Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2013
Валерий Козлов — живет в поселке Верх-Нейвинский
Свердловской области. Печатался в журнале «Урал».
…И почему люди не летают?
А.Н. Островский. Гроза
Посвящается Эмилии Павловне в благодарность за помощь
Егор Кирдяпкин, Вова-Бакс и другие
По последнему снегу на школьном дворе тихий, как новичок, дождь прошёл. В брызгах неопределенных отходил к лесам. Там, как снежные склоны, вставали облака. Раскрывалась луна и в отражении капель по замороженным окнам сползала.
Просыпался Егор Кирдяпкин, зевая — смотрел из спального мешка на желтые окна.
Весь север Сихотэ-Алиня в серьёзных снегах пока — как паровозы, гудят метели. Здесь, у океана, над бледными лесами небо звёзд дрожи полно. Дымятся сопки высоко, все — в ветрах талых. Тает снег — схватываться по ночи успевает слабо, сорван ветром, во льдинках к звёздам летящий…
Снова просыпался Егор Кирдяпкин. Он снова был дома, и из-за океана постепенный рассвет на окна в инее ложился. С окон на полы сходил в серебре, и холодно отсвечивали длинные половицы у самых глаз Егора.
Неопределённо под мокрыми ботинками проскрипели, прогибались при входе, — это Вова-Бакс.
Ездил окончательно договариваться с китайцами он, и на полах светлых тёмные следы остались. В спальнике поёжился Егор Кирдяпкин. В пустом школы классе — с тремя столами, к стене отставленными, подмёрзло под окнами. В мерзлых ботинках в спальник Вова-Бакс залезал.
Высунулся Егор, и ко взгляду вопросительному его — «Да полный о’кей»! — Бакс отвечал.
— Видел бы, — продолжал, из спальника фиксу золотую тускло показывая, — какие «тачки» у этих хозяев земли нашей. Но я на будущее хочу яхту, как у Романа Абрамовича!
— Почему китайцы — хозяева? — спросил Егор. — Земля наша.
— Чего гасишься, ботаник, — сильно произнёс Вова-Бакс и зевнул. — Скоро всё здешнее Приморье ихним будет, и без базара Москва сдаст. Так что надо успевать получать! И яхту, как у Романа Абрамовича, тоже!.. Всё, всем спать! — закончил голосом начальствующим.
Промолчал Егор, другие двое тоже слова не сказали. Только вздохнул в спальнике охотник-нанаец Горохов (курить хотел, наверное).
Всходило неярко солнце на стволы их нарезных карабинов. Калибра 7,69 мм, с удлиненной гильзой патроны — с мощным зарядом пороха соответственно. Была ещё старушка СВТ, принадлежавшая Егору Кирдяпкину ранее — Баксу теперь.
Стало с неё их знакомство и в деле Егора участие.
Приносил продавать её во Владике (а точный адрес на «Светланке» в прокуратуре тоже знают). В бытность работы Егора в заповеднике человек тот врагом был. Через него «матрасовку» брали — шкуры тигриные, также рысь, соболей, медвежью желчь, высушенные рога изюбра.
Сей день занимается и расширился дальше — на хорошо поднявшихся процентах посредник.
— Он сам из начальников, все оперов прихваты знает, — говорил Вова-Бакс.
Не настолько просто, и повстречал Егор знакомого там, вид незнакомый сделавшего: американского природы защитника из Института Хонеккера. В долларах идёт не лишь «матросовка» — кстати, по цене с японского конвейера авто, — говорят, усы тигра силу к женщине дают. Из мяса готовят в Китае с Кореей и костей нечто совершенно свойств чудесных.
За когти, желчь, сердце — вовсе плата особая, а за половой член — по золота цене, грамм за грамм…
По старой памяти нашёл Егор Кирдяпкин Горохова. В очередь привёл Горохов в дело Платонова, последним недоволен Вова-Бакс был. «А почему весной?» — спросил Платонов, руки рассудительно потирая, — серьёзные наколки на виду.
По сути верный Платонова вопрос, чистой зимой тропить надёжно. Пропечатаны следы невидимок таёжных, будто в книге, — такие по снегу замечены в истоках ключа Тасингоу.
По словам Вовы-Бакса это, и название ключа — не таёжник он и «ручей» сказал — по записке прочитал.
Потемнел Горохов. «Не надо на Тасингоу!» — произнёс. Есть причины, и Егору Кирдяпкину известны — удобное охотничье зимовье в истоках ключа, теперь заброшенное.
Пару лет назад сам в розыске туристической группы был там. В снегу замёрзшие следы пролагались к избушке, обратных нет. Запертую изнутри дверь пришлось взламывать. У стола за ужином сидели туристы, все — мертвы. Взглянуть на лица — смерти самой страшнее…
— Чего, с рожами их? — переспросил Вова-Бакс.
— Литературно выражаясь, — отвечал Егор, — гримасой ужаса искажены. И лучше такое не видеть!
Улыбнулся Бакс
— Слышал, — сказал, отходя, — что будут пугать, чтобы сорвать дело. Но ты-то в деле!
Свысока невеликого роста Вова-Бакс смотрел на Егора-ботаника («Вообще-то биолог я!»). Давал знать также — бывший мент посредник лишь, а главный в деле он самый.
В лесу новичок скорее, и имевшая место «ходка» в авторитете для него самого. В тайге по 158-й был, часть 2-я — незаконное проникновение с кражей, подробности в судебном архиве Комсомольска-на-Амуре, и Егору Кирдяпкину неизвестны.
Вспомнился начавшийся разговор о проклятой избушке, когда в пустую школу селились — а Бакс отбыл к китайцам-заказчикам.
— И много мест таких? — спросил Платонов.
— Про такое больше не знаю. Но случается всякое! Места есть, где азимут не взять, стрелка компаса вращаться начинает вкруговую. Либо залипает вовсе! Будто принять положение вертикальное хочет. Я называю «магнитной ловушкой» это. Явление временное, но для людей, в тайге временных, достаточно, чтобы ориентировку потерять и заблудиться.
— А туристы, в избушке умершие? Я читал про блуждающие в океане корабли с мёртвым экипажем на борту.
— Я тоже читал. По всей вероятности, причиной смерти один фактор был. И корабль, и избушка — пространство замкнутое, тоже фактор. И судя по всему, перед смертью человек в этом замкнутом пространстве испытывал какое-то на мозг давление. Отсюда и гримаса ужаса на лице.
— В жизни всякое было, — произнёс Платонов неопределённо. — И на пику сажали в молодости. Уж как бог пошлёт!
Неопределёнен Егор Кирдяпкин также, дело нынешнее наперекор душе, но — деньги нужны. Детали не притёрты мотора, движение колёсам дающего, — а в направлении им крутиться…
Колёса крутятся
Расчёт авансом произведён с Егором Кирдяпкиным, единственным, — таков уговор. По солнцу полудённому в окнах — и курсу в рублях — деньги переведены. Получение бывшей женой подтверждено:
— Я твой! — сказал Егор Вове-Баксу, в банке кисло выглядевшему.
— Секи, ботаник. Баксы у нас не кидают! — И с предупреждением прищурился сурово — золотую фиксу показал.
Прозвище, иначе — «погонялово» Вовы-Бакса не остро по нынешним временам. Остро, если доллары отрицать, таких нет. В их деле, во всяком случае, и не совсем к месту человек с принципами несуетливыми — Платонов.
— В краях тех, — сказал о «ходке» Бакса, зубным протезом щёлкнул, — я последние оставил!.. — Платонов по паспорту, для круга своего — Платон, «прошляк» сейчас. А это — развенчанный вор в законе, всё в прошлом у которого.
Точно неизвестно, говорят, на воров других нажимала «пиковая масть» — кавказцы, и сход решил. Без обиды Платон, впрочем.
— Жизнь, — сказал равнодушно, — она не клифт — не перешьёшь. Я в Бога верую!
— Если такой, как «лепят», — ворчал Вова-Бакс, — такие в Европах зубы делают, а не пластмассой дешёвой клацают!
— Таких, как ты, только «ставить в стойле», — отвечал Платон (сравнение с уличной жертвой — «лохушкой», это которую ставят в нужном ракурсе к исполнителю-карманнику).
На тонах неприязненных оставляли — собираться пора. Сюда прибывали морем, а дальше на автомашине надо. Нанимал из связей своих Вова-Бакс, и раскололось утром следующим прозрачное облачко, из-под колеса брызнув.
За окнами микроавтобуса прошло цивилизованное редколесье сначала — липа, дубняк, берёза. Розовый дымок летящего неба между ними, и пара канистр сзади булькнула.
Светлело тёмное шоссе по солнца ходу. Привалился к окну и задремал Егор Кирдяпкин.
Просыпался и разговаривал по телефону Вова-Бакс. Из голоса игры — ясно, с дамой, конкретно не прислушивались.
Пополудни из запасов первыми консервами перекусили, также сухарями.
— Летом с сухарями сложнее, — с Платоном Егор разговаривал. Последнее время жил в Европе, с сыном, выходило — по своим местам скучал. — Слишком влагу в тайге сухари вбирают…
Лес сходился, темнея, — наполнялся, плотная тайга начиналась. Опять к окну Егор привалился.
Ближе к вечеру, в окно открытое овевая, как гимны торжественные, возносились ильмов стволы и дубов. Заката огни в широких вершинах их затерялись. Посмотрел на часы Вова-Бакс и сказал — рано.
Часы у него электронные, с иероглифами, а желал швейцарские. У Абрамовича, слышал, — «чисто Швейцария, с брюликами». За дерев боками широкими мгла вставала. От оставленного шоссе джипы мощно светили, и бледны первые звезды.
На тенях ветвей задрожали звёзды — по окнам царапнув, отлетели.
Педаль газа водитель придавливал. Лесничество заповедника в посёлке, и бывшего главного специалиста Кирдяпкина помнили там.
К посёлку были, чтобы въехать в заповедник потемну, поэтому — без глаз лишних. По улице, как трубы длинные, ложились фары. В свете их дорога выбелена, будто искрами инея осыпана — холодна.
Сидел водитель справа и к рулю наклонялся близко. То ли дремать успевал в колее, то ли вглядывался — как в яму улица уходила. Тьма понизу укладывалась, а с окнами фонари будто о милости божьей просили. Вспомнил Егор место их городской ночёвки — лёд под трубами отопления, и давно учебники с тетрадями не раскрывались — мелку не скрипнуть (не упомянул — его школа это, оттуда в университет поступил).
Подсел к водителю Платон, тихо они заговорили. Поглядывал туда Вова-Бакс, и шея напрягалась. От связей его с водителем микроавтобус, — а сильна конкуренция на главенство с Платоном (кажется, единственный, Бакс мыслил в направлении таком).
В проходе беспокойно развалился его рюкзак.
— В нём переложить надо, — заметил Егор. — А то спину собьешь!
