Повесть о смерти и о любви
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2013
Александра Созонова
— родилась в Ленинграде, окончила факультет психологии ЛГУ и сценарный факультет ВГИКа. В 70—80-е годы публиковалась в самиздате и тамиздате. Член “Клуба-81”. Интересы в области мифологии, психологии, духовных учений. Последние годы пишет в соавторстве с дочерью.Ника Созонова — родилась в Ленинграде, окончила Университет истории культур по специальности “культуролог”. В настоящее время работает вторым режиссером на киностудии “Никола-фильм”. Публиковалась в журналах “Поток”, “Крещатик”, в альманахе “21-й век” и др. изданиях.
Александра Созонова, Ника Созонова
Nevermore, или Мета-драматургия
Повесть о смерти и о любви
Текст во многом документальный, и большая часть героев имеют реальных прототипов. Сетевые диалоги взяты из ныне уничтоженного сайта “my_suicade”, на котором общались молодые люди, собирающиеся покончить с собой.
Глава 1
МОРЕНА. Встреча в реале
Что такое жизнь на пределе, на вечном выдохе без возможности вздохнуть? Я хорошо поняла это за три месяца своего ада.
Мягкие и чуть колкие, как ворс, волосы так податливы под моей рукой. Ледяной лоб идеально ложится под форму моей ладони.
Какова она, твоя боль?
“Хочется закрыть глаза, зажать голову коленями и кричать ультразвуком от этой муки…”
Моя боль не такая
— она обыденнее, проще. В ней нет высот полета на раскаленных, на оголенных нервах. Она не истерична — но тянет, тянет… и я, как и ты, не могу вздохнуть.
Из дневника:
“…Наконец-то весна. Теплыми пальцами с желтыми ногтями (как от выкуренных сотен пачек “Беломора”) она гладит мои глаза, губы и волосы, заставляет плакать от плотного дыма сжигаемой прошлогодней травы. Миазмы помойки, смешавшись с запахами свежей зелени, забивают ноздри, причудливо сплетаются с ароматами нескольких улыбок, встреченных по дороге. Изобилие оттаявших собачьих кучек на газонах и тротуарах вынуждает внимательно смотреть под ноги. Что дарит, в свою очередь, детскими находками: монетками, бусинами, сломанными значками, размякшими от талой воды крохотными фотографиями прекрасных незнакомцев.
Питер весной похож на ободранного котенка грязно-кремового цвета. Множество площадей разинуты в жалобном мяуканье. Заспанные, запорошенные мусором и слезящиеся талым снегом парки и скверики. Он стоит на дрожащих лапах своих мостов и, кажется, — вот-вот рухнет в черную воду. И Нева поглотит его полностью, а потом сыто облизнется своим льдистым языком…”
Холодно. Непостоянная питерская весна колючими злыми зубами вцепилась мне в тело, особенно в незащищенные его части. В защищенные, впрочем, тоже: стильной кожаной курточке явно еще не сезон. Что подвигло меня влезть в нее вместо уютного зеленого пальто до лодыжек? Тщеславие
— вот имя бесенка, что играет на самых пустых и фальшивых струнах женской души. Я не исключение. Вырядилась! И это при том что не ждала от сегодняшнего мероприятия ничего интересного. Была свято уверена, что на встречу суицидников с форума “Nevermore” явятся одни “лузеры”, настолько же страшненькие снаружи, насколько зажатые изнутри. Было бы перед кем прихорашиваться и пижонить…Точкой сбора я назначила вход в Елисеевский магазин на Невском. Молодому человеку с пафосным ником Даксан (Darksun
— Темное Солнце), который больше других жаждал встречи в реале, поручила роль опознавательного знака: в руке он должен был держать цветок. (Первоначально я предлагала более яркий и концептуальный знак: надутый гелием красный воздушный шарик с надписью черным фломастером: “Nevermore!!!” — тогда бы точно никто не прошел мимо. Но Темное Солнце, будучи социофобом, постеснялся столь явной самопрезентации и заявил, что будет держать в руках белую астру. Астра так астра…)Прибыв ровно к назначенному времени (одна из моих досадных слабостей
— очень редко опаздываю), я поискала глазами юношу с астрой. Не найдя такового и сообразив, что конец апреля — не лучшее время для этих цветов, подошла к маленькому и сутулому молодому человеку, сжимавшему в кулаке полудохлую красную гвоздичку.—
Даксан?..Молодой человек радостно закивал.
—
А я — Морена. Организатор всей этой дурацкой затеи.—
П-приятно познакомиться…—
Ты считаешь, что красная гвоздика и белая астра — практически одно и то же?Я тут же пожалела об этих словах: Даксан напрягся, узкое лицо с густыми бровями пошло пятнами. Заикаясь, он принялся объяснять, что обошел три цветочных киоска, но белых астр нигде не было. С трудом мне удалось остановить поток сбивчивых извинений. Мы замолчали.
К счастью, это длилось недолго: минут через пять с разных сторон подошли еще два участника форума, выразивших желание пообщаться “вживую”: Айви и Эстер. Айви, восемнадцатилетняя москвичка, прикатила на встречу ночным поездом. Столичные суицидники давно перезнакомились между собой, питерская же встреча была первой, и ей не терпелось узреть воочию еще нескольких единомышленников. Айви смотрелась Аленушкой из детской сказки: крохотная, пушисто-белокурая, со светлыми ресницами и тоненьким голоском. (Поглядишь
— и не скажешь, что это авторитетнейшая личность в суицидных кругах, тусующаяся на сайте “Nevermore” с момента его основания, то есть уже два года, а в сети вообще — с тринадцати лет.) На ней были джинсы и задорная зеленая кепочка.Эстер была лет на пять старше. Ничем не примечательное лицо: очки, тонкие губы, сухой и умный взор. Редкие, крашенные в черный волосы рассыпаны по плечам. Готическая юбка до пят. На левом плече имелась крыска, белая с серыми пятнами. Животное было в ошейнике с тоненькой цепочкой, другим концом прикрепленной к массивной цепи с перевернутой пентаграммой, украшавшей шею хозяйки. Представившись, Эстер назвала и имя своего спутника:
—
Асмодей, или Модик. Прошу любить и жаловать.Минут пятнадцать прошло в обсуждениях Модика и его милых ужимок: мытья мордочки, почесывания, покусывания длинной сережки в левом ухе хозяйки.
Время уже значительно угарцевало вперед от назначенной точки
— как минимум, на полчаса. Я совсем задубела в своей пижонской курточке. Хуже холода было тоскливое осознание, что мои ожидания оправдались и предстоящий вечер обещает быть безнадежно нудным. (Чтоб я еще хоть раз выбралась на подобное мероприятие? Да ни за что!)Тема Модика иссякла. Мы стояли, обреченно поглядывая друг на друга и перебрасываясь ничего не значащими фразами. Наконец я не выдержала и, мерно отстукивая ритм зубами, спросила:
—
Мы еще кого-то ждем? Может, уже двинемся, а то как-то… не жарко.Эстер посмотрела на часы, потом на Модика, словно советуясь с ним взглядом.
—
Я списывалась с Бэтом. Он очень рвался на эту встречу и просил обязательно его дождаться.—
Бэт?! — пискнула Айви с воодушевлением. — Обязательно дождемся. Редкостная личность!Да уж… Весьма яркий обитатель форума. Возник недавно и тут же выделился на общем фоне
— отточенным и изысканным языком и повышенной истеричностью постов. На его аватаре, помнится, ухмыляется демонический красавец с черным вороном, клюющим в ухо.Я покорно вздохнула. Бэт так Бэт. Разбавит, по крайней мере, наше женское общество. (Даксан со своей гвоздичкой, которую не догадался даже всучить ни одной из девушек и продолжал сжимать в кулаке, ну никак не тянул на полноценную особь мужеского полу.)
Еще через десять минут он наконец появился.
При виде этого существа я с трудом удержала челюсть в горизонтальном положении. Ничего подобного в разнообразной практике общения мне прежде не попадалось.
Высокий и худой (узкий), с густой копной (гривой? завесой?) волос, черных с проседью, спускающихся до середины спины. (Такую длину нужно отращивать и лелеять с первого класса школы как минимум.) Подведенные тушью глаза, губы, покрытые розовым блеском, тональный крем на скулах. Длинный кожаный плащ был распахнут, открывая расклешенные джинсы с широким поясом и множеством цепочек. Шею драпировали три шарфа
— два черных и красный, разной длины и фактуры. Пальцы унизывали в огромном количестве серебряные перстни.Бэт постоянно двигался: покачивался, жестикулировал, поправлял волосы. Жесты казались болезненно-изломанными, вычурными. Узкая фигура напоминала экзотический
— китайский или японский — сосуд с высоким горлышком, однажды разбитый и склеенный.Мертвый цветок, сломанная черная орхидея… Впрочем, этот образ возник у меня позднее, не в первую встречу.
Едва подойдя, Бэт заговорил. И затем говорил, практически не останавливаясь. Помню, первой моей мыслью, сопутствующей шоку, было: “А вечер вполне может оказаться удачным…”
Он звучал и выплескивался не только обильно
— раза в три больше нас четверых, вместе взятых, но и весьма заумно: к концу встречи я ощущала себя восьмиклассницей, затесавшейся в общество высоколобого гуманитария. Половины слов, которые он с легкостью перекатывал на языке, я попросту не знала — а ведь он был старше всего на пару лет.
Мы сидели в недорогой кафешке на Гриб-канале. Бэт читал свои стихи, стихи Кривулина, Елены Шварц и Алины Витухновской. Он немного картавил и косил левым глазом. Его манера вещать была столь же своеобразной, как и визуальный образ: взахлеб и волнами, то приглушая, то повышая тон. В спокойные интонации то и дело врывались нотки истерики, а порой он задыхался от пафоса. Впрочем, пребывая в благостном и великодушном настроении, он позволял и нам иногда вставить пару словечек. Особенно преуспела в этом Айви, которая могла поговорить и о Витухновской, и о “Мертвых девочках” Масодова.
Даксан изредка разражался бурными междометиями (судя по красным пятнам на щеках, знакомство с Бэтом вызвало у него шквал эмоций) и пространными цитатами. Эстер молчала, не сводя глаз с короля застолья. Она почесывала аккуратным длинным ногтем то спинку, то живот своему крысенышу, а затем сняла цепь с пентаграммой и позволила ему побегать по столу: погрызть хлебные крошки, потыкаться мордочкой в пивные лужицы.
Крысиную прогулку заметила официантка и принялась некрасиво и склочно выговаривать Эстер, что та распространяет в общественном месте заразу, чуть ли не чуму.
—
Мадам! — с галантной улыбкой обратился к ней Бэт. — Маленький декоративный зверек, готический друг и муза нашей подруги, никак не может распространять чуму. Он распространяет лишь позитивные эмоции. Но ради вашего спокойствия я водворю его на положенное ему место.Он взял Модика за бока двумя пальцами и пересадил на плечо Эстер, а цепь с пентаграммой надел ей на шею (она при этом зарделась, как гимназистка). Затем вынул из внутреннего кармана носовой платок с кружевами и изящно смахнул им черные горошинки, оставленные крыской на глади стола.
Официантка удалилась, бормоча о штрафе и посетителях, которые “слишком много себе позволяют”, но приглушенный тон и оторопелое выражение незамысловатого лица свидетельствовали, что обаяние Бэта действует на представителей самых разных социальных групп и прослоек.
—
Спасибо, — тихо, но сердечно сказала Эстер. — Я бы так не смогла. Праведные вопли представителей людского стада вызывают у меня глухое раздражение и тоску. Я бы смогла лишь схамить в ответ или смолчать.—
А я бы посадила крысу ей в декольте! — весело поделилась Айви.Эстер покосилась на нее с неодобрением, но смолчала и лишь нежно провела пальцами по пестрой шкурке зверька, умывавшегося на ее плече.
—
Х-хамить легко, — заметил Даксан. — Смолчать еще проще. А вот найти в себе силы, чтобы одарить этот тупой и бессмысленный экземпляр улыбкой, да еще изъясняться с ней человеческим языком, а не на ее ж-жаргоне…—
Бросьте! — легко отмахнулся Бэт (левый косящий глаз блеснул польщенно). — Что за скучную тему вы принялись возделывать. Давайте лучше о ваших “юзверь-неймах”, то бишь никах. Вы ведь не просто так их выбрали. Это некая самохарактеристика, доморощенный имидж или раскрашенная в меру сил и способностей маска, которую ты предъявляешь миру. Морена… — Он повернулся ко мне. — Она же Марена, или Маара, — древнеславянская богиня смерти, так?Я кивнула с достоинством.
—
Веселенькая самохарактеристика! — усмехнулся он. — Впрочем, на форуме “Nevermore” ей самое место. Угрюмая, леденяще-жуткая хозяйка страны мертвых.—
Вовсе нет! — возмутилась я (втайне возликовав: есть кое-что, чего он не знает и чем можно сверкнуть). — Согласно славянской мифологии, было три сестры, три дочери верховного бога Рода: Жива, Леля, Морена — Жизнь, Любовь, Смерть. Морена — младшенькая. Не жуткая и угрюмая, а тихая и загадочная. И поклонников у нее не меньше, чем у двух старших.—
Разве ж я спорю! Мы все здесь поклонники Морены. Воздыхатели и платонические возлюбленные Смерти.—
П-пока платонические, — вставил Даксан.—
Именно так. Истину глаголешь, братишка по суицидной вере! А вот с тобой сложнее, — он повернулся к Айви. — И так и сяк насиловал свои блондинистые мозги, но догадаться, что означает сие имя, не смог. Какая-нибудь анимешная героиня?—
Почти, — Айви покусала пушистый золотой локон. — Отголоски детского увлечения Толкином.—
Н-нечто среднее между Арвен и Йовин! — догадался Даксан.—
Отважная, как Йовин, и прекрасная, как Арвен. Очень подходящий ник, — Бэт, кажется, сам удивился щедрости отвешенного им комплимента и смягчил его иронической ухмылкой.—
И умная, к-как… — попытался не отстать от него Даксан. (Похоже, он примеривался к роли Лепорелло при Дон Жуане или, если сказать злее, — шакала Табаки при тигре Шерхане.)—
Как Галадриэль, — сухо закончила за него Эстер. — Других персонажей женского пола в бессмертном творении Толкина не имеется.—
Да вы все здесь небезнадежны, мальчики-девочки, — в плане интеллекта! — ободрил нас блистательный Бэт. — Эстер, — косящий карий глаз устремился в ее сторону. — Красивое английское имя. Героиня любимого готического романа?..—
Отнюдь, — Эстер покачала головой. — Я долго выбирала ник, если честно. Хотела назваться Лилит — но на форуме уже была таковая. Геката — слишком претенциозно. Эстер — измененное от Астарты. Богини любви и войны в пантеоне древних семитов.—
Знаем, знаем. Весьма демоническая женщина! — Бэт одарил ее одобрительной гримаской и развернулся к Даксану. — С вами, молодой человек, все ясно. Ноль вопросов. Темное-темное солнышко…Взгляд, брошенный на собрата по су-тусовке, был столь выразителен, что Айви подавилась смешком. А мне стало искренне жаль мгновенно зардевшегося Даксана.
—
С-солнце имеется в виду в-внутреннее, — принялся он объяснять, заикаясь пуще обычного. — С-самость, если по Юнгу…—
Читали, проходили. Отличный ник, зря комплексуешь! — утешил его Бэт. — Когда я на готичном форуме тусовался, имел близкий по смыслу: Блэкста, Черная Звезда.—
А почему ты его сменил? — поинтересовалась Айви. — И что означает Бэт? Неужели “летучая мышь” — так просто и прозаично?..—
Э, нет, не так все просто и примитивно, — глаза у него загорелись, а речь убыстрилась: видимо, говорить на тему себя, бесценного и неповторимого, было приятней всего. — Отголоски юношеского увлечения иудаизмом. Знаете, как они пишут слово “Бог”? Б-г. Ибо это нечто несказанное, непроизносимое. А у меня — Б-т. Бэт — это так, упрощенно. Хотя летучих мышей люблю. Как и все ночное и поклоняющееся Луне.—
Блю Той? — глубокомысленно изрекла я.Он возмущенно фыркнул.
—
Я вовсе не “блю”. Я “би” — если уж вас интересуют интимные подробности моего бытия. А уж на “той” вполне мог бы и обидеться…—
Блэк Тайм? — высказала догадку Эстер.—
Блэк Тайга! — подобострастно вставил Даксан.—
А вот и неверно. Блэк Тир — Черная Слеза. Эта слеза имеет свойство затвердевать и превращаться в кристалл, самый прочный на свете. Мой хороший друг и весьма потрясающий индивид Атум считает, что “т” надо поменять на “х”. Нет, ничего матерного, Блэк Хол, Черная Дыра — по его мнению, наиболее подходящий для меня образ. Но даже гениальные люди иногда ошибаются. Еще сигареты когда-то были такие — “БТ”, мой папа любил их курить и дымил, видимо, меня зачиная…—
А Йорик? — спросила Айви, дождавшись, пока Бэт примолкнет, закуривая с отрешенной улыбкой. — Как думаете, почему он себе такой ник выбрал?—
Бедный Йорик, — пробормотала Эстер, доставая из сумочки сигареты (на что Бэт галантно предложил свои). — Печальный и мудрый шут.—
Н-ничего в нем нет от шута! — запротестовал Даксан.—
Следовательно, ник выбран с ориентировкой на череп, — с той же улыбкой протянул Бэт.—
Жаль, что т-ты, Айви, не догадалась захватить его с собой в Питер. С удовольствием пообщался бы с ним в реале.—
И я, — поддержала Даксана Эстер. — Йорик — один из немногих, на кого не распространяется моя мизантропия.—
У него кризис, — лаконично ответила Айви.—
Кризис? — удивился Бэт. — Но разве не все здесь присутствующие в кризисе? Мой — дай бог памяти, длится уже шестой год. Возможно, я не полностью включен в ситуацию, но для меня, говоря по правде, загадка: отчего это имя, то бишь ник, всегда произносится с придыханием в голосе? Да, сайт качественный, не спорю. Лучший, пожалуй, из суицидных ресурсов на сегодняшний день. Но ведь это коллективное творение. В чем такая большая заслуга вашего Йорика?—
Ты новенький на “Nevermore”, Бэт, — терпеливо объяснила Айви. — Скоро поймешь.—
С-советую “зафрендить” его ЖЖ — добавил Даксан. — М-мало кого в последнее время читаю с таким интересом.—
А я с ним переписываюсь, — вставила я свои три копейки. — На редкость глубокая личность.—
Ладно, уговорили, — Бэт красиво стряхнул пепел указательным пальцем с огромным перстнем в виде иероглифа. — Но что мы все о Йорике да о Йорике? Если говорить обо мне, я с бОльшим удовольствием пообщался бы с другим московским единомышленником — Окс, кажется? Он очень изящно рассуждал о том, что смерть должна быть прекрасной, и умирать стоит не потому, что жить плохо, а потому, что умирать хорошо. Жаль, не застал немного. Кто-нибудь общался с ним в реале? Ты, Айви?..Айви кивнула, отчего-то порозовев.
В начале двенадцатого кафешка закрылась, и нас выдворили на улицу. Айви, бодро попрощавшись и заявив, что питерская су-тусовка уступает московской в количестве, но не уступает в интеллекте и творческих потенциях, помахав зеленой кепочкой, устремилась к Московскому вокзалу, откуда через полчаса уходил ее поезд. Эстер, пересадив уставшего и свернувшегося клубочком Модика с плеча в карман куртки и продиктовав всем желающим мобильный и городской, уехала на свой Васильевский в маршрутке.
А мы трое медлили, куря у входа в “Гостинку”.
Или это я медлила? Очень не хотелось ставить точку. Тянуло смотреть и слушать, впитывать каждое слово, каждый жест…
Достаточно долго я уверяла себя, что влюбилась в него не с первой встречи, а позднее. Но это не так. Сразу, с первого слова, с первого его появления на моей внутренней сцене я оказалась под властью его нечеловеческого обаяния. Увязла
— как пчела в сиропе, мушка в янтаре, перышко в дегте.
В метро выяснилось, что мы, все трое, живем по одной ветке, больше того, на соседних станциях. (Судьба?) Меня продолжало глодать чувство незавершенности. Неужели это все? Мы обменялись телефонами и е-мейлами, но я вовсе не была уверена, что состоится еще одна встреча. Слишком скучающий вид был у Бэта в вагоне метро: определенно он был разочарован нашими посиделками.
Что предпринять? Нынешней ночью Таисия дежурила, и наше с ней жилье было в моем полном распоряжении. За одну остановку перед той, где Бэт выходил, я выдала с замиранием сердца:
—
Слушайте, ребята, мне что-то спать совсем не хочется. Ночь — мое излюбленное время. Может, погуляем по парку возле моего дома?Странно, но они согласились мгновенно. Впрочем, в согласии Даксана я почти не сомневалась: его глаза горели при взгляде на нас обоих
— чем-то я его зацепила, несомненно. Но и подведенные очи Бэта заблестели от моих слов.—
Какое совпадение! Ночь — и мое любимое время суток. Никогда не засыпаю раньше четырех, являясь подданным Лунного Божества.—
“Н-не бродить уж нам ночами, хоть душа любви полна, — показал эрудицию Даксан. — И влюбленными лучами серебрит простор Луна…”—
“Меч сотрет железо ножен, и душа источит грудь, — отпарировал Бэт. — Вечный пламень невозможен, сердцу нужно отдохнуть”. Романтиком я был лет в десять, а вот поди ж ты — до сих пор помню. Сейчас, увы, любезнее сердцу совсем иные стихи.—
Мне т-тоже, — понимающе кивнул Даксан. — “Тихо-тихо в белой спальне. Белый потолок. С потолка глядит печальный без плечей браток…”—
Только, чур, сначала зайдем ко мне, и я переоденусь, — прервала я поэтическое состязание. — Иначе в этой курточке из рыбьей шерсти точно схвачу воспаление легких!
Оказавшись дома, я предложила погреться чаем. Предложение было принято, и в итоге ни в какой парк мы не пошли. Мы сидели на полу, на серебристом паласе, в моей уютной и чистой после недавнего ремонта комнате.
Разговор, не скованный рамками общественного места, потек свободнее, без пафоса и выпендрежа. Негромкий. Исповедальный. Бэт
— удивительно! — столько же слушал, что и говорил.Даксану было двадцать два. Он бросил вуз, доучившись до четвертого курса, и работал курьером. Ненавидел родителей
— “бессмысленных обывателей”. Презирал младшего брата-“жизнелюба”, с которым был вынужден делить комнату и компьютер. Он считал себя похожим на Лермонтова: некрасивый, одинокий, не понимаемый людским стадом. Правда, свои стихи читать отказался, заявив, что его творчество представлено в “Живом журнале”. Цитировал Ницше и Макиавелли, говорил, что обязательно убьет себя, если поймет, что слаб и бездарен, что такой же, как все. Это выяснится скоро: в ближайшее время он уйдет из дома, переедет в Москву и заживет самостоятельно.—
Н-но я в общем-то не особо напрягаюсь относительно вопроса to be or not to be. Согласен с римским стоиком, сказавшим примерно так: “Жизнь — дело не такое уж важное. Живут и рабы, и животные. Стоит ли заморачиваться на ее счет, словно решаешь что-то глобальное и великое?” И еще у Ницше есть гениальная фраза: “Если твоя жизнь тебе не удалась, то может удаться смерть”. Я прочитал это месяца три назад и принял как руководство к действию. Если не найду в себе сил в ближайшие пару месяцев уехать в Москву или если уеду, но не сумею устроиться на достойную работу — с хорошим заработком, с широким полем действия для моих мозгов, убью себя. П-просто уничтожу безжалостно, как букашку. Способ выбрал давно — гарантия сто процентов.—
У Леонида Андреева есть отличный рассказ об этой самой фразе Ницше, — заметил Бэт, заинтересованно внимавший Даксану. — Называется “О Сергее Петровиче”. Советую почитать. Особенно хорошо описаны ощущения героя перед самоубийством. А какой способ, если не секрет?—
С-самый банальный: прыжок из окна. Живу на четырнадцатом этаже. Понимаю, что инстинкт самосохранения — штука сильная, матушка-природа постаралась. Поэтому непосредственно перед прыжком приму пол-литра водки. Это поможет отключить инстинкт напрочь. Н-но предсмертная записка, разумеется, будет написана в трезвом состоянии.—
Сильно… — с уважением протянул Бэт.—
А тебе не жалко родителей? — спросила я. — И брата? Ведь для них дополнительный шок — увидеть под окном твое тело… то, что от него останется.Я тут же пожалела о своей глупой жалости к неведомым предкам Даксана, так как была облита горячим негодованием:
—
А им было ж-жалко меня, когда они производили меня на свет?! Без всякого смысла и цели, повинуясь лишь животной похоти? А сейчас — они жалеют меня? Может быть, они п-пытаются хоть как-то помочь, ударить пальцем о палец, чтобы вытащить из депрессии?!Я хотела ответить, что тяжеловато помогать тому, кто тебя ненавидит с такой силой: все равно как тащить из проруби человека, который вгрызается в протянутую руку зубами и впивается когтями… но промолчала. Я совершенно не конфликтный человек
— еще одна моя слабость. А может, это признак пофигизма: меня редко тянет отстаивать с пеной у рта свою точку зрения.—
Ты абсолютно прав, Даксан! — еще ниже “опустил” меня Бэт. — Моей матушке тоже было всегда наплевать на то, что творится у меня в душе. Помню, мне было около тринадцати. Я тогда в первый раз венки порезал. А матушка вбила себе в голову, что в этом возрасте все мальчики занимаются онанизмом. И чтобы застукать меня за этим занятием, то и дело входила ко мне в комнату, неожиданно. И в тот раз она так вошла. А я не знал, как резать, — порезал поперек, а не вдоль, и без ванны. Смотрю, как струится кровь, какие красивые разводы на руке — словно багровые и лаковые ветви дерева. Она входит. Я объясняю: “Мама, я не занимаюсь онанизмом”. Она кивает головой удовлетворенно и выходит.“Ну и мамочка!
— я поежилась внутренне. — Неужели такие бывают?” Но озвучивать изумление не стала — чтобы окончательно не закрепить за собой имиджа дурочки. (Позднее, уже в наших беседах наедине, Бэт признался, что мама его больна психически, кажется, шизофренией.)Мы рассказывали о себе по кругу. Бэт, в свою очередь, поведал, что ему через два месяца исполнится двадцать, он нигде не учится, работает внештатно журналистом в известной желтой газетенке. Берет интервью у музыкантов и актеров, в том числе и таких известных, как Бьорк, Мерлин Мэнсон и Рената Литвинова. О звездах, надо признать, он говорил недолго и весьма язвительно.
—
О Бьорк я грезил лет с пятнадцати. Она казалась мне настоящей, единственной настоящей среди пустых и сытых рыл вокруг. Мечтал заработать гору денег, махнуть к ней в Исландию и сделать предложение руки и сердца. Когда добился всеми правдами и неправдами интервью с ней — помог мой инглиш, который мне почти как родной, — всю ночь выдумывал вопросы. Жаждал поразить чем-то экстраординарным, из ряда вон. “Вам никогда не хотелось купить остров, построить на нем замок и петь — ни для кого, только для себя, волн и ветра?..” И прочее в том же духе. Но такие вопросы вызвали у предмета моих пубертатных грез лишь брезгливое недоумение. Усталая, некрасивая тетка — колоссальное разочарование!.. А Рената Литвинова — о, это нечто. Я так громко хохотал над ее ответами, что она засомневалась, благоговением ли вызвана такая реакция, и очень обиделась и отказалась продолжать интервью. За что я имел крупные неприятности — вплоть до угроз выгнать к чертовой матери — от главного редактора…О звездах и звездной работе он говорил немного. В основном
— о своей безысходности. О боли. Той самой, когда хочется зажать уши, зажмурить глаза и кричать ультразвуком.Я впитывала образы его непонятной и страшной муки, насыщалась ими, проживала
— чуть ли не с той же остротой и явью, что и он сам…
У меня хватило ума не платить за откровенные излияния моих гостей той же монетой
— искренностью. Если б я честно поведала, что не страдаю от “депры”, ни разу не резала вены и не травилась, а периоды тоски и уныния — у кого их нету? — сменяются вполне радостным мироощущением, меня тут же с позором изгнали бы из маленького, складывавшегося на глазах суицидного братства.Пришлось напрячь воображение. Никакой глубокой экзистенциальной причины, по которой мне опротивело бытие, я выдумать не сумела. Получился детский лепет про не встреченную до сих пор любовь (что соответствовало истине) и банальное сетование о непонятности цели, с какой я оказалась заброшенной в этот мир абсурда и боли. Сгустив краски, добавила, что дошла практически до точки и серьезно подумываю о суициде в день своего восемнадцатилетия. Дело только за выбором надежного и безболезненного способа
— ни вены, ни прыжок с высотки, увы, не для меня.Даксан неодобрительно покачал головой.
—
В-восемнадцать лет? Извини, Морена, но это еще детство. Суицид — выбор взрослого и ответственного человека. Я бы п-посоветовал тебе еще пожить, подумать, повзрослеть.И Бэт активно поддержал его в этом.
В пять утра Даксан, соскучившись по “Nevermore”, вылез в инет.
—
Все спят. Г-глухо, — с грустью констатировал он. — Отчетов о сегодняшней встрече не появилось. Впрочем, Айви еще катит в поезде, а Эстер, должно быть, осторожничает: не хочет быть первой.—
А как там Йорик? — поинтересовался Бэт. — Написал что-нибудь умное?—
У него же к-кризис. Обычно в такое время он только в ЖЖ пишет.—
Загляни туда, если тебе не трудно. Или у него “подзамочные” записи?Даксан послушно защелкал мышью.
—
П-под замком он принципиально не пишет. Всё наружу. Ну вот, так и есть: “Не был бы я таким принципиальным, отправил бы тушку к праотцам прямо сейчас. Невыносимо. Всё невыносимо. Каждый миг этого существования невыносим и нелеп…”; “Опять я упал на какую-то новую глубину отчаянья. Здесь я ещё не был. Не за что уцепиться — взгляд, руки, все мое существо скользит вдоль холодных поверхностей и не чувствует ничего. Ничего не хочу больше, ни на что не надеюсь. Трудно сдерживаться, хочется стонать и рычать от боли…”—
Перестань, пожалуйста, — я не выдержала. — Нельзя такое… просто так читать.—
Н-но он же пишет, — возразил Даксан. — Значит, хочет, чтобы читали.—
Он хочет не этого, — протянул Бэт. — Умный и взрослый Йорик надеется на чудо. На то, что некий волшебник услышит его сигналы SOS, выловит бутылку с мольбой о спасении, которые он бросает в океан инета, — и мановением волшебной палочки дарует исцеление. А вот я, будучи моложе его в полтора раза, уже ни на что не надеюсь.Мои новые чудесные гости ушли около семи утра. В качестве итога ночных исповедей мы заключили тройственный союз: договорились, что если одному из нас станет невмоготу, то, прежде чем сделать необратимый шаг, он позвонит двум остальным. Ну, а они
— попытаются удержать, вытащить. А уж если не получится, по крайней мере, скажут сердечное и сдержанное “прощай”.Бэт и Даксан, бледные, покачивающиеся от недосыпа, но до боли трогательные, пообещали также явиться на мое совершеннолетие, ожидавшееся через неделю,
— если, конечно, я дам слово не вытворять в сей знаменательный день никаких мрачных фокусов.Оставшись одна, я растянулась на полу, где сидела, и вместо того, чтобы заснуть или погрузиться в мечты, принялась молиться, уставившись в снежно-чистый, недавно побеленный потолок и зачем-то сжав кулаки.
“Господи, сделай так, чтобы ему не было так больно, так страшно больно, так невыносимо больно. Если хочешь, отдай половину его боли мне, отдай всю его боль мне, только, пожалуйста, пусть ему будет легче! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…”
Впервые я, кого с большой натяжкой можно назвать христианкой, молилась так яростно и так искренне.
***
Начать, наверное, стоит с естественного начала
— с рождения. Это грандиозное событие (для двух-трех человек, включая меня) свершилось весной, в первых числах мая. Моя мама — непосредственная причина моего бытия, — увидев меня впервые, пришла в ужас и жалобно попросила: “Унесите ее от меня, я не могу это видеть!”, за что была справедливо отчитана акушеркой, не привыкшей к подобным реакциям у счастливых родильниц. На следующее утро, когда меня принесли кормить и я уже не была свекольного цвета и не разевала пасть в пол-лица, рассмотрев меня вблизи и убедившись, что глаза у младенца большие, а ресницы длинные, она смирилась с моим бытием и даже по-своему прикипела.Правда, не сильно: иначе не ушла бы добровольно из жизни, когда мне минул год. Реактивная депрессия, так это называется. Воспитывала меня Таисия, моя бабушка.
Из ее туманных рассказов я точно не поняла, то ли отец оставил маму за пару месяцев до моего рождения, то ли она ушла сама, не вынеся открывшейся ей при близком рассмотрении теневой стороны его внутреннего мира.
Моя Таисия была уникальной личностью
— создание, вышедшее из рук мастера, а не с конвейера. Мастер, правда, не то подвыпил, не то с рождения был со странностями.Когда я родилась, ей было тридцать девять. Два высших образования, букет способностей и при этом
— порхающее и хаотичное существование, следствие чрезмерной любви к свободе. Сколько себя помню, мы постоянно балансировали на грани благородной бедности и плохо маскируемой нищеты. Пенсии она не получала по причине малого рабочего стажа. Перебивалась случайными заработками или сменной работой — сутки через трое, на которой не выдерживала дольше семи-восьми месяцев.Я никогда не звала ее бабушкой. Изредка
— мамой, а обычно по имени. Мало кто знал, что она мне не мама, — лишь близкие родственники да пара-тройка старых подруг. И сама я узнала об этом поздно, четыре года назад. Наши отношения никогда не были мирными и гармоничными. Я была “трудной” с момента рождения, а может, и зачатия. (Мамочка, будучи на сносях, сдавала сессию, и, по словам Таис, вредный зародыш принимался кувыркаться в ее животе и дубасить в него пятками именно в моменты ее диалога с экзаменатором.)Свой внутриутробный период мне волей-неволей пришлось провести в депрессии, точнее, разделить ее темную атмосферу с мамой. Вряд ли это повлияло благоприятно на мое здоровье, характер и жизнестойкость.
Когда я вошла в пресловутый переходный возраст и у нас с Таисией начались особенно крупные баталии, моими главными наступательными орудиями были та самая депрессия (даже врачи предлагали мамочке не рисковать и сделать аборт) и фраза в роддоме, “поздравление” с выходом на белый свет. Ну, и вдобавок бедность, из-за которой я все детство донашивала чью-то дареную одежду и оттого обладала весьма низким статусом в обезьяньей стае одноклассников.
Она же в ответ упирала на мое сходство с “биологическим отцом”, и внешнее
— что бы ладно, и внутреннее. На резонную реплику, что отцов себе не выбирают, следовал убойный довод, что взрослые души, пожелав воплотиться, сами выбирают себе родителей, и, сдается ей, это как раз-таки мой случай. (Тут будет кстати добавить, что в зрелые годы Таис всерьез погрузилась в эзотерику.)Love-hate
— так можно определить наши с ней отношения. Любовь-ненависть. С ее стороны любви было больше. Ненависти, правда, тоже. Таисия была человеком-маятником — постоянно качалась из одной крайности в другую, с немалым размахом, с внушительной амплитудой.
Лет с трех я существовала в двух несоприкасающихся сферах. В мире прекрасном и захватывающем, который составляли мои мечты, сны и сказки, которые я рассказывала себе перед тем, как заснуть. И в реальности, несравненно менее живой и яркой.
Чаще всего я мечтала о человеке, которого полюблю.
Точнее, не совсем человеке: у него были темные жесткие крылья без перьев и зеленые глаза с необычными зрачками
— узкими и вертикальными, когда он смотрит вокруг, и круглыми, человеческими, когда обращает свой взор на меня. Он силен, печален и свободен. С размахом его свободы способна соперничать лишь любовь ко мне. Рядом с ним я ощущала полную защищенность — огромные крылья отгораживали, укрывали нас двоих от всей вселенной. Он воин, но не жесток, скорее бесстрастен — ко всему и всем, кроме меня. Мы равновелики, как две звезды, парящие напротив друг друга, сияющие отраженным друг от друга светом. Наши души настолько переплетаются и сливаются, что у нас общие сны, общие мысли.В моих грезах я спасала его: от смерти, болезни, людского презрения, самого себя. Сопровождалось это немалыми муками. Должно быть, я уже тогда подсознательно догадывалась о всеобщей гармонии и взаимосвязи, при которых невозможному счастью должна предшествовать нечеловеческая боль.
Думаю, я была очень слабой в детстве. Дрожащим кусочком плоти, которому для ощущения комфорта нужны две ладони, теплые и защищающие, да два крыла: ведь когда смотришь на мир с высоты, он перестает быть страшным, он уже не может дотянуться до тебя и потому выглядит куда более дружелюбным и приветливым.
Мои мечты, хоть я давно уже выросла, по-прежнему оставались для меня важнее настоящей жизни. Я укутывалась в сказки и грезы, словно в пуховое одеяло, укрывавшее от сквозняков реальности. Когда я закрывала глаза, мир более яркий и нежный, чем заоконный, поселялся под веками, и я растворялась в его красках, звуках и запахах.
Одно из моих детских прозвищ, данных безудержной на язык Таисией, звучало как “Помесь Ассоль и Ослицы”. Ей хотелось видеть во мне Ассоль, да я и была в какой-то мере Ассолью. Но с поправкой на современность. Пустячная эта “поправка” причиняла моей самой близкой на свете родственнице немалые муки.
Курить я начала в тринадцать, первого бой-френда завела в четырнадцать, в девятом классе бросила школу
— ввиду скуки и неладов с одноклассниками. (Потом, правда, с грехом пополам закончила вечернюю, которую, к моей радости, можно было прогуливать по две-три недели подряд.)Дабы расцветить реальность, в сравнении с моими сказками глядевшуюся тускло и кисло, то и дело влипала по самые ушки во всяческие истории и умела находить “грязь” и “зловонное болото” (по терминологии Таис) в самых, казалось бы, сухих и чистых местах.
К моменту описываемых событий я нигде не работала и не училась, имела за плечами опыт общения в самых разных тусовках
— от уличных музыкантов до самодеятельного театра, от братства продавцов газет в электричках до детской христианской радиостанции, — несколько безответных влюбленностей, пару-тройку коротких романов и кучу вопросов о смысле этого дурацкого бытия вообще и моего в частности.
Из дневника:
“…Ну почему, почему только одно лицо перед глазами?
Не могу больше.
Честное слово, я бы хотела лежать в какой-нибудь канаве, избитая и изнасилованная, чтобы боль физическая хотя бы на время пересилила, переорала, переборола боль души. А еще лучше — машина с плотно заделанными окнами и включенным мотором. Я бы ничего не почувствовала и тихо заснула навек. Стоп. Не думай в ту сторону, не надо. Он не твой. Дождись твоего, дождись! Знай: где-то в мире есть человек, сердце которого так же мается в ребрах, мечется, словно загнанный в клетку вольный зверь. Если я засну в машине или в бурой от крови ванне, мы никогда не встретимся. Никогда. Какое страшное слово — оно похоже на надгробную плиту. Но если он не найдет меня? Зачем мне тогда жить…
Мама, мамочка, любовь кипит во мне, и если она не найдет выхода, если не на кого будет ее излить, обрушить — она разорвет меня изнутри.
Но тебе этого не понять. Никому этого не понять.
И мне тоже…
………………………………………………………
Где же ты, где? Мой зеленоглазый демон… Когда же распахнется окно, и ты влетишь, шурша крыльями, и все вокруг засияет от твоих глаз, зазвенит от смеха?.. Я люблю тебя, я не знаю тебя и, не зная, люблю. Это странно, глупо, но с самого детства, с младенчества, я чувствую тебя, и только это ощущение, знание, что где-то бьется твое сердце, помогает мне не захлебнуться в потоке обид и разочарований…
……………………………………………………………
Я сама себе не нужна. Если я не нужна кому-то так же остро, как воздух или вода, зачем мне тогда жить?..”
Я не была депрессивным подростком, коих сейчас так много. Хотя именно такой представала на страницах своего дневника. Дневник
— отдушина в периоды упадка духа. Светлые или нейтральные моменты своего бытия я фиксировала в словах редко. Природное жизнелюбие высушивало слезы через десять минут после домашнего скандала, а обиды в школе, где, будучи метисом “гадкого утенка” и “белой вороны”, я немало натерпелась от дорогих одноклассников, — исцеляли самодельные сказки и хорошие книжки. Если утром я просыпалась в плохом настроении, причиной был резкий переход из мира прекрасных видений в суровую реальность, но не склонность к депрессиям.Тем не менее череда безответных, но страстных и выматывающих влюбленностей, отсутствие одного-единственного и бурные разборки с Таис существенно расшатали мою психику. У меня появилась мечта: работать на телефоне доверия с подростками и тинейджерами и, помогая другим, разобраться в хаосе собственной души.
Мечта была нереальной: с моим образованием, точнее, почти полным его отсутствием нечего было и думать о подобной работе. Таисия дала дельный совет: попробовать помогать пока бесплатно, используя какой-нибудь форум суицидно-депрессивной тематики. Благо наш дом как раз оснастили кабельным скоростным интернетом.
Едва меня подпустили к вожделенной “паутине”, я разыскала сайт “Nevermore”. От той же Таисии была наслышана о нем как о самом посещаемом месте общения отчаявшейся молодежи. Форум встретил меня непроглядной тьмой своего оформления и “веселеньким” баннером на главной странице: человеческой пяткой с привязанной к ней биркой.
Зарегистрировалась, недолго подумав, под ником Морена: благозвучно, простенько и русским духом пахнет. Нет, конечно, пафосно
— для тех, кто сечет в мифологии: богиня, хоть и младшенькая из трех сестер. Но на фоне “темных солнц”, “умирающих звезд”, “гекат” и “люциферов” смотрелось вполне органично.
Форум “Nevermore” с первого взгляда напомнил мне пьесу. Ник участника
— и его реплика. Ответы и монологи других “действующих лиц”. Паузы. Ремарки модераторов.Я вышла на сцену, назвавшись Мореной и написав первый пост. С каждым следующим постом или комментарием снова и снова оказывалась под яркими лучами софитов. Но была и зрителем в то же время
— сочувствующим, вовлеченным в сюжет зрителем в первом ряду партера.Но вот кто был Драматургом и Режиссером сего действа?
Чуть позже образ уточнился. Одна большая Пьеса содержала в себе десятки маленьких. У каждой было свое начало, своя завязка и своя кульминация. Прологом моей пьесы было первое появление на форуме. А завязкой
— тот день, когда несколько питерских участников решили увидеться в реале.
КАРТИНА 1
Забор вдоль всей сцены. На нем нарисована гигантская клавиатура компьютера. Надпись: “ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ФОРУМ NEVERMORE! НАМ ЖАЛЬ, ЧТО ВЫ ТЕПЕРЬ С НАМИ”.
Вбегает Край
— юноша лет двадцати, в футболке и рваных джинсах.
КРАЙ (громко): Назовите три ваших самых заветных желания!
Пишет на заборе мелом: “ТРИ ЖЕЛАНИЯ!!!” Ударяет ногой по одной из нарисованных клавиш. Входит Бэт. Весь в черном. Кутается в длинные волосы, как женщина в фату. Прислонившись к стене, перечисляет, медленно и чуть нараспев.
БЭТ: Хочу хоть на секунду перестать чувствовать боль. Хочу заснуть хоть на полчаса. Хочу никогда не просыпаться. Хочу набраться сил, чтобы умереть…
КРАЙ (перебивает): Три! Я просил только три!..
БЭТ (не поворачиваясь в его сторону): Хочу, чтобы меня полюбил хоть один человек. Хочу сделать себе пластическую операцию, не красоты ради
— просто чтобы ни один из знакомых больше не узнал. Хочу набраться сил и перемолчать оставшуюся жизнь. Хочу, чтобы при виде меня люди не блевали…КРАЙ: Так нечестно! У меня и всех остальных
— только три!БЭТ: Хочу вырезать свое сердце. И съесть его на день рождения. Хочу провести ночь с Ником Кейвом. Хочу сына. Явный плагиат: ничего никогда не хотеть больше
— хватит — больно…КРАЙ: Все бы тебе выпендриться! Не надоело?
БЭТ: Хочу, чтобы меня убили. Хочу отдать за это последние деньги. Хочу, чтобы мне постучался в “аську” кто-нибудь с этого сайта. Хочу двух человек, но это уже личное… на факультативных занятиях… душевная препарация для посвященных.
КРАЙ: Высказался?
БЭТ (очень тихо): Почему-то, когда перестаешь кричать, становится еще страшнее. Так мерзко-мерзко-мерзко от необходимости еще хоть минуту находиться вблизи самого себя. Хочется просто наконец сломаться окончательно.
Появляются другие участники форума. Среди них Морена, Айви, Эстер и Даксан. Они бродят по сцене и выкрикивают, проговаривают, шепчут свои желания.
ДАКСАН: Хочу жить один на острове посреди моря. Хочу знать наверняка, что будет после смерти, чтобы решить осознанно, стоит ли терпеть эту жизнь. Хочу сделать себя таким, каким вижу.
ЭСТЕР: Хочу быть сильнее. Хочу отомстить всем своим врагам. Хочу идти по выбранному пути уверенно и спокойно.
МОРЕНА: Хочу, чтобы как можно меньше людей уходили из жизни сами. Хочу встретить своего человека, один раз и на всю жизнь. Хочу, чтобы мои близкие и друзья жили долго и счастливо.
КРАЙ: Хочу найти человека, хоть чуть-чуть похожего на меня. Хочу знать, как справиться с инстинктом самосохранения. Хочу найти в себе силы для новой попытки суицида.
МОРФИУС (молодой светловолосый человек, симпатичный и улыбчивый): Хочу, чтобы жизнь не была пуста и бессмысленна. Хочу, чтобы Пашка не совершал непоправимого! Хочу больше знать и уметь.
ХЕЛЬ (юноша лет двадцати трех, в инвалидной коляске): Хочу смертельно заболеть. Хочу, чтобы настал конец света. Хочу ничего
— просто ничего.ОНЛИБЛЭК (маленькая темноволосая девушка лет двадцати восьми): Умереть без боли и быстро, никого не ввергнув этим в отчаянье, не поранив. Чтобы мой любимый исцелился от депрессии и жил. От этого мира
— больше ничего.
Постепенно все расходятся. Остается одна Айви.
АЙВИ: Не хочу хотеть…
Входит Энгри. Ему двадцать семь. Грубоватые, но подвижные и выразительные черты лица, яростные темные глаза. Он стирает написанные мелом слова.
ЭНГРИ: Айви, тебе не кажется, что фигней мы тут все страдаем?
АЙВИ (пожав плечами): Проводим время до смерти.
ЭНГРИ (хохочет): В точку! Хорошо сказано. Я вот лично радуюсь, что до нее остается все меньше времени. (После паузы, во время которой продолжает протирать тряпкой уже чистый забор.) Почему-то сдохнуть очень трудно, хоть и нечеловечески хочется. Кто бы только знал, как хочется сдохнуть!..
АЙВИ: Почему трудно?
ЭНГРИ: Веришь, нет: все время чудеса случаются. То брат из командировки приезжает на сутки раньше, ровно в тот момент, когда все уже приготовлено и остается только табуреточку выбить. То кореш с девчонкой вваливаются в два ночи
— переночевать им, видишь ли, негде. И опять в тот самый момент! Зае..ли чудеса, происходящие в последний момент. Этого больше не должно быть!!!
Входит Брюс
— мужчина спортивного вида, под сорок.
БРЮС: Может, хватит истерить? Вряд ли в таком виде ты симпатичен этой милой и умной девушке.
ЭНГРИ (с яростью): А мне пох, кому я там симпатичен! Мне, к примеру, симпатичен маньяк Чикатило, насиловавший и убивавший разную падаль типа милых и умненьких девочек,
— я не про тебя, Айви! — и пожилых жизнелюбов!!!БРЮС: Энгри, клоун, да самоубейся ты наконец!
ЙОРИК (выходит из тени в углу сцены): Брюс, вынужден предупредить, что за подобные высказывания буду банить безжалостно. Имей в виду.
БРЮС: Давай бань. А этого пьяного придурка, который всех заражает здесь своей шизофренией, мы банить не станем. Ни-ни! Козлам всё позволено. (Разворачивается и уходит.)
АЙВИ: Шизофрения не заразна.
ЭНГРИ: Давно замечаю, что тупым (идиотам, даунам, олигофренам, кретинам, дебилам, мудакам, уйопкам, жополизам, приспособленцам) не просто легче живется, а этот мир создан для них, по всей видимости. И всё-таки можете поливать меня всем форумом грязью, если я не сдохну на этой неделе. Сильно надеюсь, что чудес больше не бу…
Глава 2
МОРЕНА. Форум “Nevermore”
Из дневника:
“…Я листаю людей, как книги, газеты или научные рукописи. Из одних выуживаю последние новости и сплетни, а затем откладываю подальше, как ненужную макулатуру. В других заглядываю из вежливости, старательно пытаясь сдержать зевоту. Но большинство глотаю запоем. Судьбы, мысли, слова, интонации — вот что помогает из каждого спора, монолога или застольной беседы вынести что-то ценное и неповторимое именно для себя.
Ты все время спрашиваешь, Таис, почему для меня не существует плохих и хороших людей. Пойми, я иду не той дорогой, где по одну сторону — умыто-чистые лужайки добра, а по другую — грязное болото зла. От того, куда я поверну лицо, не зависит моя судьба. Я пришла в этот мир общаться и учиться у других людей. И если человеку есть что мне дать и чему обучить, то я возьму это, не раздумывая, будь он серийный убийца или католический священник…”
…………………………………………
“…Меня преследует чувство тотальной ненужности, невостребованности социумом. Я ощущаю себя гуттаперчевым мячиком, который, как от холодных стен, отскакивает от чужих умов и судеб, не затрагивая в них ничего…”
Хорошо запомнилось, как вышла на форум в первый раз.
Меня подпустили к компу только к двум ночи. Раньше Таис было не отлепить от экрана. С азартом ребенка, осваивающего новую игрушку, она несколько часов подряд блуждала по всемирной липкой сети, восхищаясь ее возможностями и то и дело добавляя что-то в “Избранное”.
Самый последний по времени пост был от девушки с ником Найтбёд (Ночная Птица). “Запомните меня такой!” Стихотворение, заканчивавшееся строками:
Мне не страшно уйти из жизни.
Мне не нужно, чтоб ты меня помнил.
Исчезают слезы и мысли,
Что последней вызваны болью…
И лаконичное прощание: уходит сегодня. Просьба не отговаривать
— решила бесповоротно. Всем, с кем успела тут подружиться, спасибо, и простите!Я тут же бросилась ей отвечать. Не особо думая над словами, лишь бы не оставлять надолго одну
— с ее болью и глухой ночью. Призналась, что мне очень понравилось стихотворение. Попросила написать на “мыло”. Выдала пару детских советов, как пережить боль разрыва (мне это тоже так знакомо!)…Ночная Птица не ответила.
Утром, едва проснувшись, залезла в сеть. Под последним постом и моим сгустком хаотичной жалости выстроилась цепочка комментов: “Прощай. К сожалению, мы не были знакомы”; “Удачи… пусть все будет хорошо для тя… обрети же тот вечный кайф… и покой… без вечной боли…”; “Не буду тебе ничего советовать типа: “не надо, жизнь хороша”, потому что сам в такой же ситуации: недавно бросила девушка. Просто знай, если вдруг передумаешь или отложишь, нам с тобой будет о чем поговорить. Я ведь тоже уйду очень скоро”; “Вернись, пожалуйста!!! Я и сам три года назад говорил так. И все это было для того, чтобы привлечь внимание. Мы живы, пока нами кто-то интересуется. Я тобой интересуюсь!”; “Покойся с миром…”
На эти отклики ответов также не было.
Еще был коммент, обращенный персонально ко мне,
— от красивой и высокомерной, судя по фото на аватаре, девушки с ником Онлиблэк (Только Черное) — подруги и правой руки Йорика. “Пожалуйста, никогда не давайте человеку в состоянии кризиса необдуманных советов. Это может очень плохо закончиться. Несбыточные рекомендации только ухудшают положение. Хочется помочь — сделай что-то реальное. Не можешь — посочувствуй или расскажи свою историю. Не можешь и этого — лучше отойти и промолчать”.
Еще много дней спустя я высматривала на форуме ник Найтбёд, но больше эта девушка не появлялась. Никогда.
Nevermore.
На форуме, как в любом человеческом сообществе, были свои лидеры и свои отверженные, непримиримые бойцы и “белые вороны”, яркие индивидуальности и серые заурядности. Единственное отличие
— главной темой, стержнем общения была добровольная смерть и наиболее надежные способы ее достижения.И еще: смерть не только обсуждалась, но и творилась.
Была не виртуальной, не выдуманной
— настоящей.Словно солдаты на передовой: шутят, ругаются, философствуют… и то и дело недосчитываются кого-то из своих. Война, кровь, агония
— на фоне ровных строчек на светящемся мониторе. Вот только кто противник? С кем они боролись: с ненавистной жизнью, с хромой судьбой, с Создателем (в которого почти никто здесь не верил)? С самими собой, со своими страхами и инстинктами?..И во имя чего погибали? (“За Сталина, за Родину!”
— что было здесь Родиной и Сталиным?..)
Помимо форума на сайте была обширная библиотека, фонотека “хорошей депрессивной музыки”, разделы “Творчество наших авторов”, “Способы смерти” (более сотни подробно описанных техник отправки на тот свет), “Способы жизни” (советы, как вспрыснуть себе адреналин менее радикальными методами: с помощью байкерства, альпинизма, прыжков с парашютом), “Смерть, которая тебе не светит” (рассказы тех, кто опробовал на себе разные методы
— от прыжка с балкона до глотания ртути из градусника, — оказавшиеся неэффективными и вместо вожделенного небытия повлекшие временную потерю здоровья, в лучшем случае, или плен психушки, в худшем). Можно было поговорить в привате с психологом и даже с православным священником.С психологами, правда, возникали хронические проблемы. Поскольку консультации не оплачивались, профессионалам быстро надоедало играть в эти игрушки. А психологов-неудачников, болтунов и тупиц, дружная орава суицидников быстро и без затей изгоняла прочь.
О православном священнике стоит сказать особо. Отец Иннокентий, батюшка катакомбной церкви, слыл личностью яркой и скандально известной. Сайт “Nevermore” являлся его детищем: на пару с программистом Йориком из Москвы он скреативил его два года назад и с тех пор опекал и курировал. Помимо сайта у батюшки имелось несколько съемных квартир, куда он приглашал пожить
— и отдохнуть от злыдней-родителей и садистов-учителей — юных суицидников со всех концов страны, отыскивая их в сети. Про Иннокентия (или Инока, согласно нику в сети) писали газеты и снимали телепередачи, причем размах оценок его деятельности был полярным: “Священник спасает юных самоубийц, от которых отвернулось общество!” — “Клуб самоубийц в Санкт-Петербурге: одиннадцать смертей за полгода”. Инок нажил массу врагов — главным образом, среди родителей мальчиков и девочек, ушедших из жизни во время “отдыха” в его приютах. Но не меньше — восторженных последователей и духовных детей.
Имелась на сайте и рубрика с необычным названием “Анти-Синий Змей”. Синий Змей
— бывший суицидник и активист сайта, ныне шизофреник и феэсбешник, поставил целью спасение как можно большего числа юных самоубийц. Он не брезговал никакими средствами: под разными никами и именами знакомился на форумах, входил в доверие и, узнав в процессе доверительного общения домашний телефон, звонил родителям и сообщал, что сын или дочь собираются на днях уйти из жизни и отпрыска следует немедленно упечь в психушку. На его счету была не одна спасенная жизнь и, соответственно, не одно проклятие. Стоит ли говорить, что этот тип являлся объектом всеобщей ненависти. Рубрика “Анти-Синий Змей” была создана для его разоблачения под любыми масками и вывесками.
Помимо перечисленных достоинств у меня имелись и личные причины предпочесть “Nevermore” иным сетевым ресурсам подобной тематики. В разделе “Творчество наших авторов” был выложен дневник Таисии, который она вела в течение четырех месяцев, сразу после того, как ее дочка и моя мама покончила с собой. Когда-то давно она выложила его в сеть, анонимно. Тексту предшествовало предупреждение Йорика: “Если ваше решение твердое и осознанное, читать это не стоит. Но если колеблетесь, взвешиваете все “за” и “против”, возможно, этот текст окажется решающим
— ляжет последней гирькой на чашу внутренних весов”.К своему стыду, я дневник не читала. Несколько раз принималась, но на второй-третьей странице откладывала
— на потом, на когда-нибудь. Когда стану старше и хладнокровнее.
Сайт “Nevermore”
— его темы, энергии, эманации — простирался далеко за свои пределы. Почти у каждого участника имелся “Живой журнал”, и большую часть френдов составляли собратья-суицидники. Дискуссии и баталии, начинавшиеся на форуме, развивались и детализировались в личных пространствах.Большая Пьеса
— конгломерат маленьких индивидуальных пьес — ширилась и ветвилась, как дерево.Очень условно действующие лица делились на две неравные группы: “суицидники” и “спасатели” (они же “жизнелюбы”). Я принадлежала, естественно, к меньшинству, поскольку не стремилась покинуть сей мир как можно скорее.
“Спасателям”, чтобы удержаться на форуме, следовало вести себя тонко и мудро. Если свеженький чел начинал взывать: “Ребят, да вы что?! Жизнь прекрасна!”
— или, не дай бог, проповедовать: “Бог любит вас!!!” — его тут же изгоняли из дружного темного коллектива под бодрый матерок и улюлюканье.Слово “Бог” без тяжелых последствий для себя мог произносить лишь Инок. Да и то в привате, в тет-а-тетном “Разговоре со священником”.
Наученная строгой нотацией Онлиблэк и примером вылетевших со свистом, я старалась скрывать принадлежность к презираемой породе “жизнелюбов”, давила в корне порывы “спасать” и отговаривать. Впрочем, долго бороться с собой и гнобить светлые инстинкты не пришлось: я нашла выход. Отговаривать от последнего шага без риска быть вывалянной в смоле и перьях можно было в приватной беседе
— а не на освещенной софитами сцене форума, — в письмах.Моим первым корреспондентом стал Пашка
— студент восемнадцати лет из Нижневартовска, тоже новенький. Он написал первым, заметив свежего человека своего возраста. (Как выяснилось позже, Пашка переписывался и перестукивался по “аське” с огромным количеством народу обоего пола.)“Привет! У тебя есть “аська”? Запиши мой номер, по ней общаться намного удобнее! Ты случайно к химии не имеешь отношения? Позарез нужен человек, который сечет в химии: собираюсь сотворить хлороформ в домашних условиях, а знаний маловато. И зачем я, дурак, на математика пошел учиться, а не на химика?..”
Я ответила, что, даже если б знала, как делать хлороформ в домашних условиях, вряд ли поделилась этим знанием с ним. Лучше поговорить о причинах его состояния. Неужели все безнадежно?
“Об этом говорить нет смысла, я все решил для себя. Окончательно! Я пришел на форум только за конкретной информацией: что и как. Чтобы наверняка! Так что не трать время, давая мне жизнелюбские советы!”
Причина оказалась банальной: несчастная любовь. Ну, и сопутствующие ей подарки “хромой судьбы”: невзрачная внешность, нелады с родителями, ощущение своего “лузерства” во всех жизненных сферах.
Не послушавшись, я стала тратить время, стараясь писать убедительно и проникновенно. Советовалась с Таис. Поведала о новой методике погребения заживо: человека закапывают на ночь в настоящую могилу, а утром он выбирается из нее совершенно преображенным. Советовала “умереть символически”: попрощаться со всеми на форуме, исчезнуть, а спустя время вернуться под другим ником
— пусть все считают, что Пашка совершил задуманное: самоубился, не испугался, не передумал.Пашка отвечал, но все реже. Со все меньшим количеством восклицательных знаков и смайликов. Энтузиазм в отношении меня как советчика и единомышленника у него явно иссякал…
Вторым моим корреспондентом был Йорик. Таинственный и легендарный основатель и админ “Nevermore”. Компьютерщик и художник из Москвы, замкнутый и сдержанный, он редко оставлял посты. Ограничивался лаконичными комментами, одобрительными
— если нравилась мысль или предложение, и предостерегающими — если нарушались правила форума.Йорику я написала первой, вдохновившись чтением его “Живого журнала” (помню, на это ушло подряд две ночи). Меня потрясло сочетание полнейшей обреченности с поэтичной, лирической интонацией. Еще он показался мне добрым, а это редкое качество в среде “любовников смерти”.
Таисия, по моей наводке, тоже прочла его ЖЖ и тоже прониклась. Она построила ему космограмму по дате рождения в “инфо” и сокрушенно заключила:
—
На редкость тяжелый крест. Странно даже, что он так долго его выдерживает. Целых тридцать лет…Мне не понравился мрачный фатализм ее тона, и я постаралась написать Йорику как можно светлее и умнее. Правда, на ответ особо не рассчитывала: у админа было множество виртуальных друзей, и его почта, верно, ломилась от посланий. Кто я для него? Новичок в су-тусовке, неопытная девчонка.
Но Йорик ответил.
“Йорик, извини, что пишу тебе, влезаю в твою жизнь. Меня потряс твой коммент, где ты пишешь, что назначил себе срок ухода, что песочные часы перевернуты и пошел отсчет личного времени. На форуме я постеснялась ответить, а вот сейчас, в письме, прошу: пожалуйста, не назначай себе определенных сроков! Очень прошу тебя…”
“Видишь ли, Морена, есть такой предел боли и мрака, пройдя который, жить просто невозможно. Ни дня, ни минуты. У меня он пройден. Единственное, чем я могу отодвинуть по времени свою смерть,
— это заключить с ней сделку, сказать: да, я умру, только не сейчас, а через три месяца. Если я отменю срок, я словно вышибу внутреннюю опору и немедленно убью себя первым попавшимся под руку предметом”.“Но ведь ты откажешься от этой сделки, если за три месяца ситуация изменится к лучшему, правда? Ты ведь не будешь держать слово, данное этой суке-смерти?..”
“Ситуация не изменится. Я на финишной прямой к смерти. Уже давно, больше четырех лет, в моей жизни присутствует только мрак, и разогнать его не в человеческих силах”.
“Я знаю, Йорик, что не в человеческих! Но я и не пытаюсь помочь тебе сама, своими слабыми силами. Есть такая вещь, как эзотерика. Астрология. Знаешь, у меня есть знакомый астролог, не шарлатан, я могу попросить его сделать тебе гороскоп, совершенно бесплатно! Нет, я вру. Я уже попросила, и он (вернее, она) уже сделала, по дате в твоем ЖЖ. Нужно только уточнить по часу рождения, если ты его скажешь. И тогда, ты только послушай, как это мощно: можно рассчитать дни, когда будет совсем невыносимо, когда смерть будет дышать в ухо. И в эти дни
— ведь это так просто! — попросить кого-нибудь из близких быть рядом. Ту же Онлиблэк. Или маму. Это не трудно, Йорик! Таких дней получится не так уж и много за жизнь. Темный период как нахлынет, так и пройдет. И еще: я ведь тоже буду знать твои черные дни. Я буду молиться в самое опасное время — чтобы тебе стало светлее, чтобы ты выдержал…”“Смешная ты, Морена… Маленькая, добрая, наивная девочка. “Совсем невыносимо”
— не в какие-то редкие дни, а всегда. Впрочем, понять это может лишь тот, кто сам испытал подобное. А этого я тебе, конечно же, не желаю. Но даже если, как ты говоришь, “пройдет”… Мне не нужно, чтобы проходило. То, что происходит в этом мире, очень скверно, и я не хочу, чтобы моя душа когда-нибудь очерствела настолько, чтобы я мог смотреть на все это без боли. Боль — это сигнал: мне здесь не место”.“Йорик, я, наверное, ничего не могу, я маленькая и глупая, но я надеюсь, вопреки всему, на твою силу и свободу…”
“Именно мои сила и свобода бунтуют против правил этого мира. Мой разум отнюдь не пасует, только у меня нет веры, будто кто-либо (твой астролог или наш православный друг Инок) знает о том, что ожидает нас за чертой. Для меня это неизвестность и, вполне возможно, единственный верный шаг в этом мире. Пожалуйста, не трать на меня силы. Направь свою энергию на тех, кому еще можно помочь. На Пашку
— пацану восемнадцать, он, может быть, еще приспособится. На Бэта — он питерский, как и ты, мальчик с божьей искрой. На Энгри — он загибается без общения с умными и добрыми девушками в своей Чухляндии. А мне не пиши больше, не нужно. Пойми: это не мой мир, мне холодно здесь, и, кроме того, я устал”.
Со своими советами и ненужным милосердием я опять, как и в случае с Пашкой, попала впросак. Йорику пытались помочь многие. Когда его депрессия обострялась и наступал кризис, он писал об этом в своем журнале, и московские друзья находили хороших психологов, навороченные антидепрессанты, верная Онлиблэк старалась не покидать квартиру без очень важных причин.
Иногородние тоже пытались помочь. Как-то Морфиус (“спасатель” из Киева) предложил всем друзьям Йорика, реальным и виртуальным, раз в день в определенное время совместно медитировать, посылая ему свет и исцеление. Йорик с возмущением отказался от этой идеи (“Я вам что, какой-то особенный? Папа римский?..”) и удалил тему с форума.
Моя Таисия, следом за мной все больше втягивавшаяся в форумные страсти, прониклась к его админу немалым уважением и сочувствием. По ее словам, он был наиболее глубоким, умным и творческим человеком из всей су-тусовки. Она как-то исхитрилась все же построить ему гороскоп, не зная часа рождения, и рассчитала опасные дни
— дни, когда в его карте “злобствует Уран, планета самоубийц и эскапистов”. И требовала, чтобы я обозначила их в письме к нему, чтобы “был готов внутренне”, и в письме к Онлиблэк, чтобы “не сводила с него любящих глаз”.Но я не стала этого делать. К чему? К тому времени Йорик уже попросил меня не писать ему и тратить “спасательскую” энергию на тех, кому еще можно помочь. А до этого вежливо дал понять, что в отношении астрологии “дышит ровно”. К Онлиблэк я тем более не рисковала соваться: она казалась мне строго-высокомерной и внушала страх.
Главное же
— сколько она сама, доморощенный эзотерик, твердила мне о роке, о фатуме, о том, что настоящего самоубийцу не спасти никакими силами.—
Ты права, — вздохнула Таис на мой довод. — Башкой понимаешь, что с роком, с кармическими законами не поспоришь. А глупое сердце все пытается спасти. Человек ведь удивительный, вот в чем горе. Редкий…
Мои посты на форуме Йорик оставлял без ответов.
Лишь однажды, когда, защищая от массовых нападок очередного “спасателя”, пытавшегося отговорить кого-то
— кажется, Пашку — немедленно лечь на рельсы, упомянула “Над пропастью во ржи” Сэллинджера, он написал — не на форуме, а в своем журнале:“Никого бы он не смог поймать над этой пропастью.
Солнце скрылось за тучами, яростный ветер разметал волосы… А они все бегут и бегут. И не видят ни его, ни опасности впереди. Они играют во ржи. Поймать одного, двоих, ну ещё нескольких… И слушать крики остальных, падающих в вечность, и смотреть, как они летят. Терять и тех, кого удалось-таки поймать на мгновение, и в конце концов, отчаявшись, броситься самому вслед за ними, так никогда и не спасенными…
Не нужно ловить детей над пропастью во ржи. Над ЭТОЙ пропастью каждый играет в свою игру” (с).
КАРТИНА 2
Форум. На заборе надпись: “УГОЛОК ПСИХОЛОГА. ПРИВАТ”. Приглушенный свет. Бэт лежит на кушетке. Психолог, лысоватый мужчина за сорок, сидит спиной к нему за столом.
ПСИХОЛОГ: Припомните хорошенько, не случалось ли вам в раннем детстве подсмотреть, как ваши родители занимались любовью?
БЭТ: Н-нет… По-моему, они вообще не занимались любовью. Никогда.
ПСИХОЛОГ: Интересное наблюдение. Но как же в таком случае вы появились на свет?
БЭТ: Наверно, они занимались этим один-единственный раз. И испытали отвращение. А когда я родился, взглянув на меня, испытали еще большее отвращение, и это навсегда отвратило их друг от друга.
ПСИХОЛОГ: Ладно. В таком случае ответьте мне, когда…
БЭТ (перебивает): Зато я помню, как
— мне было лет семь — мать наклонялась надо мной ночью, зажав в руке осколок зеркальца.ПСИХОЛОГ: С какой целью?
БЭТ: Чтобы перерезать мне сонную артерию.
ПСИХОЛОГ: Значит, у вас дурная наследственность. Печально. (Спохватившись, бодрым голосом.) Но ничего страшного! Ответьте мне на такой вопрос: в каком возрасте вы впервые попытались умереть, перерезав себе вены?
БЭТ: В четырнадцать с половиной.
ПСИХОЛОГ: И по какой причине? Неразделенная любовь?..
БЭТ (тихо смеется, отчего кушетка поскрипывает): Вам не стыдно говорить со мной на языке, пригодном лишь для детской песочницы? Неужели вы считаете, что у меня, пусть даже в четырнадцать лет, не могло быть глубоких экзистенциальных причин для этого шага?
ПСИХОЛОГ: Глубокие экзистенциальные причины для суицида есть у каждого мало-мальски мыслящего и хоть немного чувствующего человека. При этом существуют и не менее глубокие и экзистенциальные причины терпеть свое существование до его естественного конца. Конкретным же поводом для этого шага, увы, как правило, бывает нечто банальное: несчастная любовь, душевная болезнь, материальный крах. В вашем же случае, по всей видимости,
— отроческий комплекс неполноценности плюс проблемы с самоидентификацией на фоне возрастающих сложностей во взаимоотношениях с родителями.БЭТ: Ха-ха. Сейчас я живу один, далеко не отрок, с самоидентификацией все в порядке. Отчего же меня тянет сдохнуть как можно скорее?
ПСИХОЛОГ: А вот в этом мы и будем разбираться, голубчик. Как давно вы не живете с родителями?
БЭТ: С матерью
— с пятнадцати лет. Она в другом городе. Практически не вылезает из психиатрических клиник. С отцом последние два года — он купил мне комнату.ПСИХОЛОГ: Не сошлись характерами с его новой женой?
БЭТ: Отчего же? Очень милая женщина. Меня всегда тянуло смачно поцеловать ее в губы и прикорнуть на пышной груди.
ПСИХОЛОГ: Понятно, отчего отец поспешил отселить вас, купив комнату.
БЭТ: Отнюдь. По иной причине. Как он объяснил мне, чтобы не сойти с ума. Я всех, кто имеет несчастье оказаться поблизости, свожу с ума, видите ли.
ПСИХОЛОГ: Шутки шутками, но вообще-то весьма печально, молодой человек, что вы живете совсем один, без присмотра. С вашими-то суицидными наклонностями, с вашей нестабильной психикой. Ну, хоть кто-нибудь вас навещает? Опекает? Заботится?
БЭТ: Отец звонит раз в неделю.
ПСИХОЛОГ: Это не в счет. Друзья есть?
БЭТ: На форуме, в сети
— много друзей. На сайте “Готов” у меня даже нечто вроде фан-клуба из молоденьких девочек.ПСИХОЛОГ: В сети не считается. В реале есть девушка?
БЭТ: Да как вам сказать… То есть, а то вдруг и нету. Впрочем, наклевывается сейчас с одной, с нашего форума.
ПСИХОЛОГ: С форума
— не лучший вариант. Два депрессивных человека скорее утянут друг друга еще глубже в пучины душевной тьмы, чем вытащат. Вам бы нормальную, жизнерадостную.БЭТ (хохочет): “Жизнелюбку”? Вы хоть иногда думаете, что говорите? О чем я буду разговаривать с кусочком розовой ветчины, позвольте спросить?
ПСИХОЛОГ: Зря вы так. Неужели умные и интересные люди только те, кто видят мир в черных тонах и стремятся к смерти?
БЭТ: Умные и свободные. Урожденные рабы, как правило, не замечают своего рабства, а свиньи
— своего свинства. Но вам не стоит беспокоиться за меня — я вспомнил: меня опекает еще один человек, более чем взрослый.ПСИХОЛОГ: Еще одна девушка?
БЭТ: Девушкой я бы назвать поостерегся. Скорее андрогин. Египетское божество. Захаживает на наш форум, но нечасто: брезгует. Но о ней
— о нем — мы с вами говорить не будем, иначе вы рискуете сломать ваши хрупкие наукообразные мозги.ПСИХОЛОГ: А вот хамить, молодой человек, необязательно. Все-таки вы пришли ко мне за помощью, а не наоборот.
