Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2010
Елена Тюгаева
Елена Владимировна Тюгаева — по образованию историк, работает программистом в школе. Пишет стихи и прозу. Живет в г. Медынь Калужской области.
Опять нет холодной воды
Рассказ
Понедельник, Егорушка
Найда разбудила меня в пять утра, как она будила прежнего хозяина, Валеру. Валере было трудно вставать утром в понедельник. Он с размахом пропивал субботы и воскресенья. По будням Валера пил тихо и депрессивно. Потом он ушел на зону, до сих пор не знаю, за что. Мне осталось от него наследство: Найда — изящная помесь таксы и сеттера, огромные галоши, которые я надеваю прямо на кроссовки, и ведомственная каморка в общежитии на Кибальчича 48-а.
Общежитие считается “семейного типа”. Оно смотрит окнами сразу на три улицы обветшалого города, которому скоро пятьсот лет и который за пятьсот лет не избавился от провинциальной скуки. Общежитие — рыжее здание, покрытое квадратиками примитивной мозаики. Мозаика частично выпала, фундамент отсырел. В комнатах давно живут не те, для кого общежитие предназначалось.
Найда и я вышли в весеннюю сырость. Работа позволяет нам удовлетворять охотничьи инстинкты. Найда отыскивает в сером снегу остатки человеческого веселья: бутылки, банки, пакеты. Я собираю их метлой на совок, складываю в черные мешки и придумываю им биографии. Как Андерсен. Он любил писать биографии вещей. Но у него не было ноутбука, а орфография хромала — сложно без компьютера исправлять ошибки…
Найда нашла груду пивных бутылок прямо у фронтальной стены. Это Катины гости развлекались.
У боковой стены Найда радостно зачавкала. Фонарь показывает мне остатки добротного семейного борща с мясом. Конечно, Шевелевы. Я не держу на них зла — благодаря им Найда сыта. А иногда Шевелевы оставляют в общем туалете недоеденные банки майонеза, который их чем-то не устроил. Майонез отлично устраивает меня.
— Здорово, Саня! Джоггинг?
— Пробежка! Бог в помощь, Егорушка!
В половине седьмого я закончил работу. Осталось прибрать вокруг мусорных контейнеров, но это я делаю в середине дня. А сейчас следует умыться и позавтракать.
Холодной воды опять нет. Из крана шпарит крутой кипяток.
Понедельник, Саня
Воздух сегодня тяжелый и мокрый. Бежишь, и как будто сырой простыней в лицо лупят. До чего же город у нас жалкий, особенно этот район вокруг общаги — брежневское гетто для пролетариев. Брежнев давно умер, пролетарии разбежались, а в гетто кто-то живет. Я тоже живу.
— Здорово, Саня! Джоггинг?
— Пробежка! Бог в помощь, Егорушка!
Какой-то этот Егорушка странный. Убогий, так раньше называли. Молодой мужик, пристроился мусор грести. А ведь непьющий!
У Аллочки окна зажглись.
На общей кухне — никого, большая удача. Кроме Лорда. Лорд спит под батареей. Я бы не отказался побыть пару суток Лордом — общажной собакой, которой не надо работать, которую все кормят просто так.
— Здорово, Саня! А холодной воды опять нет. Хоть бы Егорушка в коммунальное пожаловался.
Из окна кухни видно, как Аллочка повела Дениску в садик. Бедные дети, какой садист придумал для них эти садики? До сих пор помню свой собственный сад. Хуже была только школа милиции.
У Аллочки лучшая походка в городе, в России, во Вселенной.
Вторник, Катя
Общежитие побулькивает, как огромная кастрюля на огне.
На часах полдень. Катя и не вставала бы, но организм поднял. Тягучая и трясучая щекотка во всем теле. Снаружи ее не видно, а терпеть — мука нечеловеческая.
