюра у тебя лохматая. Только
вот где бицепсы-трицепсы и что ещё у мужиков бывает? Никогда качком
не был? Почему?
— Не привлекало — усмехнулся Павел. —
Не то чтобы ботаник… Просто любил быстрые игры: волейбол, теннис. А там
особенной мускулатуры не накачаешь.
— А вот ты на третьем курсе с
друзьями в обнимку. Кстати, а где они сейчас? Почему вы не встречаетесь? Или
общаетесь через Интернет?
Павел отвернулся к окну:
— Это Игорь и Андрей… Там, где они сейчас, Интернета нет. Они погибли…
Людмила смутилась:
— Извини, я не знала… И ты никогда об этом не рассказывал.
— Да, не рассказывал… — Павел помолчал.
— Не хотелось… Мы ехали в субботу на дачу к Игорю. Вечером шли по пустой
деревенской дороге. Грузовик мчался на большой скорости, не вписался в поворот
и выскочил на встречную полосу, на которой оказались мы. Их он
сшиб, а меня отбросило на обочину. Потом шофер выключил огни машины, чтобы я не
заметил номеров.
— Какой ужас! — прошептала Людмила.
— Они умирали рядом со мной на
сельской дороге, и я ничем не мог им помочь. Тогда у нас не было мобильных
телефонов. Они только-только появились. После этого я так и не сумел завести
новых друзей. Приятели, как ты знаешь, есть, а друзей нет.
— Это так страшно… — пробормотала
Люда и прижалась к Павлу.
— Потом моя бабушка мне говорила, что
я должен прожить жизнь за троих. Не длиннее в три раза, а ярче и лучше. После
того случая моя жизнь стала другой. Я задумался о Боге.
***
Долгим шести годам размеренной жизни
в Тарсе неожиданно пришел конец. В дом Павла пришел Иосия, прозванный Варнава — сын
утешения. Пётр наконец вспомнил о Павле и, направляя Варнаву в Антиохию, наказал тому
найти Павла в Тарсе. Отец увидел радостные глаза сына
и понял — того не удержать! Через три дня Варнава и
Павел приплыли на попутном корабле в Селевкию,
морские ворота Антиохии. За три столетия до Павла Антиохия была основана Селевком —
военачальником Александра Великого, получившего эту страну в управление после
смерти Александра. Династия Селевкидов сделала этот город своей столицей,
укрепила и украсила его роскошными зданиями, храмами и фонтанами.
В огромном городе бродили толпы
людей, прибывавших из Александрии, Кипра, Иудеи и Киликии. В столице Сирии, как
в огромном котле, смешивались и варились обычаи и религии пылкого и хитрого
Востока, чопорной Греции и надменного Рима. Повсюду можно было видеть
веселящихся людей, вспыхивающие и тут же угасающие ссоры, актеров, дающих
представления на площади, и проповедников, вещающих свои истины перед кучкой
любопытных. Большая иудейская община в Антиохии жила
под влиянием этих разных культур и религий. Объединяющая любовь Христа не
оградила антиохийскую церковь от горячих споров. Одни иудеи, долго жившие рядом
с греками, уже не столь ревностно исполняли Законы Торы. Другие требовали
строгого соблюдения Закона. Немногие обращенные в веру Христа греки добавили
страсти в горячее противостояние, какое обычно случается и в синагогах.
Апостолы в Иерусалиме, наслышанные об этой напасти, отправили Варнаву в сирийскую столицу, чтобы принести мир в новую
церковь.
Варнава и Павел направились к дому Гершона,
старейшины антиохийской церкви. Павел ревниво смотрел на собравшихся в доме
людей, уже принявших благую весть Христову, и мыслями возвращался к бесплодным
годам в Тарсе. Общая молитва всколыхнула в нем почти
забытое чувство единения с Христом, и он почувствовал, как его душа
освобождается от тягостных покровов повседневного однообразного бытия в Тарсе.
Оставив Варнаве
быть судьёй в спорах, Павел со всей страстью, тлевшей где-то в глубине души
долгие шесть лет, бросился проповедовать. Он говорил в синагоге, на площадях, у
фонтанов. Везде, где собирались люди, Павел бросался, как в бурлящие воды
горной реки, нести слово Христово, его благую весть — Евангелие. Он делал это с
тем же рвением, с каким ранее преследовал учеников Христа. Его горячая натура
требовала действий и побед. Этот год в Антиохии
принёс ему славу проповедника и утвердил его в уверенности своего выбора. В
этот город Павел любил возвращаться. Здесь, в Антиохии,
впервые появилось слово «христианин», «христианос» —
как говорили местные греки. Община Антиохии росла, и
совет старейшин принял решение перенести слово Христово через море на Кипр, не
без подсказки Варнавы, который был родом оттуда.
Церковь благословила Варнаву и Павла на этот труд, и,
совершив пост и молитву, они отправились в путь.
Так началось первое путешествие
Павла, растянувшееся на волнующие два года. За Кипром последовали города на
земле Анатолии. Двое путников шли по пустынным дорогам. Редкие деревни на
плоскогорье, города, где римские гарнизоны малочисленны, спуски и подъемы по
крутым склонам гор. Сотни километров, пройденные пешком по узким тропам через
дикие горы, под дождём или холодным ветром, ночевки под открытым небом, брод
через реки, болезни, голод и опасности разбойных нападений — вот спутники этих
путешествий. Они терпели любые лишения, не имея ни выгоды, ни славы. Только
вдохновенная уверенность, что Бог ведёт их по этому пути, помогала преодолевать
невзгоды. Многие города прошли они: Пергию, Антиохию Писидийскую, Иконию, Листру и Дервию. От города к городу шли они и в каждом городе в
субботний день приходили в синагогу. Путешественники приносят с собою новости,
поэтому Павел и Варнава всегда были желанными
гостями. Слушали вместе со всеми недельную главу из Торы, отрывок из пророков и
проповедь. И по древнему обычаю, к гостям обращались: «Мужи братия! Если есть у
вас слово наставления к народу, говорите!»
Только Иерусалим каждый год волнуют
своими проповедями новый пророк, а чудесами — маг. В далёкой провинции, в
окружении толп язычников, жизнь иудея неизменна и подчинена строгому соблюдению
Моисеева Закона. В этом и единение с братьями по вере, и радость быть избранным
Богом.
Потому Павел не скупился на длинную
возвышенную речь об истории Израиля и лишь в заключение нес благую весть о
воскресшем мессии — Иисусе Христе:
— Мужи братия, дети рода Авраамова, и
боящиеся Бога между вами! Тот, которого Бог воскресил, не увидел тления. Да
будет известно вам, что ради Него возвещается вам прощение грехов; и во всем, в
чём вы не могли оправдаться законом Моисеевым, оправдывается Им всякий
верующий.
