[Олег Рябов. КОГИз. Записки на полях эпохи. — М.: АСТ; Астрель, 2011.]
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2012
КНИЖНАЯ ПОЛКА
История на полях книги
Олег Рябов. КОГИз. Записки на полях эпохи. — М.: АСТ; Астрель, 2011.
В издательской аннотации к книге Олега Рябова “КОГИз” этот труд назван романом: “Имена многих героев романа известны всей стране: Лев Ландау, Василий Сталин, Константин Симонов… Но рядом с ними живут не менее любопытные товароведы, врачи, бездомные бродяги, сюжетные линии которых пересекаются, расходятся и снова соприкасаются друг с другом, как и музыкальные темы в сюите”.
Аннотация, к сожалению, ошибочна. К счастью, аннотации никто, кроме, наверное, критиков, не читает.
Ошибка первая: “КОГИз”
— это не роман. Для романа он слишком “достоверен”.Ошибка вторая: звездные персоны с громкими именами
— не герои этой книги, а по преимуществу фон, на котором действуют подлинные герои. Да — врачи, товароведы, моряки…И лишь то, что сюжетные линии персонажей книги сплетаются в причудливый калейдоскопический узор,
— правда.Собственно говоря, многотемье, многосюжетность и “многонаселенность” “КОГИза” и затрудняют его жанровую дефиницию. “КОГИз” Олега Рябова искусно балансирует на грани между художественной литературой и нон-фикшном, создавая прелюбопытную картину. В целом
— это панорама нижегородской культурной истории, непринужденно, без лишнего пафоса подтверждающая простую истину: как невозможно вычленить из моря воду рек, впадающих в него, так невозможно выделить историю одного края из необъятной истории России. Чем-то “КОГИз” напоминает известную теорию шести рукопожатий психологов Стэнли Милгрэма и Джеффри Трэверса — что все люди планеты знакомы меж собой через “шесть рукопожатий”, то есть общих знакомых. Только, в отличие от прагматично-горизонтальной американской теории, “КОГИз” выстраивает цепочки “знакомств” и по вертикали — во времени, а также в духовном плане.Как иначе, если “КОГИз”
— это книга о книгах?Само словосочетание “КОГИз” означает “книготорговое объединение государственных издательств”. Так называли и книжные магазины, в которых собиралась в “прошлую” эпоху культурная интеллигенция: беседовала, спорила и покупала книги. И даже
— Книги: уникальные издания, связанные с такими пластами истории, что дух захватывает. Стихийные компании книголюбов часто группировались вокруг букинистов — знатоков книгоиздания, блестяще знающих отечественную и мировую историю, удивительно сочетавших широту взглядов и глубину интеллекта с деловыми способностями. Ибо, что скрывать, редкая книга — это не только музейная редкость и светоч человеческой мысли, но и ходкий, весьма прибыльный товар. Фигуры книголюбов — Серафима Богданова, Дмитрия Смирнова, Федора Сухова (поэта) — описаны Олегом Рябовым с живостью и психологизмом, достойным романа в духе русского классицизма. Даже аферист от “книговедения” Владимир Семенец описан скорее с симпатией, с какой-то возвышенной “милостью к падшим”…Иными словами, “КОГИз” мог бы состояться как полноценный роман (даже как эпопея, потому что неизбывным духом эпичности от него так и веет). Но считать его романом, помимо уже упомянутой выверенной исторической достоверности, помимо добросовестности хроникера или мемуариста, похвально проявленной автором, мешает композиция книги.
