К 140-летию Сибирского торгового банка
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2012
Краеведение
Александр Дмитриев
— кандидат исторических наук, автор двух монографий и более сорока статей, доцент Уральского государственного горного университета.
Александр Дмитриев
Уроженец Екатеринбурга
(К 140-летию Сибирского торгового банка)
Выпущенный на волю буржуазными реформами XIX века российский капитализм с его промышленным бумом, миграцией искавших хлеба насущного, беспрецедентной куплей-продажей недвижимости потребовал более мощной, гибкой и динамичной, нежели в крепостническую эпоху, финансово-кредитной системы. Государственный банк, изначально располагавший сетью чрезмерно централизованных, всецело зависящих от него банкирских домов, явно не справлялся с финансированием множившихся предприятий, кои вследствие черепашьей оборачиваемости денежных средств нуждались в перманентных ссудах.
Биржевая и железнодорожная горячка, ширившееся применение торговых прибылей в сфере индустриальной заставили правительство наконец отказаться от стреноживания акционерных коммерческих банков. Вслед за Петербургом и Москвой таковые на излете 1860-х появились в губернских городах, торгово-промышленных узлах. Разгулялось нахлестываемое игроманией поветрие. Скучноватое, извечно третируемое аристократией банкирство, отмечал хроникерски наблюдательный А.С. Суворин, вдруг преобразилось, засияло бриллиантами, фрачным лоском, вошло в моду, кружившую голову миражами скоробогатства. Поклонялись ей без различия сословий, и стар и млад. Впрочем, стезя оказалась тернисто-крутой и после живописуемой литераторами и драматургами череды крахов всеобщую привлекательность утратила. Выяснилось также, что деньги сами по себе успеха, процветания не гарантировали и хороши были в сочетании с вышколенным интеллектом. Не потому ли затмило пыжившееся гильдейское купечество в банковской среде образованное дворянство. Из благородного сословия в основном формировался и конторский персонал. Пухленькое жалованье банковского служащего магнитом притягивало распродававших имения помещиков, отставных чиновников и офицеров. Не зря же тщился проникнуть в банковскую корпорацию хрестоматийный Стива Облонский…
Нужда в кредитных учреждениях нигде, пожалуй, не ощущалась так рельефно, как в далекой от столиц и рынков сбыта азиатской России. Единственное на Урале Екатеринбургское отделение Государственного банка не удовлетворяло даже запросов горнозаводчиков, не говоря о согбенно-приниженной обрабатывающей промышленности, крестьянском хозяйстве, эксплуатировавшихся жиревшими ростовщиками. Еще хуже обстояло дело в главной золотой кладовой империи
— Сибири. Золотодобыча в пустынных, при суровости климата бесхлебных районах не могла обходиться без полнокровных, долговременных ссуд, отсутствие, равно и “неподъемность” которых тормозили наполнение казначейства валютным металлом — универсальным в международных расчетах. Вспоминаются отважные “наполеоны тайги”, первооткрыватели фантастичных, сопоставимых с американскими россыпей, казалось бы, на пике славы испившие горькую чащу банкротства. Неосмотрительно, иной раз во хмелю с картишками взяв под “бессовестные” проценты на экипировку разведочных партий 20–30 тысчонок у ярмарочных воротил, теряли золотые короли в хитроумно расставленных кредиторами “волчьих ямах” миллионы…Ради увеличения золотодобычи ввело правительство в 1870 году новый устав, отменявший монополию сильных мира, разрешавший всесословную добычу благородных металлов. Объединение устремившихся в отрасль профессионально подготовленных, но малообеспеченных предпринимателей в товарищества, компании от прозябания, а нередко и гибели не спасло. Ветерком, бывало, уносили денежки геологические просчеты, шаткость инфантильных, грезивших молниеносными дивидендами пайщиков, но главным образом алчность и вероломство заимодавцев.
Форсирование хозяйства, цивилизуемого капитализмом, обусловливало необходимость подкрепления малокровной государственной финансово-кредитной системы твердо регулируемой частной. Вряд ли нуждается в комментариях избрание штаб-квартирой такого вспомогательного банка Екатеринбурга, равно как и предыстория знаменательного события. Назидательно-цветистых речей среди горожан в пользу акционерного банка звучало немало, да никто в коренники тяжкой ноши не впрягался. Осчастливил истомленных, заждавшихся кредитного послабления клиентов городской голова М.А. Нуров, выходец из старинного купеческого рода, памятного приверженностью к “расколоучению” и щедрой благотворительностью.
Впрочем, исхлопотав желаемую санкцию Кабинета министров, понимал Михаил Ананьевич, что тугоумные, разобщенные хлеботорговцы, сальники, винокуры в строительстве банка на акциях
— не опора. Влиятельность, урожайную оборотистость могли придать тому обладатели крупных состояний, поднаторевшие в финансовых операциях. С этой целью он и привечал-сговаривал в компаньоны банковских тузов, а заодно и не чуждую Уралу, нейтрализовавшую происки разномастных вымогателей придворную знать. Мыслил искавший покровительства сильных мира городской голова правильно, так что расшаркивания, утомительных переговоров для взаимопонимания не понадобилось.Учредителями банка, согласно договоренности, выступили граф П.А. Шувалов, генерал-майор императорской свиты П.П. Дурново, корифеи банкирского ремесла барон Г.Е. Гинцбург и Л.М. Розенталь, наследник золотопромышленников-фундаторов, гвардейский полковник В.И. Асташев и Н.Д. Бенардаки. Последней значилась фамилия коновода, скромного надворного советника Нурова.
Открытие банка, совмещавшего в крае деятельность с юниором Волжско-Камским, в азиатской же России пока единственного, состоялось10 ноября 1872 года. Знаменательно, что, называвшийся “торговым”, ориентировался долгожданный первенец не на коммерцию, в ссудовспоможении вторичную, а на потребности урало-сибирской промышленности. Конкретнее говоря, зарабатывал СТБ на подтоварных ссудах и векселях, инвестировал же наперед всего производство. Олицетворяли круг заемщиков матерые деловики: золотопромышленники, владельцы транспортных контор, винокуренных, крахмало-паточных, силикатных, лесопильных, кожевенно-обувных, химических предприятий.
Правление СТБ располагалось в Екатеринбурге, что же касается совета, то меньшая его половина заседала там же, где и правленцы, а вот большая
— в Петербурге. Раздвоение, казалось бы, логично вытекавшее из состава учредителей, обернулось впоследствии миной замедленного действия, но не будем предвосхищать события. Итак, очертания приложения знаний, опыта, само собой, накоплений вырисовывались безграничные, капитал только, всего-навсего двухмиллионный, понуждал грандиозными проектами не увлекаться, мальчишески-азартно не рисковать. Потому и самоутверждались архитекторы СТБ ломбардно-дисконтной банальщиной. Векселя наряду с русскими подлежали учету и иностранные. Однако категорически воспрещался залог недвижимости — прерогатива банков ипотечных. Ограничивало законодательство и куплю-продажу ценных бумаг. Следовательно, взять разбег, покорить лучезарные вершины было трудновато. Выручила колея, хоть и наезженная, стародавняя, да капиталовливаниями не избалованная — золотопромышленность.Развернув в 1880 году пять отделений стационарных и три временных (ярмарочных), администрация СТБ оснастила филиалы в Екатеринбурге, Иркутске и Томске золотосплавочными лабораториями и в расходах, для иных пустопорожних, не прогадала. Ведь ассигновки, т.е. денежные суммы, выдавались казначейством промысловикам не под черновой (шлиховой), а под очищенный металл. Единичные малопроизводительные казенные лаборатории изнуряли формальностями. Так что угодили впередсмотрящие СТБ золотодобытчикам, как пасхальным яичком, заодно привязывая их накрепко безоговорочными условиями: сдачей драгметалла банку, его аффинировавшему. У тех, кто не роптал, благодарно соглашался, проблем с кредитами не возникало!