Нет для иудея горше слов, чем те, что
есть что-то выше Закона Моисеева. Нет ничего обиднее того, что избранный иудей
становится вровень с «боящимся Бога» — язычником необрезанным, ушедшим вчера от
идолов своих и пришедшим в синагогу к Богу истинному. Нет равнодушных
после проповеди Павла. Гнев в иудеях, надежда в язычниках — тяжело для них ярмо
Закона. Одни ждут нового доброго Бога, который принял их грехи на себя, и хотят
продолжения проповеди, другие — мечтают наказать святотатцев.
Возвращение в Антиохию
сирийскую было радостным и торжественным. Павел и Варнава рассказали о новых учениках Христа, об общинах,
оставленных в городах. Не умалило радости и то, что почти все уверовавшие —
язычники. Иудеи в синагогах остались глухи к благой вести. Несколько месяцев
Павел и Варнава отдыхали от тяжких трудов, но
спокойствие нарушилось приходом в Антиохию людей из
Иерусалима, от Иакова. Снова разгорелся спор между евреями-христианами и
язычниками. Быть ли христианином через Моисеев Закон или через веру в Христа? Должен ли язычник обрезаться и принять Закон, или
вера Христова выше этого?
Завет Бога — через обрезание, древний
обряд, который принял Авраам. Ни один обряд не вызывал столько споров и
нареканий. Римляне и греки считали его дикостью и в римских общественных банях
открыто смеялись над обрезанными. Баня — это место,
где скреплялась дружба, возникали союзы за и против, обсуждались прошлое и
будущее. Эллинизированные иудеи, чтобы избежать
насмешек, шли на болезненную операцию, для того чтобы скрыть эту отметину.
Обрезанные иудеи, в свою очередь, никогда не ели за одним столом с необрезанными и открыто демонстрировали это. Бог оставался
главным смыслом их жизни, и связь с Богом через обрезание — основным символом
иудея.
Язычники, сочувствующие еврейству, —
«боящиеся Бога», уклонялись от обряда обрезания. Мало того что это было очень
болезненно для взрослого мужчины, но и протестовала естественная стыдливость. Недаром во многих городах Азии среди обращенных в еврейство в
большинстве оказались женщины. Наступило время, когда язычников,
пришедших к вере Христа, стало так много, а споры такими острыми, что
откладывать решение было уже нельзя. Антиохийская церковь выбрала Павла и Варнаву для встречи с иерусалимскими апостолами.
Споры в Иерусалиме тянулись долго, и
некоторые уверовавшие в Христа особенно настойчиво
требовали обрезания для язычников и выполнения Закона Моисеева. Уже не было
Христа, который сам Закон, и эти люди свою набожность видели в строгости старых
обрядов. Мудрый Петр остановил их:
— Мужи братия! Вы знаете, что Бог от
дней первых избрал меня, чтобы из уст моих язычники услышали слово Евангелия и
уверовали. И Бог даровал им Духа Святого, как и нам, и не положил никакого
различия между нами и ими, верою очистив сердца их. Что же вы ныне искушаете
Бога, желая возложить на шеи учеников иго, которого не могли понести ни отцы
наши, ни мы?
Горячий Павел пылко поведал о многих
язычниках, обращенных им в Христову веру на Кипре и Анатолии. Иаков, брат
Господень, вынужден был положить мир между спорящими:
— Ведомы Богу от вечности все дела
Его. Посему я полагаю не затруднять обращающихся к Богу из
язычников. И нести благовестие для необрезанных
Павлу, а Петру для обрезанных.
Это решение спасло церковь от
размежевания.
Вернувшись в Антиохию,
воодушевлённый Павел готовился к следующему далёкому путешествию. Знакомой
дорогой он вместе со своими спутниками прошел из Антиохии
к родному Тарсу и далее
через Киликию в Галатию, где посетил ранее основанные
им церкви в Дервии, Листре,
Иконии. Оттуда он повернул к Троаде,
большому порту в Эгейском море, недалеко от гомеровской Трои. Сев со спутниками
на корабль, он приплыл в небольшой македонский городок Неаполь в Европе и
оттуда пешком пошел в Филиппы, город, основанный отцом Александра Великого.
Потом были Фессалоники, Афины, Коринф. Ненадолго возвратившись в Антиохию, Павел продолжил путешествия по Малой Азии и
Греции, утверждая церкви, наставляя в них епископов.
Он помнил о каждой церкви, как
любящий отец помнит детей своих, и сердце его было полно любви: «Если я говорю
языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или
кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое
познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я
ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не
имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не
превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается,
не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине;
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь
никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и
знание упразднится. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но
любовь из них больше».
Церквей было уже много, и Павел уже
не мог подолгу бывать в них. Его помощники привозили его письма, зачитывая их
перед общим собранием. И уже новые христиане несли дальше Евангелие.
Всем им он напоминал, что только
принесенное в народ слово о Христе ведет на путь к спасению для каждого
христианина: «Близко к тебе слово, слово веры, которое проповедуем. Ибо если
устами твоими будешь исповедовать Иисуса Христа и сердцем твоим веровать, то
спасешься, потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению».
***
Громадный Культурный центр в
Текстильщиках встретил Павла афишами певцов, танцоров, поэтов и
психотерапевтов. В просторном фойе бабушки и дедушки терпеливо ждут своих
внучат с кружков, студий и ансамблей. Прилетающее шумное восторженное чадо
аккуратно запаковывают в шарф и пальто и, крепко взяв за руку, вытаскивают на
улицу, пока оно, идя задом наперед, машет рукой своим друзьям и подружкам и
что-то невнятно, но громко кричит на прощание. Найдя комнату администратора,
Павел негромко постучал и вошел в небольшой, но уютный кабинет с цветами в
горшках и несколькими телефонами на столе. Полная блондинка в строгом темном
костюме махнула ему рукой на стул и продолжала разговаривать по телефону. Через
минуту она положила трубку и, внимательно взглянув на Павла, спросила:
— Чем мы можем вам помочь?
— Я хочу арендовать у вас небольшой
зал для чтения лекций по истории христианства.
— А вы историк?
— Я окончил МГУ, — уклончиво ответил
Павел.
— Пожалуйста, дайте нам краткий
список тем, которые вы будете освещать, и милости просим. Мы найдем для вас
свободное время или поставим в очередь, если время вас не устроит.
— Вот листок с темами. Я предполагал,
что это может понадобиться. А название лекций: «История раннего христианства.
Новый взгляд на старые истины».
— Надеюсь, не слишком новым будет ваш
взгляд, — заметила администратор.
Через неделю под стеклом витрины
центра висела афиша, сделанная рукой местного художника, и крупными буквами
было написано: «Павел Мартынов, историк. Вход бесплатный».