БЭТ: За помощью! Именно. Умоляю о помощи: мне необходимо умереть! Сейчас же. Быстро. Окончательно!
ПСИХОЛОГ (с некоторым испугом): Ну-ну, голубчик… Мы с вами встретились здесь, чтобы это ваше желание трансформировать в противоположное. Не умирать, а жить: любить девушек, писать стихи, совершать кругосветные круизы…
БЭТ: Умереть. Сейчас же! (Вскакивает с кушетки.) Здесь приват, частная беседа. Никто не узнает. Вы имеете доступ к сильным таблеткам. Ну, пожалуйста!!! За любые деньги…
ПСИХОЛОГ: Возьмите себя в руки.
БЭТ: Сцука. Ведь у тебя же есть доступ ко всяким лекарствам. Почему ты мне не выпишешь легкую смерть?! Гнида болтливая. “Не подглядел ли ты, мой милый мальчик, как трахались твои мама с папой в раннем детстве?” “Ах-ах, из-за этого у нас и ненависть к папочке, и любовь к мамочке, и повышенная тяга к бритве…” Дерьмо! (Выбегает.)
Психолог, морщась, опускается на кушетку. Заводит медитативную музыку, прикрывает глаза. Из блаженного забытья его выводит стук в дверь. Встает, поправляет одежду.
ПСИХОЛОГ: Да, пожалуйста.
Входит Эстер.
ПСИХОЛОГ: Устраивайтесь. (Указывает на кушетку.) Слушаю вас очень внимательно.
ЭСТЕР (присев на край кушетки, тщательно подбирает слова): Моя главная проблема в том, что я не люблю своих родителей. И вообще людей. Я никому не доверяю, всех опасаюсь. У меня, видите ли, то, что называется “социофобией”…
Глава 3
ЭСТЕР. Братство прогрессивных сатанистов
Из “Живого журнала”:
“…Я боюсь людей. И не люблю их. Когда иду по улицам, стараюсь не поднимать глаз от своих ступней, а если случайно поднимаю, меня обдают презрительно-брезгливые взгляды прохожих. Стараюсь не носить очков — и это при моих минус четырех, и тогда все лица — презрительные, спесивые, пустые и сальные, словно воск, — сливаются в неразборчивые пятна и не задевают, не напрягают. Текут себе мимо, словно мусор в реке… Но появляется другая опасность — промахнуть мимо моей ненавистной конторы, где я просиживаю, отвечая на тупые телефонные звонки, с девяти до шести, или — чуть менее ненавистного обиталища: съемной квартиры в самом грязном и зачуханном районе Питера.
Я живу словно за стеклом — очень прочным, не разбиваемым. Отдельно от всех — и чужих, и родственников. Яркая, полная, бурная жизнь — не для меня: за стекло нет доступа. Я не нужна никому. И самой себе тоже.
Я — вечный наблюдатель. Не можешь танцевать сам — наблюдай, как танцуют другие. Не можешь гореть сам — любуйся чужим огнем. Но ведь я могу танцевать! Об этом никто не знает, потому что никто не приглашает меня на танец…
Но ни одной живой душе не доставлю я удовольствия видеть меня раздавленной, жалкой, молящей. Я хорошо защищаюсь: моими усилиями стекло прозрачно лишь в одну сторону. Никто не видит, никто не знает меня — настоящую. Моя защита прочна — я не хочу быть растоптанной. Не хочу, чтобы об меня вытерли ноги и, через секунду забыв об этом незначительном происшествии, пошли дальше. Я выстраиваю глухие стены, я оборачиаю к миру не лицо, но маску. Маску с нарисованной улыбкой — тонкой и ироничной. С нарисованными глазами — умными и сочувствующими.
Меня настоящую не увидит (не пожалеет, не сплюнет презрительно, не отшатнется) никто. Никогда.
Но как же я устала носить эту маску…
Она не из папье-маше. Она чугунная. От ее холода стынут скулы, от ее тяжести нарывают губы. От ее металлически-кислого запаха — чувство непрекращающейся тошноты…”
—
Слу-ушай… — у него картавый голос, мяукающие интонации. — Признайся, что ты безумно смущалась, придя в кафе с Асмодеем на плече. Комплексовала, как первоклассница, что накрасилась маминой губной помадой и надела мамино эротическое белье.—
А что, было заметно?—
Еще как. То есть мне было заметно — за остальных участников встречи отвечать, естественно, не могу.Мне жарко от его волос
— душной волной они закрывают мое левое плечо и половину туловища.—
Отпусти сейчас же!Мне не нравится, что он поймал предмет разговора, когда тот пробегал по диванному валику, уцепил за хвост и, невзирая на возмущенный писк, не дает вырваться.
—
Слушаюсь, мэм! — Он расцепляет пальцы, и я беру крыску в ладони, успокоительно поглаживая дымчатый загривок. — Только будь так любезна, унеси это животное с глаз моих подальше. Лучше на кухню. Во избежание непроизвольных порывов, которые я не всегда имею силы и желание сдерживать.Он крепко сжимает ладонь
— будто сдавливает в ней крохотное тельце, и издает звук, имитирующий хруст косточек. Меня не надо упрашивать долго — послушно сажаю Модика в его клетку и отволакиваю на кухню.—
А что… — я подбираю слова, стараясь выразить свою мысль как можно более деликатно, — когда убиваешь что-то живое, становится легче?—
Теоретически да, — он кивает со значением. — На практике же для меня гораздо характернее другой вид анестезии — саморазрушение.Он приподнимает руку, и я издаю понимающее междометие. Это было первое, что я заметила, лишь только он разделся: шрамы. Множество шрамов на обоих предплечьях, разной величины, разной давности
— заживших, светлых и поблескивающих, и недавних, едва затянувшихся, окруженных воспаленной припухлостью. Конечно, я и до него знала о подобном способе облегчения приступов душевной боли. Но для меня это неприемлемо: уродливо и первобытно. Неужели заражение крови или ноющие в дождь застарелые раны могут скрасить убожество и мерзость этого мира? Они лишь сделают его еще более убогим и трудновыносимым.Обилие искромсанной лезвием молодой плоти, тяжелая эстетика надругательства над самим собой настолько меня впечатлили, что в течение нескольких минут даже не могла отвечать на его ласки. (Жуткие шрамы ощущались и при касаниях, когда он обнимал меня или гладил по спине.) Но, говоря по правде, ласки были недолгими. Прелюдия к любовной близости оказалась коротенькой и, я бы даже рискнула сказать, халтурной. Как и само действо, впрочем. (“Вот и тайна земных наслаждений! Но такой ли ее я ждала накануне?..”) И все это
— и прелюдия, и основная часть — не было озвучено ни единым словом нежности или страсти.
Бэт не стал особо разлеживаться. Натянув джинсы, подсел к компу. Пока агрегат разогревался, рассеянно оглядел только что оставленную постель и с кривой ухмылкой пробормотал строки неизвестного мне автора:
—
“Осуществились на простыне серой… И ненасытные губы смешали!..”Без спроса подключился к инету и радостно возопил:
—
Ты сама не понимаешь, чем владеешь: кабельный интернет! Безлимитный!.. Плюс — полное отсутствие родителей и соседей. “Стыдно, стыдно быть несчастливым!..”—
Вообще-то за эту грязную халупу и интернет я отдаю две трети своей зарплаты. За которую впахиваю каждый день с девяти до шести в компании крашеных кукол и жизнелюбов с двумя извилинами…Но он уже не слушал, увлеченно стуча по “клаве”.
В полной уверенности, что он вышел на любимый “Nevermore”, я заглянула ему через плечо. Что там новенького? Не сбылась ли еще чья-нибудь заветная мечта?..
Но Бэт, нахмурившись, прикрыл экран. И, в общем-то, имел право: поскольку общался уже не на форуме, а по “аське”.
С Айви, насколько я успела заметить.
Мы подружились
— относительно, конечно, — еще зная друг друга лишь по никам и аватарам. До знаменательной встречи в реале, организованной активной, как все неофиты, Мореной.Морфиус как-то поднял тему о сатанизме. “Спасатель”, эзотерик-христианин и даже, как ни странно, неглупый в иных вопросах паренек, он, конечно же, понес несусветную чушь и банальщину. Судя по никам толпящегося на форуме народца: Темный, Воланд, Балам,
— к славному племени сатанистов относили себя многие. Но именно что относили: вешали на себя гордый и звучный ярлык, не имея представления о сути.На пост Морфиуса достойно ответил лишь новенький
— Бэт (остальные глупо подхихикивали и не смешно острили на темы “хрюсов”):“Морфиус, дорогой, при слове “сатанист” ты и тебе подобные сразу представляют себе мрачную личность, раскапывающую могилы, распинающую черных котов и совершающую мессу задом наперед на животе девственницы. Запомни, пожалуйста: все это имеет место быть в нашем лучшем из миров. Но творят сии некрасивые вещи вовсе не сатанисты, а люцифериане, или дьяволопоклонники. Еще раз, по слогам: дья-во-ло-по-клон-ни-ки. Сатанисты не поклоняются никому
— это невозможно по определению. Больше того, они не верят — пусть это и покажется тебе парадоксальным — ни в Сатану, ни в Люцифера, ни в какого-либо иного персонажа с рогами и копытами. В Бога, естественно, тоже. Это, как правило, люди Разума, а не слепой веры. Интеллектуалы, а не сектанты и не фанатики”.Я не могла не встрять в дискуссию.
“Браво, Бэт! Наконец-то я не одинока на форуме. Наконец-то появился человек, который знает и способен внятно растолковать, разжевать НЕ-знающим, что Сатана
— не ужастик, не детская страшилка, не поповский бред — но архетип. Символ полноценной человеческой жизни, олицетворение всего лучшего, чем наградила человека природа: гордость, сила, могущество, ум, чувственность, индивидуализм, творческая потенция”.Морфиусу пришлось заткнуться (он сделал это с максимально умным видом, попросив назвать авторов соответствующих книжек), а Бэт с тех пор тепло приветствовал меня при каждом появлении на форуме. Называл “наша мудрейшая Эстер”, “сестренка по су-вере”, “аццкая сатанесса”… (Он был неистощим на прозвища, и мне это льстило.)
Так что я была морально готова ко встрече в реале. Чтобы произвести впечатление, взяла с собой Модика (в первый и последний раз, клянусь: бедная скотинка намерзлась, надрожалась и устала донельзя), надела “готичную” юбку. Я сильно перенервничала, когда все уже собрались, а Бэт безбожно опаздывал, и стучащая зубами и каблуками Морена то и дело требовала немедленно завалиться в теплую кафешку. К счастью, мы все-таки его дождались.
И хотя я готовила себя к чему-то подобному
— потрясение оказалось немалым…
А через два дня после встречи и посиделок, которые можно было назвать его феерическим моноспектаклем (“Весь вечер на арене фокусник и иллюзионист!..”), они с Даксаном заявились ко мне в гости. И не с пустыми руками
— на загривке у Даксана гремел рюкзак с немалым количеством весело булькающего баночного пива и пачкой сухариков на закуску.—
Надеюсь, Астарта, ты не откажешься вместе с нами незабываемо угореть?..Пиво взбодрило всех троих до такой степени, что о суициде мы почти не говорили. Речь в основном шла о сайте сатанистской направленности, который они собирались сотворить и призывали меня присоединиться
— в качестве идеолога и редактора. Разумеется, я с воодушевлением согласилась. Варианты названия были такие: “Храм ритуальных кровопусканий”, “Аве, апокалипсис!”, “Армагеддонские посиделки”, “У Бафомета”.К сожалению, компьютерщика в нашей теплой компании не оказалось, и, как ни чесались руки, как ни потрескивали в голове бенгальские огоньки сногсшибательных идей, к непосредственному воплощению нашего детища мы приступить не могли.
На этой фазе у Даксана резко упало настроение, и он стал мрачно допытываться, нет ли у нас знакомого черного мага. Предки достали до такой степени, что он готов прибегнуть даже к столь некрасивым средствам, как присушка-отсушка-порча-инвольтация.
—
Ты жаждешь их физического устранения, или хочешь, чтобы они полежали какое-то время в больнице, дав отдохнуть от себя, или же речь идет о психологическом освобождении? — деловито уточнил Бэт.—
З-зачем мне врать перед вами: я хотел бы, чтобы их не стало вообще. Но это слишком огромная и несбыточная мечта. П-поэтому я удовольствовался бы психологической свободой: пусть не видят меня, не трогают, не замечают. Пусть в-выплескивают свои родительские инстинкты на братца, а меня оставят в полном покое. Кстати, 99 процентов детей мечтают о смерти своих родителей. Кто сознательно, кто подсознательно. П-просто мало кто знаком со своим подсознанием, а те, кто знаком, — вряд ли осмеливаются озвучить свои потаенные желания.Врожденное чувство справедливости и любовь к абстрактной
— и потому бесполезной — истине заставили меня возразить:—
Насчет 99 процентов ты загнул, Даксан. Я, к примеру, не люблю своих родителей, но смерти им не желаю. Пусть живут и пережевывают свои примитивные радости: новый сериал, копченую колбасу, ремонт сортира на даче. Лишь бы, как ты правильно заметил, меня не доставали.—
И что, не достают? — Он ядовито вперился в меня из-под густой, как у дикого сына гор, брови.—
Мать звонит периодически, — честно ответила я. — По выходным даже наладилась меня навещать, но я специально из дома ухожу в это время.Даксан торжествующе расхохотался, стуча по столу кулаками.
—
Тихо-тихо-тихо, последнее пиво разольешь! — Бэт вовремя подхватил готовую скатиться на пол банку.—
И все-таки ты не прав, — я упрямо гнула свою линию — а что мне оставалось делать? Не признавать же свое поражение в угоду двум самовлюбленным самцам. — Встречаются семьи, где родители и дети суть одно, семья, а не просто чужие люди, зачем-то втиснутые в одну клетку по формальному признаку кровного родства. Их немного, но они есть. В такой семье можно укрыться от окружающего абсурда, передохнуть, расслабиться. И я завидую тем, у кого такие семьи. Если говорить о нашей дружной тусовке, завидую Морене. По ее постам и ответам на форуме видно, что она и ее мать — близкие люди. По сути, а не по крови.—
Морене ты зря завидуешь, — возразил мне Бэт. — Я знаю ее чуть больше. Сдается мне, ей достался весьма деспотичный экземпляр. Стоит задуматься, что предпочтительней: материнская любовь, которая душит тебя удавкой и не дает даже чихнуть самостоятельно, либо родительское равнодушие — вариант моего папочки — и, соответственно, свобода.—
И думать нечего! — энергично осклабился Даксан. — Да здравствует свобода! — Он схватил со стола последнюю банку с пивом и втянул в себя пенящуюся струю. — М-морена еще маленькая девочка. Отлично помню, каким слюнявым дураком был в свои восемнадцать. Она не б-безнадежна, и, думаю, общими усилиями мы сумеем ее воспитать в лучших традициях прогрессивного сатанизма.—
Она небезнадежна, — подтвердил Бэт. И горестно всхлипнул: — Ё-моё, мы что, так быстро все вылакали? Эстер, лапушка, сгоняй в ближайший круглосуточный киоск, плиз…Я возмутилась:
—
Я вам что, девочка на побегушках?—
Даксан, миленький, тогда на тебя вся надежда…Даксан взглянул на часы и, громко выматерившись, выскочил из-за стола.
—
Через пятнадцать минут метро закрывается!!!Он понесся в прихожую, бормоча, что завтра с утра должен опять тащиться на свою ненавистную работу курьера.
—
Чао, братишка! — Бэт вальяжно махнул на прощание и даже не вылез проводить друга до двери.Как свободный художник, не связанный узами постылой службы, он никуда не спешил, заявив, едва я закрыла дверь за пошатывающимся, но стремительным Даксаном, что ночь
— лучшее время для душевных бесед и пиршеств духа.Я живо согласилась, дипломатично умолчав, что тоже являюсь подневольной рабой, подобно Даксану, и обязана завтра вскочить в семь утра по ненавистному воплю будильника.
—
Даксан очень трогательный, — доверительно сообщил мне Бэт, сделав еще одну попытку — столь же безуспешную, как и предыдущая, — послать меня за пивом. — Знаешь, он признался мне, что девственник. В двадцать два года. Когда он мне это поведал, я зауважал его с нездешней силой: человек живет радостями духа, а не плоти. Я готов был облобызать его благоговейно и сочинить восторженный венок сонетов, но… оказалось, что этот факт его вовсе не наполняет гордостью, но удручает. Можешь себе представить?—
Могу, — усмехнулась я. — Что ж тут неестественного?—
Неестественна моя идеализация окружающих меня индивидуумов. И больше ничего, — Бэт раскинулся на диване, вытянув ноги в оранжевых носках, на удивление новых и чистых. Его волосы искрились, как шерсть ухоженного домашнего любимца. — Знаешь, беда нашего друга внушает мне сочувствие и деятельное стремление ему помочь. Я заметил, когда мы сидели в кафе, что ему приглянулась Морена. Давай сведем их? Поспособствуем счастью двух особей. Инок, как рассказывают, очень любит венчать в своей квартирной церкви бывших суицидников, возвращенных к жизни силой любви и его молитвами. А если потом разбегутся, тоже не страшно: квартирное венчание вряд ли имеет сакральный статус. А?.. Может, намекнешь ей по-дружески?—
Бэт, извини, не всегда могу понять: ты шутишь или серьезно?—
Шутить счастьем друга?! Надеждой на его спасение? — он возмущенно возвысил голос, но игривые искорки в карих глазах выдавали. — Ты поговоришь с Мореной? Этим ты спасешь и ее юную душу: она совсем уж решилась отметить суицидом свое восемнадцатилетие. Откинуть маленькие детские копытца…Мне хотелось ему подыграть, но женская солидарность плюс элементарная справедливость пересилили.
—
Морена, конечно, мне не подруга. И вряд ли таковой станет (подруг вообще не имею, есть лишь собеседницы.) Но обижать ее без нужды все-таки не хочется. Ей бы чуть-чуть стильности и уверенности в себе — вполне ничего получилась бы девушка. Будь я существом мужского полу, из нас троих — имею в виду свеженькую су-тусовку Питера — выбрала бы ее. В ней море женственности.—
Вот наш общий друг Даксан и выбрал.—
Я имела в виду, что она достойна более качественного партнера.—
Если это намек в мой огород, то я выбрал Айви, — он выждал паузу — тянул, мечтательно усмехаясь. — В ней есть ум, есть драйв, есть изюминка. А главное: она может реально покончить с собой. Не обижайся, но ни ты, ни женственная Морена вряд ли это осилите. А она — вполне.Говоря это, он смотрел на меня очень пристально. Любопытствовал, какую выдам реакцию?
Но я умею владеть собой. Мои маски
— надежная защита. Меня настоящую не увидит никто, не уловит никто.Почему-то именно после этих его слов мы с ним оказались в постели.
Из “Живого журнала”:
“…Я очень люблю гулять по кладбищам. Самое любимое — Смоленское. Но и Богословское, и Серафимовское бывают хороши, под настроение. Умершие не обдают меня взглядами, полными брезгливого недоумения. Со своих овальных эмалевых фото они смотрят приветливо и умиротворенно. И живым здесь тоже не до меня. Они либо отдают скучный долг — сажают цветы, красят оградку, либо искренне горюют, если могила свежая — рыжий глинистый холмик, еще без чопорных памятников и уютных скамеечек.
Я намного ближе к тем, что смотрят с эмалевых фото, чем к сажающим цветочки. Я не живу — умираю. Медленно разлагаюсь в атмосфере общей фальши и лжи. Назло кому я продолжаю существовать (не жить, не жить!)? Боженьке (которого нет)? Себе самой? Но к чему такая жестокость, такой изощренный аутосадизм?
Бытие назло.
Я устала каждую секунду своей не-жизни изобретать очередной заменитель настоящего, подлинного чувства, восприятия, всплеска спонтанного бытия.
Отпусти себя, твержу я как заведенная, отпусти себя, не истязай себя, не дли эту глупую — на радость непонятно кому, — эту жалкую пытку…”
В ту ночь мне удалось поспать очень мало.
Наговорившись с Айви, Бэт попросил кофе. Покрепче. “Любви” больше не было. Мы просто болтали, лежа рядышком, часов до пяти утра.
—
Непонятно, как такое эфемерное создание может выносить силу тяжести собственного тела, не то что — собственной судьбы, — заметил он задумчиво, имея в виду свою избранницу. — В нашу первую визуальную встречу в кафе меня жестко прибило гротескное несоответствие между хрупким внешним и безразмерным внутренним.Я хотела откликнуться относительно “внутреннего” чем-нибудь умным и в меру ироничным, но он, не слушая, поменял тему. Принялся взахлеб разливаться об Атуме.
—
Мы познакомились три месяца назад на готическом форуме. Это самый потрясающий человек, которого я когда-либо удостаивался встретить в своей богатой на общение жизни. Дизайнер, фотограф, поэт — и все это мастерски, на высшем уровне. Но самое удивительное не это, не его таланты. Атум андрогин.—
В каком смысле? — Моя голова гудела и шуршала от усталости, но его негромкие слова впитывала с жадностью, как иссохшая земля — щедрый ливень. — И почему Атум?—
Я же говорю: андрогин. Атум — верховное египетское божество, создавшее самого себя из вод предвечного океана, будучи одновременно и мужчиной, и женщиной. Ник более чем прозрачен. Выглядит как женщина, ослепительная женщина двадцати с небольшим лет. На самом деле ему за тридцать. Ходят туманные слухи о перемене пола, но слухи непроверенные. Говорит о себе в мужском роде. Ощущает себя и тем и другим — цельным, самодостаточным существом. Такими были первые боги и, согласно Платону, первые люди.—
Вот бы взглянуть!Я выдала это искренне: если кто и может меня заинтересовать, так только сильно выделяющиеся из толпы особи.
—
Взгляни! — Он кузнечиком выпрыгнул с дивана, перемахнув через мою вытянутую тушку, и снова врубил многострадальный комп. — Вот его сайт. Вот фото…С экрана смотрело и впрямь редкостное создание. В толпе не пропустишь. Женщина… нет, пожалуй, соглашусь с Бэтом: андрогин. Черты лица были правильными и тонкими, и в то же время в них чувствовалась стройная сила, как у юноши. И отточенность, определенность. Изящный нос с маленькой горбинкой, безупречные неяркие губы. Глаза, удивительно голубые, густо подведены до висков, как у древних египтянок. В сочетании с иссиня-черными волосами и такими же бровями смотрелось великолепно. Взгляд пристальный, холодный и высокомерный. Над левой бровью
— маленький прямоугольник того же небесного цвета, что и глаза, окруженный вытатуированным узором. На правой скуле вился затейливый рисунок черной и белой тушью с вкраплением синих стразов.—
Просто нет слов… А что это голубое — над бровью?—
Бирюза. Настоящая. Каким-то мудреным способом вживленная в кожу.—
Потрясающе. А глаза в самом деле такого удивительного цвета? Или это линзы?..—
Даже если линзы, они настолько тонкие, что их присутствие обнаружить невозможно. Злопыхатели намекают и на пластическую хирургию. Но даже если это так, перед нами тот редкий случай, когда с чужой помощью человек ваял сам себя — таким, каким видел внутренними глазами. Если честно, это вызывает во мне немалое уважение. И восхищение.—
Присоединяюсь. Испытываю в точности те же чувства.—
Я потом еще стихи почитаю. Или сама почитай, они есть на сайте. Некоторые мне посвящены — самые сильные.—
Взглянуть бы на это чудо живьем… Ведь это большая редкость, когда такое — ТАКОЕ — вдруг произрастает среди унылого и серого людья.Мне и впрямь позарез захотелось увидеть редкостное создание вблизи. Разглядеть воочию, переброситься парой фраз.
—
Будешь хорошо себя вести, познакомлю! — Бэт выключил комп и в два прыжка оказался под одеялом.Он долго еще рассказывал об Атуме, о своем благоговейном восхищении, которое
— вот жалость! — в физическую страсть отчего-то не переплавлялось. Поэтому с вожделевшим его красавцем андрогином следовало как можно реже оставаться наедине, и главными местами их встреч были ночные клубы, рестораны и модные презентации…Он заснул резко, вырубился на полуслове, по-детски свернувшись калачиком, с гримаской, горько-удивленной и болезненной, на накрашенных губах.
КАРТИНА 3
Форум. С разных сторон входят Энгри и Луиза. Луизе около тридцати. Неухоженная, нездоровый цвет лица. Энгри несет в руке торт.
ЛУИЗА: С днем рождения, Энгри!
ЭНГРИ: Брось! С чем ты меня поздравляешь? Почитай, почти 27 лет настоящего ада.
ЛУИЗА: Неужели за всю жизнь не было совсем ничего хорошего?
ЭНГРИ (размахивает тортом, словно собирается его бросить): Мать на день рожденья торт подарила, а знает ведь, что я не выношу сладкого! Кому она его купила? Себе! А ты говоришь… Хороших дней за жизнь, может, пять-шесть и набралось бы. Да разве это перевесит?
Луиза кивает понимающе.
ЭНГРИ: Пусть живут “жизнелюбы”, а нам по штату умереть положено! Знаешь, чем я днюху свою отметил? Сегодня ночью повеситься пробовал. Ни хрена не получилось, потому что больно и страшно. В первую же секунду начинается шум в голове
— весьма поганое ощущение. Шея вся красная теперь. Наверное, чтобы реально повеситься, нужно, как говорят умные люди, заныривать в петлю в состоянии аффекта и без раздумий сразу выталкивать табуретку.ЛУИЗА: Энгри, родной, есть же более легкие и приятные способы! Передоза героина, к примеру.
ЭНГРИ: Это у вас там, в столицах, легче. Здесь, в моей чухляндской дыре, хрен раздобудешь. Да и бабки нужны. А откуда их взять, если за два месяца уже с третьей работы поперли? Не-ет, веревка дешевле будет. (Сделав прощальный жест, уходит.)
ЛУИЗА: Ох, Энгри…
Входит скучающей походкой Бэт.
БЭТ: Извини, мы не договорили с тобой в прошлый раз.
ЛУИЗА: Да. Ты так резко выключился. На полуфразе.
БЭТ: Со мной такое бывает.
ЛУИЗА: Не объясняй, я все понимаю. Ты говорил на редкость глубокие вещи: даже странно, что ты пришел к таким мыслям в столь молодом возрасте.
БЭТ: Некоторые уникумы стареют так быстро, что не успевают толком повзрослеть. Ко мне это не относится.
ЛУИЗА: Пожалуй. Не сочти за комплимент, но ты
— почти единственный на форуме, с кем я общаюсь на равных.БЭТ: Мерси. Знаешь, единственная надежда, которой пытаешься себя обмануть,
— что когда-нибудь что-то изменится. Не важно что — хуже, лучше, — главное, чтобы было хоть какое-нибудь движение. Наверно, только этим смерть и привлекает. Тем, что может быть еще хоть что-то новое. Хотя и в это уже верится с трудом. И если взглянуть трезво — и в смерти особого шарма не чувствуется.
Появляется Айви. Она изменилась со времени встречи в кафе: на голове вместо пушистого золотистого облака нечто коротенькое и зеленое. Она стучит ногой в босоножке по клавише, на которой написано “Приват”.
Бэт бросает умоляющий взгляд на Луизу. Та понимающе кивает и уходит.
Бэт и Айви разговаривают, маленькими шажками приближаясь друг к другу.
АЙВИ: Привет…
БЭТ: Хайль…
АЙВИ: Поболтаем?
БЭТ: А как же. Как вчера и позавчера.
АЙВИ: И опять полночи?
БЭТ: Именно. На работу не проспишь?
АЙВИ: А я мало сплю. Часа четыре.
БЭТ: Тебе хорошо.
АЙВИ: На том стоим. Мне лучше всех.
Приблизившись, смотрят друг другу в лицо. Бэт хватает ее за руку, меняя тональность, говорит быстро и горячо.
БЭТ: Я хочу рассказать тебе о себе все, все!
— чтобы ничего не оставалось за душой, ты слышишь?!АЙВИ: И я! Я тоже.
БЭТ: Ты знаешь, когда я в первый раз перерезал себе вены? В четырнадцать с половиной. Только сегодня утром рассказывал об этом дураку психологу.
АЙВИ: А я в двенадцать!
БЭТ (с завистью): Ты круче меня. Ты
— изумительная.АЙВИ: Сейчас покраснею. “В смущении потупив глаза и шаркая ножкой…”
БЭТ: Жалко, что я не вижу. Когда ты краснеешь, ты становишься неотразимой. Рассказывай!
АЙВИ: Все-все? Меня мать в детстве по полу таскала. Говорит перед сном: “Пойди почисти зубы”. А я бы и рада почистить, но не под приказом. Тогда она стаскивает меня с кровати и начинает таскать по полу. За рубашку, за волосы. Они у меня длинные были.
БЭТ: Я бы ее убил. Давай я ее убью?
АЙВИ: Спасибо. Но разве это изменит что-либо?
БЭТ: Да пожалуй, что нет. Раньше надо было. В раннем детстве.
АЙВИ: Ты думаешь, в детском доме было бы лучше?
БЭТ: Не думаю. Нигде не лучше. Этот мир, созданный Господом Догом,
— огромная пыточная камера со множеством разнообразнейших закутков и закоулков. Знаешь, у меня есть подозрение, что и после смерти избавление не наступает. Что все устроено таким садистским образом — нечто вроде ловушки, — чтобы отыметь наиболее чувствительных к боли изощреннее и комичнее.АЙВИ: Я тоже так чувствую. Только выразить так здорово не умею.
БЭТ: Приезжай!
АЙВИ: Ты это всерьез? Я ж только неделю назад была в Питере.
БЭТ: А я уже соскучился. Зверски.
АЙВИ: А ты не боишься меня увидеть? Я сильно изменилась с момента встречи.
БЭТ: Поправилась на 15 кило?.. Вставила себе фарфоровые зубы?.. Поменяла пол?..
АЙВИ: Поменяла прическу. Полголовы почти под ноль, а оставшееся покрасила в зеленый цвет.
БЭТ: Супер! Это чтобы матушке не за что было тебя таскать
— при домашних разборках?АЙВИ: С ней чуть инфаркт не случился, когда узрела меня в таком виде.
БЭТ: Мо-лод-ца! Ты офуительная девушка. Если честно сказать, внешность для меня давно уже не важна. Я душу твою вижу.
АЙВИ: Несколько преждевременное заявление! Свою душу даже я не вижу.
БЭТ: А еще у меня мечта была в дальней юности: иметь свой остров в Исландии
— сидеть на нем, бухать и ветер слушать.АЙВИ: Здорово. Я тоже от Бьорк угораю.
БЭТ: Приезжай! На пару дней хотя бы. А то я приеду! Твоей матушке раздолье будет
— волосы у меня до колен.АЙВИ: Помним-помним. Волосы
— твой бренд. Но разве ты сейчас один? По-моему, тебя окружают восторженные поклонницы.БЭТ: Окружают со всех сторон, даже слишком тесно. И поклонницы, и поклонники. Но тем не менее (вздыхает, с кавказским акцентом) я савсэм адын!
АЙВИ: Что-то не верится.
БЭТ: Если совсем честно… есть тут одна. Один.
АЙВИ: Одна или один
— нельзя ли определеннее?БЭТ: Трудно сказать с уверенностью. Человек сменил пол в юности. Сейчас ему
— ей — тридцать семь, но выглядит на двадцать. Супер. Пишет стихи, классно делает тату и фотографирует.АЙВИ (с ноткой ревности): Вижу, “оно” много для тебя значит.
БЭТ: Честно? Я им восхищаюсь. Персонаж прямиком из Серебряного века. Андрогин чистейшей воды, то есть бросивший вызов богам. Он на форум, кстати, заходит. Но редко. Под ником Атум.
АЙВИ: А-а. Помнится, что-то этакое высокомерно-эстетское.
БЭТ: Есть немного. Считает всех нулями
— и не без повода. Он гениальный и очень несчастный. Несмотря на бабки и внешний блеск. Потому что в женском теле ощущает себя еще более нелепо, чем когда-то в мужском. И вообще, в нем есть что-то мертвенное… Эй, ты что? Отключаешься?!АЙВИ: Поздно уже. Завтра на работу.
БЭТ: Но ты же четыре часа спишь?
АЙВИ: А сегодня хочу выспаться. Пока.
БЭТ: Погоди! Меня не туда занесло, с Атумом. Послушай!..
Айви нажимает ногой клавишу, выключаясь. Уходит. Бэт разочарованно бредет в другую сторону.
Глава 4
МОРЕНА. День рождения
Из дневника:
“…Есть люди утра и люди ночи, вечерних сумерек и предрассветной ознобной мглы, а я — человек заката. Я смеюсь, и чем больнее мне, тем громче звучит мой смех. Я заворачиваюсь в него, как в кокон, стараясь убедить себя, что это не мой мозг трещит под напором реальности, а — звенит капель, сигналят машины, мяукают апрельские коты, и мое бессилие — лишь следствие весеннего авитаминоза, и только.
………………………………………………
Тихий темный вечер. Небо, оранжевое от городских огней. Ищи, ищи меня — все равно не найдешь. Я затерялась в тысячах равнодушных спин, мой голос стал похож на миллионы других голосов — такой же пустой, набитый ватой чужих слов. Болота моих глаз иссохли, на их месте лесная полянка, а глубины нет. Со мной остались лишь дождь да ветер, и я пьянею лишь от запаха весенней грозы, и только тогда становлюсь такой, как раньше, и только в такие дни ты можешь узнать меня…
………………………………………………
Кто я? Зачем я здесь, вернее — за что? Я затерялась в собственной душе, словно в дремучем лесу среди вековых елей, колючих кустов и высоченных сосен. Может быть, хотя бы завтра, в мой праздник, случится что-то хорошее?..”
Ненавижу телефоны. Не могу, не умею разговаривать, не видя лица, выражения глаз и губ. Пластмассовый монстр или писклявая игрушка мобильника заставляют мысли путаться, а голосовые связки
— издавать глупое хихиканье. (Со временем, наверное, мне будет являться в кошмарах огромная, раскаленная добела телефонная трубка, затягивающая в свое пышущее жаром и звоном нутро. А потом я попаду в сумасшедший дом с острым психозом — стану истребительницей телефонов и убийцей мобильников.)К счастью, Бэт и Даксан были приглашены заранее, и я только напомнила и уточнила время по “мылу”, не прибегая к ненавистной трубке.
Ради моего торжества Таис согласилась переночевать у подруги. В моем распоряжении оказались обе комнаты в коммунальной квартире, где мы с ней обитали вдвоем. Главное, не лишнее пространство, конечно, а отсутствие ее бдительных глаз, без которых буду чувствовать себя намного свободней
— тем более что празднество предполагалось вести до утра. Не каждый день исполняется восемнадцать лет… не каждый год. И даже не каждую жизнь.Гвоздем программы был, разумеется, Бэт. Даксана я пригласила скрепя сердце (скрипя сердечными клапанами): не потому, что невзрачен и утомляет обилием мрачных цитат,
— меня напрягала его влюбленность, которую он демонстрировал с первой встречи. Возможно, это одно из проявлений ущербности, но я никогда не могла понять девчонок, кайфующих от наличия рядом кого-то преданного и вздыхающего, но абсолютно ненужного. Меня такие отношения стреножат: на предложения встречаться или пожениться ответить нечем, а сурово отшить — жалко. Лучший выход — обратить унылого воздыхателя в веселого и ненапряжного друга, но такой фокус получается далеко не со всеми. (Даксан, весь в комплексах, как ежик в колючках, в это счастливое меньшинство не входил.)Но и не приглашать демонического юношу было нельзя: как-никак он являлся членом “суицидного братства”, приятелем Бэта, и мой игнор мог не одобрить главный человек моей жизни.
Какое-то время я колебалась относительно Эстер. Со дня знакомства в кафе она выказывала мне знаки приязни: звонила, справляясь о настроении, оставляла приветливо-остроумные комменты в моем ЖЖ, а однажды пригласила прогуляться по Смоленскому кладбищу.
Я тоже люблю это место, особенно часовню Ксении Петербуржской с ее сотнями записочек-просьб и обилием свечей внутри и снаружи. Еще там похоронен мой отец (“биологический отец”, как обязательно уточнила бы Таисия). С его могилой у меня связано интересное потустороннее переживание, которым я не преминула поделиться, лишь только мы до нее дошли:
—
Мне было тогда тринадцать. Где-то через неделю, как он умер, Таисия привела меня сюда, чтобы показать фото на могиле. Не помянуть или там поплакать вместе, а продемонстрировать фото — большое, цветное и очень характерное, по ее словам: “с красными губами фавна”. Я бы взглянула и без слов поняла, почему она скорей умерла бы, чем разрешила мне с ним видеться. Фотографии на могиле не оказалось: видимо, кто-то увел — он ведь был достаточно известным человеком, хоть и в узких кругах. Только ворох цветов, венков. Мы стояли разочарованные, и вдруг она пошатнулась, оперлась на меня и спрашивает: “Тебя случайно не тошнит? Голова не кружится?..” Меня и впрямь тошнило… или мутило — такое состояние, словно вот-вот грохнешься в обморок. Не сговариваясь, мы быстрыми шагами пошли прочь. Отошли метров на двадцать, и все прошло. Постояли у часовни Ксении, помолились каждая о своем и двинулись назад. Когда проходили мимо его могилы, я прислушалась к ощущениям: голова опять закружилась, но слабее, чем в первый раз. Когда вышли за ограду, моя нестандартная Таис изрекла: “Я была не права. На кладбище нужно приходить в соответствующем состоянии — скорбном, серьезном. Либо не приходить вовсе. Он оскорбился. Прости, что рикошетом и тебя задело…”Мне казалось, что Эстер с ее сатанистскими штучками, черными одеяниями и прочей мистикой история должна понравиться. Но она, внимательно выслушав, рассмотрев ту самую могилу (фото на ней с тех пор так и не появилось, и выглядела она на удивление бесхозной, сиротской), отреагировала не так, как я ожидала:
—
Мама твоя и впрямь нестандартная личность. Но, извини, я во все это не верю. Замогильные приветы, злопамятные привидения… Человек умирает весь, целиком. На кладбище специфическая атмосфера — может и зазнобить, и затошнить, и даже привидеться что-то. Психологически все объяснимо.Она говорила мягко, с извиняющейся улыбкой, но меня задело.
—
Ты что, и впрямь так считаешь? Человек умирает весь, и душой и телом?..Она кивнула.
—
Разумеется. Мы стоим у могилы — скажи, только честно: у тебя опять кружится голова?—
С какой стати? Прошло несколько лет, а такое случается лишь в первые сорок дней, пока душа еще не отлетела с земли.—
Прошу: не смеши меня.—
Хорошо — а как же тогда твой сатанизм?—
Сатанисты — настоящие, не декоративные — не верят во весь этот бред. Ты разве не читала тему про сатанизм на форуме? Бэт хорошо высказался: “Это люди разума, а не слепой веры, интеллектуалы, а не фанатики”.Честно говоря, я не поняла, как можно быть сатанистом-атеистом. Но уточнять не стала. Ничего не имею против атеистов
— каждый выбирает мировоззрение себе по росту и по вкусу. Атеисты не хуже и не глупее, они могут быть на порядок начитаннее, с коэффициентом “ай-кью”, зашкаливающим за 140. Но их внутренний мир меньше на одно измерение — измерение вечности. Поэтому не на все темы с ними имеет смысл говорить. О музыке, о кино, об общих знакомых — пожалуйста. Но о жизни и смерти?..
Впрочем, Эстер упомянула Бэта (первая!), значит, одна общая тема у нас присутствовала. Больше того: самая насущная для меня на данный момент. И мы принялись обсуждать его и занимались этим до конца прогулки. Судя по оживлению в глазах, обычно грустных и тусклых, Эстер развивала тему не только из вежливости. Мне приходилось следить за интонациями, создавая впечатление, что Бэт занимает меня исключительно как яркий и многогранный экземпляр суицидника и не более того,
— и она, сдается мне, совершала те же усилия.Забыв об отсутствии у собеседницы “координаты вечности”, я увлеченно ляпнула:
—
В прошлой жизни он был женщиной, стопудово. И, видимо, умер в молодости, не избыв своих женских потребностей. Скорее всего, был поэтессой: оттуда такой изысканный и отточенный язык. Готова поклясться: он родом из Серебряного века.Эстер усмехнулась тонкими губами и посмотрела на меня со снисходительным сочувствием, как на маленькую девочку, пытающуюся произвести впечатление взрослой и умной.
—
Мне бы тоже хотелось верить во все эти сказки, но увы! Рассудок не вырежешь, как гланды или аппендицит. Если он присутствует. Что до Бэта, то в нем действительно сильно проявлена женская часть натуры — Анима, если по Юнгу. Но и мужская составляющая, Анимус, не слабее. Он умен, динамичен, властен, отважен — это все от мужчины. Он андрогин. Это большая редкость, когда оба начала выражены в человеке одинаково сильно и при этом не борются друг с другом.
Из кладбищенской прогулки я вынесла, что ум, оказывается, не всегда является признаком яркости натуры. Ни интеллект, ни начитанность, ни экзотическое мировоззрение отчего-то не делали Эстер интересной и выделяющейся из толпы. Не помогал и “прикид”
— черные юбки и кофточки, зловещие побрякушки на шее, крыска на плече (в прогулке по кладбищу, впрочем, Модик участия не принимал). Казалось, если не увижусь месяц, ее облик — черные крашеные волосы, по-собачьи грустные глаза, постоянные упоминания о социофобии и нелюбви к людям — напрочь сотрется из моей памяти.Поскольку Эстер не была яркой, а празднество хотелось сделать необычным и запоминающимся (не столько для себя, сколько для Бэта), я решила ее не приглашать. Даже невзирая на возможную обиду. Вот Айви пригласила бы с радостью. Но вряд ли ради моей “днюхи” она совершила бы вояж из Москвы в Питер.
У меня есть дурная особенность
— не из самых дурных, впрочем, но мешающая жить и мне, и окружающим: мне хочется, чтобы все яркие и интересные люди из моих разношерстных тусовок перезнакомились между собой, для чего я периодически пытаюсь свести их вместе, несмотря на разницу в характерах, темпераментах и мировоззрениях.Поэтому помимо Бэта и сумрачного любителя Макиавелли (которые, как нетрудно догадаться, вполне сочетались друг с другом) я пригласила двух самых крутых подружек и старого друга Ганешу
— непробиваемого “жизнелюба” и гениального музыканта, владеющего всеми музыкальными инструментами, которые только существуют на свете, густобородого шумного “шоумена”, постоянно играющего на публику.Утром в день торжества выяснилось, что обе приглашенные подруги одновременно заболели (правда, разными болезнями: у Глашки обострилась хроническая желудочная хворь, а Жанна простудилась). Я принялась, пересиливая неприязнь к телефону, звонить Эстер (пусть не яркая, но все-таки дама, да и Модик может внести определенное оживление, ему не впервой), но ее мобильник и городской не реагировали.Таким образом, я оказалась на своем празднике единственной особью женского пола. Не считая Таисии, которая собиралась провести с нами часок
— разумеется, я не могла ей отказать в праве поднять бокал с шампанским за единственную доченьку-внученьку, и, разумеется, она имела право воочию узреть это чудо — Бэта, о котором я взахлеб твердила все последние дни (к счастью, с ней мне не нужно было следить за интонациями, как с Эстер). Но боже, если б я знала, сколько убитых нервов будет мне стоить ее присутствие…Итак, два суицидника
— из которых один с манией величия и лидерскими амбициями, а другой не снимает мрачно-демонической маски, и громогласный мужичок с пузом, мандолиной (почему-то он прихватил ее, а не гитару) и красным знаменем (которое вручил мне в качестве подарка) — тот еще коктейль. И все это в стенах коммунальной комнатушки…
По просьбе Бэта я встретила его и Даксана у метро. Хотя они меня уже посещали, но визит был ночным, а мой дом не так легко отыскать за деревьями парка. Он опоздал всего на десять минут (!), и, пока мы шли, я тихонько млела, держа его под руку и прижимаясь щекой к предплечью в кожаном рукаве.
Было солнечно и тепло. Солнце
— ласковая собака, веселый мопс — лизало мое лицо по-летнему жарким языком, с кончика которого капала на юную майскую травку золотая слюна.
Едва увидев объект моих ночных и дневных грез, Таисия выскочила в коридор, утянув меня за собой.
—
Ты с ума сошла! Как ты могла в такое влюбиться?! Он же гей! У него накрашены глаза и губы!..—
Он не гей, а гот! Я тебе говорила.—
Он гей, гей! У него женские манеры, капризный голос — типичнейший голубой. И как тебя угораздило?!..—
Гот! Если тебя так уж волнует его ориентация, то он “би”, как большинство современной продвинутой молодежи. Но влюбляться предпочитает в женщин.Не знаю, сколько бы мы препирались (“Гей!”
— “Гот!”), если б оживленно-ошарашенный — по той же причине, что и Таис, — Ганеша не выглянул в коридор и не упрекнул, что негоже имениннице, и единственной юной даме к тому же, бросать гостей.Вернувшись в комнату, Таисия поставила в вазу букетик гвоздик, что принес Бэт. Зачем-то пересчитав их, выдала:
—
Шесть! Четное число. Это к чьей-то близкой смерти.Бэт и Даксан многозначительно улыбнулись. Что за вопрос в обществе настоящих “су”?..
Не удовлетворившись их ухмылками, она продолжила:
—
Нужно быть большим оригиналом, чтобы подарить девушке на восемнадцатилетие четное число красных гвоздик.—
Мы все тут, за немногими исключениями, большие оригиналы, — отпарировал Бэт. — А смерть, знаете ли, в нашем кругу — весьма желанная и привычная гостья.Я не стала оповещать Таис, что зловещая шестерка получилась случайно. Бэт пришел без цветов, он подарил мне диск своей любимой Бьорк. А когда мы проходили мимо монумента в честь павших воинов, позаимствовал несколько гвоздик, лежавших на постаменте, и вручил мне. Помнится, я подумала, что дарить девушке цветы, отобранные у мертвецов, весьма концептуально. В духе нашего дружного форума.
Словно ей было мало злосчастных гвоздик, Таисия демонстративно воткнула в другую вазу две розы, бледно-розовую
— Даксана, и багряную — Ганеши.—
Тоже четное число, заметьте. Я, конечно, не хочу быть мрачным пророком…—
…Но, по всей видимости, смертей будет две, — закончил за нее Бэт. — Что ничуть не мрачно, а напротив, весьма воодушевляет. Конец апреля и начало мая, кстати, самое урожайное на суициды время. Во всяком случае, так утверждают старожилы форума “Nevermore”.За столом, точнее, за ковром: столик в нашей комнатухе крохотный, поэтому все устроились на полу, по-восточному уперев под локти подушки,
— выпив шампанского, Таисия отошла от темы смерти, расслабилась и повеселела. Зато пришла очередь напрячься и посуроветь — мне.Мало чего я так не люблю и опасаюсь, как захмелевшую Таис. Это пошло с детства. Ее отец (соответственно, мой прадед) был классическим запойным алкоголиком, злобным и буйным, пившим без малого шестьдесят лет. И я с рождения боялась, что она пойдет тем же путем. К тому же, выпив грамм двести вина, не говоря уже о чем-то большем, Таисия становилась безудержно болтливой и склонной к дурацким розыгрышам и авантюрам.
Никогда не забуду, как в мои восемь лет мы отдыхали в Тамани, и в отместку, что ребенок закатил ей истерику по поводу пьянки (угостила домашним вином хозяйка, у которой мы снимали комнату), она отправилась гулять в одиночестве, нетвердыми шагами, вдоль крутого обрыва над морем. Вернувшись через час, сообщила странным голосом без интонаций: “Пьяная мама упала с утеса. Ты очень ее расстроила, и от слез она оступилась. Я
— не мама, я ее астральное тело”. Я перепугалась не по-детски и кинулась ее ощупывать обеими руками…Повзрослев и поумнев, я перестала опасаться, что Таис повторит судьбу своего отца: женщины спиваются за год-два, а ей вон уже сколько. Но меня по-прежнему трясло и колбасило, стоило ей поднести ко рту рюмку с водкой или вином. Поскольку спущенный с цепи язык моей неуемной ближайшей родственницы обычно избирал объектом мою скромную особу. Мой характер, моя внешность, мои пороки и мои таланты были доминирующими темами “под мухой”.
То, чего я боялась больше всего, случилось и в этот раз. После первого же бокала за “здоровье, главным образом душевное, именинницы” последовал оживленный рассказ об этой самой имениннице, сильно смахивавший на пиар. Желая, видимо, набить мне цену в глазах Бэта, Таис принялась крупными вдохновенными мазками живописать портрет роковой женщины:
—
Вы, наверное, думаете, глядя на нее, что это тихий простодушный ребенок, наивное эфемерное создание? Как бы не так! К своим восемнадцати годам она сумела уже поломать несколько судеб. Один ее бывший бой-френд отсидел два года за воровство, поскольку моя девица соглашалась бросить курить — он трепетно относился к ее здоровью и умолял отказаться от сигарет, — только если он подарит ей набор живых бабочек. У мальчика не было денег, и бедняга пошел на преступление. А она забыла его уже через месяц — всего лишь одну посылочку и пару писем передала в “Кресты”! Через месяц уже закрутила с другим. Этот другой с горя ушел в скинхэды, когда она отвергла его предложение руки и сердца. Третий — тихо и горько спивается, брошенный и забытый, забрасывая ее жалобными письмами по электронной почте со все большим количеством грамматических ошибок…Слушая этот пламенный спич, Ганеша подвывал в кулак от смеха. Правда, он был внутренне готов к подобному, поскольку присутствовал на двух моих предыдущих днях рождения. (Но, как он признался пару дней спустя, прежние заздравные тосты меркли в сравнении с этим.)
Даксан, бедняга, забыл про еду, уставившись на оратора с ужасом и изумлением: видимо, его нелюбимые родители вели себя на семейных торжествах как-то иначе.
Спокойнее всех реагировал на внештатную ситуацию Бэт. Он слушал весь этот клинический бред с интересом и оживлением, вставлял остроумные реплики, задавал уточняющие вопросы.
Хлопнув еще пару рюмок сухого, закусившая удила Таисия принялась яростно с ним пикироваться: он, видите ли, недостаточно благоговейно отнесся к нарисованному ею портрету любимой именинницы. Она периодически грозила швырнуть в него то вилкой, то пустой бутылкой, отчего Бэт пришел в полный восторг.
Я сгорала со стыда, проклиная свою недальновидность (знала же прекрасно, что так будет, знала!..) и свою простодушную уверенность, что это неплохой бартер: час с Таисией за одним столом в обмен на обе комнаты, отданные на полное растерзание до утра.
Когда раскрасневшаяся Таисия притормозила, чтобы отправить в себя еще бокал и перекусить, я яростно зашептала ей в ухо:
—
Час! Ты обещала пробыть только час! Посмотри на часы!!!—
Увы, меня изгоняют из вашего теплого общества! — возопила она, обращаясь ко всем, но глядя на Бэта.—
Как можно?! — мгновенно вскинулся он — сама галантность, само негодование — по отношению ко мне, неблагодарной дочери и хамке. — Мы вас не отпустим! Без вас застольная беседа потеряет свой градус, свой интеллектуальный накал и шарм!—
Иронизируете? — прищурилась она. — Впрочем, я действительно обещала уйти через час. Слово нужно держать. Единственно, что мне хотелось бы взглянуть перед уходом на вашу ладошку. Сдается мне, запечатленные на ней иероглифы весьма интересны.Бэт с радостной готовностью выскочил из-за стола и удалился с ней на кухню. Вернулся минут через двадцать, довольный и искрящийся,
— видимо, доморощенный хиромант сумел изрядно ему польстить, погладить по шерстке, отыскав в переплетении линий приметы незаурядной личности и яркой судьбы.Когда за неугомонной и невыносимой Таисией захлопнулась наконец дверь, я вздохнула с нескрываемым облегчением, на что Бэт заметил, что я сама не понимаю, насколько мне повезло родиться у столь креативной и неординарной женщины.
Оставшаяся часть праздника прошла менее безумно, но вполне весело. Какое-то время, правда, я продолжала вибрировать и каждые полчаса выбегала покурить
— то с Ганешей, то с Бэтом. Мне казалось, что первый вот-вот начистит напомаженную морду второму, а для клинически ненормальной черепной коробки это могло иметь роковые последствия. Но обошлось: было шумно, дымно, но морды никто никому не бил. Несколько раз, правда, захмелевший Бэт пытался на повышенных тонах объяснить Ганеше, что “жизнелюбы — это существа, которые находятся посередине между человеком и розовощекой свиньей”, и что “разговаривать с тем, кто ни разу не смотрел в глаза смерти, так же скучно, как учить кота пользоваться туалетной бумагой”. Но Ганеша, будучи старше и мудрее, беззлобно парировал его выпады или просто заглушал их, наяривая на мандолине частушки и романсы собственного сочинения. А когда я, вытащив его на кухню, принялась извиняться за своего экзотического гостя, добродушно расхохотался:—
Брось! Он мне жутко понравился! Жутко!.. Ты только представь, какая это отвага, какой вызов — ходить в таком виде, с такой намакияженной мордой по улицам! А он делает это каждый день. И язык у мальчика подвешен не слабо. Он красиво живет и умрет, я думаю, так, как намеревается: “готично” и эстетично!..
Крыша у меня мерно жужжала и потрескивала от перенапряжения нервов и ощущения почти счастья. Вот только мой бородатый друг устроил потоп в туалете, повернув краник, который не стоило поворачивать. Я узнала об этом вовремя
— когда Бэт томным голосом попросил довести его в определенное место. Зайдя в предбанник перед туалетом и очутившись по щиколотку в холодной воде, первым рефлекторным движением я зажала Бэту рот, чтобы он не перебудил своим воплем соседей.Следующие два часа осознавший свою вину Ганеша собирал тряпкой воду, и соседи, к счастью, не прознали об этом бедствии.
Около семи утра усталый и грязно-мокрый музыкант уполз домой, трогательно прижимая к щеке не менее усталую мандолину. Мы с Бэтом вышли покурить на лестницу и в дверях уперлись в поджидавших нас двух разъяренных соседок. Минут двадцать на повышенных децибелах нам разъясняли, что это коммунальная квартира, а не дискотека и не публичный дом, чтобы устраивать здесь безобразную оргию. Бэт, не выносящий, когда на него повышают голос, принялся хамить в ответ. Свою язвительную речь он окончил громким аккордом: с треском захлопнул дверь в квартиру прямо перед носами невыспавшихся, злобных теток.
Минуту я постояла в траурном молчании, а затем меланхолично изрекла:
—
Радость моя, а ты в курсе, что я не захватила ключей?Он беспечно заметил, не осознав еще всего трагизма случившегося:
—
Пусть только попробуют не открыть. Да и Темное Солнышко, думаю, догадается нас впустить.Покурив и поболтав, мы принялись звонить в дверь. Затем стучать. Ехидный голос с внутренней стороны сообщил, что мне самое место жить на лестнице, а не в квартире, и именно там устраивать дебоши.
Взъярившийся Бэт занес ногу с широким размахом:
—
Я выбью эту долбаную дверь, а заодно все зубы этим индюшкам!!!Я вцепилась в него и с трудом оттащила от злополучной двери. Двигала мной не жалость к “индюшкам”, но меркантильные соображения: оплачивать взлом пришлось бы Таисии, и, учитывая хроническое безденежье, это вряд ли привело бы ее в восторг.
Оставалась надежда на Даксана. Наш некурящий друг, печальный любитель Макиавелли, пребывал в это время в одиночестве, допивая под музыку сухое вино и дожевывая остатки колбасы. Может, он заскучает без нас в конце концов и милосердно распахнет дверь?..
Мы отошли от непрошибаемых дверей и устроились на широком подоконнике. Было не жарко, особенно в шелковом платье без рукавов и босоножках. Сквозь щели в окне задувал прохладный утренний ветер. Возникала мысль отправить Бэта на поиски мобильника, чтобы позвонить Таисии, но я гнала ее прочь: слишком хорошо было укрываться от холода в его длинных руках и волосах.
Часа через полтора (как они пролетели, я не заметила) появился наконец Даксан, как видно, пресытившийся одиночеством и собравшийся домой. Мы не успели предупредить его насчет двери, и она опять оказалась захлопнутой.
—
Какого черта, Даксан?! Ты что, не слышал, как мы ломились в дверь?..В ответ последовало неопределенное пожатие плечами. Лицо со всегдашним демоническим выражением стало еще насупленнее и суровее.
—
Ты что, считаешь, что выйти покурить и не возвращаться два часа — это нормально?!—
Ну, я же не знал, чем вы здесь занимаетесь…—
А чем, блин, можно заниматься на холодной лестнице в восемь часов утра?! — Я задыхалась от негодования и от смеха одновременно.Конечно, не избыток деликатности, а панический ужас перед соседками (для социофоба вдвойне непреодолимый) помешал нашему другу выйти из комнаты и пройти десять метров до двери, из-за которой раздавались панические звонки. Но мы не стали акцентировать этот момент. Тем более что Даксан был нужен: я навязала ему роль посланца к Таисии, от которой, единственной, можно было ждать спасения в виде ключей.
Едва несчастный Даксан с обреченной покорностью (сумасшедшая Таисия внушала ему не меньший ужас, чем соседки) удалился выполнять порученное, мы с Бэтом дали волю эмоциям. Мы обменивались короткими репликами относительно выражения лиц пенящихся от злости соседок… старательно-суровой физиономии Даксана… затопленного туалета…
— и задыхались, и сгибались пополам, и завывали. По-видимому, то была истерическая реакция на столь бурно проведенный праздник.
Таисия, несмотря на ранний
— для нее — утренний час, не стала передавать ключи посланнику, а явилась собственной персоной, открыла дверь и впустила нас в вожделенное жилище. Соседки мгновенно набросились на нее, словно стая пираний, но она стойко оборонялась, доказывая, что нужно было лишь постучать деликатно в дверь, попросить молодежь вести себя потише — публика, между прочим, более чем приличная: журналист, музыкант, студент — и все было бы пристойно и замечательно. И уж никак не морозить за дверью двух девочек с неустойчивой психикой (соседки приняли накрашенного Бэта за мою подружку, и Таис, для большей жалостливости, не стала развеивать их заблуждение), склонных к депрессии и суициду, да еще и в столь замечательный для одной из девочек день: праздник совершеннолетия, бывающий, как известно, раз в жизни.Соседки заткнулись, поняв, что ее не переспоришь, и, удовольствовавшись видом Бэта, смиренно моющего пол и протирающего зеркало в прихожей (накануне в приступе нарциссизма он долго и нежно лобзал свое отражение).
После перестрелки с коммунальными фуриями Таисия переключилась на нас и выдала все, что думала о нашем угарном веселье, о том, как подло мы ее подставили, и о долготерпении бедных пожилых женщин
— другие без долгих разговоров вызвали бы милицию посреди ночи, а не стали мучиться до утра.Но Бэт быстро ее обезоружил.
—
Я просто в восхищении от вас! Честно, это не комплимент. Вы так яростно защищали свою дочь, и меня заодно, от этих полногрудых гарпий. Особенно одна из них — воистину “птица с лицом вещества и безумья”. Я инстинктивно прикрывал свою печень, когда она приближалась ко мне с правой стороны… Если б мои родители так меня защищали и оберегали, клянусь, я гораздо реже проклинал бы свою жизнь и тусовался на суицидных форумах.На это Таис не сумела найти в себе ничего язвительного и предложила попить кофе. И даже помогла убраться в комнате и перемыть гору грязной посуды.
А когда мы выпили кофе, Бэт сказал
— серьезно, без обычного игривого блеска в глазах:—
Знаете, мне бы хотелось попросить вас, чтобы вы меня усыновили.И она кивнула, так же серьезно:
—
Да. Хорошо.Потом я заснула, вымотанная сумасшедшим праздником, а они долго гуляли по парку, и Бэт говорил, говорил, говорил… О детстве, о психически больной матери, о Бьорк, об Атуме, о самоубийстве, которое он запланировал вполне обдуманно и трезво и которое совершит в ближайшее время
— как только знакомый медик раздобудет обещанные сильнодействующие таблетки.
КАРТИНА 4
Надпись на заборе: “РАЗГОВОР СО СВЯЩЕННИКОМ”. На лавочке двое
— Инок, или отец Иннокентий, и Энгри. Иноку сорок с небольшим, невысокий и юркий, рыжеватая бородка, торопливая речь. С лица почти не сходит насмешливая улыбка. Делая два дела сразу, левым глазом он просматривает серьезный толстый журнал.
ИНОК: Что такое ад? Адский огонь
— это тот же божественный свет, но если в раю он действует изнутри человека, то в аду — извне. Почему это состояние так мучительно, не спрашивайте, я и сам не знаю. Знаю лишь, что это хуже всего, о чем мы только можем помыслить или вообразить.ЭНГРИ: Добрый бог, ох какой добрый!..
ИНОК: Человек выбирает, грешить или не грешить. Бог не допускает насилия над его свободной волей. Этим самоубийство
— сознательное, а не как результат душевной болезни — и плохо: оно приводит к необратимому разрыву человека не только с близкими людьми, которых он покидает на земле, но и с Богом. А отделение от Бога — это и есть ад. Просто на земле мы этого отделения не чувствуем: жизнь в земном теле, даже самая плохая, действует как наркоз.
Подходит Эстер, внимательно слушает.
ИНОК: Но что вы, собственно, ко мне прицепились с этой религией? Поймите, в моих делах с суицидниками религия является исключительно моим делом, а не нашим с вами общим. Вы же не будете, к примеру, говорить о религии с водопроводчиком, пришедшим к вам? Вот и со мной не надо. Разве я вас призываю ходить в мой храм, креститься и причащаться? Речь совсем не об этом.
ЭСТЕР: Впервые в жизни аплодирую верующему стоя. Не думала, что религиозный человек может не навязывать другим свою веру, тем более священник. Это правда здорово, респект. Все верующие, кого я встречала, говорили, что за свои дела я точно огребу вечные муки после жизни, но вот ваша позиция дает мне шанс думать, что и среди православных есть вполне вменяемые люди. Теперь буду приводить вас в пример знакомым сатанистам.
ИНОК: А верующие редко бывают верующими. Отсюда и комплексы разные, в том числе стремление навязать свое невротическое состояние другим. Много сходного с суицидниками, кстати,
— и в медицинском смысле, и в духовном. Настоящее православие совсем не похоже на эти юбки, платочки, бороды и прочие страшилки.ЭСТЕР: Надеюсь, что так. Но опыт убеждает в обратном: как схожу на форум Кураева, так страшно становится, что завтра на улице за пентаграмму на шее по этой самой шее надают.
ЭНГРИ (бросив на Эстер злой взгляд): Дамочка влезла в нашу дискуссию с середины, ей бы послушать ваши живописания ада
— восторгов и аплодисментов бы поубавилось. Ваш пример с водопроводчиком не канает: если водопроводчик примется чинить гаечным ключом, скажем, компьютер… А ведь это примерно то, что вы делаете. Начинаете как бы издалека, а сводите все равно к вере. Поймите, ваш бог — садист. За ужасным наказанием следует еще белее ужасное — как мило! Вечные адские муки. И это называется справедливостью! Вы говорите: терпеть-терпеть… а сколько можно-то? У вас когда-нибудь ехал чердак?ИНОК: Ехал-ехал, не беспокойтесь. Когда был примерно в вашем возрасте или чуть моложе. И даже еще посильнее ехал.
ЭНГРИ: А вот тут вы врете. Если б посильнее, не болтали бы вы со мной сейчас, а давно на кладбище гнили, точнее, за оградой кладбища. И уж христианином бы точно не заделались. Если б хоть раз испытали такое состояние, когда готов на все, лишь бы избавиться от боли,
— возненавидели бы своего Господа Дога.ИНОК: Напротив. Любовь и доверие к Богу помогают исцелиться от душевной боли.
ЭНГРИ: Демагогия. (Резко встает.) Опять я, кретин, ввязался в дискуссию! Что толку?.. (Уходит.)
ИНОК: Вот и поговорили… Вынужден откланяться: через полчаса служба. (Уходит.)
ДАКСАН: Говорить с попами о сущностных вещах
— все равно что пытаться научить бобика пользоваться зубочисткой.ЭСТЕР: Ты не прав. Инок
— не обычный поп. Он отличается от остальных “хрюсов”: умен, а главное — умеет ценить свободный выбор другого.
Подходит Бьюти. Ему около двадцати пяти, молчаливый, с замедленной речью.
БЬЮТИ: Ты не так давно на форуме, Эстер. И в су-тусовке вообще. Ты многого не знаешь.
ЭСТЕР: Чего именно?
БЬЮТИ: Есть подозрения, и весьма основательные, что на совести нашего уважаемого Инока несколько смертей. Кого-то он вытаскивает, оплачивает лечение в клиниках, помогает со “впиской” и работой. А кого-то топит.
ЭСТЕР: Это бред! Прости, Бьюти, но ты меня удивляешь. Если человек имеет дело с онкобольными, понятно, что значительная часть его пациентов будет уходить на тот свет. Если человек возится с хроническими суицидниками, естественно, что случаются летальные исходы.
БЬЮТИ: Верно, но есть нюансы. К примеру, существует мнение, что Инок повинен в смерти Сэда, поскольку запретил ему заниматься сексом.
ЭСТЕР: И опять бред! Как можно запретить кому-либо заниматься сексом?
ДАКСАН: Можно. Если человек полностью от тебя зависит
— и материально, и психологически.БЬЮТИ (вздыхает): Эх, Сэд… Школу парень с золотой медалью окончил… В МГУ на математика поступил…
ДАКСАН: Кажется, это установленный факт: чем выше интеллект и сложнее психика, тем сильнее у человека тяга к добровольной смерти.
БЬЮТИ: Замутить, что ли, тему на форуме? Про секс…
Глава 5
ЭСТЕР. Черный нарцисс
Из “Живого журнала”. Подзамочное:
“…Острая боль сменяется спячкой апатии — вот мой маятник, мои качели. Если б можно было отключить мышление, поменяться бытием с гусеницей, с медузой, с деревом. И ведь в глубине меня таится, не гаснет глупая надежда на иную жизнь: яркую, полную, осмысленную. Когда она наконец погаснет, сдохнет, сдается мне, станет намного легче…
Спутники Марса — Фобос и Деймос, Страх и Ужас. И у меня два таких же неотвязных спутника — Страх и Тоска. И есть еще третий, чье лицо я тщательно прячу от окружающих, — Зависть. Запись подзамочная, никто никогда не прочтет, а перед собой притворяться незачем — можно стянуть все маски, бумажные и чугунные, и признаться, что оно ощутимо терзает меня, это банальное и стыдное чувство.
Стоит мне познакомиться с новыми интересными людьми, как надежда, что я вырвусь наконец из карцера одиночества, тут же отравляется завистью. За что мне такое — я умудряюсь завидовать даже тем, кого презираю? Я завидую Даксану — жалкому и некрасивому, потому что он пишет сильные стихи и способен к решительным поступкам. Завидую Айви — тростинке с минус первым размером бюста, с цыплячьими лапками со шрамами на запястьях — потому что ее избрал Бэт и уважает су-сообщество. Завидую Морене — недалекой мечтательнице, — потому что она женственна, имеет толпу друзей и находит общие темы с матерью. А уж Бэт, блистательный Бэт — ослепительно-черный, кромешно-сияющий, — тут и говорить, разумеется, нечего.
Зависть изнуряет, как жажда, и терзает, как гвоздь в сапоге. Но разве не помогает, не поддерживает меня мой Путь? Путь сильных, гордых, темных. Ярко-темных одиноких победителей. Порой мне приходится гнать себя по Пути пинками и толчками, вытаскивать за волосы из апатии, как Мюнхгаузен себя из болота. Но иначе я не достойна буду называться левопутеистом. А это единственное, что отличает меня от людского стада, от овечьей бессмысленной массы, лишь по недоразумению зовущейся людьми. Не сдаваться, бороться, ненавидеть врагов — только так можно стать кем-то, а не медленно протухающим куском мяса, облаченным в темные тряпки.
Христианчики называют гордость великим грехом, по обыкновению все ставя с ног на голову. Не грех — но бесценный дар, лучшее, что может быть в человеке. Когда обстоятельства сжимают со всех сторон, когда подыхает надежда, когда нет ни одного близкого человека и лишь тупые свиные и овечьи рыла вокруг — только гордость заставляет двигаться вперед, только гордость не дает превратиться в животное.
Как там у Киплинга, в его знаменитом стихотворении? “Когда все пусто, все сгорело, и только воля говорит: иди!” Слово “воля” я заменила бы на “гордость”. И только гордость говорит: иди, не падай, держись, ты сильная, умная, одаренная, ты самая-самая-самая.
Нужно только избавиться от той части человеческого в себе, что делает меня слабой, уязвимой, делает похожей на окружающих меня кукол с пустыми глазами и штампованными фразами…”
—
…Этакая помесь старухи Шапокляк с дзенским учителем. Весьма безумный и жгучий коктейль, надо сказать!—
Старуха Шапокляк? — переспросила я. — Она что, такая пожилая?—
М-м… — Бэт, по обыкновению развалившись на диване, одновременно болтал со мной и переписывался с моего мобильного эсэмэсками с Даксаном. — Дело не в возрасте. Понимаешь, она по природе агрессивная, динамичная, живая. Весьма молода душой для своего полтинника с чем-то. Морена — поздний ребенок… И при этом — в плену гуманно-теософского мировоззрения. Слюнявых позывов во что бы то ни стало спасти самоубийцу, так как этим поступком он сильно утяжелит свою карму. И прочее в том же духе. Ну никак не желает признать, что смысл всего сущего в его отсутствии. Понимаешь? Весьма эксклюзивное сочетание. Взрывной коктейль! — Он помолчал, упоенно щелкая кнопками сотового, затем прочел с выражением: — “Милый, я решилась. Сегодня или никогда. Ты ведь знаешь, как много для меня значит это место. Или там, или нигде!” Пойдет?..Я неопределенно пожала плечами. Мне не очень нравился этот розыгрыш, если честно. Бедный Даксан, потеряв надежду избавиться от обременяющей его девственности с помощью Морены, обратил жалобно-жадный взор на меня. Заметив это, Бэт воодушевился и послал, с моего разрешения конечно, нашему угрюмому другу несколько эсэмэсок от моего имени. На тему, что он весьма интересен мне и как личность, и как мужчина. То ли Темное Светило напрочь лишен чувства юмора, то ли он никогда не смотрелся в зеркало (что маловероятно, поскольку он периодически сбривает клочковатую растительность на подбородке), но послания произвели взрывной эффект. Он поверил. И, пылая и обмирая, попросил о свидании. Азартный Бэт, потирая ладони, назначил свидание на “самом любимом и сакральном для меня месте”
— кладбище. На выбор: Смоленском, Богословском или Серафимовском. Ровно в полночь. Там я готова буду соединиться с ним душой и телом на одном из старинных надгробий.Сначала бедняга Даксан умолял поменять место. Затем
— время. Но закусивший удила Бэт был непреклонен.—
Побольше иронии, юная сатанесса! — подбодрил он меня и отослал ультимативную эсэмэску. — Так вот, возвращаясь к Таисии. “Жизнелюбских” тенденций в ней, к ее чести, ни на грамм. Никаких таких обывательских лозунгов, призванных оправдать вопиющую пошлость и пустоту мироздания. С ней интересно беседовать. И просто фехтовать остротами в ЖЖ, и болтать о чем-нибудь псевдоумном. К примеру, про астральное тело самоубийцы, которое долго мучается после смерти. Еще она утверждает, что во мне живут две личности: ночная и дневная. Солнечная и лунная. Она называет их Бальдр и Локи. Если ты знакома со скандинавской мифологией, то помнишь, что Бальдр — любимчик богов, изнеженный красавчик. А Локи — лжец, плут и мошенник. Даже мою тягу к суициду она умудрилась объяснить посредством этих двух архетипов: согласно мифу, Локи хитростью и коварством губит Бальдра, все боги в слезах и трауре. Две личности в одном теле, из которых одна перманентно убивает другую, — отсюда якобы моя тяга к саморазрушению. Интересный ход мысли, не находишь?—
Ну, сейчас только ленивый не читал Юнга с его архетипами. А уж если имеешь психологическое образование, то сам бог велел.—
Ага! — Он мячиком подскочил на диване. Волосы взметнулись пушистым опахалом. — Темное Солнышко ответило! Он согласился, ура! Он выбрал Богословское — думаю, потому что живет неподалеку.—
Лучше б Смоленское. Там все-таки храм, часовня, дорожки освещенные. Не так опасно. Ты представляешь, с каким отребьем он может столкнуться на Богословском?.. Тебе его не жаль? Все-таки приятели.—
Что я слышу? — Бэт язвительно вздернул брови. — Достойно ли правоверному левопутеисту иметь в своем лексиконе такие слова, как “жалость”? Тебе не кажется, что ты приблизилась на опасное критическое расстояние к столь нелюбимой тобою мещанской толпе?Подыгрывая ему, я патетически возвысила голос:
—
Не кажется! Поскольку Даксан наш, он полноправный член братства прогрессивных сатанистов, разве ты забыл? Грешно издеваться над собратьями.—
Ничуть, — он сосредоточился на кнопках мобильника. — Истинный сатанист ни с кем не дружит, он может лишь вступать во временные союзы. Он никому и ничем не обязан. Не думал, что придется учить тебя азбучным истинам, сестричка. И вообще, у меня возникло смутное подозрение, что ты лишь на словах сатанистка. На деле же — преступно мягкосердечна, хоть и пытаешься скрыть эту позорную слабость.—
Ничего подобного! — возмутилась я. — Это лишь видимость.—
В таком случае о чем мы сейчас ломаем копья?.. Ты чересчур зажата, Астарта. Ты боишься сама себя — своих широт и своих глубин.—
Ну, да, — согласилась я. — Я и не спорю. Знаешь, порой мне очень хочется на несколько дней или даже часов стать мужчиной. Тогда бы я нажралась в дым в какой-нибудь забегаловке и сняла все зажимы. Устроила бы драку с ломкой мебели и битьем стекол в окнах машин… начистила пару харей у ларечных хачей… нахамила ментам… Оторвалась бы по полной.—
Извини, Астарта, но в мужском теле ты была бы вторым Даксаном. Впрочем, если без шуток, наш демонический друг и у меня вызывает что-то вроде сочувствия. Он, видишь ли, еще маленький. Даксан старше меня на три года, но запоздал в развитии. Он романтик. Он верит, что если быть сильным, злым и напористым, то можно переломить хребет сцуке-судьбе, сломать ее игру и навязать свои правила. Мне его искренне жаль: он такой трогательный в своей детской вере, в своих пылких порывах. Года через два-три он крепко обломается, и… выйдет еще один Йорик.—
Наверное, я тоже романтик. Потому что тоже хочу быть сильной, переломить хребет суке-судьбе и навязать ей свои правила.—
Значит, и ты оболмаешься, дай срок, — равнодушно ответствовал он.—
Если обломаюсь — сразу убью себя. Жить “обломанной” не стану ни минуты.Бэт не ответил, потеряв интерес к этой теме. Спустя пару минут манипуляций с мобильником торжественно продекламировал:
—
Итак, имеем следующее: “Горжусь тобой! Жду с трепетом. Третья по счету могила, слева от входа”. По-моему, мило и лаконично. Кстати, твоему Даксану не придется тратиться на цветы — позаимствует с любой свежей могилки. Все-таки экономия.Представив Даксана, сжимающего в руке пучок вялых лилий с надломленными стеблями, среди надгробий, в ужасе и трепетном ожидании плотских наслаждений, я расхохоталась.