Урожайность нивы привела к демонтажу трафаретного ссудовспоможения. Не замыкаясь кредитованием, банк штопором ввинчивался в золотодобычу, посредничал, финансировал возникавшие объединения, брал самые перспективные под крылышко. Именно его поддержке обязаны становлением тогдашние флагманы отрасли: Березовская (1874 г.), Миасская (1877 г.), ряд менее значительных компаний на Урале. Резонансными новациями проявил он себя и в далекой Сибири, где выпестованные и надежно страхуемые альянсы (“Лензолото”, Алтайское и другие товарищества) после истощения легкодоступных россыпей Мариинской и Енисейской тайги взялись эксплуатировать не столь насыщенные, зато крупноразмерные месторождения Бодайбо, Алдана, Витима, Олекмы. На Дальнем Востоке СТБ разбудил пограничную “Желтугу”, дал второе дыхание глохнувшей золотопромышленности Приамурья.
Впрочем, для громких достижений понадобились напряженные, самоотверженные усилия. Ликвидация крепостничества сопровождалась, как известно, упадком золотодобычи, весьма чувствительным из-за скоропалительной для Урала приватизации. Не подставь плечо СТБ, ждало раздобревшую на дешевизне безотказных работников “королевну” куда худшее. Своевременный, умеренной цены кредит сглаживал рытвины и овраги формационной притираемости, укорачивал адаптацию к капиталистическому витку развития.
Почти два десятилетия, до 1891 года воспринимался СТБ чуть ли не единственным “благодетелем” приискового люда. Да и после, когда включился в финансирование частного сектора отрасли Государственный банк, оставался “екатеринбуржец” незаменимым кошельком золотопромышленников малого калибра, а крутилось, вертелось таковых
— пруд пруди. Вот только в имперском банке их просьбы, разумеется со ссылкой на уставные параграфы, игнорировались.Большому кораблю, отчеканено исстари,
— большое плавание! Восхождение банка к многозначительным оборотам, кругленький дивиденд по 30–35 рублей на акцию свидетельствовали о прозорливости и холодном расчете основателей. В разноликой пестроте наводнивших Екатеринбург с пуском Уральской горнозаводской “чугунки” дельцов высился СТБ перед зазывно размалеванными мансардами хапужливых имитаторов цитаделью настоящего, созидательного предпринимательства. Позаботились ради имиджа и о приличествующей содержанию форме. Обзавелся СТБ к 1889 году помещением на Главном проспекте, купив два рядом стоявших дома. Позднее их соединили вставкой и разместили в двухэтажном особняке кабинеты, операционный зал, лабораторию, при ее химических ароматах, естественно, изолированную.Коли множился, разбухал пышным тестом капиталец, фартового ветерка и надо было держаться, щадя чаяния, интересы соседей. Подвел рулевых, видимо, искривленный удачливостью глазомер, дескать, кто там маячит, кыш в сторонку, не то разнесем! Только и параллельным курсом шли не хлюпики-ротозеи, шапкозакидательством их было не пронять. Сопротивлялись, давали отпор, примеров тому множество.
Тиснули газеты в 1880 году под копирку парочку фельетонов, будто по наущению соучредителей-миллионщиков на свой ли резон возмечтал боевитый директорат СТБ круто выпнуть с Урала Екатеринбургские отделения Государственного и Волжско-Камского банков. Подмять худосочный городской труда не составляло. Дыма без огня вроде и не случается, но финансовое поприще
— не иллюзион, цирковое чародейство здесь неуместно, бессильно… Милостивая к СТБ общественность изумленно возмутилась, и правомерно. Во-первых, руководство его, существенно уступая потенциалу “изгоев”, блефовало. Во-вторых, протаскивало монополию, чреватую вздорожанием услуг, а кому сия изобретательность понравится?Яснее ясного
— никому. И все же подлинность разоблачителей “экспансионизма” сомнительна, для людей осмотрительных, юридически подкованных просто-напросто авантюристична. Допускаем изощренную, бившую ниже пояса провокацию. Очень хотелось родовитым совладельцам приземлить банк в столице. Не оттуда ли метнули ком грязи — пробный шар, хоть и лопнувший, но крови екатеринбуржцам попортивший изрядно, шансов достичь желаемого заметно прибавивший. Впрочем, факты либо надежно припрятаны, либо вымараны, а схемами умозрительными подноготную не вскроешь… К тому же разразившийся вскоре очередной скандал затмил предыдущий трагикомичными подробностями.Бегло о происшествии, наполнившем город пересудами и фантазерскими байками. Однажды на ноябрьском заседании 1881 года уведомил членов правления СТБ директор Илья Захарович Маклецкий о предосудительном поведении своего заместителя (товарища на языке XIX в.) Николая Дмитриевича Шишкина. Жил тот с некоторых пор явно не по средствам, шиковал-бражничал в ресторанах, размашисто играл в карты. Неровен час, подытоживали собравшиеся,
— оступился, подворовывает. Назначили внезапную ревизию, сверили записи в книгах и ахнули: в кассе недоставало 25 тысяч рублей купюрами и акциями. Сумма, тянувшая по нынешнему начислению на миллионы, ошеломляла, пятнала несмываемым тавром…Уличенный Шишкин плаксиво каялся, но покрыть недостачу безотлагательно не мог, пришлось выносить сор из избы… Сообщили прокурору, нагрянули дознаватели. В квартирах Шишкина и его подручного Исакова произвели обыск
— тщетно, Николаша ведь не копил, а прожигал! Вот тебе и на, дивились сослуживцы грехопадению патрона, человека порядочного, отзывчивого, увы, спивавшегося.Карьеру в банке начинал арестант выездным кассиром. Мотаясь по филиалам и ярмаркам, проявил себя расторопным, сообразительным и, главное,
— честным. Выдвинули способного малого в товарищи директора, приосанился на безбедных хлебах, гостевал у тузов, низкопоклонно здравствовался челядью. Одно плохо, из-за нескончаемых разъездов не женился, коротал век холостяком. А без жены, известно, наш брат уязвим амурными и чисто мужскими развлечениями нередко с печальным концом…Ярмарочное хлебосольство (угощения не примешь
— обидишь клиентов), вспрыскивание сделок, обольщение прелестниц сдружили с рюмкой. Тугой же кошелек, азартливость в подпитии разбудили страстишку к карточной игре. Вначале шутливо-копеечной, но коготок увяз, птичке пропасть… Как и все, подверженные алкоголизму, Шишкин быстро пьянел, что и заприметили шулера, раззадоривавшие неумеху отыгрываться. Бывало, еще корчило-мутило похмелье, а ему уже подсовывали карточный должок. Шельмоватый негоциант Александр Галин, накачивая банкира, вообще повесил на него, подмахнувшего спьяну векселя, собственный долг… Незатейливого игромана посадили, растрату администрация живенько компенсировала, и пятнышко на репутации банка слиняло…Быстрокрылое время неумолимо тасовало руководящую верхушку. В 1890-е годы председательствовал в правлении СТБ мукомол и хлеботорговец Илья Иванович Симанов (тоже, кстати, городской голова), сдавший полномочия служилому дворянину Александру Алексеевичу Дрозжилову. В когорте членов преобладало купечество: Михаил Михайлович и Федор Евдокимович Ошурковы, Алексей Никитич Казанцев, Осип Козьмич Козицын и мелькавшие эпизодически той же породы. Екатеринбургскую часть совета возглавлял дворянин-предприниматель, унаследовавший от родителя торговый дом, Викентий Альфонсович Поклевский-Козелл.