Катя одним рывком поднялась с постели. По столу пробежал красный жирный таракан. На столе остались с ночи полбутылки беленькой и полсковородки картошки. Горбушка хлеба тоже была, но ее Катя брезгливо выбросила в пластмассовый тазик — таракан по ней лазил.
Беленькую Катя культурно перелила в стакан. Ненавидела Катя пить из горла.
А дальше все динамично — выпить, заесть картошкой, и в душ! Холодной воды вечно нет. Зато после горячей Катя Корнеева — человек человеком. Застелила постель, подмела в комнате, накрасила лицо.
Лицо у Кати красивое. Водка его не съедает, никотин не палит. Веки чуть припухшие, это не всем заметно. И тельце у Кати — белое, с нужными изгибами…
— Кто там? Заходи, открыто!
Пришел Тарасов, охранник исправительно-трудового учреждения номер дробь номер. Сегодня у него нет дежурства. Тарасов принес все как положено: колбаски копченой, пельменей, хлебушка, само собой. И положенный набор: апельсины, бутылку, сигареты.
Кате так хорошо на душе стало.
Вторник, Егорушка
Я обещал Аллочке Швидько забрать Дениску из сада. У Аллочки квартальный отчет. А может быть, свидание, я не осмеливаюсь задать такой вопрос самой красивой девушке общежития. У Аллочки нет мужа и никогда не было. Я не осуждаю.
— Дениска, ты не будешь мне мешать?
— А что ты будешь делать?
— Я буду писать стихи.
— Ух ты! А ты умеешь?
На самом деле не умею. Но не буду же я объяснять ребенку разницу между стихами и паленой-дрянью-на-продажу. Я включил Дениске мультики, налил нам чаю, сделал бутерброды. Как здорово, наверное, иметь сына.
— Егорушка! А ты видал, что в туалете сотворили?
Гурина и Шевелева никак не поймут, что я не отвечаю за внутреннее состояние общежития. Должность коменданта давно упразднена. Но меня все равно вызывают для разборок. Я не против. Это богатый исследовательский материал, так же как надписи на скамейках в парке и мусор, выброшенный из окон.
Дверь кабинки украшена наскальной живописью. “Гурин — урод”. Писали палкой и тем писчим материалом, которым в изобилии наполнен сломанный унитаз. Палка валяется тут же.
— Это сто процентов Митька из сто восьмого номера. Ты разберись, Егорушка.
— Хорошо.
— И в коммунальное — насчет воды. Опять холодной нет.
— Завтра схожу.
Среда, Саня
Хорошо тем людям, которые читают книги. Они могут занять голову чем-то, кроме поганого телевизора. У меня нет привычки к книгам. Взял как-то одну в библиотеке. Автор — женщина, содержание такое глупое, что лучше уж спать под телевизор. Музыкальные и спортивные каналы не раздражают, и на них не злишься, как на боевики или фильмы про милицию. Интересно, кто сочиняет фильмы про милицию. Надо спросить Егорушку, он, говорят, тоже книги пишет.
Стучат.
— Вы участковый?
Странная бабка с первого этажа. Говорят, она подвинулась рассудком, когда от нее ушел муж. Удивительно, что муж вообще был — бабка страшна, как чудище из фильма про мутантов.
— Что случилось?
— Вы с Митькой этим разберитесь, и с девкой его. Все двери в туалете дерьмом измазали. И целуются прямо на лестничной клетке.
— Про двери — разберусь. А целоваться законом не запрещено, Мария Михайловна.
— Это разврат, по лестницам малые дети ходят.
— Хорошо, разберусь.
Коридор второго этажа налево. Темно. Лампочки вынули сами жильцы — экономия электроэнергии. Здесь где-то Митькины предки проживают. Катя Корнеиха тоже здесь. Развеселая девка, музон на всю округу. “Белые розы, белые розы, беззащитны шипы…”
Песни нашей молодости (я в третьем классе был).