Бэт зашелся мне в унисон, довольный своим остроумием и моей реакцией.
—
Послушай, но он же меня возненавидит после всего этого! — Резонная мысль выключила смех. — На всю оставшуюся жизнь. Он Скорпион по знаку, а они злопамятны и мстительны. Мне это надо?—
Не бойся, дочь преисподней! — Бэт успокоительно постучал по моему плечу. — Во-первых, он туда не пойдет, скорее всего. Он мальчик осторожный. А если все-таки придет и предъявит тебе завтра претензии, я уж найду, что ответить. Главное, выключи мобильник ближе к полуночи: скажешь потом, что села зарядка…
После первого визита Бэт стал заходить ко мне чуть ли не через день. Иногда с Даксаном
— в такие вечера мы увлеченно творили наш сайт “У Бафомета”, но чаще один. На третий вечер я дала ему запасные ключи, чему он обрадовался как ребенок.И я радовалась, если, бредя с ненавистной работы, замечала в своем окне отблеск горящего монитора или, вступив в подъезд, слышала доносящуюся из-под двери знакомую музыку. Глупо улыбалась, трепетала, как наивная самочка, словно меня ждало нечто сладкое и романтическое. А ждал меня хронический недосып, тяжелое пробуждение после мини-сна и необходимость гнать себя на службу пинками и поддерживать работоспособность лошадиными дозами кофе. И ноль романтики
— никогда больше меня не увлекали в постель, и спать Бэт укладывался отдельно, на старой жесткой тахте. (Не знаю точно, в чем причина: то ли мое недостаточное знание Камасутры, то ли он был слишком влюблен — не в меня, разумеется.)Да, я радовалась его присутствию в моем доме, хотя большую часть времени он проводил в сети, болтая по “аське” с Айви или грузя изощренно-темными сентенциями форум. А обо мне вспоминал, когда глаза начинали слезиться от монитора, или хотелось есть, или тянуло к расслабленной, ни к чему не обязывающей болтовне под грохот любимой “Агаты Кристи” или Ника Кейва.
Да, несмотря на все это, только в те вечера и ночи, что он обитал у меня, я жила, а не протухала в апатии и не корчилась от хронической душевной боли. Впрочем, и он нередко доставлял мне боль. Особенно когда говорил об Айви
— взахлеб, то сияя, то почти рыдая, то выцарапывая в моем присутствии на предплечье опасным лезвием ее имя дюймовыми буквами.Но я научилась сводить тему Айви к минимуму. Это вышло случайно: расхваливая искренним голосом ее стихи (графомания чистейшей воды), я заметила, что лицо его кривится. Уже намеренно я принялась петь дифирамбы ее интеллекту и философскому складу ума (она и впрямь неглупая девочка, но не из ряда вон), и настроение у пылкого влюбленного испортилось окончательно.
Это было ахиллесовой пятой Бэта
— он крайне болезненно реагировал, если рядом с ним говорилось в превосходной степени о чьем-либо уме и талантах. Взяв на заметку психологическое открытие, я быстренько выработала у него условный рефлекс (по типу Модика, которого иногда дрессировала от скуки): он заговаривает о любимой девушке — я плачу от восхищения и задыхаюсь от восторженных эпитетов — он затыкается, охваченный негативом, который тщетно пытается скрыть.Бэт обучился быстро
— почти как Модик — и свел разговоры о прекрасной москвичке к сухо-информационной составляющей: “Айви собирается в Питер на пару дней, тебя не очень напряжет вписать ее здесь?”, “Сегодня я не выхожу в “аську” — Айви готовится к экзаменам”, “Что-то у Айви слишком унылая последняя запись в ЖЖ, сплошная депрессивная шняга — написала бы ободряющий, теплый коммент, если не затруднит, конечно”…Помимо Айви еще два персонажа постоянно гостили в его речах: несравненный Атум (я по-прежнему мечтала с ним познакомиться, но Бэт отчего-то не спешил сводить нас вместе) и Таисия, странноватая матушка Морены, с которой он внезапно подружился на дне рождения у последней. Но этих дам обсуждать мне было легко. Во-первых, наряду с восхищением в его описаниях сквозило немало иронии (чего стоит хотя бы определение “помесь старухи Шапокляк с дзенским учителем”), а если говорить об Атуме, то и сарказма. Главное же
— он не был в них влюблен, не выцарапывал их имена у меня на глазах на бугристой от шрамов руке, обливаясь кровью, скрипя зубами (а я, как сдержанная и услужливая медсестричка, должна была быть на подхвате с флаконом перекиси и спиртом).
—
…Еще с ней бухать здорово, знаешь. Крышу напрочь сшибает от одной банки джин-тоника. Совсем с катушек съезжает — падает в детство, принимается пижонить. То садится на подоконник ногами вниз на своем пятом этаже, то швыряется в стену чашками — и обязательно чтоб мимо моего уха свистели. То на улице бросается за бездомной дворнягой, намереваясь ее обнять. А однажды, когда мы шли от киоска, где затаривались спиртным, мимо железнодорожных путей, сказала, что всегда мечтала полежать головой на рельсах, глядя в звездное небо. И осуществила свою мечту. У “Нау” была песенка, как раз про нее:
Я знал эту женщину
— она всегда выходила в окно.В доме было десять тысяч дверей, но она всегда выходила в окно.
Она разбивалась насмерть, но ей было все равно…
—
Я понимаю, что ты гиперболизируешь и утрируешь, в своей обычной манере. Не бывает таких тетенек в возрасте полтинника с лишним. Да и песенка скорее про нас с тобой, про Айви и Даксана. Но все равно — забавный получается персонаж. Повезло Морене с родительницей — по крайней мере, не скучно.—
Не знаю, не знаю… В качестве родительницы она зверь просто. Я бы не вынес такого груза любви, заботы и нравоучений, который она обрушивает на бедную девочку. Меня, к счастью, она не считает нужным наставлять на праведный путь, хотя и “усыновила”. Какая мамочка будет так бухать со своим сынком? Она утверждает, что терпеть не может пьяных, но для меня делает исключение. Видите ли, я совершенно разный в этих двух состояниях: все те же две ипостаси — бухой плачущий Бальдр и кристально—циничный Локи. Странно, но Морена совсем на нее не похожа, ни внешне, ни внутренне. Видимо, уродилась в покойного батюшку.Мне тоже хочется высказаться, я устаю только слушать.
—
Морена не умеет ненавидеть, совсем. Я это заметила еще по постам на форуме, не видя ее беспомощных добрых глаз. Да вот хотя бы последняя свара, которую затеял Энгри: он несет ее последними словами, кроет матом, причем без особой причины, просто чтобы выплеснуть негатив. А она даже ответить достойно не может. Приходится вам с Даксаном за нее отдуваться.Он согласно кивнул:
—
Ей бы зубки, как у Даксана на аватаре, но зубков нету. Не унаследовала от мамочки.—
Я поняла, что не могу уважать того, кто не способен ненавидеть. Ненависть — самое настоящее чувство, самое подлинное. Предпочитаю, чтобы окружающие меня ненавидели, а не сочувствовали или жалели. Не умеющий ненавидеть не может быть ни настоящим другом, ни врагом, он — ничто, слизняк на тропинке.—
Да ну? А мне показалось, что Йорика ты уважаешь.Я запнулась на пару секунд.
—
А с чего ты взял, что наш админ не умеет ненавидеть?—
Видно. По постам, по ЖЖ. Добрейшей души человек — аж странно.—
А что, если это маска? Ни ты, ни я не знаем его в реале. Думаю, зубы у него все же есть. Просто он их хорошо прячет.—
Возможно. Никогда не улыбается — вот их и не видно, — Бэт задумчиво покивал, рассматривая тяжелую гроздь перстней на длинных бледных пальцах.—
И еще у нее — у Морены то есть — мало того что зубов нет, как ты верно заметил, так и в голове мистическая каша: неудобоваримая смесь христианских сказок с индуистскими мифами. Когда мы гуляли с ней неделю назад по Смоленскому кладбищу, она выдала мне на голубом глазу страшилку о том, как ее умерший и зарытый там отец чуть ли не материализовался в привидение, чтобы отогнать их с мамочкой от своей могилы. Представляешь?..—
Представляю, — он растянул губы в усмешке. — В восемнадцать лет пора бы уже отказаться от детских сказок. Кладбище! Хорошо, что напомнила. Как там наше Чернейшее Солнышко? Время-то уже к часу подбирается.Бэт включил мобильник и принялся, смеясь, декламировать:
—
“Я на месте. Жду!” Спустя десять минут: “Где ты? Позвони!”… “Включи телефон!!!” Еще несколько в том же духе… истерика нарастает. “В чем дело??? Как понимать твой странный поступок?” Вот он, кажется, осознал, в чем дело: “Я прождал ровно сорок минут. Желаю счастья!” Нет, но какой же он все-таки молодец, наш маленький друг! Я бы так не смог, честно. Даже если б свидание назначила Айви. Я б описался, если б мимо пробежала собака или прополз на ночевку какой-нибудь бомж. Слу-у-шай! — Голос его стал вкрадчивым и томным. — Астарта, ты просто обязана, да-да, обязана вознаградить нашего героя за его подвиг. Прикинь сама: много ты найдешь мужиков, способных на такое? Не зря, нет, не зря у него клыкастый демон на аватаре. Чувствую, что начинаю уважать его с нездешней силой!—
Я не ослышалась? Ты предлагаешь мне отправиться сейчас на кладбище и отдаться ему на первой попавшейся могиле?—
Зачем так сурово? Не прямо сейчас — тем более что он уже покинул кладбище, честно отстояв свои сорок минут. И не обязательно на могиле. Могила — это готично, но не гигиенично. Можно и на этом мягком одре, — он похлопал возле себя по дивану. — Не так концептуально будет, ну да ладно. Но только не позднее завтрашнего дня! Награда должна быть немедленной, иначе Темное Солнышко навсегда разуверится в людях. Обещаешь мне?Было темно, комната освещалась лишь огнями с улицы да зеленым глазком магнитофона. Но сомневаюсь, что и при дневном свете сумела бы определить по его изменчивому лицу, шутит он или нет. То и дело приходится решать этот вопрос, да что за морок такой?..
Я помолчала, выстраивая в уме достойный ответ.
—
Почему я, именно я должна служить наградой? Эта идея пришла в голову тебе, так? И осуществлял ее полностью, от и до, тоже ты. От меня участвовал лишь мобильник да мое имя. Логично будет, если и наградой послужишь ты. Для андрогина в этом нет ничего сложного или противоестественного. Ты ведь тоже считаешь себя андрогином подобно Атуму. Разве нет? По крайней мере, начинающим.Бэт благосклонно хохотнул: зачисление в андрогины было лестным.
—
Думаешь, выкрутилась? На это у меня есть два возражения: моя, как ты говоришь, андрогинность не исключает эстетической составляющей данного процесса. И второе — наш героический друг традиционен в своих сексуальных предпочтениях (чего никоим образом нельзя поставить ему в упрек — для героев и мачо сие характерно). Исходя из перечисленного, наградой должна служить ты, Астарта, нежная и страстная вампиресса, темноокая дочь преисподней.—
А мою эстетическую составляющую ты, выходит, исключаешь напрочь?—
Почему же? Но тебе свойственно также чувство справедливости, о котором ты периодически напоминаешь. А также неизбывное женское милосердие, которое тщательно скрываешь как позорную слабость. Но оно склонно просачиваться сквозь малейшие щели, как когда-то зорко подметил писатель Булгаков.Я выразительно промолчала и потянулась за сигаретой. Но пачка выпала из рук, поскольку я ощутила на щеке ладонь Бэта. Она скользнула к шее… Теплые пальцы чуть подрагивали, жаркий шепот щекотал ухо:
—
Ну, пожалуйста… Пожалуйста…Сердце перестало биться. Потом загрохотало глухо и мерно, как шаги командора. Я потянулась к нему лицом и руками, зарылась в пышные колкие волосы…
Он резко отстранился и сел.
В темноте сверкнула зажженная спичка, затеплился огонек сигареты. Бэт прошлепал босыми ступнями к окну, распахнул его и устроился на подоконнике, свесив одну ногу вниз и опустив подбородок на колено. Мефистофель Антокольского… Длинная завеса волос поблескивала от уличных огней, от рекламы универсама напротив.
Я молчала. Он тоже молчал, молчал и курил, сбрасывая пепел вниз.
—
Знаешь… — голос дрогнул, пришлось выдержать еще с полминуты, — с тех пор, как я познакомилась с тобой и ты стал захаживать в мое логово, каждый раз благодарю Господа Дога, которого нету, что сняла квартиру на четвертом этаже. А не на седьмом. Или четырнадцатом. С твоими перепадами настроения…—
Ерунда, — еле слышно буркнул он. Правой ладонью изобразил ныряющего вниз головой. — Этаж не важен… если уметь… перелом шейных позвонков, знаешь ли…Я подошла, отчего-то стараясь ступать как можно тише, не скрипнуть половицей, не грохнуть случайно стулом.
Он не смотрел в мою сторону. Смотрел ни на что, мимо. Знакомое застывшее отчаянье на окаменевшем лице с тонкими мальчишескими чертами.
—
Хорошо, если для тебя это так важно…—
Нисколько не важно, — так же тихо перебил он меня. — Ничто не важно… и не нужно. Пытаюсь закрыть внутренние дыры внешней шелухой — такое вот жалкое и смешное занятие… Знаешь, порой я мечтаю о лоботомии. О том восхитительном чувстве легкости, опустошенности, которое дарит эта операция. Она совсем простенькая: не надо даже сверлить череп, нужные движения скальпелем производятся сквозь глазные отверстия…—
Пожалуйста, не надо! Я действительно готова…—
Почему гребаная самаритянская жалость не дает людям умертвить тех, кто больше просто не может жить? Знаю: потому что никто не обязан этого делать. Ну и терпите, бля, что я еще живу такой, каким в гнилой капусте нашли.Я молчала минуты три, пропитываясь его отчаяньем и собственной досадой и болью. Потом в мозгу забрезжило: знаю, знаю, чем можно его развлечь!
—
Слушай, пожалуйста, не двигайся! Замри, — я потянулась к цифровому фотику на полке и щелкнула кнопкой. Тихо жужжа, выдвинулся объектив. — Так здорово смотришься сейчас: половина лица в тени, половина освещена зыбко-зеленым… волосы шевелятся от сквозняка, меняя свой узор на лбу и скулах… босая нога с блестящим ногтем… Усталый падший ангел, присевший на подоконник…Я быстро щелкала его, приговаривая невесть что, с разных ракурсов: в профиль, вполоборота, с нижней точки
— из-под точеного подбородка, упиравшегося в колено, со спины с красивым пунктиром округлых позвонков…Бэт обожает фотографироваться. Он нарцисс. Среди моих знакомых, особенно молодых, немало самовлюбленных людей. Да и сама я принадлежу к этой категории
— что естественно, учитывая мое мировоззрение. Но Бэт и в этом — как и во многом другом — на голову выше всех. Он обожает себя истово и самозабвенно. Его “Живой журнал” наполнен его фотографиями — они перемежают депрессивные посты и столь же депрессивно-упадочные, длинные, как черные простыни, стихотворения. Я читала его весь, от корки до корки, и не встретила ни одной чужой фотографии, даже групповой, даже Айви. Большинство профессиональные — цвет, постановка, готический антураж, — рука Атума. Но были и любительские. Последний пост содержал пару моих фоток — чем я втайне гордилась, придирчиво выбранных из огромного числа отснятых. На одной он курил, сидя на корточках рядом с дремавшей бездомной собакой. На другой, напудренный и томный, как Пьеро, покусывал белую гвоздику с одним-единственным лепестком.Не так давно мне попалась статья про нарциссизм. В ней прозвучала мысль, показавшаяся мне дельной. Обычно нарциссов причисляют к людям с психическими отклонениями, комплексами, травмами детства. Но автор опуса рассматривал это явление в ракурсе религиозного чувства. Субъект с сильно развитым религиозным чувством
— потребностью любить нечто выше себя, поклоняться, благоговеть, — но при этом обладающий современным складом ума, который не позволяет увлечься химерами “священных книг”, неминуемо станет поклоняться самому себе. Потому что больше некому. Никого и ничего выше собственного “Я” не существует.Бэт, по всей видимости, обладает намного более сильным религиозным чувством, чем я. Он гораздо эмоциональнее, гораздо страстнее подавляющего большинства хомо сапиенс. Слова “экстаз”, “благоговение”, “обожание” в его случае не пустой звук, не сухие абстракции, как для меня
— существа рационального и левополушарного. Я не раз наблюдала, как он подправлял себе макияж перед выходом на улицу, рассматривая свое отражение чуть ли не с трепетом (даже пальцы подрагивали от волнения). Когда я заметила что-то по этому поводу — нейтральное, на иронию не осмелилась, — Бэт поучительно изрек:—
Глядеть на себя в зеркало нужно до тех пор, пока не захочешь сам себя. Если не захотел, значит, макияж наложен неправильно.Нарцисс… Обычно с цветами сравнивают женщин
— самая древняя на земле банальность. Но Бэт, как бы мне ни хотелось быть оригинальной, тоже ассоциируется у меня с цветком — с пряным запахом, ломким стеблем, из тех, что невозможно вплести в венок или пристегнуть к букету таких же. Таких же просто не существует. Он единственный в своем роде. Единственный и одинокий. Черный нарцисс с яркой сердцевиной, меняющей цвет от золотисто-желтой до темно-багровой.Глядя на него, я начинаю понимать индусов, которые украшают своих бронзовых божеств гирляндами пахучих цветов, кропят их ступни медом, молоком и топленым маслом.
Ей-богу, порой мне тоже хочется все это с ним проделать…
Фокус с фотосессией удался: Бэт щелчком отправил окурок за окно, потянулся и спрыгнул с подоконника.
—
Хватит, хватит, — сыто-ворчливо пробормотал Черный Нарцисс, потирая плечи с выступившими от ночного воздуха пупырышками “гусиной” кожи. — Надо брать не количеством, а качеством. — Он плюхнулся на диван и придвинул к себе телефон. — Можно я по межгороду позвоню? Недолго.—
Звони, конечно. Айви?—
С Айви я по “асе” наговорился. К тому же с ней я не позволяю себе подобных шуточек. Даже странно бывает, знаешь ли, обозревать собственное невесть откуда вылупившееся благородство.—
Ага, — поддакнула я ему. — Помню твой пост в ЖЖ по поводу ее возможного приезда: “Пошел шарить по углам в поисках чести и совести. Кста, не продаст кто-нить эти два полезных качества? Возьму с удовольствием, если не дорого. Мне и бэушные подойдут…”—
Похвально, похвально, что ты не только почитываешь мой журнал, но еще и заучиваешь, как классика… — Он набрал код Москвы и номер. — Ирина? — Я едва сдержалась от изумленного междометия: настолько по-другому зазвучал голос. Интонации стали медленными, сухими и неживыми. — Извини, что так поздно. Хочу попрощаться, спасибо за все… — Мне было слышно, как женщина на том конце трубки, видимо, ничуть не удивленная и не оскорбленная звонком в два часа ночи, взволнованно о чем-то спрашивает. — Какое это имеет значение?.. Ну, если тебе так интересно, то я стою сейчас на подоконнике… На своем собственном, чьем же еще?.. Да, шестой этаж, я никуда не переезжал с момента нашей последней встречи… Не говори глупости, как же ты приедешь? А твоя работа?.. Сколько стоит день моей жизни? Ну, сколько можно задавать один и тот же вопрос? Столько, сколько ты не заработаешь за год, потому что день моей жизни, час моей жизни — это вечность боли. Которую ты, к твоему счастью, не то что испытать, даже представить не сможешь… Ну, хорошо, хорошо. Я действительно звоню, чтобы попрощаться: ты славный, добрый человечек, и я тебе многим обязан… Не надо утренним поездом… и ночным самолетом не надо… О боже ж мой! — Он издал долгий стон, бесконечно усталый и сокрушенный. — Я уже жалею, что позвонил… Хорошо, обещаю! Ничего не буду предпринимать до твоего приезда. Ты длишь мой ад… Не срывайся завтра, дождись выходных… Как-нибудь вытерплю… Да, я уже слез с подоконника… и закрыл окно… И тебе спокойной ночи! Жду.Он повесил трубку.
Я молчала, не зная, какая реакция будет наиболее уместной.
Дойдя до клетки с Модиком, Бэт просунул сквозь прутья пальцы и ущипнул мирно дремавшего крыса за хвост. Тот запищал, взывая о помощи и защите.
—
“А то, что совестью зовем, не крыса ль с красными глазами? Не крыса ль с красными глазами…” Ирка, она более чем прилично зарабатывает, — пояснил он. — Ей ничего не стоит сгонять из Москвы в Питер и обратно. Конечно, у Атума всегда можно попросить бабла, но, видишь ли, не задаром. А Ирка — она старше меня на восемь лет, отличная баба, абсолютно бескорыстная.Он долго устраивался поудобнее на своей тахте, то накрываясь одеялом с головой, то укутывая лицо волосами, подтягивая колени к груди… потом затих.
КАРТИНА 5
Входит Бьюти. Объявляет: “Как вы думаете, есть ли смысл в том, чтобы жить ради секса?” Размашисто пишет на заборе: “СЕКС…???”
Появляется Айви. Читает, задумчиво пожимает плечами.
АЙВИ: Для кого-то это может быть приемлемо. Так же как и жить, чтобы хорошо покушать, к примеру. И в этом нет ничего плохого или низкого. Это классно. Если ничто другое в этой жизни не долбает…
Пошатываясь, входит Энгри.
ЭНГРИ (одобрительно хохотнув): Вполне! Вот я
— живой (пока!) пример.
Другие участники форума заполняют сцену. Все оживленно высказываются по заданной теме.
ДАКСАН: В результате сексуальной неудовлетворенности может произойти гормональный сдвиг, а это прямой путь к депрессиям и суициду. Но вообще-то все зависит от интеллектуального уровня человека
— солидарен с Айви.МОРЕНА: Ради одного секса? Конечно же, нет. Если секс
— одна из составляющих любви — другое дело…БЬЮТИ: Я раньше такую теорию строил: почему суицид так сильно распространен среди девственников? Они еще не знают, ради чего стоит жить. А потом понял, что это глупо.
ЭСТЕР: Нельзя жить без смысла, бездарно, без цели, а без секса
— просто жить сложнее, вот и все. Мне так кажется.ЕДРИТ-ТВОЮ (ему около тридцати, длинноволосый, нечто среднее между панком и хиппи): Скоро Боженька просечет, что мы сексом злоупотребляем, и лишит нас столь приятной функции. И будем мы размножаться делением и почкованием.
КАТЁНОК (девочка лет пятнадцати, наивное и милое лицо): Секс и ему подобные животные радости
— для “жизнелюбов”! Не для нас…КРАЙ: Секс есть, а смысла жизни все равно нет!!!
Входит Бэт. Усмехаясь, ждет, пока все выскажутся.
БЭТ: У меня восхищение подобными радостями почему-то проходит через пять секунд после завершения самого процесса. Неправильно я поломанный какой-то, наверное…
Бэт находит глазами Айви, улыбается ей и кивает. Все расходятся, оставив их на сцене вдвоем.
БЭТ: Привет…
АЙВИ: И тебе тоже.
БЭТ: Как тебе дискуссия насчет секса?
АЙВИ: Морфиус как-то на эту тему хорошо выдал: “Не забывайте все-таки, для чего это было придумано Господом Богом. Если б у спермы спросили, зачем она покинула свое хранилище, она бы ответила одно: “Ребята, как пройти к яйцеклетке?”
БЭТ (с хохотком): Да, неплохо. Респект! Может, перенесем эту животрепещущую тему в физическую реальность?
АЙВИ: Это как?
БЭТ: Приезжай! Будем проверять опытным путем, стоит ли жить ради секса.
АЙВИ: Но ты же только что высказался, что восхищение от подобных занятий у тебя минимально?..
БЭТ: Сражен вашим замечанием, бьющим прямо-таки не в бровь, а во все наличествующие глаза. Впрочем, легко парирую: так это ж с другими!
АЙВИ: Откуда ты знаешь, как будет со мной?
БЭТ: Знаю. Ты необыкновенная.
АЙВИ: Сдается мне, ты тоже.
БЭТ: А як же! Я
— садомазохист. Бисексуал. Фетишист. Гот. Неофил-сатанист… Ничего не забыл, кажется?АЙВИ: Супер! Я просто тащусь от тебя, аки удав по стекловате… А я зоофилка.
БЭТ: Как это мило. Кошечки и собачки?
АЙВИ: Обижаете. Большие кошки. Леопарды и снежные барсы.
БЭТ: Ого! В зоопарке подрабатываешь?
АЙВИ: В цирке. Дрессировщицей.
БЭТ: А меня
— слабо укротить? Ну, пожалуйста!АЙВИ: Это не ко мне. Это к тем, кто работает с кенгуру. Или с кроликами.
БЭТ: Унизить желаете? “Отворачивается, чтобы скрыть набежавшую слезу, и шмыгает носом…” А я вот подумал-подумал и не обиделся!
АЙВИ: И правильно. Я просто показываю, что у меня есть зубы.
БЭТ: В придачу к глазам, губам, волосам, бедрам, ляжкам… и прочим восхитительным частям тела? “Покусывая пересохшие от волнения губы”. Не девушка, а мечта!..
АЙВИ: Ну, я вообще польщена и вся раскраснелась…
БЭТ: Жаль, что я не вижу. Рискуя быть жестоко побитым деревянными подошвами передних ног, предположу, в свою очередь, что никакая ты не дрессировщица. А… курьер.
АЙВИ: Лаборантка. Но этим летом буду поступать в вуз, на психолога. Специализация
— суицидология.БЭТ: Снимаю шляпку! Так могу я надеяться, что ты примчишься сюда и спасешь меня от одиночества?
АЙВИ: Одиночество? Морена, по-моему, очень милая. И очень неровно к тебе дышит.
БЭТ: Ох, лучше б дышала поровнее! Тяжко, знаешь ли, пребывать непрерывно в окружении обожающих и молящих очей.
АЙВИ: Непрерывно?
БЭТ: Да нет, конечно, я утрирую. Встречаемся
— изредка. Как и с Эстер, и с Даксаном. Та памятная встреча сдружила, как ни странно. Сформировала ядро питерской су-тусовки.АЙВИ: Значит, только друзья? Не больше?
В продолжение разговора они приближаются друг к другу. Теперь стоят вплотную. Айви протягивает руку, отводит с его лица длинную прядь волос.
БЭТ: Приезжай!
АЙВИ: Я постараюсь взять на работе три дня за свой счет.
БЭТ: Уж постарайся. Отпросись у своих барсов и ягуаров. Пардон!
— у своих пробирок и колбочек.
Гладят друг другу лица. Шепчутся все тише и тише.
Глава 6
МОРЕНА. Шесть и две
Из дневника:
“…Еду в метро. Не помню откуда, не знаю куда. В ушах стук вагонов. Почему я не могу поделиться своей болью с окружающими? Если каждому дать по капле, они бы и не заметили, а мне стало бы легче. Каплю — женщине в стоптанных туфлях с усталым и стертым лицом; каплю — перекисной блондинке с неаккуратными, темными у корней волосами и хищным носиком; пару капель — уверенному с виду мужчине с пивным животом и трехдневной щетиной… Все люди как люди. Все люди как люди. Куда-то едут, о чем-то думают. Одна я ничто, плевок мироздания, который так легко не заметить в сутолоке, размазать по земле.
Да еще эта любовь, которая тяжкой ношей давит на плечи. И почему других это чувство окрыляет, а меня — пригибает к земле?..
Да еще эти мысли… Мои мысли — веревки, стягивающие руки в запястьях, опутывающие гортань, а вовсе не крылья, помогающие воспарить. Отчего так? Ни сердце, ни разум не помогают мне. И сердце, и разум — мои враги. Где я? Кто я?..
……………………………………………………
Смерть подобна гримасе. Когда она приходит в нужный момент — это усталая ласковая улыбка. Но когда умираешь неправильно и не вовремя, она жутко изгибает рот и выпячивает глаза…”
“Усыновление” состоялось. Но отношения моей экстравагантной Таис и Бэта мало походили на родственные: слишком взрывными были оба. И не похожими ни на кого на свете. Оба были остры на язык и при этом ранимы и самолюбивы, поэтому периоды исповедальных бесед сменялись отточенными словесными стрелами в ЖЖ и письмах и швырянием телефонных трубок.
Надо сказать, своей просьбой “усыновить” Бэт попал в самую точку, в солнечное сплетение. Даже если б он имел счастье предварительно хорошо узнать Таисию, вряд ли смог сделать более меткий выстрел.
Она всегда хотела только одного ребенка, и только девочку. Так и вышло. Но вымечтанная девочка покинула ее
— заодно с жизнью. Правда, оставив взамен другую особь женского пола — меня. Ни первая, ни вторая девочки не принесли Таис желаемого отдохновения или счастья. И тогда-то Таисия горячо пожалела о преизбытке “иньской” субстанции в своей жизни.Фрейд никогда не числился в ее авторитетах. Его теорию Таис называла тошнотной и уверяла, что он темный вестник, опустивший общественное сознание на много десятилетий “ниже пояса”. Тем не менее отчего-то уверилась, что мальчик любил бы ее больше и, соответственно, мучил меньше. Он тоже в свои пятнадцать сваливал бы из дома, ночевал где придется? Да, но непременно звонил бы, предупреждая, что жив и здоров. Он тоже не стал бы слишком долго носиться с невинностью? Да ради бога! Для мальчика это не так катастрофично.
Если бы Бэт попросился не в “сыновья”, а в ученики или предложил побрататься, как братались в древности идущие на смерть воины
— они ведь оба, хоть и по-разному, были “смертниками”, — она бы не прикипела к нему с такой силой.Ей показалось, что она встретила наконец человека, которого можно любить так же безудержно, что и меня (ну, может, немного поменьше), и при этом не истязающего в ответ.
Бедная моя Таис…
Она стряхнула апатию и усталость, в которых пребывала, по моей вине, в последнее время и принялась деятельно спасать Бэта от саморазрушения, оттаскивать от края “пропасти во ржи”. Убила не один вечер, составляя с наибольшей точностью его гороскоп, напрягала виртуальных хиромантов
— относительно зловещих знаков на ладони новоявленного “сыночка”.Психология, которую она изучала в молодости, тоже оказалась кстати.
—
Знаешь, — увлеченно втолковывала мне Таис, — у этого потрясающего существа две души. Я обозначила их как Бальдр и Локи. Помнишь, мы читали с тобой скандинавские мифы? Бальдр — прекрасный, нежный, возвышенный, и рыжая тварь Локи — бездушный игрок и лжец. И в этой двойственности моя надежда. Знаешь почему? Ты очень не любишь, когда я с ним выпиваю. И впрямь, для постороннего мещанского глаза это выглядит дико: пожилая тетенька спаивает юного мальчика с исковерканной психикой. Но, видишь ли, дело в том, что в трезвом виде он насмешлив и циничен. Царит физиономия рыжего Локи, для которого нет ничего святого. Тут и его сатанинские штучки, и жестокие розыгрыши, и черный юмор в ЖЖ. А под алкоголем вылезает внутренний человек, поскольку внешние запреты снимаются. Плачущий мальчик, тянущийся к любви и свету, Бальдр. А рыжий мерзавец Локи — внешний. Он защищается им от жестокого и враждебного мира.У меня было схожее ощущение: две души, две личности, диаметрально противоположные. Одна
— космическая черная дыра, впитывавшая в себя чужую любовь. Вторая напоминала мне несчастного, заблудившегося в чужом и холодном мире ребенка.
Таисия пыталась спасти его всем, что было под рукой, всем, чем владела в той или иной степени. Не раз, сидя у нее в комнате за компьютером, я слушала взволнованные наставления в телефонную трубку:
—
…Вечные муки ада — равно как и вечное блаженство праведников — одна из самых нелепых выдумок христианской догматики. Но самоубийцы и впрямь попадают в ад, точнее, консервируются в аду своего предсмертного состояния, которое, как ты можешь догадаться, редко бывает радостным. И субъективно это ощущается как вечность… Да-да, можешь не иронизировать. Представь, что ту душевную шнягу, на пике которой ты ныряешь в петлю, ты растягиваешь надолго, размазываешь, как соплю на стеклышке, не на годы — времени там нет, но на вечность, маленькую такую вечность, камерную… О да, разумеется. В юности всех притягивает слово “вечность”, как мальчика Кая из сказки Андерсена…
Говоря откровенно, страстное увлечение (больше чем увлечение) Таисии Бэтом ставило меня в тупик. И вызывало двойственные чувства.
С одной стороны, теперь было с кем говорить о нем, не таясь, не следя за интонациями. Больше, по сути, откровенничать было не с кем. Эстер, обидевшись, что не позвала ее на день рождения, перестала звонить и приглашать на готические прогулки. Любимая подруга Глашка быстро утомилась от моих излияний, заявив, что не может всерьез воспринимать чувства к “раскрашенному самовлюбленному позеру”. (Я могла бы их познакомить
— в качестве убойного довода, но медлила: исключительно из опасения за подругу.) Друзьям-мальчишкам не решалась описывать объект страсти, боясь, что меня не поймут, — я ведь и сама себя совершенно не понимала.Но компенсировалась эта отдушина ранами, наносимыми с той стороны, откуда я никак не могла их ждать.
По натуре я не ревнивый человек. Но мне доставляло острую боль сознание, что общение с другими людьми в градации ценностей Бэта стояло намного выше, чем со мной. Особенно изощренные муки причиняло то, что Таисию он считал гораздо более ярким и интересным собеседником, чем меня.
Не раз, когда раздавался телефонный звонок и я брала трубку, знакомый голос бросал мне лишь беглое приветствие:
—
Морена? Привет! Надеюсь, у тебя все о-кей. Матушку свою позови, пожалуйста.При всем своем уме и жизненном опыте она не понимала, какую боль причиняет мне их общение, и, пытаясь утешить, ранила еще сильнее:
—
Понимаешь, я могу дать ему многое — и в плане знаний и опыта, и в плане помощи. Тебя же он воспринимает как ребенка — доброго, простодушного, милого. Тебе практически нечем его заинтересовать — слишком его начитанность и эрудиция превышают твою. Многому ли ты научилась в своей вечерней школе? Много ли умных книг прочла (фэнтези и любовные романы, как ты понимаешь, не в счет)? Тебе нечего ему дать, в сущности, кроме бесплодной жалости и сочувственного внимания.Я отворачивалась, чтобы она не видела лица. Умные слова резали душу не хуже хирургического скальпеля. “Да, я знаю, я менее эксцентричная, менее эрудированная, менее сильная
— снаружи, чем ты. Что я могу ему дать? И впрямь ничего — кроме любви и души, кроме бессмертной сути своей. Но ему это не нужно, ты права”.
Помню их первую ссору.
На ее пике мне было высказано, что он не может больше со мной общаться, поскольку не воспринимает в качестве отдельной личности, но лишь слитно с моей родительницей. (До этого Бэт не раз удивлялся, насколько мы не похожи с матушкой, но подобная непоследовательность была для него в порядке вещей.)
Я сидела у него, когда все это высказывалось. Была глубокая ночь.
—
Наверное, будет лучше, если я сейчас уйду?Слезы обиды подкатили к глазам, но плакать при нем я не хотела. Да и не смогла бы, наверное.
—
Я тебя не гоню прямо сейчас. Можешь дождаться открытия метро.—
Нет, я лучше уйду сейчас, не беспокойся!От его дома до моего
— минут сорок по улице и полчаса — через парк. Я пошла через парк. Ночной, пустынный. Пока шла, не плакала: обида, несправедливая и оттого особенно едкая, разъедала изнутри. И лишь когда оказалась в стенах родной комнаты, внутреннее прорвалось наружу.В ушах грохотала любимая “Ария”, а я ревела навзрыд, перекрикивая ее. Часа через два пришла с дежурства Таисия, но истерика не утихла, напротив: своими попытками выяснить, в чем дело, она добилась лишь того, что я стала задыхаться: судороги рыданий не оставляли места для вдохов. Спазмы перекрывали гортань
— я не смогла бы ничего объяснить, даже если бы и хотела.В таком состоянии выскочила на улицу и, очутившись среди спешащих на работу людей, кое-как заставила себя утихнуть.
Вернувшись домой, заперлась в своей комнате и побрилась наголо, затупив о свою башку ножницы и шесть бритвенных станков. Хотелось сделать что-то со своим телом, с дурацкой оболочкой, чтобы мука, не дававшая дышать, сублимировалась, хотя бы частично, во внешних проявлениях и ослабила свою хватку.
А вечером как ни в чем не бывало Бэт зашел к нам в гости. Оказывается, Таис позвонила ему, и они помирились.
***
Между тем Пьеса невидимого Драматурга, в которую я вступила, как в опасную и бурливую реку, продолжала разыгрываться на подмостках форума “Nevermore”.
Надежды, с которыми я пришла сюда: помочь, поддержать, оттащить от края пропасти,
— мало-помалу рассеивались. Наверное, мне следовало уйти, осознав свою беспомощность, утершись после очередной звонко лопнувшей иллюзии. Но меня затянуло. Держали острые темы, ежедневное дыхание настоящей гибели. Держали люди — предельная исповедальность этого места, разговоры на “разрыв аорты” сближали так, как не сблизили бы годы спокойного приятельства в реале.На форуме произошли нехорошие перемены. Йорик сообщил, что “Nevermore” прекращает свое существование. Его кризис углублялся, записи в ЖЖ становились все темнее и безысходнее. “В природе просто не существует таких ресурсов, которые могли бы мне помочь. У меня нет никаких трудностей. Единственная моя трудность
— жизнь в этом мире”. Ни сил, ни желания поддерживать свое детище у админа не осталось. В ответ обрушился шквал комментов: сочувствующих, негодующих, умоляющих. Разгорелась дискуссия: помогает ли форум выжить, обрести какие-то смыслы и ценности, либо, наоборот, общаясь с себе подобными, еще крепче утверждаешься в желании вернуть Творцу билет “на балет”. Меня умилил довод одной девочки, совсем юной, с ником Катенок: “Мне вот смешно, но в последнее время докатилась до того, что думаю: покончу я жизнь самоубийством. А как же я завтра узнаю, кто что на форуме напишет??”Дрогнув под этим напором, Йорик пошел на компромисс: хорошо, он не станет пока уничтожать сайт. Но и принимать в нем участия больше не будет.
Лишившись мудрой и ненавязчивой модерации, сайт изменился
— не в лучшую сторону. Меня поджидало болезненное открытие: наряду с душевной болью, черными волнами заливавшей форум, ждала своего выплеска иная тьма: злоба, ярость, цинизм.Когда поток матерной ругани выливался на очередного незадачливого “спасателя”, вылезавшего с простенькими, но глубоко оскорбительными для суицидника лозунгами: “Оглянитесь вокруг: жизнь прекрасна!”, “Подумайте о родителях!”, “Суицид
— бегство от проблем, вы слабаки и трусы!” — было неприятно, но не трагично. Ну, обидится чел, ну, сплюнет досадливо и даст себе слово никогда больше не связываться с “любовниками смерти”.Гораздо хуже и непонятнее для меня были случаи, когда поток ярости выливался на своего же собрата. Травить того, кто и так на грани? Для кого пощечина на форуме может стать последней каплей, спусковым крючком?..
Однажды я сделала попытку заступиться за девушку с ником Берегиня. На нее грубо напал Энгри, обвиняя во всех смертных грехах. Моя защита вызвала у него прилив бешенства, и, переключившись с Берегини на меня, он выдал мне по полной программе.
Энгри был старожилом “Nеvermore”, один из самых популярных и авторитетных су-тусовщиков. Он жил в эстонском городишке, дружил со многими москвичами, был на короткой ноге с Иноком.
Задним числом я поняла, что не разобралась в ситуации: Берегиня кого-то подставила, заложила родителям, в духе ненавистного всем Синего Змея. Но оправдываться
— после того как Энгри вылил на меня ведро помоев, было глупо. Да и не умею я оправдываться.И нападать не умею. Судьба обделила меня как даром атаковать, так и обороняться. Не вручила ни клыков, ни когтей.
За меня по-джентльменски вступились Бэт и Даксан, и какое-то время было даже интересно наблюдать за перепалкой.
Энгри честил не по-детски. Самым мягким было “святая дева Мурена”, а самым суровым
— обвинение, что в действительности меня не существует, я всего лишь виртуал — одна из сетевых масок коварной Берегини. Даксан со старомодной, тяжеловесной учтивостью доказывал, что мою не-виртуальность могли бы подтвердить под присягой четверо участников питерской встречи в реале. Бэт не стеснялся в выражениях и разил во всевозможные болевые точки противника.Перепалка растянулась на несколько дней. Даже Инок, обычно не покидающий “Разговора со священником”, выполз под свет софитов и предложил воюющим сторонам выкурить трубку мира в компании славянской богини Морены. Но услышан не был. Энгри продолжал нападать, накручивая себя, словно берсерк, обреченно отбиваясь, как медведь от наседающей своры собак.
Моя Таисия, бывшая в курсе всего, что творилось на “Nevermore”, первые два дня скрипела зубами и подсказывала хлесткие и умные реплики. На третий день родное сердце не выдержало. (Надо сказать, что обиды, причиненные мне, она воспринимала на порядок болезненнее, чем свои собственные, и реагировала не в пример активней.)
Таисия зарегистрировалась на форуме под ником “Ариес”, коротко сообщив, что ей (ему) под сорок и за плечами Афган. Во втором по счету посте она обратилась к Энгри с предложением сыграть в русскую рулетку.
Я была в ужасе от ее выходки. Сотворить виртуала
— то, в чем была замечена несчастная Берегиня, — считалось в этой среде низостью. На мой протест Таис, не моргнув глазом, заявила, что виртуал — это тот, кого нет в реальности. Она же — есть. Да, она уменьшила возраст, поменяла пол и приписала боевую биографию, но в главном не соврала: она сыграет в русскую рулетку, если Энгри пожелает того и раздобудет оружие. Почему бы и нет? Правда, у нее есть немалое преимущество: как астролог она знает наиболее вероятное время своего ухода, но она готова честно признаться в этом противнику. Должен же человек, тем паче мужчина, ответить за потоки грязи, которые излил и продолжает изливать — заметь! — на твою беззащитную голову?..Ее фокус удался: Энгри переключился на Ариеса и оставил меня (и Бэта с Даксаном) в покое. Как ни странно, после полдюжины виртуальных выпадов
— ей неплохо удалась роль немногословного, грубовато-мужественного “афганца” — они обменялись виртуальными мужскими рукопожатиями и чуть ли не побратались.Зато выскочил Бэт, предлагая сыграть в русскую рулетку вместо Энгри.
А следом за ним
— лучший друг Энгри Бьюти. А потом и Айви.И понеслось…
Я так долго все это описываю, чтобы объяснить, насколько вымотали меня форумные страсти. Я не люблю и не привыкла быть в центре внимания
— тем более столь убийственного.Помню, на самом пике перепалки с Энгри, в состоянии полного “упадхи”, я написала письмо Пашке
— в иной тональности, чем обычно. О том, что хорошо уходить в праздники — в такие дни особенно ощущаешь, что никому на свете не нужен. Я ждала, что он бросится меня утешать и уверять, что кому-то я нужна позарез, хотя бы и ему, — но Пашка откликнулся бодрым согласием: “Да! Это верное наблюдение! Я тоже собираюсь уходить в праздник. Сначала хотел сделать это на первое мая, но не вышло: надо закончить кое-какие дела. Перенес на девятое! Возможно, мы с тобой совсем скоро увидимся ТАМ!!!”
С Бэтом мы встречались почти через день и перезванивались еще чаще. Он говорил только об Айви и о скорой смерти.
Таисия играла с ним на форуме: от имени крутого мужика Ариеса вела переговоры о русской рулетке, ведомая одной ей известной целью, а на мои протесты лишь загадочно улыбалась.
А потом я узнала, что меня сняли с роли.
Я уже упоминала мельком, что у меня был Театр.
Народный самодеятельный театр “Голос”. В детстве
— мой восторг зрителя, моя мечта. Каждый спектакль я просмотрела по пять-семь раз, благо билеты были бесплатными — по окончании спектакля каждый желающий мог положить любую купюру в большую стеклянную банку в фойе — “народную коммерческую банку”. В семнадцать, лишь только окончив школу, я пришла туда пробоваться, и меня взяли (вау!), несмотря на более чем скромный актерский дар. Неделю, не меньше, не могла прийти в себя от счастья. Небо казалось совсем близким — еще чуть-чуть, и смогу коснуться воспаленной от восторга ладонью.Мне дали роль, небольшую, но вполне подходящую по типажу,
— влюбленной до безумия девушки. Я старательно репетировала, компенсируя нехватку актерского мастерства бурной страстностью, свойственной мне от рождения. И все бы хорошо, но… моя душа треснула по швам. Моя реальная жизнь отличалась от царившей в театре атмосферы дружелюбного радостного вдохновения, и еще более отличалась она от моей роли — нежной, чистой, безоглядно влюбленной девочки. Трудно играть чистоту и невинность, не будучи таковой. Но я пыталась изо всех сил…Пока не наступил “Nevermore”. И мое погружение
— в любовь к Бэту, в его боль и муку, в ауру смерти, в которой пребывали все мои новые друзья, реальные и виртуальные. Любимый Театр не мог спасти от кромешной тьмы. Я не могла, физически не могла уже играть свет, радость, упоение счастливой любовью. И я стала пропускать репетиции.В тот день перед уходом на ночное дежурство моя любящая Таисия оставила письмо
— она порой прибегала к эпистолярному способу общения, считая, что слова на бумаге доходят лучше, чем посредством вибраций воздуха. В очередном приступе “hate” мне сообщалось, что лучше бы я умерла невинной и чистой четырнадцатилетней девочкой (Джульеттой, Ассоль, Бедной Лизой), чем истлела от ВИЧ-инфекции, вполне заслуженной и ожидаемой при моем нынешнем образе жизни.Около одиннадцати позвонил Мишка
— мой партнер по роли, и сообщил, что я больше не играю в театре “Голос”, поскольку месяц не появлялась на репетициях без объяснения причин, и мою роль передали другой девушке.Мишкин звонок был последней песчинкой, перевернувшей внутренние часы. Я поблагодарила за полученное известие, повесила трубку и долго сидела без мыслей и движений.
Два месяца общения на форуме “Nevermore” не прошли бесследно. Спокойная уверенность в том, что нужно сделать, была предсказуема и логична. Самоубийство
— решение всех проблем. Если моя попытка будет успешной и я умру — замечательно: не останется ничего, о чем можно скорбеть. Если же меня откачают — тоже есть свои плюсы: пожалеют, как бедного больного ребенка, погладят по грязно-белой шерстке и перестанут трепать нервы хотя бы на время. Но первый вариант, разумеется, предпочтительней.Меня не пугала смерть. Возможно, звучит пафосно, но это правда. Точнее, пугала, но не очень. Я не боялась ада, не боялась полного небытия
— и то и другое казалось сказками, “ужастиками” для взрослых. Страшила неизвестность: примерно так же боязно было бы отправляться в одиночестве в далекое путешествие — в Австралию или Китай.По-моему, я никогда не была атеисткой, даже в детстве. Мой прадед-алкоголик, коммунист и воинствующий атеист, старался привить мне соответствующее мировоззрение. Таисия любила рассказывать, как в три-четыре года я рассудительно объясняла кому-то: “Мама говорит, что Бог есть. Дедушка говорит, что Бога нет. А я
— я не знаю”. Незнание было не слишком долгим — лет в шесть я уже не сомневалась в бессмертии души: сыграли роль и маленькие чудеса, которые Таисия устраивала под Рождество, и воскресная школа в православном храме, и хорошие книги (Льюис и Толкин), и волшебные сны, и смутные отголоски прошлых жизней.Смерть была не тьмой, не бездонной пропастью, а всего лишь дверью. Зеленой дверью, как в рассказе Уэльса,
— скрывающей незнакомые миры. Вот только открыть ее непросто. Но опять же — даром я, что ли, тусовалась на самом лучшем и самом информативном суицидном ресурсе инета?..Все складывалось как нельзя удачнее: Таисия на суточном дежурстве, соседки после моего недавнего праздника объявили мне бойкот и вряд ли заглянут в комнату, даже если, не дай бог, я принялась бы громко стонать. В моем распоряжении целая ночь.
Поскольку Таис терпеть не могла врачей и лекарства, в нашей аптечке бесполезно было искать что-либо, помимо аспирина и пластыря. Но зато у соседки Калерии (той, которую Бэт изысканно окрестил “птицей с лицом вещества и безумья”), сердечницы и гипертонщицы, в холодильнике на кухне находился целый фармацевтический склад. Я не боялась быть уличенной в воровстве, поскольку Калерия обычно засыпала уже к десяти вечера. Перерыв вместительную коробку, я выбрала три упаковки сердечных таблеток
— в аннотации сообщалось, что при передозировке возможна кома. В придачу взяла пару таблеток снотворного. Затем сбегала в круглосуточный магазин и устроила себе шикарный ужин с горой вкусностей и любимым молочным коктейлем.Я решила уйти в час ночи. Была надежда, что позвонит Бэт, и очень хотелось услышать в последний раз его голос. Я тупо сидела, поглядывая на телефон. Звучал любимый Пинк Флойд, “Стена”. В голове было тихо и пусто, будто лопнула тугая веревка, сдавливавшая мой мозг.
Когда стрелка часов подобралась к часу, я отключила телефон, не соизволивший порадовать меня напоследок, закрыла дверь на задвижку и написала две лаконичных записки
— Бэту и Таис. Затем заглотила всю адову смесь из шестидесяти двух таблеток, запив молочным коктейлем.Текли минуты. Ничего. Совсем ничего…
Мелькнула мысль, окрашенная сожалением, но и некой гордостью, что мой ядреный организм ничем не пронять
— даже снотворное не действовало. Потом подумала о маме. Она была сильнее и отважнее меня: выбрала не таблетки, дамский и ненадежный способ, но беспроигрышный вариант — выстрел. Где она раздобыла старенький “макаров”, никому не ведомо, и Таисии в том числе. Скорее всего, на черном рынке. Да, я уродилась не в нее, Таис права, — в “биологического отца”, безвольного и трусливого… Интересно, будет ли она меня ждать там, на выходе из тоннеля?.. И как я ее узнаю?.. Таисия водила меня на могилу отца, но могилы мамы я не видела. Ее не существует в природе: в прощальной записке мама попросила ее кремировать, а прах развеять по ветру. За день до самоубийства она сожгла все свои письма, дневники и фотографии. Даже те, что на документах, и школьные групповые… Чтобы ничто на этом свете о ней не напоминало… Уйти совсем, вычеркнуть себя из книги бытия… точнее, стереть ластиком… из той самой книги, что “шумна и яростна и ничего не значит”…Мысли становились все более вязкими. А потом вдруг накрыло
— резко, внезапно. И стало то накатывать, то откатывать, волнами. Я переставала слышать и видеть, окунаясь в кромешный сумрак, и вновь возвращалась к реальности. Одна из отчетливых мыслей, пробежавших в мерцающем сознании, была о тазике, который, если сейчас не умру, срочно понадобится. Я умудрилась подняться и на автопилоте доползти до ванной. Даже осилила снова закрыть задвижку, чтобы Таис, придя с работы, как можно позже наткнулась на мои бренные останки, сброшенную оболочку.На этом вся метафизика моего предсмертного опыта закончилась, и началась банальная физика. Точнее, презренная физиология. Таинственная зеленая дверь в иные миры не пожелала распахнуться. И с этим надо было смириться.
Злополучный тазик, обретенный с таким трудом, на протяжении последующих часов служил мне единственным собеседником, наставником и другом. Было так плохо, как, наверное, бывает юной девочке, никогда не пробовавшей алкоголя и “оттянувшейся” на полную катушку на выпускном вечере. Какие там горестные мысли и душевные муки?.. Все мое существование свелось к физиологии, а все ощущения и чувства
— к рвотным спазмам и блаженным передышкам между оных.Когда во мне не осталось ни капли жидкости, не говоря о вкусном ужине и злосчастных таблетках, покинувших желудок в первую очередь, я заснула. Но отдыхала недолго, проснувшись рано,
— судя по рассвету за занавесками, от ужасной жажды. Во всем теле была такая слабость, что даже шевеление указательным пальцем давалось с трудом.“Вода
— на кухне, но туда я не добреду ни при каких условиях… Есть вода для цветов, в бутылке на подоконнике, это ближе, но тоже не достать… Молочный коктейль на столе, осталось на донышке… липкое, сладкое — брр!..” Так я мучилась, то вырубаясь, то вновь подключаясь к реальности, и наконец, собравшись с силами, сумела доползти до подоконника. Застоявшаяся цветочная вода показалась божественным нектаром. Она-то окончательно прополоскала желудок и позволила забыться в крепком на этот раз сне.Меня разбудила Таисия. Поскольку поднималась я обычно к полудню, к двум часам дня она забеспокоилась. Она стучала в мою дверь до тех пор, пока я не поднялась, шатаясь, и не открыла, тут же нырнув назад под одеяло.
Замешательство ее было коротким, не более пяти секунд. Объяснять ничего не пришлось: обстановка комнаты и мой вид были достаточно красноречивы, и это было благом
— шевелить языком и выдавливать какие-то слова казалось нечеловеческим трудом.—
Поздравляю! — Она присела на тахту, отодвинув тазик. Поцеловала в щеку, погладила по бритой макушке. — До этого ты лишь притворялась, а теперь можешь с полным правом именоваться суицидницей.Слава богу, она ни о чем не спрашивала, не требовала подробного отчета о происшедшем. Поднявшись, вынесла, опорожнила и вымыла тазик и вновь поставила у тахты
— на всякий случай. Принесла очень крепкий и горячий чай. Убрала грязную посуду от ужина, поставила в изголовье букет белых нарциссов, которые накануне привезла с дачи.—
А записка? — вспомнила Таис, нарушив наконец молчание. Покачала головой с упреком. — Неужели ты собиралась уйти, ничего мне даже не написав?—
Разуй глаза… Записка на столе.Это были мои первые слова, произнесенные вслух. Язык, как ни странно, повиновался, хоть и казался желеобразным.
—
Могу я прочесть обе?—
Читай…—
“Таис, прости меня. Я причинила тебе немало боли. Меня сняли с роли и исключили из театра, и жизнь лишилась последнего смысла. Не обижайся, но я думаю, что после моей смерти ты испытаешь облегчение. Ты заслужила отдых и покой. Пожалуйста, не играй с Бэтом в русскую рулетку — моя последняя просьба”… Мило. А главное, весьма проницательно: все родители юных самоубийц, как водится, испытывают небывалое облегчение. “Бэт, я хочу сказать тебе…”—
А эту про себя!Я писала Бэту, что полюбила его, и просила не уходить из жизни. Потому что, в отличие от меня, никому не нужной, слабой и жалкой, его любят и ценят очень многие.
—
Вторая записка потеплее. Что неудивительно. Можно я возьму на память — и ту и другую?Я кивнула.
Горячий чай потихоньку согревал и придавал силы.
—
Что ж я сижу! — Таисия вскочила, осененная светлой идеей. — Нельзя упустить такой кадр! Для истории.Раскопав на захламленном столе цифровой фотик, который подарила мне на день рождения, принялась азартно щелкать.
—
Чуть повернись, чтобы тазик влез в кадр… кисть руки хорошо свешивается — такая слабая, вялая лапка… Красиво: тени под глазами фиолетовые, лицо бледно-синее, как сырая известка…Нет, я понимала, конечно, что таким образом меня пытаются развеселить, растормошить. Что Таис в сильнейшем стрессе, в шоке
— это чувствовалось и по интонациям, и по движениям — непривычно быстрым, острым. Но чтобы вот так? Хоть бы заплакала, закричала, закатила истерику — что еще делают матери и бабушки, обнаружив, что единственное чадо едва-едва не отправилось на тот свет?Было и смешно, и обидно. И еще промелькнула бодрая мысль: забавно будет рассказать обо всем Бэту. Похвастаться. Ну, кому еще так повезло с родительницей, которая, вместо того чтобы вызывать “скорую”, запечатлевает полумертвого ребенка во всех ракурсах? В обнимку с пластмассовым тазиком, с букетом смертельно-белых нарциссов у изголовья?..
Впрочем, о “скорой” она тоже вспомнила, не прошло и часу,
— вдоволь налюбовавшись свежими фотками.—
Тебе очень плохо? Только честно? Наверное, нужно вызвать врачей, — она нерешительно обернулась к телефону.—
Не надо. Только слабость… Отлежусь.Во взгляде Таисии читалось сомнение.
—
Кстати, а что именно ты проглотила? И откуда взяла?—
Из аптечки Калерии.Она подняла с пола выпотрошенные упаковки из-под таблеток и внимательно изучила.
—
Ты проглотила… все?Я кивнула.
—
Не врешь?.. Это очень сильная дрянь, если я хоть что-нибудь понимаю. Все три упаковки?.. Но тогда тебе должно быть сейчас ОЧЕНЬ плохо. Ты в коме. Срочно звоню!—
Не надо, подожди… Меня вырвало, все таблетки вышли. Я не в коме, просто слабость. Завтра уже буду бегать, — я постаралась вылепить жизнелюбскую улыбку.—
Прежде чем выйти, они успели частично раствориться в крови, — Таисия то хваталась за телефонную трубку, то отбрасывала с брезгливым выражением. Она мучительно колебалась, не зная, на что решиться. — Когда ты это сделала?—
В час ночи.—
То есть четырнадцать часов назад. У меня есть одно-единственное объяснение тому, что ты сейчас на этом свете, а не на том. Калерия купила “паленые” таблетки. Сейчас чуть ли не половина лекарств фальшивые. Тебя спасли неведомые мошенники, скажи им спасибо.Она выпустила наконец из рук телефон и присела на край тахты.
—
Значит, так. Мы с тобой должны решить очень важную вещь. По всей логике, мне следует немедленно вызвать “скорую” — даже фальшивые таблетки в таком количестве могли черт знает как навредить. Тебе промоют желудок, вставят зонд, накачают парой ведер воды — процедура весьма противная. Но не это самое плохое: из обычной больницы тебя перевезут в психушку, так у них полагается. А вот там… Я знаю, что говорю: когда-то провела десять дней в подобном месте. Всего десять, но они показались внушительным тюремным сроком. С твоей психикой, с твоей патологической тягой к свободе даже неделя в Скворцово-Степаново может оказаться разрушительнее таблеток. Решай! Я сделаю, как ты скажешь.—
Не хочу “скорую”. Не хочу Скворцово-Степаново.Таисия вздохнула. С облегчением
— не с сожалением.—
Была б на моем месте нормальная мать или бабушка, она бы не спрашивала. Увезли бы как миленькую под белы ручки. И навесили ярлык, и поставили диагноз. И оказалась бы ты до конца жизни клейменой. Ладно! Подождем до вечера. Если станет хуже — без разговоров вызываю врачей.К вечеру я поднялась и самостоятельно передвигалась по квартире.
А наутро уже выбралась на улицу. Калерию явно “нагрели” мошенники…
* * * * * *
В эту ночь, как выяснилось недолгое время спустя, ушел Энгри. А еще через день
— Пашка.Такой вот получился синхрон. (Изыск проклятого Драматурга.)
КАРТИНА 6
Входит Пашка, угловатый, болезненно-возбужденный парень лет восемнадцати. Пишет на заборе: “ПОВЕСИТЬСЯ???”
ПАШКА: Кто может сказать что-нибудь о таком способе самоубийства, как повешение? Меня интересуют, собственно, два вопроса: через сколько минут наступит смерть? Насколько сильна агония и конвульсии
— то есть выдержит ли веревка, не сломается ли крюк?ЭСТЕР: Если ломаются шейные позвонки, смерть мгновенная, если от удушения
— минут пять-десять. Агония мучительная и сильная. К тому же неэстетичный вид впоследствии: вываливается язык, опорожняется кишечник.КРАЙ: Ни фига подобного! Я читал: глюки красивые ловишь, пока в агонии. Да еще оргазм
— в самый последний миг.ПАШКА: Скажите-ка мне, пожалуйста, для чего нужно мыло? Неужели без него никак?
ЛУИЗА: Мылом намазывают веревку, чтобы уменьшить трение ее о саму себя.
ПАШКА: Ага, понятно. Большое всем спасибо!
ЛУИЗА: Пожалуйста. Но, как более старший и более сведущий в делах смерти человек, я тебе этот способ не советую. Мучительно. И надежность не стопроцентная.
ПАШКА: А я его на крайний случай оставляю. Сперва попробую с помощью химии. Сегодня провел несколько опытов на себе…
Входит Айви.
АЙВИ: Ребят, слушайте, это что, прикол? Захожу сейчас в журнал Бьюти и читаю: “А я вот седня дико бухой и тоскливый, поскольку кореш мой Энгри нынче ночью всех поимел: стянул шею ремнем и сиганул с перекладины на заднем дворе…”
Общее молчание.
ЛУИЗА: Это шутка такая?..
Появляется пьяный Бьюти.
БЬЮТИ: Ага, шутка, блин. А завтра продолжение шутки будет. На кладбище. (Покачиваясь, проходит в глубь сцены, садится, обхватив голову руками.)
КРАЙ: Энгри, ведь это неправда. Отзовись!..
БЬЮТИ: Громче зовите. В глухом отрубе наш Энгри.
ЛУИЗА: “Если бы я мог отдыхать во сне, я бы выспался”.
БРЮС: Что?
ЛУИЗА: Запись в его ЖЖ, вчерашняя. Последняя…
АЙВИ (задирая голову): Эй! Тебе хорошо там? Верю, что лучше, чем здесь.
КРАЙ: Он просто хотел спать. Но слишком мало выпил, чтобы просто уснуть.
ПАШКА: Эх, Энгри!.. Так и не увиделись мы с тобой, не поговорили вживую… Но я не надолго прощаюсь. Совсем скоро мы встретимся!
БРЮС: Пашка, не надо так говорить. Пожалуйста!
ЛУИЗА: Он был настоящий. И все же очень хочу надеяться, что его уход не будет спусковым крючком к лавине самоубийств.
БЬЮТИ: Надейся. Блин…
Появляется Инок. Он нарочито спокоен. Всегдашний насмешливый блеск в глазах притушен.
ИНОК: Не создавайте атмосферу отчаянья и истерии, Бьюти. Возьмите себя в руки. Всем нам тяжело сейчас, но крики и слезы ничем ему не помогут. На все воля Божья. Энгри много страдал, еще с отрочества. Мне показалось, что в последнее время в его психике появилась определенная стабильность
— настроение стало бодрее, строились позитивные планы на будущее. Но я ошибся. Те из вас, кто хоть чуть-чуть верит в Бога, — молитесь за его душу.БЬЮТИ: Молиться?! (Вскакивает.) На все воля божья?! Сволочь он, твой бог. Такой же, как и ты, слышишь?! Ведь ты же мог помочь ему
— и работой, и “впиской”! Ведь ты же другим помогаешь — деньги даешь, поддерживаешь — а ему? Он так надеялся на тебя — сколько ты его обещаниями кормил, сколько соловьем разливался… Ведь он же загибался от одиночества в своей Чухляндии, а ты…ИНОК: В вас сейчас говорит одна боль, но не разум. Впрочем, и в лучшие времена вы не отличались способностью к непредвзятому мышлению. Поэтому вступать в дискуссию я не буду. (Уходит, стараясь делать это с достоинством, но несколько суетливо.)
БЬЮТИ: Старый лицемер!.. (Швыряет ему вслед пустую бутылку из-под портвейна.)
ЭСТЕР: Что с него взять? “Хрюсы”
— они все такие. Поначалу он показался мне особенным, не похожим на своих лживых собратьев. Но, увы, чудес не бывает.
Глава 7
ЭСТЕР. “Отец мой Дьявол…”
Из “Живого журнала”:
“…Кто и зачем впихнул меня в этот тусклый и душный мирок? Заставил пребывать, быть, пришпилив невидимой булавкой к реальности, не вызывающей у меня ничего, кроме тошноты? Не вырваться, не взлететь… Ад — по Достоевскому — тесная банька с пауками по углам. Сдается мне, классик был близок к истине, но недодумал немного: все мы в аду. Люди — либо пучеглазые суетливые мухи, либо хищные пауки, и ничего боле. Ничего нет, кроме этой покосившейся душной баньки…
Сослуживцы в офисе безмерно раздражают тупостью и навязчивостью. У них липкие лапки и пустые глаза, и внутри они полые. Сидели бы тихо в своих уголках, так ведь нет. Выползают на свет, шумят, звенят амбициями. Порой так и тянет подойти и укусить. Только поменяться предварительно зубами с гюрзой или каракуртом, а то у меня клыки острые и прокуренные, но без яда. Укусить в шею, чтобы успокоился сразу. Чтоб не мучился, болезный, не пыжился, изображая из себя что-то.
Наверное, стоит поискать надомную работу. Чтобы не видеть лиц, вызывающих рвотные спазмы своей штампованностью. Не общаться ни с кем, чтобы не заразиться ненароком проказой бездумно-животного бытия.
Работа и форум — больше, в общем-то, я ни с кем не общаюсь. Разве что с кассиршей в универсаме. На форуме народ поглубже и поумнее — но только на первый взгляд. Иллюзия, создаваемая темными декорациями и пафосными фразами о боли, крови и небытии. Интересных и умных личностей можно пересчитать по пальцам одной руки. Большинство столь же мелки, что и презираемые ими “жизнелюбы” — тщеславные шумные дети, играющие в свои игрушки. Если чем и отличаются от овечьего стада простых обывателей, то лишь накалом злобы. На весь мир и друг на друга. Реальный поступок — добровольную смерть могут осилить единицы. Большинство же только ноет, ноет, ноет…”
—
Я богат, Астарта! Баснословно богат!..Он принялся вынимать из раздутого, грохочущего и звенящего рюкзака, водруженного на стол, множество радующих глаз вещей: банки с пивом и джин-тоником, блок дорогущих дамских сигарет, бутылку мартини, бутылку абсента (вот это да! попробую наконец-то легендарный напиток!..), баночки с крабами, баночки с красной икрой, палку твердокопченой колбасы… Были, правда, и непонятные и ненужные вещи: связка разноцветных воздушных шариков, бенгальские огни, светящиеся в темноте краски, меховые игрушки, свечи.
—
Никак Новый год собираешься встречать? — я кивнула на шарики и бенгальские огни.—
Бери выше! — захохотал Бэт. — Новую эру!Он швырнул на пол пустой рюкзак и устало вытянулся в кресле. Потные у лица пряди налипли на лоб и скулы, узкая грудь вздымалась. Не помню, чтобы когда-либо видела его таким возбужденным.
—
Хорошая вещь, — я погладила бутылку абсента со стильной черно-серебряной этикеткой. — Знающие люди говорят, если принимать по всем правилам, бывают интересные глюки.—
Извини, это не нам-с, — длинной лапой он загреб к себе дорогущий напиток, присоединил к нему мартини, ликер и баночки с крабами и икрой. — Айви приезжает через неделю. Три дня отгулов взяла, плюс выходные — отпросилась у своих колбочек и пробирочек. Ма-лад-ца!.. А мы с тобой в ожидании ее чем попроще перебьемся. Колбаску погрызем. С пивом…Он убрал избранные продукты в нижний ящик серванта и принялся жонглировать двумя пивными банками. Без большого успеха: обе, звонко булькнув, плюхнулись на ковер.
—
Гонорар получил? — Я с сожалением проводила глазами скрывшуюся бутыль с галлюциногенным питьем.—
Гонорары у меня, сестричка, отнюдь не такие весомые, как бы мне хотелось. Едва-едва на хороший шампунь хватает. И на блеск для губ. К тому же я завалил два последних интервью ввиду обострившегося отвращения к жизни, и меня, скорее всего, уволят. Что, собственно, мне параллельно… Чуть не забыл! Надо же поделиться праздником с Асмодеем! — Он отрезал хвостик колбасы и склонился над крысиной клеткой. — Вау! Наш маленький друг клонировался, или у меня двоится в глазах — заранее, в предвкушении выпивки?—
Это Лилит. Я купила ее вчера — решила, что Модику будет веселее с подружкой. Знаешь, они так трогательно выискивают друг у друга блошек, совсем как Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович. Лилит, хоть и дама, более агрессивна — выхватывает у супруга из-под морды лучший кусок, а если он пытается вернуть отнятое, пищит, словно жертва насилия.—
Как мило. А что ты будешь делать с выводками крысят? — Он поколебался, кому отдать колбасный хвостик, затем вручил сквозь прутья решетки Модику и с удовольствием понаблюдал, как вожделенный кусок был мгновенно отнят энергичной подружкой.—
Придется топить в унитазе. Пока они слепые, розовые и крохотные, похожие на личинок, это нетрудно. Но ты как-то замял мой вопрос об источнике твоего богатства. Секрет?..—
Отнюдь! Этот золотой дождь из вполне чистого источника: Инок отвалил кучу денег на мое лечение!—
Инок?! — Мне не пришлось изображать удивление: оно было настоящим. — Мне всегда казалось, что ты не числишься в его фаворитах. Ты так едко спорил с ним о Господе Доге, помнишь? И на пивных поминках он разговаривал с тобой крайне язвительно.—
Ну да, его любимчиком был Энгри, это всем известно. Его он удостаивал богословских бесед в своем высокоумном ЖЖ. Сцука…Размахнувшись, он метнул в стену одну из банок. Хорошо, что не в зеркало и не в окно. И не в мою бедную голову. (До сих пор не могу привыкнуть к перепадам его настроения.) В стене осталась треугольная вмятина, банка же мирно приземлилась на пол, не пострадав.