Метаморфозы коснулись и столичного филиала, где выбывших основателей сменили новые лица: действительный статский советник П.А. Всеволожский
— сопредседатель, генерал-лейтенант Н.А. Боровков, разбогатевший на состоятельной публике адвокат В.Н. Герард. Но видные и сановитые годились для представительства, кухней заворачивали не свадебные генералы, а финансисты от корней волос до пяток… В Екатеринбурге принадлежал к таковым упоминавшийся директор И.З. Маклецкий, вышедший из бухгалтеров. В Петербурге угнездился, оброс креатурой Альберт Михайлович Соловейчик, а помогал отцу-провизору сын Михаил, выпускник университета, изучавший финансовое право.Тандем Соловейчиков исподволь, но упорно отвоевывал вольготное, автономное сосуществование, нацеливаясь перехватить верховенство у ежикастых, “неотесанных” провинциалов. Консолидируя сторонников, подмазывая надзиравшую бюрократию, им удалось-таки добиться независимости, своеобразного разделения труда. Петербургское отделение, благо фондовый рынок находился под боком, сосредоточивалось на операциях биржевых, т.е. купле-продаже ценных бумаг. Отслеживай себе с диванчика конъюнктуру: растет стоимость акций или облигаций
— бери, забрезжило снижение — избавляйся. Вот и вся премудрость биржевых спекулянтов, наловчившихся огребать миллионы на курсах бумаг задолго до “гениального” Сороса!Екатеринбургские фундаменталисты новомодную эквилибристику осуждали, привычно взаимодействуя с бизнесом материализованным. Кредитовали оптово-ярмарочную торговлю, транспортировку и страхование грузов, само собой, производство. При малоразвитости на востоке империи промышленности обрабатывающей, финансировали преимущественно золотодобычу. Клиентура СТБ в излюбленной отрасли разрасталась майской травкой, хотя главным фигурантом выступал подобревший к золотоприносителям Государственный банк, ссужавший тех под векселя и шлиховой металл на 12 и 6 месяцев соответственно.
Чин-чином, казалось бы, да не всякого устраивало казенное ссудовспоможение. Оно и понятно, разрешались кредиты только собственникам недвижимости, ясно, не хибарочной, ликвидной, чего большинство “золотничников”, вчерашних ремесленников и крестьян, не имело. Далее требовалось поручительство, нотариально заверенное и подтверждавшее платежеспособность заемщика. Наконец, справки окружных инженеров о продуктивности арендуемых месторождений. Иначе морока с хождениями по инстанциям, сверками-проверками неописуемая. Едва цидулки канцелярские соберешь, бесценные для старательства летние деньки на излете, шурфы-канавы снежком окутаны…
Взошла, мужала частная золотопромышленность, напомним, по окраинам, падение крепостничества распахнуло перед нею обитель горнозаводскую, прежде запертую наглухо. В округа Златоустовский, Екатеринбургский, Гороблагодатский, Богословский устремились искатели фарта, калачи тертые и в горняцком ремесле младенцы, но с деньгой; коммерсанты, отставные военные и гражданские служаки. Именитые покорители Мариинской и Енисейской тайги: Рязановы, Баландины, Тарасовы, Казанцевы и те, свернув промысел в Оренбуржье, изрешетили заявками Северный Урал в надежде на нетронутые чудо-россыпи. Стушевались, казнили себя “фундаторы”, проведенные на мякине, ровно желторотики…
Россказни о таившемся якобы в хмуроватых межгорьях Эльдорадо оказались приманкой горного ведомства, нагнетавшего ажиотаж вокруг пластов убогих или многократно просеянных, выхолощенных. Авось-де клюнут ходоки и на лежалый товар… Сливки в пудах достались казне, фунтики же с ее истоптаных оборок жирку не добавляли, настырничавшие же сломя голову и вовсе в трубу повылетали. Народ бывалый круто разворачивался, сбагривая делянки-пустышки недотепам. Но опрометчивые убытки рушили и “кумпанства” профессионалов.
Пускали по миру, банкротили отчаливавших несолоно хлебавших ростовщики, изымавшие у должников последний скарб. Беспредел разорения умерил костью в горле застрявший у воронья СТБ. Екатеринбургское отделение всемерно помогало пострадавшей клиентуре: прощало авансы, отсрочивало возврат долга, выпутывало из силков банкротства льготными кредитами и т.п.
Впрочем, фортуна, негостеприимная к пришельцам, сопутствовала трудягам аборигенам, но и те прославились в родных краях не золотом, а “худым серебришком” испанских конкистадоров
— платиной. Горщики Демидовых, Шуваловых познакомились с нею на водоразделе, в береговых отложениях хребта, еще в 20-е годы XIX столетия. Тугоплавкая, хрупкая платина широкого применения тогда не имела, в основном сдавалась на Монетный двор, где правительство, экономившее золото, чеканило из нее империалы. А чуток восточнее, по бассейну Туры, она и полвека спустя была диковинкой. Вот и гадал окунувшийся в золотоискательство купец Я.Н. Бурдаков, что за шлихи назойливые, видом свинцовые, но ни жар костра, ни ядреная кислота их не брали… Повез распробовать в Екатеринбургское правление, но связного ответа не получил, указывались признаки и того, и другого, и третьего… Рябило уже у промывальщиков от темно-серых шлихов в глазах, а деть их по отсутствии спроса было некуда, хоть выбрасывай… Наведался озабоченный Бурдаков в университет к Д.И. Менделееву. Поколдовал приветливый Дмитрий Иванович над колбами-спиртовками и разулыбался: — Поздравляю, уважаемый, отыскали вы платину, из-за примесей темноватую, ну да аффинаж природный недостаток исправит.Пронырливые конкуренты мигом обступили счастливца на флангах. Закрепляясь на плацдарме, спроворил тот с отставным штабс-капитаном и превосходным штейгером Гендриховым товарищество. Поначалу у соратников ладилось, но бедневшие пески увеличивали издержки, низкой стоимостью платины едва окупавшиеся. Некогда жизнеспособные семейно-родственные компании Бурдаковых, Андреевых, Шаравьевых, Переяславцевых шли ко дну, уступая “Исовский Клондайк” альянсам заморским, с деньжищами колоссальными, невиданными.
Политика С.Ю. Витте, стимулировавшая индустриализацию страны, привела в регион капитал международный, олицетворяемый холдинговыми корпорациями Брюсселя, Парижа, Лондона. Хозяйствовать на равных отечественному акционерному сектору с такими мастодонтами было трудно. Вот и СТБ пришлось лавировать, заимствовать у европейских финансистов тактику гибкую, комбинационную. В золоте Европа, эксплуатировавшая колонии, нужды не испытывала, его хватало в Африке и Австралии. Охотились “продвинутые” фирмы за платиной, спрос на которую возбуждал научно-технический прогресс. А свыше 90 процентов редкого металла давал в ту пору Урал. Отсюда и наплыв первоклассно оснащенных, инкорпорированных “варягов”.