— Я уже историк христианства, —
усмехнулся Павел.
На первую лекцию пришло человек
пятнадцать, среди них пять пенсионерок, которые уже перед началом стали
задавать каверзные вопросы. Павел не смущался и доброжелательно отвечал, чем
заслужил одобрение пенсионерок, громко говоривших подругам: «А он ничего юноша!
Вполне соображает!»
Павел начал рассказывать о детстве
Павла, о его юности в Иерусалиме. С места поднял руку лысоватый мужчина лет
пятидесяти, в очках и явно не новом пиджаке и, оборачиваясь к залу, что
демонстрировало немалую серьезность вопроса, спросил:
— А откуда вы знаете о молодых годах
Павла? Ведь об этом ничего не написано в Новом Завете!
— Я рассказываю вам об эпохе, когда
жил святой, — спокойно ответил Павел. — О ней известно из археологических
раскопок, писем, документов той поры, а не только из Нового Завета. Кроме того,
большинство людей в Иудее жили по законам Моисея, где детально прописано, что
можно, а что нельзя.
— Но там только десять заповедей, —
снова перебил его мужчина и победительно оглянулся на соседей. В зале раздался
гул негромких разговоров.
— Не совсем так. Кроме скрижалей
Моисея существовало несколько сот запретов или указаний жизненных правил в
разных книгах Ветхого Завета. Жизнь людей была жестко ограничена и потому в
каком-то смысле однообразна. Поэтому мы можем воссоздать образ жизни человека,
не боясь ошибиться.
Дальше лекция пошла гладко. Павел
рассказывал интересно, с множеством любопытных подробностей, и это нравилось.
На следующую лекцию пришло уже больше
людей. Как видно, первые слушатели поделились со знакомыми или родственниками
своим мнением о молодом лекторе. Появились и первые спорщики. Их осаживали
доброжелатели: «Не вас тут пришли слушать!»
На третьей лекции появился священник
в черной рясе, с широким крестом и цепью на шее. Его оборвать никто не посмел,
и он внушительно произнёс:
— Думаю, что вы ошибаетесь, когда
говорите, что у святого апостола Павла были драматические отношения с
двенадцатью апостолами из Иерусалима. Они вместе несли слово Божье и язычникам,
и иудеям и вместе страдали от рук не верующих в
Христа.
Павел не сразу ответил. Он задумался.
Как сказать о том, что ни в деяниях апостолов, ни в Посланиях самого Павла не
сказано впрямую?! Только в намеках да в судьбе самого апостола Павла и письмах
первых христиан можно найти отклики тех непростых отношений, которые сложились
у него с иерусалимскими братьями по вере. Спокойным голосом, стараясь
сдерживать волнение, Павел начал рассказывать об этих непростых временах.
***
Тяготы пешего пути, преследования
правоверных иудеев, избиения, тюрьмы — ничто не истончало его веру и его волю в
эти тяжелые годы странствий. Опасность пришла оттуда, откуда он не ожидал. По
его следам в новых церквях стали появляться посланцы из Иерусалима и призывать
народ к Моисееву Закону. Говорили, что Павел не апостол, призванный Христом, а
только двенадцати пристало и прилично это звание. И что он не видел Христа, как
те двенадцать. И нет спасения, кроме как через Закон и через обрезание.
Нелегко ему было видеть, как дело его
жизни и веры рушится от рук братьев по вере. Никто из иерусалимских апостолов
не присылал ему писем с упрёками, но за его спиной хулили его имя и
отворачивали народ от проповеди Павла.
«О, несмысленные
Галаты! — пишет он. — Кто прельстил вас не покоряться
истине? Вас, у которых перед глазами предначертан был Иисус
Христос, как бы у вас распятый? Сие только хочу знать
от вас: через дела ли Закона вы получили Духа, или через наставление в вере?
Так ли вы несмысленны, что, начав духом, теперь
оканчиваете плотью?.. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет
мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе».
Но не случайность привела посланцев
Иерусалима, а уверенность, что только Иерусалим знает Христа и только его
Евангелие — истина. Эта уверенность умножалась нелюбовью к Павлу. Он был для
них чужаком и выскочкой, присвоившим себе звание апостола. То, что он
образованный раввин, прошедший знаменитую школу Гамалиила,
знающий на память целые страницы священных книг, умелый спорщик в религиозных
диспутах, читавший греческих философов, ещё больше отталкивало их от него. Они
были простыми крестьянами и рыбаками из тихой Галилеи. Христос был для них
всем. И Его смерть оставила в них пустоту. Эту пустоту заполнили те обряды,
которые они знали с детства и без которых жизнь иудея бесцельна. Пожалуй,
только Петр, с известным всем стремлением к примирению, поддерживал Павла. Ему
нравилась убежденность Павла, его горячее стремление нести веру Христову в
дальние страны.
И Павел снова пишет колеблющимся: «Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов»;
«я Аполлосов»; «я Кифин»;
«а я Христов». Разве разделился Христос? разве Павел распялся
за вас? или во имя Павла вы крестились?.. Ибо когда один говорит: «я Павлов», а
другой: «я Аполлосов»», то не плотские ли вы? Кто Павел?
кто Аполлос? Они только служители, через которых вы
уверовали, и притом поскольку каждому дал Господь. Я
насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог».
Павел чувствовал, что эта молчаливая
война продолжится. Голод в Иерусалиме обострил противостояние. Из Иерусалима за
далёкими морями виделась сытая, благополучная жизнь. Павел решил собрать
пожертвования с церквей и отправить в Иерусалим, где, как он слышал, многие
бедняки голодали месяцами. Он думал этими пожертвованиями примирить языческие и
иудейские церкви христиан.
Несколько месяцев церкви собирали
деньги и выбирали ходоков в Иерусалим. Все собрались в порту Коринфа, обменяли
монеты и зашили золото в одежду, чтобы не слышался звон. Помолились и
отправились в дорогу. Весь длинный путь у Павла были видения, что Господь
приготовил ему испытания. До Кесарии плыли кораблем,
а оттуда пошли пешком. Как ни торопился Павел, но сборы многих церквей
задержали его, и он опоздал в Иерусалим к празднику пятидесятницы.
Теперь Павел шел в Иерусалим не так,
как десять лет назад, возвращаясь из Аравии, — человек с темным прошлым, бывший
гонитель христиан. Он шёл как пастырь многих церквей. Но другая слава уже
неслась впереди него. Евреи, пришедшие на праздник в Иерусалимский храм из
Эфеса, Милета и Антиохии,
рассказывали местным жителям об этом отступнике, который по всем городам сеет
разрушение Законам Моисеевым, ест мясо, пожертвованное языческим идолам, и
несёт соблазн сыновьям израилевым к прелюбодеянию с
язычницами.
