Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2011
Андрей Ильенков — окончил филологический факультет Уральского государственного университета, защитил диссертацию по творчеству А. Блока. Автор книги стихов и нескольких сборников прозы, изданных в Москве и Петербурге. Живет и работает в Екатеринбурге.
Андрей Ильенков
Скрытый объём
***
Зима весны на кладбище, безлунные деньки,
Последняя конфессия откинула коньки.
С рогами и копытами осиновым крестом
Последнюю религию проткнули под мостом.
Ходила вера до ветру прохожих обирать,
Учила в пух невидимый ложиться помирать,
Терзала души гордые видением конца,
На коем так и вертятся избранники отца.
Лобзали анус господа своёва мудрецы,
Свободы, братства
Любой великой партии позорные волки,
Всемирной демократии стервятников полки.
Да вот, гляди-ка, умер-ка великий Сатана!
Конечно, все дозволено, раз нету ни хрена,
А только ты да зеркало — ему теперь и верь,
Беседуй с ним, е.. его, молись ему теперь.
Трутень
Постись, постись, под пулями
Учись пастись, не кланяясь,
Сырую глину улея
Кали до звона пламенем,
И фаллосом, и логосом
За то тебя и потчует
Тупая тварь безрогая,
Бесполая, рабочая.
В постели кельи узенькой
Владычицы безбашенной
Служи без дум и устали,
Взаимности не спрашивай,
А осенью — расправленной
Спиною к стенке улея
Вставай — и уж не вздрагивай
Под золотыми пулями.
***
В эфире
— враньё, в небесах — вороньё,Вокруг — п…..ё и ворьё,
А в горе питьё, восковое литьё
И лажные рифмы на “ё”.
В стихах задыхается скрытый объём,
Знобит обнажённый приём,
И пахнет старьём, и морочит навьём
В рифмованном море моём.
Подлее подлодки, за плечи плюя,
Отдельные слёзы лия,
Я самый хороший, но это ли я,
О, Господи, это ли я?!
***
Мы встретились в храме, от чуда пьяны,
Не зная, кому уготован из нас
Военно-промышленный комплекс вины,
И, помнится, плакали, в дружбе клонясь
До самого тына, но ты не пила
И мне не дала воспарить добела,
Наверно, недаром, но кто разберет
Структуру страданья, отыщет ответ,
Зачем почемучке утраченный рот,
Кому газават и откудова свет.
Я лгал, что не плакал тогда ни о ком
И насмерть стоял на коленях врага,
Что насморк, не глядя, лечил молотком,
А грусть
Что в мире, который морали лишен,
Последний подлец — что последний грифон
И, как камертон, музыкальной судьбой
Обязан тебе, но несчастен тобой.
Однажды приснился несчастному гроб,
В котором кататься под куполом чтоб.
Подземное солнце подонка печет,
Река Флегетон по сосудам течет.
Взлетает машина, насилуя слух,
Вдруг трижды под нарами крикнул петух —
И надо бы прыгать, не вышел полет,
Но что-то проснуться ему не дает.
И тихо в груди — но темно впереди,
И ты на поминки к нему не ходи!
***
Скорбит небесье,
Цветет обличье,
А сердце песье
От пива бычье.
Порезал торфа,
Понюхал Надю,
А сердце Орфа
Скулит во аде.
Стучит торпеда
В груди Аида,
Свербит победа,
Поет обида.
Портвейна попил,
Козяв покушал,
А сердце в попе,
Тошнит, и душно.
Порезал руку,
Порезал сраку
О трон, по стуку
Засек собаку:
Испортил песню,
Оставил сына,
И в сердце песье
Иди, осина.
Боящийся лисы
За козлиную песенку на хвастливом рожке
Упокой меня, Господи, кирпичом по башке,
Но за осени детскую перед снегом любовь
Пожалей меня, Господи, отведи эту кровь,
Что мерещится комнатам раскаленным вином,
Бурунами у мебели заливая мой дом.
Отведи на поля ее, да упьется земля,
Липкой мглой опыляемы, да цветут тополя,
Как мозги бледношарые анемоной больной,
Где ребята поджарые грезят новой войной:
Заселили извилины, наливают вина,
Провода отрубили нам, и не скоро весна.
Было время, надеялся, что умру знаменит,
А теперь я в чернильницу заложил динамит
И ночами тягучими до зеленых соплей
В ожидании случая пью лосьоны и клей.