При минимальном внутреннем спросе ориентировались поставщики уникальной руды на экспорт, хотя и на внешних рынках шла она не нарасхват. Единственным покупателем продолжительное время являлся английский торговый дом Джонсон Мэтти и Ко (в просторечии “Маттей”). То была, впрочем, не просто коммерческая, а старинная аффинажная фирма, здравствующая и поныне. Щедрот “Маттей” не источал, привлекал контрактами, обеспечивавшими гарантированный сбыт. Однако вел себя не бескорыстно, скопив резервы, диктаторски “подмораживал” цены сырья, обходившегося в 6–7 раз дешевле готовых изделий.
Антимонопольные меры удавку “Маттея” ослабили, но, считаясь с конкурентами-импортерами в Нижнем Тагиле и Екатеринбурге, отыгрался лондонец на европейских биржах. Незадачливые французы ретировались, и цена платинового концентрата снова обрушилась. Государственный банк на стенания платинодобытчиков не откликался, приравнивая закладывавшийся у него драгметалл к товарам ординарным. Разрядил ситуацию в 1890 г. СТБ, поднявший цену залога до приемлемого уровня, из 7-8 процентов годовых. Утечка платины в подвалы российского банка вынудила набросить в цене и “Маттея”. К тому же у согбенных монополистом горняков появился выбор!
Крепнувшие позиции СТБ наглядно отражали его акции, котировавшиеся втрое-вчетверо дороже номинала. Постоянно “тяжелел” и выплачивавшийся по ним дивиденд. Ясно, что в обращении столь выгодные купюры не задерживались, и приобрести их было мудрено, разве уж в обстоятельствах, для кого-либо экстремальных хуже некуда… Имел СТБ к 1899 году 3,2 млн рублей собственного капитала и 11,5 млн вкладов. При этом львиная доля свободной наличности провинциальных отделений стягивалась в Петербург, где прокручивалась на бирже. Ничего удивительного, биржевые операции с бумагами государственными, твердопроцентными были куда “наваристее” дисконтных или варрантных. Острый нюх к тому же подсказывал финансистам, что надвигается экономический кризис. Так что с соблюдением предосторожностей целесообразнее было играть на бирже, чем возиться с потенциальными банкротами. Объяви те несостоятельность, напускную ли, реальную, и плакали ссужаемые денежки.
Предгрозовая атмосфера высветила характерную для зари монополистического капитализма тенденцию: банки, лимит роста на окраинах исчерпавшие, либо сходили на нет, либо устремлялись туда, где можно было развернуться на полную катушку,
— в столицы. Вот и новому поколению акционеров СТБ, беззаветного патриотизма ветеранов не разделявшему, горизонты Екатеринбурга виделись узковатыми, скрадывавшими общероссийскую панораму. Честолюбивая молодежь рвалась в гущу жизни, к карьерным взлетам. Нагнетаемая возрастным антагонизмом перепалка новаторов и ретроградов ослабляла сплоченность уральцев, верховенства на сей раз утративших.Неожиданным сюрпризом явилось для них собрание 1901 года, на котором две трети акций представили столичные жители, им, следовательно, принадлежало и большинство голосов. В результате урало-сибирское “меньшинство” вынуждено было подчиниться решению олигархата о перенесении штаб-квартиры СТБ на невские берега. Ершившихся оппонентов, кроме покладистого М.М. Ошуркова, забаллотировали. Возглавил “командорское” правление ставленник пакетных держателей Л.З. Лансере. Нанесшего ущерб кассе М.А. Соловейчика (отец к той поре умер) от штурвала временно отлучили, зато в административных креслах теперь восседали его родственники и ярые сторонники: В.Л. Лунц, Э.С. Мандель, Б.Д. Торнтон и др. Лунцу, кстати, поручался досмотр за уральскими отщепенцами…
Правая печать усмотрела в расквартировании СТБ на столичной брусчатке “жидовские происки”, сводя итог центристско-регионального противостояния к фальшиво-топорному лубку. Еврейская солидарность общеизвестна, но и пресловутая черта оседлости не вымысел. Правда, на лиц с высшим образованием, богатеев-первогильдейцев юрисдикция ее не распространялась. Вырывавшийся из местечкового захолустья “культурный элемент” отвоевывал преуспевание в городах. Не зря кварталы Петербурга с шеренгами разнообразных контор, банков, магазинов именовались острословами “Нью-Бердичев”. Однако беззлобный уличный юмор ксенофобии не исторгал. Публикации же националистов содержали перехлест, обидный в сущности не только для евреев, но и для русских
—эдаких сиволапых в газетной интерпретации иванушек-митрофанушек.Действительность опровергала клеветнические измышления. Возможностей для развития банка в центре страны было под объективным углом зрения несравненно больше, чем на периферии. Да и с “еврейским засильем” инсинуаторы перегнули. И в главной, и тем более в региональной администрации СТБ преобладали великороссы, немцы, кавказцы, татары, наконец. К тому же любое неуставное отклонение, нарушение законодательства пресекались Министерством финансов, жестко контролировавшим частные кредитные учреждения. А лихачивших импровизаторов вроде М.А. Соловейчика одергивали и русские коллеги, и уравновешенные, законопослушные соплеменники.
Преимущества регистрации СТБ на Невском проспекте обозначились рельефно: дела пошли в гору. Не зачахла и “отпеваемая” пасовавшими уральская колыбель, раскручивая присутствие в торговле обрабатывающей промышленности, в золото
— и платинодобыче. Коньком, несомненно, являлся залог драгметаллов, особенно платины, стоившей уже порядком дороже желтого собрата.Кончина в 1902 году И.З. Маклецкого возвела в директора отделения главбуха Е.А. Олесова, затем Н.В. Бажанова, снова Олесова, умудренного встряхиванием конторы Волжско-Камского банка. Должность председателя исполнял неоднократно переизбиравшийся С.А. Бибиков, адвокат-златоуст, мужественный ратоборец с соловейчиковскими клевретами. Тлевшая конфронтация прорывалась моментами баталиями на собраниях, возбуждаемыми екатеринбуржцами ревизиями и министерскими проверками.
До гудков-перезвонов Транссиба участие СТБ в промышленном секторе азиатской России едва ли не ограничивалось золотодобычей. Самородная крупка рафинировалась в лабораториях банка поставщиками Енисейской тайги, Алдана, Бодайбо, Приамурья, в основном уже акционировавшихся, а не товарищами-пайщиками, как бывало. Отринув хляби и колдобины гужевого извоза, долгожданная магистраль неизмеримо расширила масштабы предпринимательства на Востоке. Вот и СТБ потуже вязал узелочки сотрудничества с винокурами, хлеботорговцами, скотопромышленниками, маслоделами. И не грошово-символические, а полноценным кредитованием в востребованном размере и под божеский процент. Откуда же черпались ассигнования нуждавшимся, а снимались на ниве первопроходческой
— золотоносной.Золото, и всегда-то магически притягательное, короновала денежная реформа 1895–1897 годов, одна из самых безболезненных для соотечественников и вместе с тем
— результативнейшая. Утверждение “золотого стандарта”, прославившего его инициатора, министра финансов С.Ю. Витте, сумевшего убедить Николая II в том, что аргументы предсказывавших оседание золота в кубышках, утечку за границу безосновательны. Так и вышло у скрупулезно просчитывавшего ходы математика. Рубль обрел устойчивость, поддерживавшую торговый баланс, страну наводнили инвестиции. А в 1902 году логика реформаторства привела к свободному обращению золота.Благородные металлы, напомним, считались ранее государственной регалией, и соприкасавшимся с ними банкам отводилась лишь роль посредников: кредитование приисковиков и перепродажа аффинированного “шлиха” казне. Министерской, отнюдь не рыночной, ценой маржа их, естественно, скукоживалась. Упразднение госмонополии обеспечивало банкам легальную куплю-продажу валютного металла на рынке, причем и на международном.