В Иерусалиме остановились у Мнасона Кипреянина
и пошли к дому Иакова, брата Господня. Но ни апостолы, ни старейшины не вышли к
приезжим, а прислали сказать, чтобы прийти завтра.
Седая голова Иакова с длинными до
плеч, много лет не стриженными волосами склонилась в
молитвенном молчании. Иоанн терпеливо ждал. Иаков поднялся с колен. Его
внушительная, широкая фигура в длинной, грубого полотна рубахе с короткими
рукавами, перепоясанной широким поясом, заслонила свет в окне. Он снял
молитвенное покрывало с длинными кистями и спросил:
— Что ты хочешь сказать мне, Иоанн?
— Ты не принял Павла. Почему?
— Ты ведь знаешь, об этом многие
говорят: он привез пожертвования для бедных от своих церквей.
— Я слышал об этом.
— Мы не можем их взять! Никогда не
было такого, чтобы язычники были в благодетелях у иудеев, — раздраженно
проговорил Иаков.
Но Иоанн не
отступал:
— Они христиане, наши братья!
Иаков нахмурился:
— Они отвергли Законы Моисеевы и
потому остались язычниками. Павел тому виной. Он проповедует Евангелие, какое
не примет Господь наш Иисус Христос!
Иоанн начал терять терпение:
— Но ты помнишь, что пять лет тому
назад Петр примирил нас, и мы решили не возлагать на них весь груз Закона!
— Время меняет многое. Если наши
братья в Антиохии говорят правду, то язычников в
нашей церкви уже больше, чем иудеев. И они поглотят нас. Тора запрещает браки
иудеев с язычниками. Почему? Чтобы сохранить наш народ, избранный Богом! А
иначе мы бы исчезли, как исчезли хананеи, амореи, хиввеи и десятки других
народов, о которых уже никто не помнит! Их имена остались лишь в священных книгах.
Иоанн махнул рукой:
— Ты тверд, как камень, Иаков! Но
Иисус призвал быть камнем Петра!
— Время искрошило Петра, и он уже не
так тверд, как раньше! Завтра здесь соберутся многие наши братья. Святой Дух и
Господь Бог направят нас по правильному пути, — оставался непреклонным Иаков.
Утром следующего дня дом Иакова начал
наполняться людьми. В большой комнате за широким столом собрались старейшины,
епископы Иерусалимской церкви. Павлу и избранным от новых церквей не хватило
места, и они сели поодаль. После молитвы Павел рассказал, что сотворил Бог у
язычников служением его и что принес он пожертвования для бедных Иерусалима.
Молчание было ему ответом.
— Видишь, брат, сколько перед тобой
уверовавших иудеев, и все они ревнители Закона, — негромко сказал
наконец Иаков. — А о тебе наслышались они, что ты всех иудеев, живущих между
язычниками, учишь отступлению от Моисея, говоря, чтобы они не обрезывали детей
своих и не поступали по обычаям. И что же? Верно, соберется недовольный народ;
ибо услышат, что ты пришел. И спросят нас и тебя! Что скажем мы?
— Все мы веруем в истинного Бога и
господа нашего Иисуса Христа, — твердо ответил Павел. — И нет сомнения в нашей
вере и служению матери-церкви в Иерусалиме. А потому принесли мы сюда
пожертвования многие, чтобы увидели все наше смирение и благодарность.
Иаков покачал головой:
— Не можем мы принять помощь церквей
твоих, пока не услышит народ слов твоих в оправдание. Сделай же, что мы скажем
тебе: есть у нас четыре человека, имеющие на себе обет. Взяв их, очистись с ними
и возьми на себя издержки на жертву за них, чтобы
остригли себе голову. И узнают все, что слышанное ими о тебе несправедливо и
сам ты продолжаешь соблюдать Закон.
Было очень душно. Гнетущую тишину
нарушало только шумное дыхание людей. Никто не шевелился, все словно застыли.
«Я принёс к престолу Христову столько
душ, очищенных верой, — думал Павел, глядя в недобрые глаза сидящих. — Теперь я
должен подчиниться обряду и с четырьмя нищими, не имеющими денег, чтобы обрить
свою голову и принести волосы в жертву, войти в храм и доказать, что я остался
евреем. Неужто Христос… Но ладно, пусть будет так! Не
должно отделяться от матери-церкви».
— Да, Иаков, — смиренно сказал Павел.
— Я приму обет.
Но смирение не утоляет ненависть, а
только смерть. Уже по городу гуляли слухи, что Павел ввёл в храм необрезанных
христиан, пришедших с ним. Пошел пятый день обета, и эфесские евреи, увидев
Павла в храме вместе с четырьмя нищими, исполняющими обет, подняли крик:
— Мужи израильские, помогите! Этот
человек повсюду учит против народа и Закона и места сего святого. Эллинов ввел
в храм и осквернил святилище сие!
Сбежалась возбужденная толпа, всегда
готовая на безумства. Недалеко стояли иерусалимские христиане и молча наблюдали
за толпой. Павел встал с колен и поднял руку:
— Остановитесь, братья!
Свидетельствую вам в нынешний день, что чист я. Ни на что я не взираю и не
дорожу своею жизнью, только бы с радостью совершить поприще мое и служение,
которое я принял от Господа Иисуса Христа.
Истерические крики заглушили его
голос. Кинувшись к Павлу, люди повалили его и потащили из храма. Нельзя пролить
кровь в священном месте, и священники тотчас заперли двери храма. С башни
Антония, стоявшей рядом с храмом, римляне увидели бунтующую толпу, и трибун
Клавдий Лисий с отрядом воинов спустился по лестнице, выходившей на паперть, и,
рассеяв толпу, схватил Павла. Вокруг бесновались люди, что-то крича, раздирая
на себе одежды, подбрасывая в воздух пыль и размахивая руками. Центурион повел
Павла к башне. Водоворот толпы кружился вокруг них и криками «Смерть ему!»
подстегивал людей.
Только на лестнице евреи отстали от
солдат, и Павла привели в крепость. При долгом разбирательстве трибун решил
отправить Павла следующим днем на суд синедриона в здание у башни Ирода. Это
его право — судить о нарушениях в храме. Семьдесят один человек ждал Павла для
строгого суда, и он начал первым. Один против всех, оказавшийся здесь судимым
по злому навету или предательству.
— Мужи братия! Я всею доброю совестью
жил пред Богом до сего дня.
— Ты лжешь, нечестивец! Закройте ему
рот! — приказал первосвященник.
И служка храма собрался, по древнему
обычаю, ударить Павла по губам как солгавшего в храме.