Как я бревна отесывал
А теперь вижу ножницы — прячу руки в карман.
Эти стены отравлены, в них воняет бедой,
Мне не нравится ванная, я хожу с бородой.
Пусть чужой, но целехонькой уведи, убеди,
Отними ее, Мать Твою, у меня от груди!
Но оборваны кабели, Ты не внемлешь словам.
На кого нас оставили? Я убью это сам.
Ах, как холодно белое из-под снега лицо.
Кыш, я знаю, что делаю. Три по двести — пятьсот…
Из кассет
В тесноте друг на дружку карабкались дома,
Мамочка умерла, папочка никогда не прекращал совещания,
Дети весело сходили с так называемого ума
И изучали эффекты северного сияния.
В подлунном мире раскачивались лучи.
На гравюре гарцевал Гусарский Гродненский.
Капусту пожирали гусеницы и тягачи.
Все было пройдено, но многое еще не продано.
Вдруг в кислоте растворилось окно и проиграл звонок.
Домомучительница, смазливая селькупка,
Побежала открывать, роняя браслеты между ног.
На пороге стоял Котенок Купка.
В его руке был сгорелый карандаш,
Немедленно с треском и словами “Простите”
Втыкаемый в глаз ей. И в гостиной, как Мираж
Над Синаем, возник неуловимый мститель.
А вслед за ним, как гигантскейший червяк,
Заполняя все подъезды и умы одновременно,
Вполз друг Котенка, Великий Человяк,
Голодный теофаг из попендикулярной вселенной.
Купка разбил телевизор и всяческий шмудак,
Сорвал шторы, перевернул ящики и скатерть,
Бросил детей на пол, вынул неструганый елдак
И стал их пытать, настойчиво вопрошая: “Где БОГОИСКАТЕЛЬ?!”
Но бедные мажоры не знали ни хрена
И умирали на коленях в атрибутивных мучениях
От множественных разрывов…
…и тут моя жена
Сказала, что мне необходимо лечение.
Это было ужасно некстати, ведь я еще не досказал:
Пока Котенок рылся в ведре со свекольными очистками,
А Великий Человяк вползал в Колонный зал
Дома Союзов, я спрятался в голове и старался не попискивать.
Но очень трудно не попискивать, когда
Повсюду наводки — под крыШЕЙ и под крыШАМИ,
А любая козявка и каждая звезда
Влияют на меня, и сейчас они услышали.
Они ходят по кругу рук и глядят мне в лицо,
Я свернулся в клубок и из мозга спустился в грудь.
Будь чуть-чуть понадежнее, рук твоих кольцо,
И пожалуйста, только скорей понадежней будь!
***
В башне Хрущева, где льются в фарфор
Вина Кубани,
Кто-то придумал, что он светофор,
Вышел за грани,
Выбил признание в каждой любви
Скрипом элегий,
Палка за палкой, с пыхтением “Qui
Scribit, bis legit”,
Дивные гимны пропел ямщикам,
И в результате
Жидко похлопали мне по щекам
Б…. и тати.
Под дребезжание щепки пою
Ада куплеты,
В море житейском стою на бую,
А напоследок
Два варианта: “Вельми умилен
Бражкой и кашкой”.
Или: “А кто мне не даст миллион,
Мажу какашкой”.
***
Был у бабки в сундуке старенький волшебник,
Он в конторе получал много, блин, рублей
(Ну, не много, но тогда было все дешевле),
И все деньги он всегда тратил на б…..
Заводил он драндулет, свежевал лошадку,
Бил по морде петуха за кукареку,
И катился к е…ям по ухабам шатким
Через гору, через сад, к девкам за реку.
Ничего, что у него ничего в кармане,
Очень многим этот свет мил и без того.
Эти б…..ие гроши, эти злые мани,
Эти бабки в сундуках, это волшебство.
Девки тоже без души дядюшку любили,
По арбузам босиком к милому бежа,
Хоронили нарасхват в собственной могиле,
Ели мясо мужики с кончика ножа.
Это было каждый раз в пятницу и среду,
Но особенно весной мертвые нежней,
Той весной, какой, клянусь, я к
Той весной, какой клянусь сорок девять дней,
Ведь бывает день в году самый сокровенный,
Сотрясается сундук, душками звеня,
В этот день всегда не все, как обыкновенно,
И написанное здесь все не про меня.