Пружинистая доходность гипнотизировала конкурентов, но хозяином положения в отрасли до рождения банка-левиафана
— Русско-Азиатского — оставался Сибирский. Выход его на европейские биржи отозвался увеличением продажной, следовательно, и привлекавшей клиентуру закупочной цены драгметаллов. Трудновато назвать золотодобытчиков, в круг партнеров СТБ не входивших. Правда, ходоки многоопытные предусмотрительно укладывали золотишко в две корзины, и большая его часть доставалась все же банку непотопляемому-имперскому.Наращивание мускулов сопровождалось активизацией деятельности СТБ в азиатской России, где имелось уже 12 отделений. При этом восточносибирские (Красноярское, Иркутское, Читинское) являлись донорами филиалов народившейся житницы
— Западной Сибири. Рельсовая магистраль стимулировала товарность крестьянских хозяйств, однако возникла проблема вывоза излишков сырья, продовольствия в центральные губернии и Европу. Была даже для устранения затоваривания построена железнодорожная ветвь Пермь—Котлас, откуда внешнеторговые грузы по Северной Двине направлялись к Архангельскому порту.В прибыльных экспортно-заготовительных операциях и разбрасывал форпосты СТБ, утоляя кредитную жажду хлеботорговцев, маслоделов, скотопромышленников. Правоверными европоцентристами максимальное инвестирование экономики Западной Сибири не одобрялось, но окупалось сторицей. Подтверждение тому
— “спринтерская” динамика банковских оборотов в Кургане, Тюмени, Омске, Барнауле, Бийске.Стоило осведомленной агентуре доложить о значимом, резонансном проекте, его тут же лоббировал СТБ. Весть о соединении железнодорожной линией Екатеринбурга с Шадринском, скажем, побудила незамедлительно открыть Шадринский филиал. Вызванная поражением в конфликте с Японией приостановка сфокусировала внимание на ветви альтернативной: Тюмень
—Омск, куда тузы Прииртышья вкупе с мануфактуристами Подмосковья намеревались перебазировать Ирбитское торжище. Мало веря в успех омичей, ярмарочное отделение СТБ в Ирбите его создатели — екатеринбуржцы — приберегали, зато на хиревшую Крестовско-Ивановскую ярмарку с 1899 года уже не ездили.
Итак, доходами от реализации золота и платины целенаправленно “окроплялась” экспортная торговля зерном, мясом, маслом, кожами, овчинами, холстом и т.п. Совсем было закабалили датские фирмы маслопроизводителей авансовыми подачками. Корыстное ценообразование перекроил Сибирский банк, выдававший кредиты под масло, складированное в холодильниках. Увы, не сделал погоды конструктивный шаг из-за медленного возведения холодильников по извечному недостатку средств у казны, приглашаемые же к соучастию маслоэкспортные загранфирмы всячески отбояривались.
Ширившаяся сфера влияния настораживала мельтешивших конкурентов. Хотя на первых порах единственным восточным заслоном оставался Русско-Китайский банк, созданный в 1895 году Министерством финансов на паях с французами. Однако, проиграв войну Японии, царское правительство его как бы списало, уступив значительное количество акций Парижско-Нидерландскому банку. Детище С.Ю. Витте, готовившееся владычествовать в Корее и Китае, оказалось в ситуации патовой: дальневосточное порубежье накрыла зонтиком Великобритания, в отеческом же тылу густилась поросль СТБ.
Переориентация на внутреннюю арену требовала урегулирования взаимоотношений между банками, чему способствовало знакомство их руководителей: А.И. Путилова и М.А. Соловейчика. Оба грызли студентами финансовое право, вращались в чиновно-кастовой среде, приятельствовали. Оптимальным им казалось слияние банков, но коллеги Михаила Альбертовича недвусмысленно возражали. Колебались и представители генерального инвестора
— Дойче Банка, но в финале, удовлетворясь вымороченными льготами, объединению не препятствовали. Куда строптивее вели себя иностранные акционеры Русско-Китайского банка, призвавшие на помощь дипломатов. Посольство союзной Франции обвинило главу финансового ведомства В.Н. Коковцова в покровительстве немецкой группе. Игнорировать протест хозяев парижского денежного рынка, для России архиважного, было нельзя, что и видоизменяло комбинацию.
В 1909 году проблемный Русско-Китайский банк объединили с шатким галльским
— Северным, имевшим, кстати, отделение в Екатеринбурге. Нарекался симбиоз Русско-Азиатским, причем две трети акций принадлежали в нем французским держателям. Но умняга Путилов, совмещавший бразды руководства с парижанами, действовал так искусно, что крупнейший банк в итоге “обрусел”…Интернационализировался в некотором роде и портфель СТБ, накачивавшийся с 1905 года авуарами Дойче Банка. Германский пакет работал исправно, но будущего не предрешал. Эра монополизма побуждала консолидироваться с сильнейшими, и СТБ органично “вписался” в группу супербанка
— Русско-Азиатского. Патронировавший дружественного контрагента гигант и сам его бумагами не пренебрегал, и подключал к спонсорству французских вкладчиков.В результате к 1912 году около сорока процентов акций СТБ находилось в руках иностранных держателей, но контрольный пакет оставался у россиян.
Сближение с Русско-Азиатским банком, выветривание рутины, фрондерства былых единомышленников М. Соловейчика повлекли неизбежность кадровых перестановок. Кресло председательствующего вместо Л.З. Лансере занял Э.К. Грубе (датчанин ли, немец
— источники относительно его национальности расходятся). Европейски образованный, с закалкой чиновной и предпринимательской, Эрнест Карлович в подковерные ристалища не впутывался, сверяя курс с флагманским азимутом Алексея Ивановича Путилова, с которым также близко сошелся еще на казенной службе. Подстраховывал Грубе нейтрализовавший опасные экспромты Соловейчика второй директор-распорядитель, В.В. Тарновский, тоже способный, незаурядный финансист из… гвардейских офицеров!
Капитал СТБ при поддержке Русско-Азиатского левиафана вырос до 20 млн рублей, часть акций была введена в котировку на Парижской бирже. Для ее освоения понадобились посредники, а чтобы слишком не зазнавались, не своевольничали, пристроили к ним “надзирателем” дочерний банк СТБ
— Societe Fraucaise pour Commerse Industrie.Деловито-корректный Грубе импонировал провинциалам еще и тем, что не изводил сковывавшим свободу крохоборством. Сам председатель, накоротке общавшийся с Нобелями, главой международного консорциума Ройял Датч Шелл Генри Детердинтом, накатывал банку подступы к нефтепромышленности. Урало-сибирские филиалы привычно оперировали с драгметаллами, но, как известно, уже не в одиночку. Акционирование, применение на бедневших месторождениях затратных технологий неуклонно увеличивали размеры кредитования, потому во взаимоотношениях с компаниями крупными или со смешанным капиталом (Кыштымской, Южноуральской, Платинопромышленной, с рядом саянско-алтайских и приморских) СТБ кооперировался уже с Русско-Азиатским, бравшим и соответствовавшую его возможностям долю расходов.
