Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2012
Алексей Кудряков
― окончил Уральский государственный лесотехнический университет. Стихи печатались в “Урале”. Автор поэтической книги.
Алексей Кудряков
На полмолчания и выдох…
***
Июль. Не сфокусированный взгляд
сквозь линзу времени бежит пространства.
Не контуры предметов
обозначает комнаты убранство.
Вот ложечка ― она слегка звенит,
как на полотнах Грабаря ― сервизы.
Как солнце, восходящее в зенит,
и раскалённые карнизы.
Соударение хрустальных мух,
десятки колокольчиков. И фразу,
распавшуюся на рефлексы, слух
распознаёт как вазу,
стоящую на плоскости стола.
За ним ― орнаменты и арабески:
дыханье, шёпот тёмного угла
и занавески.
Свет уплотняется вблизи окна:
слышнее ксилофоны, флейты, домры.
И вещи обретают имена
и ― формы!
***
Так и ходишь по кругу, вращаешь веретено,
―то ли руки запачканы, то ли место намолено:
Подмосковье, железнодорожное полотно,
электричка, платформа Монино.
Расписание выцвело, стёрлось, как вензелёк
на букварной странице ― сказки, где наколдовано
путешествие дальнее, встреча, в руках василёк,
возвращенье ― ухаб да колдобина.
На заляпанных стёклах, в потусторонней возне
светотени и мороси, время ― остывшее олово.
…лучше выбраться в тамбур и, засыпая во сне,
опустить на колени голову.
Строфы
Е.Р.
В книге дубовый лист
―древа сухая длань.
Цвет его сер, землист,
форма ― забвенью дань.
Жилки видны внутри,
выкрошился на треть.
В томе Мария Ри
кем-то оставлен тлеть.
Ни тишине извне,
ни говорку дубрав
мастер отсутствий не
внял бы ― и был бы прав.
Не отличил бы слов
собственных на листе
от немоты снегов
на голубом холсте.
Мне ж, подмастерью, слух
режет их разговор:
слова живого дух,
мёртвого тела сор.
Мысли о злой судьбе ―
это в свой огород
камни, коль сам себе
выродок и урод.
Лучше зайти с торца
зданья и спутать вид
ангелов и Творца
с видом кариатид.
Сделать глубокий вдох
и не рубить с плеча:
если виновен бог,
значит, вина ничья.
***
Гроза и ветер
― стихли. Дождь негромко в две рукииграет на карнизах, черепицах… Нет изъяна
в переложении меланхолической тоски
адажио восьмой сонаты для фортепиано
Бетховена ― на диалект, понятный воробью,
калитке, палисаднику, заплаканной фиалке…
Мелодия, напоминающая ворожбу,
на цыпочках идущая по лужам, как в Фиальте
весна по строчкам зыбкой прозы, медленно торит
на тонком насте отражений неба и ракиты ―
воздушный след… И майский жук из лоскутов кроит
крыло, утешенный ― и выбравшийся из укрытий.
***
Огуречные плети, стеклянный сачок:
стрекозиное тельце отныне
не волшебная палочка
обезумевшего Паганини.
В парниковой утробе, в навозном чаду,
раздаётся густое стаккато ―
как попытка разбить голубую чадру,
повторяющуюся стократно.
Приоткрытая тайна меж небом и рвом,
проявление барства, каприза:
мука, музыка ― бренностью и веществом,
и дыхание в форме каприса.
***
И, опоздав на восемь строк,
на полмолчания и выдох,
ладонью трогаешь висок,
теряясь в необъятных видах
асфальта, зеркала, стены,
где тень длиннее перспективы,
и ре-бемолю тишины
созвучны скрипок переливы.
***
Начавшееся строфой оканчивается катастрофой
(при наличии катарсиса) или же
что одно и то же. Диван, пижама… И пугливое горе,
не претендуя на точную рифму, бежит аллегорий,
забивается мышью под черепную коробку.