—
Проститутка в рясе… болтун. Лучше б он Энгри эту гору бабок отвалил — ведь он в Питер перебраться мечтал из своей тухлой Чухляндии, работу здесь найти, “вписку”…Он нагнулся за банкой, послужившей громоотводом его ярости, опустошил в три глотка и помолчал, успокаиваясь.
—
Впрочем, определенными сторонами характера он меня восхищает, наш православный благодетель Инок. Он восхитительно циничен. С нами именно так и надо.Я согласно кивнула:
—
Я бы еще уточнила: со всей этой сцукой-жизнью так и надо. Побольше цинизма. Иначе вся эта сцука-жизнь запинает тебя ногами в лицо. Или удавит собственными внутренностями.
“Пивные поминки”, о которых шла речь, состоялись пару дней назад в квартире
— она же домовой храм — Инока. Он пригласил питерскую су-тусовку, чтобы помянуть Янку Дягилеву, к песням которой неровно дышал. Ради этого события из Москвы приехал Йорик. (Впрочем, не только ради этого: у них с Иноком имелась серьезная тема относительно сайта: быть “Nevermore” или не быть?) Я видела знаменитого админа впервые: высокий, светло-русые волосы перехвачены надо лбом ремешком, что придавало древнеславянский облик. Очень молчаливый — за все застолье выдал лишь пару фраз. Одна была ответом на поздравление Инока: “Рад, очень рад! Поскольку выбрался в Питер, я полагаю, кризис успешно преодолен?” — “Посредством титанических усилий Онлиблэк и Морфиуса меня снова вернули к жизни. Хотя я думаю, что это ненадолго”. Он произнес это с улыбкой — Бэт был не прав: Йорик умел улыбаться. Криво и застенчиво, но лицо с неправильными чертами при этом редкостно хорошело.Так получилось, что поминать пришлось не только Янку, но еще двоих: Энгри и Пашку. Пашку мельком: новичок на форуме, ничем не примечательный мальчишка из Нижневартовска. Энгри
— основательнее, поскольку Инок был давно и плотно знаком с ним и много общался в ЖЖ и на форуме.Я сидела за столом напротив катакомбного батюшки и с интересом его рассматривала. Поскольку, как и Йорика, лицезрела впервые. Он отхлебывал пиво, бутылками коего был заставлен весь стол в увешанной иконами и крестами комнатушке, и с каждым глотком делался все румянее, все оживленнее и откровеннее. Куцая бородка растрепалась, выпуклые мутно-голубые глаза перебегали по лицам присутствующих, высокий голос чуть дребезжал. Нельзя не согласиться с Бэтом: цинизма в этом попе было через край.
Он заливал с многоопытным видом, что подростки-суицидники, как правило, все смертники. За немногими исключениями. Поначалу бывало обидно, когда какой-нибудь недоумок, на которого тратились деньги и силы, выйдя из платной клиники, где его кормили новейшими антидепрессантами и окучивали умелые психоаналитики, через пару недель наедался отравы или пилил вены, и его приходилось, в лучшем случае, переправлять в дурку (уже бесплатную, разумеется), а в худшем
— в морг и затем назад к родителям. Потом приучил себя не досадовать — таков контингент, что с них взять?.. Он говорил, и как мне показалось, с горделивыми нотками, что на нем одиннадцать трупов (речь о тех, о ком известно наверняка), и большинство были ожидаемыми. Пашка, юный дурачок из Нижневартовска, ничем не удивил. Разве что способ выбрал редкий, требующий немалого мужества, которое трудно было ожидать от тщедушного студента. Энгри — другое дело… жаль. У парня были мозги, и уже не ребенок. Будь он здесь, под боком, почти наверняка удалось бы вытащить.С не меньшим интересом, чем за красноречивым батюшкой, я наблюдала за реакцией господ суицидников на эти речи. На лице Йорика читалось страдальческое терпение. Должно быть, он привык к подобным речам за время их тесного сотрудничества на ниве “Nevermore”. Даксан, напялив всегдашнюю маску недовольного демона (сведенные щетки бровей, желваки на скулах, мрачно-напряженный взор), внимал молча, не меняясь в лице. Порой взгляд его перемещался в мою сторону и заметно теплел, сопровождаясь обильным морганием. (Бэт, как и обещал, не стал выращивать для меня злобного и мстительного врага. Наутро после жестокого розыгрыша он послал Темному Солнышку эсэмэску, полную негодования: якобы я пришла в назначенный час, но никого не обнаружила возле условленной могилы. Бэт сыграл на том, что кладбище имело два входа, и мы будто бы оказались у разных.)
Морена тоже молчала, сидела тихой мышью, опустив глаза. Пригубливала по капле пиво, словно то был дорогой коньяк. Ее явно коробили циничные речи Инока, это было заметно невооруженным глазом. Я задержала на ней исследовательский взор подольше. Бледненькая и чуть одутловатая, с тенями под глазами… но все же не верится, что на днях она заглотила невероятное количество сильнодействующих таблеток. Пожалуй, то был блеф, демонстрация: и таблеток десять–пятнадцать, и кто-то из родственников под боком
— иначе не оклемалась бы так быстро. (О ее неудавшемся су мне поведал Бэт, которому она рассказала все в деталях. Позабавила реакция любящей мамочки, которая первым делом бросилась фотографировать чуть не отбросившее копытца чадо. Наверное, чтобы неопровержимые доказательства — фото в обнимку с тазиком — подняли её авторитет на форуме, повысили рейтинг. А иначе зачем? Все-таки насколько забавными бывают людишки: сама же подсадила дочь на суицидный сайт, как на иглу, наблюдала за всеми перипетиями на форуме, подсказывала умные посты, а когда впечатлительной девочке, заразившейся общими настроениями, захотелось стать “как все”, расстроилась и растерялась, развила суетливую деятельность по ее спасению.) И голову бедняжка оголила зря. Бритая под нуль голова идет девушкам с идеальной формой черепа и правильными чертами. Череп у нее, правда, приличной формы, и шея длинная, но вот чертам лица далеко до идеала. Вряд ли в таком жалком и жалостливом виде она понравится Бэту больше, чем с волосами.Бэт
— вот кто не только слушал, но и вставлял язвительные реплики в пьяные монологи попа-гуманиста. Хитрая лиса в рясе умело парировала. И нападала обиднее: Бэт явно не относился к числу любимчиков катакомбного батюшки. Особенно хлесткой была реплика, не обращенная ни к кому персонально, но с прозрачным подтекстом, о “неких истероидных экземплярах, способных лишь к демонстративным су-попыткам и в качестве компенсации своего убожества свихивающим мозги простодушным юным девицам”. После этого выпада Бэт позеленел, отвел глаза и глухо пробормотал, что надеется, Инок не откажется поговорить с ним в ближайшее время приватно. И еще бормотнул, чуть громче, что, к сожалению, изменил всегдашней журналистской привычке и не захватил диктофона: любопытный мог бы получиться материал. На это Инок радостно закивал: “А давайте, батенька, давайте! Покажите, на что способно ваше золотое перо. Про меня ведь статеек множество понаписано, даже ТВ подсуетилось: опасный злодей! Но изнутри, из контингента жаждущих самоубиться, еще никто не писал. Будете первым”. Бэт промолчал (что меня удивило: обычно за словом в карман он не лезет ни при каких обстоятельствах), а Морена отставила пригубленный стакан с пивом и, сославшись на срочные дела, покинула застолье.Батюшка очень ласково с ней попрощался, настоятельно приглашая заходить почаще в его квартирный храм или в один из приютов. Впрочем, он и со мной был ласков: провожая у двери, проникновенным тоном попросил информировать в случае обострения моей депрессии. А также передать привет Айви, своей любимице и корреспондентке, сетуя, что “умненькая москвичка” не часто осчастливливает Питер своими визитами…
—
Для меня все-таки загадка, с какого бодуна Инок отвалил тебе столько денег? Вы ведь едва не подрались с ним на поминках, разве не так?..—
Стану я с ним драться, — высокомерно протянул Бэт. — Бороденку повыдергал бы, и всех хлопот. Но знаешь, Инок избавил меня от этого суетного занятия. Сегодня днем мы встретились и вполне мирно поговорили. Когда я шел на свиданку с ним, и впрямь подумывал, не написать ли статейку — персонаж весьма яркий, и материала хватает. Но результат беседы поменял мои планы. Инок извинился. Объяснил, что посчитал меня бездушным соблазнителем, разбившим сердце юной девочки и едва не доведшим ее до самоубиения. Но оказалось, информация была не точной или он не правильно ее понял, и на самом деле я не совратитель, а весьма одаренный молодой человек, на исцеление которого не жаль потратить энную сумму. И вручил мне прямо тут же, у алтаря, эту самую сумму.—
Круто! — Я изобразила восхищенный свист. — Кто бы ожидал от батюшки такой широты натуры! Правда, мне кажется, более мудро было бы вручить сумму не тебе, а в бухгалтерию клиники. Все это, — я кивнула на заваленный банками стол, — весьма условно можно назвать лечением твоей гениальной головы.—
Не считай его глупее себя. Инок — циник и скользкая личность, но уж никак не недоумок. Разумеется, он внесет в ближайшее время деньги в бухгалтерию клиники. Кстати, там очередь, поскольку заведение весьма престижно-с, и моя подойдет только к концу лета. А то, что он мне выдал, как он сказал, — на витамины, фрукты и всяческие маленькие радости бытия. Чтобы я не скучал, дожидаясь своей очереди, или, не дай бог, не самоубился на пороге исцеления. Сие было бы для него очередной обидой, коих он натерпелся множество, вступив на благородное и неблагодарное поприще спасения юных придурков. Ты не переживай: после визита девушки моей мечты, моей драгоценной депрессивной малышки, я вновь обрету привычный тебе облик полуголодного нищего поэта.—
Да я особо и не переживаю, — я расчистила стол для предстоящего пиршества и принялась нарезать жесткую, как кость, колбасу.Так непривычно было видеть его радостным. Я едва не отхватила себе ножом кусок пальца
— руки плохо слушались отчего-то.—
А знала бы ты, как ненавидит Инока Таисия! — хохотнул он, придвигаясь к столу с соблазнительной жратвой. — Называет его “маленький демиург с липкими ладошками”.—
Демиург — понятно. Батюшка ощущает себя вершителем судеб юных смертников. Кого-то милует: осыпает деньгами, как тебя, устраивает в клинику. Кого-то отлучает от своих щедрот, предоставляя спокойно подыхать. А вот ладошки отчего липкие? От их крови? Вот уж нелепо: он никого специально не подталкивает к смерти. Наоборот.—
Не-а, — Бэт помотал головой. — Не от крови.—
От пота? Слишком много по клавиатуре стучит?…—
Опять не угадала. Метафора Таис грубее. Он дрочит, видите ли. В переносном смысле. Глядя на чужие страсти: отчаянье, тоску, надежду, глядя на чужие смерти. Ибо сам он монах, то есть, по определению, существо бесстрастное и бесполое. Сублимируется и оттягивается на чужих страстях и чужих костях.Я не могла удержаться от смеха.
—
Слишком она наивна, твоя Таисия, для своего возраста! Она что, не знает, как оттягиваются монахи, как они блядствуют и плюют на всяческие обеты?!—
Ну… — Он чуть смутился от моего напора и убойных доводов. — Инок ведь не просто монах. Он идеолог, теоретик. Не знаю, что там и как, — я не стоял, как ты понимаешь, со свечкой в его келье, но раз он настраивает всех против секса, значит, и сам к этому делу не склонен.—
Ха-ха. Обвинение в наивности можно, оказывается, предъявить не только Таисии.—
Ладно, плевать на Инока! — Он набил полный рот колбасой и заурчал, как кот, давно не евший мяса. — Каждый ведь в этой убогой жизни тешится чем может. Инок — мной, Таисия — Иноком. Мне, как ты можешь догадаться, глубоко параллельно, завязал ли он свой жезл бантиком или периодически пользует зависящих от него девочек-наркоманок (бродят и такие слухи по Датскому королевству). Нет, если совсем честно, то я не в восторге, что Айви активно с ним переписывается. Катает длиннющие телеги чуть ли не каждый день. Обязательно прекращу это непотребство, как только буду иметь на нее больше прав.—
Айви не наркоманка! Да и вкус у нее присутствует. Полуголодного гениального поэта она, несомненно, предпочтет сытому пучеглазому батюшке.—
Привычный тебе облик полуголодного гениального поэта продержится недолго — до больнички. Там меня обреют налысо, — он со вздохом помотал роскошной, благоухающей дорогим шампунем шевелюрой, — в драгоценные нежные мозги вставят электроды. Как крыске, как твоему Модику. Будут раздражать то зоны “ада”, то зоны “рая”, превращая в электродомана…—
Не говори глупостей! В психушке проводят подобные опыты только над безродными, над теми, у кого нет родственников, — я осеклась, сообразив, что в очередной раз не распознала его ехидства, — чертов игрок и трепач, неуемный плут Локи…Но голос его неожиданно задрожал, а глаза наполнились настоящими слезами.
—
Над безродными?! А ты знаешь, как сейчас лечат наркоманов? Новый метод, стопроцентная гарантия исцеления. Залезают в мозг и замораживают участок, отвечающий за радость и удовольствие. Вместо наркомана — хронический депрессант. Пожизненный! И не с безродными такое вытворяют, а с согласия любящих родителей, да еще и немалую “зелень” берут.—
Ужасы какие рассказываешь… Ты хочешь сказать, врачи не ведают, что творят?—
Отлично ведают, — он одарил меня снисходительной усмешкой. — Я думаю, вымораживая участок мозга, отвечающий за простые человеческие радости, эти гуманисты в зеленых халатах испытывают изощренное наслаждение. Это, знаешь ли, покруче, чем убить.—
Ты утрируешь. Это уж слишком.—
Да нет, это ты, многомудрая Астарта, еще не до конца распрощалась с детскими иллюзиями. Не выросла из сказочек про добрых дядей милиционеров, охраняющих нас от убийц и маньяков, и тетей врачей, день и ночь пекущихся о нашем драгоценном здоровье.—
Пусть так. Но ведь такие вещи не делают без согласия родителей, как ты сам говоришь. А твой папа, насколько я знаю, вменяемый и вполне интеллигентный.—
А папе пофиг. Папа на мне крест поставил, лишь только первые шрамики на руках увидел. Моя судьба отныне в цепких лапках Инока — великого экспериментатора. Кто платит, тот и заказывает музыку. На его счету одиннадцать трупов, я буду двенадцатым — дюжина, хорошее число! Тут еще Таисия со своим чертовым сном…—
Ей приснился кошмарный сон?—
Мне приснился! А она его растолковала со свойственной ей мудростью и прозорливостью, — Бэт схватил нож и отсек треть колбасного полена. Он вложил столько силы в это движение, что куски колбасы откатились в разные стороны и один, сбив по пути бокал, упал на пол. — Такой вот сон… весьма интересный. Где я стою на берегу кровавого океана, и мимо пролетает со свистом моя же отрубленная голова и плюхается в багровые волны. Оказывается, в эти же дни ей тоже приснился сон о моей отрезанной голове. Больше того — и Морене привиделось нечто подобное. Таисия заявила, что сон, повторенный трижды, не простой, а символический. Голова — моя суть, моя боль. Ее вылечат и тем самым лишат меня индивидуальности. Стану никаким. Тихим таким, вдумчивым… глазки кроткие, мутно-голубые… слюнка стекает от подбородка до самых чресел…Я вконец растерялась. Кривляние, ерничество… но тоска в глазах настоящая. И слезы. Ну, не гениальный же он актер? Куда подевался, улетел со свистом тот безудержно-радостный настрой, с которым он ввалился в мой дом с набитым под завязку рюкзаком?..
—
Не ной! — Я решительно стукнула по столу банкой, выплеснув пенный фонтанчик. — Ты забыл о своей сестричке по вере. Если злыдни-доктора по наводке коварного Инока обреют тебя налысо и вставят в мозг электроды или насильно заморозят, я просто приду в твою больничку и удавлю тебя подушкой. Смотрел, конечно, “Полет над гнездом кукушки”?—
Благодетельница моя! Астарта моя многомудрая и жесткокрылая! — Бэт грохнулся на колени, едва не опрокинув столик с едой и пивом, и принялся лобзать мокрыми губами мою руку. — Спасительница!!! На тебя вся надежда!..Кажется, мне удалось справиться с его пароксизмом тоски. Поднявшись с колен и вернувшись в кресло, он завел на полную громкость “Пинк Флойд”, попросил выключить свет и зажечь свечи.
—
Как там наш сайт поживает? Наш “Бафомет”? Накопала что-нибудь новенькое?—
А как же! Целый выходной на это потратила, — откликнулась я с гордостью. — Сатанистская библиотека пополняется. У Сологуба неплохие стишки нашла.—
“Качает черт качели”? Как же, знаем-с, читали-с…—
Не только. Еще такой есть:
Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: отец мой Дьявол,
Спаси, помилуй,
Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей, —
Я власти темного порока
Отдам остаток черных дней.
—
“Отец мой Дьявол” — это хорошо. Сологуб — наш человек. Всегда говорил: Серебряный век — это наше все. А что-нибудь ближе к современной эпохе не раскопала?—
Акунин. “Алмазная колесница”.—
Ну… — Он поморщился. — Ты бы еще Дарью Донцову в компании с Лукьяненко предложила.—
Ты не прав. Акунин — не чтиво. Он одновременно и развлекает, и заставляет думать. Вообще, он позиционирует себя больше мыслителем, как я понимаю, чем детективщиком. В “Колеснице” он проводит мысль, что нужно быть преданным лишь своей душе — Большому миру, и презирать отношения между людьми — Малый мир. Людской морали для вставших на Путь не существует — можно предать, убить, обмануть.—
Вот как? — он недоверчиво прищурился. — Прям очередная азбука сатанизма. Выходит, и Акунин — наш человек? Это отрадно. Прочту на досуге. Но и ты, будь любезна, прочти, что обещала. Начни с Жана Жене. А Ника Перумова, которого я углядел тут у тебя случайно, немедленно сжечь!—
Слушаюсь и повинуюсь. Насчет Алины Витухновской хотела еще спросить. Не знаю, что выбрать из ее стихов, — одно другого сильнее. Как тебе это:
И человек будет любить свой ад,
потому что Ничто и раб, и плодиться чтоб…
—
Алина Витухновская — это нечто настолько мощное и титаническое, настолько за пределами сатанизма — и какого-либо “изма” вообще, что мы на нашем “Бафомете” ее творчество выставлять не будем. Просто дадим ссылочку на ее сайт. Можно еще фотографию выставить — мою с ней.—
Твою с ней?! Такая существует?.. Что-то не попадалось ничего подобного в твоем ЖЖ.—
Я ее пока берегу. Мне очень дорого знакомство с этим человеком. Один из собратьев-поэтов обозвал ее “богоб…ю”. А я бы даже не нашел подходящего эпитета. Читала ее интервью? Апогей негативизма и отрицания, “диктатура Ничто” — разрушение реальности, ни больше ни меньше.—
Интервью, честно говоря, меня впечатляют меньше стихов. Обыкновенный эпатаж. Либо эксклюзивный способ борьбы с хронической депрессией.—
Пусть так, — кивнул Бэт. — Пусть это лишь эстетический акт, бьющий по нервам, щекочущий воображение, — вроде перфоманса того художника, который, раздевшись донага, кусал за ноги прохожих и лаял. Она может себе такое позволить. Имеет право.От пива и задушевной беседы мне становилось лучше и лучше. Я даже позволила себе провести пальцами по искрящейся от седины, душистой гриве и попыталась заплести маленькую африканскую косичку.
—
Убери руки, — нахмурился Бэт. — Знаешь ведь, что я не выношу прикосновений к своей голове.Я тотчас повиновалась.
—
Не дуйся. Все ведь хорошо! Даже смешная суицидная попытка Морены сыграла тебе на руку.—
Да, на редкость смешная, — кивнул он, оживляясь. — И таблетки невесть отчего, и фотки с тазиком. Когда рассказывал сегодня Иноку все подробности, мы с ним от души посмеялись. Хотя он ей и сочувствует — как всякой хорошенькой и юной суициднице, и рад бы упечь в дорогую клинику — если б не упрямство Таисии. Любит он это дело — то бишь психиатрию! Йорика тоже долго уговаривал, обещал в Москве навести справки, чтобы отыскать лучшую. Но тот отказался.—
И правильно сделал. — Испугавшись, что Бэт примет на свой счет и обидится, я тут же воскликнула, словно меня озарило: — Послушай! А давай позовем Йорика в гости! Если он, конечно, еще в свою Москву не укатил.—
Укатил, опоздала, — дождавшись моего разочарованного вздоха, он злорадно добавил: — А перед этим вчера вечером долго сидел у меня в гостях.Я не на шутку обиделась. Настолько, что не стала даже трудиться это скрывать.
—
Меня ты, конечно, позвать не догадался. Спасибо, родной!—
Пожалуйста. Меня давно тянуло познакомиться поближе. Потолковать тет-а-тет.—
Ну и как впечатление?—
Двойственное. Он умный мэн, несомненно. И при этом — уйма противоречий. Скажем, он убежден, что суицид — единственный выход для думающих и трезвых людей, но каждый раз расстраивается, когда кто-то из его знакомых этот самый выход находит. Не логично?—
Не логично, — согласилась я.—
И я так думаю. И как он это объясняет? “Профессиональная болезнь суицидников — все возможные доводы в пользу смерти проходят на ура, когда речь идет о собственной смерти, а чужая все равно остается трагедией. Это противоречие порой буквально разрывает на части”. Они с Энгри никогда не ладили, Йорик даже банил его пару раз, а переживает сейчас так, словно родной брат повесился.—
Как же ему в таком случае тяжело быть админом! Ведь то и дело кто-нибудь с форума возвращает Творцу билет.—
А он уже больше не админ. На днях “Nevermore” прекращает существование. Он и в Питер приехал, чтобы лично сообщить Иноку. Тот его полдня уговаривал не убивать сайт, но тщетно.—
Жаль. Хоть я и не сентиментальна, но привязалась ко многим его обитателям, как ни странно.Сама удивилась, насколько огорчило меня это известие. Даже дышать на несколько секунд стало трудно.
—
А мне нет! — Бэт хохотнул и похрустел суставами длинных пальцев. — То есть я благодарен ему, конечно, сайту “Nevermore”. Если б не он, не встретился бы с Айви, — он скосил на меня лукавый глаз и смилостивился: — Да и с другими колоритными персонажами: с тобой, с Даксаном. С Мореной. Но если сайт отойдет в небытие, я не разрыдаюсь. Не люблю лицемеров. Йорик, “теоретик добровольной смерти”, как называет его Таисия…—
Как-как?—
“Теоретик добровольной смерти”, он же “темный вестник”. Она считает его замечательным человеком, выполняющим темную миссию, — продуцировать моду на сиуцид. Вполне в ее духе. Так вот: он очень разумно все прописал на главной странице — и про жизнелюбов, и про депрессию, которая есть взгляд на мир без розовых очков. Но при чем тут слюнявые разговоры о Боженьке и страшном грехе в “Разговоре со священником”? При чем информация о хороших психологах и новых антидепрессантах?.. Нет уж: умирать так умирать!Он размашисто звякнул стаканом о столик. Я молчала сочувственно.
—
Да что мы все об Иноке да о Йорике? — пробормотал Бэт, успокаиваясь. — Других тем больше нет?Он доковылял до магнитофона и поставил любимую “Агату Кристи”:
…А снизу каменное, каменное дно…
Откупорил бутылочку ликера, первоначально предполагавшегося для встречи с любимой.
От музыки, от свечей, от липкого, сладкого алкоголя мало-помалу стало таинственно и здорово. Почему нельзя быть вечно хмельным
— не напившимся как скотина, не похмельным, с трещащей башкой и языком как наждак, но слегка захмелевшим — блаженным, легким, свободным, всеведущим?.. Глаза Бэта искрились, он тихонько поскуливал в унисон мелодии.—
Знаешь, — протянул он загадочно и ласково, — мы готовим Иноку большой сюрприз.“Кто
— мы?” — чуть было не спросила я, но удержалась.—
Да. Мы с Айви. Совсем скоро…
КАРТИНА 7
Входит Луиза. Тщательно протирает мокрой тряпкой забор. Пишет одно слово: “ПОМОЩЬ”. Подумав, ставит вопросительный знак.
ЛУИЗА: Год назад на форуме проводился опрос, был ли у кого-нибудь позитивный опыт общения с психологами и психотерапевтами. Только 15% опрошенных сказали, что посещение специалиста им помогло. Остальные считают, что выбросили деньги на ветер, а некоторым стало хуже
— возникло ощущение собственной неполноценности. С тех пор пришло много новых людей, и я предлагаю повторить тему, расширив ее. Не только помощь профессионалов, но помощь вообще — друзей, родственников — нужна ли она?КАТЕНОК: Почему я не хожу к психологам, психотерапевтам и прочей п……ой братии, а сижу тута, на форуме, и общаюсь с единомышленниками о наболевшем?.. Отвечу так: не хожу, была, разочаровалась.
АЙВИ: За свою недолгую жизнь общалась с шестью психологами. Только с одним возникло что-то вроде взаимопонимания. В настоящее время такое общение мне заменяет переписка с Иноком. Рекомендую
ЕДРИТ-ТВОЮ: К моему психотерапевту на консультации приезжают со всего СНГ. Профи высокого класса, расценки
— ого-го!. Но скукотища-а… Когда твой интеллект превосходит интеллект твоего врача…ЛУИЗА: Как я тебя понимаю, Айви. Есть еще и такая проблема: зачастую идут в психологи те, кто пытается решить таким образом собственные заморочки. Ты приходишь на консультацию, и может оказаться, что его проблемы тяжелее твоих, и очень большой вопрос, кто из вас более серьезно болен. Хотя в этой среде и попадаются толковые люди.
МОРЕНА: К психологам не хожу, и особого желания ходить к ним никогда не было. Поскольку под боком человек с психологическим образованием и я на собственной шкуре знаю, что это такое. Луиза права
— нормальные люди в эту псевдонауку идут редко. Помогают друзья. Общение с ними поднимает настроение. Но я стараюсь не грузить их своими проблемами и никогда не рассказываю о тяге к суициду.ХЕЛЬ: Друзья мои, прежде чем идти к психотерапевту, следует определиться. К чему вы стремитесь на самом деле? К жизни, то есть существованию под гнетом страха, в мире иллюзий и фальши, или к подлинности, к истине, простите за высокопарность. Если важнее жизнь, то обращайтесь к специалисту, к мастеру по редукции сознания. Уверяя, что он расширяет ваше сознание, на самом деле с помощью химии и прочих жестких методов он безжалостно вас кастрирует, отрежет все “лишнее”, отличающее от толпы. И будете жить-поживать, добра наживать, плодить себе подобных…
ЛУИЗА: Очередной респект, Хель. Замечательно сказано.
БЭТ: Вот я и думаю: класться мне в платную клинику, которую мне собирается презентовать Инок, или погодить?
ЛУИЗА: Будь осторожен. Как бы не пришлось потом расплачиваться за его благотворительность.
БЭТ: Да что с меня взять? Душу? Так я ее давно сатане продал
— увы, задешево… Чем мне импонирует Инок — что не требует в ответ за свое спонсорство переходить в свою веру. Помогает и агностикам, и атеистам. И сатанистам вроде меня.ЛУИЗА: Ты и сам не заметишь, как он станет тобой манипулировать. Пытаться заменить твои мозги своими. Со мной это произошло три года назад, когда я была на порядок наивнее и глупее.
БЭТ: Станет манипулировать
— пошлю на три буквы. Да и вообще, чего может опасаться человек, не собирающийся задерживаться на этом свете? Разве что врачей, которые обкромсают мне там мою непомерно разросшуюся личность, превратят в тихого, мутноглазого обывателя, счастливо переваривающего “Сникерс” перед телевизором в обнимку с такой же инфузорией женского полу.ХЕЛЬ: Подумай, Бэт. Хорошо подумай.
КАТЕНОК: Это Айви, что ли, инфузория?..
Бэт иронично хохочет, уходит.
ОНЛИБЛЭК: К психологам и тем более ко врачам не хожу. Что касается помощи друзей
— дело ведь не в том, чтобы уговорить кого-то жить дальше. Можешь ли ты сделать эту жизнь такой, чтобы не хотелось уходить? Ты говоришь: “Останься”, и в глазах у тебя слезы, и все это разрывает сердце. Но что ты можешь сделать, чтобы оправдать эти слова?МОРЕНА: Что я могу сделать? Просто отдать этому человеку жизнь. Правда, она у меня одна, и поэтому я смогу спасти лишь одного самоубийцу
— и то если он полюбит меня в ответ.ОНЛИБЛЭК: Максимум того, что человек может дать человеку,
— это капелька тепла, слезы в глазах и слово “останься”. Все остальное — только сам. Но если эти слезы искренние — кому-то их и правда может хватить, чтобы остаться. А большего нам всем на самом деле друг от друга и не нужно.
Глава 8
МОРЕНА. Обида
Из дневника:
“…Я не умею любить иначе, чем отдавая себя полностью. Так, что сил порой не остается даже на дыхание. Нежность, возведенная в кубическую степень, становится той же манией, страстью, иссушающей всех и все на своем огненном пути. Я двигаюсь, но движение мое кругообразно, а это все равно что топтаться на месте.
Я все больше становлюсь похожа на крикливую чайку с подрезанными крыльями, которая не может взмыть в воздух и лишь неуклюже ковыляет по песку, грузно переваливаясь всем телом.
……………………………………………
Мне кажется, что я умею любить, но не умею быть любимой.
В этом вся беда.
И комплексы, комплексы, комплексы…
……………………………………………………
Я все еще рассказываю себе сказки. Мечты, которые никогда не смогут сбыться. Это инфантильно и малодушно — убегать от реальности, прятаться от нее за стеной выдуманного мира, где все всегда заканчивается хорошо и который требует от меня не действий, не волевых решений, но всего лишь сладостных усилий воображения.
Полюбив тени, не становлюсь ли я сама призраком, тенью тени, отражением лунного света в осколках зеркал? “Мир лишь луч от лика друга, все иное — тень его…”
Моя любовь развивалась, как младенец в утробе, проходя разные стадии: немое восхищение, пронзительную жалость, нежность, смешанную с отвращением, жаркую боль… и наконец все это вылилось в абсолютную эмоциональную зависимость.
Бэт постоянно снился. Я не могла вдохнуть два раза подряд, чтобы не подумать при этом о нем и не зациклиться на этих мыслях. Он был моим воздухом, дурманным и едким. Почвой под ногами
— болотистой, зыбкой, на грани трясины. Небом над головой — ночным и беззвездным.
Я знала, что нежность, сквозившая порой в его интонациях,
— иллюзия. Обостренный душевный голод требовал поверить в эти миражи, но трезвый мозг обнажал суть его отношения ко мне, называл вещи своими именами. Я была достаточно смышленой девочкой, чтобы видеть и делать выводы из увиденного.Лишь однажды я повелась, поверила, окунулась в глупое счастье… и тем больнее было со всего размаха разбиться о разочарование
— когда он повернулся ко мне другой половиной своего двуликого существа. Это было в самом начале знакомства, когда Бэт еще не успел достаточно сильно влюбиться в Айви, а может, не посчитал изменой своей девушке ту единственную сумбурную ночь, проведенную со мной. Наутро он признался, чуть ошарашенно, что это было похоже на “сеанс экзорцизма”. Но ведь он шептал, что любит меня, что я ему очень-очень нужна… и разве могла быть иной моя реакция?..Таисии об этом эпизоде я не рассказывала. Она считала наши отношения платоническими от начала и до конца. Как, в общем-то, и полагается брату и сестре
— ведь она вполне искренне его “усыновила”.
Ни в одном своем сне я не чувствовала себя с ним счастливой. Вечно что-то мешало, или кто-то другой стоял между нами. Должно быть, причиной была полная и безоговорочная уверенность моего подсознания (сознание еще обольщалась глупыми надеждами), что он НИКОГДА, ни при каких условиях меня не полюбит. NEVERMORE.
Самое светлое и сладостное
— когда он был пьян и позволял касаться своих волос. (В трезвом виде голова и волосы окружались строгим табу.) Запутаться пальцами в черных с проседью прядях, длинных, как водоросли (водоросли, растущие на глубине темного-темного моря), пахнущих звериной шерстью и сладким шампунем, гладить их и, зажмурившись, представлять, что он твой… хоть на этот вечер, хоть на минуту.Такая сладкая иллюзия нежности и нужности.
Хотелось окружить его собой, полностью, от макушки до пяток. Стать защитой от реальности, которая так его ранит, которую он ненавидит и боится. Стать воронкой, впитывающей его боль, громоотводом его муки. Я ведь ощущаю эту боль и муку, как свою собственную, почему же не могу забрать себе, присвоить?..
Так хорошо, когда он молчит. Чуть покачиваясь в такт любимой музыке
— “Агате Кристи” или “Нау”, в дыме легкого “Винстона”. Или говорит капризным слезливым тоном, словно обиженный ребенок. В такие моменты хочется стать не возлюбленной, но матерью.“Попроси все, что угодно,
— и я все сделаю! Хочешь, забери мою плоть, мою жизнь, мою душу…” Я никогда не произносила этих слов, как никогда не говорила ему о своей любви. Но он знал. Все уже знали…Особенно больно слушать об Айви.
—
Мне плохо, мне очень плохо без нее! Она в Москве, а я должен торчать тут… — натуральные слезы размазывают тушь на ресницах.Еще хуже, когда говорит обо мне
— язвительным, презрительным тоном. Полупьяные рыдания достигают апогея, я глажу его по голове, шепчу утешающий бред, ощущая себя прикроватным ковриком, о который банально вытирают ноги.За годы школьного ада я научилась защищаться, выстраивая стенку между мной и окружающим миром. Мне казалось, что она крепка и надежна. Но теперь я все чаще стала замечать в ней бреши, сквозь которые проглядывало нечто столь оголенное и бескожее, что, если умело ткнуть иголкой, становилось очень-очень больно…
Когда мне было хуже
— когда не видела его или когда находилась рядом? В первом случае на месте сердца образовывалась черная дыра, затягивавшая в себя все чувства и мысли. Во втором — открытая рана.
Я не умею ревновать. Меня не научили этому. Правда, любить до полной отдачи, на одном бесконечном выдохе я научилась сама. А вот ревновать не научилась.
Мне было больно не оттого, что он принадлежал кому-то другому, а оттого, что не принадлежал мне.
Я бы предпочла, чтобы он спал с десятками женщин, но думал обо мне, чем если бы спал со мной, но думал о других.
Но он спал с другими и думал о других.
***
Когда повесился Энгри, Бэт сильно переживал. Он многое перенял
— отзеркалил — от этого яростного и предельно несчастного парня из крохотного эстонского городишки, которого ни разу в жизни не видел.На третий день после его смерти мне приснился необычный сон. В нем было трое персонажей: я, Бэт и Энгри. Но Бэт присутствовал на втором плане. Несмотря на смертельную привязанность, не отпускавшую и в ночных видениях, я отчего-то знала, что тому, другому, сейчас нужнее. Я ни разу не видела Энгри, даже на фотографиях, но сразу узнала. Мы сидели рядом, его коротко стриженная голова лежала на моих коленях, и я гладила по волосам, чуть покалывающим пальцы, ощущая жалость и нежность, стараясь оградить от всего мира теплым и глухим, как утроба, материнским инстинктом.
Видимо, он приходил проститься, моя яростный форумный враг. И мы прощались и прощали друг друга за нелепую баталию в сети.
Он совершил задуманное, Энгри, он выполнил, что обещал. Он уходил.
Куда?..
После своего неудавшегося суицида я почти перестала выходить на форум “Nevermore”. Больше не тянуло
— ни спасать, ни дискутировать, ни искать новых друзей.Я не могла понять, зачем я, кто я в этой Пьесе? Актриса на третьестепенную роль, служаночка с “кушать подано”? Или того меньше
— массовка, кордебалет, шум за сценой. Я не тщеславна, проживу без огней рампы. Мне впору быть суфлером — неприметным человечком в будке, никому не видимым и не слышимым — кроме героя, к которому направлен спасительный шепот.Но разве кому-то помог мой шепот
— мои посты, мои письма?..Даже скромная роль суфлера оказалась не по мне: то, что я шептала, никому не потребовалось, никого не удержало на краю.
Я почти перестала писать на форуме, но по-прежнему внимала всему, что там происходило. Перебралась со сцены в зрительный зал. Но разве зрителям, наблюдателям бывает так больно?..
О таблетках, тазике и фотографиях неудавшейся “смертницы” я рассказала только Бэту. Но через день это активно обсуждалась в су-тусовке. Разумеется, не с осуждением: каждый шрам, каждый вызов “скорой” считался здесь чем-то вроде памятного знака или медали, а посещение реанимации или пребывание в “дурке” тянуло на орден. Я перестала быть новичком, наивной “спасательницей”, временами подозрительно смахивавшей на “жизнелюбку”. Стала своей.
Но сознание выросшей популярности радости не приносило.
Мучило не перемывание костей, но общая уверенность, что причиной моей су-попытки была отвергнутая любовь. Блистательный жуир Бэт соблазнил бедную девочку и, попользовавшись, бросил. (Пресловутая “бедная Лиза”, она же Гретхен.) Эту точку зрения внедрял в массы Инок, который каждую суицидную попытку своих подопечных
— не говоря уже об удавшемся суициде — встречал с оживлением и декорировал обильной перепиской.Бэт неимоверно злился. Реноме коварного соблазнителя казалось ему примитивным, унижающим его достоинство. Негодование, как и следовало ожидать, излилось на меня: по телефону мне выговорили за две совершенные глупости
— суицид без достаточных оснований, спонтанный и детский, и плохое знакомство с “матчастью”: на форуме, в разделе “Сто способов смерти”, четко указывалось, что прием таблеток надо сопровождать антирвотными препаратами, чтобы яд доставался организму, а не тазику.Он был прав: раздел о способах смерти, карманную библию начинающего суицидника, я не читала. И еще забыла о нашем уговоре с ним и Даксаном: если кто всерьез решится отправиться на тот свет, перед этим поговорит с двумя оставшимися. Но Даксан давно уже вылетел из моего сознания и моей жизни, а Бэт… Как, интересно, смог бы утешить и отговорить от самоубийства тот, кто сам постоянно твердит о смерти, и только о ней одной (не считая страсти к Айви)?..
Вечером злосчастного дня
— я еще не вставала, но чувствовала себя вполне сносно — мы долго болтали с Таис. Предавались воспоминаниям детства — моего, естественно.—
Помнишь, когда тебе было лет семь, я пересказывала своими словами “Розу Мира”? Тебя вдохновил мир стихиалей, и ты заявила, что сама была стихиалью, а человеком родилась впервые. И мы еще гадали, какой именно.—
И сейчас так считаю. Мне неуютно в человеческом воплощении. Мое тело мне так же узко, как школьное платьице для взрослой тетеньки. Я и стишок твой помню по этому поводу!Я с удовольствием продекламировала:
Стихиаль дождинок летних,
горной речки шаловливой,
или озера лесного,
или
стихиаль чего угодно,
стихиаль чего — не важно! –
распрощавшись с жизнью вольной,
в мир людской — увы! — нырнула,
в человеческую шкурку,
в плотяную оболочку.
Как в смирительной рубашке,
в теле жить ей. Кандалами
звон сережек отдается,
груз костей ей — как вериги.
Ах, верните мне свободу!
Без свободы я зачахну,
веки бледные прикрою,
никого не осчастливлю…
Но в людском мирке свободны
лишь одни бомжи, и то лишь
после выпитой бутылки
клея или одеколона.
Ты идти в бомжи не хочешь?
Хочешь ветра на вершине?
Хочешь спать, не просыпаясь,
растворяясь в ярких грезах?
Хочешь, хочешь, хочешь, хочешь…
Можешь, можешь, можешь, можешь…
Хочешь — можешь.
Спи спокойно!
Колыбель твою качают
на Луне и на Венере.
—
“Стихиаль дождинок летних, горной речки шаловливой, или озера лесного”… — пробормотала Таис с ностальгическим вздохом. — Сейчас мне кажется, что не лесного озера, а озера городского, грязного. Ты уж извини. Озеро, в котором купаются и дети, и матерящиеся пьяные мужики. Которое равнодушно принимает в себя и чистые капли дождя, и воду впадающих ручейков, и бензин, и мочу, и плевки.—
Даже если и так. Все равно в этом озере отражается закат. И звезды. А в глубине плавают огромные таинственные рыбы.—
Пьяные мужики распугали всех рыб.—
Ты недооцениваешь глубину озера. Пьяные бултыхаются на поверхности.—
Хорошо, если так. Кстати, скажи, пожалуйста, чем занимаются стихиали, кроме наслаждения своей бескрайней свободой? Всегда очень интересовал этот вопрос.—
Я бы сказала, но… Слов таких в человеческом языке не придумали.—
Ах ты, высокомерная девчонка! — Таис запустила в меня подушкой — хорошо, маленькой и легкой. — На самом деле гораздо больше отражает твою суть другой стишок, более ранний. Мы увлекались тогда “Вредными советами” Остера, помнишь?
Если вместо милой дочки
аист вам принес в подарок
свинохвостую макаку,
стихиаль пустынной бури,
полмешка навоза с перцем,
звонкий ряд зубов кусачих,
вирус острого психоза…
не ломайте рук, рыдая,
не взывайте вы к отмщенью —
отошлите все обратно.
А не примут — ну так что же?
Впредь вам будет неповадно
о хорошенькой девчушке,
милой, ласковой, певучей,
об отраде и опоре,
безответственно мечтать.
—
Нет, ну какая еще бабушка или мама напишет такое о своей единственной доченьке, кровиночке своей?! “Полмешка навоза с перцем”… Кстати, давно хотела спросить: ты никогда не называешь меня ни “дочка”, “доченька”, ни тем более “внучка”. Только по имени или очередным дурацким прозвищем. Почему?—
В самом деле? — Таисия задумалась. — Интересный вопрос. Знаешь, между близкими по крови людьми могут быть самые разнообразные отношения. Между мужем и женой, матерью и детьми. Может быть привязанность, не выходящая за рамки инстинкта, или равнодушие, или вражда. Спектр широкий. Ты для меня больше, чем дочь или внучка, больше, чем родная кровиночка. Ты моя душа, моя муза. А также — кармический истязатель. Самая большая радость и самая острая боль. Потому, наверное.—
Мне кажется…—
Подожди, — перебила она меня. — Важную вещь хочу сказать. И умную. Мне иногда кажется, что мы с тобой вроде сиамских близнецов. Только сросшихся не на физическом, а на астральном плане. Близкие люди читают мысли друг друга, это так. Мать на любом расстоянии чувствует, когда с ребенком стряслось что-то плохое, то же и близнецы, это общеизвестно. Но вот чтобы чувства перетекали от дочери к матери? Как из одного сообщающегося сосуда в другой? О подобном мне слышать не доводилось. Твои увлечения, влюбленности и страсти перетекают в меня — в ослабленном, слава богу, виде. Отчего меня так повело на Бэта, как думаешь? Не оттого, что он весь из себя необыкновенный. Нет, он, конечно, штучный экземпляр, но сама я никогда не увлеклась бы ничем подобным: накрашенное, женственное, истеричное… брр! Ни в твоем возрасте, ни позже. Напротив — отшатнулась бы. Но общее кровообращение — будь оно проклято…—
Ну, не знаю… — Нарисованная ею сюрреалистическая картинка меня не вдохновляла. — Твои же страсти в меня не перетекают. Я вот, к примеру, не ненавижу Инока. Да, неприятный тип, но не более.—
А ты вообще никого не ненавидишь — не умеешь, — ничуть не смутившись, парировала она. — К тому же мы какие-то неправильные близнецы — не похожие друг на друга. Представь, что один сидит и читает умную книгу. Или пишет умную книгу. А второй пьет водку и курит. Опьянеют оба. Оба загнутся от рака легких. А в нашем случае — какое-то одностороннее кровообращение и влияние. Один близнец уже протрезвел, а второму хоть бы хны. Сидит под своей сдвинутой крышей и тупо пускает пузыри. И ладно бы, розовые пузыри или голубые — лилово-черные…
Мы очень душевно так болтали. В распахнутое окно доносилось лирическое птичье пение. На столе
— груда моих любимых бананов и гранатовый сок…Затем Таисии вздумалось осторожно выведать мои дальнейшие планы. Буду ли я и дальше пытаться открыть “зеленую дверь”? Был ли то спонтанный порыв, или же стану “хроником”?
Весь день она пребывала в сильнейшем стрессе, хотя старалась этого не показывать: бодрилась, проявляла несвойственную ей активность
— бралась за уборку, стирку, приготовление обеда аж из трех блюд. Речь порой становилась странно медленной. А иногда она замирала без слов и движений, словно впадая в ступор на несколько минут.—
Послушай, я ведь не полная идиотка, — сообщила она мне нехарактерным для нее извиняющимся тоном. — Если б в твоем гороскопе был хоть намек на возможность самоубийства, разве бы я подпустила тебя к “Nevermore”? Неужели я зря столько лет занимаюсь астрологией?—
Почему зря? — Было тяжело обсуждать эту тему, но я знала, что она не отстанет, пока не выговорится и не придет к каким-то выводам. — Его ведь и не произошло. Самоубийства.—
Боже мой! Но ведь это не было демонстративной попыткой! Как я была бы счастлива, если б то была обычная демонстрация, — каждый второй подросток хоть раз в жизни прибегает к подобному. Просто крик о помощи: “Мне хреново! Мне одиноко!..” Если б ты заглотила 15–20 таблеток снотворного, если б порезала венки за пару часов до моего прихода… Но три упаковки — это не демонстрация. Ведь так?—
Так, — я кивнула, послушно и апатично.—
И как мне теперь жить с этим, скажи, пожалуйста? С сознанием, что единственно близкий и до безумия любимый человек послал меня на три буквы, собравшись уйти насовсем?!—
Но ведь ты написала письмо. Не помнишь? “Лучше бы ты умерла в четырнадцать…”—
Ну, да! — Таисия яростно закивала и без спросу вытащила сигарету из моей пачки, хотя никогда не курила и курить не умела: едва затянувшись, принималась кашлять. — Это письмо ты предъявишь Господу на Страшном суде. Вкупе с остальными уликами. В нем твое оправдание за все то зло, что ты мне уже причинила и еще причинишь. Между прочим, там было сказано: “…в четырнадцать лет, невинной и чистой девочкой”. То есть смерть в восемнадцать уже не имела смысла. Впрочем, ты имеешь полное право меня упрекать. Напоминай мне, пожалуйста, об этом письме при всяком удобном случае, чтобы я ненароком не забыла! — Она унеслась из комнаты, демонстративно стуча шлепанцами и выплюнув зажженную сигарету на паркет.Минут через десять вернулась.
—
Ну, хорошо. Я признаю: верх безумия писать такое письмо девочке, которая по пять часов в сутки сидит на суицидном сайте. Еще большее безумие — разрешить сидеть на суицидном сайте ребенку, чей основной девиз, основное стремление — “быть как все”. Под всеми имеется в виду не весь цивилизованный мир, но ближайшее окружение — своя стая…Ее понесло. Таис считает себя умной, но при этом абсолютно непоследовательна: с самого детства она твердила мне, что я не “как все”, но “индпошив”, единственная в своем роде. Любила повторять слова моей подруги Глашки: “Такой, как ты, больше нет, не было и не надо”.
—
…Водная стихиаль, вода. Этим все объясняется. Когда ты вышла на сайт самоубийц и взяла себе смертельный ник — все было предрешено. Вода принимает форму сосуда. Подружившись с курящими и “бескомплексными” девчонками, закурила и наплевала на все условности. Сойдясь с неформалами, ушла из дома и стала ночевать на “сквотах”. Соприкоснувшись с грезящими о небытии — стала Мореной, девушкой-смертью. Когда же, наконец, ты станешь самой собой?Вопрос был риторическим, и она понеслась дальше, не ожидая моей реплики.
—
…Ну, ладно. Прошу тебя, только ответь мне честно, предельно честно (понимаю, что при твоей врожденной лживости это звучит глупо, но ведь даже отъявленные лжецы в иные минуты бывают искренними), — ты еще будешь пробовать уйти на тот свет?—
Скорее всего, нет. — Я подумала и добавила тверже: — Нет. Во-первых, мне не понравилось состояние, когда то и дело проваливаешься во тьму, и всякая сопутствующая физиология. Во-вторых, не люблю повторяться.—
Не любишь повторяться — это хорошо. Это симптом творческого человека. Но можно ведь разнообразить методы: есть еще вены, петля, крыша, зимний сугроб… много.—
Методы — это вторичное. Ты же сама постоянно твердишь, что надо принимать уроки судьбы. Не получилось: таблетки оказались “палеными”, или я оказалась тупой, не проштудировала “Способы смерти”, где ясно говорилось о противорвотном, — значит, это не мой путь, не мой выход.—
Умница! — Таисия порозовела от облегчения. — Значит, мне можно не напрягаться на этот счет. И гороскоп не врет, что также отрадно. А то я совсем уж была готова разочароваться в астрологии — а ведь она существенно успокаивает меня и утешает.—
Именно, — поддела я ее. — Как других тетушек твоего возраста успокаивают мыльные сериалы или вязание.—
А вот возьму и не буду спорить! Как сериалы, как вязание, как интеллектуальный наркотик. Впрочем, не только! Благодаря астрологии я в свое время не сошла с ума и не свалилась с инфарктом. Помнишь, как в твои четырнадцать ты принялась периодически сваливать из дома, даже не считая нужным звонить и сообщать, что жива?.. Как-то вы сбежали с Глашкой, и на третий день ее убитые горем родители позвонили мне, чтобы узнать, буду ли я писать заявление в милицию. Разумеется, нет! Они в шоке от моего жестокосердия, а я не стала объяснять, что твоя карта утешает: нет в ней ни группового изнасилования, ни смерти от руки маньяка… — Таисия ласково потрепала мою бесшерстную голову. — Пыль с макушки не забывай протирать, ладно? А вообще, я тебе парик куплю: чтоб не стеснялась вылезать на люди.—
Я и так не стесняюсь. Даже наоборот: бритая девушка — это стильно. Знаешь, что я написала в ЖЖ, когда побрилась? “Замечательно. Смотрю в зеркало и понимаю, что стала неотразима. Вместе с волосами я отрезала часть себя, только бы понять — лишнее или необходимое. Вспомнился по этому поводу стишок:
Остригусь налысо-налысо,
чтобы стало голове беззащитно,
а ушам
— царствовать на ней, голой…
—
Отрадно, что помнишь мои стихи. Даже такие дурацкие, — Таис рассмеялась польщенно и потянулась вновь погладить мою обнаженную башку. Но рука зависла в воздухе. — Послушай! — Ее мрачно осенило, улыбки и след простыл. — Есть ведь еще такая штука, как “дабл”. Двойной суицид. Очень романтично, знаешь ли, и входит в моду в вашей безумной тусовке. Не будет ли это в твоей градации разнообразием?Я помолчала, сделав вид, что обдумываю ее слова. На самом деле для себя этот вопрос я давно решила.
—
“Дабл” может быть. Но с одним-единственным человеком. И только если он сам об этом попросит. И если все мои попытки вытащить его из отчаянья и исцелить ни к чему не приведут.—
Вот радость-то… — Таисия отвернулась, пытаясь справиться со слезами. Не справилась и, поднявшись, шагнула к дверям. Пробормотала почти неразборчиво: — Выходит, я рискую потерять обоих детей. Разом. Спасибо, что предупредила. Похоже, очень скоро я возненавижу своего единственного сыночка. Все к тому идет…
***
Кажется, я упоминала, что в отношениях к людям моя Таис раскачивалась, как маятник или качели: от восторга к отвращению, от приязни к презрению. Очередной взмах маятника был связан с Иноком.
Они были знакомы шапочно. Старинный друг Таисии, преподаватель богословия в православном вузе, являлся преданным последователем радикального батюшки. Наслушавшись его восторженных речей в адрес бескорыстного спасателя юных наркоманов, суицидников и сатанистов, она пожелала встретиться с замечательным человеком и предложила помощь: наскребя по сусекам остатки давнего психологического образования, беседовать с его питомцами. Как-никак она не со стороны знает, что такое депрессия и мысли о смерти. Инок помощь отверг
— не прямо, а переадресовав помощникам, которые долго и непонятно морочили ей голову. Таисия не обиделась, объяснив отказ своей невоцерковленностью и чересчур свободным складом ума. Она раскопала журналистку, пишущую о выдающихся петербуржцах, свела с батюшкой, и та выдала восторженную статью: с эпизодами детства, с фотографиями Инока-сегодняшнего и Инока-малыша (похожего на кудрявого Ильича с октябрятских звездочек), с мейлом, по которому могут связаться желающие помочь в благородном деле спасения отчаявшихся детей. Статья имела общественный резонанс: у Инока добавилось и подопечных, и спонсоров.Все это случилось полтора года назад. А этой весной вышла другая статья, уже не о “спасателе в рясе”, а о создателе “клуба самоубийц”, склоняющего молодежь к добровольному уходу из жизни. Прочитав ее, Таисия испытала потрясение. И потребность разобраться, есть ли в статье хоть доля истины, либо от начала и до конца это выдумка беззастенчивых журналюг.
Со своей стороны я добавила ей пищи для размышлений, рассказав в лицах о поминках Янки, на которые была приглашена в числе прочих питерских суицидников. Не ограничивая себя в пиве, Инок допустил несколько неосторожных высказываний. (Бэт, когда мы возвращались домой, посетовал, что не догадался прихватить диктофон и незаметно включить его в кармане куртки.)
Моя неудавшаяся су-попытка дала прекрасный повод встретиться с Иноком
— как полагается расстроенной и обескураженной матери, и выяснить истину.
Инок легко согласился на встречу. Он выразил свое сочувствие, сокрушенно поцокал языком: “Сколько, вы говорите, таблеток? Да-а… Это очень серьезно, очень серьезно”; весьма жестко отозвался о соблазнителе Бэте: “Редкостный урод, типичный демонстративный истероид, который благополучно скончается в свой срок от цирроза печени, но до этого, к сожалению, заманит на тот свет не одну влюбленную дурочку”, и предложил как можно быстрее уложить меня в платную клинику, пообещав оплатить лечение из спонсорского фонда: “Клиника приличная, врачи достойные, уже не один юный дурачок вышел оттуда с вправленными мозгами”. Для пущей убедительности поставил мне суровый диагноз: “Подростковые суициды
— вещь более чем серьезная. Если не вылечить вашу дочь прямо сейчас, немедля, она будет повторять свои попытки каждые два-три месяца и рано или поздно добьется своего”. То ли он забыл, что Таисия имеет психологическое образование, то ли не придал ему значения, но, войдя в раж, принялся бодро сыпать психиатрическими терминами.Таисия отказалась от клиники
— вежливо, но твердо. Она посоветовала отправить в это славное место Бэта, находящегося в “намного более плачевном” состоянии, заодно объяснив, что у батюшки создалось превратное впечатление о молодом человеке, который никого не соблазнял и не сманивал на тот свет, а напротив, вел себя в сложившейся непростой ситуации тонко и благородно. И вообще, причина нервного срыва дочери вовсе не в безответном чувстве — эка невидаль! — все гораздо сложнее и глубже.На прощанье она вручила Иноку послание, написанное непосредственно перед встречей и навеянное статьей и моими откровениями. На бумаге язвительные и острые слова ей удавались лучше, чем при устной трансляции.
Описывая их беседу, Таисия подчеркнула, насколько неприятен взгляд у “бескорыстного спасателя”: уклончивый, скользкий. И постоянная двусмысленная усмешка. Даже когда вещает о трагических вещах или пытается изобразить сочувствие. (Великое дело
— установка: полтора года назад после беседы с ним же она поделилась приятным удивлением: насколько же Инок не похож на типичных православных батюшек — умный и чуть лукавый прищур, не злая ирония, богатый словарный запас, прекрасное владение молодежным слэнгом.)
***
Мне и впрямь подарили парик
— каштановый, с рыжинкой. Учитывая хроническую нищету Таис, жест был царским. Но я надела его всего пару раз — жарко, и чешется кожа на маковке. Лишь в первый безволосый выход на улицу я чувствовала себя неуютно: после того как в очередной раз со мной попытались познакомиться в троллейбусе, полностью успокоилась относительно внешнего вида.В числе нескольких житейских радостей, перепавших мне после неудавшегося ухода на тот свет, было увеличение мелочи на карманные расходы. И я позволила себе, прихватив задушевную подругу Глашку, посетить ночной клуб “Пар”
— не самое худшее место в нашем городе.Получилась неплохая встряска.
Из дневника:
“…В “Паре” два зала. Один большой, с неоновыми огнями. Они холодными пальцами лучей гладят кожу, студят зрачки. Другой крохотный, душный от двигающихся тел. Еще там два бара и небольшая комната отдыха, где на окнах трепещут от кондиционеров красные занавески с танцующими индуистскими богами.
Мерная, оглушающе-монотонная музыка разрывает мозг и подчиняет простому, как биение сердца, как удары кувалдой, ритму. Ты двигаешься, как хочет она, яростный деспот — звук-движение-толчок крови в артериях… не замечаешь, как выкладываешься на сто, двести, тысячу процентов. Мельком ловишь восхищенные взгляды, что приятно подстегивает и подхватывает — все дальше и дальше.
Как же я люблю танцевать! Пожирать телом пространство, вдыхать каждой клеточкой разогретый от неона воздух. Музыка, драйв, движение — заводят сильнее, чем могли бы завести “экстази” или “спиды”.
Посидев в комнате отдыха, поглазев на извивающуюся на занавесках восьмирукую богиню Кали, в следующем танце сама становишься этой богиней: синелицей, с высунутым языком, с ожерельем из мужских черепов на шее, весело грохочущих в такт ритму…
Очень хочется пить, в горле пересыхает, и до чего приятно, когда незнакомый парень на танцполе протягивает бутыль с водой и замечает, что я классно танцую. А выходя из зала, слышишь брошенную вслед фразу: “Вот это да!..”
Когда мы с Глашкой покидали сие развеселое место, два молодых человека выразили желание нас проводить, но им пришлось удовольствоваться телефонами. Как всегда в подобных случаях, я изменила пару цифр — зачем обижать человека отказом, а так пусть думает, что в спешке записал неразборчиво.
А когда ехала усталая в шесть утра в пустом вагоне метро, испытывала потрясающее чувство предполета. Кажется, что не вешу ничего и твердо стою на земле исключительно по недоразумению. Но вот-вот все разрешится, и, послав ко всем чертям физику с ее законами, взмою куда-то вверх, и макушки деревьев будут царапать мне пятки. Но слишком высоко залетать не буду. Там холодно, страшно и темно, и колючие звезды, через зрачки пьющие душу. Я лучше пониже — там спокойнее…”
Потом я спала до пяти вечера.
А проснувшись, ощутила себя на удивление жизнеспособной и бодрой. И когда позвонил мой единокровный братец Остап и посетовал, что ни он, ни его друзья (и мои тоже) до сих пор не имели счастья лицезреть мою новую прическу, тут же радостно согласилась провести вечер с ними.
Когда я красилась перед выходом и “вытирала пыль” с макушки, раздался еще один звонок.
—
Слушай, мне очень плохо… У меня был трехдневный запой, и сейчас даже руки трясутся… Ты не могла бы приехать и посидеть со мной? К тому же я хотел бы отдать тебе на хранение деньги. Те, что остались от Инока. Иначе они могут материализоваться в алкоголь, а учитывая, что на днях приезжает Айви, это не есть хорошо. Плиз…Бэт еще что-то жалобно бормотал в унисон потрескиваниям в телефонной трубке. А меня подхватило и окрылило ощущение нужности. Ему!
—
Хорошо, я приду. Буду минут через двадцать! — Я улыбнулась ненавистному телефону и понеслась, забыв даже перезвонить Остапу и отменить назначенную встречу.
И через обещанные двадцать минут уже входила в знакомую депрессивную комнатуху. Я не раз бывала здесь, но так и не привыкла к тоскливому содроганию, охватывавшему с первых минут: настолько мрачен был интерьер, выдержанный в готично-суицидном духе. В такой обстановке и я бы годами не вылезала из депрессии. Потолок не белый, а темно-серый, узкое окно с багровыми шторами, упирающееся в кирпичную стену, старая мебель с опушкой пыли. Зловещие постеры. Обои над тахтой исписаны черным и красным фломастером: “LOVE IS HATE”, “BLACK BIRD
— SUICIDE”, “SELF-KILLING — MY WINGS”, “ATUM!!!”…Бэт наполнял меня рыдающими словами о том, как ему плохо без Айви… она в своей дурацкой Москве, он
— здесь… ему безумно хреново… он на грани су… Он плакал, и в заплывших от слез карих глазах плескалось искреннее горе, словно вмещавшее в себя все расстояние между двумя столицами.Это тянулось несколько часов, на протяжении которых я выдавливала из себя слова сочувствия, стараясь не показать, как, в свою очередь, хреново мне. Как хочется закричать: “Ну неужели ты, такой умный и тонкий, не видишь, не понимаешь, что занимаешься сейчас самым изощренным садизмом?..” И еще одна мысль, горестно-недоуменная, билась и просилась вылиться в крик: “Как же так? Ведь вы любите друг друга
— ты и Айви. С вами случилась самая дивная вещь на свете, вы выиграли главный приз в жизненной лотерее. То, что судьба всегда проносила мимо меня, словно кубок с вином на пиру мимо впавшего в немилость гостя. И это счастье, этот дар богов ни на малую долю не облегчает твоей депрессии, не отменяет желания умереть?..”Устав плакаться, он сменил тему
— заговорил о своем будущем лечении в платной клинике, и стало легче.—
Кстати, о клинике, — вспомнила я. — Три дня назад ты рассказывал Таисии свой сон, помнишь?—
Про то, где моя голова со свистом пролетает мимо меня и шлепается в океан крови?.. Конечно, помню. Мне нередко снятся сюрреалистические сны — Дали и Бюнюэль отдыхают.—
Так вот, самое интересное, что и мне похожий сон приснился. Там тоже была отрезанная голова, правда, неизвестно чья — валялась под кустом.—
Мой сон круче, — самодовольно заметил он.—
Да не в этом дело! Таисии тоже приснилось: кто-то отрезал твою голову перочинным ножиком.—
Видимо, всплыло ее потаенное бессознательное желание. Дедушка Фрейд не зря говорил: сны — это то, чего мы хотим и чего боимся. Твоя матушка желает мне исключительно хорошего: смерть через отрезание головы одна из самых быстрых и надежных.—
Да дашь ты мне договорить или нет?! Таисия сказала, что сон, повторенный трижды, да еще у разных людей, не простой, а символический. И его надо растолковывать.—
И она, конечно же, растолковала.—
Да. Она считает, что тебя могут там залечить, в твоей клинике. Голова — твоя суть, твоя индивидуальность. И твоя боль. Тебе вылечат твою боль, лишат индивидуальности. Станешь безликим и безголовым. Это не тот путь, не настоящее исцеление!—
Передай, пожалуйста, своей матушке мою глубокую благодарность, — он изогнулся в поклоне. — Поражаюсь, когда она успевает есть, спать и смотреть телевизор, — настолько огромное количество времени занимают у нее мои проблемы. Но да будет вам с ней известно, — я не маленький мальчик и сразу сказал Иноку, что не согласен ни на какие радикальные методы лечения типа электрошока, инсулинового шока или жесткой химии. Да и сама клиника, честно сказать, еще под о-очень большим вопросом…Зазвонил телефон.
—
Здра-авствуйте! Приятно удивлен вашим звонком… Нет-нет, никакой иронии! — По первым же словам, по радостной и чуть насмешливой (но никак не язвительной) интонации я догадалась, что звонит моя ближайшая кровная родственница, “сиамский близнец”. — А можно попросить вас об одной вещи?.. Нет, если это чрезмерная наглость, вы так и скажите… Мне так плохо сейчас — не могли бы вы приехать и немного посидеть со мной… выпить… Джин-тоник, как вы любите, я прекрасно помню, что пиво вы не пьете… Да? В самом деле?… Огромное спасибо! Жду!Его фразы вбивались в меня гвоздями. Я ощутила себя тряпичной куклой, разорванной пополам и за ненадобностью выброшенной на мостовую, под грязные колеса грузовиков и легковушек.
Я дернулась, чтобы встать и уйти, сохраняя хоть каплю гордости, хоть видимость достоинства. Но Бэт обхватил мне запястье, удерживая.
—
Отпусти! — Я рванулась в сторону двери с такой силой, что опрокинулось кресло, и пальцы его разжались.—
Постой, не уходи так! Извини меня! Хочешь, я на колени встану? — Он и впрямь опустился передо мной на колени, не давая пройти в прихожую. — Ты очень хорошая, правда, но сейчас мне действительно нужнее твоя родительница…—
Да, конечно, я все понимаю: она умнее, опытнее, она может поговорить и поддержать, может выпить с тобой, а я не пью… я ничто и никто. Отпусти меня сейчас же! Не думаю, что тебе будет интересно лицезреть мою истерику.—
Только не обижайся, хорошо? — Он улыбнулся почти ласково, почти просительно, вставая с колен и пропуская меня к двери.—
К моему глубочайшему сожалению, я не умею обижаться. Это всего лишь бессмысленная злоба, и скорее на себя, чем на тебя.—
У тебя сейчас такое лицо, что я советую срочно сделать посмертную маску: в гробу оно не будет таким выразительным. Шучу! Ты правда хорошая. Ежик! — Он провел ладонью по начавшей отрастать шерсти на моей макушке.Лучше бы он так не делал: я едва удержалась, чтобы не взвыть от мимолетной ласки. Дернула головой, освобождаясь от его руки, и вылетела за дверь.
Как ни странно, я даже не разревелась, очутившись на улице. Обида была скорее жгучая, чем болезненная, она заставляла стискивать зубы от ярости, а не обливаться слезами.
Меньше всего тянуло возвращаться домой. Рано или поздно туда вернется Таис, а видеть ее сейчас мне было резко противопоказано. Я решила избрать приютом моей скорбной ярости (или яростной скорби?) дачу.
Денег хватило лишь на жетон метро, поэтому семь километров от станции пришлось топать пешком. Меня настиг ливень, омыв горящее лицо и остудив голову,
— так что, когда добралась до родной облупленной халупы, клокотавшая внутри буря поутихла, уступив место апатии, подернутой синевато-склизкой пленкой тоски (так мутная лужа бывает затянута сверху переливчатой пленкой мазута).На мобильнике деньги тоже кончались. Я послала Таис эсэмэску с просьбой не тревожить меня: хочу два-три дня провести в полном одиночестве на даче, благо погода хорошая, и отключилась от связи.
Два дня я провалялась на чердаке, почти не вставая, питаясь лишь сигаретным дымом. Слабость была приятной. Посещали прозрачные глюки. То казалось, что легконогие пауки пробегают по мне, шелестя шерстью на лапках и протягивая шелковистые паутинки от ушей к носу и подбородку. То грезилось, что стою на берегу любимого озера и гадаю: смотрю ли я в него, или кто-то с моим лицом и не моими глазами вглядывается в меня из его темных глубин. Или вплетаю в несуществующие волосы подснежники и первый майский ландыш…
Из дневника:
“…Ландыши — цветы смерти. Сорву шесть штук и поставлю в кружку на подоконнике. Самый холодный, чистый и горький цветок. Прекрасный и потусторонний. Белые нарциссы тоже имеют отношение к смерти, но не в такой степени. Их много. Душистой белой толпой зарос весь соседний участок…
…………………………………………
Найти нашу дачу легко. Вместо калитки веревка (в семье ноль мужчин). В левом столбе от бывшей калитки свили гнездо соловьи. На грядке — мертвое дерево с обрубленными ветвями. На чердаке — бритая девочка с умирающими глазами…
…………………………………………………
Сегодня шел ливень, огромный и страшный. Казалось, он яростно вгрызается в крышу и вот-вот, пробив ее, обнимет мое лицо ледяными ладонями и до смерти зацелует обжигающе влажным и колким ртом…
…………………………………………………
Если долго плакать, слезы становятся пресно-прозрачными, никакими, чужими. Они будут течь по лицу, как дождь по телу статуи Будды.
Холодно. Пусто. Спокойно…”
На третьи сутки я отчетливо поняла, что либо сегодня еще смогу уйти своими ногами, либо завтра-послезавтра меня вынесут вперед ими же.
Я двинулась в обратный путь. Не пройдя и трети, осознала, что погорячилась, понадеявшись с пустым желудком, в состоянии нервного срыва одолеть столь немалое расстояние. Меня бросало то в жар, то в ледяной пот. Мучительно хотелось пить: сухая гортань стягивала к себе все мысли, словно суживая, сжимая мозги до фантома бутылки… стакана… капли животворной жидкости. Дойдя до платформы, я устремилась к киоску, звеня найденной в карманах мелочью, обладавшей для меня чуть ли не мистической ценностью. Взамен в мои дрожащие руки легла крохотная бутылка минералки. Зажмурившись, я выпила ее одним глотком.
Не знаю, что за процессы вызвала жидкость в моем измученном организме, но, открыв глаза, я ничего не увидела. Точнее, увидела черноту. Не тьму, а именно черноту
— объемную, вязкую, бьющую по нервам своей нереальной яркостью. Какое-то время я упрямо брела вперед, словно заведенный на одно лишь движение механизм, чья остановка грозит немедленной гибелью. Затем сквозь черное стали проступать пятнами цвета: кислотно-зеленый… густо-синий… и наконец вернулась способность различать окружающий мир. Но он был с изъянами, не такой, как всегда: плоский, расплывчатый, с зияющими тут и там чернильными дырами.Плохо помню, как добралась до дома, квартиры, кровати. Но именно в этот день я поняла, что выкачана полностью, до донышка. Во мне не осталось сил даже на поддержание минимальной жизнедеятельности. Я превратилась в пустую сухую оболочку. Способную, впрочем, в силу какой-то высшей несправедливости страдать
— безумно, бессмысленно, до острых спазмов в сердечной мышце.
КАРТИНА 8
Входит Морена. Пишет: “ЧТО ВАМ НУЖНО ДЛЯ СЧАСТЬЯ?” Подумав, добавляет вслух.
МОРЕНА: Для полного счастья и чтобы ЖИТЬ. Можно иначе: что могло бы заставить вас никогда не думать о самоубийстве?
КРАЙ: Это дублирует тему о трех желаниях, которая была недавно. Ну да ладно. Мне
— только верную спутницу жизни, и все. Я буду счастлив и никогда не буду думать о смерти! Тем, у кого она есть, завидую!МОРФИУС: Полностью с тобой согласен. Многие люди впадают в депрессию от недостатка общения, от ощущения никому не нужности.
БРЮС: Да, ты прав, наверное, в этом вся соль
— иметь настоящего спутника жизни. Но не всем дано встретить своего человека. Мне не повезло. Но я не в отчаяньи: у меня немало других жизненных приоритетов.ОНЛИБЛЭК: От этого ничего не меняется, Край, поверь мне. А вот хуже стать может, это да.
ЕДРИТ-ТВОЮ: Я бы хотел стать сверхчеловеком. Чтобы мог перемещаться по времени, бороздить просторы вселенной и наконец узнать, откуда она возникла. Вот. А спутница жизни мне нах не нужна. Для меня счастье
— это познание бытия и гармония с окружающим.ХЕЛЬ: Раньше я думал: если только выздоровею, стану ходить и бегать
— буду абсолютно счастлив. Сейчас знаю, что счастливым не буду ни при каких условиях. Никогда. Возможно, повзрослел. Возможно, влияние форума — ведь я “старенький”, с самых истоков здесь.ЛУИЗА: Не думаю, Хель, что дело в форуме. Я тоже “старенькая”. Много размышляю обо всем этом, наблюдаю. Я бы разделила всех суицидников на две категории. Первые
— как наша Морена: если изменить жизненные обстоятельства, дать человеку то, чего он жаждет, он не будет думать о смерти, будет жить да радоваться. Как там у Окуджавы: “Господи, дай же ты каждому, чего у него нет”. Одному — взаимной любви, другому здоровья, третьему денег, четвертому признания в обществе. Вторая категория — те, кто не хотят и не будут жить ни при каких условиях. Им не нравится сам этот мир, само бытие. Я, как и ты, Хель, принадлежу ко вторым. Поэтому мой тебе ответ, Морена, на твой вопрос: nothing.ХЕЛЬ: Nothing, nobody, nevermore, nihil… Веселые словечки на букву “н”. Если резюмировать твою мысль, Луиза, то первым имеет смысл дружной толпой валить к психологам, психиатрам, спонсорам, пластическим хирургам… Вторым же
— не менее дружной толпой — куда? Правильно, на отдых. Вожделенная аннигиляция, она же анестезия.ЛУИЗА: Красиво сказано, Хель. Респект. “Вожделенная аннигиляция, она же анестезия”. Пожалуй, отмечу как фразу дня.