Ускоривший колонизацию азиатских пространств Транссиб привлек робевших прежде переселенцев и в “киргизские степи”: Тургайскую, Акмолинскую области. Освоение плодородных земель тормозило бездорожье, знавшая об этом непонаслышке администрация СТБ ратовала за строительство железной дороги Челябинск
—Троицк—Орск с веером подъездных путей, где уже финансировалась золотодобыча. Артерия, открывавшая доступ к минеральным ресурсам, прикончила бы и архаику сельскохозяйственного производства. Возьмите тогдашнее животноводство: гурты выращиваемого кочевниками скота, перегоняемые к ярмаркам и потребительским рынкам на огромные расстояния, крайне истощались. Дорога позволяла организовать убой животных непосредственно у пастбищ, зимовок или транспортировать их по-американски, в вагонах.Московское отделение СТБ, наняв армию прасолов и комиссионеров, предусмотрительно оседлало мясную биржу Первопрестольной, но с сооружением линии пришлось повременить. Окрестное купечество высиживало “пособия” у казны, акционерное же общество, мотором коего виделся СТБ, тоже пока не складывалось. Впрочем, близилась сокращавшая ожидания реорганизация уральского горнозаводского комплекса. Общеизвестно, что в годы подъема (1909–1913) большинство его владельческих и посессионных округов эволюционировало в акционерные компании, подконтрольные банковским группировкам. То были не вороватые горе-менеджеры ельцинского безвременья, а хозяева желанные: со средствами, фундаментальными познаниями, наконец, с установкой оседлости, а не пенкоснимательства. Новые, коллективные собственники и дали старт крупномасштабной, осовременивавшей многоукладность индустриализации, вычеркнутой из ураловедения ниспровергателями большевиками.
Шагнула вперед энергетика, способствовавшая внедрению новейших технологий. Плавка чугуна в приземистых древесноугольных “самоварах” рассматривалась уже второстепенным придатком коксовой. Под напором капиталов незыблемая монокультура “горного царства” отступала, край насыщался предприятиями машиностроения, деревообработки, химии, легкой и пищевой промышленности. Возвратную однобокость “тяжпрома” нагромоздили пятилетки, суматошная эвакуация 41-го… Не распори эволюционной ткани квазисоциалистический зигзаг, облик уральских городов, скорее всего, выглядел бы иначе: без отравляющих атмосферу и настроение жителей градообразующих “монстров”.
Защитники советского строя упрекнут автора в невежестве, коли расхожее мнение лишило историю сослагательного наклонения. Разговор о социализме в сюжет не напрашивается, а вот догма, освящающая легитимность какого угодно политического режима, себя, на наш взгляд, изжила. Умолчание, алогизмы, подрумянивание истоков государственной власти фальсификаций современная молодежь не приемлет. Она, убеждает преподавание в вузе, за многовариантное изучение прошлого, с беспристрастным анализом сущего и должного.
Несовместимость осуществляемых преобразований с атрибутами бездорожья
— гужевым извозом, капризным чусовским сплавом — красноречиво объясняет активность СТБ в железнодорожном строительстве. Вступив в банковский консорциум, он с 1911 года софинансировал две важнейших магистрали: Северо—Восточно—Уральскую и Западно—Уральскую. Первая велась через Егоршинское угольное месторождение к ярмарочному Ирбиту, Тавдинским лесным массивам, к портовому Тобольску и далее в глубь Сибири на широте Томска. Вторая (Лысьва—Бердяуш) обеспечивала челночные перевозки руды и топлива. Координация ее финансирования, в частности, возлагалась на СТБ. Обе меридиональных артерии (на северо-востоке до Тавды) к 1916 году вошли в эксплуатацию.Уралом путеводная эпопея не ограничивалась. Могущественный консорциум выиграл концессионные торги на сооружение Алтайской железной дороги, рассекавшей пробуждавшийся Кузнецкий бассейн, Ачинско-Минусинской, тоже пронизывавшей кладовые всевозможного сырья. Настал черед и Троицкой ветви, но уже в варианте, от первоначального существенно отличавшемся, многоколейном. Подтекст коррекции виден в том, что СТБ к тому времени, при содействии англичан, патронировавших Кыштымскую и Южно-Уральскую компании, овладел контрольным пакетом акций Комаровского АО с крупнейшим на Урале железорудным месторождением. Заинтересованные в поставках руды британцы соглашались участвовать в строительстве ветви от станции Бердяуш к рудной базе, где планировалось возведение металлургического завода.
Канцелярия Тургайского губернатора, со своей стороны, добивалась ответвления на Кустанай. Соразмерно увеличивались и капиталовложения, а тут грянула война, урезая, опрокидывая воплощаемое. Несмотря на ее тяготы, стратегия банка проглядывала константная, общественно значимая. Штурвальные, исключая горстку аферистов, не подсовывали обывателям “тухлых” акций и облигаций, не раздували ныне, увы, обыденных финансовых пузырей.
Основой всякой коммерческой деятельности, бесспорно, является прибыль, вопрос в ее происхождении и назначении. У банков Российской империи, как видим, забота о прирастании фондов сочеталась с укреплением общенациональной экономики. Достраивали южноуральские артерии уже советские путейцы, но, как и задумывалось “буржуями”,
— на благо Отчизны. Характеризующий сущностную канву пример не единичен. Коснемся Ирбитской ярмарки, получившей с вводом рельсовой колеи вторую жизнь. Ее могильщики стушевались, приумолкли, когда екатеринбургские отделения СТБ и Р.-А.Б изъявили готовность развернуть в Ирбите международный пушной аукцион — биржевой противовес Лейпцигу и Лондону.Пристальное внимание неизменно уделялось и окраинам. Скажем, ускоренно прокладываемая по завету П.А. Столыпина Амурская магистраль оживила торговлю с Монголией, все еще допотопную
— караванную. Сказывалось и ослабление ее зависимости от раздираемого феодальными усобицами Китая. Российские консулы, упреждая экспансию Великобритании, спешили заполнить “вакуум” отечественным присутствием. Да нелегко было расшевелить коронные ведомства. Затея организации Русско-Монгольского банка москвичами, сплотившимися вокруг братьев Рябушинских, не выгорела. Тогда ответственную миссию препоручили СТБ, внесшему в учредительский капитал 800 тыс. рублей, плюс 200 тысяч ассигновало Министерство финансов. Подпортила дебют интербанка война, однако товарообмен прогнозировался со степняками внушительный.Доминирование на земле Монголии не ослабило влияния СТБ в Азиатской России, напротив, состязательный альянс его здесь с Русско-Азиатским “гераклом” не имел равных. В содружестве с несколькими банками взяло руководство СТБ на буксир Западно-Сибирское и Русско-Китайское пароходства, избирательно кредитовало “Товарпар”
— крупнейшее объединение пароходчиков, помогая обновлять суда, реконструировать инфраструктуру. Речное господство вывело на контакты с текстильными магнатами, зависевшими от водного транспорта. В предвоенную навигацию отправлял СТБ закупаемую туркестанско-монгольскую шерсть текстильным фабрикантам. Стало быть, ошибаются исследователи, полагающие, что промышленности легкой и пищевой таковой сторонился.Упруго-напористое восхождение прервала война, но и достигнутое впечатляло: занимая в 1900 году лишь четырнадцатое место в банковском реестре, к 1914-му СТБ передвинулся на седьмое. Мало кому удавалась подобная “рысистость”. Капитал банка вырос до 36 млн рублей, депозиты превысили 160 млн. В его составе функционировало 57 отделений, из них 17
— за Уралом. Неизбывную популярность сохранял СТБ у золотопромышленников, пушников, маслоделов, ко двору летела молва, пришелся и хлопкоробам Ферганы.Жаль, что распри наверху продолжались, но какой медосбор без ложки дегтя… Индустриальному подъему сопутствовала биржевая горячка. В целом закономерная, если бы циркулировали бумаги, материально обеспеченные, прощелыги на бирже оттого ведь и роились. Иные втюривали легковерным покупателям билеты с одинаковыми выигрышными номерами. Но при мягком российском законодательстве отделывались мошенники копеечными штрафами.