Вырасту, думал, большим, ― излечу синяки и бровку,
отражению в страшном зеркале
загляну, не моргая, в зенки.
На середине ― не заплутаю, выберусь из подземки
по эскалатору, лестнице приставной, невредимым!
Сорвавшийся ― подхваченный херувимом…
Стихотворения пишутся только на всякий случай:
безверия, Сталинской премии, смерти, любви, падучей.
Жаль, почтальоны не носят писем, сжигают почту…
И лист, едва развернувшись, спешит возвратиться в почку,
произнося: не искушай меня и не мучай!
Триптих
1
Никого из тех, кто бы помнил нас,
не сыскать уже в этот поздний час,
кроме нас двоих
у Него и так отщепенцев много.
Потому влечёт за собой слеза
на твоей щеке ― горяча от гнева, ―
за черту земного
добра и зла,
где в пустом раю лишь Адам и Ева.
2
Не холщовой ниткой пройдём лоскут,
не прямой, но пунктиром
разбитным стишком через боль-
тоску,
а стежком золотым ― уволь.
На длину отсутствия ― твой глоток
и свечение, потому ―
если вдруг не вынырну ― брось платок,
угольком прожигая тьму.
3
На твоих песочных
― уже закатАнтарктиды:
гранитный лёд,
как бы ни был вязок и узловат,
под воздействием дней ― течёт.
Осыпаясь, время в белёсый шлак
обращается ― сроки, сутки,
от которых бегство есть влажный шаг
по плечу до янтарной грудки.
***
1
С горы упасть. И за собой
по снегу волочить салазки.
Беда
а лишь в отсутствии развязки.
Я ― это камень, и кому
себя закатывать на кручу?
Так проводи меня во тьму,
а сможешь ― в липовую кущу,
хотя бы ― взглядом…
2
Два лиха легче одного
―нести на мёртвом коромысле
от-чаянья от самого
себя, как от других. В том смысле,
что не у кого брать взаймы,
и дерево прочней ― колосья
при наступлении зимы,
от ветра и разноголосья,
чернеют, падая на снег…
***
У пятой рюмки есть двойное дно,
у поздней осени
Табачный дым, струящийся в окно,
чуть приоткрытое, и плавно
в ночь уносимый лёгким сквознячком.
Застывший сад и комья глины
у ветхого скворешника, ничком
упавшего под георгины…
Предзимний вынужденный карантин,
ряды обратной перспективы ―
начало иконописи картин
былого, где поныне живы
блудницы, мытари… и я: один
из них ― ушедших восвояси.
Теперь: кто у осин, кто господин,
кто сеном устилает ясли.
***
Юность
― что кошка, гуляющая по рельсам,припорошённым ноябрьским снегом.
Только ― метафора…
Сморщившись от пореза,
перемогаясь улыбкой, плевочком, сленгом,
на станционной платформе носком ботинка
чертишь фигуры речи
и запинаешься…
Ветер, ч/б картинка,
склеенная не крепче
выцветших кинолент…
Отдалённый скрежет,
тянущийся монотонно,
товарняков, попадающих в такт всё реже
на разлинованном поле ― снега, земли, бетона.
13. I. 2012
Догонять твоё тридцатилетие
― значит, смотретьна стеклянную дверь за щербатой Эвклидовой кладкой,
различая не в трещинках ржаво-кирпичную клеть,
а прибрежный песок, перемешанный с розовой галькой,
гладкой, как Велимирово “эль”, и поодаль ― затон,
облепиховых зарослей обско-сибирское море,
черепаховый гребень ― тот самый, что прятал Зенон
в апории о времени и человеке, о ссоре
настоящего с будущим, с памятью, ибо теперь
не коснуться ни гребня, ни прядей, что влажно сверкали
под полуденным солнцем, ― смотреть на стеклянную дверь,
различая лишь волны и яхт паруса из перкали…