“КОГИз”
— в сущности, совокупность баек, связанных меж собой не очень прочно. Некоторые сюжеты связывает ключевая фигура героя-рассказчика Геннадия (в молодые годы он Генка, постарше — Геннадий Иванович). Некоторые — другие “сквозные” персонажи. Но, пожалуй, основное связующее звено — Нижегородская земля и город Горький. Да полно, как земля может быть “звеном”? Она здесь — главное действующее лицо.Иными словами, из трех положенных классическому литературному раскладу “единств”
— места, времени и образа действия — Олег Рябов дает своим героям лишь одно: единство места. Временной разброс довольно солидный: от первых послевоенных лет до первых постперестроечных. А если учитывать экскурсы в историю — ко временам Наполеона, Ломоносова и Франциска Скорины — каковые суть полноправные участники произведения, так как в те эпохи и рождались книги, вокруг которых сегодня строятся “байки”, — то вообще временные рамки “КОГИза” не определимы. А образ действия… с ним все весьма сложно.Байки (истории, иные
— полноценные новеллы) в “КОГИзе” разделены автором на две части: “Пейзаж” и “Натюрморт”. Разделены, на взгляд читателя, произвольно. Только в первой части рассказы отчетливее крутятся возле книг, книготорговцев, библиофилов, старых библиотек, внезапно обнаруженных апокрифов — то есть вокруг собственно “КОГИза”. А во второй автор больше внимания уделяет людям, а книги уходят на почетный второй план — то ли нарядного переплета, то ли драгоценного оклада… то ли артефакта, с которым от персонажа к персонажу переходит нематериальное тепло.Таким образом, сугубо литературного, “сделанного” единства, построенного с определенной целью сюжета в “КОГИзе” не просматривается. Либо же он есть, но намеренно “зашифрован” в этом многофокусном калейдоскопе. Это можно толковать как недостаток, точнее, как чрезмерную эклектичность произведения: стилистика и описательность
— из художественной прозы, обилие деталей и фактов — из документальной.Кстати, если первая часть книги буквально покоряет и завораживает, то во второй от рассказа к рассказу читательское внимание ослабевает и рассеивается. Почему так? Перебрав несколько вариантов ответа, я нашла, как мне кажется, верный, хотя и парадоксальный (к тому же страдающий отсутствием гуманизма). Дело в том, что в русской литературе очень много романов, повестей и рассказов о людях. И несравненно меньше
— о книгах. И уж если автор замыслил такую книгу, хотелось бы исчерпать возможности этой темы до дна — которого, может быть, и не существует, ибо “жизнь” книг в чем-то интереснее и богаче жизни их создателей и читателей. Я поймала себя на том, что мне в книге под названием “КОГИз” не хватило именно “КОГИза”. Его перевесили жанровые зарисовки и “комедии нравов” — порой вовсе не комедийные. Возможно, таким образом, с буквалистской обязательностью было соблюдено обещание, данное подзаголовком — “Записки на полях эпохи”.Но не исключено, что Олег Рябов нарочно обошелся без сюжета, потому что его задача была иной. Все особенности книги “стыкуются”, склоняются и спрягаются, если принять на веру следующую концепцию: писатель создал цепочку очерков о культурной и духовной жизни русской провинции (а не роман). И обогатил их порой бесценными наблюдениями за людьми и нравами, а порой ценными малоизвестными фактами. Это и исторические анекдоты
— привычка пьяного Александра Грина “сваливать” свой кабацкий долг на Максимилиана Волошина или надпись Лескова на томике “Русских заветных сказок” Афанасьева: “Не крадите, пожалуйста, эту книгу из моей библиотеки” (бесполезная, как и усилия других владельцев заветного томика уберечь его от “заимствования”). Это и то, о чем молчали учебники истории: что генерал-губернатор Москвы Федор Ростопчин не готовил пожар Москвы (его готовил Кутузов, да чуть ли не путем прямого обмана Ростопчина) и не был трусливым начальником, спасавшим свою шкуру, — а подготавливал воздушный шар для эвакуации москвичей, о чем и извещал народ афишками. Что Иван Федоров считался первопечатником в Московском государстве, но до него десятки книг на кириллице и на русском языке уже были напечатаны по всей территории бывшей Речи Посполитой (почти на век “московита” опередил полоцкий печатник Франциск Скорина). Это просто любопытная информация: например, из всех христианских конфессий по обрядам и ритуалам православию ближе всех англиканская церковь, и в советскую пору иной раз “наши” батюшки использовали англиканские богослужебные книги. На вкус и цвет товарища нет, но мне больше всего в процессе чтения импонировали историко-культурные “откровения” Олега Рябова.Строго говоря, только в концепции очерков возможны настоящие “записки на полях”. Если так, то любая заданность повредила бы естественному течению рассказа.
Стиль и интонация “записок” выбраны и соблюдены правильно. Олег Рябов, безусловно, не открыл Америку
— сегодня очень популярен способ повествования, где рассказчик или главный герой похож на автора и повествует о хорошо известных ему материях, — потому и выглядит рассказ документально, но не впадает в академичность. В одной своей ипостаси Олег Рябов — поэт и писатель, в другой — издатель и “книгопродавец” (вот и ведет сам с собой нескончаемый внутренний разговор). Захар Прилепин сравнил его “КОГИз” с музыкой. Возможно, с легкой руки Прилепина и пошло определение “КОГИза” как романа-сюиты. Сюита — циклическая музыкальная форма, состоящая из нескольких самостоятельных контрастирующих частей, объединенных общим замыслом, — так же, как и роман, предполагает авторскую волю. Мне кажется, тут авторский замысел шел за реальностью, а не опережал и не формировал ее. Скорее, уместна аналогия с фольклором. Ведь каждая эпоха рождает свой собственный фольклор, и сегодня уже складывается целый советский городской эпос…“КОГИз” Олега Рябова вливается в советский эпос, как река в море, и невозможно отделить воду реки от толщи моря. Не обидно ли сводить главную ценность его книги к фиксации исторической правды, духа и буквы эпохи?.. Не думаю. Быть историком и бытописателем
— это не только “рассказывать анекдоты”, как иронизировал еще Козьма Прутков. Это особый талант.
Елена САФРОНОВА