— Бог будет бить тебя, стена
подбеленная! — неожиданно вспылил Павел. — Ты сидишь, чтобы судить по Закону,
и, вопреки Закону, велишь бить меня!
Синедрион восстал в негодовании:
— Первосвященника Божия поносишь?!
— Я не знал, братия, что он
первосвященник, — опомнился Павел. — Ибо написано: начальствующего
в народе твоем не злословь.
Недовольный гул голосов утих, но злое
перешептывание будоражило зал по-прежнему. Заметив, что на разных скамьях сидят
саддукеи и фарисеи, Павел воскликнул:
— Мужи братия! Я иудей, воспитанный в сем городе при ногах Гамалиила, тщательно наставленный в отеческом законе,
ревнитель по Боге, как и все вы ныне. Нет на мне вины в возмущении народа. Как
отцы наши, я нес обет в храме. Я фарисей, сын фарисея; и за чаяние воскресения
мертвых меня судят!
Сильный голос Павла перекрыл
недовольный ропот членов синедриона. В вечный спор между фарисеями и саддукеями,
есть ли воскресение, ангелы и духи, была брошена искра, и костер препирательств
разгорелся вмиг.
— Ничего худого мы не находим в этом
человеке. Если дух или ангел говорил ему, не будем противиться Богу! — кричали
фарисеи, и Павел понял, что он спасён.
Трибун Лисий с усмешкой посмотрел на
буйный синедрион и отдал приказание отвести Павла обратно в крепость Антония.
Город был взбудоражен громким
скандалом в синедрионе и ждал второго дня суда. Многие молодые иудеи поклялись не есть и не пить, пока отступник не будет убит.
Но нет тайны в Иерусалиме, которую бы не знали все! Слухи о клятве пронеслись
по всему городу, и юноша, родственник Павла, пришел в крепость и рассказал об
этом трибуну. Клавдий Лисий тотчас распорядился отправить
Павла под охраной в столицу Иудеи — Кесарию на суд
прокуратора Феликса и послал сопроводительное с письмо:
«Клавдий Лисий
достопочтенному прокуратору Иудеи Феликсу — слава кесарю! Сего человека иудеи
схватили и готовы были убить, но я, придя с воинами, отнял его, узнав, что он
римский гражданин. Потом, желая узнать, в чем обвиняли его, привел его в
синедрион их и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона их,
но что нет в нём никакой вины, достойной смерти или оков. А как до меня дошло,
что иудеи злоумышляют убить этого человека, то я немедленно послал его к тебе,
приказав и обвинителям говорить против него перед тобою».
***
Небольшой зал в Текстильщиках был
почти полон. Одна из московских газет напечатала статью о новом увлечении
москвичей историей православия. Корреспондент газеты сам не был на лекции и
услышал о ней от знакомых, а потому привычно переврал тему. Но кого это смущает
сейчас? Павел смотрел в зал, едва сдерживая мальчишескую радость, и, начиная
лекцию, поздравил всех с праздником Покрова Пресвятой Богородицы. В разных
местах зала раздался громкий шепот: «Господи Иисусе
Христе, благослови нас!»
Апостол уже не отворачивал своё лицо.
Много месяцев Павел в мыслях шел за ним по дорогам Азии и Греции. Терпел холод
и дождь, стоял рядом в возбужденных синагогах, стискивал зубы от ударов бича по
спине и плечам, хлебал солёную воду у тонущего корабля и снова радовался
пришедшим на зов Евангелия. Эти чувства придавали словам Павла искренность и
горячность, которые так редки в наше сухое, прагматическое время.
После лекции к Павлу подошли
несколько человек и засыпали вопросами. Это уже стало обычным для его лекций.
Многие второпях читали Евангелие, а разбирать сложную философскую мысль Павла в
Посланиях было просто недосуг. Последним подошел скромно одетый человек, ничем
не выделяющийся, и сказал:
— Павел Валентинович! Мы хотели бы с
вами встретиться и познакомиться поближе!
— Кто это мы? — насторожился Павел.
— Простите, я не представился. Отец
Григорий из канцелярии московской епархии.
Павел удивился:
— О чем же вы хотите поговорить?
— Нет, не я. Я только выполняю
поручение отца Владимира передать вам приглашение. Он хотел бы встретиться и
переговорить о ваших в высшей степени интересных лекциях по истории
христианства.
— Но я рассказываю только об апостоле
Павле.
— Павел — это и есть история
христианства. Разве вы не согласны? — улыбнулся отец Григорий.
Лицо собеседника излучало спокойствие
и доброжелательность. Они сели рядом, и, подталкиваемый ненавязчивыми
вопросами, Павел стал рассказывать о себе, о неожиданной увлеченности судьбой
апостола Павла. Отец Григорий внимательно слушал и согласно кивал головой.
Первая скованность ушла, и к концу беседы Павел почувствовал, что, пожалуй,
впервые за последние месяцы он безбоязненно открылся для другого человека.
Субботним днем Павел появился в
чистом тихом переулке в центре Москвы. Протоиерей Владимир был сама любезность
и, пригласив Павла сесть, начал беседу:
— Мы наслышаны о ваших успехах в
изучении исторических вех христианства. А почему вы избрали именно святого
апостола Павла для своих лекций?
— Я назван его именем, — решил
отшутиться Павел.
— Так-то оно так! — кивнул
протоиерей. — Но история церкви значительно шире. Её нельзя понять, исследуя
деятельность лишь одного святого апостола. И главное, что апостол Павел —
крайне сложная фигура. Апостол Петр более близок и понятен народу. Он пытался
ходить по водам за Христом, он не чужд человеческих слабостей. Помните ночь в
Гефсиманском саду? Его и распяли на кресте, как Иисуса Христа. А апостол Павел
— он другой: несгибаемый боец, философ. Его Послания очень трудны для понимания
мирян. И не только для них. Даже священнослужители, читая их, делали
неправильные выводы.
Павел решил уточнить:
— Что вы имеете в виду, отец
Владимир?
— В истории церкви примеров масса.
Уже в первом веке появилась ересь Маркиона, который
учил, что единственное истинное Евангелие — это от Луки, ученика Павла. А
Библия — это Евангелие от Луки и Послания святого Павла. Нет Ветхого Завета,
нет двенадцати апостолов. И это только потому, что Павел стремился освободить
благую весть Христа от подчинения Законам Моисея и сделать её доступной для
остальных народов. Но Маркион хотел большего. Он
хотел оторвать церковь от её исторических корней. Борьба против него далась
отцам церкви нелегко.
— Я немного знаю об этом, — сказал
Павел. Он начал понимать направление их разговора.
— Мы внимательно изучаем все, что
появляется и в мирской литературе об истории церкви, — продолжил отец Владимир.