— Туземец переложит, — ответил Вова-Бакс беззаботно.
Тёмный Платона взгляд, как у удава, — не мигнёт из-под век голых, за окно Бакс смотрел.
Заметил Горохов сам.
— Не надо, — сказал. — Он не умеет.
И взялся, чтобы тугим овалом к спине рюкзак прилёг.
Миновали у канав придорожных поникшую деревню, и будто тумана полосы вытянулись по огородам. Это вместо заборов сети рыбацкие натянутые при луне высеребрились.
Точно видеть не надо Егору, в силу ясного чувства — помнил. Мелочи, и вроде не замечал их при жизни здешней.
— Вот, — и Вова-Бакс за дрожащее на малом ходу
стекло кивал. Слыхивал он разговоры светские, с деньгами великими люди не
стесняются. — «Крутой» из Владика усадьбу строит здесь. Потом и заповедник
отхватит твой бывший!
— А что говорил — китайцы то, китайцы сё…
— Так он им и продаст потом. Так что побегут начальники, которые тебя выгнали!
— Меня никто не выгонял. За подписью Гайдара ещё нам финансирование исследовательских программ зарезали… жена как раз родила, а я в Москву полетел. Туризм развивайте, ответили там, охоты устраивайте для людей самодостаточных. Это и будет финансирование ваших глупых исследований!
— Все начальники, — сказал Платон, — куда-нибудь вхожи. Не сеют, не пашут, но вхожи! С того и кормятся.
За деревней шлагбаум, дальше — заповедник, и микроавтобуса окна с веток обрызгало. Пол под ногами падал, набок окна заваливались. Нежный, как японская хризантема, мотор дрожал. Водитель ругался отчаянно.
Пара огненных глаз впереди зажигалась, окна это. Изба с краю поляны,
сеновал был и летняя кухня. Всё — на памяти Егора Кирдяпкина:
кордон лесника.
Отъезжала микроавтобуса дверца — глухое рокотание встреч, и из-под крыльца светлая масса поднималась.
— Не выходите! — предупредил Егор. — В машине он не тронет!
— Собака не на цепи чего? — спросил Вова-Бакс. — Собаки у туземцев всегда на цепи.
— Нехорошо на цепи, — отвечал Горохов. — Придёт хозяин и выкушает с цепи.
— Собачатина для тигров, — пояснил Егор, — как для корейцев деликатес.
— Или для бомжей, — сказал Вова-Бакс и захохотал. — Со мной мужичонка чалился, все смеялись. С корешем собачонку угастрономили, а собачонка была бабы нового русского.
— И по какой статье баба его закрыла? — спросил Платон, недоумевая.
— Были бы деньги, а статью следаки найдут.
Тихие поцелуи за печкой
С широким отблеском на плечах фигура показалась: лесник в дверях. Ссутуливался слегка по-медвежьи, бирюком не был. В дом проходили, и понял Егор мужчины чувством — есть женщина здесь, вернулась-таки, подумал.
К нему жена, и с ребёнком больным — не собиралась, развод у них без слабости…
Из горницы Катерина проходила сразу — под потолок грудь вздёрнута. После зимы открытые в сарафанчике ярком руки бледны и ноги. На Егора Кирдяпкина она не смотрела. От неё самоё другие не отрывались, здороваясь, — лесник с Егором взглядами поупирались, промолчали.
С роста высокого на маленького Горохова Катерина глянула: «И ты тоже, Ефим?» — за печь с занавеской ушла.
Там посудой загремела, демонстрируя. Опять грудь показала по горницы направлению. Телевизор там — плазма, а над сеновалом белевшую тарелку антенны раньше увидели («Везде так?» — спросил Платон тихо. «А не было», — ответил Егор.)
В горнице по углам пыльные отсветы заметны. Чистотой прибранные волосы Катерины отблёскивали, цвета старой бронзы они.
Вспомнил Егор, какие они — в полную луну по подушке расправленные…
С формами была, крепко сквозь сарафанчик проступавшими, и: «Такая тёлочка при пеньках кормится!» — пробормотал Бакс. Думал — тихо совсем. Слух у лесника — полоза скользящего услышит, вида не подал, однако.
Как со старшим с Вовой-Баксом он разговаривал.
— Когда ваши подпалят? — спрашивал, Вова-Бакс отвечал. Известен план Егору Кирдяпкину в общем. По границе с заповедником пожар пустят, слабые силы лесничества полностью отвлекающий. У бухты Сяочингоу судно-катамаран ходило, и на него добытое загрузят.
Пока ложными сведениями заповедник беспокоили. Из посёлка лесники в засаде на тропах от бессонницы распалялись с водкой…
— Я слышал, — сказал Егор и в сторону от лесника смотрел, — беспокоятся что-то тигры…
— Ревут, проклятые, — подтвердил лесник, уклоняясь тоже.
Разговоры слышал Егор на теплоходе из Находки: «Совсем замучили гады, — говорили люди и по виду самостоятельные. — По ягоды
и корешки не сходишь — из кустов рычат. Вроде их сильно прибавилось! Голодные,
с оленями горалов им не хватает. Слишком много жрут — скоро за нас примутся!»
Прошлая практика Егора от обратного, тигр-амба — зверь спокойный. Русского мужичка напоминающий — себе на уме, а тронуть поберегись.
А тут нервничают, будто дамочки на распродажах…
В Беловодье, у посёлка самого, летом двух мужичков тигр на дерево загнал. Матерились в листве, разогревшейся, как банька, пока он в тенёчке, как дачник, отсыпался. «И у нас вроде того!» Опять от Егора в сторону лесник смотрел.
— А может, — сказал Егор, — и не напрасно ревут. Вырубают леса, добыча сокращается — к бедам своим тигры привлекают!
— Ты чего? — заговорил Вова-Бакс, нехорошо с лица сходя. — Чего?.. Один за дело несделанное взял, и что ж? Конкретно на кривой отъехать хочешь?.. — Мимо лампочки под потолком авторитетные слова проходили. Осматривался в горнице Платон, ко сну место Горохов выбирал.
Тихонько у печки занавеска дрожала, туда лесник ушёл — шебуршились с разговорами своими.
Там тоже на Егора Кирдяпкина выговаривали, будто листва, мусор словесный прометался, шурша:
— Ты с ним всегда в разные стороны смотрел. Думаешь, сейчас в одну засмотритесь?
— Хватит и тебя, засматривавшейся. Помнишь, как с ним не то мышь, не то птицу из-под кровати выгоняла?
— А ты помнишь его завиральную теорию, когда из Москвы от Гайдара вернулся, что животный мир и растительный против человека однажды повернёт?
— Вот как бы против него тайга нынче не повернула!..
— Всем стал сомнителен ты, брат, — сказал Вова-Бакс криво. — И не брат даже! И кто посватал тебя, ботаник, на дело наше?
— Биолог я. А посватал, видимо, тот, кто как специалиста меня знает. Как я Горохова знаю.
— Все специалисты, — ворчал Вова-Бакс, не скрываясь, подвигался ухом вбок — к занавесочке, поцеловались там. — И Горохов тоже… Слышал я, есть такие гены. У Горохова в генах! Его доисторические прадедушки на тигра охотились…
За занавеской опять зашевелились — целовались бурно, и в характере Катерины это. Быстро Егор заговорил:
— Предки Горохова на тигра-амбу не ходили. Арсеньева читай! Следу кланялись, пятясь, уходили. Это наши русские с хозяином не церемонили, с рогатиной даже сибиряки на хозяина ходили. Не был для нас тайги хозяином, священный панцуй охраняющим, а иначе — женьшень легендарный…
Перестал тянуть ухо Вова-Бакс, прямо вставал.
— Слышал я, — сказал. — И где его взять — за цену хорошую идёт!
— Шутишь? Считай, полжизни в тайге, а панцуй в природе не встречал!.. — Глазами честными Егор смотрел и неправду говорил, с Гороховым им лишь ведомую.
Красные головки цветов панцуя, как фонарики в тени таёжной сиявшие, видел. Тайная плантация у Горохова — кустов несколько, от отца доставшихся, — а тому от отца своего. Вера великая Егору оказана, если показал Горохов. Может, стоит под пихтами плантация сейчас, оберегаясь от профессиональных корневщиков: и поныне такие есть.
С рассветом
На севере Сихотэ-Алиня метели, а здесь, понизу, с океана ветер весну нагонял. Деревья обтекали, как зеркала блестя. Касалось их солнце, и от коры зеркальной зайчики воздушные спрыгивали.
В дрожащей от света траве белогрудый медведь, в дупле перезимовавший, оставил влажный след. С человеческим медвежий след схожий встретил лесник — вернувшись, рассказал. В окна утра блеск свежий входил, и в туман горячий облекал комнаты.
Пора было, с усмешкой потаённой лесник на сбор Вовы-Бакса смотрел. Видно, что горожанин, такие по лесу не ходят — гремят. «Давай покажу, — предложил Егор. — Шума не надо!»
Обстоятельно Платон укладывался, не смущался Горохова спрашивать.
Попрощаться Катерина не показалась, и выходил Егор Кирдяпкин на ветер, тайги запахов набирающий. Тайга шумела, как волны океанские, — поверху ряды проходили, с листвы светом блещущим тени отстраняло.
— А всё Катерина тебя помнит, — лесник сказал, пристраиваясь к Егору. Хрустел, как бумага, под сапогом его ломаясь, лист прошлогодний. — Даже знает, что сын болен!
— Потому я здесь. Потому и деньги нужны мне. — Ответ лаконичен.
— А тебя, — спросил Вова-Бакс и лесника попридержал, — твои начальники не спохватятся?
— Баба знает, что говорить. Тоже для неё стараюсь.
— Ты «матрасину» для неё и так добыть мог. И сдавать кому — знаешь… — За разговорами подотставали — проходил Платон и мимо них глянул.
Поверху напрягался ветер, всё ходило как волны — в подлеске стойком качалось солнце. Сдвигался лес дальше и темнел. Холодом натащило из глубокой ямы — напоминающий растрёпанную седую бороду, там снег был.
Дальше место, где объедал белокопытни бурый медведь и дудника стволы, — назвал Горохов «звериным дедушкой» медведя (как тигра — «хозяином», оберегаясь называть именем, от народа его принятым, — амбой, или как в биологии-науке). «Шатун, — это Платон сказал и извинился будто, — уточнил: — Читал я о таких местных беспредельщиках».
— Шатунов по весне не бывает, — ответил Егор. — С голоду зимой умирают, или охотники добираются.
Косой плоскостью по широкому боку ильма солнце явившееся упёрлось. Влажный блеск на кустах повис и деревьях. Это — вся в медном сосен отражении — речка им светила.
— Чего говорят, — Вова-Бакс сказал, — что в тайге, как у негра в пузе, темно. А здесь как на бульваре.