Не расставался со своим хобби, избегая уголовного преследования, и Соловейчик: ворохами скупал-перепродавал ходкие бумаги. Опекая дочерний Societe Francaise pour Commerce et Industrie, устроил Михаил Альбертович в Париже за его счет карманный Banque pour le Credit et le Commerce. Но прослышали об источнике самофинансирования директора коллеги, разразился скандал. Оппозиция, теперь уже и со столичным налетом, решила дать бой волюнтаризму и коррупции на апрельском собрании 1913 года. Исход решили тогда подставные бумагодержатели, обеспечившие перевес клевретам Соловейчика. Отчет правления формальным большинством утвердили, но оппозиция не сдавалась, направив жалобу с просьбой о расследовании его действий в Петербургский окружной суд. Тот аннулировал итоги голосования, углубляя размежевание, исключавшее половинчатые компромиссы.
Юрисконсульт банка А.Ф. Кричевский настрочил апелляцию в вышестоящую инстанцию, но, не очень веря в пересмотр судебного решения, метал громы и молнии в адрес оппозиции. Ее лидеру, С.А. Бибикову, вместе с подзащитными, “ничтожными”, по формуле Кричевского, акционерами предсказывалось заведомое поражение. Но обидные эпитеты только раззадоривали “бибиковцев”, требовавших удаления из руководящего органа лиц, бесповоротно себя скомпрометировавших.
Весной 1914 года крупнопакетные соучредители вроде соловейчиковского напарника И.П. Мануса отчет все-таки “продавили”. Но победа оказалась пирровой… К враждебности провинциалов добавился холодок ближайших сподвижников, отшатнулись от “заигравшегося” Михаила Альбертовича даже родственники. Наскоки журналистов, судебные передряги, изоляция, по-видимому, и ускорили его кончину.
Войне с Германией и Австро-Венгрией, начавшейся под бравурные фанфары и ура-патриотические митинги, отводилось экспертами полтора-два месяца. Растянулось же кровопролитие на четыре года, подвергнув серьезнейшим испытаниям экономику и финансовую систему России. Какое-то время банки действовали по инерции: отпускали ссуды, учитывали векселя, принимали вклады. Кассы от них после запрета спиртного, выплат пособий семьям фронтовиков буквально ломились. Приток сбережений населения расширял круг подконтрольных предприятий, СТБ проявлял разборчивую “всеядность” и охотился за крепко сбитыми, высокоприбыльными.
Затягивавшаяся война привела к расстройству транспорта и грузоперевозок, перебоям в топливо
— и энергоснабжении, к обесценению рубля и, несмотря на астрономическую эмиссию, к нехватке денежной наличности. Рассчитывать на инвесторов , очутившихся во вражеском стане, не приходилось. Вместе с тем линия фронта отрезала и парижских акционеров. Верховоды Banque pour le Credit et le Commerce, почувствовавшие бесконтрольность, авантюрно распорядились акциями СТБ (заложили, да не выкупили своевременно), нанеся таким образом урон в три миллиона франков. Сумма, весьма ощутимая при дефиците инвалюты на внутреннем рынке.Коль скоро активные операции в форс-мажорных обстоятельствах становились рискованными, руководство СТБ предпочло вкладывать средства в дивидендные бумаги, посредничало в распространении военных займов. Непредсказуемость производственных инвестиций вследствие участившихся банкротств обусловила также преимущественное финансирование торговли. Опорой служили патронировавшиеся фирмы, но частенько СТБ и непосредственно занимался куплей-продажей ходовых товаров и продовольствия.
Марксистская историография, рисовавшая банки не иначе, как “паразитарно-накопительские”, винила их даже в экономической контрреволюции… В действительности, восприимчивые к новизне, прогрессу, реформированию страны, они не противостояли, отбивали лишь заоблачные требования рабочих и служащих. В.И. Ленин пугал соотечественников “грозящей катастрофой”, хотя провоцировали ее не квалифицированные, трезвомыслящие управленцы, а безответственные экстремисты. В феврале 1917-го
— вынянчившие антигосударственную стихию либералы, ею же и раздавленные; в октябре — антиподы “эксплуататорского строя” — большевики. Тщетно вразумляли их корифеи делового мира, растолковывая, что, изводя помещиков и буржуев, нельзя отменить сложного административно-предпринимательского ремесла. В ответ звучало хорохористое: у нас и кухарки смогут управлять государством…Тотчас же после восстания, наводя “порядок” в финансах, частные кредитные учреждения Совнарком прикрыл. Объединялись лишенцы в конгломерат Народного банка. В Петроградском отделении СТБ визитеры с кумачовыми повязками экспроприировали около 50 пудов золота. Однако за пределами столицы банковская национализация пробуксовывала. Штатный персонал власти узурпаторов не признавал, саботировал, а ее выдвиженцы счетной науки не осиливали. В итоге, формально упраздненные, акционерные банки продолжали обслуживать клиентуру, само собою, поредевшую. Сейфы с драгоценностями большевистские эмиссары выгребли, да и рублевые сбережения цедились щепотками
— в размере “прожиточного минимума”. Словом, национализация по-питерски откладывались, так что падение “камиссародержавия” на Урале и в Сибири летом 1918 года существенной реорганизации в кредитно-финансовой сфере не потребовало. Правда, с вывезенной большевиками наличностью было туговато, и денежный голод утолялся суррогатами.Разгоравшаяся Гражданская приютила сотканное из лоскутов центральное отделение СТБ в Омске, хотя наибольшие обороты демонстрировало “родительское”
— Екатеринбургское, кредитовавшее поставщиков золота, платины, металлозаводчиков. Последние, впрочем, разоренные, намыкавшиеся в кутузках, возвращать изъятые у них предприятия без государственных дотаций не торопились. Но финансовое ведомство адмирала Колчака было парализовано дефицитом бюджета. Измельчали и частные банки, выдававшие заемщикам каплю в море…Отбитый у красных золотой запас царской России на текущие нужды, кроме приобретения вооружения, не использовался, и стабильность денежного обращения увязывалась с победой над большевизмом. Возрожденный Омским правительством Госбанк сосредоточивался на финансировании армии и оборонных предприятий. Доля участия в промышленном секторе акционерных банков была ничтожной. СТБ традиционно поддерживал золото
— и платинодобычу, но акцент из-за ее “съеживания” переносился на торговлю. Желанными клиентами, наряду с коммерческими фирмами, уцелевшими, хотя и общипанными, воротилами, стали плодившиеся кооперативные альянсы: Закупсбыт, Центросоюз, Синкредсоюз, Союз Сибирских маслодельных артелей и др.Однако неистовство печатного станка (прежде всего на территории РСФСР), бестоварье подтачивали курс рубля. Суррогатных бумажек шелестело в избытке, не хватало валюты твердой, конвертируемой. Очевидцы ссылались на замкнутый круг: вожди Белого движения уповали на частный капитал, но в хаосе экспроприаций, разрухи предприниматели сами испытывали безденежье.