— Вы знаете, сколько вышло книг, авторы которых примитивно понимают учение
святого Павла?! Появились книжонки, где стремятся доказать, что основная
максима Павла «Мы не под законом, мы под благодатью» означает призыв Павла к
беззаконию.
— Вы ещё забыли Мартина Лютера, отец
Владимир.
— Ну почему же забыл?! — улыбнулся
протоиерей. — Это важный поворотный момент в истории католической церкви. Время
продажи индульгенций. Дискуссия, должна ли быть Библия на латыни или на немецком, французском и так далее. Наше спасение не в делах,
а только в вере — вот упрощенное понимание мысли Павла, которое привело к
образованию протестантской церкви.
— Мне кажется, это важный момент не
только для католической церкви, — произнес Павел. — Дела видны людям, а вера —
лишь Богу.
— А что вы имеете в виду? —
нахмурился отец Владимир
— Православные русские церкви,
отколовшиеся от Московского патриархата.
— Вы преувеличиваете проблему. В
некоторых из этих церквей сто, двести, ну пятьсот человек прихожан. И громкие
титулы священнослужителей. И уверяю вас, камень преткновения — вовсе не идеи
святого апостола Павла. Заблуждение или тщеславие и болезненное самолюбие
движут этими людьми.
Павел почувствовал, что спорить здесь
неуместно.
— Отец Владимир, я теряюсь в
догадках: какова цель нашей беседы?
— Ну, тут всё очень просто, —
внимательно посмотрел на собеседника протоиерей. — Я хотел познакомиться с
вами, и знакомство доставило мне удовольствие. Вы человек инициативный,
образованный, с божьей искрой в душе. Поэтому я хотел предложить вам помощь. В
нашей библиотеке есть исторические документы и книги, которых вы не найдете в
других местах. В подготовке ваших выступлений могут помочь наши служители.
— Я очень благодарен вам, отец
Владимир, — немного подумав, ответил Павел. — Я обязательно обращусь к вам, как
только у меня появится необходимость.
И Павел поднялся с кресла.
— Да, кстати, Павел Валентинович, —
мягко остановил Павла протоиерей. — В последней вашей лекции вы говорили,
ссылаясь на Послания Павла, что вера служителя Христа становится истинной
тогда, когда он проповедует её людям, несёт её, не боясь тягот и лишений. А
православная церковь, сказали вы, потеряла импульс миссионерства. Приходские
священники своё служение видят только в стенах храма, читая молитвы, слова
которых непонятны многим прихожанам. Монашествующие
укрылись за стенами монастырей, а не идут в народ.
Отец Владимир помолчал.
— Ведь говорили? — тихо спросил он.
— Был вопрос из зала. И я только
согласился с этим, — смущенно ответил Павел.
— Ну, что ж… Идите
с Богом. Храни вас Господь! — произнёс протоиерей.
«Жаль! Вроде бы умница, — подумал
отец Владимир, глядя на уходящего Павла. — Он одинок, а руку помощи оттолкнул!
Жаль!»
***
Прокуратор решил выждать и назначить
суд, когда появятся обвинители из Иерусалима. Первосвященник и с ним старейшины
пришли в Кесарию на суд. Привыкшие обвинять, но не
доказывать, они привели с собой говорливого ритора Тертулла,
поднаторевшего в судебных спорах.
С его речи и начался суд:
— Найдя сего человека язвою общества,
возбудителем мятежа между иудеями и представителем назорейской
ереси, который отважился даже осквернить храм, мы взяли его и хотели судить по
нашему закону. Но трибун Лисий, придя, с великим насилием взял его из рук наших
и послал к тебе, повелев и нам, обвинителям его, идти к тебе. Ты можешь сам,
достопочтенный Феликс, разобрав, узнать, в чем мы обвиняем его.
По знаку прокуратора начал говорить
Павел:
— Зная, Феликс, что ты многие годы
справедливо судишь народ сей, я тем свободнее буду
защищать мое дело. Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней тому, как я
пришел в Иерусалим для поклонения. И ни в святилище, ни в синагогах, ни по
городу не находили меня с кем-либо спорящим или производящим народное
возмущение, и никто не может доказать того, в чем теперь обвиняют меня. То были
эфесские иудеи, которым надлежало бы предстать пред тобой и обвинять меня, если
что имеют против меня. Разве только за одно слово, которое громко произнес я,
стоя в синедрионе, что за учение о воскресении мертвых я ныне судим. И был об
этом спор между ними в синедрионе, потому как многие иудеи с давних пор верят в
воскресение.
Прокуратор оставил суд без движения.
Не пришли на римский суд эфесские евреи, испугавшись обвинения в ложной клятве.
Но и Феликс не освободил Павла, боясь обидеть первосвященника. Не раз евреи, по
обыкновению своему, жаловались на местные власти в Рим, доставляя прокуратору
немало неприятностей.
Два года провел Павел в тюрьме Кесарии. И ни на суд, чтоб свидетельствовать за него, ни в
тюрьму иерусалимские апостолы не пришли. С тех пор разошлись их дороги
навсегда.
В тюрьме он не пал духом и обратился
к Феликсу за разрешением видеться со своими учениками и близкими. Феликс не
отказал, и многие его ученики, узнав о беде, приходили к нему, а потом
разносили по азиатским и греческим церквям его Послания и увещевания, чтоб не
печалились о нём.
Ни один прокуратор не задерживался
надолго в Иудее. Евреи, сирийцы и греки постоянно враждовали между собой, и эта
смута привела в Кесарию нового прокуратора, Порция Феста, который уже через три дня после прибытия в столицу
направился в Иерусалим. К тому времени сменился первосвященник, но ненависть к
Павлу не заглохла, и саддукеи просили Феста привезти
Павла в Иерусалим, чтобы судить его в синедрионе. Воспоминания об одиночке,
хитро победившем весь синедрион, не давали покоя. Но Фест
призвал обвинителей в Кесарию и там слушал обе
стороны. Снова были обвинения, и снова Павел спокойно защищал себя. Не мог Фест оставить просьбу первосвященника без внимания и
предложил Павлу быть его судьей в синедрионе, чтобы Иерусалим увидел суд
справедливый и беспристрастный. Дожил бы Павел до суда? О том Фест не думал, и Павел ответил:
— Я стою перед тобой, где мне и
следует быть судимым. Если я и сделал что-нибудь, достойное смерти, то не
отрекаюсь умереть, а если ничего того нет, в чем они обвиняют меня, то никто не
может выдать меня им.
И он произнес торжественные слова:
— Взываю к суду кесаря!
После этого судьба любого римского
гражданина была решена: никто не мог осудить его, помимо суда императора. У
Павла был теперь только один путь: через Средиземное море в Италию, в Рим.