От чистой речной воды запах неприятный был, преют, как безделицы, разбросанные рыбьи головы. Это вылез подкормиться белогрудый. Отлично от бурого, головы отъедающего, брезгует он головами, тощие — без икры пока, животы выедая.
Речку по камням миновали, дальше выше они шли. Сопка начиналась, лес редел. Чем выше подымались — глубже вниз дыхание опускалось.
Первый от рассвета привал сделали, и крепкий чай на траве-лимоннике настаивал Горохов.
Через кедровый стланик подымались снова — кустарник низкий, монотонные камни вставали навстречу.
Посвистывать ветер стал, будто Соловей-разбойник в задумчивости: а может, стоит пугануть снизу забредших…
Через пару перекуров к самому солнцу взошли, и как книга забытая — под ветром страниц шелест, открылась тайга. И — «карр!» с одинокой сосны раздавалось. Сидела, как баба-яга черна, ворона. За винтовку Вова-Бакс брался, остановил Горохов.
— Тебе чего, туземец? — и солнце на его фиксе золотой полыхнуло.
— Он промахнётся, Ефим! — к Горохову Платон и на вздохе рюкзак снимал. — Годы, ё-ё… Патроны зря потратит!
Щёку Вова-Бакс свернул на сторону — молчал, взглядом Платон сразу отпустил, распускал рюкзака горловину.
Тоже на ворону проснувшуюся смотрел Егор. Жил к сыну ближе последнее время, и не похожи вороны европейские — серые, от мусорных свалок питающиеся. Здешняя ворона хищник почти, во всяком случае — хищника с высот сопровождает, охоту от начала наблюдая, — там её добыча тоже.
— В лесу птица полезная, — говорил Горохов, Вова-Бакс перечил:
— Каркать по кладбищам — ну какая польза… Примету ещё нехорошую накаркает!
— В деревне, — Горохов отвечал, — корова телёнка сбросила. (Что значило — мёртвого родила.) Примета! А птица добрая. По ней давленку найти и на след выйти… — С лесником сверху маршрут выбирали, по карте будто, — где последний след был, на кусте шерстинка, лесник уточнил. Мучился Вова-Бакс, с морщинкой, лоб пересекающей, — кивал, однако.
К полудню солнце вставало, и косая тень по вершинам проскользнула.
От солнечного круга отошёл — точно виден, острым углом вперёд летел дельтаплан. Точнее, парил он на ветра высях. Смотрели все, от солнца прикрывшись, — на карабине Горохов пальцы перебирал.
— У-у! — сказал Вова-Бакс. — И здесь! Не какие-нибудь из ментов это?..
Необыкновенно ворочал дельтаплан — ветра против, опять к солнцу уходил.
Оборачивался Егор, глядя по вершине, с открыто ветром посвистывающим. Стоял упорно тёмный истукан, камень первобытный это, — по ветрам острым снегом несомым обтёсанный.
— На Пидан здесь похоже, — сказал Егор и улыбнулся почти счастливо. — С его Чёртовым пальцем…
— Дельтаплан называется,— проговорил Горохов и на предохранитель взял. — Людей хватает! У Пидан-горы сам видел. Недавно стрелял и попал — отпустил ли человека, и упал куда — не знаю…
«Тигры-гры-гры…»
Солнце осталось наверху — на сопке, как в подвале под ней. Темно и сыро, и прошлогодняя листва под ногой лопалась со звуком стеклянным. Синюшный снег показывался опять, с упорством смертника держался у тёмных елей.
Наконец в глубину ясного неба наледь прозрачная осветилась, и раздался топот.
Между взметнувшимися ветками и солнцем благородные олени мчались. Присутствие их Горохов-нанаец не открыл (а скорее, подумал Егор, — не захотел). Пятнистая шкура как армейский камуфляж в чаще, где с тенью свет перемежается.
— Тигр их погнал? — спросил Вова-Бакс радостно.
— Нет, — ответил Горохов. — Мы…
— Был бы амба, — сказал Егор, — не заметили бы олени до атаки.
Карабин поправлял Платон, и от времени побледневшие наколки синью небесной на солнце играли.
Вова-Бакс вспомнил — старший здесь он, на обед решил вставать.
Присел Горохов, с умением взявшись нож точить. Без интереса наблюдал Егор, как о донышко глиняной кружки делает это — знакомо, и хорошую заточку по отблеску видно.
Сбоку к Егору Платон приглядывался.
— Ты тигру эту изучал, — сказал, закуривая. Зажигались острые огоньки в зрачках. — А нынче за ссучившегося себя не держишь?
— Нет. Вся страна ссучилась нынче. А у меня жена хотя бывшая, но сын — мой! И он болен!
Собранные Вовой-Баксом дрова плохи, трещали — бросали искры по сторонам. Переложил Горохов костёр, консервы подогревали. Верхнюю одежду снимали, тепло к телу ложилось.
— А что за Пидан такая? — спросил Вова-Бакс, и лениво настолько, — неопределённо плечами Егор пожимал, молчал.
Гора, насыпанная Богом, — так её в древнем царстве джурдженей называли. Были джурджени свирепы, как кабаны, — кабаньи клыки на шлемах носили и на колени ставили Китай. Дымом по ветру пущено их царство «Ермаком Дальневосточным» Вл. Атласовым с казаками. От джурдженей оставались каменные стражи на вершине Ливадийской — дореволюционное название старой, как ветрами, овеянной легендами Пидан-горы.
Будто невидимы сейчас стали стражи, есть лишь Чёртов палец. Последний видимый из стражей — из камня высеченный образ головы бога, а тело захоронено внизу — в пещер лабиринте.
Была ещё легенда о человеке летающем, в дельтаплан Гороховым преобразованном, — думать о нём не хотелось: есть у Егора причины.
— Что?.. Извини, задумался…
Подгребал из банки Вова-Бакс, порассуждать о тайге и тиграх хотел. Тёмным взглядом Платон повёл.
— А что мы знаем? — сказал. — Песенку из детского мультика, что отважны тигры-гры-гры!
Недоверчив Егор Кирдяпкин. Что настолько основателен старый вор, не укладывалось, — узнавать хочет, мол.
— Есть и кто побольше знает, — сказал лесник и на Егора посмотрел. — Даже в заграницу ездил при Советах — в Индию!
— При Советах? — переспросил Вова-Бакс. — Так тогда лишь партийные ездили. Чего, Кирдяпкин, партийным был?
— Комсомольцем. Была такая организация, знаешь ли. И молодым учёным! И не в Индии я был — рядом, в Непале… Несколько статей в центральные журналы потом написал…
Поворошил огонь Егор, затухающий жар вдохнул…
— Единственный мой случай, — сказал, — с людоедом. И то, слава богу, иностранным! В Читване это было — заповеднике тамошнем. Помню — удивлялись, что тигров отстрел у нас запрещён. А у нас туранского тигра повыбили, спохватились с амурским в 1947 году. Но не было у нас, как у них, когда в девятнадцатом веке человечиной питалась такая царственная особа… — Пауза, взгляды вопросительные. Егор пояснил: — Чтут в Непале тигра, даже когда на людей нападает, и называют — «раджа лесов». Так вот, такой раджа сорвал строительство железной дороги в Бомбей, более ста человек убив.
— А у нас скольких сожрали? — спросил Вова-Бакс. — Вот я много чего слыхивал…
— Раньше не было, — сказал Горохов. — Сейчас бывает.
— И не жрут, — уточнил Егор. — Нападают и не всегда со смертельным исходом. У нас сейчас как в колониальной Индии — будто завтра конец света. Тоже леса вырубают, вовсе тесно хозяину становится. И голодно! Бьют его законную добычу, как в неурожайные времена… А тигр, — продолжал с усмешкой, — от природы живёт. А природы его лишают — любой занервничает. И начнёт искать виновного! А кто в бедах природы виновен — человек.
— Это ты брось, «ботаник»! Сам говорил — сто человек!
— В Индии. И потому там традиционно есть профессиональные охотники —
шинкари. Непальский крестьянин и помыслить боится убить людоеда! Помню — не
понимал, людоеда боятся, а даже помыслить убить его — ещё страшнее. Поэтому за
дело шинкари берутся. Способы у них есть невероятные — обмазанными клеем
листьями тигра тропу обсыпают… При мне, впрочем,
облаву устраивали. Но тигр на засаду не пошёл — через саму облаву прорвался.
Фотоснимков я тогда нащёлкал во множестве! Какого-то тигра шинкари убили, но я
не уверен, что того. Тот, может, и сейчас добычу скрадывает!
— Вот, — сказал Вова-Бакс. — Наши тоже крадутся!
— А Абрамовича яхта, — сказал Платон, — по морям плавает.
— А чего, бизнес наладить, и моя такая поплывёт!
— Был смешной случай с француженкой, — припомнил лесник.
— Она не была француженкой, — Егор возразил. — По матери лишь — киноактрисе, а так — наша, на каникулах, студентка столичная… Но игрива вполне по-французски! (С намёком лесник прищуривался, ухмыляясь, — а не жены ревность Егору выходила боком — Катерины.) В жаркий день после дождя, у бухты Сяочингоу встретила она тигра следы. И тропить решилась, то есть по следу идти. А он — тайги хозяин! Обнаружил, естественно, и безобразия не потерпел. Завернул петлю и сзади вышел. О себе дал рыком мощным знать, хорошо, что девчонка спортивная-тренированная, фотоаппарат бросила, на высоченный ильм мигом взобралась.
По следам
Мягкая сила весны установилась, и провалился Платон в яму, кабанами под дуб подрытую осенью. Полной неба глубины яма была. По пылу летнему купался Егор в ямах таких — как сиротка, вздохнул сейчас.
Быстро разложил костёр для Платона Горохов. Встал со стороны и негромко Егор Кирдяпкин спросил: давно знакомы с Платоном, мол, и как?.. «А важно?» — вопрос в ответ, и не стоит с Гороховым настаивать. Захочет — скажет. Егор не настаивал, Горохов не захотел.
Заметно от дуба кошками попахивало, первое знакомство городских — самого хозяина метки.
В свежей листве костёр отражался, и от Платонова пар шёл. Злился, отвернувшись, Вова-Бакс.
Сходились в высоком небе две птицы, по виду — канюки, и с земли люди смотрели, как маневрируют. Старались ударить сверху, и не разобрать — обороняющийся где, оперенье солнца свет отражало. Свалились в траву — крылья расставили, продолжали, и ствол на них не поднимался.
— А как думаешь, Горохов? — спросил Егор и на Платона с Вовой-Баксом скосился. — Чья «ханяла» могла бы в птиц вселиться?
Опять молчал Горохов, кажется, за жизнь европейскую от тайги Егор подотстал.
Находил Горохов земли разбросы, Егору памятны, — тигровый туалет. Аккуратист и пользует, других не смущая: зарывает всё своё.