К весне 1919-го, констатируют исследователи, финансовое положение Сибири улучшилось, и Омский кабинет решил провести денежную реформу: замену суррогатных дензнаков унифицированными, печатавшимися в США. Но, пока обменивалось неизмеримое количество “керенок” и прочих “бумажек”, фронт затрещал, и белое воинство покатилось на восток. С толпами беженцев эвакуировались и кредитные учреждения. Некоторые осели в буферном Приморье, разуверившиеся в хвастливых декларациях укрывались на чужбине. Вот и администрация СТБ, обретя временное пристанище во Владивостоке, перекочевала в Харбин, а затем растворилась в эмигрантском далеке.
Миллионами жертв обернулась трагедия революции, безжалостно уничтожившей ненавистных вождям большевизма классовых врагов. Проигравшие сражения воины, предприниматели, шокированная “пролетарским” террором интеллигенция искали спасения на чужбине. Подробности иноземной “одиссеи” СТБ автору не известны, установлено лишь, что измотанное странствованиями руководство обосновалось наконец в Париже.
Но вернемся для ясности в мятежный Петроград, где контрольным пакетом акций умершего Михаила Соловейчика завладел скоробогач Н.Х. Денисов. С педантичным Эрнестом Грубе верткий мультимиллионер не сработался, выдвинув в председатели правления разностороннего Н.Н. Покровского
— последнего министра иностранных дел Николая II. В 1917-м, напомним, мало кто из политиков, предпринимательской элиты верил в долговечность власти большевиков. Два-три месяца отводили гегемонии соратников Ленина тогдашние политтехнологи.А вот Денисова чутье не обманывало. Перепродал он в суматохе пакет английскому банкирскому дому “Шредер и Ко” и укатил из России. Возглавляя в Париже Русский торгово-промышленнный союз (Торгпром), соучаствовал беглец в аккредитации международных банков. По воспоминаниям соотечественников, не жлобствовал, фактически содержал Торгпром, помогал семьям изгоев, русским гимназиям и кадетским корпусам.
Другой член правления военного лихолетия, Н.А. Асс, реанимировал полуживой дочерний Societe Fraucaise de Banque et de Credit. Но госпожа чужбина
— не сердобольная Отчизна, равнодушно взирала она, как таяли обломки российских банков. Левое правительство Франции удовлетворило притязания СССР на заграничные банковские активы, а довершил тризну гибельный мировой кризис.Память о канувших призраках в советской России вытравлялась или, хуже того, подменялась фальшивой об “исчадиях гнилостного монополистического капитализма”. Сооруженным посредством банков железным дорогам, электростанциям, рудникам, заводам и фабрикам присваивались имена ниспровергателей: теоретиков марксизма-ленинизма, коммунистов-интернационалистов, сталинских наркомов. На могилах, воплощавших перечисленные объекты, кустилась трава забвения…
***
Современных банков куда больше, чем при царизме, однако не видно, чтобы их топ-менеджеры раскошеливались на индустриально-транспортное строительство. Если что-то и реконструируется, возводится заново, как правило, при поддержке государства и на средства иностранцев. Первобытная тишина воцарилась за пределами нефтегазового пояса, экспортно подчиненных металлургических центров. Плодородные земли разваленных колхозов и совхозов усеяны чертополохом. Грибными колониями растут лишь помпезные офисы, дорогущие гостиницы да элитные (абсолютному большинству россиян недоступные) многоэтажки и коттеджи.
Демократии, впрочем, свойственно разномыслие. На взгляд поверхностно-эластичный причин для беспокойства нет: молодежь учится, пенсии выплачиваются, в супермаркетах полным-полно импортных товаров и продуктов, улицы городов
— сплошная река автомобилей. Это ли не признак достатка по-обывательски? Но внешнее благополучие, предостерегают маститые экономисты, иллюзорно. Базовые отрасли промышленности тихоходны, изношенность производственных фондов, сетей ЖКХ близка к критической. Следовательно, поле для капиталовложений в реальный сектор необозримо, но текут они от нынешних банкиров струйкой еле заметной, прерывистой.Бизнесмены-производственники в ранге настоящих хозяев, конечно, вынуждены обращаться к финансистам Запада. Ставка кредитного процента у тех, во-первых, ниже, а во-вторых, ссужают евро-американцы и “длинными деньгами”, коих у банков отечественных не допросишься. Ссылаются на риски, нестабильность, как будто их западные коллеги работают в тепличной среде. Ведь рыночная экономика по природе циклична, и стабильность при чередующихся спадах и подъемах весьма относительна.
Материализованное наследие банков имперских обеспечило в совокупности жизнь нескольким поколениям. Факт на примере СТБ, думается, бесспорный. Попробуйте-ка дать сравнительную характеристику банкам ельцинской генерации, обвинительный уклон так и напрашивается. Два десятилетия существуют уже возрожденные акционерные банки. Их предшественники за равнозначный период оплодотворили инвестициями пару мощных народнохозяйственных рывков: на исходе XIX и в начале XX столетия. Ускорявший бег российский локомотив поверг в смятение конкурентов зарубежья.
А что мы видим у банковских “капельмейстеров” сегодня? Резервирование иностранных бумаг (читай, поддержку стран-эмитентов), иждивенчество на страховых вливаниях государства, “кусающую” заемщиков процентную ставку из 15–20 годовых, оффшорное укрывательство от налогов…
Вообразим, повинуясь многовариантному изучению прошлого, что Октябрьский переворот захлебнулся (вдруг арестовали бы шедшего в Смольный Ленина, в гриме не опознанного; генерал Корнилов сожалел впоследствии, что доверился флюгеру Керенскому, и т.п.). Уцелел бы тогда СТБ? Вероятнее всего
— да! Мало ли его ровесников в Старом и Новом свете здравствуют и поныне. В сумбурные 1990-е попытка его воссоздания не удалась, но любителей старины в когорте финансистов прибавилось, так что маршрут в будущее уральскому первенцу не заказан!Титанов, гласит классическое изречение, рождает нуждающаяся в них эпоха. Наберемся терпения, схлынет пена квазиреформаторства, разомкнутся клещи чиновничьего мздоимства, и заявят о себе отчетливо, весомо новоявленные Путиловы. Не по волшебству, разумеется, помогать им надо самоутверждаться
— законодательно, журналистским пером, взыскательным голосом общественности.Прозябающим массам наивно ждать благодеяний от эгоистичных “крезов”, разбогатевших волею случая, точнее, в результате сымпровизированного министерскими покровителями “хапка” народного достояния. Грустный опыт убеждает, что не компрадорствующим выскочкам с их тылами в оффшорах и замками на лазурных берегах создавать наукоемкую, сбалансированную, а главное
— человечную экономику. Исключаются и оперирующие бюджетными деньгами карликовые мотыльки. Это задача для предпринимательского авангарда с иными корнями и мировоззрением. Ему и укреплять просевший от дилетантски-хищнических манипуляций фундамент грядущей России.