(Окончание в следующем номере)
Александра Созонова
— родилась в Ленинграде, окончила факультет психологии ЛГУ и сценарный факультет ВГИКа. В 70—80-е годы публиковалась в самиздате и тамиздате. Член “Клуба-81”. Интересы в области мифологии, психологии, духовных учений. Последние годы пишет в соавторстве с дочерью.Ника Созонова — родилась в Ленинграде, окончила Университет истории культур по специальности “культуролог”. В настоящее время работает вторым режиссером на киностудии “Никола-фильм”. Публиковалась в журналах “Поток”, “Крещатик”, в альманахе “21-й век” и др. изданиях.
Александра Созонова, Ника Созонова
Nevermore, или Мета-драматургия
Повесть о смерти и о любви
Текст во многом документальный, и большая часть героев имеют реальных прототипов. Сетевые диалоги взяты из ныне уничтоженного сайта “my_suicade”, на котором общались молодые люди, собирающиеся покончить с собой.
Глава 1
МОРЕНА. Встреча в реале
Что такое жизнь на пределе, на вечном выдохе без возможности вздохнуть? Я хорошо поняла это за три месяца своего ада.
Мягкие и чуть колкие, как ворс, волосы так податливы под моей рукой. Ледяной лоб идеально ложится под форму моей ладони.
Какова она, твоя боль?
“Хочется закрыть глаза, зажать голову коленями и кричать ультразвуком от этой муки…”
Моя боль не такая
— она обыденнее, проще. В ней нет высот полета на раскаленных, на оголенных нервах. Она не истерична — но тянет, тянет… и я, как и ты, не могу вздохнуть.
Из дневника:
“…Наконец-то весна. Теплыми пальцами с желтыми ногтями (как от выкуренных сотен пачек “Беломора”) она гладит мои глаза, губы и волосы, заставляет плакать от плотного дыма сжигаемой прошлогодней травы. Миазмы помойки, смешавшись с запахами свежей зелени, забивают ноздри, причудливо сплетаются с ароматами нескольких улыбок, встреченных по дороге. Изобилие оттаявших собачьих кучек на газонах и тротуарах вынуждает внимательно смотреть под ноги. Что дарит, в свою очередь, детскими находками: монетками, бусинами, сломанными значками, размякшими от талой воды крохотными фотографиями прекрасных незнакомцев.
Питер весной похож на ободранного котенка грязно-кремового цвета. Множество площадей разинуты в жалобном мяуканье. Заспанные, запорошенные мусором и слезящиеся талым снегом парки и скверики. Он стоит на дрожащих лапах своих мостов и, кажется, — вот-вот рухнет в черную воду. И Нева поглотит его полностью, а потом сыто облизнется своим льдистым языком…”
Холодно. Непостоянная питерская весна колючими злыми зубами вцепилась мне в тело, особенно в незащищенные его части. В защищенные, впрочем, тоже: стильной кожаной курточке явно еще не сезон. Что подвигло меня влезть в нее вместо уютного зеленого пальто до лодыжек? Тщеславие
— вот имя бесенка, что играет на самых пустых и фальшивых струнах женской души. Я не исключение. Вырядилась! И это при том что не ждала от сегодняшнего мероприятия ничего интересного. Была свято уверена, что на встречу суицидников с форума “Nevermore” явятся одни “лузеры”, настолько же страшненькие снаружи, насколько зажатые изнутри. Было бы перед кем прихорашиваться и пижонить…Точкой сбора я назначила вход в Елисеевский магазин на Невском. Молодому человеку с пафосным ником Даксан (Darksun
— Темное Солнце), который больше других жаждал встречи в реале, поручила роль опознавательного знака: в руке он должен был держать цветок. (Первоначально я предлагала более яркий и концептуальный знак: надутый гелием красный воздушный шарик с надписью черным фломастером: “Nevermore!!!” — тогда бы точно никто не прошел мимо. Но Темное Солнце, будучи социофобом, постеснялся столь явной самопрезентации и заявил, что будет держать в руках белую астру. Астра так астра…)Прибыв ровно к назначенному времени (одна из моих досадных слабостей
— очень редко опаздываю), я поискала глазами юношу с астрой. Не найдя такового и сообразив, что конец апреля — не лучшее время для этих цветов, подошла к маленькому и сутулому молодому человеку, сжимавшему в кулаке полудохлую красную гвоздичку.—
Даксан?..Молодой человек радостно закивал.
—
А я — Морена. Организатор всей этой дурацкой затеи.—
П-приятно познакомиться…—
Ты считаешь, что красная гвоздика и белая астра — практически одно и то же?Я тут же пожалела об этих словах: Даксан напрягся, узкое лицо с густыми бровями пошло пятнами. Заикаясь, он принялся объяснять, что обошел три цветочных киоска, но белых астр нигде не было. С трудом мне удалось остановить поток сбивчивых извинений. Мы замолчали.
К счастью, это длилось недолго: минут через пять с разных сторон подошли еще два участника форума, выразивших желание пообщаться “вживую”: Айви и Эстер. Айви, восемнадцатилетняя москвичка, прикатила на встречу ночным поездом. Столичные суицидники давно перезнакомились между собой, питерская же встреча была первой, и ей не терпелось узреть воочию еще нескольких единомышленников. Айви смотрелась Аленушкой из детской сказки: крохотная, пушисто-белокурая, со светлыми ресницами и тоненьким голоском. (Поглядишь
— и не скажешь, что это авторитетнейшая личность в суицидных кругах, тусующаяся на сайте “Nevermore” с момента его основания, то есть уже два года, а в сети вообще — с тринадцати лет.) На ней были джинсы и задорная зеленая кепочка.Эстер была лет на пять старше. Ничем не примечательное лицо: очки, тонкие губы, сухой и умный взор. Редкие, крашенные в черный волосы рассыпаны по плечам. Готическая юбка до пят. На левом плече имелась крыска, белая с серыми пятнами. Животное было в ошейнике с тоненькой цепочкой, другим концом прикрепленной к массивной цепи с перевернутой пентаграммой, украшавшей шею хозяйки. Представившись, Эстер назвала и имя своего спутника:
—
Асмодей, или Модик. Прошу любить и жаловать.Минут пятнадцать прошло в обсуждениях Модика и его милых ужимок: мытья мордочки, почесывания, покусывания длинной сережки в левом ухе хозяйки.
Время уже значительно угарцевало вперед от назначенной точки
— как минимум, на полчаса. Я совсем задубела в своей пижонской курточке. Хуже холода было тоскливое осознание, что мои ожидания оправдались и предстоящий вечер обещает быть безнадежно нудным. (Чтоб я еще хоть раз выбралась на подобное мероприятие? Да ни за что!)Тема Модика иссякла. Мы стояли, обреченно поглядывая друг на друга и перебрасываясь ничего не значащими фразами. Наконец я не выдержала и, мерно отстукивая ритм зубами, спросила:
—
Мы еще кого-то ждем? Может, уже двинемся, а то как-то… не жарко.Эстер посмотрела на часы, потом на Модика, словно советуясь с ним взглядом.
—
Я списывалась с Бэтом. Он очень рвался на эту встречу и просил обязательно его дождаться.—
Бэт?! — пискнула Айви с воодушевлением. — Обязательно дождемся. Редкостная личность!Да уж… Весьма яркий обитатель форума. Возник недавно и тут же выделился на общем фоне
— отточенным и изысканным языком и повышенной истеричностью постов. На его аватаре, помнится, ухмыляется демонический красавец с черным вороном, клюющим в ухо.Я покорно вздохнула. Бэт так Бэт. Разбавит, по крайней мере, наше женское общество. (Даксан со своей гвоздичкой, которую не догадался даже всучить ни одной из девушек и продолжал сжимать в кулаке, ну никак не тянул на полноценную особь мужеского полу.)
Еще через десять минут он наконец появился.
При виде этого существа я с трудом удержала челюсть в горизонтальном положении. Ничего подобного в разнообразной практике общения мне прежде не попадалось.
Высокий и худой (узкий), с густой копной (гривой? завесой?) волос, черных с проседью, спускающихся до середины спины. (Такую длину нужно отращивать и лелеять с первого класса школы как минимум.) Подведенные тушью глаза, губы, покрытые розовым блеском, тональный крем на скулах. Длинный кожаный плащ был распахнут, открывая расклешенные джинсы с широким поясом и множеством цепочек. Шею драпировали три шарфа
— два черных и красный, разной длины и фактуры. Пальцы унизывали в огромном количестве серебряные перстни.Бэт постоянно двигался: покачивался, жестикулировал, поправлял волосы. Жесты казались болезненно-изломанными, вычурными. Узкая фигура напоминала экзотический
— китайский или японский — сосуд с высоким горлышком, однажды разбитый и склеенный.Мертвый цветок, сломанная черная орхидея… Впрочем, этот образ возник у меня позднее, не в первую встречу.
Едва подойдя, Бэт заговорил. И затем говорил, практически не останавливаясь. Помню, первой моей мыслью, сопутствующей шоку, было: “А вечер вполне может оказаться удачным…”
Он звучал и выплескивался не только обильно
— раза в три больше нас четверых, вместе взятых, но и весьма заумно: к концу встречи я ощущала себя восьмиклассницей, затесавшейся в общество высоколобого гуманитария. Половины слов, которые он с легкостью перекатывал на языке, я попросту не знала — а ведь он был старше всего на пару лет.
Мы сидели в недорогой кафешке на Гриб-канале. Бэт читал свои стихи, стихи Кривулина, Елены Шварц и Алины Витухновской. Он немного картавил и косил левым глазом. Его манера вещать была столь же своеобразной, как и визуальный образ: взахлеб и волнами, то приглушая, то повышая тон. В спокойные интонации то и дело врывались нотки истерики, а порой он задыхался от пафоса. Впрочем, пребывая в благостном и великодушном настроении, он позволял и нам иногда вставить пару словечек. Особенно преуспела в этом Айви, которая могла поговорить и о Витухновской, и о “Мертвых девочках” Масодова.
Даксан изредка разражался бурными междометиями (судя по красным пятнам на щеках, знакомство с Бэтом вызвало у него шквал эмоций) и пространными цитатами. Эстер молчала, не сводя глаз с короля застолья. Она почесывала аккуратным длинным ногтем то спинку, то живот своему крысенышу, а затем сняла цепь с пентаграммой и позволила ему побегать по столу: погрызть хлебные крошки, потыкаться мордочкой в пивные лужицы.
Крысиную прогулку заметила официантка и принялась некрасиво и склочно выговаривать Эстер, что та распространяет в общественном месте заразу, чуть ли не чуму.
—
Мадам! — с галантной улыбкой обратился к ней Бэт. — Маленький декоративный зверек, готический друг и муза нашей подруги, никак не может распространять чуму. Он распространяет лишь позитивные эмоции. Но ради вашего спокойствия я водворю его на положенное ему место.Он взял Модика за бока двумя пальцами и пересадил на плечо Эстер, а цепь с пентаграммой надел ей на шею (она при этом зарделась, как гимназистка). Затем вынул из внутреннего кармана носовой платок с кружевами и изящно смахнул им черные горошинки, оставленные крыской на глади стола.
Официантка удалилась, бормоча о штрафе и посетителях, которые “слишком много себе позволяют”, но приглушенный тон и оторопелое выражение незамысловатого лица свидетельствовали, что обаяние Бэта действует на представителей самых разных социальных групп и прослоек.
—
Спасибо, — тихо, но сердечно сказала Эстер. — Я бы так не смогла. Праведные вопли представителей людского стада вызывают у меня глухое раздражение и тоску. Я бы смогла лишь схамить в ответ или смолчать.—
А я бы посадила крысу ей в декольте! — весело поделилась Айви.Эстер покосилась на нее с неодобрением, но смолчала и лишь нежно провела пальцами по пестрой шкурке зверька, умывавшегося на ее плече.
—
Х-хамить легко, — заметил Даксан. — Смолчать еще проще. А вот найти в себе силы, чтобы одарить этот тупой и бессмысленный экземпляр улыбкой, да еще изъясняться с ней человеческим языком, а не на ее ж-жаргоне…—
Бросьте! — легко отмахнулся Бэт (левый косящий глаз блеснул польщенно). — Что за скучную тему вы принялись возделывать. Давайте лучше о ваших “юзверь-неймах”, то бишь никах. Вы ведь не просто так их выбрали. Это некая самохарактеристика, доморощенный имидж или раскрашенная в меру сил и способностей маска, которую ты предъявляешь миру. Морена… — Он повернулся ко мне. — Она же Марена, или Маара, — древнеславянская богиня смерти, так?Я кивнула с достоинством.
—
Веселенькая самохарактеристика! — усмехнулся он. — Впрочем, на форуме “Nevermore” ей самое место. Угрюмая, леденяще-жуткая хозяйка страны мертвых.—
Вовсе нет! — возмутилась я (втайне возликовав: есть кое-что, чего он не знает и чем можно сверкнуть). — Согласно славянской мифологии, было три сестры, три дочери верховного бога Рода: Жива, Леля, Морена — Жизнь, Любовь, Смерть. Морена — младшенькая. Не жуткая и угрюмая, а тихая и загадочная. И поклонников у нее не меньше, чем у двух старших.—
Разве ж я спорю! Мы все здесь поклонники Морены. Воздыхатели и платонические возлюбленные Смерти.—
П-пока платонические, — вставил Даксан.—
Именно так. Истину глаголешь, братишка по суицидной вере! А вот с тобой сложнее, — он повернулся к Айви. — И так и сяк насиловал свои блондинистые мозги, но догадаться, что означает сие имя, не смог. Какая-нибудь анимешная героиня?—
Почти, — Айви покусала пушистый золотой локон. — Отголоски детского увлечения Толкином.—
Н-нечто среднее между Арвен и Йовин! — догадался Даксан.—
Отважная, как Йовин, и прекрасная, как Арвен. Очень подходящий ник, — Бэт, кажется, сам удивился щедрости отвешенного им комплимента и смягчил его иронической ухмылкой.—
И умная, к-как… — попытался не отстать от него Даксан. (Похоже, он примеривался к роли Лепорелло при Дон Жуане или, если сказать злее, — шакала Табаки при тигре Шерхане.)—
Как Галадриэль, — сухо закончила за него Эстер. — Других персонажей женского пола в бессмертном творении Толкина не имеется.—
Да вы все здесь небезнадежны, мальчики-девочки, — в плане интеллекта! — ободрил нас блистательный Бэт. — Эстер, — косящий карий глаз устремился в ее сторону. — Красивое английское имя. Героиня любимого готического романа?..—
Отнюдь, — Эстер покачала головой. — Я долго выбирала ник, если честно. Хотела назваться Лилит — но на форуме уже была таковая. Геката — слишком претенциозно. Эстер — измененное от Астарты. Богини любви и войны в пантеоне древних семитов.—
Знаем, знаем. Весьма демоническая женщина! — Бэт одарил ее одобрительной гримаской и развернулся к Даксану. — С вами, молодой человек, все ясно. Ноль вопросов. Темное-темное солнышко…Взгляд, брошенный на собрата по су-тусовке, был столь выразителен, что Айви подавилась смешком. А мне стало искренне жаль мгновенно зардевшегося Даксана.
—
С-солнце имеется в виду в-внутреннее, — принялся он объяснять, заикаясь пуще обычного. — С-самость, если по Юнгу…—
Читали, проходили. Отличный ник, зря комплексуешь! — утешил его Бэт. — Когда я на готичном форуме тусовался, имел близкий по смыслу: Блэкста, Черная Звезда.—
А почему ты его сменил? — поинтересовалась Айви. — И что означает Бэт? Неужели “летучая мышь” — так просто и прозаично?..—
Э, нет, не так все просто и примитивно, — глаза у него загорелись, а речь убыстрилась: видимо, говорить на тему себя, бесценного и неповторимого, было приятней всего. — Отголоски юношеского увлечения иудаизмом. Знаете, как они пишут слово “Бог”? Б-г. Ибо это нечто несказанное, непроизносимое. А у меня — Б-т. Бэт — это так, упрощенно. Хотя летучих мышей люблю. Как и все ночное и поклоняющееся Луне.—
Блю Той? — глубокомысленно изрекла я.Он возмущенно фыркнул.
—
Я вовсе не “блю”. Я “би” — если уж вас интересуют интимные подробности моего бытия. А уж на “той” вполне мог бы и обидеться…—
Блэк Тайм? — высказала догадку Эстер.—
Блэк Тайга! — подобострастно вставил Даксан.—
А вот и неверно. Блэк Тир — Черная Слеза. Эта слеза имеет свойство затвердевать и превращаться в кристалл, самый прочный на свете. Мой хороший друг и весьма потрясающий индивид Атум считает, что “т” надо поменять на “х”. Нет, ничего матерного, Блэк Хол, Черная Дыра — по его мнению, наиболее подходящий для меня образ. Но даже гениальные люди иногда ошибаются. Еще сигареты когда-то были такие — “БТ”, мой папа любил их курить и дымил, видимо, меня зачиная…—
А Йорик? — спросила Айви, дождавшись, пока Бэт примолкнет, закуривая с отрешенной улыбкой. — Как думаете, почему он себе такой ник выбрал?—
Бедный Йорик, — пробормотала Эстер, доставая из сумочки сигареты (на что Бэт галантно предложил свои). — Печальный и мудрый шут.—
Н-ничего в нем нет от шута! — запротестовал Даксан.—
Следовательно, ник выбран с ориентировкой на череп, — с той же улыбкой протянул Бэт.—
Жаль, что т-ты, Айви, не догадалась захватить его с собой в Питер. С удовольствием пообщался бы с ним в реале.—
И я, — поддержала Даксана Эстер. — Йорик — один из немногих, на кого не распространяется моя мизантропия.—
У него кризис, — лаконично ответила Айви.—
Кризис? — удивился Бэт. — Но разве не все здесь присутствующие в кризисе? Мой — дай бог памяти, длится уже шестой год. Возможно, я не полностью включен в ситуацию, но для меня, говоря по правде, загадка: отчего это имя, то бишь ник, всегда произносится с придыханием в голосе? Да, сайт качественный, не спорю. Лучший, пожалуй, из суицидных ресурсов на сегодняшний день. Но ведь это коллективное творение. В чем такая большая заслуга вашего Йорика?—
Ты новенький на “Nevermore”, Бэт, — терпеливо объяснила Айви. — Скоро поймешь.—
С-советую “зафрендить” его ЖЖ — добавил Даксан. — М-мало кого в последнее время читаю с таким интересом.—
А я с ним переписываюсь, — вставила я свои три копейки. — На редкость глубокая личность.—
Ладно, уговорили, — Бэт красиво стряхнул пепел указательным пальцем с огромным перстнем в виде иероглифа. — Но что мы все о Йорике да о Йорике? Если говорить обо мне, я с бОльшим удовольствием пообщался бы с другим московским единомышленником — Окс, кажется? Он очень изящно рассуждал о том, что смерть должна быть прекрасной, и умирать стоит не потому, что жить плохо, а потому, что умирать хорошо. Жаль, не застал немного. Кто-нибудь общался с ним в реале? Ты, Айви?..Айви кивнула, отчего-то порозовев.
В начале двенадцатого кафешка закрылась, и нас выдворили на улицу. Айви, бодро попрощавшись и заявив, что питерская су-тусовка уступает московской в количестве, но не уступает в интеллекте и творческих потенциях, помахав зеленой кепочкой, устремилась к Московскому вокзалу, откуда через полчаса уходил ее поезд. Эстер, пересадив уставшего и свернувшегося клубочком Модика с плеча в карман куртки и продиктовав всем желающим мобильный и городской, уехала на свой Васильевский в маршрутке.
А мы трое медлили, куря у входа в “Гостинку”.
Или это я медлила? Очень не хотелось ставить точку. Тянуло смотреть и слушать, впитывать каждое слово, каждый жест…
Достаточно долго я уверяла себя, что влюбилась в него не с первой встречи, а позднее. Но это не так. Сразу, с первого слова, с первого его появления на моей внутренней сцене я оказалась под властью его нечеловеческого обаяния. Увязла
— как пчела в сиропе, мушка в янтаре, перышко в дегте.
В метро выяснилось, что мы, все трое, живем по одной ветке, больше того, на соседних станциях. (Судьба?) Меня продолжало глодать чувство незавершенности. Неужели это все? Мы обменялись телефонами и е-мейлами, но я вовсе не была уверена, что состоится еще одна встреча. Слишком скучающий вид был у Бэта в вагоне метро: определенно он был разочарован нашими посиделками.
Что предпринять? Нынешней ночью Таисия дежурила, и наше с ней жилье было в моем полном распоряжении. За одну остановку перед той, где Бэт выходил, я выдала с замиранием сердца:
—
Слушайте, ребята, мне что-то спать совсем не хочется. Ночь — мое излюбленное время. Может, погуляем по парку возле моего дома?Странно, но они согласились мгновенно. Впрочем, в согласии Даксана я почти не сомневалась: его глаза горели при взгляде на нас обоих
— чем-то я его зацепила, несомненно. Но и подведенные очи Бэта заблестели от моих слов.—
Какое совпадение! Ночь — и мое любимое время суток. Никогда не засыпаю раньше четырех, являясь подданным Лунного Божества.—
“Н-не бродить уж нам ночами, хоть душа любви полна, — показал эрудицию Даксан. — И влюбленными лучами серебрит простор Луна…”—
“Меч сотрет железо ножен, и душа источит грудь, — отпарировал Бэт. — Вечный пламень невозможен, сердцу нужно отдохнуть”. Романтиком я был лет в десять, а вот поди ж ты — до сих пор помню. Сейчас, увы, любезнее сердцу совсем иные стихи.—
Мне т-тоже, — понимающе кивнул Даксан. — “Тихо-тихо в белой спальне. Белый потолок. С потолка глядит печальный без плечей браток…”—
Только, чур, сначала зайдем ко мне, и я переоденусь, — прервала я поэтическое состязание. — Иначе в этой курточке из рыбьей шерсти точно схвачу воспаление легких!
Оказавшись дома, я предложила погреться чаем. Предложение было принято, и в итоге ни в какой парк мы не пошли. Мы сидели на полу, на серебристом паласе, в моей уютной и чистой после недавнего ремонта комнате.
Разговор, не скованный рамками общественного места, потек свободнее, без пафоса и выпендрежа. Негромкий. Исповедальный. Бэт
— удивительно! — столько же слушал, что и говорил.Даксану было двадцать два. Он бросил вуз, доучившись до четвертого курса, и работал курьером. Ненавидел родителей
— “бессмысленных обывателей”. Презирал младшего брата-“жизнелюба”, с которым был вынужден делить комнату и компьютер. Он считал себя похожим на Лермонтова: некрасивый, одинокий, не понимаемый людским стадом. Правда, свои стихи читать отказался, заявив, что его творчество представлено в “Живом журнале”. Цитировал Ницше и Макиавелли, говорил, что обязательно убьет себя, если поймет, что слаб и бездарен, что такой же, как все. Это выяснится скоро: в ближайшее время он уйдет из дома, переедет в Москву и заживет самостоятельно.—
Н-но я в общем-то не особо напрягаюсь относительно вопроса to be or not to be. Согласен с римским стоиком, сказавшим примерно так: “Жизнь — дело не такое уж важное. Живут и рабы, и животные. Стоит ли заморачиваться на ее счет, словно решаешь что-то глобальное и великое?” И еще у Ницше есть гениальная фраза: “Если твоя жизнь тебе не удалась, то может удаться смерть”. Я прочитал это месяца три назад и принял как руководство к действию. Если не найду в себе сил в ближайшие пару месяцев уехать в Москву или если уеду, но не сумею устроиться на достойную работу — с хорошим заработком, с широким полем действия для моих мозгов, убью себя. П-просто уничтожу безжалостно, как букашку. Способ выбрал давно — гарантия сто процентов.—
У Леонида Андреева есть отличный рассказ об этой самой фразе Ницше, — заметил Бэт, заинтересованно внимавший Даксану. — Называется “О Сергее Петровиче”. Советую почитать. Особенно хорошо описаны ощущения героя перед самоубийством. А какой способ, если не секрет?—
С-самый банальный: прыжок из окна. Живу на четырнадцатом этаже. Понимаю, что инстинкт самосохранения — штука сильная, матушка-природа постаралась. Поэтому непосредственно перед прыжком приму пол-литра водки. Это поможет отключить инстинкт напрочь. Н-но предсмертная записка, разумеется, будет написана в трезвом состоянии.—
Сильно… — с уважением протянул Бэт.—
А тебе не жалко родителей? — спросила я. — И брата? Ведь для них дополнительный шок — увидеть под окном твое тело… то, что от него останется.Я тут же пожалела о своей глупой жалости к неведомым предкам Даксана, так как была облита горячим негодованием:
—
А им было ж-жалко меня, когда они производили меня на свет?! Без всякого смысла и цели, повинуясь лишь животной похоти? А сейчас — они жалеют меня? Может быть, они п-пытаются хоть как-то помочь, ударить пальцем о палец, чтобы вытащить из депрессии?!Я хотела ответить, что тяжеловато помогать тому, кто тебя ненавидит с такой силой: все равно как тащить из проруби человека, который вгрызается в протянутую руку зубами и впивается когтями… но промолчала. Я совершенно не конфликтный человек
— еще одна моя слабость. А может, это признак пофигизма: меня редко тянет отстаивать с пеной у рта свою точку зрения.—
Ты абсолютно прав, Даксан! — еще ниже “опустил” меня Бэт. — Моей матушке тоже было всегда наплевать на то, что творится у меня в душе. Помню, мне было около тринадцати. Я тогда в первый раз венки порезал. А матушка вбила себе в голову, что в этом возрасте все мальчики занимаются онанизмом. И чтобы застукать меня за этим занятием, то и дело входила ко мне в комнату, неожиданно. И в тот раз она так вошла. А я не знал, как резать, — порезал поперек, а не вдоль, и без ванны. Смотрю, как струится кровь, какие красивые разводы на руке — словно багровые и лаковые ветви дерева. Она входит. Я объясняю: “Мама, я не занимаюсь онанизмом”. Она кивает головой удовлетворенно и выходит.“Ну и мамочка!
— я поежилась внутренне. — Неужели такие бывают?” Но озвучивать изумление не стала — чтобы окончательно не закрепить за собой имиджа дурочки. (Позднее, уже в наших беседах наедине, Бэт признался, что мама его больна психически, кажется, шизофренией.)Мы рассказывали о себе по кругу. Бэт, в свою очередь, поведал, что ему через два месяца исполнится двадцать, он нигде не учится, работает внештатно журналистом в известной желтой газетенке. Берет интервью у музыкантов и актеров, в том числе и таких известных, как Бьорк, Мерлин Мэнсон и Рената Литвинова. О звездах, надо признать, он говорил недолго и весьма язвительно.
—
О Бьорк я грезил лет с пятнадцати. Она казалась мне настоящей, единственной настоящей среди пустых и сытых рыл вокруг. Мечтал заработать гору денег, махнуть к ней в Исландию и сделать предложение руки и сердца. Когда добился всеми правдами и неправдами интервью с ней — помог мой инглиш, который мне почти как родной, — всю ночь выдумывал вопросы. Жаждал поразить чем-то экстраординарным, из ряда вон. “Вам никогда не хотелось купить остров, построить на нем замок и петь — ни для кого, только для себя, волн и ветра?..” И прочее в том же духе. Но такие вопросы вызвали у предмета моих пубертатных грез лишь брезгливое недоумение. Усталая, некрасивая тетка — колоссальное разочарование!.. А Рената Литвинова — о, это нечто. Я так громко хохотал над ее ответами, что она засомневалась, благоговением ли вызвана такая реакция, и очень обиделась и отказалась продолжать интервью. За что я имел крупные неприятности — вплоть до угроз выгнать к чертовой матери — от главного редактора…О звездах и звездной работе он говорил немного. В основном
— о своей безысходности. О боли. Той самой, когда хочется зажать уши, зажмурить глаза и кричать ультразвуком.Я впитывала образы его непонятной и страшной муки, насыщалась ими, проживала
— чуть ли не с той же остротой и явью, что и он сам…
У меня хватило ума не платить за откровенные излияния моих гостей той же монетой
— искренностью. Если б я честно поведала, что не страдаю от “депры”, ни разу не резала вены и не травилась, а периоды тоски и уныния — у кого их нету? — сменяются вполне радостным мироощущением, меня тут же с позором изгнали бы из маленького, складывавшегося на глазах суицидного братства.Пришлось напрячь воображение. Никакой глубокой экзистенциальной причины, по которой мне опротивело бытие, я выдумать не сумела. Получился детский лепет про не встреченную до сих пор любовь (что соответствовало истине) и банальное сетование о непонятности цели, с какой я оказалась заброшенной в этот мир абсурда и боли. Сгустив краски, добавила, что дошла практически до точки и серьезно подумываю о суициде в день своего восемнадцатилетия. Дело только за выбором надежного и безболезненного способа
— ни вены, ни прыжок с высотки, увы, не для меня.Даксан неодобрительно покачал головой.
—
В-восемнадцать лет? Извини, Морена, но это еще детство. Суицид — выбор взрослого и ответственного человека. Я бы п-посоветовал тебе еще пожить, подумать, повзрослеть.И Бэт активно поддержал его в этом.
В пять утра Даксан, соскучившись по “Nevermore”, вылез в инет.
—
Все спят. Г-глухо, — с грустью констатировал он. — Отчетов о сегодняшней встрече не появилось. Впрочем, Айви еще катит в поезде, а Эстер, должно быть, осторожничает: не хочет быть первой.—
А как там Йорик? — поинтересовался Бэт. — Написал что-нибудь умное?—
У него же к-кризис. Обычно в такое время он только в ЖЖ пишет.—
Загляни туда, если тебе не трудно. Или у него “подзамочные” записи?Даксан послушно защелкал мышью.
—
П-под замком он принципиально не пишет. Всё наружу. Ну вот, так и есть: “Не был бы я таким принципиальным, отправил бы тушку к праотцам прямо сейчас. Невыносимо. Всё невыносимо. Каждый миг этого существования невыносим и нелеп…”; “Опять я упал на какую-то новую глубину отчаянья. Здесь я ещё не был. Не за что уцепиться — взгляд, руки, все мое существо скользит вдоль холодных поверхностей и не чувствует ничего. Ничего не хочу больше, ни на что не надеюсь. Трудно сдерживаться, хочется стонать и рычать от боли…”—
Перестань, пожалуйста, — я не выдержала. — Нельзя такое… просто так читать.—
Н-но он же пишет, — возразил Даксан. — Значит, хочет, чтобы читали.—
Он хочет не этого, — протянул Бэт. — Умный и взрослый Йорик надеется на чудо. На то, что некий волшебник услышит его сигналы SOS, выловит бутылку с мольбой о спасении, которые он бросает в океан инета, — и мановением волшебной палочки дарует исцеление. А вот я, будучи моложе его в полтора раза, уже ни на что не надеюсь.Мои новые чудесные гости ушли около семи утра. В качестве итога ночных исповедей мы заключили тройственный союз: договорились, что если одному из нас станет невмоготу, то, прежде чем сделать необратимый шаг, он позвонит двум остальным. Ну, а они
— попытаются удержать, вытащить. А уж если не получится, по крайней мере, скажут сердечное и сдержанное “прощай”.Бэт и Даксан, бледные, покачивающиеся от недосыпа, но до боли трогательные, пообещали также явиться на мое совершеннолетие, ожидавшееся через неделю,
— если, конечно, я дам слово не вытворять в сей знаменательный день никаких мрачных фокусов.Оставшись одна, я растянулась на полу, где сидела, и вместо того, чтобы заснуть или погрузиться в мечты, принялась молиться, уставившись в снежно-чистый, недавно побеленный потолок и зачем-то сжав кулаки.
“Господи, сделай так, чтобы ему не было так больно, так страшно больно, так невыносимо больно. Если хочешь, отдай половину его боли мне, отдай всю его боль мне, только, пожалуйста, пусть ему будет легче! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…”
Впервые я, кого с большой натяжкой можно назвать христианкой, молилась так яростно и так искренне.
***
Начать, наверное, стоит с естественного начала
— с рождения. Это грандиозное событие (для двух-трех человек, включая меня) свершилось весной, в первых числах мая. Моя мама — непосредственная причина моего бытия, — увидев меня впервые, пришла в ужас и жалобно попросила: “Унесите ее от меня, я не могу это видеть!”, за что была справедливо отчитана акушеркой, не привыкшей к подобным реакциям у счастливых родильниц. На следующее утро, когда меня принесли кормить и я уже не была свекольного цвета и не разевала пасть в пол-лица, рассмотрев меня вблизи и убедившись, что глаза у младенца большие, а ресницы длинные, она смирилась с моим бытием и даже по-своему прикипела.Правда, не сильно: иначе не ушла бы добровольно из жизни, когда мне минул год. Реактивная депрессия, так это называется. Воспитывала меня Таисия, моя бабушка.
Из ее туманных рассказов я точно не поняла, то ли отец оставил маму за пару месяцев до моего рождения, то ли она ушла сама, не вынеся открывшейся ей при близком рассмотрении теневой стороны его внутреннего мира.
Моя Таисия была уникальной личностью
— создание, вышедшее из рук мастера, а не с конвейера. Мастер, правда, не то подвыпил, не то с рождения был со странностями.Когда я родилась, ей было тридцать девять. Два высших образования, букет способностей и при этом
— порхающее и хаотичное существование, следствие чрезмерной любви к свободе. Сколько себя помню, мы постоянно балансировали на грани благородной бедности и плохо маскируемой нищеты. Пенсии она не получала по причине малого рабочего стажа. Перебивалась случайными заработками или сменной работой — сутки через трое, на которой не выдерживала дольше семи-восьми месяцев.Я никогда не звала ее бабушкой. Изредка
— мамой, а обычно по имени. Мало кто знал, что она мне не мама, — лишь близкие родственники да пара-тройка старых подруг. И сама я узнала об этом поздно, четыре года назад. Наши отношения никогда не были мирными и гармоничными. Я была “трудной” с момента рождения, а может, и зачатия. (Мамочка, будучи на сносях, сдавала сессию, и, по словам Таис, вредный зародыш принимался кувыркаться в ее животе и дубасить в него пятками именно в моменты ее диалога с экзаменатором.)Свой внутриутробный период мне волей-неволей пришлось провести в депрессии, точнее, разделить ее темную атмосферу с мамой. Вряд ли это повлияло благоприятно на мое здоровье, характер и жизнестойкость.
Когда я вошла в пресловутый переходный возраст и у нас с Таисией начались особенно крупные баталии, моими главными наступательными орудиями были та самая депрессия (даже врачи предлагали мамочке не рисковать и сделать аборт) и фраза в роддоме, “поздравление” с выходом на белый свет. Ну, и вдобавок бедность, из-за которой я все детство донашивала чью-то дареную одежду и оттого обладала весьма низким статусом в обезьяньей стае одноклассников.
Она же в ответ упирала на мое сходство с “биологическим отцом”, и внешнее
— что бы ладно, и внутреннее. На резонную реплику, что отцов себе не выбирают, следовал убойный довод, что взрослые души, пожелав воплотиться, сами выбирают себе родителей, и, сдается ей, это как раз-таки мой случай. (Тут будет кстати добавить, что в зрелые годы Таис всерьез погрузилась в эзотерику.)Love-hate
— так можно определить наши с ней отношения. Любовь-ненависть. С ее стороны любви было больше. Ненависти, правда, тоже. Таисия была человеком-маятником — постоянно качалась из одной крайности в другую, с немалым размахом, с внушительной амплитудой.
Лет с трех я существовала в двух несоприкасающихся сферах. В мире прекрасном и захватывающем, который составляли мои мечты, сны и сказки, которые я рассказывала себе перед тем, как заснуть. И в реальности, несравненно менее живой и яркой.
Чаще всего я мечтала о человеке, которого полюблю.
Точнее, не совсем человеке: у него были темные жесткие крылья без перьев и зеленые глаза с необычными зрачками
— узкими и вертикальными, когда он смотрит вокруг, и круглыми, человеческими, когда обращает свой взор на меня. Он силен, печален и свободен. С размахом его свободы способна соперничать лишь любовь ко мне. Рядом с ним я ощущала полную защищенность — огромные крылья отгораживали, укрывали нас двоих от всей вселенной. Он воин, но не жесток, скорее бесстрастен — ко всему и всем, кроме меня. Мы равновелики, как две звезды, парящие напротив друг друга, сияющие отраженным друг от друга светом. Наши души настолько переплетаются и сливаются, что у нас общие сны, общие мысли.В моих грезах я спасала его: от смерти, болезни, людского презрения, самого себя. Сопровождалось это немалыми муками. Должно быть, я уже тогда подсознательно догадывалась о всеобщей гармонии и взаимосвязи, при которых невозможному счастью должна предшествовать нечеловеческая боль.
Думаю, я была очень слабой в детстве. Дрожащим кусочком плоти, которому для ощущения комфорта нужны две ладони, теплые и защищающие, да два крыла: ведь когда смотришь на мир с высоты, он перестает быть страшным, он уже не может дотянуться до тебя и потому выглядит куда более дружелюбным и приветливым.
Мои мечты, хоть я давно уже выросла, по-прежнему оставались для меня важнее настоящей жизни. Я укутывалась в сказки и грезы, словно в пуховое одеяло, укрывавшее от сквозняков реальности. Когда я закрывала глаза, мир более яркий и нежный, чем заоконный, поселялся под веками, и я растворялась в его красках, звуках и запахах.
Одно из моих детских прозвищ, данных безудержной на язык Таисией, звучало как “Помесь Ассоль и Ослицы”. Ей хотелось видеть во мне Ассоль, да я и была в какой-то мере Ассолью. Но с поправкой на современность. Пустячная эта “поправка” причиняла моей самой близкой на свете родственнице немалые муки.
Курить я начала в тринадцать, первого бой-френда завела в четырнадцать, в девятом классе бросила школу
— ввиду скуки и неладов с одноклассниками. (Потом, правда, с грехом пополам закончила вечернюю, которую, к моей радости, можно было прогуливать по две-три недели подряд.)Дабы расцветить реальность, в сравнении с моими сказками глядевшуюся тускло и кисло, то и дело влипала по самые ушки во всяческие истории и умела находить “грязь” и “зловонное болото” (по терминологии Таис) в самых, казалось бы, сухих и чистых местах.
К моменту описываемых событий я нигде не работала и не училась, имела за плечами опыт общения в самых разных тусовках
— от уличных музыкантов до самодеятельного театра, от братства продавцов газет в электричках до детской христианской радиостанции, — несколько безответных влюбленностей, пару-тройку коротких романов и кучу вопросов о смысле этого дурацкого бытия вообще и моего в частности.
Из дневника:
“…Ну почему, почему только одно лицо перед глазами?
Не могу больше.
Честное слово, я бы хотела лежать в какой-нибудь канаве, избитая и изнасилованная, чтобы боль физическая хотя бы на время пересилила, переорала, переборола боль души. А еще лучше — машина с плотно заделанными окнами и включенным мотором. Я бы ничего не почувствовала и тихо заснула навек. Стоп. Не думай в ту сторону, не надо. Он не твой. Дождись твоего, дождись! Знай: где-то в мире есть человек, сердце которого так же мается в ребрах, мечется, словно загнанный в клетку вольный зверь. Если я засну в машине или в бурой от крови ванне, мы никогда не встретимся. Никогда. Какое страшное слово — оно похоже на надгробную плиту. Но если он не найдет меня? Зачем мне тогда жить…
Мама, мамочка, любовь кипит во мне, и если она не найдет выхода, если не на кого будет ее излить, обрушить — она разорвет меня изнутри.
Но тебе этого не понять. Никому этого не понять.
И мне тоже…
………………………………………………………
Где же ты, где? Мой зеленоглазый демон… Когда же распахнется окно, и ты влетишь, шурша крыльями, и все вокруг засияет от твоих глаз, зазвенит от смеха?.. Я люблю тебя, я не знаю тебя и, не зная, люблю. Это странно, глупо, но с самого детства, с младенчества, я чувствую тебя, и только это ощущение, знание, что где-то бьется твое сердце, помогает мне не захлебнуться в потоке обид и разочарований…
……………………………………………………………
Я сама себе не нужна. Если я не нужна кому-то так же остро, как воздух или вода, зачем мне тогда жить?..”
Я не была депрессивным подростком, коих сейчас так много. Хотя именно такой представала на страницах своего дневника. Дневник
— отдушина в периоды упадка духа. Светлые или нейтральные моменты своего бытия я фиксировала в словах редко. Природное жизнелюбие высушивало слезы через десять минут после домашнего скандала, а обиды в школе, где, будучи метисом “гадкого утенка” и “белой вороны”, я немало натерпелась от дорогих одноклассников, — исцеляли самодельные сказки и хорошие книжки. Если утром я просыпалась в плохом настроении, причиной был резкий переход из мира прекрасных видений в суровую реальность, но не склонность к депрессиям.Тем не менее череда безответных, но страстных и выматывающих влюбленностей, отсутствие одного-единственного и бурные разборки с Таис существенно расшатали мою психику. У меня появилась мечта: работать на телефоне доверия с подростками и тинейджерами и, помогая другим, разобраться в хаосе собственной души.
Мечта была нереальной: с моим образованием, точнее, почти полным его отсутствием нечего было и думать о подобной работе. Таисия дала дельный совет: попробовать помогать пока бесплатно, используя какой-нибудь форум суицидно-депрессивной тематики. Благо наш дом как раз оснастили кабельным скоростным интернетом.
Едва меня подпустили к вожделенной “паутине”, я разыскала сайт “Nevermore”. От той же Таисии была наслышана о нем как о самом посещаемом месте общения отчаявшейся молодежи. Форум встретил меня непроглядной тьмой своего оформления и “веселеньким” баннером на главной странице: человеческой пяткой с привязанной к ней биркой.
Зарегистрировалась, недолго подумав, под ником Морена: благозвучно, простенько и русским духом пахнет. Нет, конечно, пафосно
— для тех, кто сечет в мифологии: богиня, хоть и младшенькая из трех сестер. Но на фоне “темных солнц”, “умирающих звезд”, “гекат” и “люциферов” смотрелось вполне органично.
Форум “Nevermore” с первого взгляда напомнил мне пьесу. Ник участника
— и его реплика. Ответы и монологи других “действующих лиц”. Паузы. Ремарки модераторов.Я вышла на сцену, назвавшись Мореной и написав первый пост. С каждым следующим постом или комментарием снова и снова оказывалась под яркими лучами софитов. Но была и зрителем в то же время
— сочувствующим, вовлеченным в сюжет зрителем в первом ряду партера.Но вот кто был Драматургом и Режиссером сего действа?
Чуть позже образ уточнился. Одна большая Пьеса содержала в себе десятки маленьких. У каждой было свое начало, своя завязка и своя кульминация. Прологом моей пьесы было первое появление на форуме. А завязкой
— тот день, когда несколько питерских участников решили увидеться в реале.
КАРТИНА 1
Забор вдоль всей сцены. На нем нарисована гигантская клавиатура компьютера. Надпись: “ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ФОРУМ NEVERMORE! НАМ ЖАЛЬ, ЧТО ВЫ ТЕПЕРЬ С НАМИ”.
Вбегает Край
— юноша лет двадцати, в футболке и рваных джинсах.
КРАЙ (громко): Назовите три ваших самых заветных желания!
Пишет на заборе мелом: “ТРИ ЖЕЛАНИЯ!!!” Ударяет ногой по одной из нарисованных клавиш. Входит Бэт. Весь в черном. Кутается в длинные волосы, как женщина в фату. Прислонившись к стене, перечисляет, медленно и чуть нараспев.
БЭТ: Хочу хоть на секунду перестать чувствовать боль. Хочу заснуть хоть на полчаса. Хочу никогда не просыпаться. Хочу набраться сил, чтобы умереть…
КРАЙ (перебивает): Три! Я просил только три!..
БЭТ (не поворачиваясь в его сторону): Хочу, чтобы меня полюбил хоть один человек. Хочу сделать себе пластическую операцию, не красоты ради
— просто чтобы ни один из знакомых больше не узнал. Хочу набраться сил и перемолчать оставшуюся жизнь. Хочу, чтобы при виде меня люди не блевали…КРАЙ: Так нечестно! У меня и всех остальных
— только три!БЭТ: Хочу вырезать свое сердце. И съесть его на день рождения. Хочу провести ночь с Ником Кейвом. Хочу сына. Явный плагиат: ничего никогда не хотеть больше
— хватит — больно…КРАЙ: Все бы тебе выпендриться! Не надоело?
БЭТ: Хочу, чтобы меня убили. Хочу отдать за это последние деньги. Хочу, чтобы мне постучался в “аську” кто-нибудь с этого сайта. Хочу двух человек, но это уже личное… на факультативных занятиях… душевная препарация для посвященных.
КРАЙ: Высказался?
БЭТ (очень тихо): Почему-то, когда перестаешь кричать, становится еще страшнее. Так мерзко-мерзко-мерзко от необходимости еще хоть минуту находиться вблизи самого себя. Хочется просто наконец сломаться окончательно.
Появляются другие участники форума. Среди них Морена, Айви, Эстер и Даксан. Они бродят по сцене и выкрикивают, проговаривают, шепчут свои желания.
ДАКСАН: Хочу жить один на острове посреди моря. Хочу знать наверняка, что будет после смерти, чтобы решить осознанно, стоит ли терпеть эту жизнь. Хочу сделать себя таким, каким вижу.
ЭСТЕР: Хочу быть сильнее. Хочу отомстить всем своим врагам. Хочу идти по выбранному пути уверенно и спокойно.
МОРЕНА: Хочу, чтобы как можно меньше людей уходили из жизни сами. Хочу встретить своего человека, один раз и на всю жизнь. Хочу, чтобы мои близкие и друзья жили долго и счастливо.
КРАЙ: Хочу найти человека, хоть чуть-чуть похожего на меня. Хочу знать, как справиться с инстинктом самосохранения. Хочу найти в себе силы для новой попытки суицида.
МОРФИУС (молодой светловолосый человек, симпатичный и улыбчивый): Хочу, чтобы жизнь не была пуста и бессмысленна. Хочу, чтобы Пашка не совершал непоправимого! Хочу больше знать и уметь.
ХЕЛЬ (юноша лет двадцати трех, в инвалидной коляске): Хочу смертельно заболеть. Хочу, чтобы настал конец света. Хочу ничего
— просто ничего.ОНЛИБЛЭК (маленькая темноволосая девушка лет двадцати восьми): Умереть без боли и быстро, никого не ввергнув этим в отчаянье, не поранив. Чтобы мой любимый исцелился от депрессии и жил. От этого мира
— больше ничего.
Постепенно все расходятся. Остается одна Айви.
АЙВИ: Не хочу хотеть…
Входит Энгри. Ему двадцать семь. Грубоватые, но подвижные и выразительные черты лица, яростные темные глаза. Он стирает написанные мелом слова.
ЭНГРИ: Айви, тебе не кажется, что фигней мы тут все страдаем?
АЙВИ (пожав плечами): Проводим время до смерти.
ЭНГРИ (хохочет): В точку! Хорошо сказано. Я вот лично радуюсь, что до нее остается все меньше времени. (После паузы, во время которой продолжает протирать тряпкой уже чистый забор.) Почему-то сдохнуть очень трудно, хоть и нечеловечески хочется. Кто бы только знал, как хочется сдохнуть!..
АЙВИ: Почему трудно?
ЭНГРИ: Веришь, нет: все время чудеса случаются. То брат из командировки приезжает на сутки раньше, ровно в тот момент, когда все уже приготовлено и остается только табуреточку выбить. То кореш с девчонкой вваливаются в два ночи
— переночевать им, видишь ли, негде. И опять в тот самый момент! Зае..ли чудеса, происходящие в последний момент. Этого больше не должно быть!!!
Входит Брюс
— мужчина спортивного вида, под сорок.
БРЮС: Может, хватит истерить? Вряд ли в таком виде ты симпатичен этой милой и умной девушке.
ЭНГРИ (с яростью): А мне пох, кому я там симпатичен! Мне, к примеру, симпатичен маньяк Чикатило, насиловавший и убивавший разную падаль типа милых и умненьких девочек,
— я не про тебя, Айви! — и пожилых жизнелюбов!!!БРЮС: Энгри, клоун, да самоубейся ты наконец!
ЙОРИК (выходит из тени в углу сцены): Брюс, вынужден предупредить, что за подобные высказывания буду банить безжалостно. Имей в виду.
БРЮС: Давай бань. А этого пьяного придурка, который всех заражает здесь своей шизофренией, мы банить не станем. Ни-ни! Козлам всё позволено. (Разворачивается и уходит.)
АЙВИ: Шизофрения не заразна.
ЭНГРИ: Давно замечаю, что тупым (идиотам, даунам, олигофренам, кретинам, дебилам, мудакам, уйопкам, жополизам, приспособленцам) не просто легче живется, а этот мир создан для них, по всей видимости. И всё-таки можете поливать меня всем форумом грязью, если я не сдохну на этой неделе. Сильно надеюсь, что чудес больше не бу…
Глава 2
МОРЕНА. Форум “Nevermore”
Из дневника:
“…Я листаю людей, как книги, газеты или научные рукописи. Из одних выуживаю последние новости и сплетни, а затем откладываю подальше, как ненужную макулатуру. В других заглядываю из вежливости, старательно пытаясь сдержать зевоту. Но большинство глотаю запоем. Судьбы, мысли, слова, интонации — вот что помогает из каждого спора, монолога или застольной беседы вынести что-то ценное и неповторимое именно для себя.
Ты все время спрашиваешь, Таис, почему для меня не существует плохих и хороших людей. Пойми, я иду не той дорогой, где по одну сторону — умыто-чистые лужайки добра, а по другую — грязное болото зла. От того, куда я поверну лицо, не зависит моя судьба. Я пришла в этот мир общаться и учиться у других людей. И если человеку есть что мне дать и чему обучить, то я возьму это, не раздумывая, будь он серийный убийца или католический священник…”
…………………………………………
“…Меня преследует чувство тотальной ненужности, невостребованности социумом. Я ощущаю себя гуттаперчевым мячиком, который, как от холодных стен, отскакивает от чужих умов и судеб, не затрагивая в них ничего…”
Хорошо запомнилось, как вышла на форум в первый раз.
Меня подпустили к компу только к двум ночи. Раньше Таис было не отлепить от экрана. С азартом ребенка, осваивающего новую игрушку, она несколько часов подряд блуждала по всемирной липкой сети, восхищаясь ее возможностями и то и дело добавляя что-то в “Избранное”.
Самый последний по времени пост был от девушки с ником Найтбёд (Ночная Птица). “Запомните меня такой!” Стихотворение, заканчивавшееся строками:
Мне не страшно уйти из жизни.
Мне не нужно, чтоб ты меня помнил.
Исчезают слезы и мысли,
Что последней вызваны болью…
И лаконичное прощание: уходит сегодня. Просьба не отговаривать
— решила бесповоротно. Всем, с кем успела тут подружиться, спасибо, и простите!Я тут же бросилась ей отвечать. Не особо думая над словами, лишь бы не оставлять надолго одну
— с ее болью и глухой ночью. Призналась, что мне очень понравилось стихотворение. Попросила написать на “мыло”. Выдала пару детских советов, как пережить боль разрыва (мне это тоже так знакомо!)…Ночная Птица не ответила.
Утром, едва проснувшись, залезла в сеть. Под последним постом и моим сгустком хаотичной жалости выстроилась цепочка комментов: “Прощай. К сожалению, мы не были знакомы”; “Удачи… пусть все будет хорошо для тя… обрети же тот вечный кайф… и покой… без вечной боли…”; “Не буду тебе ничего советовать типа: “не надо, жизнь хороша”, потому что сам в такой же ситуации: недавно бросила девушка. Просто знай, если вдруг передумаешь или отложишь, нам с тобой будет о чем поговорить. Я ведь тоже уйду очень скоро”; “Вернись, пожалуйста!!! Я и сам три года назад говорил так. И все это было для того, чтобы привлечь внимание. Мы живы, пока нами кто-то интересуется. Я тобой интересуюсь!”; “Покойся с миром…”
На эти отклики ответов также не было.
Еще был коммент, обращенный персонально ко мне,
— от красивой и высокомерной, судя по фото на аватаре, девушки с ником Онлиблэк (Только Черное) — подруги и правой руки Йорика. “Пожалуйста, никогда не давайте человеку в состоянии кризиса необдуманных советов. Это может очень плохо закончиться. Несбыточные рекомендации только ухудшают положение. Хочется помочь — сделай что-то реальное. Не можешь — посочувствуй или расскажи свою историю. Не можешь и этого — лучше отойти и промолчать”.
Еще много дней спустя я высматривала на форуме ник Найтбёд, но больше эта девушка не появлялась. Никогда.
Nevermore.
На форуме, как в любом человеческом сообществе, были свои лидеры и свои отверженные, непримиримые бойцы и “белые вороны”, яркие индивидуальности и серые заурядности. Единственное отличие
— главной темой, стержнем общения была добровольная смерть и наиболее надежные способы ее достижения.И еще: смерть не только обсуждалась, но и творилась.
Была не виртуальной, не выдуманной
— настоящей.Словно солдаты на передовой: шутят, ругаются, философствуют… и то и дело недосчитываются кого-то из своих. Война, кровь, агония
— на фоне ровных строчек на светящемся мониторе. Вот только кто противник? С кем они боролись: с ненавистной жизнью, с хромой судьбой, с Создателем (в которого почти никто здесь не верил)? С самими собой, со своими страхами и инстинктами?..И во имя чего погибали? (“За Сталина, за Родину!”
— что было здесь Родиной и Сталиным?..)
Помимо форума на сайте была обширная библиотека, фонотека “хорошей депрессивной музыки”, разделы “Творчество наших авторов”, “Способы смерти” (более сотни подробно описанных техник отправки на тот свет), “Способы жизни” (советы, как вспрыснуть себе адреналин менее радикальными методами: с помощью байкерства, альпинизма, прыжков с парашютом), “Смерть, которая тебе не светит” (рассказы тех, кто опробовал на себе разные методы
— от прыжка с балкона до глотания ртути из градусника, — оказавшиеся неэффективными и вместо вожделенного небытия повлекшие временную потерю здоровья, в лучшем случае, или плен психушки, в худшем). Можно было поговорить в привате с психологом и даже с православным священником.С психологами, правда, возникали хронические проблемы. Поскольку консультации не оплачивались, профессионалам быстро надоедало играть в эти игрушки. А психологов-неудачников, болтунов и тупиц, дружная орава суицидников быстро и без затей изгоняла прочь.
О православном священнике стоит сказать особо. Отец Иннокентий, батюшка катакомбной церкви, слыл личностью яркой и скандально известной. Сайт “Nevermore” являлся его детищем: на пару с программистом Йориком из Москвы он скреативил его два года назад и с тех пор опекал и курировал. Помимо сайта у батюшки имелось несколько съемных квартир, куда он приглашал пожить
— и отдохнуть от злыдней-родителей и садистов-учителей — юных суицидников со всех концов страны, отыскивая их в сети. Про Иннокентия (или Инока, согласно нику в сети) писали газеты и снимали телепередачи, причем размах оценок его деятельности был полярным: “Священник спасает юных самоубийц, от которых отвернулось общество!” — “Клуб самоубийц в Санкт-Петербурге: одиннадцать смертей за полгода”. Инок нажил массу врагов — главным образом, среди родителей мальчиков и девочек, ушедших из жизни во время “отдыха” в его приютах. Но не меньше — восторженных последователей и духовных детей.
Имелась на сайте и рубрика с необычным названием “Анти-Синий Змей”. Синий Змей
— бывший суицидник и активист сайта, ныне шизофреник и феэсбешник, поставил целью спасение как можно большего числа юных самоубийц. Он не брезговал никакими средствами: под разными никами и именами знакомился на форумах, входил в доверие и, узнав в процессе доверительного общения домашний телефон, звонил родителям и сообщал, что сын или дочь собираются на днях уйти из жизни и отпрыска следует немедленно упечь в психушку. На его счету была не одна спасенная жизнь и, соответственно, не одно проклятие. Стоит ли говорить, что этот тип являлся объектом всеобщей ненависти. Рубрика “Анти-Синий Змей” была создана для его разоблачения под любыми масками и вывесками.
Помимо перечисленных достоинств у меня имелись и личные причины предпочесть “Nevermore” иным сетевым ресурсам подобной тематики. В разделе “Творчество наших авторов” был выложен дневник Таисии, который она вела в течение четырех месяцев, сразу после того, как ее дочка и моя мама покончила с собой. Когда-то давно она выложила его в сеть, анонимно. Тексту предшествовало предупреждение Йорика: “Если ваше решение твердое и осознанное, читать это не стоит. Но если колеблетесь, взвешиваете все “за” и “против”, возможно, этот текст окажется решающим
— ляжет последней гирькой на чашу внутренних весов”.К своему стыду, я дневник не читала. Несколько раз принималась, но на второй-третьей странице откладывала
— на потом, на когда-нибудь. Когда стану старше и хладнокровнее.
Сайт “Nevermore”
— его темы, энергии, эманации — простирался далеко за свои пределы. Почти у каждого участника имелся “Живой журнал”, и большую часть френдов составляли собратья-суицидники. Дискуссии и баталии, начинавшиеся на форуме, развивались и детализировались в личных пространствах.Большая Пьеса
— конгломерат маленьких индивидуальных пьес — ширилась и ветвилась, как дерево.Очень условно действующие лица делились на две неравные группы: “суицидники” и “спасатели” (они же “жизнелюбы”). Я принадлежала, естественно, к меньшинству, поскольку не стремилась покинуть сей мир как можно скорее.
“Спасателям”, чтобы удержаться на форуме, следовало вести себя тонко и мудро. Если свеженький чел начинал взывать: “Ребят, да вы что?! Жизнь прекрасна!”
— или, не дай бог, проповедовать: “Бог любит вас!!!” — его тут же изгоняли из дружного темного коллектива под бодрый матерок и улюлюканье.Слово “Бог” без тяжелых последствий для себя мог произносить лишь Инок. Да и то в привате, в тет-а-тетном “Разговоре со священником”.
Наученная строгой нотацией Онлиблэк и примером вылетевших со свистом, я старалась скрывать принадлежность к презираемой породе “жизнелюбов”, давила в корне порывы “спасать” и отговаривать. Впрочем, долго бороться с собой и гнобить светлые инстинкты не пришлось: я нашла выход. Отговаривать от последнего шага без риска быть вывалянной в смоле и перьях можно было в приватной беседе
— а не на освещенной софитами сцене форума, — в письмах.Моим первым корреспондентом стал Пашка
— студент восемнадцати лет из Нижневартовска, тоже новенький. Он написал первым, заметив свежего человека своего возраста. (Как выяснилось позже, Пашка переписывался и перестукивался по “аське” с огромным количеством народу обоего пола.)“Привет! У тебя есть “аська”? Запиши мой номер, по ней общаться намного удобнее! Ты случайно к химии не имеешь отношения? Позарез нужен человек, который сечет в химии: собираюсь сотворить хлороформ в домашних условиях, а знаний маловато. И зачем я, дурак, на математика пошел учиться, а не на химика?..”
Я ответила, что, даже если б знала, как делать хлороформ в домашних условиях, вряд ли поделилась этим знанием с ним. Лучше поговорить о причинах его состояния. Неужели все безнадежно?
“Об этом говорить нет смысла, я все решил для себя. Окончательно! Я пришел на форум только за конкретной информацией: что и как. Чтобы наверняка! Так что не трать время, давая мне жизнелюбские советы!”
Причина оказалась банальной: несчастная любовь. Ну, и сопутствующие ей подарки “хромой судьбы”: невзрачная внешность, нелады с родителями, ощущение своего “лузерства” во всех жизненных сферах.
Не послушавшись, я стала тратить время, стараясь писать убедительно и проникновенно. Советовалась с Таис. Поведала о новой методике погребения заживо: человека закапывают на ночь в настоящую могилу, а утром он выбирается из нее совершенно преображенным. Советовала “умереть символически”: попрощаться со всеми на форуме, исчезнуть, а спустя время вернуться под другим ником
— пусть все считают, что Пашка совершил задуманное: самоубился, не испугался, не передумал.Пашка отвечал, но все реже. Со все меньшим количеством восклицательных знаков и смайликов. Энтузиазм в отношении меня как советчика и единомышленника у него явно иссякал…
Вторым моим корреспондентом был Йорик. Таинственный и легендарный основатель и админ “Nevermore”. Компьютерщик и художник из Москвы, замкнутый и сдержанный, он редко оставлял посты. Ограничивался лаконичными комментами, одобрительными
— если нравилась мысль или предложение, и предостерегающими — если нарушались правила форума.Йорику я написала первой, вдохновившись чтением его “Живого журнала” (помню, на это ушло подряд две ночи). Меня потрясло сочетание полнейшей обреченности с поэтичной, лирической интонацией. Еще он показался мне добрым, а это редкое качество в среде “любовников смерти”.
Таисия, по моей наводке, тоже прочла его ЖЖ и тоже прониклась. Она построила ему космограмму по дате рождения в “инфо” и сокрушенно заключила:
—
На редкость тяжелый крест. Странно даже, что он так долго его выдерживает. Целых тридцать лет…Мне не понравился мрачный фатализм ее тона, и я постаралась написать Йорику как можно светлее и умнее. Правда, на ответ особо не рассчитывала: у админа было множество виртуальных друзей, и его почта, верно, ломилась от посланий. Кто я для него? Новичок в су-тусовке, неопытная девчонка.
Но Йорик ответил.
“Йорик, извини, что пишу тебе, влезаю в твою жизнь. Меня потряс твой коммент, где ты пишешь, что назначил себе срок ухода, что песочные часы перевернуты и пошел отсчет личного времени. На форуме я постеснялась ответить, а вот сейчас, в письме, прошу: пожалуйста, не назначай себе определенных сроков! Очень прошу тебя…”
“Видишь ли, Морена, есть такой предел боли и мрака, пройдя который, жить просто невозможно. Ни дня, ни минуты. У меня он пройден. Единственное, чем я могу отодвинуть по времени свою смерть,
— это заключить с ней сделку, сказать: да, я умру, только не сейчас, а через три месяца. Если я отменю срок, я словно вышибу внутреннюю опору и немедленно убью себя первым попавшимся под руку предметом”.“Но ведь ты откажешься от этой сделки, если за три месяца ситуация изменится к лучшему, правда? Ты ведь не будешь держать слово, данное этой суке-смерти?..”
“Ситуация не изменится. Я на финишной прямой к смерти. Уже давно, больше четырех лет, в моей жизни присутствует только мрак, и разогнать его не в человеческих силах”.
“Я знаю, Йорик, что не в человеческих! Но я и не пытаюсь помочь тебе сама, своими слабыми силами. Есть такая вещь, как эзотерика. Астрология. Знаешь, у меня есть знакомый астролог, не шарлатан, я могу попросить его сделать тебе гороскоп, совершенно бесплатно! Нет, я вру. Я уже попросила, и он (вернее, она) уже сделала, по дате в твоем ЖЖ. Нужно только уточнить по часу рождения, если ты его скажешь. И тогда, ты только послушай, как это мощно: можно рассчитать дни, когда будет совсем невыносимо, когда смерть будет дышать в ухо. И в эти дни
— ведь это так просто! — попросить кого-нибудь из близких быть рядом. Ту же Онлиблэк. Или маму. Это не трудно, Йорик! Таких дней получится не так уж и много за жизнь. Темный период как нахлынет, так и пройдет. И еще: я ведь тоже буду знать твои черные дни. Я буду молиться в самое опасное время — чтобы тебе стало светлее, чтобы ты выдержал…”“Смешная ты, Морена… Маленькая, добрая, наивная девочка. “Совсем невыносимо”
— не в какие-то редкие дни, а всегда. Впрочем, понять это может лишь тот, кто сам испытал подобное. А этого я тебе, конечно же, не желаю. Но даже если, как ты говоришь, “пройдет”… Мне не нужно, чтобы проходило. То, что происходит в этом мире, очень скверно, и я не хочу, чтобы моя душа когда-нибудь очерствела настолько, чтобы я мог смотреть на все это без боли. Боль — это сигнал: мне здесь не место”.“Йорик, я, наверное, ничего не могу, я маленькая и глупая, но я надеюсь, вопреки всему, на твою силу и свободу…”
“Именно мои сила и свобода бунтуют против правил этого мира. Мой разум отнюдь не пасует, только у меня нет веры, будто кто-либо (твой астролог или наш православный друг Инок) знает о том, что ожидает нас за чертой. Для меня это неизвестность и, вполне возможно, единственный верный шаг в этом мире. Пожалуйста, не трать на меня силы. Направь свою энергию на тех, кому еще можно помочь. На Пашку
— пацану восемнадцать, он, может быть, еще приспособится. На Бэта — он питерский, как и ты, мальчик с божьей искрой. На Энгри — он загибается без общения с умными и добрыми девушками в своей Чухляндии. А мне не пиши больше, не нужно. Пойми: это не мой мир, мне холодно здесь, и, кроме того, я устал”.
Со своими советами и ненужным милосердием я опять, как и в случае с Пашкой, попала впросак. Йорику пытались помочь многие. Когда его депрессия обострялась и наступал кризис, он писал об этом в своем журнале, и московские друзья находили хороших психологов, навороченные антидепрессанты, верная Онлиблэк старалась не покидать квартиру без очень важных причин.
Иногородние тоже пытались помочь. Как-то Морфиус (“спасатель” из Киева) предложил всем друзьям Йорика, реальным и виртуальным, раз в день в определенное время совместно медитировать, посылая ему свет и исцеление. Йорик с возмущением отказался от этой идеи (“Я вам что, какой-то особенный? Папа римский?..”) и удалил тему с форума.
Моя Таисия, следом за мной все больше втягивавшаяся в форумные страсти, прониклась к его админу немалым уважением и сочувствием. По ее словам, он был наиболее глубоким, умным и творческим человеком из всей су-тусовки. Она как-то исхитрилась все же построить ему гороскоп, не зная часа рождения, и рассчитала опасные дни
— дни, когда в его карте “злобствует Уран, планета самоубийц и эскапистов”. И требовала, чтобы я обозначила их в письме к нему, чтобы “был готов внутренне”, и в письме к Онлиблэк, чтобы “не сводила с него любящих глаз”.Но я не стала этого делать. К чему? К тому времени Йорик уже попросил меня не писать ему и тратить “спасательскую” энергию на тех, кому еще можно помочь. А до этого вежливо дал понять, что в отношении астрологии “дышит ровно”. К Онлиблэк я тем более не рисковала соваться: она казалась мне строго-высокомерной и внушала страх.
Главное же
— сколько она сама, доморощенный эзотерик, твердила мне о роке, о фатуме, о том, что настоящего самоубийцу не спасти никакими силами.—
Ты права, — вздохнула Таис на мой довод. — Башкой понимаешь, что с роком, с кармическими законами не поспоришь. А глупое сердце все пытается спасти. Человек ведь удивительный, вот в чем горе. Редкий…
Мои посты на форуме Йорик оставлял без ответов.
Лишь однажды, когда, защищая от массовых нападок очередного “спасателя”, пытавшегося отговорить кого-то
— кажется, Пашку — немедленно лечь на рельсы, упомянула “Над пропастью во ржи” Сэллинджера, он написал — не на форуме, а в своем журнале:“Никого бы он не смог поймать над этой пропастью.
Солнце скрылось за тучами, яростный ветер разметал волосы… А они все бегут и бегут. И не видят ни его, ни опасности впереди. Они играют во ржи. Поймать одного, двоих, ну ещё нескольких… И слушать крики остальных, падающих в вечность, и смотреть, как они летят. Терять и тех, кого удалось-таки поймать на мгновение, и в конце концов, отчаявшись, броситься самому вслед за ними, так никогда и не спасенными…
Не нужно ловить детей над пропастью во ржи. Над ЭТОЙ пропастью каждый играет в свою игру” (с).
КАРТИНА 2
Форум. На заборе надпись: “УГОЛОК ПСИХОЛОГА. ПРИВАТ”. Приглушенный свет. Бэт лежит на кушетке. Психолог, лысоватый мужчина за сорок, сидит спиной к нему за столом.
ПСИХОЛОГ: Припомните хорошенько, не случалось ли вам в раннем детстве подсмотреть, как ваши родители занимались любовью?
БЭТ: Н-нет… По-моему, они вообще не занимались любовью. Никогда.
ПСИХОЛОГ: Интересное наблюдение. Но как же в таком случае вы появились на свет?
БЭТ: Наверно, они занимались этим один-единственный раз. И испытали отвращение. А когда я родился, взглянув на меня, испытали еще большее отвращение, и это навсегда отвратило их друг от друга.
ПСИХОЛОГ: Ладно. В таком случае ответьте мне, когда…
БЭТ (перебивает): Зато я помню, как
— мне было лет семь — мать наклонялась надо мной ночью, зажав в руке осколок зеркальца.ПСИХОЛОГ: С какой целью?
БЭТ: Чтобы перерезать мне сонную артерию.
ПСИХОЛОГ: Значит, у вас дурная наследственность. Печально. (Спохватившись, бодрым голосом.) Но ничего страшного! Ответьте мне на такой вопрос: в каком возрасте вы впервые попытались умереть, перерезав себе вены?
БЭТ: В четырнадцать с половиной.
ПСИХОЛОГ: И по какой причине? Неразделенная любовь?..
БЭТ (тихо смеется, отчего кушетка поскрипывает): Вам не стыдно говорить со мной на языке, пригодном лишь для детской песочницы? Неужели вы считаете, что у меня, пусть даже в четырнадцать лет, не могло быть глубоких экзистенциальных причин для этого шага?
ПСИХОЛОГ: Глубокие экзистенциальные причины для суицида есть у каждого мало-мальски мыслящего и хоть немного чувствующего человека. При этом существуют и не менее глубокие и экзистенциальные причины терпеть свое существование до его естественного конца. Конкретным же поводом для этого шага, увы, как правило, бывает нечто банальное: несчастная любовь, душевная болезнь, материальный крах. В вашем же случае, по всей видимости,
— отроческий комплекс неполноценности плюс проблемы с самоидентификацией на фоне возрастающих сложностей во взаимоотношениях с родителями.БЭТ: Ха-ха. Сейчас я живу один, далеко не отрок, с самоидентификацией все в порядке. Отчего же меня тянет сдохнуть как можно скорее?
ПСИХОЛОГ: А вот в этом мы и будем разбираться, голубчик. Как давно вы не живете с родителями?
БЭТ: С матерью
— с пятнадцати лет. Она в другом городе. Практически не вылезает из психиатрических клиник. С отцом последние два года — он купил мне комнату.ПСИХОЛОГ: Не сошлись характерами с его новой женой?
БЭТ: Отчего же? Очень милая женщина. Меня всегда тянуло смачно поцеловать ее в губы и прикорнуть на пышной груди.
ПСИХОЛОГ: Понятно, отчего отец поспешил отселить вас, купив комнату.
БЭТ: Отнюдь. По иной причине. Как он объяснил мне, чтобы не сойти с ума. Я всех, кто имеет несчастье оказаться поблизости, свожу с ума, видите ли.
ПСИХОЛОГ: Шутки шутками, но вообще-то весьма печально, молодой человек, что вы живете совсем один, без присмотра. С вашими-то суицидными наклонностями, с вашей нестабильной психикой. Ну, хоть кто-нибудь вас навещает? Опекает? Заботится?
БЭТ: Отец звонит раз в неделю.
ПСИХОЛОГ: Это не в счет. Друзья есть?
БЭТ: На форуме, в сети
— много друзей. На сайте “Готов” у меня даже нечто вроде фан-клуба из молоденьких девочек.ПСИХОЛОГ: В сети не считается. В реале есть девушка?
БЭТ: Да как вам сказать… То есть, а то вдруг и нету. Впрочем, наклевывается сейчас с одной, с нашего форума.
ПСИХОЛОГ: С форума
— не лучший вариант. Два депрессивных человека скорее утянут друг друга еще глубже в пучины душевной тьмы, чем вытащат. Вам бы нормальную, жизнерадостную.БЭТ (хохочет): “Жизнелюбку”? Вы хоть иногда думаете, что говорите? О чем я буду разговаривать с кусочком розовой ветчины, позвольте спросить?
ПСИХОЛОГ: Зря вы так. Неужели умные и интересные люди только те, кто видят мир в черных тонах и стремятся к смерти?
БЭТ: Умные и свободные. Урожденные рабы, как правило, не замечают своего рабства, а свиньи
— своего свинства. Но вам не стоит беспокоиться за меня — я вспомнил: меня опекает еще один человек, более чем взрослый.ПСИХОЛОГ: Еще одна девушка?
БЭТ: Девушкой я бы назвать поостерегся. Скорее андрогин. Египетское божество. Захаживает на наш форум, но нечасто: брезгует. Но о ней
— о нем — мы с вами говорить не будем, иначе вы рискуете сломать ваши хрупкие наукообразные мозги.ПСИХОЛОГ: А вот хамить, молодой человек, необязательно. Все-таки вы пришли ко мне за помощью, а не наоборот.