— Прямо кошка твоя, — проговорил Платон. — У меня на «походе» последнем был кот. И тоже рыжий! Василием звали. Шконку мою согревал…
— У легавых овчарки, — сказал Вова-Бакс. — У людей коты!
Настоящий след тигра-амбы увидели вскоре.
Внизу, у ручья — здесь их ключами зовут, как негатив отпечатывался. За зиму ключи такие до донышка промерзают, открыты сейчас — земля вкруг расслабилась. Присел Егор Кирдяпкин, пальцами расставленными мерил след — зверь крупный, точно самец был.
— У самки след меньше… — пояснил. — По ширине пятки он меньше — помню, Голубка была. Восемь сантиметров у неё, я их по следам различал, и ходила как бы поделикатнее. Когда увидел её — и в размерах самца поизящнее…
— Мужик был, — подтвердил след Горохов. — Пить хотел. Туда пошёл потом, — и в направлении указал. Прежде идти чем — лесников слушать пытались, трещало в эфире. Своя рация армейская — цифровая, недавно на вооружение принятая, связь с катамараном держала свободно. В лесничестве если есть — списанные милицейские, расстояние небольшое брали, натыкаясь на сопку — молчат вовсе.
— Ничего, — сказал Вова-Бакс, — вот пожар подпалят им…
Новый тигра след — о дерево почистил когти. Исполосована пихта, в смоле застывало солнце, как янтарь, в зелени мягкой светился ствол. Шерстинки на кусте оставил тоже. Это другой был, Горохов определил.
— По следам, — сказал Вова-Бакс Егору, — как в лицо, говоришь, знал?
— И что? — спросил Егор. Теперь по карте своей определялся с тигров возможными передвижениями. Обоснование — найденные следы и его былой опыт.
Подвигались дальше они, и наиболее интересны кабаньи тропы стали Горохову с Егором и наброды изюбра с косулями.
Остальные доставали из рюкзаков и готовили ловушки. Совсем просты они — с капканом петля, как плаха, страшны. Голову зверя петля затягивает, как змея извивающийся в капкан попадает: всё.
Ловушки к закату сделаны, возвращались лагерь ставить — плач женский сверху явлен. Запрокидывались, когда — «Дьявол — дельтаплан опять!» — крикнул Горохов, за карабин взявшись.
Напрасно глядели, и тени нет в небе — свободно от тайги здесь, бледно оно. С запада окровавлены тихие облачка лишь.
Бередящий алый отсвет их на листву накладывался, и ругался Вова-Бакс.
— Ну, ты чего, туземец, — говорил. — Откуда тебе, туземцу, вообще про дельтаплан знать!
— Не знаю, — произнёс Платон, утомясь, — какой у хозяина был. Но людей ты не уважаешь!
— Это я не знаю, какой ты был. Хоть и в авторитете ты, но мазу держать за тебя не стал бы.
— За меня не надо, за себя сам отвечаю, а ты поднабрался слов за ходку единственную.
— Почему дельтаплан не видел, — сказал Горохов. — По телевизору показывали, и когда увидел — узнал. И человека у Пидан-горы дельтаплан хватал… — Подумал, поправился: — Нет, не дельтаплан это. Ты про ханялу говорил, — Егору Кирдяпкину напомнил. — Ханяла добрая! А там чёрт был — Казаму!
Егор Кирдяпкин не этнограф — биолог, и насколько знал — место обитания злого духа Казаму в скалистых горах у Бикина: и это всё.
Ничего не понимал Вова-Бакс и плюнул. Вопросительно на Егора Платон смотрел: «Так что за крик?» — спрашивал.
— А слышал ты уже, — ответил Егор и изобразил даже: — «Пи-ить, пи-ить» с неба. Так канюк кричит, их мы видели — дрались. Разные птицы есть и кричат по-разному.
Тень крыла в ночных облаках.
До звёзд выставили палатку и с корьём нарезанным
дрова заготовили. Раскладывал Горохов костёр. Вспомнил Егор Дерсу
Узала. Также Горохов — нанаец. Несуетлив
во всём, обдуман в малом и действенен в последовательном.
Костра отблеск слабый в бледных звёздах возникал, а в огненном дыму Сихотэ-Алиня ревел изюбр. Там заходило солнце пока — сквозь облака светило. Будто отдавала горам звук толстая струна, так изюбр ревел.
Послушал Горохов:
— Это бык! — сказал, папиросу беря.
— Нам чего, что бык? — спросил Вова-Бакс. — Или думаешь, мы про чертей подумали? Так мы чертей не боимся!
— Мог тигр быть, — сказал Егор. — Имитатор отличный! Так подделывается под любовный зов коровы изюбра…
— Ну, я тут с вами совсем профессором по тиграм стану… — и полез в палатку Бакс.
Не скоро изюбр смолк — уже тьма на горы навалилась. Туманной полосой по горам протянулся Млечный Путь, что во времени бесконечность. Искрились дрова в костре, и тени воспоминаний Егора по деревьям метались.
Давно в ночь отошли деревья, и, кроме ели мохнатой за спиной, не разобрать — все на дружку похожи.
— Почему ты в это дело ввязался, Горохов? Позвал я, но нехорошее это дело!
— Нехорошее, — согласился Горохов. Невозмутим, как Будда, на пятках сидящий, — головы не повернёт. — Семья есть. Надо кормить. У больших начальников в Москве детей нет, — проговорил серьёзно. — Потому у нас в магазинах есть, а купить нечего — нет у людей столько денег.
— Всех денег всё равно не заработать, Горохов!
Убрал руку Горохов, и не сразу понял Егор — заснул, лицом в костёр падал. Горохов поддержал. В костра отражениях, как Будда, опять — на пятках невозмутим.
— Большие начальники, Горохов, — сказал, — ни здесь, ни в Москве в магазины не ходят.
Проснулся совсем Егор и от леса пробиравшего пододвинулся к костру.
— Дал бы закурить, Горохов…
— А не куришь же ты, — однако подал.
Поправил огонь Горохов — взметнулись искры. Средь приникших к теням ветвей звёзд отразилось, и света поблизости потускнел Млечный Путь.
Переместиться звёзды успели, пока спал Егор, — далеко за полночь показывало созвездие Ориона.
— Горохов, телевизор смотришь — знаешь о конце света в будущем году? Учёными народа майя будто бы высчитан.
— Телевизор смотрю. Такой народ не знаю. И зачем конец? — резонно
спросил. — А если и конец — чего ж, людей не будет — хозяин будет. На изюбра
охотиться один будет.
— А если и тигров с изюбрами не будет?
— Так быть не может. Людей — может! Много беды от людей зверю сейчас…
Из костра пепельной сединой подёрнутые дрова высыпались. Подбросил их обратно Горохов и огонь поправил опять. Живым светом на лицо Егора пахнуло, от искр отмахнулся.
От жара костра и дыма еловые ветви шевелились над головой. Мохнатые тени в настолько близких звёздах вздрагивали. Смотрел ввысь Егор Кирдяпкин, и косой месяц бока облаков нестойких подсвечивал.
Крылом птица махнула, и тень по облаку скользнула. От дыма звёзды расползались. Слабый треск сверху доносился, так крыльев взмахи звучали. У стрекозы будто, Егор подумал — но нет гигантских таких.
Сквозь парящее крыло озарялся месяц. Как слюда тонкое, показалось оно Егору — головой встряхнул.
Отчаянные женские слёзы от звёзд раздавались, и крылья на воздуха токах парили.
Расставленные, как шасси, лапы Егор увидел.
Точно видел, что прозрачны над лапами крылья и перепончаты — огромная летучая мышь это.
Недавний дельтаплан вспомнил — на токах воздушных планировал тоже. Однако мыши не парят, это Егор знал твёрдо.
— Что за чёрт! — вслух произнёс, и между крыльев, к звёздам воздетым, похожее на тело человеческое мелькнуло.
Крыло наверху, как у мыши, протрещало, снегами облаков тень прошла, и всё — исчезло.
Обеспокоенные было звёзды в Орионе успокоились, уголья там отсвечивали.
Холодом влекло, у потухающего почти костра они сидели. Сейчас заметили лишь.
— Горохов, ты видел? Видел? — шёпотом спросил.
Не отвечал Горохов — поднятые плечи сжимая, как черепаха — голову втягивал.
— Слышишь, Горохов? — позвал, и ликом широким повернулся Горохов.
Отблёскивали алые угли на плоских скулах, и сквозь их жар темнело лицо. Никакой Будды невозмутимости, это Горохов бледнел. Монгольские глаза сузились так — щёлочки нет в веках складке.
— Чёрт это, — произнёс Горохов шёпотом. — Чёрт это был… Старые люди говорили… Помнишь, Егор, — прошептал, — кого ты с Катериной из-под кровати вытаскивал?. Это тогда чёртов ребёнок был!
Мутанты из ада гуманоиды либо
Завизжала Катерина тогда, свалившись на пол, Егор ударился локтем. На холоде локоть потирал. Тугая белизна тела её соблазняла к теплу вернуться. Возражала с глазами отчаянными:
— Сначала мышь поймай… ай!
Скреблось под кроватью, и неловко без трусов мышь изгонять. «Ну, что она обо мне подумает? А ты! Кабана, с которым не всякий амба свяжется, не испугалась…»
— Выгони её, выгони!.. — и широко раздвинутые зрачки из угла кровати смотрели.
Из-под кровати застрекотало, и мышь не напоминало — сверчка скорее. На голое тело штаны натянул — так лучше было. Фонариком под свисающее одеяло посветил… — «Катя!..» Слов нет — в книгах такое тоже не упомянуто, по-детски стонало оно (потом предположил — такие звуковые сигналы, об эмоциональном состоянии не свидетельствующие).
Извлечённое напоминало собаку с короткой, голубого отлива шерстью. Звуки плача почти издавало теперь. Две лапы трёхпалые имело и жёсткие крылья около метра длинной. И по форме крылья на летучую мышь походили.
Мордочка похожа на отлитую в гипсе маску человеческого лица. Лоб, шерстью не покрытый. Очень крупные глаза, крошечный рот и безгубый. Вместо носа — треугольная дырочка. «Инопланетянин!» — прошептала Катерина, свесившись.
Требовала ласки она и тепла, об отсутствии фотокамеры жалел Егор. Оттащил существо в сарай, в кроличьей клетке заперев, — пуста клетка с утра оказалась, история закончилась.
Оставалась на самого себя досада и отсутствующие снимки.
От охотников слышал Егор про чертей с горы Облачная Сопка. Будто раздавались там на слёзы женские похожие звуки, с подвыванием иногда, — видели непонятное вовсе. Говорили про обезьян с крыльями.
По тридцатые годы, как офицер императорской службы начав, водил с топографическими съёмками отряды Вл. Кл. Арсеньев и тщательные дневники составлял. Друг его и следопыт Дерсу Узала стал более выразителен в литературе, чем персонажи Купера. У горы Пидан, что неподалёку от горы Облачная Сопка, напугалась собака Арсеньева — Альма.
