Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2011
Метод Артюшиной
Вряд ли могу сказать про кого бы то ни было: он научил меня писать. Уверен, что этому научить невозможно
— либо сам научишься, либо так и будешь всю жизнь лелеять неизданное. Зато могу со стопроцентной уверенностью заявить: редактором меня сделала Валентина Викториновна Артюшина!И это чистая правда. Даже формально, по должности
— тоже она. Обратила внимание на практиканта из Литературного института (моему курсу первому повезло: ввели обязательную практику редакторской работы), предложила занять освободившееся место в отделе прозы. Ну, а потом уже воспитывала и учила — главным образом собственным примером. Поучиться у Валентины Викториновны было чему — жаль, что самый главный урок я усвоил слишком поздно и не в полной мере, чем много себе да и другим, наверное, тоже навредил.Я не о рукописях и даже не об авторах
— о людях вообще.Не секрет, что излюбленная манера разговора в литературной среде
— рубить с плеча, выдавать правду-матку в лицо и за спиной, будь то хвала или хула: “Ты гений, старик! Бездарность! Графоман! Исписался! Чушь собачья…” — и так далее и в том же роде. И еще — спорить по любому, самому ничтожному поводу так, словно от победы в споре зависит по меньшей мере твоя жизнь.Нам, редакторам, приходилось в силу своих служебных обязанностей участвовать в этих литературных разборках, причем зачастую не по своей воле: сидишь за рабочим столом, правишь рукопись в номер, и вдруг возникает на пороге Автор. Автор за редким исключением находится в растрепанных чувствах и, опять же за редким исключением, разговор начинает в духе булгаковского “Театрального романа”: вот, дескать, получил свежий номер вашего журнала, все в нем хорошо и даже замечательно, но чего ради, господа хорошие, вы напечатали эту гадость, эту бездарную стряпню достопочтенного… следует фамилия, в то время как у вас который год пылится гениальный роман (рассказ, повесть) вашего покорного слуги. Ну и так далее, и тому подобное…
И что тут прикажете делать? Соглашаться с Автором, разумеется, нельзя: не можем же мы признать, что напечатали дрянь, неэтично это по отношению к другому Автору, к тому же возникает законный вопрос: а зачем печатали? Оспаривать мнение Автора в той же манере, используя аргументы типа: “Ваша рукопись ничем не лучше того, что мы напечатали!”
— значит, нажить себе врага в Союзе писателей (а ведь журнал тогда принадлежал Союзу) и, может быть, лишиться… нет, не Автора, Автор тех времен из “Урала” бы не ушел, некуда ему в те времена было уходить, кроме разве что Средне-Уральского книжного издательства, а лишиться можно было в конечном счете работы — не можешь с авторами поладить, так какой же ты редактор?И вылетел бы я из “Урала” со свистом на первом же году, если бы не “Метод Артюшиной”
— так следовало бы назвать в учебниках по прикладной психологии метод обращения с трудновоспитуемыми авторами и коллегами, не разработанный, а скорее просто полученный ею в дар при рождении. Как опытный штурман, обходила она в споре все подводные камни, и в результате спора как такового и не было: была дружеская беседа двух понимающих людей, по-разному воспринимающих какие-то явления жизни и литературы, но тем не менее признающих, что эти явления имеют место и имеют право на существование, нравятся они нам или нет.И тот же метод использовала Валентина Викториновна, общаясь с нами, своими подчиненными, коллегами из других отделов и начальством. Ни в каком коллективе нельзя обойтись без конфликтов
— и Валентина Викториновна вовсе не была соглашательницей, не спешила при каждом удобном случае подставить вторую щеку. Наоборот — нас, молодых редакторов, удивлял боевой задор, с каким она сражалась за первое место в социалистическом соревновании (был, помнится, даже какой-то переходящий вымпел в редакции), и более того — за место для отдела прозы на журнальных страницах. Главными соперниками тут, конечно, были публицисты. “Дай вам волю, ребята, — говорила, бывало, Валентина Викториновна на планерке, — вы вообще журнал без прозы будете печатать…” Это был социалистический реализм в чистом виде: платили нам не сдельно, как авторам, можно было 10 листов в номер отредактировать, можно 2, а можно и вовсе ни одного, на зарплате это не отразится. И если в номере будет не 10 листов прозы и 6 публицистики, а наоборот, нас не лишат премии и даже не пожурят. Но ведь нет! Сражались! Отдел на отдел! Стенка на стенку!Но и сражалась Валентина Викториновна так же, как с авторами разговаривала: не отрицая, не пытаясь во что бы то ни стало опровергнуть точку зрения оппонента, а заодно и самого оппонента слегка опустить (что на самом деле и лежит в основе почти любого непримиримого спора), а лишь утверждая наличие по меньшей мере двух точек зрения на спорный предмет, заранее признавая, что оппонент во многом прав и в чем-то наверняка даже более прав,
— после чего оппоненту оставалось только признать, что и ее взгляд на предмет не лишен смысла и в чем-то, конечно, Валентина Викториновна тоже права…И бой затихал, пороховой дым рассеивался, и недавние противники сидели рядом у костра и ели кашу из общего котелка…
Вот этому ее методу я так у нее по-настоящему и не научился
— может быть, потому, что только теперь, когда стал вспоминать те уже жутко давние годы (“30 лет спустя” — так и не написанный роман А. Дюма), смог осознать и сформулировать для себя, что такое “Метод Артюшиной”. Но осознать и сформулировать — еще не означает освоить.Напоследок хочу отметить еще одно. В самом начале нашей совместной работы Валентина Викториновна призналась мне, что еще в детстве мечтала стать редактором. Мечта ее сбылась, но, как мне кажется, было у нее еще одно призвание, мимо которого она прошла. Думаю, из Валентины Викториновны получился бы замечательный учитель. Не преподаватель и не педагог, а именно Учитель
— из тех, кого бывшие школьники вспоминают и тридцать, и сорок лет спустя. Вот только писал бы о ней тогда не я, а кто-нибудь из этих везучих учеников…
Валерий Исхаков