***
— Паша, ты изменился, ты меня не
замечаешь, — надрывно произнесла Людмила. — Ты смотришь телевизор и не слышишь,
что я тебе говорю. Если отвечаешь, то одним-двумя словами, как будто я
недостойна твоего внимания. По субботам ты пропадаешь на каких-то своих
семинарах по повышению квалификации! Или ты завел другую женщину? Ответь мне
честно! Что с тобой происходит?!
— Это чепуха, Люська!
Какая другая женщина? Я тебя по-прежнему люблю.
— Может быть, у тебя неприятности на
работе? Так ты скажи мне, я пойму.
— Какие могут быть неприятности на
службе? Выполняем и перевыполняем. Хотя, может быть, я уйду с этой работы.
— Да ты что?! — всполошилась Людмила.
— Точно неприятности! Или нашел работу поденежнее?
— С деньгами здесь всё в порядке.
Сама знаешь. Больше, если только воровать.
— Ладно, не шути! Почему ты хочешь
уйти и куда?
— Не лежит у меня
душа к этому купи-продай. Муторно.
— А раньше лежала! Слушай, ну ты же
взрослый человек! Не уходят с работы добровольно в никуда, пока не найдут другую.
— Да, не уходят, а я уйду! Надо
спокойно пережить какое-то время, чтобы голова не была забита этой макулатурой,
и понять, что на самом деле мне нужно.
Дни проходили, как в беспокойном сне.
То тянулись долго и нудно, то проскакивали, как один миг.
Павел ещё раз оглядел свой пустой
стол, выдвинул и задвинул ящики стола. Час дня, время обеда. Пора идти к
прощальному фуршету, который сотрудники подготовили по случаю ухода Павла
Валентиновича из фирмы.
Две недели назад он пришел к
генеральному директору и положил перед ним заявление об уходе. Для директора
это было полной неожиданностью, и он долго выяснял, какие конкуренты
переманивают Павла Валентиновича. Разговор кончился мирно, и вот настал
последний день. Сотрудники отдела теснились вокруг стола в большой комнате
переговоров и перешептывались о неожиданном уходе шефа.
Из кабинета вышел директор, сказал
краткую речь, главным образом о том, что вот выращиваешь-выращиваешь
специалистов, вкладываешь в них душу и опыт, а они потом уходят неизвестно куда
и зачем. Выпил рюмку коньяку и скрылся в своём кабинете. Сотрудники по очереди
говорили проникновенно о том, как прекрасно работалось под руководством Павла
Валентиновича. Некоторые подходили к Павлу и негромко убеждали, что готовы и
дальше вместе с ним. Все они были хорошие ребята, не испорченные легкими
деньгами и бетонными протекциями. Именно таких Павел
старался набирать в свой отдел. И вот теперь он уходил в неизвестность. Кого из
них он мог взять с собой? Да и пошли бы они?
Утром Павел уезжал из дома, где шум
дневного города раздражал его. Родители в Крылатском были рады ему и не
докучали расспросами о брошенной работе. Отец только сказал: «Ну, раз надо,
значит, так тому и быть!» Сестра-студентка ликовала, всякий раз при его
появлении кричала: «Возвращение блудного сына!» — и тут же висла у него на шее.
Дневные прогулки по реликтовой берёзовой роще в Крылатском привели Павла в
умиротворенное состояние. Огромные берёзы на чистых полянах, покрытых толстым
слоем снега, будто охраняли тишину. Он прислонялся к ним и, чувствуя спиной
шершавую их кожу, долго стоял, подняв голову к высоким верхушкам.
Идиллическую жизнь нарушил звонок
администратора из Культурного центра.
— Павел Валентинович! Вынуждена вас огорчить. Дирекция решила отменить ваши
выступления. Конференц-зал требуется нам для очень важных мероприятий, и мы не
нашли других возможностей. Приходится убрать из программы ваши лекции.
Павел опешил:
— Но ведь я заплатил за аренду зала
за месяц вперёд! И вы сами знаете, как много людей приходит на эти встречи!
— Мы вернём вам деньги. К сожалению,
ничего другого мы не можем вам предложить.
Павел стиснул зубы:
«Это должно было
случиться… Я вёл себя как герой-одиночка. Со мной нет никого, и передо
мной только Москва с хорошо налаженной телефонной связью, а не древние города
Азии».
Ночью Павел проснулся от невнятного
беспокойства. По Садовому кольцу, как сотни торопливых светлячков, бежали
машины. Стоя у окна в темной комнате, он уже в который раз возвращался к одной
и той же мысли:
«Он и я! У него были тысячи друзей и
сотни врагов. Каждый день мог оказаться для него последним, и он был счастлив
такой жизнью. Я хочу пойти по его пути, но спотыкаюсь на каждом шагу. Он шел
пешком неделями там, где я могу сейчас проехать, пролететь за один день, и всё
равно я не успеваю за ним. Он делал за год больше, чем я за десять. У него
вражда до смерти, у меня — до ухмылки или грязного слова. У него любовь до
конца жизни, у меня — до раздела имущества. Всё наполовину, на четвертушку, на мелкую-мелочную часть. Почему так? Мир изменился, или, может
быть, дело во мне?! Я хочу, я стараюсь, но не получается. Может быть, слова
Павла уже не зажгли бы людей сегодня, но он, наверное, нашел бы другие слова
или других людей… Он говорил о боге, об Иисусе Христе, о котором не знали. А о
чем я могу сказать, что не было сказано до меня за эти две тысячи лет?! Всё
стало привычным и обыденным: молитва, икона, воскрешение, судьба. Уже ничто не
волнует так, как может волновать всё первое: первая любовь, первый враг, первый
ребенок, первая смерть, первая молитва… Неужели мне
жить и умереть в этой бестолковой суете «купи-продай» и нет ничего другого?!»
Внезапно, как яркая вспышка, как след
от падающей звезды, пришла мысль:
«Нет! Пройти вслед за Павлом уже
нельзя, этой дороги нет и никогда уже не будет. Я
должен найти свой путь!»
Эта мысль его успокоила. Он улегся в
постель и тут же заснул. Видение пустыни вкралось в сон незаметно и легко.
Какой-то человек, поджав под себя ноги, сидел на каменистом склоне. Теплый
вечерний ветер пустыни шевелил его редкие волосы. Лицо со сросшимися над
переносицей густыми бровями и слегка крючковатым носом было рядом, совсем
близко. Он смотрел, как смотрят с портрета, в глаза, куда бы ты ни двинулся.
Едва заметная улыбка, одними только глазами, тронула его лицо, и пустыня,
песок, заходящее солнце исчезли.
***
Путь к кесарю был полон препятствий.