И не страх это медведя, след которого только повстречали, у опытной таёжной охотницы. Услышал Арсеньев «крики, похожие на женские» — как офицер, откликнулся сразу. Чего точно не ожидал, случилось. На голос его вылетела фигура с крыльями, человека напоминающая.
Приходилось читать Егору Кирдяпкину не отредактированную литературу, а непосредственно по впечатлениям дневник Арсеньева. Там есть о человеческой фигуре с крыльями. В издаваемых книгах Арсеньева — «масса, большая и тёмная» означено.
Строгим ученым Вл. Клавдиевич был, ценимым Семеновым-Тян-Шанским в науке и Фр. Нансеном. Не стал бы пользоваться легкомысленными слухами он. Однако оставшиеся на привале удэгейцы рассказ вернувшегося с собакой начальника восприняли. Говорили они Арсеньеву, «что в таких местах живёт человек, который может летать по воздуху», — древней мудрости аборигенов русский исследователь доверял.
Про современный Интернет не сказать того — заглянул по происшествии с существом под кроватью Егор Кирдяпкин туда. Про зелёную кожу сообщения и прозрачные крылья, заверения — не ангелы лишь крыльями машут. В Штатах с человеческими лицами птицы преследовали автомобилистов. Отстреливались от них там. Задавались вопросом — мутанты из ада приходят в наш мир, гуманоиды злобные либо.
Имелись выложенные видеосъёмки у Пидан-горы. На летящего на дельтаплане подростка издали походило. С человеческим лицом существо было, недоверчив Егор, однако. Со скачанной на компьютер «цифрой» домашнюю канарейку в чудовище оборотить можно.
Отзванивалась из Хабаровска давняя знакомая («И сколько у него таких знакомых?» — спрашивала Катерина у Кирдяпкиной, как муж — биолога). В селе Анисьевке странную птицу видела знакомая — с ужасом присмотрелась. Свисали вниз ноги, будто человеческие, — человеческим лицо было, глаза, во всяком случае, и рот она разглядела.
Вряд ли из космоса являются, высаживаясь из летающих тарелок, — так Егор Кирдяпкин думал уверенно.
Солидарен с американским уфологом Джоном Килем, что в мире нашем оказываются из параллельного измерения, за пределами человеческого сознания имеющего быть, — в возмущении фыркала Кирдяпкина-жена, биолог-реалист.
Разбой на браконьерской тропе
По тёмному часу стали к ловушкам собираться. Проверяли оружие все, про ночной страх с Гороховым Егор промолчали. На завтрак вяленая горбуша и настой чаги, морщился Вова-Бакс. По деревьям пробегал ветерок, и серебрящийся иней пролетал.
Выбеленной ненадолго трава стала с тропами. Об океанской близости в тайге напоминали запахи, с ветром несомые.
Или, думал Егор, — от зимы проснувшейся земли запах это.
К ловушкам другим остальные — а он в паре с Платоном выходил. Прислушивался Платон, недоумевал. Странные для горожанина, и пусть на лесоповале немало отбывшего, — схожие с барабаном звуки.
Это птичка-желна проснулась. В природном отсутствии певчих птиц в молчании здешняя тайга предстаёт стороннему. По ночному происшествию внимателен стал Егор к любым крылатым.
С океана солнце вершины подсветило, и с ветки летящий осколок неба сверкнул. Это синяя сойка была. На дерзкий крик её резко тайга отзывалась.
— Ночью что-то произошло? — спросил Платон, осторожно ветку впереди отодвигая. — Или мне приснилось?
— Горохов чёртом назвал, а так — странная птица летала.
— Ну, странные птицы здесь есть. Вот сейчас какая-то всё, как барабан пионерский, барабанит.
— Пионерский барабан — это что, о детстве воспоминания?
— А по-твоему, я и родился «у хозяина»?.. — И на брови приподнятые Егора — вопрос молчаливый, поясняет: — Это на зоне самый главный, так и говорят — «у хозяина». Не говорил Бакс? Он о той жизни любит поговорить.
Начинался обход ловушек, и первая — стальной капкан сломан, петля разорвана, ни шерстинки тигриной. Сломанный капкан с Платоном смотрели, и сила немаленькая с разумом приложена.
Пальцем по излому Платон проводил медленно.
— Не сделать мужику никакому! — произнёс решительно. — Или зверю, — добавил нечувствительно.
Несколько дальше случайный отпечаток попался: пятка с пальцев подушечками. Это точно кошачья лапа была, с когтями убирающимися, — след медвежий когтистый и человеческий больше напоминает.
Немного дальше след меньший, тоже кошачий, и это — с детенышем мать оказалась. Не следопыт Егор, как Горохов, примерно представлял их направление к горе Облачная Сопка.
В бытность собственную в заповеднике встречал на перевале тигров там.
Отмечал для себя Егор, что порадовался за мать с детенышем, ловушки миновавшим, — давно сосало сердце. Денежки, однако, за работу, пока не сделанную, им получены.
Вторая ловушка в бездействии, третья разорена опять. «Чего так?» — спрашивал Платон, и по кустам Егор осматривался.
С острых листьев колючего красноягодника несколько длинных волосинок он снял, и похожи на женские они.
В лагере судороги дёргали лицо Вовы-Бакса, бегая, напоминал припадочного. Рассказывать стал — слюной брызгал. У них разорены ловушки все, и следов никаких.
— И как это понимать? — спросил он отчётливо.
Найденные Егором — в длину растягиваемые волосинки он рассматривал. Черные, в отблеске синевой отливающие, впрямь на женские походили.
Мимо волосинок Вова-Бакс на лесника посмотрел.
— У твоей жены, — сказал медленно,— чёрные волосы тоже! — И захохотал, нервничая. — Шучу, брат, шучу!
Крышка стучала — вскипятил чайник Горохов, и бледен на горячем солнце костёр. Сморщился Вова-Бакс, стряхнул в огонь волосинки.
— Может, медведь какой-нибудь?
На сторону кривился он: что усмешку значило, видимо.
— У медведя волос другой, — сказал Горохов. — Это от обезьяны. (От чёрта, наверняка хотел сказать.)
— Какие ещё обезьяны? Думай, туземец, чего за так говорить…
— Другие есть. Не как в зоопарке, с красной задницей.
— Нет здесь обезьян, — почти заорал Вова-Бакс. — И птиц с шерстью нет!
— Про птиц с шерстью знаешь, — сказал Егор отстранённо.
— Да вот, братан говорил, — и на лесника кивнул.
— Странные птицы тут, — произнёс Платон и по сторонам послушал. — Утром барабан одна изображает.
— Это желна, — отвечал лесник и взглядом непримиримым в глаза Егору взглянул.— И есть которые странными птицами тоже интересуются. Что плачет по-бабьи тоже!
— Я не с тобой про птицу такую говорил!..
— Ну, всё! Хватит! — вспомнил Вова-Бакс, что старшой здесь, — выговаривал строго: — Птицы, обезьяны, черти другие. Фигня всё! Кто поломать мог капканы? Ну, не баба же!..
Обратились к костру, где волосинки сгорели, — там плитку чая Горохов заваривал.
— Ну, может, — продолжал Вова-Бакс, — таки медведь какой-нибудь!
— Ну, нет, — отвечал Егор. — И вообще, не зверь это!
Кажется, подёргиваться опять Вова-Бакс начинал.
— Человек… — произнёс тихо, и вздох длинный.— Какой, к чёрту, человек! Сломана сталь, сломана! Взялись и сломали! К чёрту! — договорил убедительно.
— Такую сталь, — отмечал Платон, — ручками не сломать.
— Так не пилили… — и Вова-Бакс уставился на Егора, крайнего отыскивая. — Ботаник! Ты один, кто всю зелень взял сразу и бизнес не сделал. Так не делают! Ты даже не представляешь, какие люди смотрят за делом нашим, пока не сделанным… Эй, это ты чего? — спросил. Пропорционально злости недоумение его — из рюкзака бритву Егор Кирдяпкин доставал и прочее. — Это чего, чего, ботаник? — повторял.
— Быть в тайге не значит, что небритым быть надо!
Тихонько Платон рассмеялся, потёр грязную щетину Вова-Бакс…
— Фигня! Девки и с такими лягут, была бы яхта на якоре. Вон Абрамович всегда не бреется! И не думай, что дурней тебя я. Что чушок!.. Братан! (К леснику это.) Бабу твою ботаник не трахает? Уж смотрела на него…
Брился Егор, из чайника пользуясь, — откровенной злостью лесник наливался теперь.
Проводил его с Вовой-Баксом Платонов взглядом, подсел к Егору.
— Тоже побриться, что ли, — сказал. — Давно неравнодушен к тебе этот хозяин леса?
— Какой он хозяин. Лишь по должности лесник… В тайге хозяин один! — Помолчал и уточнил Егор, лезвием ровно заскрипев: — Во всяком случае, раньше думал, что тигр это! Теперь не уверен!
— Ты учёный, тебе видней.
— Вот и то-то, что не видней!
— Разберёшься. А для начала друга своего остерегись… Сам не рвись, а остерегись!
Охота на тигра
Капканов нет — передёргивали хорошо смазанные затворы, на свет божий мягко ложащийся патрон являя. Ружьё у лесника лишь, у остальных карабины. Винтовка Вовы-Бакса Егору Кирдяпкину принадлежала раньше. Сомневался: «Ты же вроде судимый?» — но уступил по сходной цене.
Досталась СВТ Егору от браконьера, как колобок, с головой круглой был. Стрелял колобок в него на перевале, и с ели вздрагивающей холодный снег на шею осыпался. У колобка патрон перекосило на четвёртом выстреле: всё.
Дама СВТ капризная, и не от старости — в 40-м году армия отказывалась. У этой знакомыми слесарями подточено, что надо, за пару водки — вместе выпили, и долго за неё Егор Кирдяпкин держался.
«От браконьера пришла, — думал Егор, на руки Бакса с винтовкой глядя, — к браконьеру ушла…»
— Пригляди за ботаником, — говорил Вова-Бакс леснику (Платон слышал, передавал Егору). — Ты зелень хочешь и от ботаника подальше бабу свою ублажить…
Крошил вялый дождик, с виду незаметен настолько — блеск сосновых иголочек лишь. Выходить собирались на след, открытый в паре километров Гороховым.
Повеселел Вова-Бакс и распоряжался. Палатку с лесником Платон убирал. Поглядывал Вова-Бакс, сдерживая ухмылку: вроде его невеликое старшинство берёт.
Показалось солнце и неярко посвечивало — иголочки тускнели.
У мокрой золы сидел Горохов и с лица темнел. Капало на лицо с волос.