БЭТ: За помощью! Именно. Умоляю о помощи: мне необходимо умереть! Сейчас же. Быстро. Окончательно!
ПСИХОЛОГ (с некоторым испугом): Ну-ну, голубчик… Мы с вами встретились здесь, чтобы это ваше желание трансформировать в противоположное. Не умирать, а жить: любить девушек, писать стихи, совершать кругосветные круизы…
БЭТ: Умереть. Сейчас же! (Вскакивает с кушетки.) Здесь приват, частная беседа. Никто не узнает. Вы имеете доступ к сильным таблеткам. Ну, пожалуйста!!! За любые деньги…
ПСИХОЛОГ: Возьмите себя в руки.
БЭТ: Сцука. Ведь у тебя же есть доступ ко всяким лекарствам. Почему ты мне не выпишешь легкую смерть?! Гнида болтливая. “Не подглядел ли ты, мой милый мальчик, как трахались твои мама с папой в раннем детстве?” “Ах-ах, из-за этого у нас и ненависть к папочке, и любовь к мамочке, и повышенная тяга к бритве…” Дерьмо! (Выбегает.)
Психолог, морщась, опускается на кушетку. Заводит медитативную музыку, прикрывает глаза. Из блаженного забытья его выводит стук в дверь. Встает, поправляет одежду.
ПСИХОЛОГ: Да, пожалуйста.
Входит Эстер.
ПСИХОЛОГ: Устраивайтесь. (Указывает на кушетку.) Слушаю вас очень внимательно.
ЭСТЕР (присев на край кушетки, тщательно подбирает слова): Моя главная проблема в том, что я не люблю своих родителей. И вообще людей. Я никому не доверяю, всех опасаюсь. У меня, видите ли, то, что называется “социофобией”…
Глава 3
ЭСТЕР. Братство прогрессивных сатанистов
Из “Живого журнала”:
“…Я боюсь людей. И не люблю их. Когда иду по улицам, стараюсь не поднимать глаз от своих ступней, а если случайно поднимаю, меня обдают презрительно-брезгливые взгляды прохожих. Стараюсь не носить очков — и это при моих минус четырех, и тогда все лица — презрительные, спесивые, пустые и сальные, словно воск, — сливаются в неразборчивые пятна и не задевают, не напрягают. Текут себе мимо, словно мусор в реке… Но появляется другая опасность — промахнуть мимо моей ненавистной конторы, где я просиживаю, отвечая на тупые телефонные звонки, с девяти до шести, или — чуть менее ненавистного обиталища: съемной квартиры в самом грязном и зачуханном районе Питера.
Я живу словно за стеклом — очень прочным, не разбиваемым. Отдельно от всех — и чужих, и родственников. Яркая, полная, бурная жизнь — не для меня: за стекло нет доступа. Я не нужна никому. И самой себе тоже.
Я — вечный наблюдатель. Не можешь танцевать сам — наблюдай, как танцуют другие. Не можешь гореть сам — любуйся чужим огнем. Но ведь я могу танцевать! Об этом никто не знает, потому что никто не приглашает меня на танец…
Но ни одной живой душе не доставлю я удовольствия видеть меня раздавленной, жалкой, молящей. Я хорошо защищаюсь: моими усилиями стекло прозрачно лишь в одну сторону. Никто не видит, никто не знает меня — настоящую. Моя защита прочна — я не хочу быть растоптанной. Не хочу, чтобы об меня вытерли ноги и, через секунду забыв об этом незначительном происшествии, пошли дальше. Я выстраиваю глухие стены, я оборачиаю к миру не лицо, но маску. Маску с нарисованной улыбкой — тонкой и ироничной. С нарисованными глазами — умными и сочувствующими.
Меня настоящую не увидит (не пожалеет, не сплюнет презрительно, не отшатнется) никто. Никогда.
Но как же я устала носить эту маску…
Она не из папье-маше. Она чугунная. От ее холода стынут скулы, от ее тяжести нарывают губы. От ее металлически-кислого запаха — чувство непрекращающейся тошноты…”
—
Слу-ушай… — у него картавый голос, мяукающие интонации. — Признайся, что ты безумно смущалась, придя в кафе с Асмодеем на плече. Комплексовала, как первоклассница, что накрасилась маминой губной помадой и надела мамино эротическое белье.—
А что, было заметно?—
Еще как. То есть мне было заметно — за остальных участников встречи отвечать, естественно, не могу.Мне жарко от его волос
— душной волной они закрывают мое левое плечо и половину туловища.—
Отпусти сейчас же!Мне не нравится, что он поймал предмет разговора, когда тот пробегал по диванному валику, уцепил за хвост и, невзирая на возмущенный писк, не дает вырваться.
—
Слушаюсь, мэм! — Он расцепляет пальцы, и я беру крыску в ладони, успокоительно поглаживая дымчатый загривок. — Только будь так любезна, унеси это животное с глаз моих подальше. Лучше на кухню. Во избежание непроизвольных порывов, которые я не всегда имею силы и желание сдерживать.Он крепко сжимает ладонь
— будто сдавливает в ней крохотное тельце, и издает звук, имитирующий хруст косточек. Меня не надо упрашивать долго — послушно сажаю Модика в его клетку и отволакиваю на кухню.—
А что… — я подбираю слова, стараясь выразить свою мысль как можно более деликатно, — когда убиваешь что-то живое, становится легче?—
Теоретически да, — он кивает со значением. — На практике же для меня гораздо характернее другой вид анестезии — саморазрушение.Он приподнимает руку, и я издаю понимающее междометие. Это было первое, что я заметила, лишь только он разделся: шрамы. Множество шрамов на обоих предплечьях, разной величины, разной давности
— заживших, светлых и поблескивающих, и недавних, едва затянувшихся, окруженных воспаленной припухлостью. Конечно, я и до него знала о подобном способе облегчения приступов душевной боли. Но для меня это неприемлемо: уродливо и первобытно. Неужели заражение крови или ноющие в дождь застарелые раны могут скрасить убожество и мерзость этого мира? Они лишь сделают его еще более убогим и трудновыносимым.Обилие искромсанной лезвием молодой плоти, тяжелая эстетика надругательства над самим собой настолько меня впечатлили, что в течение нескольких минут даже не могла отвечать на его ласки. (Жуткие шрамы ощущались и при касаниях, когда он обнимал меня или гладил по спине.) Но, говоря по правде, ласки были недолгими. Прелюдия к любовной близости оказалась коротенькой и, я бы даже рискнула сказать, халтурной. Как и само действо, впрочем. (“Вот и тайна земных наслаждений! Но такой ли ее я ждала накануне?..”) И все это
— и прелюдия, и основная часть — не было озвучено ни единым словом нежности или страсти.
Бэт не стал особо разлеживаться. Натянув джинсы, подсел к компу. Пока агрегат разогревался, рассеянно оглядел только что оставленную постель и с кривой ухмылкой пробормотал строки неизвестного мне автора:
—
“Осуществились на простыне серой… И ненасытные губы смешали!..”Без спроса подключился к инету и радостно возопил:
—
Ты сама не понимаешь, чем владеешь: кабельный интернет! Безлимитный!.. Плюс — полное отсутствие родителей и соседей. “Стыдно, стыдно быть несчастливым!..”—
Вообще-то за эту грязную халупу и интернет я отдаю две трети своей зарплаты. За которую впахиваю каждый день с девяти до шести в компании крашеных кукол и жизнелюбов с двумя извилинами…Но он уже не слушал, увлеченно стуча по “клаве”.
В полной уверенности, что он вышел на любимый “Nevermore”, я заглянула ему через плечо. Что там новенького? Не сбылась ли еще чья-нибудь заветная мечта?..
Но Бэт, нахмурившись, прикрыл экран. И, в общем-то, имел право: поскольку общался уже не на форуме, а по “аське”.
С Айви, насколько я успела заметить.
Мы подружились
— относительно, конечно, — еще зная друг друга лишь по никам и аватарам. До знаменательной встречи в реале, организованной активной, как все неофиты, Мореной.Морфиус как-то поднял тему о сатанизме. “Спасатель”, эзотерик-христианин и даже, как ни странно, неглупый в иных вопросах паренек, он, конечно же, понес несусветную чушь и банальщину. Судя по никам толпящегося на форуме народца: Темный, Воланд, Балам,
— к славному племени сатанистов относили себя многие. Но именно что относили: вешали на себя гордый и звучный ярлык, не имея представления о сути.На пост Морфиуса достойно ответил лишь новенький
— Бэт (остальные глупо подхихикивали и не смешно острили на темы “хрюсов”):“Морфиус, дорогой, при слове “сатанист” ты и тебе подобные сразу представляют себе мрачную личность, раскапывающую могилы, распинающую черных котов и совершающую мессу задом наперед на животе девственницы. Запомни, пожалуйста: все это имеет место быть в нашем лучшем из миров. Но творят сии некрасивые вещи вовсе не сатанисты, а люцифериане, или дьяволопоклонники. Еще раз, по слогам: дья-во-ло-по-клон-ни-ки. Сатанисты не поклоняются никому
— это невозможно по определению. Больше того, они не верят — пусть это и покажется тебе парадоксальным — ни в Сатану, ни в Люцифера, ни в какого-либо иного персонажа с рогами и копытами. В Бога, естественно, тоже. Это, как правило, люди Разума, а не слепой веры. Интеллектуалы, а не сектанты и не фанатики”.Я не могла не встрять в дискуссию.
“Браво, Бэт! Наконец-то я не одинока на форуме. Наконец-то появился человек, который знает и способен внятно растолковать, разжевать НЕ-знающим, что Сатана
— не ужастик, не детская страшилка, не поповский бред — но архетип. Символ полноценной человеческой жизни, олицетворение всего лучшего, чем наградила человека природа: гордость, сила, могущество, ум, чувственность, индивидуализм, творческая потенция”.Морфиусу пришлось заткнуться (он сделал это с максимально умным видом, попросив назвать авторов соответствующих книжек), а Бэт с тех пор тепло приветствовал меня при каждом появлении на форуме. Называл “наша мудрейшая Эстер”, “сестренка по су-вере”, “аццкая сатанесса”… (Он был неистощим на прозвища, и мне это льстило.)
Так что я была морально готова ко встрече в реале. Чтобы произвести впечатление, взяла с собой Модика (в первый и последний раз, клянусь: бедная скотинка намерзлась, надрожалась и устала донельзя), надела “готичную” юбку. Я сильно перенервничала, когда все уже собрались, а Бэт безбожно опаздывал, и стучащая зубами и каблуками Морена то и дело требовала немедленно завалиться в теплую кафешку. К счастью, мы все-таки его дождались.
И хотя я готовила себя к чему-то подобному
— потрясение оказалось немалым…
А через два дня после встречи и посиделок, которые можно было назвать его феерическим моноспектаклем (“Весь вечер на арене фокусник и иллюзионист!..”), они с Даксаном заявились ко мне в гости. И не с пустыми руками
— на загривке у Даксана гремел рюкзак с немалым количеством весело булькающего баночного пива и пачкой сухариков на закуску.—
Надеюсь, Астарта, ты не откажешься вместе с нами незабываемо угореть?..Пиво взбодрило всех троих до такой степени, что о суициде мы почти не говорили. Речь в основном шла о сайте сатанистской направленности, который они собирались сотворить и призывали меня присоединиться
— в качестве идеолога и редактора. Разумеется, я с воодушевлением согласилась. Варианты названия были такие: “Храм ритуальных кровопусканий”, “Аве, апокалипсис!”, “Армагеддонские посиделки”, “У Бафомета”.К сожалению, компьютерщика в нашей теплой компании не оказалось, и, как ни чесались руки, как ни потрескивали в голове бенгальские огоньки сногсшибательных идей, к непосредственному воплощению нашего детища мы приступить не могли.
На этой фазе у Даксана резко упало настроение, и он стал мрачно допытываться, нет ли у нас знакомого черного мага. Предки достали до такой степени, что он готов прибегнуть даже к столь некрасивым средствам, как присушка-отсушка-порча-инвольтация.
—
Ты жаждешь их физического устранения, или хочешь, чтобы они полежали какое-то время в больнице, дав отдохнуть от себя, или же речь идет о психологическом освобождении? — деловито уточнил Бэт.—
З-зачем мне врать перед вами: я хотел бы, чтобы их не стало вообще. Но это слишком огромная и несбыточная мечта. П-поэтому я удовольствовался бы психологической свободой: пусть не видят меня, не трогают, не замечают. Пусть в-выплескивают свои родительские инстинкты на братца, а меня оставят в полном покое. Кстати, 99 процентов детей мечтают о смерти своих родителей. Кто сознательно, кто подсознательно. П-просто мало кто знаком со своим подсознанием, а те, кто знаком, — вряд ли осмеливаются озвучить свои потаенные желания.Врожденное чувство справедливости и любовь к абстрактной
— и потому бесполезной — истине заставили меня возразить:—
Насчет 99 процентов ты загнул, Даксан. Я, к примеру, не люблю своих родителей, но смерти им не желаю. Пусть живут и пережевывают свои примитивные радости: новый сериал, копченую колбасу, ремонт сортира на даче. Лишь бы, как ты правильно заметил, меня не доставали.—
И что, не достают? — Он ядовито вперился в меня из-под густой, как у дикого сына гор, брови.—
Мать звонит периодически, — честно ответила я. — По выходным даже наладилась меня навещать, но я специально из дома ухожу в это время.Даксан торжествующе расхохотался, стуча по столу кулаками.
—
Тихо-тихо-тихо, последнее пиво разольешь! — Бэт вовремя подхватил готовую скатиться на пол банку.—
И все-таки ты не прав, — я упрямо гнула свою линию — а что мне оставалось делать? Не признавать же свое поражение в угоду двум самовлюбленным самцам. — Встречаются семьи, где родители и дети суть одно, семья, а не просто чужие люди, зачем-то втиснутые в одну клетку по формальному признаку кровного родства. Их немного, но они есть. В такой семье можно укрыться от окружающего абсурда, передохнуть, расслабиться. И я завидую тем, у кого такие семьи. Если говорить о нашей дружной тусовке, завидую Морене. По ее постам и ответам на форуме видно, что она и ее мать — близкие люди. По сути, а не по крови.—
Морене ты зря завидуешь, — возразил мне Бэт. — Я знаю ее чуть больше. Сдается мне, ей достался весьма деспотичный экземпляр. Стоит задуматься, что предпочтительней: материнская любовь, которая душит тебя удавкой и не дает даже чихнуть самостоятельно, либо родительское равнодушие — вариант моего папочки — и, соответственно, свобода.—
И думать нечего! — энергично осклабился Даксан. — Да здравствует свобода! — Он схватил со стола последнюю банку с пивом и втянул в себя пенящуюся струю. — М-морена еще маленькая девочка. Отлично помню, каким слюнявым дураком был в свои восемнадцать. Она не б-безнадежна, и, думаю, общими усилиями мы сумеем ее воспитать в лучших традициях прогрессивного сатанизма.—
Она небезнадежна, — подтвердил Бэт. И горестно всхлипнул: — Ё-моё, мы что, так быстро все вылакали? Эстер, лапушка, сгоняй в ближайший круглосуточный киоск, плиз…Я возмутилась:
—
Я вам что, девочка на побегушках?—
Даксан, миленький, тогда на тебя вся надежда…Даксан взглянул на часы и, громко выматерившись, выскочил из-за стола.
—
Через пятнадцать минут метро закрывается!!!Он понесся в прихожую, бормоча, что завтра с утра должен опять тащиться на свою ненавистную работу курьера.
—
Чао, братишка! — Бэт вальяжно махнул на прощание и даже не вылез проводить друга до двери.Как свободный художник, не связанный узами постылой службы, он никуда не спешил, заявив, едва я закрыла дверь за пошатывающимся, но стремительным Даксаном, что ночь
— лучшее время для душевных бесед и пиршеств духа.Я живо согласилась, дипломатично умолчав, что тоже являюсь подневольной рабой, подобно Даксану, и обязана завтра вскочить в семь утра по ненавистному воплю будильника.
—
Даксан очень трогательный, — доверительно сообщил мне Бэт, сделав еще одну попытку — столь же безуспешную, как и предыдущая, — послать меня за пивом. — Знаешь, он признался мне, что девственник. В двадцать два года. Когда он мне это поведал, я зауважал его с нездешней силой: человек живет радостями духа, а не плоти. Я готов был облобызать его благоговейно и сочинить восторженный венок сонетов, но… оказалось, что этот факт его вовсе не наполняет гордостью, но удручает. Можешь себе представить?—
Могу, — усмехнулась я. — Что ж тут неестественного?—
Неестественна моя идеализация окружающих меня индивидуумов. И больше ничего, — Бэт раскинулся на диване, вытянув ноги в оранжевых носках, на удивление новых и чистых. Его волосы искрились, как шерсть ухоженного домашнего любимца. — Знаешь, беда нашего друга внушает мне сочувствие и деятельное стремление ему помочь. Я заметил, когда мы сидели в кафе, что ему приглянулась Морена. Давай сведем их? Поспособствуем счастью двух особей. Инок, как рассказывают, очень любит венчать в своей квартирной церкви бывших суицидников, возвращенных к жизни силой любви и его молитвами. А если потом разбегутся, тоже не страшно: квартирное венчание вряд ли имеет сакральный статус. А?.. Может, намекнешь ей по-дружески?—
Бэт, извини, не всегда могу понять: ты шутишь или серьезно?—
Шутить счастьем друга?! Надеждой на его спасение? — он возмущенно возвысил голос, но игривые искорки в карих глазах выдавали. — Ты поговоришь с Мореной? Этим ты спасешь и ее юную душу: она совсем уж решилась отметить суицидом свое восемнадцатилетие. Откинуть маленькие детские копытца…Мне хотелось ему подыграть, но женская солидарность плюс элементарная справедливость пересилили.
—
Морена, конечно, мне не подруга. И вряд ли таковой станет (подруг вообще не имею, есть лишь собеседницы.) Но обижать ее без нужды все-таки не хочется. Ей бы чуть-чуть стильности и уверенности в себе — вполне ничего получилась бы девушка. Будь я существом мужского полу, из нас троих — имею в виду свеженькую су-тусовку Питера — выбрала бы ее. В ней море женственности.—
Вот наш общий друг Даксан и выбрал.—
Я имела в виду, что она достойна более качественного партнера.—
Если это намек в мой огород, то я выбрал Айви, — он выждал паузу — тянул, мечтательно усмехаясь. — В ней есть ум, есть драйв, есть изюминка. А главное: она может реально покончить с собой. Не обижайся, но ни ты, ни женственная Морена вряд ли это осилите. А она — вполне.Говоря это, он смотрел на меня очень пристально. Любопытствовал, какую выдам реакцию?
Но я умею владеть собой. Мои маски
— надежная защита. Меня настоящую не увидит никто, не уловит никто.Почему-то именно после этих его слов мы с ним оказались в постели.
Из “Живого журнала”:
“…Я очень люблю гулять по кладбищам. Самое любимое — Смоленское. Но и Богословское, и Серафимовское бывают хороши, под настроение. Умершие не обдают меня взглядами, полными брезгливого недоумения. Со своих овальных эмалевых фото они смотрят приветливо и умиротворенно. И живым здесь тоже не до меня. Они либо отдают скучный долг — сажают цветы, красят оградку, либо искренне горюют, если могила свежая — рыжий глинистый холмик, еще без чопорных памятников и уютных скамеечек.
Я намного ближе к тем, что смотрят с эмалевых фото, чем к сажающим цветочки. Я не живу — умираю. Медленно разлагаюсь в атмосфере общей фальши и лжи. Назло кому я продолжаю существовать (не жить, не жить!)? Боженьке (которого нет)? Себе самой? Но к чему такая жестокость, такой изощренный аутосадизм?
Бытие назло.
Я устала каждую секунду своей не-жизни изобретать очередной заменитель настоящего, подлинного чувства, восприятия, всплеска спонтанного бытия.
Отпусти себя, твержу я как заведенная, отпусти себя, не истязай себя, не дли эту глупую — на радость непонятно кому, — эту жалкую пытку…”
В ту ночь мне удалось поспать очень мало.
Наговорившись с Айви, Бэт попросил кофе. Покрепче. “Любви” больше не было. Мы просто болтали, лежа рядышком, часов до пяти утра.
—
Непонятно, как такое эфемерное создание может выносить силу тяжести собственного тела, не то что — собственной судьбы, — заметил он задумчиво, имея в виду свою избранницу. — В нашу первую визуальную встречу в кафе меня жестко прибило гротескное несоответствие между хрупким внешним и безразмерным внутренним.Я хотела откликнуться относительно “внутреннего” чем-нибудь умным и в меру ироничным, но он, не слушая, поменял тему. Принялся взахлеб разливаться об Атуме.
—
Мы познакомились три месяца назад на готическом форуме. Это самый потрясающий человек, которого я когда-либо удостаивался встретить в своей богатой на общение жизни. Дизайнер, фотограф, поэт — и все это мастерски, на высшем уровне. Но самое удивительное не это, не его таланты. Атум андрогин.—
В каком смысле? — Моя голова гудела и шуршала от усталости, но его негромкие слова впитывала с жадностью, как иссохшая земля — щедрый ливень. — И почему Атум?—
Я же говорю: андрогин. Атум — верховное египетское божество, создавшее самого себя из вод предвечного океана, будучи одновременно и мужчиной, и женщиной. Ник более чем прозрачен. Выглядит как женщина, ослепительная женщина двадцати с небольшим лет. На самом деле ему за тридцать. Ходят туманные слухи о перемене пола, но слухи непроверенные. Говорит о себе в мужском роде. Ощущает себя и тем и другим — цельным, самодостаточным существом. Такими были первые боги и, согласно Платону, первые люди.—
Вот бы взглянуть!Я выдала это искренне: если кто и может меня заинтересовать, так только сильно выделяющиеся из толпы особи.
—
Взгляни! — Он кузнечиком выпрыгнул с дивана, перемахнув через мою вытянутую тушку, и снова врубил многострадальный комп. — Вот его сайт. Вот фото…С экрана смотрело и впрямь редкостное создание. В толпе не пропустишь. Женщина… нет, пожалуй, соглашусь с Бэтом: андрогин. Черты лица были правильными и тонкими, и в то же время в них чувствовалась стройная сила, как у юноши. И отточенность, определенность. Изящный нос с маленькой горбинкой, безупречные неяркие губы. Глаза, удивительно голубые, густо подведены до висков, как у древних египтянок. В сочетании с иссиня-черными волосами и такими же бровями смотрелось великолепно. Взгляд пристальный, холодный и высокомерный. Над левой бровью
— маленький прямоугольник того же небесного цвета, что и глаза, окруженный вытатуированным узором. На правой скуле вился затейливый рисунок черной и белой тушью с вкраплением синих стразов.—
Просто нет слов… А что это голубое — над бровью?—
Бирюза. Настоящая. Каким-то мудреным способом вживленная в кожу.—
Потрясающе. А глаза в самом деле такого удивительного цвета? Или это линзы?..—
Даже если линзы, они настолько тонкие, что их присутствие обнаружить невозможно. Злопыхатели намекают и на пластическую хирургию. Но даже если это так, перед нами тот редкий случай, когда с чужой помощью человек ваял сам себя — таким, каким видел внутренними глазами. Если честно, это вызывает во мне немалое уважение. И восхищение.—
Присоединяюсь. Испытываю в точности те же чувства.—
Я потом еще стихи почитаю. Или сама почитай, они есть на сайте. Некоторые мне посвящены — самые сильные.—
Взглянуть бы на это чудо живьем… Ведь это большая редкость, когда такое — ТАКОЕ — вдруг произрастает среди унылого и серого людья.Мне и впрямь позарез захотелось увидеть редкостное создание вблизи. Разглядеть воочию, переброситься парой фраз.
—
Будешь хорошо себя вести, познакомлю! — Бэт выключил комп и в два прыжка оказался под одеялом.Он долго еще рассказывал об Атуме, о своем благоговейном восхищении, которое
— вот жалость! — в физическую страсть отчего-то не переплавлялось. Поэтому с вожделевшим его красавцем андрогином следовало как можно реже оставаться наедине, и главными местами их встреч были ночные клубы, рестораны и модные презентации…Он заснул резко, вырубился на полуслове, по-детски свернувшись калачиком, с гримаской, горько-удивленной и болезненной, на накрашенных губах.
КАРТИНА 3
Форум. С разных сторон входят Энгри и Луиза. Луизе около тридцати. Неухоженная, нездоровый цвет лица. Энгри несет в руке торт.
ЛУИЗА: С днем рождения, Энгри!
ЭНГРИ: Брось! С чем ты меня поздравляешь? Почитай, почти 27 лет настоящего ада.
ЛУИЗА: Неужели за всю жизнь не было совсем ничего хорошего?
ЭНГРИ (размахивает тортом, словно собирается его бросить): Мать на день рожденья торт подарила, а знает ведь, что я не выношу сладкого! Кому она его купила? Себе! А ты говоришь… Хороших дней за жизнь, может, пять-шесть и набралось бы. Да разве это перевесит?
Луиза кивает понимающе.
ЭНГРИ: Пусть живут “жизнелюбы”, а нам по штату умереть положено! Знаешь, чем я днюху свою отметил? Сегодня ночью повеситься пробовал. Ни хрена не получилось, потому что больно и страшно. В первую же секунду начинается шум в голове
— весьма поганое ощущение. Шея вся красная теперь. Наверное, чтобы реально повеситься, нужно, как говорят умные люди, заныривать в петлю в состоянии аффекта и без раздумий сразу выталкивать табуретку.ЛУИЗА: Энгри, родной, есть же более легкие и приятные способы! Передоза героина, к примеру.
ЭНГРИ: Это у вас там, в столицах, легче. Здесь, в моей чухляндской дыре, хрен раздобудешь. Да и бабки нужны. А откуда их взять, если за два месяца уже с третьей работы поперли? Не-ет, веревка дешевле будет. (Сделав прощальный жест, уходит.)
ЛУИЗА: Ох, Энгри…
Входит скучающей походкой Бэт.
БЭТ: Извини, мы не договорили с тобой в прошлый раз.
ЛУИЗА: Да. Ты так резко выключился. На полуфразе.
БЭТ: Со мной такое бывает.
ЛУИЗА: Не объясняй, я все понимаю. Ты говорил на редкость глубокие вещи: даже странно, что ты пришел к таким мыслям в столь молодом возрасте.
БЭТ: Некоторые уникумы стареют так быстро, что не успевают толком повзрослеть. Ко мне это не относится.
ЛУИЗА: Пожалуй. Не сочти за комплимент, но ты
— почти единственный на форуме, с кем я общаюсь на равных.БЭТ: Мерси. Знаешь, единственная надежда, которой пытаешься себя обмануть,
— что когда-нибудь что-то изменится. Не важно что — хуже, лучше, — главное, чтобы было хоть какое-нибудь движение. Наверно, только этим смерть и привлекает. Тем, что может быть еще хоть что-то новое. Хотя и в это уже верится с трудом. И если взглянуть трезво — и в смерти особого шарма не чувствуется.
Появляется Айви. Она изменилась со времени встречи в кафе: на голове вместо пушистого золотистого облака нечто коротенькое и зеленое. Она стучит ногой в босоножке по клавише, на которой написано “Приват”.
Бэт бросает умоляющий взгляд на Луизу. Та понимающе кивает и уходит.
Бэт и Айви разговаривают, маленькими шажками приближаясь друг к другу.
АЙВИ: Привет…
БЭТ: Хайль…
АЙВИ: Поболтаем?
БЭТ: А как же. Как вчера и позавчера.
АЙВИ: И опять полночи?
БЭТ: Именно. На работу не проспишь?
АЙВИ: А я мало сплю. Часа четыре.
БЭТ: Тебе хорошо.
АЙВИ: На том стоим. Мне лучше всех.
Приблизившись, смотрят друг другу в лицо. Бэт хватает ее за руку, меняя тональность, говорит быстро и горячо.
БЭТ: Я хочу рассказать тебе о себе все, все!
— чтобы ничего не оставалось за душой, ты слышишь?!АЙВИ: И я! Я тоже.
БЭТ: Ты знаешь, когда я в первый раз перерезал себе вены? В четырнадцать с половиной. Только сегодня утром рассказывал об этом дураку психологу.
АЙВИ: А я в двенадцать!
БЭТ (с завистью): Ты круче меня. Ты
— изумительная.АЙВИ: Сейчас покраснею. “В смущении потупив глаза и шаркая ножкой…”
БЭТ: Жалко, что я не вижу. Когда ты краснеешь, ты становишься неотразимой. Рассказывай!
АЙВИ: Все-все? Меня мать в детстве по полу таскала. Говорит перед сном: “Пойди почисти зубы”. А я бы и рада почистить, но не под приказом. Тогда она стаскивает меня с кровати и начинает таскать по полу. За рубашку, за волосы. Они у меня длинные были.
БЭТ: Я бы ее убил. Давай я ее убью?
АЙВИ: Спасибо. Но разве это изменит что-либо?
БЭТ: Да пожалуй, что нет. Раньше надо было. В раннем детстве.
АЙВИ: Ты думаешь, в детском доме было бы лучше?
БЭТ: Не думаю. Нигде не лучше. Этот мир, созданный Господом Догом,
— огромная пыточная камера со множеством разнообразнейших закутков и закоулков. Знаешь, у меня есть подозрение, что и после смерти избавление не наступает. Что все устроено таким садистским образом — нечто вроде ловушки, — чтобы отыметь наиболее чувствительных к боли изощреннее и комичнее.АЙВИ: Я тоже так чувствую. Только выразить так здорово не умею.
БЭТ: Приезжай!
АЙВИ: Ты это всерьез? Я ж только неделю назад была в Питере.
БЭТ: А я уже соскучился. Зверски.
АЙВИ: А ты не боишься меня увидеть? Я сильно изменилась с момента встречи.
БЭТ: Поправилась на 15 кило?.. Вставила себе фарфоровые зубы?.. Поменяла пол?..
АЙВИ: Поменяла прическу. Полголовы почти под ноль, а оставшееся покрасила в зеленый цвет.
БЭТ: Супер! Это чтобы матушке не за что было тебя таскать
— при домашних разборках?АЙВИ: С ней чуть инфаркт не случился, когда узрела меня в таком виде.
БЭТ: Мо-лод-ца! Ты офуительная девушка. Если честно сказать, внешность для меня давно уже не важна. Я душу твою вижу.
АЙВИ: Несколько преждевременное заявление! Свою душу даже я не вижу.
БЭТ: А еще у меня мечта была в дальней юности: иметь свой остров в Исландии
— сидеть на нем, бухать и ветер слушать.АЙВИ: Здорово. Я тоже от Бьорк угораю.
БЭТ: Приезжай! На пару дней хотя бы. А то я приеду! Твоей матушке раздолье будет
— волосы у меня до колен.АЙВИ: Помним-помним. Волосы
— твой бренд. Но разве ты сейчас один? По-моему, тебя окружают восторженные поклонницы.БЭТ: Окружают со всех сторон, даже слишком тесно. И поклонницы, и поклонники. Но тем не менее (вздыхает, с кавказским акцентом) я савсэм адын!
АЙВИ: Что-то не верится.
БЭТ: Если совсем честно… есть тут одна. Один.
АЙВИ: Одна или один
— нельзя ли определеннее?БЭТ: Трудно сказать с уверенностью. Человек сменил пол в юности. Сейчас ему
— ей — тридцать семь, но выглядит на двадцать. Супер. Пишет стихи, классно делает тату и фотографирует.АЙВИ (с ноткой ревности): Вижу, “оно” много для тебя значит.
БЭТ: Честно? Я им восхищаюсь. Персонаж прямиком из Серебряного века. Андрогин чистейшей воды, то есть бросивший вызов богам. Он на форум, кстати, заходит. Но редко. Под ником Атум.
АЙВИ: А-а. Помнится, что-то этакое высокомерно-эстетское.
БЭТ: Есть немного. Считает всех нулями
— и не без повода. Он гениальный и очень несчастный. Несмотря на бабки и внешний блеск. Потому что в женском теле ощущает себя еще более нелепо, чем когда-то в мужском. И вообще, в нем есть что-то мертвенное… Эй, ты что? Отключаешься?!АЙВИ: Поздно уже. Завтра на работу.
БЭТ: Но ты же четыре часа спишь?
АЙВИ: А сегодня хочу выспаться. Пока.
БЭТ: Погоди! Меня не туда занесло, с Атумом. Послушай!..
Айви нажимает ногой клавишу, выключаясь. Уходит. Бэт разочарованно бредет в другую сторону.
Глава 4
МОРЕНА. День рождения
Из дневника:
“…Есть люди утра и люди ночи, вечерних сумерек и предрассветной ознобной мглы, а я — человек заката. Я смеюсь, и чем больнее мне, тем громче звучит мой смех. Я заворачиваюсь в него, как в кокон, стараясь убедить себя, что это не мой мозг трещит под напором реальности, а — звенит капель, сигналят машины, мяукают апрельские коты, и мое бессилие — лишь следствие весеннего авитаминоза, и только.
………………………………………………
Тихий темный вечер. Небо, оранжевое от городских огней. Ищи, ищи меня — все равно не найдешь. Я затерялась в тысячах равнодушных спин, мой голос стал похож на миллионы других голосов — такой же пустой, набитый ватой чужих слов. Болота моих глаз иссохли, на их месте лесная полянка, а глубины нет. Со мной остались лишь дождь да ветер, и я пьянею лишь от запаха весенней грозы, и только тогда становлюсь такой, как раньше, и только в такие дни ты можешь узнать меня…
………………………………………………
Кто я? Зачем я здесь, вернее — за что? Я затерялась в собственной душе, словно в дремучем лесу среди вековых елей, колючих кустов и высоченных сосен. Может быть, хотя бы завтра, в мой праздник, случится что-то хорошее?..”
Ненавижу телефоны. Не могу, не умею разговаривать, не видя лица, выражения глаз и губ. Пластмассовый монстр или писклявая игрушка мобильника заставляют мысли путаться, а голосовые связки
— издавать глупое хихиканье. (Со временем, наверное, мне будет являться в кошмарах огромная, раскаленная добела телефонная трубка, затягивающая в свое пышущее жаром и звоном нутро. А потом я попаду в сумасшедший дом с острым психозом — стану истребительницей телефонов и убийцей мобильников.)К счастью, Бэт и Даксан были приглашены заранее, и я только напомнила и уточнила время по “мылу”, не прибегая к ненавистной трубке.
Ради моего торжества Таис согласилась переночевать у подруги. В моем распоряжении оказались обе комнаты в коммунальной квартире, где мы с ней обитали вдвоем. Главное, не лишнее пространство, конечно, а отсутствие ее бдительных глаз, без которых буду чувствовать себя намного свободней
— тем более что празднество предполагалось вести до утра. Не каждый день исполняется восемнадцать лет… не каждый год. И даже не каждую жизнь.Гвоздем программы был, разумеется, Бэт. Даксана я пригласила скрепя сердце (скрипя сердечными клапанами): не потому, что невзрачен и утомляет обилием мрачных цитат,
— меня напрягала его влюбленность, которую он демонстрировал с первой встречи. Возможно, это одно из проявлений ущербности, но я никогда не могла понять девчонок, кайфующих от наличия рядом кого-то преданного и вздыхающего, но абсолютно ненужного. Меня такие отношения стреножат: на предложения встречаться или пожениться ответить нечем, а сурово отшить — жалко. Лучший выход — обратить унылого воздыхателя в веселого и ненапряжного друга, но такой фокус получается далеко не со всеми. (Даксан, весь в комплексах, как ежик в колючках, в это счастливое меньшинство не входил.)Но и не приглашать демонического юношу было нельзя: как-никак он являлся членом “суицидного братства”, приятелем Бэта, и мой игнор мог не одобрить главный человек моей жизни.
Какое-то время я колебалась относительно Эстер. Со дня знакомства в кафе она выказывала мне знаки приязни: звонила, справляясь о настроении, оставляла приветливо-остроумные комменты в моем ЖЖ, а однажды пригласила прогуляться по Смоленскому кладбищу.
Я тоже люблю это место, особенно часовню Ксении Петербуржской с ее сотнями записочек-просьб и обилием свечей внутри и снаружи. Еще там похоронен мой отец (“биологический отец”, как обязательно уточнила бы Таисия). С его могилой у меня связано интересное потустороннее переживание, которым я не преминула поделиться, лишь только мы до нее дошли:
—
Мне было тогда тринадцать. Где-то через неделю, как он умер, Таисия привела меня сюда, чтобы показать фото на могиле. Не помянуть или там поплакать вместе, а продемонстрировать фото — большое, цветное и очень характерное, по ее словам: “с красными губами фавна”. Я бы взглянула и без слов поняла, почему она скорей умерла бы, чем разрешила мне с ним видеться. Фотографии на могиле не оказалось: видимо, кто-то увел — он ведь был достаточно известным человеком, хоть и в узких кругах. Только ворох цветов, венков. Мы стояли разочарованные, и вдруг она пошатнулась, оперлась на меня и спрашивает: “Тебя случайно не тошнит? Голова не кружится?..” Меня и впрямь тошнило… или мутило — такое состояние, словно вот-вот грохнешься в обморок. Не сговариваясь, мы быстрыми шагами пошли прочь. Отошли метров на двадцать, и все прошло. Постояли у часовни Ксении, помолились каждая о своем и двинулись назад. Когда проходили мимо его могилы, я прислушалась к ощущениям: голова опять закружилась, но слабее, чем в первый раз. Когда вышли за ограду, моя нестандартная Таис изрекла: “Я была не права. На кладбище нужно приходить в соответствующем состоянии — скорбном, серьезном. Либо не приходить вовсе. Он оскорбился. Прости, что рикошетом и тебя задело…”Мне казалось, что Эстер с ее сатанистскими штучками, черными одеяниями и прочей мистикой история должна понравиться. Но она, внимательно выслушав, рассмотрев ту самую могилу (фото на ней с тех пор так и не появилось, и выглядела она на удивление бесхозной, сиротской), отреагировала не так, как я ожидала:
—
Мама твоя и впрямь нестандартная личность. Но, извини, я во все это не верю. Замогильные приветы, злопамятные привидения… Человек умирает весь, целиком. На кладбище специфическая атмосфера — может и зазнобить, и затошнить, и даже привидеться что-то. Психологически все объяснимо.Она говорила мягко, с извиняющейся улыбкой, но меня задело.
—
Ты что, и впрямь так считаешь? Человек умирает весь, и душой и телом?..Она кивнула.
—
Разумеется. Мы стоим у могилы — скажи, только честно: у тебя опять кружится голова?—
С какой стати? Прошло несколько лет, а такое случается лишь в первые сорок дней, пока душа еще не отлетела с земли.—
Прошу: не смеши меня.—
Хорошо — а как же тогда твой сатанизм?—
Сатанисты — настоящие, не декоративные — не верят во весь этот бред. Ты разве не читала тему про сатанизм на форуме? Бэт хорошо высказался: “Это люди разума, а не слепой веры, интеллектуалы, а не фанатики”.Честно говоря, я не поняла, как можно быть сатанистом-атеистом. Но уточнять не стала. Ничего не имею против атеистов
— каждый выбирает мировоззрение себе по росту и по вкусу. Атеисты не хуже и не глупее, они могут быть на порядок начитаннее, с коэффициентом “ай-кью”, зашкаливающим за 140. Но их внутренний мир меньше на одно измерение — измерение вечности. Поэтому не на все темы с ними имеет смысл говорить. О музыке, о кино, об общих знакомых — пожалуйста. Но о жизни и смерти?..
Впрочем, Эстер упомянула Бэта (первая!), значит, одна общая тема у нас присутствовала. Больше того: самая насущная для меня на данный момент. И мы принялись обсуждать его и занимались этим до конца прогулки. Судя по оживлению в глазах, обычно грустных и тусклых, Эстер развивала тему не только из вежливости. Мне приходилось следить за интонациями, создавая впечатление, что Бэт занимает меня исключительно как яркий и многогранный экземпляр суицидника и не более того,
— и она, сдается мне, совершала те же усилия.Забыв об отсутствии у собеседницы “координаты вечности”, я увлеченно ляпнула:
—
В прошлой жизни он был женщиной, стопудово. И, видимо, умер в молодости, не избыв своих женских потребностей. Скорее всего, был поэтессой: оттуда такой изысканный и отточенный язык. Готова поклясться: он родом из Серебряного века.Эстер усмехнулась тонкими губами и посмотрела на меня со снисходительным сочувствием, как на маленькую девочку, пытающуюся произвести впечатление взрослой и умной.
—
Мне бы тоже хотелось верить во все эти сказки, но увы! Рассудок не вырежешь, как гланды или аппендицит. Если он присутствует. Что до Бэта, то в нем действительно сильно проявлена женская часть натуры — Анима, если по Юнгу. Но и мужская составляющая, Анимус, не слабее. Он умен, динамичен, властен, отважен — это все от мужчины. Он андрогин. Это большая редкость, когда оба начала выражены в человеке одинаково сильно и при этом не борются друг с другом.
Из кладбищенской прогулки я вынесла, что ум, оказывается, не всегда является признаком яркости натуры. Ни интеллект, ни начитанность, ни экзотическое мировоззрение отчего-то не делали Эстер интересной и выделяющейся из толпы. Не помогал и “прикид”
— черные юбки и кофточки, зловещие побрякушки на шее, крыска на плече (в прогулке по кладбищу, впрочем, Модик участия не принимал). Казалось, если не увижусь месяц, ее облик — черные крашеные волосы, по-собачьи грустные глаза, постоянные упоминания о социофобии и нелюбви к людям — напрочь сотрется из моей памяти.Поскольку Эстер не была яркой, а празднество хотелось сделать необычным и запоминающимся (не столько для себя, сколько для Бэта), я решила ее не приглашать. Даже невзирая на возможную обиду. Вот Айви пригласила бы с радостью. Но вряд ли ради моей “днюхи” она совершила бы вояж из Москвы в Питер.
У меня есть дурная особенность
— не из самых дурных, впрочем, но мешающая жить и мне, и окружающим: мне хочется, чтобы все яркие и интересные люди из моих разношерстных тусовок перезнакомились между собой, для чего я периодически пытаюсь свести их вместе, несмотря на разницу в характерах, темпераментах и мировоззрениях.Поэтому помимо Бэта и сумрачного любителя Макиавелли (которые, как нетрудно догадаться, вполне сочетались друг с другом) я пригласила двух самых крутых подружек и старого друга Ганешу
— непробиваемого “жизнелюба” и гениального музыканта, владеющего всеми музыкальными инструментами, которые только существуют на свете, густобородого шумного “шоумена”, постоянно играющего на публику.Утром в день торжества выяснилось, что обе приглашенные подруги одновременно заболели (правда, разными болезнями: у Глашки обострилась хроническая желудочная хворь, а Жанна простудилась). Я принялась, пересиливая неприязнь к телефону, звонить Эстер (пусть не яркая, но все-таки дама, да и Модик может внести определенное оживление, ему не впервой), но ее мобильник и городской не реагировали.Таким образом, я оказалась на своем празднике единственной особью женского пола. Не считая Таисии, которая собиралась провести с нами часок
— разумеется, я не могла ей отказать в праве поднять бокал с шампанским за единственную доченьку-внученьку, и, разумеется, она имела право воочию узреть это чудо — Бэта, о котором я взахлеб твердила все последние дни (к счастью, с ней мне не нужно было следить за интонациями, как с Эстер). Но боже, если б я знала, сколько убитых нервов будет мне стоить ее присутствие…Итак, два суицидника
— из которых один с манией величия и лидерскими амбициями, а другой не снимает мрачно-демонической маски, и громогласный мужичок с пузом, мандолиной (почему-то он прихватил ее, а не гитару) и красным знаменем (которое вручил мне в качестве подарка) — тот еще коктейль. И все это в стенах коммунальной комнатушки…
По просьбе Бэта я встретила его и Даксана у метро. Хотя они меня уже посещали, но визит был ночным, а мой дом не так легко отыскать за деревьями парка. Он опоздал всего на десять минут (!), и, пока мы шли, я тихонько млела, держа его под руку и прижимаясь щекой к предплечью в кожаном рукаве.
Было солнечно и тепло. Солнце
— ласковая собака, веселый мопс — лизало мое лицо по-летнему жарким языком, с кончика которого капала на юную майскую травку золотая слюна.
Едва увидев объект моих ночных и дневных грез, Таисия выскочила в коридор, утянув меня за собой.
—
Ты с ума сошла! Как ты могла в такое влюбиться?! Он же гей! У него накрашены глаза и губы!..—
Он не гей, а гот! Я тебе говорила.—
Он гей, гей! У него женские манеры, капризный голос — типичнейший голубой. И как тебя угораздило?!..—
Гот! Если тебя так уж волнует его ориентация, то он “би”, как большинство современной продвинутой молодежи. Но влюбляться предпочитает в женщин.Не знаю, сколько бы мы препирались (“Гей!”
— “Гот!”), если б оживленно-ошарашенный — по той же причине, что и Таис, — Ганеша не выглянул в коридор и не упрекнул, что негоже имениннице, и единственной юной даме к тому же, бросать гостей.Вернувшись в комнату, Таисия поставила в вазу букетик гвоздик, что принес Бэт. Зачем-то пересчитав их, выдала:
—
Шесть! Четное число. Это к чьей-то близкой смерти.Бэт и Даксан многозначительно улыбнулись. Что за вопрос в обществе настоящих “су”?..
Не удовлетворившись их ухмылками, она продолжила:
—
Нужно быть большим оригиналом, чтобы подарить девушке на восемнадцатилетие четное число красных гвоздик.—
Мы все тут, за немногими исключениями, большие оригиналы, — отпарировал Бэт. — А смерть, знаете ли, в нашем кругу — весьма желанная и привычная гостья.Я не стала оповещать Таис, что зловещая шестерка получилась случайно. Бэт пришел без цветов, он подарил мне диск своей любимой Бьорк. А когда мы проходили мимо монумента в честь павших воинов, позаимствовал несколько гвоздик, лежавших на постаменте, и вручил мне. Помнится, я подумала, что дарить девушке цветы, отобранные у мертвецов, весьма концептуально. В духе нашего дружного форума.
Словно ей было мало злосчастных гвоздик, Таисия демонстративно воткнула в другую вазу две розы, бледно-розовую
— Даксана, и багряную — Ганеши.—
Тоже четное число, заметьте. Я, конечно, не хочу быть мрачным пророком…—
…Но, по всей видимости, смертей будет две, — закончил за нее Бэт. — Что ничуть не мрачно, а напротив, весьма воодушевляет. Конец апреля и начало мая, кстати, самое урожайное на суициды время. Во всяком случае, так утверждают старожилы форума “Nevermore”.За столом, точнее, за ковром: столик в нашей комнатухе крохотный, поэтому все устроились на полу, по-восточному уперев под локти подушки,
— выпив шампанского, Таисия отошла от темы смерти, расслабилась и повеселела. Зато пришла очередь напрячься и посуроветь — мне.Мало чего я так не люблю и опасаюсь, как захмелевшую Таис. Это пошло с детства. Ее отец (соответственно, мой прадед) был классическим запойным алкоголиком, злобным и буйным, пившим без малого шестьдесят лет. И я с рождения боялась, что она пойдет тем же путем. К тому же, выпив грамм двести вина, не говоря уже о чем-то большем, Таисия становилась безудержно болтливой и склонной к дурацким розыгрышам и авантюрам.
Никогда не забуду, как в мои восемь лет мы отдыхали в Тамани, и в отместку, что ребенок закатил ей истерику по поводу пьянки (угостила домашним вином хозяйка, у которой мы снимали комнату), она отправилась гулять в одиночестве, нетвердыми шагами, вдоль крутого обрыва над морем. Вернувшись через час, сообщила странным голосом без интонаций: “Пьяная мама упала с утеса. Ты очень ее расстроила, и от слез она оступилась. Я
— не мама, я ее астральное тело”. Я перепугалась не по-детски и кинулась ее ощупывать обеими руками…Повзрослев и поумнев, я перестала опасаться, что Таис повторит судьбу своего отца: женщины спиваются за год-два, а ей вон уже сколько. Но меня по-прежнему трясло и колбасило, стоило ей поднести ко рту рюмку с водкой или вином. Поскольку спущенный с цепи язык моей неуемной ближайшей родственницы обычно избирал объектом мою скромную особу. Мой характер, моя внешность, мои пороки и мои таланты были доминирующими темами “под мухой”.
То, чего я боялась больше всего, случилось и в этот раз. После первого же бокала за “здоровье, главным образом душевное, именинницы” последовал оживленный рассказ об этой самой имениннице, сильно смахивавший на пиар. Желая, видимо, набить мне цену в глазах Бэта, Таис принялась крупными вдохновенными мазками живописать портрет роковой женщины:
—
Вы, наверное, думаете, глядя на нее, что это тихий простодушный ребенок, наивное эфемерное создание? Как бы не так! К своим восемнадцати годам она сумела уже поломать несколько судеб. Один ее бывший бой-френд отсидел два года за воровство, поскольку моя девица соглашалась бросить курить — он трепетно относился к ее здоровью и умолял отказаться от сигарет, — только если он подарит ей набор живых бабочек. У мальчика не было денег, и бедняга пошел на преступление. А она забыла его уже через месяц — всего лишь одну посылочку и пару писем передала в “Кресты”! Через месяц уже закрутила с другим. Этот другой с горя ушел в скинхэды, когда она отвергла его предложение руки и сердца. Третий — тихо и горько спивается, брошенный и забытый, забрасывая ее жалобными письмами по электронной почте со все большим количеством грамматических ошибок…Слушая этот пламенный спич, Ганеша подвывал в кулак от смеха. Правда, он был внутренне готов к подобному, поскольку присутствовал на двух моих предыдущих днях рождения. (Но, как он признался пару дней спустя, прежние заздравные тосты меркли в сравнении с этим.)
Даксан, бедняга, забыл про еду, уставившись на оратора с ужасом и изумлением: видимо, его нелюбимые родители вели себя на семейных торжествах как-то иначе.
Спокойнее всех реагировал на внештатную ситуацию Бэт. Он слушал весь этот клинический бред с интересом и оживлением, вставлял остроумные реплики, задавал уточняющие вопросы.
Хлопнув еще пару рюмок сухого, закусившая удила Таисия принялась яростно с ним пикироваться: он, видите ли, недостаточно благоговейно отнесся к нарисованному ею портрету любимой именинницы. Она периодически грозила швырнуть в него то вилкой, то пустой бутылкой, отчего Бэт пришел в полный восторг.
Я сгорала со стыда, проклиная свою недальновидность (знала же прекрасно, что так будет, знала!..) и свою простодушную уверенность, что это неплохой бартер: час с Таисией за одним столом в обмен на обе комнаты, отданные на полное растерзание до утра.
Когда раскрасневшаяся Таисия притормозила, чтобы отправить в себя еще бокал и перекусить, я яростно зашептала ей в ухо:
—
Час! Ты обещала пробыть только час! Посмотри на часы!!!—
Увы, меня изгоняют из вашего теплого общества! — возопила она, обращаясь ко всем, но глядя на Бэта.—
Как можно?! — мгновенно вскинулся он — сама галантность, само негодование — по отношению ко мне, неблагодарной дочери и хамке. — Мы вас не отпустим! Без вас застольная беседа потеряет свой градус, свой интеллектуальный накал и шарм!—
Иронизируете? — прищурилась она. — Впрочем, я действительно обещала уйти через час. Слово нужно держать. Единственно, что мне хотелось бы взглянуть перед уходом на вашу ладошку. Сдается мне, запечатленные на ней иероглифы весьма интересны.Бэт с радостной готовностью выскочил из-за стола и удалился с ней на кухню. Вернулся минут через двадцать, довольный и искрящийся,
— видимо, доморощенный хиромант сумел изрядно ему польстить, погладить по шерстке, отыскав в переплетении линий приметы незаурядной личности и яркой судьбы.Когда за неугомонной и невыносимой Таисией захлопнулась наконец дверь, я вздохнула с нескрываемым облегчением, на что Бэт заметил, что я сама не понимаю, насколько мне повезло родиться у столь креативной и неординарной женщины.
Оставшаяся часть праздника прошла менее безумно, но вполне весело. Какое-то время, правда, я продолжала вибрировать и каждые полчаса выбегала покурить
— то с Ганешей, то с Бэтом. Мне казалось, что первый вот-вот начистит напомаженную морду второму, а для клинически ненормальной черепной коробки это могло иметь роковые последствия. Но обошлось: было шумно, дымно, но морды никто никому не бил. Несколько раз, правда, захмелевший Бэт пытался на повышенных тонах объяснить Ганеше, что “жизнелюбы — это существа, которые находятся посередине между человеком и розовощекой свиньей”, и что “разговаривать с тем, кто ни разу не смотрел в глаза смерти, так же скучно, как учить кота пользоваться туалетной бумагой”. Но Ганеша, будучи старше и мудрее, беззлобно парировал его выпады или просто заглушал их, наяривая на мандолине частушки и романсы собственного сочинения. А когда я, вытащив его на кухню, принялась извиняться за своего экзотического гостя, добродушно расхохотался:—
Брось! Он мне жутко понравился! Жутко!.. Ты только представь, какая это отвага, какой вызов — ходить в таком виде, с такой намакияженной мордой по улицам! А он делает это каждый день. И язык у мальчика подвешен не слабо. Он красиво живет и умрет, я думаю, так, как намеревается: “готично” и эстетично!..
Крыша у меня мерно жужжала и потрескивала от перенапряжения нервов и ощущения почти счастья. Вот только мой бородатый друг устроил потоп в туалете, повернув краник, который не стоило поворачивать. Я узнала об этом вовремя
— когда Бэт томным голосом попросил довести его в определенное место. Зайдя в предбанник перед туалетом и очутившись по щиколотку в холодной воде, первым рефлекторным движением я зажала Бэту рот, чтобы он не перебудил своим воплем соседей.Следующие два часа осознавший свою вину Ганеша собирал тряпкой воду, и соседи, к счастью, не прознали об этом бедствии.
Около семи утра усталый и грязно-мокрый музыкант уполз домой, трогательно прижимая к щеке не менее усталую мандолину. Мы с Бэтом вышли покурить на лестницу и в дверях уперлись в поджидавших нас двух разъяренных соседок. Минут двадцать на повышенных децибелах нам разъясняли, что это коммунальная квартира, а не дискотека и не публичный дом, чтобы устраивать здесь безобразную оргию. Бэт, не выносящий, когда на него повышают голос, принялся хамить в ответ. Свою язвительную речь он окончил громким аккордом: с треском захлопнул дверь в квартиру прямо перед носами невыспавшихся, злобных теток.
Минуту я постояла в траурном молчании, а затем меланхолично изрекла:
—
Радость моя, а ты в курсе, что я не захватила ключей?Он беспечно заметил, не осознав еще всего трагизма случившегося:
—
Пусть только попробуют не открыть. Да и Темное Солнышко, думаю, догадается нас впустить.Покурив и поболтав, мы принялись звонить в дверь. Затем стучать. Ехидный голос с внутренней стороны сообщил, что мне самое место жить на лестнице, а не в квартире, и именно там устраивать дебоши.
Взъярившийся Бэт занес ногу с широким размахом:
—
Я выбью эту долбаную дверь, а заодно все зубы этим индюшкам!!!Я вцепилась в него и с трудом оттащила от злополучной двери. Двигала мной не жалость к “индюшкам”, но меркантильные соображения: оплачивать взлом пришлось бы Таисии, и, учитывая хроническое безденежье, это вряд ли привело бы ее в восторг.
Оставалась надежда на Даксана. Наш некурящий друг, печальный любитель Макиавелли, пребывал в это время в одиночестве, допивая под музыку сухое вино и дожевывая остатки колбасы. Может, он заскучает без нас в конце концов и милосердно распахнет дверь?..
Мы отошли от непрошибаемых дверей и устроились на широком подоконнике. Было не жарко, особенно в шелковом платье без рукавов и босоножках. Сквозь щели в окне задувал прохладный утренний ветер. Возникала мысль отправить Бэта на поиски мобильника, чтобы позвонить Таисии, но я гнала ее прочь: слишком хорошо было укрываться от холода в его длинных руках и волосах.
Часа через полтора (как они пролетели, я не заметила) появился наконец Даксан, как видно, пресытившийся одиночеством и собравшийся домой. Мы не успели предупредить его насчет двери, и она опять оказалась захлопнутой.
—
Какого черта, Даксан?! Ты что, не слышал, как мы ломились в дверь?..В ответ последовало неопределенное пожатие плечами. Лицо со всегдашним демоническим выражением стало еще насупленнее и суровее.
—
Ты что, считаешь, что выйти покурить и не возвращаться два часа — это нормально?!—
Ну, я же не знал, чем вы здесь занимаетесь…—
А чем, блин, можно заниматься на холодной лестнице в восемь часов утра?! — Я задыхалась от негодования и от смеха одновременно.Конечно, не избыток деликатности, а панический ужас перед соседками (для социофоба вдвойне непреодолимый) помешал нашему другу выйти из комнаты и пройти десять метров до двери, из-за которой раздавались панические звонки. Но мы не стали акцентировать этот момент. Тем более что Даксан был нужен: я навязала ему роль посланца к Таисии, от которой, единственной, можно было ждать спасения в виде ключей.
Едва несчастный Даксан с обреченной покорностью (сумасшедшая Таисия внушала ему не меньший ужас, чем соседки) удалился выполнять порученное, мы с Бэтом дали волю эмоциям. Мы обменивались короткими репликами относительно выражения лиц пенящихся от злости соседок… старательно-суровой физиономии Даксана… затопленного туалета…
— и задыхались, и сгибались пополам, и завывали. По-видимому, то была истерическая реакция на столь бурно проведенный праздник.
Таисия, несмотря на ранний
— для нее — утренний час, не стала передавать ключи посланнику, а явилась собственной персоной, открыла дверь и впустила нас в вожделенное жилище. Соседки мгновенно набросились на нее, словно стая пираний, но она стойко оборонялась, доказывая, что нужно было лишь постучать деликатно в дверь, попросить молодежь вести себя потише — публика, между прочим, более чем приличная: журналист, музыкант, студент — и все было бы пристойно и замечательно. И уж никак не морозить за дверью двух девочек с неустойчивой психикой (соседки приняли накрашенного Бэта за мою подружку, и Таис, для большей жалостливости, не стала развеивать их заблуждение), склонных к депрессии и суициду, да еще и в столь замечательный для одной из девочек день: праздник совершеннолетия, бывающий, как известно, раз в жизни.Соседки заткнулись, поняв, что ее не переспоришь, и, удовольствовавшись видом Бэта, смиренно моющего пол и протирающего зеркало в прихожей (накануне в приступе нарциссизма он долго и нежно лобзал свое отражение).
После перестрелки с коммунальными фуриями Таисия переключилась на нас и выдала все, что думала о нашем угарном веселье, о том, как подло мы ее подставили, и о долготерпении бедных пожилых женщин
— другие без долгих разговоров вызвали бы милицию посреди ночи, а не стали мучиться до утра.Но Бэт быстро ее обезоружил.
—
Я просто в восхищении от вас! Честно, это не комплимент. Вы так яростно защищали свою дочь, и меня заодно, от этих полногрудых гарпий. Особенно одна из них — воистину “птица с лицом вещества и безумья”. Я инстинктивно прикрывал свою печень, когда она приближалась ко мне с правой стороны… Если б мои родители так меня защищали и оберегали, клянусь, я гораздо реже проклинал бы свою жизнь и тусовался на суицидных форумах.На это Таис не сумела найти в себе ничего язвительного и предложила попить кофе. И даже помогла убраться в комнате и перемыть гору грязной посуды.
А когда мы выпили кофе, Бэт сказал
— серьезно, без обычного игривого блеска в глазах:—
Знаете, мне бы хотелось попросить вас, чтобы вы меня усыновили.И она кивнула, так же серьезно:
—
Да. Хорошо.Потом я заснула, вымотанная сумасшедшим праздником, а они долго гуляли по парку, и Бэт говорил, говорил, говорил… О детстве, о психически больной матери, о Бьорк, об Атуме, о самоубийстве, которое он запланировал вполне обдуманно и трезво и которое совершит в ближайшее время
— как только знакомый медик раздобудет обещанные сильнодействующие таблетки.
КАРТИНА 4
Надпись на заборе: “РАЗГОВОР СО СВЯЩЕННИКОМ”. На лавочке двое
— Инок, или отец Иннокентий, и Энгри. Иноку сорок с небольшим, невысокий и юркий, рыжеватая бородка, торопливая речь. С лица почти не сходит насмешливая улыбка. Делая два дела сразу, левым глазом он просматривает серьезный толстый журнал.
ИНОК: Что такое ад? Адский огонь
— это тот же божественный свет, но если в раю он действует изнутри человека, то в аду — извне. Почему это состояние так мучительно, не спрашивайте, я и сам не знаю. Знаю лишь, что это хуже всего, о чем мы только можем помыслить или вообразить.ЭНГРИ: Добрый бог, ох какой добрый!..
ИНОК: Человек выбирает, грешить или не грешить. Бог не допускает насилия над его свободной волей. Этим самоубийство
— сознательное, а не как результат душевной болезни — и плохо: оно приводит к необратимому разрыву человека не только с близкими людьми, которых он покидает на земле, но и с Богом. А отделение от Бога — это и есть ад. Просто на земле мы этого отделения не чувствуем: жизнь в земном теле, даже самая плохая, действует как наркоз.
Подходит Эстер, внимательно слушает.
ИНОК: Но что вы, собственно, ко мне прицепились с этой религией? Поймите, в моих делах с суицидниками религия является исключительно моим делом, а не нашим с вами общим. Вы же не будете, к примеру, говорить о религии с водопроводчиком, пришедшим к вам? Вот и со мной не надо. Разве я вас призываю ходить в мой храм, креститься и причащаться? Речь совсем не об этом.
ЭСТЕР: Впервые в жизни аплодирую верующему стоя. Не думала, что религиозный человек может не навязывать другим свою веру, тем более священник. Это правда здорово, респект. Все верующие, кого я встречала, говорили, что за свои дела я точно огребу вечные муки после жизни, но вот ваша позиция дает мне шанс думать, что и среди православных есть вполне вменяемые люди. Теперь буду приводить вас в пример знакомым сатанистам.
ИНОК: А верующие редко бывают верующими. Отсюда и комплексы разные, в том числе стремление навязать свое невротическое состояние другим. Много сходного с суицидниками, кстати,
— и в медицинском смысле, и в духовном. Настоящее православие совсем не похоже на эти юбки, платочки, бороды и прочие страшилки.ЭСТЕР: Надеюсь, что так. Но опыт убеждает в обратном: как схожу на форум Кураева, так страшно становится, что завтра на улице за пентаграмму на шее по этой самой шее надают.
ЭНГРИ (бросив на Эстер злой взгляд): Дамочка влезла в нашу дискуссию с середины, ей бы послушать ваши живописания ада
— восторгов и аплодисментов бы поубавилось. Ваш пример с водопроводчиком не канает: если водопроводчик примется чинить гаечным ключом, скажем, компьютер… А ведь это примерно то, что вы делаете. Начинаете как бы издалека, а сводите все равно к вере. Поймите, ваш бог — садист. За ужасным наказанием следует еще белее ужасное — как мило! Вечные адские муки. И это называется справедливостью! Вы говорите: терпеть-терпеть… а сколько можно-то? У вас когда-нибудь ехал чердак?ИНОК: Ехал-ехал, не беспокойтесь. Когда был примерно в вашем возрасте или чуть моложе. И даже еще посильнее ехал.
ЭНГРИ: А вот тут вы врете. Если б посильнее, не болтали бы вы со мной сейчас, а давно на кладбище гнили, точнее, за оградой кладбища. И уж христианином бы точно не заделались. Если б хоть раз испытали такое состояние, когда готов на все, лишь бы избавиться от боли,
— возненавидели бы своего Господа Дога.ИНОК: Напротив. Любовь и доверие к Богу помогают исцелиться от душевной боли.
ЭНГРИ: Демагогия. (Резко встает.) Опять я, кретин, ввязался в дискуссию! Что толку?.. (Уходит.)
ИНОК: Вот и поговорили… Вынужден откланяться: через полчаса служба. (Уходит.)
ДАКСАН: Говорить с попами о сущностных вещах
— все равно что пытаться научить бобика пользоваться зубочисткой.ЭСТЕР: Ты не прав. Инок
— не обычный поп. Он отличается от остальных “хрюсов”: умен, а главное — умеет ценить свободный выбор другого.
Подходит Бьюти. Ему около двадцати пяти, молчаливый, с замедленной речью.
БЬЮТИ: Ты не так давно на форуме, Эстер. И в су-тусовке вообще. Ты многого не знаешь.
ЭСТЕР: Чего именно?
БЬЮТИ: Есть подозрения, и весьма основательные, что на совести нашего уважаемого Инока несколько смертей. Кого-то он вытаскивает, оплачивает лечение в клиниках, помогает со “впиской” и работой. А кого-то топит.
ЭСТЕР: Это бред! Прости, Бьюти, но ты меня удивляешь. Если человек имеет дело с онкобольными, понятно, что значительная часть его пациентов будет уходить на тот свет. Если человек возится с хроническими суицидниками, естественно, что случаются летальные исходы.
БЬЮТИ: Верно, но есть нюансы. К примеру, существует мнение, что Инок повинен в смерти Сэда, поскольку запретил ему заниматься сексом.
ЭСТЕР: И опять бред! Как можно запретить кому-либо заниматься сексом?
ДАКСАН: Можно. Если человек полностью от тебя зависит
— и материально, и психологически.БЬЮТИ (вздыхает): Эх, Сэд… Школу парень с золотой медалью окончил… В МГУ на математика поступил…
ДАКСАН: Кажется, это установленный факт: чем выше интеллект и сложнее психика, тем сильнее у человека тяга к добровольной смерти.
БЬЮТИ: Замутить, что ли, тему на форуме? Про секс…
Глава 5
ЭСТЕР. Черный нарцисс
Из “Живого журнала”. Подзамочное:
“…Острая боль сменяется спячкой апатии — вот мой маятник, мои качели. Если б можно было отключить мышление, поменяться бытием с гусеницей, с медузой, с деревом. И ведь в глубине меня таится, не гаснет глупая надежда на иную жизнь: яркую, полную, осмысленную. Когда она наконец погаснет, сдохнет, сдается мне, станет намного легче…
Спутники Марса — Фобос и Деймос, Страх и Ужас. И у меня два таких же неотвязных спутника — Страх и Тоска. И есть еще третий, чье лицо я тщательно прячу от окружающих, — Зависть. Запись подзамочная, никто никогда не прочтет, а перед собой притворяться незачем — можно стянуть все маски, бумажные и чугунные, и признаться, что оно ощутимо терзает меня, это банальное и стыдное чувство.
Стоит мне познакомиться с новыми интересными людьми, как надежда, что я вырвусь наконец из карцера одиночества, тут же отравляется завистью. За что мне такое — я умудряюсь завидовать даже тем, кого презираю? Я завидую Даксану — жалкому и некрасивому, потому что он пишет сильные стихи и способен к решительным поступкам. Завидую Айви — тростинке с минус первым размером бюста, с цыплячьими лапками со шрамами на запястьях — потому что ее избрал Бэт и уважает су-сообщество. Завидую Морене — недалекой мечтательнице, — потому что она женственна, имеет толпу друзей и находит общие темы с матерью. А уж Бэт, блистательный Бэт — ослепительно-черный, кромешно-сияющий, — тут и говорить, разумеется, нечего.
Зависть изнуряет, как жажда, и терзает, как гвоздь в сапоге. Но разве не помогает, не поддерживает меня мой Путь? Путь сильных, гордых, темных. Ярко-темных одиноких победителей. Порой мне приходится гнать себя по Пути пинками и толчками, вытаскивать за волосы из апатии, как Мюнхгаузен себя из болота. Но иначе я не достойна буду называться левопутеистом. А это единственное, что отличает меня от людского стада, от овечьей бессмысленной массы, лишь по недоразумению зовущейся людьми. Не сдаваться, бороться, ненавидеть врагов — только так можно стать кем-то, а не медленно протухающим куском мяса, облаченным в темные тряпки.
Христианчики называют гордость великим грехом, по обыкновению все ставя с ног на голову. Не грех — но бесценный дар, лучшее, что может быть в человеке. Когда обстоятельства сжимают со всех сторон, когда подыхает надежда, когда нет ни одного близкого человека и лишь тупые свиные и овечьи рыла вокруг — только гордость заставляет двигаться вперед, только гордость не дает превратиться в животное.
Как там у Киплинга, в его знаменитом стихотворении? “Когда все пусто, все сгорело, и только воля говорит: иди!” Слово “воля” я заменила бы на “гордость”. И только гордость говорит: иди, не падай, держись, ты сильная, умная, одаренная, ты самая-самая-самая.
Нужно только избавиться от той части человеческого в себе, что делает меня слабой, уязвимой, делает похожей на окружающих меня кукол с пустыми глазами и штампованными фразами…”
—
…Этакая помесь старухи Шапокляк с дзенским учителем. Весьма безумный и жгучий коктейль, надо сказать!—
Старуха Шапокляк? — переспросила я. — Она что, такая пожилая?—
М-м… — Бэт, по обыкновению развалившись на диване, одновременно болтал со мной и переписывался с моего мобильного эсэмэсками с Даксаном. — Дело не в возрасте. Понимаешь, она по природе агрессивная, динамичная, живая. Весьма молода душой для своего полтинника с чем-то. Морена — поздний ребенок… И при этом — в плену гуманно-теософского мировоззрения. Слюнявых позывов во что бы то ни стало спасти самоубийцу, так как этим поступком он сильно утяжелит свою карму. И прочее в том же духе. Ну никак не желает признать, что смысл всего сущего в его отсутствии. Понимаешь? Весьма эксклюзивное сочетание. Взрывной коктейль! — Он помолчал, упоенно щелкая кнопками сотового, затем прочел с выражением: — “Милый, я решилась. Сегодня или никогда. Ты ведь знаешь, как много для меня значит это место. Или там, или нигде!” Пойдет?..Я неопределенно пожала плечами. Мне не очень нравился этот розыгрыш, если честно. Бедный Даксан, потеряв надежду избавиться от обременяющей его девственности с помощью Морены, обратил жалобно-жадный взор на меня. Заметив это, Бэт воодушевился и послал, с моего разрешения конечно, нашему угрюмому другу несколько эсэмэсок от моего имени. На тему, что он весьма интересен мне и как личность, и как мужчина. То ли Темное Светило напрочь лишен чувства юмора, то ли он никогда не смотрелся в зеркало (что маловероятно, поскольку он периодически сбривает клочковатую растительность на подбородке), но послания произвели взрывной эффект. Он поверил. И, пылая и обмирая, попросил о свидании. Азартный Бэт, потирая ладони, назначил свидание на “самом любимом и сакральном для меня месте”
— кладбище. На выбор: Смоленском, Богословском или Серафимовском. Ровно в полночь. Там я готова буду соединиться с ним душой и телом на одном из старинных надгробий.Сначала бедняга Даксан умолял поменять место. Затем
— время. Но закусивший удила Бэт был непреклонен.—
Побольше иронии, юная сатанесса! — подбодрил он меня и отослал ультимативную эсэмэску. — Так вот, возвращаясь к Таисии. “Жизнелюбских” тенденций в ней, к ее чести, ни на грамм. Никаких таких обывательских лозунгов, призванных оправдать вопиющую пошлость и пустоту мироздания. С ней интересно беседовать. И просто фехтовать остротами в ЖЖ, и болтать о чем-нибудь псевдоумном. К примеру, про астральное тело самоубийцы, которое долго мучается после смерти. Еще она утверждает, что во мне живут две личности: ночная и дневная. Солнечная и лунная. Она называет их Бальдр и Локи. Если ты знакома со скандинавской мифологией, то помнишь, что Бальдр — любимчик богов, изнеженный красавчик. А Локи — лжец, плут и мошенник. Даже мою тягу к суициду она умудрилась объяснить посредством этих двух архетипов: согласно мифу, Локи хитростью и коварством губит Бальдра, все боги в слезах и трауре. Две личности в одном теле, из которых одна перманентно убивает другую, — отсюда якобы моя тяга к саморазрушению. Интересный ход мысли, не находишь?—
Ну, сейчас только ленивый не читал Юнга с его архетипами. А уж если имеешь психологическое образование, то сам бог велел.—
Ага! — Он мячиком подскочил на диване. Волосы взметнулись пушистым опахалом. — Темное Солнышко ответило! Он согласился, ура! Он выбрал Богословское — думаю, потому что живет неподалеку.—
Лучше б Смоленское. Там все-таки храм, часовня, дорожки освещенные. Не так опасно. Ты представляешь, с каким отребьем он может столкнуться на Богословском?.. Тебе его не жаль? Все-таки приятели.—
Что я слышу? — Бэт язвительно вздернул брови. — Достойно ли правоверному левопутеисту иметь в своем лексиконе такие слова, как “жалость”? Тебе не кажется, что ты приблизилась на опасное критическое расстояние к столь нелюбимой тобою мещанской толпе?Подыгрывая ему, я патетически возвысила голос:
—
Не кажется! Поскольку Даксан наш, он полноправный член братства прогрессивных сатанистов, разве ты забыл? Грешно издеваться над собратьями.—
Ничуть, — он сосредоточился на кнопках мобильника. — Истинный сатанист ни с кем не дружит, он может лишь вступать во временные союзы. Он никому и ничем не обязан. Не думал, что придется учить тебя азбучным истинам, сестричка. И вообще, у меня возникло смутное подозрение, что ты лишь на словах сатанистка. На деле же — преступно мягкосердечна, хоть и пытаешься скрыть эту позорную слабость.—
Ничего подобного! — возмутилась я. — Это лишь видимость.—
В таком случае о чем мы сейчас ломаем копья?.. Ты чересчур зажата, Астарта. Ты боишься сама себя — своих широт и своих глубин.—
Ну, да, — согласилась я. — Я и не спорю. Знаешь, порой мне очень хочется на несколько дней или даже часов стать мужчиной. Тогда бы я нажралась в дым в какой-нибудь забегаловке и сняла все зажимы. Устроила бы драку с ломкой мебели и битьем стекол в окнах машин… начистила пару харей у ларечных хачей… нахамила ментам… Оторвалась бы по полной.—
Извини, Астарта, но в мужском теле ты была бы вторым Даксаном. Впрочем, если без шуток, наш демонический друг и у меня вызывает что-то вроде сочувствия. Он, видишь ли, еще маленький. Даксан старше меня на три года, но запоздал в развитии. Он романтик. Он верит, что если быть сильным, злым и напористым, то можно переломить хребет сцуке-судьбе, сломать ее игру и навязать свои правила. Мне его искренне жаль: он такой трогательный в своей детской вере, в своих пылких порывах. Года через два-три он крепко обломается, и… выйдет еще один Йорик.—
Наверное, я тоже романтик. Потому что тоже хочу быть сильной, переломить хребет суке-судьбе и навязать ей свои правила.—
Значит, и ты оболмаешься, дай срок, — равнодушно ответствовал он.—
Если обломаюсь — сразу убью себя. Жить “обломанной” не стану ни минуты.Бэт не ответил, потеряв интерес к этой теме. Спустя пару минут манипуляций с мобильником торжественно продекламировал:
—
Итак, имеем следующее: “Горжусь тобой! Жду с трепетом. Третья по счету могила, слева от входа”. По-моему, мило и лаконично. Кстати, твоему Даксану не придется тратиться на цветы — позаимствует с любой свежей могилки. Все-таки экономия.Представив Даксана, сжимающего в руке пучок вялых лилий с надломленными стеблями, среди надгробий, в ужасе и трепетном ожидании плотских наслаждений, я расхохоталась.