Павлу, его спутникам и воинам охраны пришлось пережить кораблекрушение в
осеннем море, переждать зимние месяцы на Мальте и снова отправиться в морское
путешествие до берегов Италии. А затем через Капую по
Аппиевой дороге идти двести пятьдесят километров
пешком до Рима. Постаревший, усталый Павел входил узником в кандалах в город,
который был его мечтой последних лет. Но известие о нем неслось быстрее, чем
медленный отряд арестантов, и за день пути от Рима его встретила группа римских
христиан. Послание к Римлянам, написанное за несколько лет до этого, оставило в
вечном городе долгую память о Павле. Восторженная встреча братьев во Христе
вернула апостолу надежду и силы. Здесь его знают и ценят! Вся процессия вместе
с встречающими медленно двинулась к Риму. До прибытия обвинителей из Иерусалима
Павлу как римскому гражданину, прибывшему на суд императора, было позволено
жить под охраной в доме, который он снимал за свой счет. Потянулись долгие месяцы
ожидания. Деятельный Павел не терпел пустоты и с учениками, сопровождавшими его
из Кесарии, писал Послания македонским и азиатским
церквям, отправлял туда своих помощников, встречался с римскими иудеями и
проповедовал им Евангелие. Жизнь снова наполнялась смыслом.
В римском заключении к Павлу пришла
весть о гибели Иакова, брата Господня, его недоброжелателя и источника многих
его бед. Того забили камнями по решению синедриона. В отсутствие римского
прокуратора новый первосвященник Анана решил
уничтожить ересь, тлевшую в Иерусалиме много лет, и первой жертвой стал Иаков.
Павел пережил его на два года.
Пожар в Риме пылал уже несколько
часов, когда император Нерон прискакал верхом в сопровождении преторианской
гвардии из своей виллы в Акции. Огонь, начавшийся ночью где-то на Палатинском холме, уже подбирался к императорскому дворцу.
Переодевшись в свой лучший театральный костюм, Нерон наблюдал за пожаром с
башни дворца. Его рыжеватые волосы отсвечивали пламенем. Толстая шея
раздувалась от напряжения: император воодушевлённо декламировал стихи Гомера о
падении Трои. Поднявшийся ветер раздувал огонь, который со скоростью сказочного
дракона обрушивался на деревянные здания, проглатывая их раскаленной ненасытной
пастью. Тысячи людей метались по узким извилистым улицам, пытаясь спастись от
наступавшего со всех сторон огня. Шесть дней горел Рим, и обезумевшие люди,
покрытые пеплом и грязью, кричали и требовали найти поджигателей.
Префект преторианской гвардии Тигеллин недолго искал их. И вот уже сотни христиан брошены
в тюрьмы. Их распинают на крестах в выгоревшем саду императора и бросают на
растерзание диким животным в уцелевшем от пожара цирке Колизее. Десятки тысяч
римлян, потерявших родственников, дома и благополучный покой, с ненавистью
смотрят на этих людей, стоящих на коленях на арене цирка и молящихся своему
неведомому богу. Сотни жертв не утолили жажду мести. Ещё долго преторианцы
Нерона ворошили город в поисках христиан. Не укрылся от этой ненависти и Павел.
Стражник вывел его из здания тюрьмы,
и чиновник суда торжественно произнёс:
— Павел! По решению императорского
суда тебе, как римскому гражданину, предоставлена честь умереть
от меча. Молись своим богам!
Утреннее солнце ярко освещало зеленые
сады вдоль дороги на Остию. Павел поднял голову и
обвёл взглядом домишки Аквас
Сальвиас, предместья Рима, так не похожего на
величественный Иерусалим. Повернувшись на восток, к родному городу Тарсу, и закрыв глаза, Павел стал негромко молиться на арамейском:
— Отец мой небесный и Господь наш
Иисус Христос, примите мою душу в свои руки! С радостью и упованием на великую
встречу иду к вам!
Конец жизни Павел встретил в том
городе, куда он всегда стремился.
***
В четвертом веке христианский
император Рима Константин выстроил над могилой святого Павла базилику. Позже, в
девятнадцатом веке, её перестроили, и теперь это церковь Сан-Паоло-фуори-Мура, куда приходят все, кто чтит гениального
философа и несгибаемого пылкого апостола народов.
После смерти апостола Павла во все
созданные им церкви пришли посланцы из Иерусалима, чтобы вернуть церкви к
Моисееву Закону. Имя Павла было предано поруганию, а потом и забвению. Его
ученики были рассеяны и исчезли со страниц христианской истории. Только когда
иерусалимская церковь фактически прекратила своё существование после разрушения
храма римлянами в 70 году и со смертью большинства апостолов, о святом Павле
вспомнили. И неспроста. Послания Павла появились лет на пятнадцать–двадцать
раньше, чем были написаны Евангелия, и для первых христиан стали единственными
священными книгами, где они находили страстные слова о Христе, его распятии и
воскрешении. Их нельзя было стереть из памяти людей, они продолжали жить
вдохновением и любовью Павла. Спустя много лет Послания Павла читали и спорили
с ним великие философы прошлого: Паскаль, Хайдеггер, Ницше. В них нашел своё
вдохновение реформатор церкви немецкий монах Мартин Лютер. И сегодня
бесконечная любовь и пылкость Павла выхватывают то одного, то другого человека
из однообразия жизни и открывают перед ним иной, удивительный мир.
***
Прохладное февральское солнце неярко
светило сквозь серые облака. Московские улицы переполняли прохожие, спешащие в
разные концы. Павел шел по тротуару, улыбаясь своим мыслям.
«Мой тёзка оказался мудрым
советчиком, — фамильярно подумал он. — Всё сложилось как нельзя лучше! Да и
повезло, конечно. Хотя везение — это всегда как первый полёт стрекозы. Из
темноты — в свет. И тогда уже не ошибёшься — ничто не мешает летать, радуясь и
удивляясь».
Поднимаясь по широким ступеням
лестницы, среди толкотни, шума и суеты он наконец
нашел свою дверь. Задержавшись на несколько секунд и глубоко вдохнув, Павел
открыл дверь и, пройдя на середину комнаты, внушительно и строго сказал:
— Здравствуйте, дети, я ваш новый
учитель истории, Павел Валентинович!
Восьмиклассники весело зашушукались,
и дискант с дальней парты громко объявил:
— Мы не дети, мы тинейджеры!
Все засмеялись, и Павел, не
удержавшись, улыбнулся тоже. Первая школьная красавица Ирина, повернувшись
назад, громким театральным шепотом сказала:
— А он милашка!
Кажется, я в него влюбилась!
Сидящие рядом девчонки засмеялись.
Павел вглядывался в лица
учеников. Они сидели перед ним, серьезные и смешливые, прилежные и лентяи, отличники и не очень. Они смотрели на него в
ожидании: что он им скажет? Что откроет? Знает ли он то, что им так нужно и
важно для их будущей жизни?