— Ты чего? — спросил Платон. Поднял глаза, и незрячи, как у покойника, — пододвинулся к ним Егор…
— Человек, — сказал Горохов безнадёжно, — дельтаплан хватал которого, был плохой охотник. Жадный! Браконьер! И теперь тоже плохим я стал. Худо будет!
— Ты чего, туземец? — расслышал Вова-Бакс, слух дерзок у него. — Чего слабишься? Если понос, сходи в кусты. Уж мужик, чего говорить! Видал вас, мужиков, на зоне…
— Что ты видел? — спросил Платон негромко. — У хозяина мужик — человек, не мажор какой-нибудь! Уж мужика никто опустить не подумает.
— Чего?.. — переспросил Вова-Бакс. — Чего?..
Про верх свой над Платоном забыл — наливался, воровским мгновенным движением за нож схватился.
— Кто опущенный тут? — губами бледными спросил. — Кто? Ты, прошляк…
Зашёл сбоку Егор и в обе ладони с ножом руку Вовы-Бакса взял. Схватился за ружьё лесник, нехорошо прищурясь. Стволы его ружья Платон отвёл в сторону.
— Чего, чего, — ворчал Вова-Бакс, опомнясь. — Чего как бабу обживаешь? Я не опущенный… и не баба его, — кивок в направлении лесника.
Как хвост, виляло стволами у лесника ружьё.
— Ты сюда за зеленью пришёл,— сказал Егор. — Так пошли! А нож твой пока возьму от греха.
И уверенно, о клинок не порезавшись, — забрал у Бакса.
Успокоился Вова-Бакс по пути — спросил нож обратно и не заметил будто — по кивку Платона Егор отдал. На таковом Вовы-Бакса настроении направлялись ко следу тигра.
Тихо по ветру деревья проходили поверху, и ровно капли опадали.
Низкий папоротник-орляк широко раскрывался. Трепетал, как дамские веера на балу, когда Вова-Бакс проходил.
Говорил Горохов — пара километров, получилось, обнаружился след ближе. Не понравилось Горохову это:
— Тот самый, — произнёс тихонько и оборотился вкруг — карабин наготове. — Нам навстречу пришёл!
— Так хорошо это, — сказал Вова-Бакс. — Пускай
к пулечке своей сам идёт!
— Недавно проходил, — отвечал Горохов и не Бакса — леса шум острый слушал.
Тоже Егор Кирдяпкин видел, что в капель отблесках слабых — трава, лапой след выдавленный сухой. Просочиться не успевала сырость и сконцентрироваться.
Разом на шум обернулись четверо, и замер под стволами наведёнными Вова-Бакс.
— Спятили? — спросил испуганно. Только рюкзак сбросил — рацию достать не успевал.
— Вообще, — сказал Егор, — такое количество стволов хозяина удерживать должно!
— Сигнал давать хотел, — бормотал Вова-Бакс. — Чтобы поджигали и лесничество отвлекали!
— Рано, начальник, — сказал лесник уважительно. — Нам не одна туша нужна. Чего же одну…
— Теперь осторожно, — сказал Егор. — Конечно, предпочёл бы он через себя пропустить. Но сейчас он где-то рядом! Дерево любое поваленное, яма любая. Там быть может! Если на хвост наступите — так лапой врежет… — Улыбнулся Егор, и, как у волка, зубы крепкие Вова-Бакс в ответ показал.
До луны подвигались по следу, точнее — по невидимому тому, что замечал Горохов и показывал.
Вполне тигр рядом совсем мог быть. Реальный взгляд у него, как у удава, и завораживает присутствием незримым даже.
Егор Кирдяпкин бледнел, Горохов темнел. Странно водил на мягких лапах впереди идущий хозяин — шорохом поступи своей не выдававший.
Листва под луной отсвечивала, и далеко кричал сыч-воробей. «Уж и не думал, — произнёс Платон негромко, — что охота такой будет. Это не в столицу летать кому-то, на Тверской-стрит гулять».
Правильно понял в адрес Вова-Бакс, промолчал…
Поведение амбы-тигра окончательно смущало Егора Кирдяпкина. По лицу видно — Горохова тоже, и повернуть хотелось.
По кругу давно идти хозяину — след путать, заворачивать петлю…
Однако хозяин упорно вёл за собой, будто цель вышнюю имея…
Не обнаружить их не мог, и пробирать Егора стало.
Давно Горохов крест накладывал тайком.
С собой справиться успели — есть, с небесным громом в отдалении схожее, глухое рокотание вблизи.
Вновь такое поведение нетипично, и не выдержал теперь лесник, шёпотом Бога до того вспоминавший. Из обоих стволов выпалил. С грохотом ветки разбросала и к луны отблескам унеслась картечь.
— А-а-а! — возопил Егор Кирдяпкин, через ветки к луне самой возносящийся.
Мелькнули сапоги над других головами, вопль, Бога и чёрта поминавший с матом.
— Помираю-ю!.. — последнее, от леса вершин услышанное ко мхам присевшими.
Похищенный
Весь в крови — исцарапанный о ветки, на луны свободный свет Егор Кирдяпкин выскочил. Плотно составленная понизу трава верхушками леса оказалась. Сапоги его, мотаясь, над лесом повисали. «И как глаза не выколол!» — подумал.
К мысли способность не утратил, уже хорошо.
В равной степени погасали звёзды над ним и вновь вспыхивали. Тени мимо Егора проходили. Вверх-вниз, вверх-вниз, отмечал он, идиот точно.
Трещали тени, вновь проходя мимо него на взмахах.
Сообразил, впрочем, к мысли способности не утратив, — издают треск не тени — а крылья.
Дельтаплан вспомнил, посмотреть наверх не решался.
Без того чувствовал, что летит, несомый в крепкой хватке. Хотел увидеть — кто, и не решался встретить рогатого, хвостом как рулем по ветру правящего.
Какой лик от рогов обратится, лучше не помыслить даже.
Крепко схваченный за плечи в подмышках, перекреститься Егор Кирдяпкин не мог.
Тёмные днища ослепительно подсвеченных сверху облаков по сторонам видел.
Точно сугробы в ночи лунной облака были.
Снова подымались и опускались, треща, крылья. При подъёме их в безвоздушном почти пространстве Егор обвисал. С силой опускались крылья, и накатывало — как водой захлёбывался, глаза лезли.
На плотные токи воздуха нервно тело отзывалось. Давно оторвались пуговицы и улетели. Сама по себе куртка порхала, на плечах удерживаемая схватившими его когтями.
Удостовериться — когти это или пальцы, наконец решился.
— Перестань. Упадёшь. Это больно, — сказано сверху.
— Ага, — отвечал и разозлился — оно ещё разговаривает.
— Я не разговариваю, — был ответ. — Ты разговариваешь… Что ты вертишься? Я могу уронить. И тебе будет нехорошо.
— Мне уже нехорошо, гад!..
«А как оно разговаривает вообще?» — сообразил вдруг, слов не слышно точно. Возникают слова, как мысли, — тоже точно.
С треском летали крылья, и посвистывал ветер в ушах.
Ноги повисали над тайги пропастью — ни огонька, по топографии не сориентироваться. В обход населённых пунктов полёт проходил, единственное очевидное пока.
Тенью звёзды покрывались с промежутками равными. Крылья небо обмахивали — затруднило это маршрута определение тоже. Впрочем, по звёздам возникающим некоторое представление о направлении Егор имел, и не нравилось оно.
Этнографом не был и знал лишь примерно место жительства и имя злого духа — Казаму.
— Эй! — заорал, над тайгой болтаясь. Неведомая сущность в разговор вступала, значит, сбрасывать на смерть не собиралась. — А куда летим? То есть ты летишь?
— В гнездо…
Это Егору Кирдяпкину не понравилось, известно — в гнёздах птенцов своих выкармливают.
— Перестань, человек. Я не собираюсь тебя кушать. Мы не едим мяса.
— Оказывается, всё-таки я мясо…
Представил Егор со стороны: как мешок висит, с руками болтающимися и ногами.
Махи крыльев наверху прекратились, точно паруса, гонимы по ветру, — гудят.
Теперь планировали, опускаясь по кругу, — выполненный в виде экзотическом дельтаплан.
— Что такое дельтаплан? — вопрос сверху.
Выругался Егор. Окончательно понял — не разговаривают с ним вслух, говорит лишь он. Мысль к мысли сущность посылает, общение телепатическое, копаются в его голове, полной шебуршащих, как тараканы, мыслей. «Я не копаюсь, — следовал ответ. — Мысль сам посылаешь, помимо слов, изо рта звучащих…»
И после паузы вопрос: «Что такое телепатически?»
Днём они спят
Тугой шар солнца из-за Курильских островов выкатывался, и плоть земли под ногами каменная. Пещеры пасть раскрывалась с нёбом, на рассвете розовеющим. Поглотила пасть, как змея, человечка. Кожаные крылья за спиной сложила — свесив, проводила сущность вовнутрь.
Уверенность у Егора — гора знакома, в тихом озарении тайги определиться не успел. Облачная Сопка, может, соседняя Пидан, всё — пещера солнце замкнула и тайгу.
Однако не слыхивал Егор про пещеры на высоте двух тысяч метров почти, нет их на Облачной Сопке…
Или — есть, думал, как у больного, мысли разбегались.
Разглядывал сущность сейчас, и ничего от существ сказочных, кружащих голову при похищении красотой, — рыло было.
Оглядывалось, из тёмной шёрстки торчало — на отлитую в гипсе маску человеческую похоже. С мордочки на свет бледный щурились глазки болезненно. Крохотный рот и безгубый, вместо носа — три дырочки (как у сифилитика, подумал Егор, ответной реакции нет).
Это о приключении с Катериной напоминало…
— Ну, ты и красавчик. Влюбиться можно! — съязвил, как ему показалось. «Я знаю, — ответ в мыслях был. — Но ты ведь не самка».
И дальше заковыляло на коротеньких ножках, как нищий мешок, крылья за собой влача.
Сколько шли — недолго, может, впереди крылья видел, и кончиками острыми по полу скреблись.
Крылья кожаные разглядел, такие у летучих мышей — перепончатые. Само метра полтора ростом, обволошено жидко, с руками из-под гладкого чёрного волоса бицепсами вздувавшимися. Как у обезьян, к коленям свисали руки.
В сторону Егор Кирдяпкин шарахнулся. За углом солнца не стало, увидел однако — камень с потолка вылез в лоб. Пошарил по карманам, и в коробке спички забренчали. От сквозняка ладонью прикрыл и зажёг одну. Во множестве жалкий огонёк проявился, это проступила влага с камней.
Оборачивалась сущность, досадуя, с откачнувшимися крыльями спину разворачивало — шеи нет вовсе.
— Так самец это, что ли? — вызывал Егор намеренно. За шерстью половых признаков не разглядеть действительно.
«У самок горилл тоже мускулатура развита преизрядно», — думал, нахальничая.
Несмотря на телепатию сущности — мысль во тьме в ответ не сверкнула.