Бэт зашелся мне в унисон, довольный своим остроумием и моей реакцией.
—
Послушай, но он же меня возненавидит после всего этого! — Резонная мысль выключила смех. — На всю оставшуюся жизнь. Он Скорпион по знаку, а они злопамятны и мстительны. Мне это надо?—
Не бойся, дочь преисподней! — Бэт успокоительно постучал по моему плечу. — Во-первых, он туда не пойдет, скорее всего. Он мальчик осторожный. А если все-таки придет и предъявит тебе завтра претензии, я уж найду, что ответить. Главное, выключи мобильник ближе к полуночи: скажешь потом, что села зарядка…
После первого визита Бэт стал заходить ко мне чуть ли не через день. Иногда с Даксаном
— в такие вечера мы увлеченно творили наш сайт “У Бафомета”, но чаще один. На третий вечер я дала ему запасные ключи, чему он обрадовался как ребенок.И я радовалась, если, бредя с ненавистной работы, замечала в своем окне отблеск горящего монитора или, вступив в подъезд, слышала доносящуюся из-под двери знакомую музыку. Глупо улыбалась, трепетала, как наивная самочка, словно меня ждало нечто сладкое и романтическое. А ждал меня хронический недосып, тяжелое пробуждение после мини-сна и необходимость гнать себя на службу пинками и поддерживать работоспособность лошадиными дозами кофе. И ноль романтики
— никогда больше меня не увлекали в постель, и спать Бэт укладывался отдельно, на старой жесткой тахте. (Не знаю точно, в чем причина: то ли мое недостаточное знание Камасутры, то ли он был слишком влюблен — не в меня, разумеется.)Да, я радовалась его присутствию в моем доме, хотя большую часть времени он проводил в сети, болтая по “аське” с Айви или грузя изощренно-темными сентенциями форум. А обо мне вспоминал, когда глаза начинали слезиться от монитора, или хотелось есть, или тянуло к расслабленной, ни к чему не обязывающей болтовне под грохот любимой “Агаты Кристи” или Ника Кейва.
Да, несмотря на все это, только в те вечера и ночи, что он обитал у меня, я жила, а не протухала в апатии и не корчилась от хронической душевной боли. Впрочем, и он нередко доставлял мне боль. Особенно когда говорил об Айви
— взахлеб, то сияя, то почти рыдая, то выцарапывая в моем присутствии на предплечье опасным лезвием ее имя дюймовыми буквами.Но я научилась сводить тему Айви к минимуму. Это вышло случайно: расхваливая искренним голосом ее стихи (графомания чистейшей воды), я заметила, что лицо его кривится. Уже намеренно я принялась петь дифирамбы ее интеллекту и философскому складу ума (она и впрямь неглупая девочка, но не из ряда вон), и настроение у пылкого влюбленного испортилось окончательно.
Это было ахиллесовой пятой Бэта
— он крайне болезненно реагировал, если рядом с ним говорилось в превосходной степени о чьем-либо уме и талантах. Взяв на заметку психологическое открытие, я быстренько выработала у него условный рефлекс (по типу Модика, которого иногда дрессировала от скуки): он заговаривает о любимой девушке — я плачу от восхищения и задыхаюсь от восторженных эпитетов — он затыкается, охваченный негативом, который тщетно пытается скрыть.Бэт обучился быстро
— почти как Модик — и свел разговоры о прекрасной москвичке к сухо-информационной составляющей: “Айви собирается в Питер на пару дней, тебя не очень напряжет вписать ее здесь?”, “Сегодня я не выхожу в “аську” — Айви готовится к экзаменам”, “Что-то у Айви слишком унылая последняя запись в ЖЖ, сплошная депрессивная шняга — написала бы ободряющий, теплый коммент, если не затруднит, конечно”…Помимо Айви еще два персонажа постоянно гостили в его речах: несравненный Атум (я по-прежнему мечтала с ним познакомиться, но Бэт отчего-то не спешил сводить нас вместе) и Таисия, странноватая матушка Морены, с которой он внезапно подружился на дне рождения у последней. Но этих дам обсуждать мне было легко. Во-первых, наряду с восхищением в его описаниях сквозило немало иронии (чего стоит хотя бы определение “помесь старухи Шапокляк с дзенским учителем”), а если говорить об Атуме, то и сарказма. Главное же
— он не был в них влюблен, не выцарапывал их имена у меня на глазах на бугристой от шрамов руке, обливаясь кровью, скрипя зубами (а я, как сдержанная и услужливая медсестричка, должна была быть на подхвате с флаконом перекиси и спиртом).
—
…Еще с ней бухать здорово, знаешь. Крышу напрочь сшибает от одной банки джин-тоника. Совсем с катушек съезжает — падает в детство, принимается пижонить. То садится на подоконник ногами вниз на своем пятом этаже, то швыряется в стену чашками — и обязательно чтоб мимо моего уха свистели. То на улице бросается за бездомной дворнягой, намереваясь ее обнять. А однажды, когда мы шли от киоска, где затаривались спиртным, мимо железнодорожных путей, сказала, что всегда мечтала полежать головой на рельсах, глядя в звездное небо. И осуществила свою мечту. У “Нау” была песенка, как раз про нее:
Я знал эту женщину
— она всегда выходила в окно.В доме было десять тысяч дверей, но она всегда выходила в окно.
Она разбивалась насмерть, но ей было все равно…
—
Я понимаю, что ты гиперболизируешь и утрируешь, в своей обычной манере. Не бывает таких тетенек в возрасте полтинника с лишним. Да и песенка скорее про нас с тобой, про Айви и Даксана. Но все равно — забавный получается персонаж. Повезло Морене с родительницей — по крайней мере, не скучно.—
Не знаю, не знаю… В качестве родительницы она зверь просто. Я бы не вынес такого груза любви, заботы и нравоучений, который она обрушивает на бедную девочку. Меня, к счастью, она не считает нужным наставлять на праведный путь, хотя и “усыновила”. Какая мамочка будет так бухать со своим сынком? Она утверждает, что терпеть не может пьяных, но для меня делает исключение. Видите ли, я совершенно разный в этих двух состояниях: все те же две ипостаси — бухой плачущий Бальдр и кристально—циничный Локи. Странно, но Морена совсем на нее не похожа, ни внешне, ни внутренне. Видимо, уродилась в покойного батюшку.Мне тоже хочется высказаться, я устаю только слушать.
—
Морена не умеет ненавидеть, совсем. Я это заметила еще по постам на форуме, не видя ее беспомощных добрых глаз. Да вот хотя бы последняя свара, которую затеял Энгри: он несет ее последними словами, кроет матом, причем без особой причины, просто чтобы выплеснуть негатив. А она даже ответить достойно не может. Приходится вам с Даксаном за нее отдуваться.Он согласно кивнул:
—
Ей бы зубки, как у Даксана на аватаре, но зубков нету. Не унаследовала от мамочки.—
Я поняла, что не могу уважать того, кто не способен ненавидеть. Ненависть — самое настоящее чувство, самое подлинное. Предпочитаю, чтобы окружающие меня ненавидели, а не сочувствовали или жалели. Не умеющий ненавидеть не может быть ни настоящим другом, ни врагом, он — ничто, слизняк на тропинке.—
Да ну? А мне показалось, что Йорика ты уважаешь.Я запнулась на пару секунд.
—
А с чего ты взял, что наш админ не умеет ненавидеть?—
Видно. По постам, по ЖЖ. Добрейшей души человек — аж странно.—
А что, если это маска? Ни ты, ни я не знаем его в реале. Думаю, зубы у него все же есть. Просто он их хорошо прячет.—
Возможно. Никогда не улыбается — вот их и не видно, — Бэт задумчиво покивал, рассматривая тяжелую гроздь перстней на длинных бледных пальцах.—
И еще у нее — у Морены то есть — мало того что зубов нет, как ты верно заметил, так и в голове мистическая каша: неудобоваримая смесь христианских сказок с индуистскими мифами. Когда мы гуляли с ней неделю назад по Смоленскому кладбищу, она выдала мне на голубом глазу страшилку о том, как ее умерший и зарытый там отец чуть ли не материализовался в привидение, чтобы отогнать их с мамочкой от своей могилы. Представляешь?..—
Представляю, — он растянул губы в усмешке. — В восемнадцать лет пора бы уже отказаться от детских сказок. Кладбище! Хорошо, что напомнила. Как там наше Чернейшее Солнышко? Время-то уже к часу подбирается.Бэт включил мобильник и принялся, смеясь, декламировать:
—
“Я на месте. Жду!” Спустя десять минут: “Где ты? Позвони!”… “Включи телефон!!!” Еще несколько в том же духе… истерика нарастает. “В чем дело??? Как понимать твой странный поступок?” Вот он, кажется, осознал, в чем дело: “Я прождал ровно сорок минут. Желаю счастья!” Нет, но какой же он все-таки молодец, наш маленький друг! Я бы так не смог, честно. Даже если б свидание назначила Айви. Я б описался, если б мимо пробежала собака или прополз на ночевку какой-нибудь бомж. Слу-у-шай! — Голос его стал вкрадчивым и томным. — Астарта, ты просто обязана, да-да, обязана вознаградить нашего героя за его подвиг. Прикинь сама: много ты найдешь мужиков, способных на такое? Не зря, нет, не зря у него клыкастый демон на аватаре. Чувствую, что начинаю уважать его с нездешней силой!—
Я не ослышалась? Ты предлагаешь мне отправиться сейчас на кладбище и отдаться ему на первой попавшейся могиле?—
Зачем так сурово? Не прямо сейчас — тем более что он уже покинул кладбище, честно отстояв свои сорок минут. И не обязательно на могиле. Могила — это готично, но не гигиенично. Можно и на этом мягком одре, — он похлопал возле себя по дивану. — Не так концептуально будет, ну да ладно. Но только не позднее завтрашнего дня! Награда должна быть немедленной, иначе Темное Солнышко навсегда разуверится в людях. Обещаешь мне?Было темно, комната освещалась лишь огнями с улицы да зеленым глазком магнитофона. Но сомневаюсь, что и при дневном свете сумела бы определить по его изменчивому лицу, шутит он или нет. То и дело приходится решать этот вопрос, да что за морок такой?..
Я помолчала, выстраивая в уме достойный ответ.
—
Почему я, именно я должна служить наградой? Эта идея пришла в голову тебе, так? И осуществлял ее полностью, от и до, тоже ты. От меня участвовал лишь мобильник да мое имя. Логично будет, если и наградой послужишь ты. Для андрогина в этом нет ничего сложного или противоестественного. Ты ведь тоже считаешь себя андрогином подобно Атуму. Разве нет? По крайней мере, начинающим.Бэт благосклонно хохотнул: зачисление в андрогины было лестным.
—
Думаешь, выкрутилась? На это у меня есть два возражения: моя, как ты говоришь, андрогинность не исключает эстетической составляющей данного процесса. И второе — наш героический друг традиционен в своих сексуальных предпочтениях (чего никоим образом нельзя поставить ему в упрек — для героев и мачо сие характерно). Исходя из перечисленного, наградой должна служить ты, Астарта, нежная и страстная вампиресса, темноокая дочь преисподней.—
А мою эстетическую составляющую ты, выходит, исключаешь напрочь?—
Почему же? Но тебе свойственно также чувство справедливости, о котором ты периодически напоминаешь. А также неизбывное женское милосердие, которое тщательно скрываешь как позорную слабость. Но оно склонно просачиваться сквозь малейшие щели, как когда-то зорко подметил писатель Булгаков.Я выразительно промолчала и потянулась за сигаретой. Но пачка выпала из рук, поскольку я ощутила на щеке ладонь Бэта. Она скользнула к шее… Теплые пальцы чуть подрагивали, жаркий шепот щекотал ухо:
—
Ну, пожалуйста… Пожалуйста…Сердце перестало биться. Потом загрохотало глухо и мерно, как шаги командора. Я потянулась к нему лицом и руками, зарылась в пышные колкие волосы…
Он резко отстранился и сел.
В темноте сверкнула зажженная спичка, затеплился огонек сигареты. Бэт прошлепал босыми ступнями к окну, распахнул его и устроился на подоконнике, свесив одну ногу вниз и опустив подбородок на колено. Мефистофель Антокольского… Длинная завеса волос поблескивала от уличных огней, от рекламы универсама напротив.
Я молчала. Он тоже молчал, молчал и курил, сбрасывая пепел вниз.
—
Знаешь… — голос дрогнул, пришлось выдержать еще с полминуты, — с тех пор, как я познакомилась с тобой и ты стал захаживать в мое логово, каждый раз благодарю Господа Дога, которого нету, что сняла квартиру на четвертом этаже. А не на седьмом. Или четырнадцатом. С твоими перепадами настроения…—
Ерунда, — еле слышно буркнул он. Правой ладонью изобразил ныряющего вниз головой. — Этаж не важен… если уметь… перелом шейных позвонков, знаешь ли…Я подошла, отчего-то стараясь ступать как можно тише, не скрипнуть половицей, не грохнуть случайно стулом.
Он не смотрел в мою сторону. Смотрел ни на что, мимо. Знакомое застывшее отчаянье на окаменевшем лице с тонкими мальчишескими чертами.
—
Хорошо, если для тебя это так важно…—
Нисколько не важно, — так же тихо перебил он меня. — Ничто не важно… и не нужно. Пытаюсь закрыть внутренние дыры внешней шелухой — такое вот жалкое и смешное занятие… Знаешь, порой я мечтаю о лоботомии. О том восхитительном чувстве легкости, опустошенности, которое дарит эта операция. Она совсем простенькая: не надо даже сверлить череп, нужные движения скальпелем производятся сквозь глазные отверстия…—
Пожалуйста, не надо! Я действительно готова…—
Почему гребаная самаритянская жалость не дает людям умертвить тех, кто больше просто не может жить? Знаю: потому что никто не обязан этого делать. Ну и терпите, бля, что я еще живу такой, каким в гнилой капусте нашли.Я молчала минуты три, пропитываясь его отчаяньем и собственной досадой и болью. Потом в мозгу забрезжило: знаю, знаю, чем можно его развлечь!
—
Слушай, пожалуйста, не двигайся! Замри, — я потянулась к цифровому фотику на полке и щелкнула кнопкой. Тихо жужжа, выдвинулся объектив. — Так здорово смотришься сейчас: половина лица в тени, половина освещена зыбко-зеленым… волосы шевелятся от сквозняка, меняя свой узор на лбу и скулах… босая нога с блестящим ногтем… Усталый падший ангел, присевший на подоконник…Я быстро щелкала его, приговаривая невесть что, с разных ракурсов: в профиль, вполоборота, с нижней точки
— из-под точеного подбородка, упиравшегося в колено, со спины с красивым пунктиром округлых позвонков…Бэт обожает фотографироваться. Он нарцисс. Среди моих знакомых, особенно молодых, немало самовлюбленных людей. Да и сама я принадлежу к этой категории
— что естественно, учитывая мое мировоззрение. Но Бэт и в этом — как и во многом другом — на голову выше всех. Он обожает себя истово и самозабвенно. Его “Живой журнал” наполнен его фотографиями — они перемежают депрессивные посты и столь же депрессивно-упадочные, длинные, как черные простыни, стихотворения. Я читала его весь, от корки до корки, и не встретила ни одной чужой фотографии, даже групповой, даже Айви. Большинство профессиональные — цвет, постановка, готический антураж, — рука Атума. Но были и любительские. Последний пост содержал пару моих фоток — чем я втайне гордилась, придирчиво выбранных из огромного числа отснятых. На одной он курил, сидя на корточках рядом с дремавшей бездомной собакой. На другой, напудренный и томный, как Пьеро, покусывал белую гвоздику с одним-единственным лепестком.Не так давно мне попалась статья про нарциссизм. В ней прозвучала мысль, показавшаяся мне дельной. Обычно нарциссов причисляют к людям с психическими отклонениями, комплексами, травмами детства. Но автор опуса рассматривал это явление в ракурсе религиозного чувства. Субъект с сильно развитым религиозным чувством
— потребностью любить нечто выше себя, поклоняться, благоговеть, — но при этом обладающий современным складом ума, который не позволяет увлечься химерами “священных книг”, неминуемо станет поклоняться самому себе. Потому что больше некому. Никого и ничего выше собственного “Я” не существует.Бэт, по всей видимости, обладает намного более сильным религиозным чувством, чем я. Он гораздо эмоциональнее, гораздо страстнее подавляющего большинства хомо сапиенс. Слова “экстаз”, “благоговение”, “обожание” в его случае не пустой звук, не сухие абстракции, как для меня
— существа рационального и левополушарного. Я не раз наблюдала, как он подправлял себе макияж перед выходом на улицу, рассматривая свое отражение чуть ли не с трепетом (даже пальцы подрагивали от волнения). Когда я заметила что-то по этому поводу — нейтральное, на иронию не осмелилась, — Бэт поучительно изрек:—
Глядеть на себя в зеркало нужно до тех пор, пока не захочешь сам себя. Если не захотел, значит, макияж наложен неправильно.Нарцисс… Обычно с цветами сравнивают женщин
— самая древняя на земле банальность. Но Бэт, как бы мне ни хотелось быть оригинальной, тоже ассоциируется у меня с цветком — с пряным запахом, ломким стеблем, из тех, что невозможно вплести в венок или пристегнуть к букету таких же. Таких же просто не существует. Он единственный в своем роде. Единственный и одинокий. Черный нарцисс с яркой сердцевиной, меняющей цвет от золотисто-желтой до темно-багровой.Глядя на него, я начинаю понимать индусов, которые украшают своих бронзовых божеств гирляндами пахучих цветов, кропят их ступни медом, молоком и топленым маслом.
Ей-богу, порой мне тоже хочется все это с ним проделать…
Фокус с фотосессией удался: Бэт щелчком отправил окурок за окно, потянулся и спрыгнул с подоконника.
—
Хватит, хватит, — сыто-ворчливо пробормотал Черный Нарцисс, потирая плечи с выступившими от ночного воздуха пупырышками “гусиной” кожи. — Надо брать не количеством, а качеством. — Он плюхнулся на диван и придвинул к себе телефон. — Можно я по межгороду позвоню? Недолго.—
Звони, конечно. Айви?—
С Айви я по “асе” наговорился. К тому же с ней я не позволяю себе подобных шуточек. Даже странно бывает, знаешь ли, обозревать собственное невесть откуда вылупившееся благородство.—
Ага, — поддакнула я ему. — Помню твой пост в ЖЖ по поводу ее возможного приезда: “Пошел шарить по углам в поисках чести и совести. Кста, не продаст кто-нить эти два полезных качества? Возьму с удовольствием, если не дорого. Мне и бэушные подойдут…”—
Похвально, похвально, что ты не только почитываешь мой журнал, но еще и заучиваешь, как классика… — Он набрал код Москвы и номер. — Ирина? — Я едва сдержалась от изумленного междометия: настолько по-другому зазвучал голос. Интонации стали медленными, сухими и неживыми. — Извини, что так поздно. Хочу попрощаться, спасибо за все… — Мне было слышно, как женщина на том конце трубки, видимо, ничуть не удивленная и не оскорбленная звонком в два часа ночи, взволнованно о чем-то спрашивает. — Какое это имеет значение?.. Ну, если тебе так интересно, то я стою сейчас на подоконнике… На своем собственном, чьем же еще?.. Да, шестой этаж, я никуда не переезжал с момента нашей последней встречи… Не говори глупости, как же ты приедешь? А твоя работа?.. Сколько стоит день моей жизни? Ну, сколько можно задавать один и тот же вопрос? Столько, сколько ты не заработаешь за год, потому что день моей жизни, час моей жизни — это вечность боли. Которую ты, к твоему счастью, не то что испытать, даже представить не сможешь… Ну, хорошо, хорошо. Я действительно звоню, чтобы попрощаться: ты славный, добрый человечек, и я тебе многим обязан… Не надо утренним поездом… и ночным самолетом не надо… О боже ж мой! — Он издал долгий стон, бесконечно усталый и сокрушенный. — Я уже жалею, что позвонил… Хорошо, обещаю! Ничего не буду предпринимать до твоего приезда. Ты длишь мой ад… Не срывайся завтра, дождись выходных… Как-нибудь вытерплю… Да, я уже слез с подоконника… и закрыл окно… И тебе спокойной ночи! Жду.Он повесил трубку.
Я молчала, не зная, какая реакция будет наиболее уместной.
Дойдя до клетки с Модиком, Бэт просунул сквозь прутья пальцы и ущипнул мирно дремавшего крыса за хвост. Тот запищал, взывая о помощи и защите.
—
“А то, что совестью зовем, не крыса ль с красными глазами? Не крыса ль с красными глазами…” Ирка, она более чем прилично зарабатывает, — пояснил он. — Ей ничего не стоит сгонять из Москвы в Питер и обратно. Конечно, у Атума всегда можно попросить бабла, но, видишь ли, не задаром. А Ирка — она старше меня на восемь лет, отличная баба, абсолютно бескорыстная.Он долго устраивался поудобнее на своей тахте, то накрываясь одеялом с головой, то укутывая лицо волосами, подтягивая колени к груди… потом затих.
КАРТИНА 5
Входит Бьюти. Объявляет: “Как вы думаете, есть ли смысл в том, чтобы жить ради секса?” Размашисто пишет на заборе: “СЕКС…???”
Появляется Айви. Читает, задумчиво пожимает плечами.
АЙВИ: Для кого-то это может быть приемлемо. Так же как и жить, чтобы хорошо покушать, к примеру. И в этом нет ничего плохого или низкого. Это классно. Если ничто другое в этой жизни не долбает…
Пошатываясь, входит Энгри.
ЭНГРИ (одобрительно хохотнув): Вполне! Вот я
— живой (пока!) пример.
Другие участники форума заполняют сцену. Все оживленно высказываются по заданной теме.
ДАКСАН: В результате сексуальной неудовлетворенности может произойти гормональный сдвиг, а это прямой путь к депрессиям и суициду. Но вообще-то все зависит от интеллектуального уровня человека
— солидарен с Айви.МОРЕНА: Ради одного секса? Конечно же, нет. Если секс
— одна из составляющих любви — другое дело…БЬЮТИ: Я раньше такую теорию строил: почему суицид так сильно распространен среди девственников? Они еще не знают, ради чего стоит жить. А потом понял, что это глупо.
ЭСТЕР: Нельзя жить без смысла, бездарно, без цели, а без секса
— просто жить сложнее, вот и все. Мне так кажется.ЕДРИТ-ТВОЮ (ему около тридцати, длинноволосый, нечто среднее между панком и хиппи): Скоро Боженька просечет, что мы сексом злоупотребляем, и лишит нас столь приятной функции. И будем мы размножаться делением и почкованием.
КАТЁНОК (девочка лет пятнадцати, наивное и милое лицо): Секс и ему подобные животные радости
— для “жизнелюбов”! Не для нас…КРАЙ: Секс есть, а смысла жизни все равно нет!!!
Входит Бэт. Усмехаясь, ждет, пока все выскажутся.
БЭТ: У меня восхищение подобными радостями почему-то проходит через пять секунд после завершения самого процесса. Неправильно я поломанный какой-то, наверное…
Бэт находит глазами Айви, улыбается ей и кивает. Все расходятся, оставив их на сцене вдвоем.
БЭТ: Привет…
АЙВИ: И тебе тоже.
БЭТ: Как тебе дискуссия насчет секса?
АЙВИ: Морфиус как-то на эту тему хорошо выдал: “Не забывайте все-таки, для чего это было придумано Господом Богом. Если б у спермы спросили, зачем она покинула свое хранилище, она бы ответила одно: “Ребята, как пройти к яйцеклетке?”
БЭТ (с хохотком): Да, неплохо. Респект! Может, перенесем эту животрепещущую тему в физическую реальность?
АЙВИ: Это как?
БЭТ: Приезжай! Будем проверять опытным путем, стоит ли жить ради секса.
АЙВИ: Но ты же только что высказался, что восхищение от подобных занятий у тебя минимально?..
БЭТ: Сражен вашим замечанием, бьющим прямо-таки не в бровь, а во все наличествующие глаза. Впрочем, легко парирую: так это ж с другими!
АЙВИ: Откуда ты знаешь, как будет со мной?
БЭТ: Знаю. Ты необыкновенная.
АЙВИ: Сдается мне, ты тоже.
БЭТ: А як же! Я
— садомазохист. Бисексуал. Фетишист. Гот. Неофил-сатанист… Ничего не забыл, кажется?АЙВИ: Супер! Я просто тащусь от тебя, аки удав по стекловате… А я зоофилка.
БЭТ: Как это мило. Кошечки и собачки?
АЙВИ: Обижаете. Большие кошки. Леопарды и снежные барсы.
БЭТ: Ого! В зоопарке подрабатываешь?
АЙВИ: В цирке. Дрессировщицей.
БЭТ: А меня
— слабо укротить? Ну, пожалуйста!АЙВИ: Это не ко мне. Это к тем, кто работает с кенгуру. Или с кроликами.
БЭТ: Унизить желаете? “Отворачивается, чтобы скрыть набежавшую слезу, и шмыгает носом…” А я вот подумал-подумал и не обиделся!
АЙВИ: И правильно. Я просто показываю, что у меня есть зубы.
БЭТ: В придачу к глазам, губам, волосам, бедрам, ляжкам… и прочим восхитительным частям тела? “Покусывая пересохшие от волнения губы”. Не девушка, а мечта!..
АЙВИ: Ну, я вообще польщена и вся раскраснелась…
БЭТ: Жаль, что я не вижу. Рискуя быть жестоко побитым деревянными подошвами передних ног, предположу, в свою очередь, что никакая ты не дрессировщица. А… курьер.
АЙВИ: Лаборантка. Но этим летом буду поступать в вуз, на психолога. Специализация
— суицидология.БЭТ: Снимаю шляпку! Так могу я надеяться, что ты примчишься сюда и спасешь меня от одиночества?
АЙВИ: Одиночество? Морена, по-моему, очень милая. И очень неровно к тебе дышит.
БЭТ: Ох, лучше б дышала поровнее! Тяжко, знаешь ли, пребывать непрерывно в окружении обожающих и молящих очей.
АЙВИ: Непрерывно?
БЭТ: Да нет, конечно, я утрирую. Встречаемся
— изредка. Как и с Эстер, и с Даксаном. Та памятная встреча сдружила, как ни странно. Сформировала ядро питерской су-тусовки.АЙВИ: Значит, только друзья? Не больше?
В продолжение разговора они приближаются друг к другу. Теперь стоят вплотную. Айви протягивает руку, отводит с его лица длинную прядь волос.
БЭТ: Приезжай!
АЙВИ: Я постараюсь взять на работе три дня за свой счет.
БЭТ: Уж постарайся. Отпросись у своих барсов и ягуаров. Пардон!
— у своих пробирок и колбочек.
Гладят друг другу лица. Шепчутся все тише и тише.
Глава 6
МОРЕНА. Шесть и две
Из дневника:
“…Еду в метро. Не помню откуда, не знаю куда. В ушах стук вагонов. Почему я не могу поделиться своей болью с окружающими? Если каждому дать по капле, они бы и не заметили, а мне стало бы легче. Каплю — женщине в стоптанных туфлях с усталым и стертым лицом; каплю — перекисной блондинке с неаккуратными, темными у корней волосами и хищным носиком; пару капель — уверенному с виду мужчине с пивным животом и трехдневной щетиной… Все люди как люди. Все люди как люди. Куда-то едут, о чем-то думают. Одна я ничто, плевок мироздания, который так легко не заметить в сутолоке, размазать по земле.
Да еще эта любовь, которая тяжкой ношей давит на плечи. И почему других это чувство окрыляет, а меня — пригибает к земле?..
Да еще эти мысли… Мои мысли — веревки, стягивающие руки в запястьях, опутывающие гортань, а вовсе не крылья, помогающие воспарить. Отчего так? Ни сердце, ни разум не помогают мне. И сердце, и разум — мои враги. Где я? Кто я?..
……………………………………………………
Смерть подобна гримасе. Когда она приходит в нужный момент — это усталая ласковая улыбка. Но когда умираешь неправильно и не вовремя, она жутко изгибает рот и выпячивает глаза…”
“Усыновление” состоялось. Но отношения моей экстравагантной Таис и Бэта мало походили на родственные: слишком взрывными были оба. И не похожими ни на кого на свете. Оба были остры на язык и при этом ранимы и самолюбивы, поэтому периоды исповедальных бесед сменялись отточенными словесными стрелами в ЖЖ и письмах и швырянием телефонных трубок.
Надо сказать, своей просьбой “усыновить” Бэт попал в самую точку, в солнечное сплетение. Даже если б он имел счастье предварительно хорошо узнать Таисию, вряд ли смог сделать более меткий выстрел.
Она всегда хотела только одного ребенка, и только девочку. Так и вышло. Но вымечтанная девочка покинула ее
— заодно с жизнью. Правда, оставив взамен другую особь женского пола — меня. Ни первая, ни вторая девочки не принесли Таис желаемого отдохновения или счастья. И тогда-то Таисия горячо пожалела о преизбытке “иньской” субстанции в своей жизни.Фрейд никогда не числился в ее авторитетах. Его теорию Таис называла тошнотной и уверяла, что он темный вестник, опустивший общественное сознание на много десятилетий “ниже пояса”. Тем не менее отчего-то уверилась, что мальчик любил бы ее больше и, соответственно, мучил меньше. Он тоже в свои пятнадцать сваливал бы из дома, ночевал где придется? Да, но непременно звонил бы, предупреждая, что жив и здоров. Он тоже не стал бы слишком долго носиться с невинностью? Да ради бога! Для мальчика это не так катастрофично.
Если бы Бэт попросился не в “сыновья”, а в ученики или предложил побрататься, как братались в древности идущие на смерть воины
— они ведь оба, хоть и по-разному, были “смертниками”, — она бы не прикипела к нему с такой силой.Ей показалось, что она встретила наконец человека, которого можно любить так же безудержно, что и меня (ну, может, немного поменьше), и при этом не истязающего в ответ.
Бедная моя Таис…
Она стряхнула апатию и усталость, в которых пребывала, по моей вине, в последнее время и принялась деятельно спасать Бэта от саморазрушения, оттаскивать от края “пропасти во ржи”. Убила не один вечер, составляя с наибольшей точностью его гороскоп, напрягала виртуальных хиромантов
— относительно зловещих знаков на ладони новоявленного “сыночка”.Психология, которую она изучала в молодости, тоже оказалась кстати.
—
Знаешь, — увлеченно втолковывала мне Таис, — у этого потрясающего существа две души. Я обозначила их как Бальдр и Локи. Помнишь, мы читали с тобой скандинавские мифы? Бальдр — прекрасный, нежный, возвышенный, и рыжая тварь Локи — бездушный игрок и лжец. И в этой двойственности моя надежда. Знаешь почему? Ты очень не любишь, когда я с ним выпиваю. И впрямь, для постороннего мещанского глаза это выглядит дико: пожилая тетенька спаивает юного мальчика с исковерканной психикой. Но, видишь ли, дело в том, что в трезвом виде он насмешлив и циничен. Царит физиономия рыжего Локи, для которого нет ничего святого. Тут и его сатанинские штучки, и жестокие розыгрыши, и черный юмор в ЖЖ. А под алкоголем вылезает внутренний человек, поскольку внешние запреты снимаются. Плачущий мальчик, тянущийся к любви и свету, Бальдр. А рыжий мерзавец Локи — внешний. Он защищается им от жестокого и враждебного мира.У меня было схожее ощущение: две души, две личности, диаметрально противоположные. Одна
— космическая черная дыра, впитывавшая в себя чужую любовь. Вторая напоминала мне несчастного, заблудившегося в чужом и холодном мире ребенка.
Таисия пыталась спасти его всем, что было под рукой, всем, чем владела в той или иной степени. Не раз, сидя у нее в комнате за компьютером, я слушала взволнованные наставления в телефонную трубку:
—
…Вечные муки ада — равно как и вечное блаженство праведников — одна из самых нелепых выдумок христианской догматики. Но самоубийцы и впрямь попадают в ад, точнее, консервируются в аду своего предсмертного состояния, которое, как ты можешь догадаться, редко бывает радостным. И субъективно это ощущается как вечность… Да-да, можешь не иронизировать. Представь, что ту душевную шнягу, на пике которой ты ныряешь в петлю, ты растягиваешь надолго, размазываешь, как соплю на стеклышке, не на годы — времени там нет, но на вечность, маленькую такую вечность, камерную… О да, разумеется. В юности всех притягивает слово “вечность”, как мальчика Кая из сказки Андерсена…
Говоря откровенно, страстное увлечение (больше чем увлечение) Таисии Бэтом ставило меня в тупик. И вызывало двойственные чувства.
С одной стороны, теперь было с кем говорить о нем, не таясь, не следя за интонациями. Больше, по сути, откровенничать было не с кем. Эстер, обидевшись, что не позвала ее на день рождения, перестала звонить и приглашать на готические прогулки. Любимая подруга Глашка быстро утомилась от моих излияний, заявив, что не может всерьез воспринимать чувства к “раскрашенному самовлюбленному позеру”. (Я могла бы их познакомить
— в качестве убойного довода, но медлила: исключительно из опасения за подругу.) Друзьям-мальчишкам не решалась описывать объект страсти, боясь, что меня не поймут, — я ведь и сама себя совершенно не понимала.Но компенсировалась эта отдушина ранами, наносимыми с той стороны, откуда я никак не могла их ждать.
По натуре я не ревнивый человек. Но мне доставляло острую боль сознание, что общение с другими людьми в градации ценностей Бэта стояло намного выше, чем со мной. Особенно изощренные муки причиняло то, что Таисию он считал гораздо более ярким и интересным собеседником, чем меня.
Не раз, когда раздавался телефонный звонок и я брала трубку, знакомый голос бросал мне лишь беглое приветствие:
—
Морена? Привет! Надеюсь, у тебя все о-кей. Матушку свою позови, пожалуйста.При всем своем уме и жизненном опыте она не понимала, какую боль причиняет мне их общение, и, пытаясь утешить, ранила еще сильнее:
—
Понимаешь, я могу дать ему многое — и в плане знаний и опыта, и в плане помощи. Тебя же он воспринимает как ребенка — доброго, простодушного, милого. Тебе практически нечем его заинтересовать — слишком его начитанность и эрудиция превышают твою. Многому ли ты научилась в своей вечерней школе? Много ли умных книг прочла (фэнтези и любовные романы, как ты понимаешь, не в счет)? Тебе нечего ему дать, в сущности, кроме бесплодной жалости и сочувственного внимания.Я отворачивалась, чтобы она не видела лица. Умные слова резали душу не хуже хирургического скальпеля. “Да, я знаю, я менее эксцентричная, менее эрудированная, менее сильная
— снаружи, чем ты. Что я могу ему дать? И впрямь ничего — кроме любви и души, кроме бессмертной сути своей. Но ему это не нужно, ты права”.
Помню их первую ссору.
На ее пике мне было высказано, что он не может больше со мной общаться, поскольку не воспринимает в качестве отдельной личности, но лишь слитно с моей родительницей. (До этого Бэт не раз удивлялся, насколько мы не похожи с матушкой, но подобная непоследовательность была для него в порядке вещей.)
Я сидела у него, когда все это высказывалось. Была глубокая ночь.
—
Наверное, будет лучше, если я сейчас уйду?Слезы обиды подкатили к глазам, но плакать при нем я не хотела. Да и не смогла бы, наверное.
—
Я тебя не гоню прямо сейчас. Можешь дождаться открытия метро.—
Нет, я лучше уйду сейчас, не беспокойся!От его дома до моего
— минут сорок по улице и полчаса — через парк. Я пошла через парк. Ночной, пустынный. Пока шла, не плакала: обида, несправедливая и оттого особенно едкая, разъедала изнутри. И лишь когда оказалась в стенах родной комнаты, внутреннее прорвалось наружу.В ушах грохотала любимая “Ария”, а я ревела навзрыд, перекрикивая ее. Часа через два пришла с дежурства Таисия, но истерика не утихла, напротив: своими попытками выяснить, в чем дело, она добилась лишь того, что я стала задыхаться: судороги рыданий не оставляли места для вдохов. Спазмы перекрывали гортань
— я не смогла бы ничего объяснить, даже если бы и хотела.В таком состоянии выскочила на улицу и, очутившись среди спешащих на работу людей, кое-как заставила себя утихнуть.
Вернувшись домой, заперлась в своей комнате и побрилась наголо, затупив о свою башку ножницы и шесть бритвенных станков. Хотелось сделать что-то со своим телом, с дурацкой оболочкой, чтобы мука, не дававшая дышать, сублимировалась, хотя бы частично, во внешних проявлениях и ослабила свою хватку.
А вечером как ни в чем не бывало Бэт зашел к нам в гости. Оказывается, Таис позвонила ему, и они помирились.
***
Между тем Пьеса невидимого Драматурга, в которую я вступила, как в опасную и бурливую реку, продолжала разыгрываться на подмостках форума “Nevermore”.
Надежды, с которыми я пришла сюда: помочь, поддержать, оттащить от края пропасти,
— мало-помалу рассеивались. Наверное, мне следовало уйти, осознав свою беспомощность, утершись после очередной звонко лопнувшей иллюзии. Но меня затянуло. Держали острые темы, ежедневное дыхание настоящей гибели. Держали люди — предельная исповедальность этого места, разговоры на “разрыв аорты” сближали так, как не сблизили бы годы спокойного приятельства в реале.На форуме произошли нехорошие перемены. Йорик сообщил, что “Nevermore” прекращает свое существование. Его кризис углублялся, записи в ЖЖ становились все темнее и безысходнее. “В природе просто не существует таких ресурсов, которые могли бы мне помочь. У меня нет никаких трудностей. Единственная моя трудность
— жизнь в этом мире”. Ни сил, ни желания поддерживать свое детище у админа не осталось. В ответ обрушился шквал комментов: сочувствующих, негодующих, умоляющих. Разгорелась дискуссия: помогает ли форум выжить, обрести какие-то смыслы и ценности, либо, наоборот, общаясь с себе подобными, еще крепче утверждаешься в желании вернуть Творцу билет “на балет”. Меня умилил довод одной девочки, совсем юной, с ником Катенок: “Мне вот смешно, но в последнее время докатилась до того, что думаю: покончу я жизнь самоубийством. А как же я завтра узнаю, кто что на форуме напишет??”Дрогнув под этим напором, Йорик пошел на компромисс: хорошо, он не станет пока уничтожать сайт. Но и принимать в нем участия больше не будет.
Лишившись мудрой и ненавязчивой модерации, сайт изменился
— не в лучшую сторону. Меня поджидало болезненное открытие: наряду с душевной болью, черными волнами заливавшей форум, ждала своего выплеска иная тьма: злоба, ярость, цинизм.Когда поток матерной ругани выливался на очередного незадачливого “спасателя”, вылезавшего с простенькими, но глубоко оскорбительными для суицидника лозунгами: “Оглянитесь вокруг: жизнь прекрасна!”, “Подумайте о родителях!”, “Суицид
— бегство от проблем, вы слабаки и трусы!” — было неприятно, но не трагично. Ну, обидится чел, ну, сплюнет досадливо и даст себе слово никогда больше не связываться с “любовниками смерти”.Гораздо хуже и непонятнее для меня были случаи, когда поток ярости выливался на своего же собрата. Травить того, кто и так на грани? Для кого пощечина на форуме может стать последней каплей, спусковым крючком?..
Однажды я сделала попытку заступиться за девушку с ником Берегиня. На нее грубо напал Энгри, обвиняя во всех смертных грехах. Моя защита вызвала у него прилив бешенства, и, переключившись с Берегини на меня, он выдал мне по полной программе.
Энгри был старожилом “Nеvermore”, один из самых популярных и авторитетных су-тусовщиков. Он жил в эстонском городишке, дружил со многими москвичами, был на короткой ноге с Иноком.
Задним числом я поняла, что не разобралась в ситуации: Берегиня кого-то подставила, заложила родителям, в духе ненавистного всем Синего Змея. Но оправдываться
— после того как Энгри вылил на меня ведро помоев, было глупо. Да и не умею я оправдываться.И нападать не умею. Судьба обделила меня как даром атаковать, так и обороняться. Не вручила ни клыков, ни когтей.
За меня по-джентльменски вступились Бэт и Даксан, и какое-то время было даже интересно наблюдать за перепалкой.
Энгри честил не по-детски. Самым мягким было “святая дева Мурена”, а самым суровым
— обвинение, что в действительности меня не существует, я всего лишь виртуал — одна из сетевых масок коварной Берегини. Даксан со старомодной, тяжеловесной учтивостью доказывал, что мою не-виртуальность могли бы подтвердить под присягой четверо участников питерской встречи в реале. Бэт не стеснялся в выражениях и разил во всевозможные болевые точки противника.Перепалка растянулась на несколько дней. Даже Инок, обычно не покидающий “Разговора со священником”, выполз под свет софитов и предложил воюющим сторонам выкурить трубку мира в компании славянской богини Морены. Но услышан не был. Энгри продолжал нападать, накручивая себя, словно берсерк, обреченно отбиваясь, как медведь от наседающей своры собак.
Моя Таисия, бывшая в курсе всего, что творилось на “Nevermore”, первые два дня скрипела зубами и подсказывала хлесткие и умные реплики. На третий день родное сердце не выдержало. (Надо сказать, что обиды, причиненные мне, она воспринимала на порядок болезненнее, чем свои собственные, и реагировала не в пример активней.)
Таисия зарегистрировалась на форуме под ником “Ариес”, коротко сообщив, что ей (ему) под сорок и за плечами Афган. Во втором по счету посте она обратилась к Энгри с предложением сыграть в русскую рулетку.
Я была в ужасе от ее выходки. Сотворить виртуала
— то, в чем была замечена несчастная Берегиня, — считалось в этой среде низостью. На мой протест Таис, не моргнув глазом, заявила, что виртуал — это тот, кого нет в реальности. Она же — есть. Да, она уменьшила возраст, поменяла пол и приписала боевую биографию, но в главном не соврала: она сыграет в русскую рулетку, если Энгри пожелает того и раздобудет оружие. Почему бы и нет? Правда, у нее есть немалое преимущество: как астролог она знает наиболее вероятное время своего ухода, но она готова честно признаться в этом противнику. Должен же человек, тем паче мужчина, ответить за потоки грязи, которые излил и продолжает изливать — заметь! — на твою беззащитную голову?..Ее фокус удался: Энгри переключился на Ариеса и оставил меня (и Бэта с Даксаном) в покое. Как ни странно, после полдюжины виртуальных выпадов
— ей неплохо удалась роль немногословного, грубовато-мужественного “афганца” — они обменялись виртуальными мужскими рукопожатиями и чуть ли не побратались.Зато выскочил Бэт, предлагая сыграть в русскую рулетку вместо Энгри.
А следом за ним
— лучший друг Энгри Бьюти. А потом и Айви.И понеслось…
Я так долго все это описываю, чтобы объяснить, насколько вымотали меня форумные страсти. Я не люблю и не привыкла быть в центре внимания
— тем более столь убийственного.Помню, на самом пике перепалки с Энгри, в состоянии полного “упадхи”, я написала письмо Пашке
— в иной тональности, чем обычно. О том, что хорошо уходить в праздники — в такие дни особенно ощущаешь, что никому на свете не нужен. Я ждала, что он бросится меня утешать и уверять, что кому-то я нужна позарез, хотя бы и ему, — но Пашка откликнулся бодрым согласием: “Да! Это верное наблюдение! Я тоже собираюсь уходить в праздник. Сначала хотел сделать это на первое мая, но не вышло: надо закончить кое-какие дела. Перенес на девятое! Возможно, мы с тобой совсем скоро увидимся ТАМ!!!”
С Бэтом мы встречались почти через день и перезванивались еще чаще. Он говорил только об Айви и о скорой смерти.
Таисия играла с ним на форуме: от имени крутого мужика Ариеса вела переговоры о русской рулетке, ведомая одной ей известной целью, а на мои протесты лишь загадочно улыбалась.
А потом я узнала, что меня сняли с роли.
Я уже упоминала мельком, что у меня был Театр.
Народный самодеятельный театр “Голос”. В детстве
— мой восторг зрителя, моя мечта. Каждый спектакль я просмотрела по пять-семь раз, благо билеты были бесплатными — по окончании спектакля каждый желающий мог положить любую купюру в большую стеклянную банку в фойе — “народную коммерческую банку”. В семнадцать, лишь только окончив школу, я пришла туда пробоваться, и меня взяли (вау!), несмотря на более чем скромный актерский дар. Неделю, не меньше, не могла прийти в себя от счастья. Небо казалось совсем близким — еще чуть-чуть, и смогу коснуться воспаленной от восторга ладонью.Мне дали роль, небольшую, но вполне подходящую по типажу,
— влюбленной до безумия девушки. Я старательно репетировала, компенсируя нехватку актерского мастерства бурной страстностью, свойственной мне от рождения. И все бы хорошо, но… моя душа треснула по швам. Моя реальная жизнь отличалась от царившей в театре атмосферы дружелюбного радостного вдохновения, и еще более отличалась она от моей роли — нежной, чистой, безоглядно влюбленной девочки. Трудно играть чистоту и невинность, не будучи таковой. Но я пыталась изо всех сил…Пока не наступил “Nevermore”. И мое погружение
— в любовь к Бэту, в его боль и муку, в ауру смерти, в которой пребывали все мои новые друзья, реальные и виртуальные. Любимый Театр не мог спасти от кромешной тьмы. Я не могла, физически не могла уже играть свет, радость, упоение счастливой любовью. И я стала пропускать репетиции.В тот день перед уходом на ночное дежурство моя любящая Таисия оставила письмо
— она порой прибегала к эпистолярному способу общения, считая, что слова на бумаге доходят лучше, чем посредством вибраций воздуха. В очередном приступе “hate” мне сообщалось, что лучше бы я умерла невинной и чистой четырнадцатилетней девочкой (Джульеттой, Ассоль, Бедной Лизой), чем истлела от ВИЧ-инфекции, вполне заслуженной и ожидаемой при моем нынешнем образе жизни.Около одиннадцати позвонил Мишка
— мой партнер по роли, и сообщил, что я больше не играю в театре “Голос”, поскольку месяц не появлялась на репетициях без объяснения причин, и мою роль передали другой девушке.Мишкин звонок был последней песчинкой, перевернувшей внутренние часы. Я поблагодарила за полученное известие, повесила трубку и долго сидела без мыслей и движений.
Два месяца общения на форуме “Nevermore” не прошли бесследно. Спокойная уверенность в том, что нужно сделать, была предсказуема и логична. Самоубийство
— решение всех проблем. Если моя попытка будет успешной и я умру — замечательно: не останется ничего, о чем можно скорбеть. Если же меня откачают — тоже есть свои плюсы: пожалеют, как бедного больного ребенка, погладят по грязно-белой шерстке и перестанут трепать нервы хотя бы на время. Но первый вариант, разумеется, предпочтительней.Меня не пугала смерть. Возможно, звучит пафосно, но это правда. Точнее, пугала, но не очень. Я не боялась ада, не боялась полного небытия
— и то и другое казалось сказками, “ужастиками” для взрослых. Страшила неизвестность: примерно так же боязно было бы отправляться в одиночестве в далекое путешествие — в Австралию или Китай.По-моему, я никогда не была атеисткой, даже в детстве. Мой прадед-алкоголик, коммунист и воинствующий атеист, старался привить мне соответствующее мировоззрение. Таисия любила рассказывать, как в три-четыре года я рассудительно объясняла кому-то: “Мама говорит, что Бог есть. Дедушка говорит, что Бога нет. А я
— я не знаю”. Незнание было не слишком долгим — лет в шесть я уже не сомневалась в бессмертии души: сыграли роль и маленькие чудеса, которые Таисия устраивала под Рождество, и воскресная школа в православном храме, и хорошие книги (Льюис и Толкин), и волшебные сны, и смутные отголоски прошлых жизней.Смерть была не тьмой, не бездонной пропастью, а всего лишь дверью. Зеленой дверью, как в рассказе Уэльса,
— скрывающей незнакомые миры. Вот только открыть ее непросто. Но опять же — даром я, что ли, тусовалась на самом лучшем и самом информативном суицидном ресурсе инета?..Все складывалось как нельзя удачнее: Таисия на суточном дежурстве, соседки после моего недавнего праздника объявили мне бойкот и вряд ли заглянут в комнату, даже если, не дай бог, я принялась бы громко стонать. В моем распоряжении целая ночь.
Поскольку Таис терпеть не могла врачей и лекарства, в нашей аптечке бесполезно было искать что-либо, помимо аспирина и пластыря. Но зато у соседки Калерии (той, которую Бэт изысканно окрестил “птицей с лицом вещества и безумья”), сердечницы и гипертонщицы, в холодильнике на кухне находился целый фармацевтический склад. Я не боялась быть уличенной в воровстве, поскольку Калерия обычно засыпала уже к десяти вечера. Перерыв вместительную коробку, я выбрала три упаковки сердечных таблеток
— в аннотации сообщалось, что при передозировке возможна кома. В придачу взяла пару таблеток снотворного. Затем сбегала в круглосуточный магазин и устроила себе шикарный ужин с горой вкусностей и любимым молочным коктейлем.Я решила уйти в час ночи. Была надежда, что позвонит Бэт, и очень хотелось услышать в последний раз его голос. Я тупо сидела, поглядывая на телефон. Звучал любимый Пинк Флойд, “Стена”. В голове было тихо и пусто, будто лопнула тугая веревка, сдавливавшая мой мозг.
Когда стрелка часов подобралась к часу, я отключила телефон, не соизволивший порадовать меня напоследок, закрыла дверь на задвижку и написала две лаконичных записки
— Бэту и Таис. Затем заглотила всю адову смесь из шестидесяти двух таблеток, запив молочным коктейлем.Текли минуты. Ничего. Совсем ничего…
Мелькнула мысль, окрашенная сожалением, но и некой гордостью, что мой ядреный организм ничем не пронять
— даже снотворное не действовало. Потом подумала о маме. Она была сильнее и отважнее меня: выбрала не таблетки, дамский и ненадежный способ, но беспроигрышный вариант — выстрел. Где она раздобыла старенький “макаров”, никому не ведомо, и Таисии в том числе. Скорее всего, на черном рынке. Да, я уродилась не в нее, Таис права, — в “биологического отца”, безвольного и трусливого… Интересно, будет ли она меня ждать там, на выходе из тоннеля?.. И как я ее узнаю?.. Таисия водила меня на могилу отца, но могилы мамы я не видела. Ее не существует в природе: в прощальной записке мама попросила ее кремировать, а прах развеять по ветру. За день до самоубийства она сожгла все свои письма, дневники и фотографии. Даже те, что на документах, и школьные групповые… Чтобы ничто на этом свете о ней не напоминало… Уйти совсем, вычеркнуть себя из книги бытия… точнее, стереть ластиком… из той самой книги, что “шумна и яростна и ничего не значит”…Мысли становились все более вязкими. А потом вдруг накрыло
— резко, внезапно. И стало то накатывать, то откатывать, волнами. Я переставала слышать и видеть, окунаясь в кромешный сумрак, и вновь возвращалась к реальности. Одна из отчетливых мыслей, пробежавших в мерцающем сознании, была о тазике, который, если сейчас не умру, срочно понадобится. Я умудрилась подняться и на автопилоте доползти до ванной. Даже осилила снова закрыть задвижку, чтобы Таис, придя с работы, как можно позже наткнулась на мои бренные останки, сброшенную оболочку.На этом вся метафизика моего предсмертного опыта закончилась, и началась банальная физика. Точнее, презренная физиология. Таинственная зеленая дверь в иные миры не пожелала распахнуться. И с этим надо было смириться.
Злополучный тазик, обретенный с таким трудом, на протяжении последующих часов служил мне единственным собеседником, наставником и другом. Было так плохо, как, наверное, бывает юной девочке, никогда не пробовавшей алкоголя и “оттянувшейся” на полную катушку на выпускном вечере. Какие там горестные мысли и душевные муки?.. Все мое существование свелось к физиологии, а все ощущения и чувства
— к рвотным спазмам и блаженным передышкам между оных.Когда во мне не осталось ни капли жидкости, не говоря о вкусном ужине и злосчастных таблетках, покинувших желудок в первую очередь, я заснула. Но отдыхала недолго, проснувшись рано,
— судя по рассвету за занавесками, от ужасной жажды. Во всем теле была такая слабость, что даже шевеление указательным пальцем давалось с трудом.“Вода
— на кухне, но туда я не добреду ни при каких условиях… Есть вода для цветов, в бутылке на подоконнике, это ближе, но тоже не достать… Молочный коктейль на столе, осталось на донышке… липкое, сладкое — брр!..” Так я мучилась, то вырубаясь, то вновь подключаясь к реальности, и наконец, собравшись с силами, сумела доползти до подоконника. Застоявшаяся цветочная вода показалась божественным нектаром. Она-то окончательно прополоскала желудок и позволила забыться в крепком на этот раз сне.Меня разбудила Таисия. Поскольку поднималась я обычно к полудню, к двум часам дня она забеспокоилась. Она стучала в мою дверь до тех пор, пока я не поднялась, шатаясь, и не открыла, тут же нырнув назад под одеяло.
Замешательство ее было коротким, не более пяти секунд. Объяснять ничего не пришлось: обстановка комнаты и мой вид были достаточно красноречивы, и это было благом
— шевелить языком и выдавливать какие-то слова казалось нечеловеческим трудом.—
Поздравляю! — Она присела на тахту, отодвинув тазик. Поцеловала в щеку, погладила по бритой макушке. — До этого ты лишь притворялась, а теперь можешь с полным правом именоваться суицидницей.Слава богу, она ни о чем не спрашивала, не требовала подробного отчета о происшедшем. Поднявшись, вынесла, опорожнила и вымыла тазик и вновь поставила у тахты
— на всякий случай. Принесла очень крепкий и горячий чай. Убрала грязную посуду от ужина, поставила в изголовье букет белых нарциссов, которые накануне привезла с дачи.—
А записка? — вспомнила Таис, нарушив наконец молчание. Покачала головой с упреком. — Неужели ты собиралась уйти, ничего мне даже не написав?—
Разуй глаза… Записка на столе.Это были мои первые слова, произнесенные вслух. Язык, как ни странно, повиновался, хоть и казался желеобразным.
—
Могу я прочесть обе?—
Читай…—
“Таис, прости меня. Я причинила тебе немало боли. Меня сняли с роли и исключили из театра, и жизнь лишилась последнего смысла. Не обижайся, но я думаю, что после моей смерти ты испытаешь облегчение. Ты заслужила отдых и покой. Пожалуйста, не играй с Бэтом в русскую рулетку — моя последняя просьба”… Мило. А главное, весьма проницательно: все родители юных самоубийц, как водится, испытывают небывалое облегчение. “Бэт, я хочу сказать тебе…”—
А эту про себя!Я писала Бэту, что полюбила его, и просила не уходить из жизни. Потому что, в отличие от меня, никому не нужной, слабой и жалкой, его любят и ценят очень многие.
—
Вторая записка потеплее. Что неудивительно. Можно я возьму на память — и ту и другую?Я кивнула.
Горячий чай потихоньку согревал и придавал силы.
—
Что ж я сижу! — Таисия вскочила, осененная светлой идеей. — Нельзя упустить такой кадр! Для истории.Раскопав на захламленном столе цифровой фотик, который подарила мне на день рождения, принялась азартно щелкать.
—
Чуть повернись, чтобы тазик влез в кадр… кисть руки хорошо свешивается — такая слабая, вялая лапка… Красиво: тени под глазами фиолетовые, лицо бледно-синее, как сырая известка…Нет, я понимала, конечно, что таким образом меня пытаются развеселить, растормошить. Что Таис в сильнейшем стрессе, в шоке
— это чувствовалось и по интонациям, и по движениям — непривычно быстрым, острым. Но чтобы вот так? Хоть бы заплакала, закричала, закатила истерику — что еще делают матери и бабушки, обнаружив, что единственное чадо едва-едва не отправилось на тот свет?Было и смешно, и обидно. И еще промелькнула бодрая мысль: забавно будет рассказать обо всем Бэту. Похвастаться. Ну, кому еще так повезло с родительницей, которая, вместо того чтобы вызывать “скорую”, запечатлевает полумертвого ребенка во всех ракурсах? В обнимку с пластмассовым тазиком, с букетом смертельно-белых нарциссов у изголовья?..
Впрочем, о “скорой” она тоже вспомнила, не прошло и часу,
— вдоволь налюбовавшись свежими фотками.—
Тебе очень плохо? Только честно? Наверное, нужно вызвать врачей, — она нерешительно обернулась к телефону.—
Не надо. Только слабость… Отлежусь.Во взгляде Таисии читалось сомнение.
—
Кстати, а что именно ты проглотила? И откуда взяла?—
Из аптечки Калерии.Она подняла с пола выпотрошенные упаковки из-под таблеток и внимательно изучила.
—
Ты проглотила… все?Я кивнула.
—
Не врешь?.. Это очень сильная дрянь, если я хоть что-нибудь понимаю. Все три упаковки?.. Но тогда тебе должно быть сейчас ОЧЕНЬ плохо. Ты в коме. Срочно звоню!—
Не надо, подожди… Меня вырвало, все таблетки вышли. Я не в коме, просто слабость. Завтра уже буду бегать, — я постаралась вылепить жизнелюбскую улыбку.—
Прежде чем выйти, они успели частично раствориться в крови, — Таисия то хваталась за телефонную трубку, то отбрасывала с брезгливым выражением. Она мучительно колебалась, не зная, на что решиться. — Когда ты это сделала?—
В час ночи.—
То есть четырнадцать часов назад. У меня есть одно-единственное объяснение тому, что ты сейчас на этом свете, а не на том. Калерия купила “паленые” таблетки. Сейчас чуть ли не половина лекарств фальшивые. Тебя спасли неведомые мошенники, скажи им спасибо.Она выпустила наконец из рук телефон и присела на край тахты.
—
Значит, так. Мы с тобой должны решить очень важную вещь. По всей логике, мне следует немедленно вызвать “скорую” — даже фальшивые таблетки в таком количестве могли черт знает как навредить. Тебе промоют желудок, вставят зонд, накачают парой ведер воды — процедура весьма противная. Но не это самое плохое: из обычной больницы тебя перевезут в психушку, так у них полагается. А вот там… Я знаю, что говорю: когда-то провела десять дней в подобном месте. Всего десять, но они показались внушительным тюремным сроком. С твоей психикой, с твоей патологической тягой к свободе даже неделя в Скворцово-Степаново может оказаться разрушительнее таблеток. Решай! Я сделаю, как ты скажешь.—
Не хочу “скорую”. Не хочу Скворцово-Степаново.Таисия вздохнула. С облегчением
— не с сожалением.—
Была б на моем месте нормальная мать или бабушка, она бы не спрашивала. Увезли бы как миленькую под белы ручки. И навесили ярлык, и поставили диагноз. И оказалась бы ты до конца жизни клейменой. Ладно! Подождем до вечера. Если станет хуже — без разговоров вызываю врачей.К вечеру я поднялась и самостоятельно передвигалась по квартире.
А наутро уже выбралась на улицу. Калерию явно “нагрели” мошенники…
* * * * * *
В эту ночь, как выяснилось недолгое время спустя, ушел Энгри. А еще через день
— Пашка.Такой вот получился синхрон. (Изыск проклятого Драматурга.)
КАРТИНА 6
Входит Пашка, угловатый, болезненно-возбужденный парень лет восемнадцати. Пишет на заборе: “ПОВЕСИТЬСЯ???”
ПАШКА: Кто может сказать что-нибудь о таком способе самоубийства, как повешение? Меня интересуют, собственно, два вопроса: через сколько минут наступит смерть? Насколько сильна агония и конвульсии
— то есть выдержит ли веревка, не сломается ли крюк?ЭСТЕР: Если ломаются шейные позвонки, смерть мгновенная, если от удушения
— минут пять-десять. Агония мучительная и сильная. К тому же неэстетичный вид впоследствии: вываливается язык, опорожняется кишечник.КРАЙ: Ни фига подобного! Я читал: глюки красивые ловишь, пока в агонии. Да еще оргазм
— в самый последний миг.ПАШКА: Скажите-ка мне, пожалуйста, для чего нужно мыло? Неужели без него никак?
ЛУИЗА: Мылом намазывают веревку, чтобы уменьшить трение ее о саму себя.
ПАШКА: Ага, понятно. Большое всем спасибо!
ЛУИЗА: Пожалуйста. Но, как более старший и более сведущий в делах смерти человек, я тебе этот способ не советую. Мучительно. И надежность не стопроцентная.
ПАШКА: А я его на крайний случай оставляю. Сперва попробую с помощью химии. Сегодня провел несколько опытов на себе…
Входит Айви.
АЙВИ: Ребят, слушайте, это что, прикол? Захожу сейчас в журнал Бьюти и читаю: “А я вот седня дико бухой и тоскливый, поскольку кореш мой Энгри нынче ночью всех поимел: стянул шею ремнем и сиганул с перекладины на заднем дворе…”
Общее молчание.
ЛУИЗА: Это шутка такая?..
Появляется пьяный Бьюти.
БЬЮТИ: Ага, шутка, блин. А завтра продолжение шутки будет. На кладбище. (Покачиваясь, проходит в глубь сцены, садится, обхватив голову руками.)
КРАЙ: Энгри, ведь это неправда. Отзовись!..
БЬЮТИ: Громче зовите. В глухом отрубе наш Энгри.
ЛУИЗА: “Если бы я мог отдыхать во сне, я бы выспался”.
БРЮС: Что?
ЛУИЗА: Запись в его ЖЖ, вчерашняя. Последняя…
АЙВИ (задирая голову): Эй! Тебе хорошо там? Верю, что лучше, чем здесь.
КРАЙ: Он просто хотел спать. Но слишком мало выпил, чтобы просто уснуть.
ПАШКА: Эх, Энгри!.. Так и не увиделись мы с тобой, не поговорили вживую… Но я не надолго прощаюсь. Совсем скоро мы встретимся!
БРЮС: Пашка, не надо так говорить. Пожалуйста!
ЛУИЗА: Он был настоящий. И все же очень хочу надеяться, что его уход не будет спусковым крючком к лавине самоубийств.
БЬЮТИ: Надейся. Блин…
Появляется Инок. Он нарочито спокоен. Всегдашний насмешливый блеск в глазах притушен.
ИНОК: Не создавайте атмосферу отчаянья и истерии, Бьюти. Возьмите себя в руки. Всем нам тяжело сейчас, но крики и слезы ничем ему не помогут. На все воля Божья. Энгри много страдал, еще с отрочества. Мне показалось, что в последнее время в его психике появилась определенная стабильность
— настроение стало бодрее, строились позитивные планы на будущее. Но я ошибся. Те из вас, кто хоть чуть-чуть верит в Бога, — молитесь за его душу.БЬЮТИ: Молиться?! (Вскакивает.) На все воля божья?! Сволочь он, твой бог. Такой же, как и ты, слышишь?! Ведь ты же мог помочь ему
— и работой, и “впиской”! Ведь ты же другим помогаешь — деньги даешь, поддерживаешь — а ему? Он так надеялся на тебя — сколько ты его обещаниями кормил, сколько соловьем разливался… Ведь он же загибался от одиночества в своей Чухляндии, а ты…ИНОК: В вас сейчас говорит одна боль, но не разум. Впрочем, и в лучшие времена вы не отличались способностью к непредвзятому мышлению. Поэтому вступать в дискуссию я не буду. (Уходит, стараясь делать это с достоинством, но несколько суетливо.)
БЬЮТИ: Старый лицемер!.. (Швыряет ему вслед пустую бутылку из-под портвейна.)
ЭСТЕР: Что с него взять? “Хрюсы”
— они все такие. Поначалу он показался мне особенным, не похожим на своих лживых собратьев. Но, увы, чудес не бывает.
Глава 7
ЭСТЕР. “Отец мой Дьявол…”
Из “Живого журнала”:
“…Кто и зачем впихнул меня в этот тусклый и душный мирок? Заставил пребывать, быть, пришпилив невидимой булавкой к реальности, не вызывающей у меня ничего, кроме тошноты? Не вырваться, не взлететь… Ад — по Достоевскому — тесная банька с пауками по углам. Сдается мне, классик был близок к истине, но недодумал немного: все мы в аду. Люди — либо пучеглазые суетливые мухи, либо хищные пауки, и ничего боле. Ничего нет, кроме этой покосившейся душной баньки…
Сослуживцы в офисе безмерно раздражают тупостью и навязчивостью. У них липкие лапки и пустые глаза, и внутри они полые. Сидели бы тихо в своих уголках, так ведь нет. Выползают на свет, шумят, звенят амбициями. Порой так и тянет подойти и укусить. Только поменяться предварительно зубами с гюрзой или каракуртом, а то у меня клыки острые и прокуренные, но без яда. Укусить в шею, чтобы успокоился сразу. Чтоб не мучился, болезный, не пыжился, изображая из себя что-то.
Наверное, стоит поискать надомную работу. Чтобы не видеть лиц, вызывающих рвотные спазмы своей штампованностью. Не общаться ни с кем, чтобы не заразиться ненароком проказой бездумно-животного бытия.
Работа и форум — больше, в общем-то, я ни с кем не общаюсь. Разве что с кассиршей в универсаме. На форуме народ поглубже и поумнее — но только на первый взгляд. Иллюзия, создаваемая темными декорациями и пафосными фразами о боли, крови и небытии. Интересных и умных личностей можно пересчитать по пальцам одной руки. Большинство столь же мелки, что и презираемые ими “жизнелюбы” — тщеславные шумные дети, играющие в свои игрушки. Если чем и отличаются от овечьего стада простых обывателей, то лишь накалом злобы. На весь мир и друг на друга. Реальный поступок — добровольную смерть могут осилить единицы. Большинство же только ноет, ноет, ноет…”
—
Я богат, Астарта! Баснословно богат!..Он принялся вынимать из раздутого, грохочущего и звенящего рюкзака, водруженного на стол, множество радующих глаз вещей: банки с пивом и джин-тоником, блок дорогущих дамских сигарет, бутылку мартини, бутылку абсента (вот это да! попробую наконец-то легендарный напиток!..), баночки с крабами, баночки с красной икрой, палку твердокопченой колбасы… Были, правда, и непонятные и ненужные вещи: связка разноцветных воздушных шариков, бенгальские огни, светящиеся в темноте краски, меховые игрушки, свечи.
—
Никак Новый год собираешься встречать? — я кивнула на шарики и бенгальские огни.—
Бери выше! — захохотал Бэт. — Новую эру!Он швырнул на пол пустой рюкзак и устало вытянулся в кресле. Потные у лица пряди налипли на лоб и скулы, узкая грудь вздымалась. Не помню, чтобы когда-либо видела его таким возбужденным.
—
Хорошая вещь, — я погладила бутылку абсента со стильной черно-серебряной этикеткой. — Знающие люди говорят, если принимать по всем правилам, бывают интересные глюки.—
Извини, это не нам-с, — длинной лапой он загреб к себе дорогущий напиток, присоединил к нему мартини, ликер и баночки с крабами и икрой. — Айви приезжает через неделю. Три дня отгулов взяла, плюс выходные — отпросилась у своих колбочек и пробирочек. Ма-лад-ца!.. А мы с тобой в ожидании ее чем попроще перебьемся. Колбаску погрызем. С пивом…Он убрал избранные продукты в нижний ящик серванта и принялся жонглировать двумя пивными банками. Без большого успеха: обе, звонко булькнув, плюхнулись на ковер.
—
Гонорар получил? — Я с сожалением проводила глазами скрывшуюся бутыль с галлюциногенным питьем.—
Гонорары у меня, сестричка, отнюдь не такие весомые, как бы мне хотелось. Едва-едва на хороший шампунь хватает. И на блеск для губ. К тому же я завалил два последних интервью ввиду обострившегося отвращения к жизни, и меня, скорее всего, уволят. Что, собственно, мне параллельно… Чуть не забыл! Надо же поделиться праздником с Асмодеем! — Он отрезал хвостик колбасы и склонился над крысиной клеткой. — Вау! Наш маленький друг клонировался, или у меня двоится в глазах — заранее, в предвкушении выпивки?—
Это Лилит. Я купила ее вчера — решила, что Модику будет веселее с подружкой. Знаешь, они так трогательно выискивают друг у друга блошек, совсем как Пульхерия Ивановна и Афанасий Иванович. Лилит, хоть и дама, более агрессивна — выхватывает у супруга из-под морды лучший кусок, а если он пытается вернуть отнятое, пищит, словно жертва насилия.—
Как мило. А что ты будешь делать с выводками крысят? — Он поколебался, кому отдать колбасный хвостик, затем вручил сквозь прутья решетки Модику и с удовольствием понаблюдал, как вожделенный кусок был мгновенно отнят энергичной подружкой.—
Придется топить в унитазе. Пока они слепые, розовые и крохотные, похожие на личинок, это нетрудно. Но ты как-то замял мой вопрос об источнике твоего богатства. Секрет?..—
Отнюдь! Этот золотой дождь из вполне чистого источника: Инок отвалил кучу денег на мое лечение!—
Инок?! — Мне не пришлось изображать удивление: оно было настоящим. — Мне всегда казалось, что ты не числишься в его фаворитах. Ты так едко спорил с ним о Господе Доге, помнишь? И на пивных поминках он разговаривал с тобой крайне язвительно.—
Ну да, его любимчиком был Энгри, это всем известно. Его он удостаивал богословских бесед в своем высокоумном ЖЖ. Сцука…Размахнувшись, он метнул в стену одну из банок. Хорошо, что не в зеркало и не в окно. И не в мою бедную голову. (До сих пор не могу привыкнуть к перепадам его настроения.) В стене осталась треугольная вмятина, банка же мирно приземлилась на пол, не пострадав.