Сжигал спички Егор, потолок подсвечивая, — камни с его головой опасно сближались, ростом выше крылатого.
Из чего гора складывается, рассмотреть Егор попытался, увидел иное и неожиданное — следы искусственной обработки потолок имел. С инструментом рука приложена. О наличии активного разума инструмент свидетельствует, и спички сжигал, не жалея, — любопытство сильнее.
Припомнил Егор Кирдяпкин предание о захоронении в недрах Пидан-горы бога племён неведомых.
— Ну, а ты что скажешь? — спросил, — ответа крылатого не стало опять.
Показалось, что нехорошо тому — шаг медленный, с ногами подгибающимися, скребя, волокутся крылья по полу.
Явившаяся существа мысль поторапливала, чувство было — утомлено оно.
— Стой! Стой! — завопил Егор, когда спички закончились. — Я же башку размозжу! — объяснил.
Стояло оно, слегка покачиваясь, крылом подскребало.
Да засыпает просто, понял Егор. Взбодрился — шанс на побег, если днём засыпают нечутко. Срочно маскировал мысли движение песенкой из мульт-фильма (Платон упоминал).
Проснулось, видимо, повлекло, за руку ухватив, — знакомые звуки услышал. Тихие женские всхлипы напоминало, это зевало оно. «Стоп! А что за дельтаплан был, днём который видели…» — подумать успел, и всё — слишком сущность тащила, нарвался головой на камень Егор.
Человек в темноте
Стрелки, фосфоресцируя, очерчивали на часах к половине двенадцатого. Вопрос — ночи или дня?.. Мысли есть — хорошо, трогал голову Егор Кирдяпкин и лоб ощупывал.
Волосы ссохлись, лоб побаливал. Случай помнил до камня, с потолка свисавшего. Припомнил, что известняками складывался потолок…
Вспомнил — следы работы там видел, и голова заболела.
Вздыхал, трогал слипшиеся волосы, — а со тьмой свыкался.
Темнота зашевелилась, и показалось, что бормочет вода, — сухие губы Егор облизнул.
Бормотание не иссякало — прислушивался и ко слову человеческому: «Прибежище наше, Благодатная Мария, Господь с тобой…» Иссякала молитва на вздохе неотражённом.
— А ты кто, сын Божий? — темнота вопрошала.
Помедлил и отвечал Егор:
— Во имя матери Божьей, Пресвятой Богородицы, человече, пожрать есть? Хлебушка бы?
Обреталась плотность, голову Егор различал и руки протянувшейся очертания.
Пару сухарей человек схватил и хрустел ими так — по углам невидимым гремело эхо.
Подбирал себя Егор, лоб побитый не трогал больше.
— Так кто ты, говоришь? — опять вопрос изо тьмы. Опять Егор назвался. — Так вроде уезжал ты — возвратился, значит. Егор Евсеич собственной персоной. Прости, Господи!.. Из Лазовского заповедника был, знаю, знаю. Стреляли в тебя, да Господь уберёг: неведомы пути его. Я тоже стрелял…— За темнотой смех скрытый или кашель, не поймёшь.
Скорее — кашлял, впрочем, услышал Егор, как посвистывает грудью он.
— Вы больны? — спросил.
— Не знаю, как ты попал, Егор Евсеевич, а я провидением Господним. За грехи! Говорили все — черти, а я добыть с крыльями обезьяну пошёл… Оказалось, за грех жадности не обезьяны, а черти — геенны огненной исчадья — добыли! И меня самого! — Дышал, грудью посвистывал, продолжал: — Палил Горохов, есть такой охотник-нанаец. Попал, Господня воля! Но черти это — что такому, из пекла, пуля твоя!
— Меня тоже они похитили, — сказал Егор.
Кашель из тьмы и через смех теперь идущий.
— Тебя тоже, — через усилие проговаривал. — Ох, Господи! Помилуй меня — тебя, защитника всех чертей. Ты защищал, я в тебя стрелял, а из нас обоих крови изопьют!.. — Кашель снова и смех — тьма отзвучала дико почти.
— Какую кровь? И из кого? И кто?..
— А ты не понял, Егор Евсеевич?.. — Приблизилась в плотности тьма — гнилыми зубами в ухо дыша, шептал: — Помирать буду — к Господу обращусь и Божьей матери, Пресвятой Богородице, чтобы испепелили обезьян они, пиявиц ненасытных тех, что кровушку нашу пьют!
— Кто пьёт? — спросил Егор, чувствуя дрожь беспомощную рядом и дыхание.
— Да черти — обезьяны эти! Чего непонятного? Кровушку из жил наших пьют, тем и живы!
— Но мне красавчик волосатый этот говорил, что и мяса не едят они!
— Не едят, мяса не едят. Кровь из жил наших пьют!.. Тем и живы! Напившись, гроздьями висят. Как летучие мыши. Увидишь — молись!.. — Снова зубов гнилых дыхание, и отодвинулся Егор. — Это огонь! Огонь, Егор Евсеевич, грядущий. Пожрущий всех нас — воров, и распутников, и детей наших… от распутства нашего нарождённых!
«Да он псих!» — Егор подумал и ответил:
— Ну, уж нет. Есть у меня сын, которого и без вселенского огня огонь пожирает. Ему живой отец нужен! Так что брось пугать…
Серьёзно занервничал Егор Кирдяпкин, со вздрагивающими пальцами одежду оглаживал — крепко упёрлось в руку.
Это ножны на ремне были, и на удивление — не пусты они.
— Это обезьяны что? — спросил вслух. — Что такое нож, не знают? Вот дела такие — оставили…
Молитвы тихой шёпот в ответ…
Касался чувственно Егор, как тела женщины, обнажённого клинка изгиба, и сталь прохладная обогревала руку.
С клинком большим, меч напоминающим, в тайге неслабым подспорьем нож был. Теперь его назначение боевым стало.
— Идём! — сказал Егор решительно.
— Помолимся о милости Господней: и пускай милость Его испепелит кровопийц!
— Сейчас вот она, милость Господня!.. — нож показал, если темноту предпочитающий — спиной в угол упёршийся, мог разглядеть. — Так ты идешь? Мы вооружены!.. Ладно, — решил, — молись! Я за тобой вернусь, извини — у меня сын болен.
Беззвучное пещер звучание
По стеночке подвигался Егор, и нож в прямом хвате. Шаг медленный, нащупывающий — на ногу потом опирался твёрдо. Страх в бездну падения был, и в спелеологии знания невелики у Егора Кирдяпкина.
Знал о движении воздуха в пещер трубах, к свободе направляющих, — уловить пытался. С обонянием слуха недоставало, и жалел Егор о сожжённых спичках.
Пить хотелось, как бумагу, горло скручивало.
Перемещался в ориентиров отсутствии — тьма, бессмысленные стены, трещины под пальцами осыпались. Шуршали они, будто змея проползала. Показалось, что на ноте замирающего органа гудят пещеры, — эхо воздух колеблет.
Импульс зовущий вослед вибрации замирающей Егор увлёк. Устоял, однако, и стена неколебимостью поддержала, — точно вода, иссякало побуждение.
Понял — в висках кровь вибрирует это.
Испытала прочность человеческую пещера, и, звука мираж создавая, — пособничал собственный мозг ей.
Выругался Егор Кирдяпкин, и громко пещера отозвалась.
Неподвижен воздух в пещерах, как водоём застоявшийся, — круги звук брошенный разводил.
Вздыхал в тишине Егор, и собственное дыхание на дальней стене слышал — во всём обманывали пещеры. Однако упорно работал Егор Кирдяпкин — нащупывал рукой, ногу переставлял.
В тесной связи со стенами себя ощущал, по ним шёл он, шёл, опять шёл.
Заболевала потолком невидимым прижатая шея. Чувство спокойной силы приходило: «Иду, пока не сдохну», — думал.
— И когда я последний раз пил? — спрашивал.
Ответил бы, зная, какой день идёт и час, — наваждение будто, сухой камень под рукой.
Ограниченное пространство тьма ограничивала пуще того…
Зажглись звёзды в ночи морозной, и замер в недоумении.
Выступали из тьмы, как иней, холодной синевой отливая, кристаллы. Откуда к отражению свет воспринимают, непонятно. Стены раздвигались, это Егор почувствовал.
Чистые звуки капель падающих долетать стали и на стенах отзванивать. Шершавое горло Егора Кирдяпкина скрипело.
Пошёл к ним — падали капли, падали. Шёл, и отблеск их падения ближе не становился.
В кулаки стискивался, понимая — опять собственного воображения игры это.
«А тот, молиться оставшийся, — думал, — пьёт же что-то! И почему я не спросил?..»
Повезло Егору Кирдяпкину потом. На пальцах реальную он свежесть влаги почувствовал, и пусть капли лишь. Вода, просачивалась, осаждала известь, на сухих губах и языке вкус не ощутил.
Во тьме погасли чувства все, кроме желания — пить, и через силу оторвался. Осторожность потерялась, и чуть не рухнул в никуда — под ногой пустота вздохнула.
Рукой ощупал и по стены направлению пошёл.
Стена исчезла, как рухнула, — матерясь бессильно, в боковом коридоре Егор лежал. Шурша, как змеи, со стен камушки струились. «Всё, не могу», — думал, локтями упирался.
Сердце в ушах стучало, биение точно слышал. Понял потом — не его это сердце, под грудью пещера пульсирует. Будто в ритме сердечном земли недра услышал, есть, подумал, галлюцинации опять.
На колени вставал, руки подламывались. Опять сердце огромное билось под грудью его, несколько раз так — падал, в ритме стук повторялся.
Вспоминал Егор о Бога захоронении, вслушиваясь, лежал плотно. Понял — ещё чуть, и не встанет он вовсе. Вновь пошёл Егор, повинуясь глаголу — действуй…
Куда выполз по стене, не знал — зашевелилось под ногой. Страх подошёл к сердцу. Сидел на корточках, ощупывая, — бессмысленно равнодушный, это во мхах на сохранение выложенные корни были.
Толстую паутину необработанные от земли корни напоминали. Видывал в природе кусты пламенеющие — Горохова тайную плантацию, и никогда — самого панцуя корни.
Уверен, однако, что в руках именно они есть.
Зачем гигантским летучим мышам женьшень, не задавался.
Будто банковские подвалы, вложенное в панцуй состояние пещера хранила. Не настолько от природы прост нанаец Горохов, если тайную плантацию не бросает, — не совсем от логики мысль была.
Пропавшая охота
Спальное место тварей открыл Егор Кирдяпкин случайно.
Коснулось лица тёплое дыхание другой пещеры, и увидел сначала — под низким потолком висят мешки. Едва заметно колебались. По мере путешествия зрение установилось ко тьме, и рассмотрел Егор.
Дыхание кожаных мешков заметил, сам передохнул для начала.
Разделывать туши опыт есть, сейчас подобное предстояло.
Мордами вниз повисали, как летучие мыши, в крылья заворачиваясь. Только так представлял их — а не с крыльями обезьян, как говорили вблизи не видевшие. «Кровососам бойню устрою!» — думал, и ножа хват менял удобно.
— Не надо! — мысль извне пришедшая, и вероятность такую Егор предполагал.
— Почему? — спросил и с ножом руки кисть вращал.
— Тебе не сделали ничего плохого.
— Только похитили и бросили, как в зоопарк, в пещеру. В той пещере один уже погибает!
— Он может уйти. Ты ушёл. Догадался, что небо и лес рядом с местом, где спим. И нашёл… Но почему захотел убивать? Не убивал жизнь другую, а защищал ты.
— Я не защищал зверей, пьющих кровь человеческую!
— Какие звери пьют кровь?
Нет эмоций в мысли чужой — ровно являлась, и досадовал Егор.
Висящие кожаные мешки не шевельнутся — тихое дыхание у потолка колышется, и с кем говорит — неясно.
— Какие звери пьют кровь?.. — Мысль повторна и требовательной не была. Мысленно таблицу умножения Егор Кирдяпкин припоминал. — Мы, например, как и вы, воду пьём. Ягоды кушаем и грибы. Тебе сказал на нас тот, кто в пещере сидит? Злой он. Убивал больше, чем мог съесть.
— И почему я не должен верить ему?..
Верить Егору не надо, по мысли собственной логической — в пользу летучих. Будь вампирами, при гигантских размерах их — деревни от беды такой обезлюдевали бы.
— Подумай, — кажется, с сущностью мыслили в направлении. — Ты умный. Мы большие, и много крови для насыщения надо было бы.
— Ты где находишься вообще-то, мышь летучая?
— Я летаю, в пещере живу — но не мышь. Маленькие они и глупые. А нахожусь я здесь. Сон разговору не мешает. Не знаете вы о нас, потому придумываете. Но хорошо, что не знаете. Если узнаете, злее охотиться станете. Вам уже мало оленей и тигров. Узнаете — за нас приметесь.
— А что с моими друзьями? Меня одного украли — зачем?
— Я не заметил, что вы друзья. А украли, чтобы другие разбежались. Получилось по-другому, и не наша вина. В вас, людях, слишком много злости, и ко всему окружающему тоже.
Верить летучей мыши если, без Егора так — стояли все сначала. Потом стрелять начали вслед. Ветки сыпались на головы и отлетавшая кора. Странно, в небе Егору не слышно — а далеко эхо разносит…
— А ну, хватит! — Платон это, теперь распоряжался. — Горохов! Это и есть черти твои? Куда с Егором полететь могли?
Отвечал Горохов, к горе Облачная Сопка направление указав.
Нетвёрдой рукой Вова-Бакс вставлял новый магазин. Безумием глаза по-дёрнуты — орать стал:
— Ну, куда! Куда!.. Отсюда на рывок надо! Сдохнем, как ботаник, если по-другому!
— Пенку несёшь, — отвечал Платон строго. — Дело у нас одно. И на деле брата своего не бросаю!
— Какой он брат — ботаник!
— Помолчи, шмыгало дешёвое. И разобраться ещё — клейма не оставили на жопе твоей?
В охоте стрелять Вова-Бакс не был — на спуске палец дрожал, когда оскорбление прозвучало. Выстрел, второй, третий, Платон упал. Почти в слезах Вова-Бакс завизжал. От тела Платона Горохов острым глазом глянул, промелькнул охотничий нож — располосовал Бакса горло.
Возвращение домой
В отблеске облаков как призрак бледная луна проходила. На морщины высоких деревьев окна снизу посвечивали. Шторы туманились в них, знакомый дом лесника это.
С треском складывались и на спину опускались крылья. Прилетели — в лапах Егор Кирдяпкин опять, и хороших прощальных слов нет. Бессмысленные, как пуговицы, особи глаза смотрели. Эмоционально слепы, и догадка это — на ином уровне звука с другом общаются. Человеческому уху странно слышать, вспомнил Егор о женского плача подобии.
Способности их к телепатированию стоило ещё обдумать.
К дому Егор Кирдяпкин оборачивался, тревожась, женский плач естественный слышал оттуда.
— Твоя самка мучается, — мысленно крылатый информировал. — Или её опять оплодотворяют.
Мысленный Егора посыл, в эмоции недоумённые заряженный.
— Ты тоже оплодотворял её, — ответ был, — когда меня обнаружил. Мал я, и меня ты вытащил. Но не убил, хотя и лишил свободы. Выручали взрослые меня, пока оплодотворял ты самку снова. Странные сущности. Оплодотворение часто, и так редко оплодотворить можете. Может, скоро вымрете.
— Пока не вымерли… А что — к передаче мысли только вы способны? А тигры, например?
— К внушению в самой примитивной степени. А вот те, кого называете вы снежным человеком, — на нашем уровне. И поэтому вы ищете их — по день сей не обнаружили.
— В тайге становится тесно, — произнёс Егор с нажимом. — Мы её вырубаем, и вам всё труднее скрываться!
Ответа нет — в треске крыльев по свободному пространству взмывало, воздуха движение Егора Кирдяпкина обдавало.
Постоял Егор, глядя, — с дельтапланом тень схожа, углом у луны пролетала. Как не поверить легендам, думал. На далёких крыльях луна отсветила — исчезла тень.
К дому Егор шёл, во влажной траве следы оставались…
«Надо полагать, — думал, — развивались они замкнуто. Поэтому эмоционально неразвиты. А может, развиты? Чёрт! Слишком мало информации: и почему я сбежал — струсил…»
Из-под крыльца пёс выставился и зевнул с подвывом.
В тоске доска над его головой заскрипела, возясь, пёс укладывался.
Дверь открыл Егор, и «Катерина» — позвал.
Упал стул в горнице, и по полу отозвалось. Из-за печи с ружьём опущенным показался лесник.
— Вернулся, значит, — сказал негромко, и слышно — в горнице всхлип.
— Ну, и где Горохов? — спросил Егор.
— Ну, ничего тебя не берёт, и черти гороховские…— С упорством Егор смотрел, — в стволы заглянув, неопределённо лесник ответил: — По лесу бегает где-то. Пусть менты им занимаются… А ты хитёр, мужик! — произнёс громко и косо к горнице улыбнулся. — Денежки один поимел с дела этого! А остальные что — два безвинных трупа…
Тихо и на Егора не глянув — с веками припухшими Катерина прошла. Ружьё забрала мягко, и муж не возразил.
— А сапоги у тебя чистые, — сказала Егору наконец и с ружьём ушла.
В налипшей листве сапоги лесника, мельком Егор глянул.
— Давно браконьерством промышляешь? — спросил с вызовом, лесник молчал. — И я даже знаю — с кем. С ментом бывшим! Но он-то на заказ любит работать, а ты?
— Тебя тоже с Баксом-покойничком он свёл. А чего о Баксе не спросишь? Или про Платонова?
— А что сам не спросишь, что со мной случилось? Что вообще я вернулся, жалеешь. Получается, что и ты с дела этого неприятности лишь имеешь.
— А ружьишко твоё где, Егор Евсеич?
— А ты знаешь — не знаю даже… Мотоцикл у тебя на ходу? Или с Божьей помощью и мента бывшего джип купил?
Мотоцикл в сарае, и двери высокие лесник отворял — они кренились. Замечал Егор, что весь кордон в неустройстве. Похоже — не собирались здесь задерживаться.
— Что? — спросил. — Денежек к отступлению поднакопил уже?
Горючее Егор смотрел и свечи.
— Гад ты, — приговаривал. — Если быть концу света, то не от катастрофы вселенской. Цивилизацию человеческую человеческие качества и погубят… А это зачем? — спросил, мимоходом глянув.
— А в кино видел, — ответил лесник, перчатки надевая.
— Пожалуй, вместо тебя я на кордон попрошусь. Работы здесь надолго, и с чертями Горохова в первую очередь…
— Не будет этого, Егор Евсеич. Винтовочка-то, смотри, Бакса, его и отпечатки на ней… — И с проворством доставал из-за поленницы старую добрую эсвэтэшку. — Это тебя с Платоном Бакс застрелил. Ну, уж псих он — урка позорная!
— А Горохов что, молчать будет?
— А бегать будет. Это Горохов Бакса резал за Платона.
Улыбнулся Егор.
— А не станешь ведь! — сказал, и голос нестоек у него.
— Баба, как чёрная кошка, Егор, между нами пробежала. И не будешь ты здесь никакими Горохова чертями заниматься! Вот уж не думал, что есть они…
Зиял пустотой ствол, и взгляда Егору не отвести никак.
— И не думал, — продолжал лесник, — чего-то притащил винтовочку. А вот — пригодилась!.. — По смертям двум третью он принимал как случившуюся — по руке видно.
Палец на спуск хорошо лёг и не дрогнет.
С усилием поднимал Егор взгляд, видел — уверенно зрачки врага сужаются, и не дрожит ствол.
— Надо же, — сказал Егор и опять улыбнуться решился. — Думал, открыл ещё звено пищевой цепочки вроде, и насколько разумно оно. А самым не-разумным оказалось звено давно известное — человек! Ты что, идиот, спятил совсем?
— А уж потом подумаю — спятил ли…
Грохнул выстрел, и дымок при лампе синий у плечей лесника рассеивался.
Егор Кирдяпкин попятился, лесник пошатнулся. Грудью вперёд он падал и винтовку ронял.
От плеча задрожало ружьё, и опустила Катерина его.
— Что теперь? — спросила, и перенял Егор ружьё у неё. — В тебя стрелять точно хотел! — проговорила и глазами отчаянными взглянула: — Убила я его?.. Нет, не будут следаки разбираться, если убийца у них, — быстро выговорила. — И самообороны никакой, так ведь, Егор.
— Пойдём отсюда…
Вдвоём налегали — сарая ворота перекошенные закрыли.
От отчаянных глаз Катерины труп подальше, и в звёзд блеске скользили облаков снежные склоны над ними.
— Конечно, — вслух Егор мыслил, — они и не представляют, насколько вооружены, — их телепатия нам понадобится сейчас. Но как их отыскать? Но для начала Горохова! Не так прост Горохов… Развивались эти существа замкнуто, как в космосе проживали.
С испугом Катерина взглянула.
— Ты псих?! — спросила.
— Нет, — отвечал серьёзно. — Учёный я снова, и мне нужна хозяйка в этом доме. Если не боишься, что призрак убиенного являться станет?.. С заповедником сговорюсь. Где они за такую зарплату лесника найдут! А для прокурора сказку сотворим такую — не отвертится!..
Мыслил Егор Кирдяпкин лихорадочно, и не являлось пока. Знал точно, впрочем, что тайга дом его со зверьём, — а не со следователями прокурора, — придумается.