—
Проститутка в рясе… болтун. Лучше б он Энгри эту гору бабок отвалил — ведь он в Питер перебраться мечтал из своей тухлой Чухляндии, работу здесь найти, “вписку”…Он нагнулся за банкой, послужившей громоотводом его ярости, опустошил в три глотка и помолчал, успокаиваясь.
—
Впрочем, определенными сторонами характера он меня восхищает, наш православный благодетель Инок. Он восхитительно циничен. С нами именно так и надо.Я согласно кивнула:
—
Я бы еще уточнила: со всей этой сцукой-жизнью так и надо. Побольше цинизма. Иначе вся эта сцука-жизнь запинает тебя ногами в лицо. Или удавит собственными внутренностями.
“Пивные поминки”, о которых шла речь, состоялись пару дней назад в квартире
— она же домовой храм — Инока. Он пригласил питерскую су-тусовку, чтобы помянуть Янку Дягилеву, к песням которой неровно дышал. Ради этого события из Москвы приехал Йорик. (Впрочем, не только ради этого: у них с Иноком имелась серьезная тема относительно сайта: быть “Nevermore” или не быть?) Я видела знаменитого админа впервые: высокий, светло-русые волосы перехвачены надо лбом ремешком, что придавало древнеславянский облик. Очень молчаливый — за все застолье выдал лишь пару фраз. Одна была ответом на поздравление Инока: “Рад, очень рад! Поскольку выбрался в Питер, я полагаю, кризис успешно преодолен?” — “Посредством титанических усилий Онлиблэк и Морфиуса меня снова вернули к жизни. Хотя я думаю, что это ненадолго”. Он произнес это с улыбкой — Бэт был не прав: Йорик умел улыбаться. Криво и застенчиво, но лицо с неправильными чертами при этом редкостно хорошело.Так получилось, что поминать пришлось не только Янку, но еще двоих: Энгри и Пашку. Пашку мельком: новичок на форуме, ничем не примечательный мальчишка из Нижневартовска. Энгри
— основательнее, поскольку Инок был давно и плотно знаком с ним и много общался в ЖЖ и на форуме.Я сидела за столом напротив катакомбного батюшки и с интересом его рассматривала. Поскольку, как и Йорика, лицезрела впервые. Он отхлебывал пиво, бутылками коего был заставлен весь стол в увешанной иконами и крестами комнатушке, и с каждым глотком делался все румянее, все оживленнее и откровеннее. Куцая бородка растрепалась, выпуклые мутно-голубые глаза перебегали по лицам присутствующих, высокий голос чуть дребезжал. Нельзя не согласиться с Бэтом: цинизма в этом попе было через край.
Он заливал с многоопытным видом, что подростки-суицидники, как правило, все смертники. За немногими исключениями. Поначалу бывало обидно, когда какой-нибудь недоумок, на которого тратились деньги и силы, выйдя из платной клиники, где его кормили новейшими антидепрессантами и окучивали умелые психоаналитики, через пару недель наедался отравы или пилил вены, и его приходилось, в лучшем случае, переправлять в дурку (уже бесплатную, разумеется), а в худшем
— в морг и затем назад к родителям. Потом приучил себя не досадовать — таков контингент, что с них взять?.. Он говорил, и как мне показалось, с горделивыми нотками, что на нем одиннадцать трупов (речь о тех, о ком известно наверняка), и большинство были ожидаемыми. Пашка, юный дурачок из Нижневартовска, ничем не удивил. Разве что способ выбрал редкий, требующий немалого мужества, которое трудно было ожидать от тщедушного студента. Энгри — другое дело… жаль. У парня были мозги, и уже не ребенок. Будь он здесь, под боком, почти наверняка удалось бы вытащить.С не меньшим интересом, чем за красноречивым батюшкой, я наблюдала за реакцией господ суицидников на эти речи. На лице Йорика читалось страдальческое терпение. Должно быть, он привык к подобным речам за время их тесного сотрудничества на ниве “Nevermore”. Даксан, напялив всегдашнюю маску недовольного демона (сведенные щетки бровей, желваки на скулах, мрачно-напряженный взор), внимал молча, не меняясь в лице. Порой взгляд его перемещался в мою сторону и заметно теплел, сопровождаясь обильным морганием. (Бэт, как и обещал, не стал выращивать для меня злобного и мстительного врага. Наутро после жестокого розыгрыша он послал Темному Солнышку эсэмэску, полную негодования: якобы я пришла в назначенный час, но никого не обнаружила возле условленной могилы. Бэт сыграл на том, что кладбище имело два входа, и мы будто бы оказались у разных.)
Морена тоже молчала, сидела тихой мышью, опустив глаза. Пригубливала по капле пиво, словно то был дорогой коньяк. Ее явно коробили циничные речи Инока, это было заметно невооруженным глазом. Я задержала на ней исследовательский взор подольше. Бледненькая и чуть одутловатая, с тенями под глазами… но все же не верится, что на днях она заглотила невероятное количество сильнодействующих таблеток. Пожалуй, то был блеф, демонстрация: и таблеток десять–пятнадцать, и кто-то из родственников под боком
— иначе не оклемалась бы так быстро. (О ее неудавшемся су мне поведал Бэт, которому она рассказала все в деталях. Позабавила реакция любящей мамочки, которая первым делом бросилась фотографировать чуть не отбросившее копытца чадо. Наверное, чтобы неопровержимые доказательства — фото в обнимку с тазиком — подняли её авторитет на форуме, повысили рейтинг. А иначе зачем? Все-таки насколько забавными бывают людишки: сама же подсадила дочь на суицидный сайт, как на иглу, наблюдала за всеми перипетиями на форуме, подсказывала умные посты, а когда впечатлительной девочке, заразившейся общими настроениями, захотелось стать “как все”, расстроилась и растерялась, развила суетливую деятельность по ее спасению.) И голову бедняжка оголила зря. Бритая под нуль голова идет девушкам с идеальной формой черепа и правильными чертами. Череп у нее, правда, приличной формы, и шея длинная, но вот чертам лица далеко до идеала. Вряд ли в таком жалком и жалостливом виде она понравится Бэту больше, чем с волосами.Бэт
— вот кто не только слушал, но и вставлял язвительные реплики в пьяные монологи попа-гуманиста. Хитрая лиса в рясе умело парировала. И нападала обиднее: Бэт явно не относился к числу любимчиков катакомбного батюшки. Особенно хлесткой была реплика, не обращенная ни к кому персонально, но с прозрачным подтекстом, о “неких истероидных экземплярах, способных лишь к демонстративным су-попыткам и в качестве компенсации своего убожества свихивающим мозги простодушным юным девицам”. После этого выпада Бэт позеленел, отвел глаза и глухо пробормотал, что надеется, Инок не откажется поговорить с ним в ближайшее время приватно. И еще бормотнул, чуть громче, что, к сожалению, изменил всегдашней журналистской привычке и не захватил диктофона: любопытный мог бы получиться материал. На это Инок радостно закивал: “А давайте, батенька, давайте! Покажите, на что способно ваше золотое перо. Про меня ведь статеек множество понаписано, даже ТВ подсуетилось: опасный злодей! Но изнутри, из контингента жаждущих самоубиться, еще никто не писал. Будете первым”. Бэт промолчал (что меня удивило: обычно за словом в карман он не лезет ни при каких обстоятельствах), а Морена отставила пригубленный стакан с пивом и, сославшись на срочные дела, покинула застолье.Батюшка очень ласково с ней попрощался, настоятельно приглашая заходить почаще в его квартирный храм или в один из приютов. Впрочем, он и со мной был ласков: провожая у двери, проникновенным тоном попросил информировать в случае обострения моей депрессии. А также передать привет Айви, своей любимице и корреспондентке, сетуя, что “умненькая москвичка” не часто осчастливливает Питер своими визитами…
—
Для меня все-таки загадка, с какого бодуна Инок отвалил тебе столько денег? Вы ведь едва не подрались с ним на поминках, разве не так?..—
Стану я с ним драться, — высокомерно протянул Бэт. — Бороденку повыдергал бы, и всех хлопот. Но знаешь, Инок избавил меня от этого суетного занятия. Сегодня днем мы встретились и вполне мирно поговорили. Когда я шел на свиданку с ним, и впрямь подумывал, не написать ли статейку — персонаж весьма яркий, и материала хватает. Но результат беседы поменял мои планы. Инок извинился. Объяснил, что посчитал меня бездушным соблазнителем, разбившим сердце юной девочки и едва не доведшим ее до самоубиения. Но оказалось, информация была не точной или он не правильно ее понял, и на самом деле я не совратитель, а весьма одаренный молодой человек, на исцеление которого не жаль потратить энную сумму. И вручил мне прямо тут же, у алтаря, эту самую сумму.—
Круто! — Я изобразила восхищенный свист. — Кто бы ожидал от батюшки такой широты натуры! Правда, мне кажется, более мудро было бы вручить сумму не тебе, а в бухгалтерию клиники. Все это, — я кивнула на заваленный банками стол, — весьма условно можно назвать лечением твоей гениальной головы.—
Не считай его глупее себя. Инок — циник и скользкая личность, но уж никак не недоумок. Разумеется, он внесет в ближайшее время деньги в бухгалтерию клиники. Кстати, там очередь, поскольку заведение весьма престижно-с, и моя подойдет только к концу лета. А то, что он мне выдал, как он сказал, — на витамины, фрукты и всяческие маленькие радости бытия. Чтобы я не скучал, дожидаясь своей очереди, или, не дай бог, не самоубился на пороге исцеления. Сие было бы для него очередной обидой, коих он натерпелся множество, вступив на благородное и неблагодарное поприще спасения юных придурков. Ты не переживай: после визита девушки моей мечты, моей драгоценной депрессивной малышки, я вновь обрету привычный тебе облик полуголодного нищего поэта.—
Да я особо и не переживаю, — я расчистила стол для предстоящего пиршества и принялась нарезать жесткую, как кость, колбасу.Так непривычно было видеть его радостным. Я едва не отхватила себе ножом кусок пальца
— руки плохо слушались отчего-то.—
А знала бы ты, как ненавидит Инока Таисия! — хохотнул он, придвигаясь к столу с соблазнительной жратвой. — Называет его “маленький демиург с липкими ладошками”.—
Демиург — понятно. Батюшка ощущает себя вершителем судеб юных смертников. Кого-то милует: осыпает деньгами, как тебя, устраивает в клинику. Кого-то отлучает от своих щедрот, предоставляя спокойно подыхать. А вот ладошки отчего липкие? От их крови? Вот уж нелепо: он никого специально не подталкивает к смерти. Наоборот.—
Не-а, — Бэт помотал головой. — Не от крови.—
От пота? Слишком много по клавиатуре стучит?…—
Опять не угадала. Метафора Таис грубее. Он дрочит, видите ли. В переносном смысле. Глядя на чужие страсти: отчаянье, тоску, надежду, глядя на чужие смерти. Ибо сам он монах, то есть, по определению, существо бесстрастное и бесполое. Сублимируется и оттягивается на чужих страстях и чужих костях.Я не могла удержаться от смеха.
—
Слишком она наивна, твоя Таисия, для своего возраста! Она что, не знает, как оттягиваются монахи, как они блядствуют и плюют на всяческие обеты?!—
Ну… — Он чуть смутился от моего напора и убойных доводов. — Инок ведь не просто монах. Он идеолог, теоретик. Не знаю, что там и как, — я не стоял, как ты понимаешь, со свечкой в его келье, но раз он настраивает всех против секса, значит, и сам к этому делу не склонен.—
Ха-ха. Обвинение в наивности можно, оказывается, предъявить не только Таисии.—
Ладно, плевать на Инока! — Он набил полный рот колбасой и заурчал, как кот, давно не евший мяса. — Каждый ведь в этой убогой жизни тешится чем может. Инок — мной, Таисия — Иноком. Мне, как ты можешь догадаться, глубоко параллельно, завязал ли он свой жезл бантиком или периодически пользует зависящих от него девочек-наркоманок (бродят и такие слухи по Датскому королевству). Нет, если совсем честно, то я не в восторге, что Айви активно с ним переписывается. Катает длиннющие телеги чуть ли не каждый день. Обязательно прекращу это непотребство, как только буду иметь на нее больше прав.—
Айви не наркоманка! Да и вкус у нее присутствует. Полуголодного гениального поэта она, несомненно, предпочтет сытому пучеглазому батюшке.—
Привычный тебе облик полуголодного гениального поэта продержится недолго — до больнички. Там меня обреют налысо, — он со вздохом помотал роскошной, благоухающей дорогим шампунем шевелюрой, — в драгоценные нежные мозги вставят электроды. Как крыске, как твоему Модику. Будут раздражать то зоны “ада”, то зоны “рая”, превращая в электродомана…—
Не говори глупостей! В психушке проводят подобные опыты только над безродными, над теми, у кого нет родственников, — я осеклась, сообразив, что в очередной раз не распознала его ехидства, — чертов игрок и трепач, неуемный плут Локи…Но голос его неожиданно задрожал, а глаза наполнились настоящими слезами.
—
Над безродными?! А ты знаешь, как сейчас лечат наркоманов? Новый метод, стопроцентная гарантия исцеления. Залезают в мозг и замораживают участок, отвечающий за радость и удовольствие. Вместо наркомана — хронический депрессант. Пожизненный! И не с безродными такое вытворяют, а с согласия любящих родителей, да еще и немалую “зелень” берут.—
Ужасы какие рассказываешь… Ты хочешь сказать, врачи не ведают, что творят?—
Отлично ведают, — он одарил меня снисходительной усмешкой. — Я думаю, вымораживая участок мозга, отвечающий за простые человеческие радости, эти гуманисты в зеленых халатах испытывают изощренное наслаждение. Это, знаешь ли, покруче, чем убить.—
Ты утрируешь. Это уж слишком.—
Да нет, это ты, многомудрая Астарта, еще не до конца распрощалась с детскими иллюзиями. Не выросла из сказочек про добрых дядей милиционеров, охраняющих нас от убийц и маньяков, и тетей врачей, день и ночь пекущихся о нашем драгоценном здоровье.—
Пусть так. Но ведь такие вещи не делают без согласия родителей, как ты сам говоришь. А твой папа, насколько я знаю, вменяемый и вполне интеллигентный.—
А папе пофиг. Папа на мне крест поставил, лишь только первые шрамики на руках увидел. Моя судьба отныне в цепких лапках Инока — великого экспериментатора. Кто платит, тот и заказывает музыку. На его счету одиннадцать трупов, я буду двенадцатым — дюжина, хорошее число! Тут еще Таисия со своим чертовым сном…—
Ей приснился кошмарный сон?—
Мне приснился! А она его растолковала со свойственной ей мудростью и прозорливостью, — Бэт схватил нож и отсек треть колбасного полена. Он вложил столько силы в это движение, что куски колбасы откатились в разные стороны и один, сбив по пути бокал, упал на пол. — Такой вот сон… весьма интересный. Где я стою на берегу кровавого океана, и мимо пролетает со свистом моя же отрубленная голова и плюхается в багровые волны. Оказывается, в эти же дни ей тоже приснился сон о моей отрезанной голове. Больше того — и Морене привиделось нечто подобное. Таисия заявила, что сон, повторенный трижды, не простой, а символический. Голова — моя суть, моя боль. Ее вылечат и тем самым лишат меня индивидуальности. Стану никаким. Тихим таким, вдумчивым… глазки кроткие, мутно-голубые… слюнка стекает от подбородка до самых чресел…Я вконец растерялась. Кривляние, ерничество… но тоска в глазах настоящая. И слезы. Ну, не гениальный же он актер? Куда подевался, улетел со свистом тот безудержно-радостный настрой, с которым он ввалился в мой дом с набитым под завязку рюкзаком?..
—
Не ной! — Я решительно стукнула по столу банкой, выплеснув пенный фонтанчик. — Ты забыл о своей сестричке по вере. Если злыдни-доктора по наводке коварного Инока обреют тебя налысо и вставят в мозг электроды или насильно заморозят, я просто приду в твою больничку и удавлю тебя подушкой. Смотрел, конечно, “Полет над гнездом кукушки”?—
Благодетельница моя! Астарта моя многомудрая и жесткокрылая! — Бэт грохнулся на колени, едва не опрокинув столик с едой и пивом, и принялся лобзать мокрыми губами мою руку. — Спасительница!!! На тебя вся надежда!..Кажется, мне удалось справиться с его пароксизмом тоски. Поднявшись с колен и вернувшись в кресло, он завел на полную громкость “Пинк Флойд”, попросил выключить свет и зажечь свечи.
—
Как там наш сайт поживает? Наш “Бафомет”? Накопала что-нибудь новенькое?—
А как же! Целый выходной на это потратила, — откликнулась я с гордостью. — Сатанистская библиотека пополняется. У Сологуба неплохие стишки нашла.—
“Качает черт качели”? Как же, знаем-с, читали-с…—
Не только. Еще такой есть:
Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: отец мой Дьявол,
Спаси, помилуй,
Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей, —
Я власти темного порока
Отдам остаток черных дней.
—
“Отец мой Дьявол” — это хорошо. Сологуб — наш человек. Всегда говорил: Серебряный век — это наше все. А что-нибудь ближе к современной эпохе не раскопала?—
Акунин. “Алмазная колесница”.—
Ну… — Он поморщился. — Ты бы еще Дарью Донцову в компании с Лукьяненко предложила.—
Ты не прав. Акунин — не чтиво. Он одновременно и развлекает, и заставляет думать. Вообще, он позиционирует себя больше мыслителем, как я понимаю, чем детективщиком. В “Колеснице” он проводит мысль, что нужно быть преданным лишь своей душе — Большому миру, и презирать отношения между людьми — Малый мир. Людской морали для вставших на Путь не существует — можно предать, убить, обмануть.—
Вот как? — он недоверчиво прищурился. — Прям очередная азбука сатанизма. Выходит, и Акунин — наш человек? Это отрадно. Прочту на досуге. Но и ты, будь любезна, прочти, что обещала. Начни с Жана Жене. А Ника Перумова, которого я углядел тут у тебя случайно, немедленно сжечь!—
Слушаюсь и повинуюсь. Насчет Алины Витухновской хотела еще спросить. Не знаю, что выбрать из ее стихов, — одно другого сильнее. Как тебе это:
И человек будет любить свой ад,
потому что Ничто и раб, и плодиться чтоб…
—
Алина Витухновская — это нечто настолько мощное и титаническое, настолько за пределами сатанизма — и какого-либо “изма” вообще, что мы на нашем “Бафомете” ее творчество выставлять не будем. Просто дадим ссылочку на ее сайт. Можно еще фотографию выставить — мою с ней.—
Твою с ней?! Такая существует?.. Что-то не попадалось ничего подобного в твоем ЖЖ.—
Я ее пока берегу. Мне очень дорого знакомство с этим человеком. Один из собратьев-поэтов обозвал ее “богоб…ю”. А я бы даже не нашел подходящего эпитета. Читала ее интервью? Апогей негативизма и отрицания, “диктатура Ничто” — разрушение реальности, ни больше ни меньше.—
Интервью, честно говоря, меня впечатляют меньше стихов. Обыкновенный эпатаж. Либо эксклюзивный способ борьбы с хронической депрессией.—
Пусть так, — кивнул Бэт. — Пусть это лишь эстетический акт, бьющий по нервам, щекочущий воображение, — вроде перфоманса того художника, который, раздевшись донага, кусал за ноги прохожих и лаял. Она может себе такое позволить. Имеет право.От пива и задушевной беседы мне становилось лучше и лучше. Я даже позволила себе провести пальцами по искрящейся от седины, душистой гриве и попыталась заплести маленькую африканскую косичку.
—
Убери руки, — нахмурился Бэт. — Знаешь ведь, что я не выношу прикосновений к своей голове.Я тотчас повиновалась.
—
Не дуйся. Все ведь хорошо! Даже смешная суицидная попытка Морены сыграла тебе на руку.—
Да, на редкость смешная, — кивнул он, оживляясь. — И таблетки невесть отчего, и фотки с тазиком. Когда рассказывал сегодня Иноку все подробности, мы с ним от души посмеялись. Хотя он ей и сочувствует — как всякой хорошенькой и юной суициднице, и рад бы упечь в дорогую клинику — если б не упрямство Таисии. Любит он это дело — то бишь психиатрию! Йорика тоже долго уговаривал, обещал в Москве навести справки, чтобы отыскать лучшую. Но тот отказался.—
И правильно сделал. — Испугавшись, что Бэт примет на свой счет и обидится, я тут же воскликнула, словно меня озарило: — Послушай! А давай позовем Йорика в гости! Если он, конечно, еще в свою Москву не укатил.—
Укатил, опоздала, — дождавшись моего разочарованного вздоха, он злорадно добавил: — А перед этим вчера вечером долго сидел у меня в гостях.Я не на шутку обиделась. Настолько, что не стала даже трудиться это скрывать.
—
Меня ты, конечно, позвать не догадался. Спасибо, родной!—
Пожалуйста. Меня давно тянуло познакомиться поближе. Потолковать тет-а-тет.—
Ну и как впечатление?—
Двойственное. Он умный мэн, несомненно. И при этом — уйма противоречий. Скажем, он убежден, что суицид — единственный выход для думающих и трезвых людей, но каждый раз расстраивается, когда кто-то из его знакомых этот самый выход находит. Не логично?—
Не логично, — согласилась я.—
И я так думаю. И как он это объясняет? “Профессиональная болезнь суицидников — все возможные доводы в пользу смерти проходят на ура, когда речь идет о собственной смерти, а чужая все равно остается трагедией. Это противоречие порой буквально разрывает на части”. Они с Энгри никогда не ладили, Йорик даже банил его пару раз, а переживает сейчас так, словно родной брат повесился.—
Как же ему в таком случае тяжело быть админом! Ведь то и дело кто-нибудь с форума возвращает Творцу билет.—
А он уже больше не админ. На днях “Nevermore” прекращает существование. Он и в Питер приехал, чтобы лично сообщить Иноку. Тот его полдня уговаривал не убивать сайт, но тщетно.—
Жаль. Хоть я и не сентиментальна, но привязалась ко многим его обитателям, как ни странно.Сама удивилась, насколько огорчило меня это известие. Даже дышать на несколько секунд стало трудно.
—
А мне нет! — Бэт хохотнул и похрустел суставами длинных пальцев. — То есть я благодарен ему, конечно, сайту “Nevermore”. Если б не он, не встретился бы с Айви, — он скосил на меня лукавый глаз и смилостивился: — Да и с другими колоритными персонажами: с тобой, с Даксаном. С Мореной. Но если сайт отойдет в небытие, я не разрыдаюсь. Не люблю лицемеров. Йорик, “теоретик добровольной смерти”, как называет его Таисия…—
Как-как?—
“Теоретик добровольной смерти”, он же “темный вестник”. Она считает его замечательным человеком, выполняющим темную миссию, — продуцировать моду на сиуцид. Вполне в ее духе. Так вот: он очень разумно все прописал на главной странице — и про жизнелюбов, и про депрессию, которая есть взгляд на мир без розовых очков. Но при чем тут слюнявые разговоры о Боженьке и страшном грехе в “Разговоре со священником”? При чем информация о хороших психологах и новых антидепрессантах?.. Нет уж: умирать так умирать!Он размашисто звякнул стаканом о столик. Я молчала сочувственно.
—
Да что мы все об Иноке да о Йорике? — пробормотал Бэт, успокаиваясь. — Других тем больше нет?Он доковылял до магнитофона и поставил любимую “Агату Кристи”:
…А снизу каменное, каменное дно…
Откупорил бутылочку ликера, первоначально предполагавшегося для встречи с любимой.
От музыки, от свечей, от липкого, сладкого алкоголя мало-помалу стало таинственно и здорово. Почему нельзя быть вечно хмельным
— не напившимся как скотина, не похмельным, с трещащей башкой и языком как наждак, но слегка захмелевшим — блаженным, легким, свободным, всеведущим?.. Глаза Бэта искрились, он тихонько поскуливал в унисон мелодии.—
Знаешь, — протянул он загадочно и ласково, — мы готовим Иноку большой сюрприз.“Кто
— мы?” — чуть было не спросила я, но удержалась.—
Да. Мы с Айви. Совсем скоро…
КАРТИНА 7
Входит Луиза. Тщательно протирает мокрой тряпкой забор. Пишет одно слово: “ПОМОЩЬ”. Подумав, ставит вопросительный знак.
ЛУИЗА: Год назад на форуме проводился опрос, был ли у кого-нибудь позитивный опыт общения с психологами и психотерапевтами. Только 15% опрошенных сказали, что посещение специалиста им помогло. Остальные считают, что выбросили деньги на ветер, а некоторым стало хуже
— возникло ощущение собственной неполноценности. С тех пор пришло много новых людей, и я предлагаю повторить тему, расширив ее. Не только помощь профессионалов, но помощь вообще — друзей, родственников — нужна ли она?КАТЕНОК: Почему я не хожу к психологам, психотерапевтам и прочей п……ой братии, а сижу тута, на форуме, и общаюсь с единомышленниками о наболевшем?.. Отвечу так: не хожу, была, разочаровалась.
АЙВИ: За свою недолгую жизнь общалась с шестью психологами. Только с одним возникло что-то вроде взаимопонимания. В настоящее время такое общение мне заменяет переписка с Иноком. Рекомендую
ЕДРИТ-ТВОЮ: К моему психотерапевту на консультации приезжают со всего СНГ. Профи высокого класса, расценки
— ого-го!. Но скукотища-а… Когда твой интеллект превосходит интеллект твоего врача…ЛУИЗА: Как я тебя понимаю, Айви. Есть еще и такая проблема: зачастую идут в психологи те, кто пытается решить таким образом собственные заморочки. Ты приходишь на консультацию, и может оказаться, что его проблемы тяжелее твоих, и очень большой вопрос, кто из вас более серьезно болен. Хотя в этой среде и попадаются толковые люди.
МОРЕНА: К психологам не хожу, и особого желания ходить к ним никогда не было. Поскольку под боком человек с психологическим образованием и я на собственной шкуре знаю, что это такое. Луиза права
— нормальные люди в эту псевдонауку идут редко. Помогают друзья. Общение с ними поднимает настроение. Но я стараюсь не грузить их своими проблемами и никогда не рассказываю о тяге к суициду.ХЕЛЬ: Друзья мои, прежде чем идти к психотерапевту, следует определиться. К чему вы стремитесь на самом деле? К жизни, то есть существованию под гнетом страха, в мире иллюзий и фальши, или к подлинности, к истине, простите за высокопарность. Если важнее жизнь, то обращайтесь к специалисту, к мастеру по редукции сознания. Уверяя, что он расширяет ваше сознание, на самом деле с помощью химии и прочих жестких методов он безжалостно вас кастрирует, отрежет все “лишнее”, отличающее от толпы. И будете жить-поживать, добра наживать, плодить себе подобных…
ЛУИЗА: Очередной респект, Хель. Замечательно сказано.
БЭТ: Вот я и думаю: класться мне в платную клинику, которую мне собирается презентовать Инок, или погодить?
ЛУИЗА: Будь осторожен. Как бы не пришлось потом расплачиваться за его благотворительность.
БЭТ: Да что с меня взять? Душу? Так я ее давно сатане продал
— увы, задешево… Чем мне импонирует Инок — что не требует в ответ за свое спонсорство переходить в свою веру. Помогает и агностикам, и атеистам. И сатанистам вроде меня.ЛУИЗА: Ты и сам не заметишь, как он станет тобой манипулировать. Пытаться заменить твои мозги своими. Со мной это произошло три года назад, когда я была на порядок наивнее и глупее.
БЭТ: Станет манипулировать
— пошлю на три буквы. Да и вообще, чего может опасаться человек, не собирающийся задерживаться на этом свете? Разве что врачей, которые обкромсают мне там мою непомерно разросшуюся личность, превратят в тихого, мутноглазого обывателя, счастливо переваривающего “Сникерс” перед телевизором в обнимку с такой же инфузорией женского полу.ХЕЛЬ: Подумай, Бэт. Хорошо подумай.
КАТЕНОК: Это Айви, что ли, инфузория?..
Бэт иронично хохочет, уходит.
ОНЛИБЛЭК: К психологам и тем более ко врачам не хожу. Что касается помощи друзей
— дело ведь не в том, чтобы уговорить кого-то жить дальше. Можешь ли ты сделать эту жизнь такой, чтобы не хотелось уходить? Ты говоришь: “Останься”, и в глазах у тебя слезы, и все это разрывает сердце. Но что ты можешь сделать, чтобы оправдать эти слова?МОРЕНА: Что я могу сделать? Просто отдать этому человеку жизнь. Правда, она у меня одна, и поэтому я смогу спасти лишь одного самоубийцу
— и то если он полюбит меня в ответ.ОНЛИБЛЭК: Максимум того, что человек может дать человеку,
— это капелька тепла, слезы в глазах и слово “останься”. Все остальное — только сам. Но если эти слезы искренние — кому-то их и правда может хватить, чтобы остаться. А большего нам всем на самом деле друг от друга и не нужно.
Глава 8
МОРЕНА. Обида
Из дневника:
“…Я не умею любить иначе, чем отдавая себя полностью. Так, что сил порой не остается даже на дыхание. Нежность, возведенная в кубическую степень, становится той же манией, страстью, иссушающей всех и все на своем огненном пути. Я двигаюсь, но движение мое кругообразно, а это все равно что топтаться на месте.
Я все больше становлюсь похожа на крикливую чайку с подрезанными крыльями, которая не может взмыть в воздух и лишь неуклюже ковыляет по песку, грузно переваливаясь всем телом.
……………………………………………
Мне кажется, что я умею любить, но не умею быть любимой.
В этом вся беда.
И комплексы, комплексы, комплексы…
……………………………………………………
Я все еще рассказываю себе сказки. Мечты, которые никогда не смогут сбыться. Это инфантильно и малодушно — убегать от реальности, прятаться от нее за стеной выдуманного мира, где все всегда заканчивается хорошо и который требует от меня не действий, не волевых решений, но всего лишь сладостных усилий воображения.
Полюбив тени, не становлюсь ли я сама призраком, тенью тени, отражением лунного света в осколках зеркал? “Мир лишь луч от лика друга, все иное — тень его…”
Моя любовь развивалась, как младенец в утробе, проходя разные стадии: немое восхищение, пронзительную жалость, нежность, смешанную с отвращением, жаркую боль… и наконец все это вылилось в абсолютную эмоциональную зависимость.
Бэт постоянно снился. Я не могла вдохнуть два раза подряд, чтобы не подумать при этом о нем и не зациклиться на этих мыслях. Он был моим воздухом, дурманным и едким. Почвой под ногами
— болотистой, зыбкой, на грани трясины. Небом над головой — ночным и беззвездным.
Я знала, что нежность, сквозившая порой в его интонациях,
— иллюзия. Обостренный душевный голод требовал поверить в эти миражи, но трезвый мозг обнажал суть его отношения ко мне, называл вещи своими именами. Я была достаточно смышленой девочкой, чтобы видеть и делать выводы из увиденного.Лишь однажды я повелась, поверила, окунулась в глупое счастье… и тем больнее было со всего размаха разбиться о разочарование
— когда он повернулся ко мне другой половиной своего двуликого существа. Это было в самом начале знакомства, когда Бэт еще не успел достаточно сильно влюбиться в Айви, а может, не посчитал изменой своей девушке ту единственную сумбурную ночь, проведенную со мной. Наутро он признался, чуть ошарашенно, что это было похоже на “сеанс экзорцизма”. Но ведь он шептал, что любит меня, что я ему очень-очень нужна… и разве могла быть иной моя реакция?..Таисии об этом эпизоде я не рассказывала. Она считала наши отношения платоническими от начала и до конца. Как, в общем-то, и полагается брату и сестре
— ведь она вполне искренне его “усыновила”.
Ни в одном своем сне я не чувствовала себя с ним счастливой. Вечно что-то мешало, или кто-то другой стоял между нами. Должно быть, причиной была полная и безоговорочная уверенность моего подсознания (сознание еще обольщалась глупыми надеждами), что он НИКОГДА, ни при каких условиях меня не полюбит. NEVERMORE.
Самое светлое и сладостное
— когда он был пьян и позволял касаться своих волос. (В трезвом виде голова и волосы окружались строгим табу.) Запутаться пальцами в черных с проседью прядях, длинных, как водоросли (водоросли, растущие на глубине темного-темного моря), пахнущих звериной шерстью и сладким шампунем, гладить их и, зажмурившись, представлять, что он твой… хоть на этот вечер, хоть на минуту.Такая сладкая иллюзия нежности и нужности.
Хотелось окружить его собой, полностью, от макушки до пяток. Стать защитой от реальности, которая так его ранит, которую он ненавидит и боится. Стать воронкой, впитывающей его боль, громоотводом его муки. Я ведь ощущаю эту боль и муку, как свою собственную, почему же не могу забрать себе, присвоить?..
Так хорошо, когда он молчит. Чуть покачиваясь в такт любимой музыке
— “Агате Кристи” или “Нау”, в дыме легкого “Винстона”. Или говорит капризным слезливым тоном, словно обиженный ребенок. В такие моменты хочется стать не возлюбленной, но матерью.“Попроси все, что угодно,
— и я все сделаю! Хочешь, забери мою плоть, мою жизнь, мою душу…” Я никогда не произносила этих слов, как никогда не говорила ему о своей любви. Но он знал. Все уже знали…Особенно больно слушать об Айви.
—
Мне плохо, мне очень плохо без нее! Она в Москве, а я должен торчать тут… — натуральные слезы размазывают тушь на ресницах.Еще хуже, когда говорит обо мне
— язвительным, презрительным тоном. Полупьяные рыдания достигают апогея, я глажу его по голове, шепчу утешающий бред, ощущая себя прикроватным ковриком, о который банально вытирают ноги.За годы школьного ада я научилась защищаться, выстраивая стенку между мной и окружающим миром. Мне казалось, что она крепка и надежна. Но теперь я все чаще стала замечать в ней бреши, сквозь которые проглядывало нечто столь оголенное и бескожее, что, если умело ткнуть иголкой, становилось очень-очень больно…
Когда мне было хуже
— когда не видела его или когда находилась рядом? В первом случае на месте сердца образовывалась черная дыра, затягивавшая в себя все чувства и мысли. Во втором — открытая рана.
Я не умею ревновать. Меня не научили этому. Правда, любить до полной отдачи, на одном бесконечном выдохе я научилась сама. А вот ревновать не научилась.
Мне было больно не оттого, что он принадлежал кому-то другому, а оттого, что не принадлежал мне.
Я бы предпочла, чтобы он спал с десятками женщин, но думал обо мне, чем если бы спал со мной, но думал о других.
Но он спал с другими и думал о других.
***
Когда повесился Энгри, Бэт сильно переживал. Он многое перенял
— отзеркалил — от этого яростного и предельно несчастного парня из крохотного эстонского городишки, которого ни разу в жизни не видел.На третий день после его смерти мне приснился необычный сон. В нем было трое персонажей: я, Бэт и Энгри. Но Бэт присутствовал на втором плане. Несмотря на смертельную привязанность, не отпускавшую и в ночных видениях, я отчего-то знала, что тому, другому, сейчас нужнее. Я ни разу не видела Энгри, даже на фотографиях, но сразу узнала. Мы сидели рядом, его коротко стриженная голова лежала на моих коленях, и я гладила по волосам, чуть покалывающим пальцы, ощущая жалость и нежность, стараясь оградить от всего мира теплым и глухим, как утроба, материнским инстинктом.
Видимо, он приходил проститься, моя яростный форумный враг. И мы прощались и прощали друг друга за нелепую баталию в сети.
Он совершил задуманное, Энгри, он выполнил, что обещал. Он уходил.
Куда?..
После своего неудавшегося суицида я почти перестала выходить на форум “Nevermore”. Больше не тянуло
— ни спасать, ни дискутировать, ни искать новых друзей.Я не могла понять, зачем я, кто я в этой Пьесе? Актриса на третьестепенную роль, служаночка с “кушать подано”? Или того меньше
— массовка, кордебалет, шум за сценой. Я не тщеславна, проживу без огней рампы. Мне впору быть суфлером — неприметным человечком в будке, никому не видимым и не слышимым — кроме героя, к которому направлен спасительный шепот.Но разве кому-то помог мой шепот
— мои посты, мои письма?..Даже скромная роль суфлера оказалась не по мне: то, что я шептала, никому не потребовалось, никого не удержало на краю.
Я почти перестала писать на форуме, но по-прежнему внимала всему, что там происходило. Перебралась со сцены в зрительный зал. Но разве зрителям, наблюдателям бывает так больно?..
О таблетках, тазике и фотографиях неудавшейся “смертницы” я рассказала только Бэту. Но через день это активно обсуждалась в су-тусовке. Разумеется, не с осуждением: каждый шрам, каждый вызов “скорой” считался здесь чем-то вроде памятного знака или медали, а посещение реанимации или пребывание в “дурке” тянуло на орден. Я перестала быть новичком, наивной “спасательницей”, временами подозрительно смахивавшей на “жизнелюбку”. Стала своей.
Но сознание выросшей популярности радости не приносило.
Мучило не перемывание костей, но общая уверенность, что причиной моей су-попытки была отвергнутая любовь. Блистательный жуир Бэт соблазнил бедную девочку и, попользовавшись, бросил. (Пресловутая “бедная Лиза”, она же Гретхен.) Эту точку зрения внедрял в массы Инок, который каждую суицидную попытку своих подопечных
— не говоря уже об удавшемся суициде — встречал с оживлением и декорировал обильной перепиской.Бэт неимоверно злился. Реноме коварного соблазнителя казалось ему примитивным, унижающим его достоинство. Негодование, как и следовало ожидать, излилось на меня: по телефону мне выговорили за две совершенные глупости
— суицид без достаточных оснований, спонтанный и детский, и плохое знакомство с “матчастью”: на форуме, в разделе “Сто способов смерти”, четко указывалось, что прием таблеток надо сопровождать антирвотными препаратами, чтобы яд доставался организму, а не тазику.Он был прав: раздел о способах смерти, карманную библию начинающего суицидника, я не читала. И еще забыла о нашем уговоре с ним и Даксаном: если кто всерьез решится отправиться на тот свет, перед этим поговорит с двумя оставшимися. Но Даксан давно уже вылетел из моего сознания и моей жизни, а Бэт… Как, интересно, смог бы утешить и отговорить от самоубийства тот, кто сам постоянно твердит о смерти, и только о ней одной (не считая страсти к Айви)?..
Вечером злосчастного дня
— я еще не вставала, но чувствовала себя вполне сносно — мы долго болтали с Таис. Предавались воспоминаниям детства — моего, естественно.—
Помнишь, когда тебе было лет семь, я пересказывала своими словами “Розу Мира”? Тебя вдохновил мир стихиалей, и ты заявила, что сама была стихиалью, а человеком родилась впервые. И мы еще гадали, какой именно.—
И сейчас так считаю. Мне неуютно в человеческом воплощении. Мое тело мне так же узко, как школьное платьице для взрослой тетеньки. Я и стишок твой помню по этому поводу!Я с удовольствием продекламировала:
Стихиаль дождинок летних,
горной речки шаловливой,
или озера лесного,
или
стихиаль чего угодно,
стихиаль чего — не важно! –
распрощавшись с жизнью вольной,
в мир людской — увы! — нырнула,
в человеческую шкурку,
в плотяную оболочку.
Как в смирительной рубашке,
в теле жить ей. Кандалами
звон сережек отдается,
груз костей ей — как вериги.
Ах, верните мне свободу!
Без свободы я зачахну,
веки бледные прикрою,
никого не осчастливлю…
Но в людском мирке свободны
лишь одни бомжи, и то лишь
после выпитой бутылки
клея или одеколона.
Ты идти в бомжи не хочешь?
Хочешь ветра на вершине?
Хочешь спать, не просыпаясь,
растворяясь в ярких грезах?
Хочешь, хочешь, хочешь, хочешь…
Можешь, можешь, можешь, можешь…
Хочешь — можешь.
Спи спокойно!
Колыбель твою качают
на Луне и на Венере.
—
“Стихиаль дождинок летних, горной речки шаловливой, или озера лесного”… — пробормотала Таис с ностальгическим вздохом. — Сейчас мне кажется, что не лесного озера, а озера городского, грязного. Ты уж извини. Озеро, в котором купаются и дети, и матерящиеся пьяные мужики. Которое равнодушно принимает в себя и чистые капли дождя, и воду впадающих ручейков, и бензин, и мочу, и плевки.—
Даже если и так. Все равно в этом озере отражается закат. И звезды. А в глубине плавают огромные таинственные рыбы.—
Пьяные мужики распугали всех рыб.—
Ты недооцениваешь глубину озера. Пьяные бултыхаются на поверхности.—
Хорошо, если так. Кстати, скажи, пожалуйста, чем занимаются стихиали, кроме наслаждения своей бескрайней свободой? Всегда очень интересовал этот вопрос.—
Я бы сказала, но… Слов таких в человеческом языке не придумали.—
Ах ты, высокомерная девчонка! — Таис запустила в меня подушкой — хорошо, маленькой и легкой. — На самом деле гораздо больше отражает твою суть другой стишок, более ранний. Мы увлекались тогда “Вредными советами” Остера, помнишь?
Если вместо милой дочки
аист вам принес в подарок
свинохвостую макаку,
стихиаль пустынной бури,
полмешка навоза с перцем,
звонкий ряд зубов кусачих,
вирус острого психоза…
не ломайте рук, рыдая,
не взывайте вы к отмщенью —
отошлите все обратно.
А не примут — ну так что же?
Впредь вам будет неповадно
о хорошенькой девчушке,
милой, ласковой, певучей,
об отраде и опоре,
безответственно мечтать.
—
Нет, ну какая еще бабушка или мама напишет такое о своей единственной доченьке, кровиночке своей?! “Полмешка навоза с перцем”… Кстати, давно хотела спросить: ты никогда не называешь меня ни “дочка”, “доченька”, ни тем более “внучка”. Только по имени или очередным дурацким прозвищем. Почему?—
В самом деле? — Таисия задумалась. — Интересный вопрос. Знаешь, между близкими по крови людьми могут быть самые разнообразные отношения. Между мужем и женой, матерью и детьми. Может быть привязанность, не выходящая за рамки инстинкта, или равнодушие, или вражда. Спектр широкий. Ты для меня больше, чем дочь или внучка, больше, чем родная кровиночка. Ты моя душа, моя муза. А также — кармический истязатель. Самая большая радость и самая острая боль. Потому, наверное.—
Мне кажется…—
Подожди, — перебила она меня. — Важную вещь хочу сказать. И умную. Мне иногда кажется, что мы с тобой вроде сиамских близнецов. Только сросшихся не на физическом, а на астральном плане. Близкие люди читают мысли друг друга, это так. Мать на любом расстоянии чувствует, когда с ребенком стряслось что-то плохое, то же и близнецы, это общеизвестно. Но вот чтобы чувства перетекали от дочери к матери? Как из одного сообщающегося сосуда в другой? О подобном мне слышать не доводилось. Твои увлечения, влюбленности и страсти перетекают в меня — в ослабленном, слава богу, виде. Отчего меня так повело на Бэта, как думаешь? Не оттого, что он весь из себя необыкновенный. Нет, он, конечно, штучный экземпляр, но сама я никогда не увлеклась бы ничем подобным: накрашенное, женственное, истеричное… брр! Ни в твоем возрасте, ни позже. Напротив — отшатнулась бы. Но общее кровообращение — будь оно проклято…—
Ну, не знаю… — Нарисованная ею сюрреалистическая картинка меня не вдохновляла. — Твои же страсти в меня не перетекают. Я вот, к примеру, не ненавижу Инока. Да, неприятный тип, но не более.—
А ты вообще никого не ненавидишь — не умеешь, — ничуть не смутившись, парировала она. — К тому же мы какие-то неправильные близнецы — не похожие друг на друга. Представь, что один сидит и читает умную книгу. Или пишет умную книгу. А второй пьет водку и курит. Опьянеют оба. Оба загнутся от рака легких. А в нашем случае — какое-то одностороннее кровообращение и влияние. Один близнец уже протрезвел, а второму хоть бы хны. Сидит под своей сдвинутой крышей и тупо пускает пузыри. И ладно бы, розовые пузыри или голубые — лилово-черные…
Мы очень душевно так болтали. В распахнутое окно доносилось лирическое птичье пение. На столе
— груда моих любимых бананов и гранатовый сок…Затем Таисии вздумалось осторожно выведать мои дальнейшие планы. Буду ли я и дальше пытаться открыть “зеленую дверь”? Был ли то спонтанный порыв, или же стану “хроником”?
Весь день она пребывала в сильнейшем стрессе, хотя старалась этого не показывать: бодрилась, проявляла несвойственную ей активность
— бралась за уборку, стирку, приготовление обеда аж из трех блюд. Речь порой становилась странно медленной. А иногда она замирала без слов и движений, словно впадая в ступор на несколько минут.—
Послушай, я ведь не полная идиотка, — сообщила она мне нехарактерным для нее извиняющимся тоном. — Если б в твоем гороскопе был хоть намек на возможность самоубийства, разве бы я подпустила тебя к “Nevermore”? Неужели я зря столько лет занимаюсь астрологией?—
Почему зря? — Было тяжело обсуждать эту тему, но я знала, что она не отстанет, пока не выговорится и не придет к каким-то выводам. — Его ведь и не произошло. Самоубийства.—
Боже мой! Но ведь это не было демонстративной попыткой! Как я была бы счастлива, если б то была обычная демонстрация, — каждый второй подросток хоть раз в жизни прибегает к подобному. Просто крик о помощи: “Мне хреново! Мне одиноко!..” Если б ты заглотила 15–20 таблеток снотворного, если б порезала венки за пару часов до моего прихода… Но три упаковки — это не демонстрация. Ведь так?—
Так, — я кивнула, послушно и апатично.—
И как мне теперь жить с этим, скажи, пожалуйста? С сознанием, что единственно близкий и до безумия любимый человек послал меня на три буквы, собравшись уйти насовсем?!—
Но ведь ты написала письмо. Не помнишь? “Лучше бы ты умерла в четырнадцать…”—
Ну, да! — Таисия яростно закивала и без спросу вытащила сигарету из моей пачки, хотя никогда не курила и курить не умела: едва затянувшись, принималась кашлять. — Это письмо ты предъявишь Господу на Страшном суде. Вкупе с остальными уликами. В нем твое оправдание за все то зло, что ты мне уже причинила и еще причинишь. Между прочим, там было сказано: “…в четырнадцать лет, невинной и чистой девочкой”. То есть смерть в восемнадцать уже не имела смысла. Впрочем, ты имеешь полное право меня упрекать. Напоминай мне, пожалуйста, об этом письме при всяком удобном случае, чтобы я ненароком не забыла! — Она унеслась из комнаты, демонстративно стуча шлепанцами и выплюнув зажженную сигарету на паркет.Минут через десять вернулась.
—
Ну, хорошо. Я признаю: верх безумия писать такое письмо девочке, которая по пять часов в сутки сидит на суицидном сайте. Еще большее безумие — разрешить сидеть на суицидном сайте ребенку, чей основной девиз, основное стремление — “быть как все”. Под всеми имеется в виду не весь цивилизованный мир, но ближайшее окружение — своя стая…Ее понесло. Таис считает себя умной, но при этом абсолютно непоследовательна: с самого детства она твердила мне, что я не “как все”, но “индпошив”, единственная в своем роде. Любила повторять слова моей подруги Глашки: “Такой, как ты, больше нет, не было и не надо”.
—
…Водная стихиаль, вода. Этим все объясняется. Когда ты вышла на сайт самоубийц и взяла себе смертельный ник — все было предрешено. Вода принимает форму сосуда. Подружившись с курящими и “бескомплексными” девчонками, закурила и наплевала на все условности. Сойдясь с неформалами, ушла из дома и стала ночевать на “сквотах”. Соприкоснувшись с грезящими о небытии — стала Мореной, девушкой-смертью. Когда же, наконец, ты станешь самой собой?Вопрос был риторическим, и она понеслась дальше, не ожидая моей реплики.
—
…Ну, ладно. Прошу тебя, только ответь мне честно, предельно честно (понимаю, что при твоей врожденной лживости это звучит глупо, но ведь даже отъявленные лжецы в иные минуты бывают искренними), — ты еще будешь пробовать уйти на тот свет?—
Скорее всего, нет. — Я подумала и добавила тверже: — Нет. Во-первых, мне не понравилось состояние, когда то и дело проваливаешься во тьму, и всякая сопутствующая физиология. Во-вторых, не люблю повторяться.—
Не любишь повторяться — это хорошо. Это симптом творческого человека. Но можно ведь разнообразить методы: есть еще вены, петля, крыша, зимний сугроб… много.—
Методы — это вторичное. Ты же сама постоянно твердишь, что надо принимать уроки судьбы. Не получилось: таблетки оказались “палеными”, или я оказалась тупой, не проштудировала “Способы смерти”, где ясно говорилось о противорвотном, — значит, это не мой путь, не мой выход.—
Умница! — Таисия порозовела от облегчения. — Значит, мне можно не напрягаться на этот счет. И гороскоп не врет, что также отрадно. А то я совсем уж была готова разочароваться в астрологии — а ведь она существенно успокаивает меня и утешает.—
Именно, — поддела я ее. — Как других тетушек твоего возраста успокаивают мыльные сериалы или вязание.—
А вот возьму и не буду спорить! Как сериалы, как вязание, как интеллектуальный наркотик. Впрочем, не только! Благодаря астрологии я в свое время не сошла с ума и не свалилась с инфарктом. Помнишь, как в твои четырнадцать ты принялась периодически сваливать из дома, даже не считая нужным звонить и сообщать, что жива?.. Как-то вы сбежали с Глашкой, и на третий день ее убитые горем родители позвонили мне, чтобы узнать, буду ли я писать заявление в милицию. Разумеется, нет! Они в шоке от моего жестокосердия, а я не стала объяснять, что твоя карта утешает: нет в ней ни группового изнасилования, ни смерти от руки маньяка… — Таисия ласково потрепала мою бесшерстную голову. — Пыль с макушки не забывай протирать, ладно? А вообще, я тебе парик куплю: чтоб не стеснялась вылезать на люди.—
Я и так не стесняюсь. Даже наоборот: бритая девушка — это стильно. Знаешь, что я написала в ЖЖ, когда побрилась? “Замечательно. Смотрю в зеркало и понимаю, что стала неотразима. Вместе с волосами я отрезала часть себя, только бы понять — лишнее или необходимое. Вспомнился по этому поводу стишок:
Остригусь налысо-налысо,
чтобы стало голове беззащитно,
а ушам
— царствовать на ней, голой…
—
Отрадно, что помнишь мои стихи. Даже такие дурацкие, — Таис рассмеялась польщенно и потянулась вновь погладить мою обнаженную башку. Но рука зависла в воздухе. — Послушай! — Ее мрачно осенило, улыбки и след простыл. — Есть ведь еще такая штука, как “дабл”. Двойной суицид. Очень романтично, знаешь ли, и входит в моду в вашей безумной тусовке. Не будет ли это в твоей градации разнообразием?Я помолчала, сделав вид, что обдумываю ее слова. На самом деле для себя этот вопрос я давно решила.
—
“Дабл” может быть. Но с одним-единственным человеком. И только если он сам об этом попросит. И если все мои попытки вытащить его из отчаянья и исцелить ни к чему не приведут.—
Вот радость-то… — Таисия отвернулась, пытаясь справиться со слезами. Не справилась и, поднявшись, шагнула к дверям. Пробормотала почти неразборчиво: — Выходит, я рискую потерять обоих детей. Разом. Спасибо, что предупредила. Похоже, очень скоро я возненавижу своего единственного сыночка. Все к тому идет…
***
Кажется, я упоминала, что в отношениях к людям моя Таис раскачивалась, как маятник или качели: от восторга к отвращению, от приязни к презрению. Очередной взмах маятника был связан с Иноком.
Они были знакомы шапочно. Старинный друг Таисии, преподаватель богословия в православном вузе, являлся преданным последователем радикального батюшки. Наслушавшись его восторженных речей в адрес бескорыстного спасателя юных наркоманов, суицидников и сатанистов, она пожелала встретиться с замечательным человеком и предложила помощь: наскребя по сусекам остатки давнего психологического образования, беседовать с его питомцами. Как-никак она не со стороны знает, что такое депрессия и мысли о смерти. Инок помощь отверг
— не прямо, а переадресовав помощникам, которые долго и непонятно морочили ей голову. Таисия не обиделась, объяснив отказ своей невоцерковленностью и чересчур свободным складом ума. Она раскопала журналистку, пишущую о выдающихся петербуржцах, свела с батюшкой, и та выдала восторженную статью: с эпизодами детства, с фотографиями Инока-сегодняшнего и Инока-малыша (похожего на кудрявого Ильича с октябрятских звездочек), с мейлом, по которому могут связаться желающие помочь в благородном деле спасения отчаявшихся детей. Статья имела общественный резонанс: у Инока добавилось и подопечных, и спонсоров.Все это случилось полтора года назад. А этой весной вышла другая статья, уже не о “спасателе в рясе”, а о создателе “клуба самоубийц”, склоняющего молодежь к добровольному уходу из жизни. Прочитав ее, Таисия испытала потрясение. И потребность разобраться, есть ли в статье хоть доля истины, либо от начала и до конца это выдумка беззастенчивых журналюг.
Со своей стороны я добавила ей пищи для размышлений, рассказав в лицах о поминках Янки, на которые была приглашена в числе прочих питерских суицидников. Не ограничивая себя в пиве, Инок допустил несколько неосторожных высказываний. (Бэт, когда мы возвращались домой, посетовал, что не догадался прихватить диктофон и незаметно включить его в кармане куртки.)
Моя неудавшаяся су-попытка дала прекрасный повод встретиться с Иноком
— как полагается расстроенной и обескураженной матери, и выяснить истину.
Инок легко согласился на встречу. Он выразил свое сочувствие, сокрушенно поцокал языком: “Сколько, вы говорите, таблеток? Да-а… Это очень серьезно, очень серьезно”; весьма жестко отозвался о соблазнителе Бэте: “Редкостный урод, типичный демонстративный истероид, который благополучно скончается в свой срок от цирроза печени, но до этого, к сожалению, заманит на тот свет не одну влюбленную дурочку”, и предложил как можно быстрее уложить меня в платную клинику, пообещав оплатить лечение из спонсорского фонда: “Клиника приличная, врачи достойные, уже не один юный дурачок вышел оттуда с вправленными мозгами”. Для пущей убедительности поставил мне суровый диагноз: “Подростковые суициды
— вещь более чем серьезная. Если не вылечить вашу дочь прямо сейчас, немедля, она будет повторять свои попытки каждые два-три месяца и рано или поздно добьется своего”. То ли он забыл, что Таисия имеет психологическое образование, то ли не придал ему значения, но, войдя в раж, принялся бодро сыпать психиатрическими терминами.Таисия отказалась от клиники
— вежливо, но твердо. Она посоветовала отправить в это славное место Бэта, находящегося в “намного более плачевном” состоянии, заодно объяснив, что у батюшки создалось превратное впечатление о молодом человеке, который никого не соблазнял и не сманивал на тот свет, а напротив, вел себя в сложившейся непростой ситуации тонко и благородно. И вообще, причина нервного срыва дочери вовсе не в безответном чувстве — эка невидаль! — все гораздо сложнее и глубже.На прощанье она вручила Иноку послание, написанное непосредственно перед встречей и навеянное статьей и моими откровениями. На бумаге язвительные и острые слова ей удавались лучше, чем при устной трансляции.
Описывая их беседу, Таисия подчеркнула, насколько неприятен взгляд у “бескорыстного спасателя”: уклончивый, скользкий. И постоянная двусмысленная усмешка. Даже когда вещает о трагических вещах или пытается изобразить сочувствие. (Великое дело
— установка: полтора года назад после беседы с ним же она поделилась приятным удивлением: насколько же Инок не похож на типичных православных батюшек — умный и чуть лукавый прищур, не злая ирония, богатый словарный запас, прекрасное владение молодежным слэнгом.)
***
Мне и впрямь подарили парик
— каштановый, с рыжинкой. Учитывая хроническую нищету Таис, жест был царским. Но я надела его всего пару раз — жарко, и чешется кожа на маковке. Лишь в первый безволосый выход на улицу я чувствовала себя неуютно: после того как в очередной раз со мной попытались познакомиться в троллейбусе, полностью успокоилась относительно внешнего вида.В числе нескольких житейских радостей, перепавших мне после неудавшегося ухода на тот свет, было увеличение мелочи на карманные расходы. И я позволила себе, прихватив задушевную подругу Глашку, посетить ночной клуб “Пар”
— не самое худшее место в нашем городе.Получилась неплохая встряска.
Из дневника:
“…В “Паре” два зала. Один большой, с неоновыми огнями. Они холодными пальцами лучей гладят кожу, студят зрачки. Другой крохотный, душный от двигающихся тел. Еще там два бара и небольшая комната отдыха, где на окнах трепещут от кондиционеров красные занавески с танцующими индуистскими богами.
Мерная, оглушающе-монотонная музыка разрывает мозг и подчиняет простому, как биение сердца, как удары кувалдой, ритму. Ты двигаешься, как хочет она, яростный деспот — звук-движение-толчок крови в артериях… не замечаешь, как выкладываешься на сто, двести, тысячу процентов. Мельком ловишь восхищенные взгляды, что приятно подстегивает и подхватывает — все дальше и дальше.
Как же я люблю танцевать! Пожирать телом пространство, вдыхать каждой клеточкой разогретый от неона воздух. Музыка, драйв, движение — заводят сильнее, чем могли бы завести “экстази” или “спиды”.
Посидев в комнате отдыха, поглазев на извивающуюся на занавесках восьмирукую богиню Кали, в следующем танце сама становишься этой богиней: синелицей, с высунутым языком, с ожерельем из мужских черепов на шее, весело грохочущих в такт ритму…
Очень хочется пить, в горле пересыхает, и до чего приятно, когда незнакомый парень на танцполе протягивает бутыль с водой и замечает, что я классно танцую. А выходя из зала, слышишь брошенную вслед фразу: “Вот это да!..”
Когда мы с Глашкой покидали сие развеселое место, два молодых человека выразили желание нас проводить, но им пришлось удовольствоваться телефонами. Как всегда в подобных случаях, я изменила пару цифр — зачем обижать человека отказом, а так пусть думает, что в спешке записал неразборчиво.
А когда ехала усталая в шесть утра в пустом вагоне метро, испытывала потрясающее чувство предполета. Кажется, что не вешу ничего и твердо стою на земле исключительно по недоразумению. Но вот-вот все разрешится, и, послав ко всем чертям физику с ее законами, взмою куда-то вверх, и макушки деревьев будут царапать мне пятки. Но слишком высоко залетать не буду. Там холодно, страшно и темно, и колючие звезды, через зрачки пьющие душу. Я лучше пониже — там спокойнее…”
Потом я спала до пяти вечера.
А проснувшись, ощутила себя на удивление жизнеспособной и бодрой. И когда позвонил мой единокровный братец Остап и посетовал, что ни он, ни его друзья (и мои тоже) до сих пор не имели счастья лицезреть мою новую прическу, тут же радостно согласилась провести вечер с ними.
Когда я красилась перед выходом и “вытирала пыль” с макушки, раздался еще один звонок.
—
Слушай, мне очень плохо… У меня был трехдневный запой, и сейчас даже руки трясутся… Ты не могла бы приехать и посидеть со мной? К тому же я хотел бы отдать тебе на хранение деньги. Те, что остались от Инока. Иначе они могут материализоваться в алкоголь, а учитывая, что на днях приезжает Айви, это не есть хорошо. Плиз…Бэт еще что-то жалобно бормотал в унисон потрескиваниям в телефонной трубке. А меня подхватило и окрылило ощущение нужности. Ему!
—
Хорошо, я приду. Буду минут через двадцать! — Я улыбнулась ненавистному телефону и понеслась, забыв даже перезвонить Остапу и отменить назначенную встречу.
И через обещанные двадцать минут уже входила в знакомую депрессивную комнатуху. Я не раз бывала здесь, но так и не привыкла к тоскливому содроганию, охватывавшему с первых минут: настолько мрачен был интерьер, выдержанный в готично-суицидном духе. В такой обстановке и я бы годами не вылезала из депрессии. Потолок не белый, а темно-серый, узкое окно с багровыми шторами, упирающееся в кирпичную стену, старая мебель с опушкой пыли. Зловещие постеры. Обои над тахтой исписаны черным и красным фломастером: “LOVE IS HATE”, “BLACK BIRD
— SUICIDE”, “SELF-KILLING — MY WINGS”, “ATUM!!!”…Бэт наполнял меня рыдающими словами о том, как ему плохо без Айви… она в своей дурацкой Москве, он
— здесь… ему безумно хреново… он на грани су… Он плакал, и в заплывших от слез карих глазах плескалось искреннее горе, словно вмещавшее в себя все расстояние между двумя столицами.Это тянулось несколько часов, на протяжении которых я выдавливала из себя слова сочувствия, стараясь не показать, как, в свою очередь, хреново мне. Как хочется закричать: “Ну неужели ты, такой умный и тонкий, не видишь, не понимаешь, что занимаешься сейчас самым изощренным садизмом?..” И еще одна мысль, горестно-недоуменная, билась и просилась вылиться в крик: “Как же так? Ведь вы любите друг друга
— ты и Айви. С вами случилась самая дивная вещь на свете, вы выиграли главный приз в жизненной лотерее. То, что судьба всегда проносила мимо меня, словно кубок с вином на пиру мимо впавшего в немилость гостя. И это счастье, этот дар богов ни на малую долю не облегчает твоей депрессии, не отменяет желания умереть?..”Устав плакаться, он сменил тему
— заговорил о своем будущем лечении в платной клинике, и стало легче.—
Кстати, о клинике, — вспомнила я. — Три дня назад ты рассказывал Таисии свой сон, помнишь?—
Про то, где моя голова со свистом пролетает мимо меня и шлепается в океан крови?.. Конечно, помню. Мне нередко снятся сюрреалистические сны — Дали и Бюнюэль отдыхают.—
Так вот, самое интересное, что и мне похожий сон приснился. Там тоже была отрезанная голова, правда, неизвестно чья — валялась под кустом.—
Мой сон круче, — самодовольно заметил он.—
Да не в этом дело! Таисии тоже приснилось: кто-то отрезал твою голову перочинным ножиком.—
Видимо, всплыло ее потаенное бессознательное желание. Дедушка Фрейд не зря говорил: сны — это то, чего мы хотим и чего боимся. Твоя матушка желает мне исключительно хорошего: смерть через отрезание головы одна из самых быстрых и надежных.—
Да дашь ты мне договорить или нет?! Таисия сказала, что сон, повторенный трижды, да еще у разных людей, не простой, а символический. И его надо растолковывать.—
И она, конечно же, растолковала.—
Да. Она считает, что тебя могут там залечить, в твоей клинике. Голова — твоя суть, твоя индивидуальность. И твоя боль. Тебе вылечат твою боль, лишат индивидуальности. Станешь безликим и безголовым. Это не тот путь, не настоящее исцеление!—
Передай, пожалуйста, своей матушке мою глубокую благодарность, — он изогнулся в поклоне. — Поражаюсь, когда она успевает есть, спать и смотреть телевизор, — настолько огромное количество времени занимают у нее мои проблемы. Но да будет вам с ней известно, — я не маленький мальчик и сразу сказал Иноку, что не согласен ни на какие радикальные методы лечения типа электрошока, инсулинового шока или жесткой химии. Да и сама клиника, честно сказать, еще под о-очень большим вопросом…Зазвонил телефон.
—
Здра-авствуйте! Приятно удивлен вашим звонком… Нет-нет, никакой иронии! — По первым же словам, по радостной и чуть насмешливой (но никак не язвительной) интонации я догадалась, что звонит моя ближайшая кровная родственница, “сиамский близнец”. — А можно попросить вас об одной вещи?.. Нет, если это чрезмерная наглость, вы так и скажите… Мне так плохо сейчас — не могли бы вы приехать и немного посидеть со мной… выпить… Джин-тоник, как вы любите, я прекрасно помню, что пиво вы не пьете… Да? В самом деле?… Огромное спасибо! Жду!Его фразы вбивались в меня гвоздями. Я ощутила себя тряпичной куклой, разорванной пополам и за ненадобностью выброшенной на мостовую, под грязные колеса грузовиков и легковушек.
Я дернулась, чтобы встать и уйти, сохраняя хоть каплю гордости, хоть видимость достоинства. Но Бэт обхватил мне запястье, удерживая.
—
Отпусти! — Я рванулась в сторону двери с такой силой, что опрокинулось кресло, и пальцы его разжались.—
Постой, не уходи так! Извини меня! Хочешь, я на колени встану? — Он и впрямь опустился передо мной на колени, не давая пройти в прихожую. — Ты очень хорошая, правда, но сейчас мне действительно нужнее твоя родительница…—
Да, конечно, я все понимаю: она умнее, опытнее, она может поговорить и поддержать, может выпить с тобой, а я не пью… я ничто и никто. Отпусти меня сейчас же! Не думаю, что тебе будет интересно лицезреть мою истерику.—
Только не обижайся, хорошо? — Он улыбнулся почти ласково, почти просительно, вставая с колен и пропуская меня к двери.—
К моему глубочайшему сожалению, я не умею обижаться. Это всего лишь бессмысленная злоба, и скорее на себя, чем на тебя.—
У тебя сейчас такое лицо, что я советую срочно сделать посмертную маску: в гробу оно не будет таким выразительным. Шучу! Ты правда хорошая. Ежик! — Он провел ладонью по начавшей отрастать шерсти на моей макушке.Лучше бы он так не делал: я едва удержалась, чтобы не взвыть от мимолетной ласки. Дернула головой, освобождаясь от его руки, и вылетела за дверь.
Как ни странно, я даже не разревелась, очутившись на улице. Обида была скорее жгучая, чем болезненная, она заставляла стискивать зубы от ярости, а не обливаться слезами.
Меньше всего тянуло возвращаться домой. Рано или поздно туда вернется Таис, а видеть ее сейчас мне было резко противопоказано. Я решила избрать приютом моей скорбной ярости (или яростной скорби?) дачу.
Денег хватило лишь на жетон метро, поэтому семь километров от станции пришлось топать пешком. Меня настиг ливень, омыв горящее лицо и остудив голову,
— так что, когда добралась до родной облупленной халупы, клокотавшая внутри буря поутихла, уступив место апатии, подернутой синевато-склизкой пленкой тоски (так мутная лужа бывает затянута сверху переливчатой пленкой мазута).На мобильнике деньги тоже кончались. Я послала Таис эсэмэску с просьбой не тревожить меня: хочу два-три дня провести в полном одиночестве на даче, благо погода хорошая, и отключилась от связи.
Два дня я провалялась на чердаке, почти не вставая, питаясь лишь сигаретным дымом. Слабость была приятной. Посещали прозрачные глюки. То казалось, что легконогие пауки пробегают по мне, шелестя шерстью на лапках и протягивая шелковистые паутинки от ушей к носу и подбородку. То грезилось, что стою на берегу любимого озера и гадаю: смотрю ли я в него, или кто-то с моим лицом и не моими глазами вглядывается в меня из его темных глубин. Или вплетаю в несуществующие волосы подснежники и первый майский ландыш…
Из дневника:
“…Ландыши — цветы смерти. Сорву шесть штук и поставлю в кружку на подоконнике. Самый холодный, чистый и горький цветок. Прекрасный и потусторонний. Белые нарциссы тоже имеют отношение к смерти, но не в такой степени. Их много. Душистой белой толпой зарос весь соседний участок…
…………………………………………
Найти нашу дачу легко. Вместо калитки веревка (в семье ноль мужчин). В левом столбе от бывшей калитки свили гнездо соловьи. На грядке — мертвое дерево с обрубленными ветвями. На чердаке — бритая девочка с умирающими глазами…
…………………………………………………
Сегодня шел ливень, огромный и страшный. Казалось, он яростно вгрызается в крышу и вот-вот, пробив ее, обнимет мое лицо ледяными ладонями и до смерти зацелует обжигающе влажным и колким ртом…
…………………………………………………
Если долго плакать, слезы становятся пресно-прозрачными, никакими, чужими. Они будут течь по лицу, как дождь по телу статуи Будды.
Холодно. Пусто. Спокойно…”
На третьи сутки я отчетливо поняла, что либо сегодня еще смогу уйти своими ногами, либо завтра-послезавтра меня вынесут вперед ими же.
Я двинулась в обратный путь. Не пройдя и трети, осознала, что погорячилась, понадеявшись с пустым желудком, в состоянии нервного срыва одолеть столь немалое расстояние. Меня бросало то в жар, то в ледяной пот. Мучительно хотелось пить: сухая гортань стягивала к себе все мысли, словно суживая, сжимая мозги до фантома бутылки… стакана… капли животворной жидкости. Дойдя до платформы, я устремилась к киоску, звеня найденной в карманах мелочью, обладавшей для меня чуть ли не мистической ценностью. Взамен в мои дрожащие руки легла крохотная бутылка минералки. Зажмурившись, я выпила ее одним глотком.
Не знаю, что за процессы вызвала жидкость в моем измученном организме, но, открыв глаза, я ничего не увидела. Точнее, увидела черноту. Не тьму, а именно черноту
— объемную, вязкую, бьющую по нервам своей нереальной яркостью. Какое-то время я упрямо брела вперед, словно заведенный на одно лишь движение механизм, чья остановка грозит немедленной гибелью. Затем сквозь черное стали проступать пятнами цвета: кислотно-зеленый… густо-синий… и наконец вернулась способность различать окружающий мир. Но он был с изъянами, не такой, как всегда: плоский, расплывчатый, с зияющими тут и там чернильными дырами.Плохо помню, как добралась до дома, квартиры, кровати. Но именно в этот день я поняла, что выкачана полностью, до донышка. Во мне не осталось сил даже на поддержание минимальной жизнедеятельности. Я превратилась в пустую сухую оболочку. Способную, впрочем, в силу какой-то высшей несправедливости страдать
— безумно, бессмысленно, до острых спазмов в сердечной мышце.
КАРТИНА 8
Входит Морена. Пишет: “ЧТО ВАМ НУЖНО ДЛЯ СЧАСТЬЯ?” Подумав, добавляет вслух.
МОРЕНА: Для полного счастья и чтобы ЖИТЬ. Можно иначе: что могло бы заставить вас никогда не думать о самоубийстве?
КРАЙ: Это дублирует тему о трех желаниях, которая была недавно. Ну да ладно. Мне
— только верную спутницу жизни, и все. Я буду счастлив и никогда не буду думать о смерти! Тем, у кого она есть, завидую!МОРФИУС: Полностью с тобой согласен. Многие люди впадают в депрессию от недостатка общения, от ощущения никому не нужности.
БРЮС: Да, ты прав, наверное, в этом вся соль
— иметь настоящего спутника жизни. Но не всем дано встретить своего человека. Мне не повезло. Но я не в отчаяньи: у меня немало других жизненных приоритетов.ОНЛИБЛЭК: От этого ничего не меняется, Край, поверь мне. А вот хуже стать может, это да.
ЕДРИТ-ТВОЮ: Я бы хотел стать сверхчеловеком. Чтобы мог перемещаться по времени, бороздить просторы вселенной и наконец узнать, откуда она возникла. Вот. А спутница жизни мне нах не нужна. Для меня счастье
— это познание бытия и гармония с окружающим.ХЕЛЬ: Раньше я думал: если только выздоровею, стану ходить и бегать
— буду абсолютно счастлив. Сейчас знаю, что счастливым не буду ни при каких условиях. Никогда. Возможно, повзрослел. Возможно, влияние форума — ведь я “старенький”, с самых истоков здесь.ЛУИЗА: Не думаю, Хель, что дело в форуме. Я тоже “старенькая”. Много размышляю обо всем этом, наблюдаю. Я бы разделила всех суицидников на две категории. Первые
— как наша Морена: если изменить жизненные обстоятельства, дать человеку то, чего он жаждет, он не будет думать о смерти, будет жить да радоваться. Как там у Окуджавы: “Господи, дай же ты каждому, чего у него нет”. Одному — взаимной любви, другому здоровья, третьему денег, четвертому признания в обществе. Вторая категория — те, кто не хотят и не будут жить ни при каких условиях. Им не нравится сам этот мир, само бытие. Я, как и ты, Хель, принадлежу ко вторым. Поэтому мой тебе ответ, Морена, на твой вопрос: nothing.ХЕЛЬ: Nothing, nobody, nevermore, nihil… Веселые словечки на букву “н”. Если резюмировать твою мысль, Луиза, то первым имеет смысл дружной толпой валить к психологам, психиатрам, спонсорам, пластическим хирургам… Вторым же
— не менее дружной толпой — куда? Правильно, на отдых. Вожделенная аннигиляция, она же анестезия.ЛУИЗА: Красиво сказано, Хель. Респект. “Вожделенная аннигиляция, она же анестезия”. Пожалуй, отмечу как фразу дня.
(Окончание в следующем номере)