Сто пятый номер тоже развлекается. Дверь приоткрыта, и видно, как стоит на стуле мелкая горбатая девица. В руках у горбуньи щетка для волос, горбунья поет в нее, словно в микрофон. Ее толстая подруга хохочет над уродкой.
Закона никто не нарушает.
Митька и Юля на лестнице, как всегда. Оба в куртках, в шапках по брови. Холодно на лестнице, и света мало от сорокасвечовой лампочки.
Целуются так, что у меня в животе сжалось и запульсировало.
— Митька, опять мне на тебя жалуются!
Среда, Егорушка
Можно сколько угодно лирически изливать душу и доставать из недр сердца блестящие образы. Это не пользуется спросом. Поэтому бессмысленно писать серьезные стихи. Поздравления и сценарии на свадьбы охотно покупает бюро “Амур”.
Например, сегодня я получил шесть тысяч.
Молодые-золотые,
Поздравляем от души!
Вот подарки дорогие…
Ах, подарки хороши…
Мне не стыдно. Если звезды зажигают, это кому-нибудь нужно. Я чувствую себя полноценным человеком: купил свиной вырезки, овощей, бутылку вина и коробку конфет.
Бутылка вина и коробка конфет послужат пропуском к телу Кати Корнеевой. Я ведь мужчина? Пока еще.
Притом я сходил в коммунальное и написал заявление о холодной воде. Я более чем заслуживаю право на счастье.
Среда, Катя и Егорушка
Катя приготовила свиное рагу. Аппетитный запах разнесся по зданию, пропитанному плесенью, сырыми токсинами подвала, миазмами засоренной канализации. В коротком сиреневом халатике, из которого выглядывали по временам то сладкое плечико, то нежный локоток, Катя выглядела милой девушкой. Егорушка от жары сбросил свой заштопаный свитер и тоже казался нормальным парнем. Волосы, собранные в хвостик, придавали ему интеллигентно-богемный вид.
— Вздрогнем? — Катя хищно цапнула рюмку.
— Пей одна, Катюша. А я вот соку…
— Значит, правда, что ты кодированный?
Егорушка промолчал. Он очень подходил к общаге — своим нездоровым цветом лица, странным взглядом, уставленным в безвременье. Кате пришла в голову эта мысль, но она не смогла ее сформулировать.
— А сколько тебе лет?
Егорушка пожал плечами. Кате он несимпатичен. Но он приносит самые вкусные гостинцы и не буянит по ночам.
Катя сделала телевизор потише.
— Ты презервативы принес? Что-то со мной не так в последнее время. Щиплет, колет. Заразиться не могла, я выбираю безопасный секс, ха-ха. Анализы сдала на прошлой неделе…
Кате неинтересен Егорушка, он пресный, как нерусский хлеб-лаваш. Но с ним можно разговаривать запросто, как с подругой или сестрой.
— Подруги ведь все твари-сплетницы. А сестры у меня нет. У меня никого нет, только отчим. Он дядька хороший. Всегда денег мне подкидывает. Он мне обязан, потому что совратил меня в тринадцать лет, а я не выдала его ментам… Он хорошо зарабатывает…
Вопль, похожий на треск разорванной тряпки, прозвучал откуда-то снизу. Захлопали двери, загомонили голоса, залаял на кухне Лорд.
— Горбатая зарезалась, — сообщила Катя, возвращаясь к Егорушке под ватное одеяло. — Прикинь, в живот себя ножом… Сказали, выживет, рана несерьезная.
Егорушка никак не отреагировал. Он думал о чем-то.
Люди, постоянно думающие о чем-то, наводят на Катю страх.
Четверг, Аллочка
Аллочка радовалась наступлению весны. По дороге домой не удержалась — разрешила Дениске постоять в ручье и побросать в веселую воду щепки. Дома весеннее настроение не отпускало Аллочку. Она распахнула окна, чтобы вместо плесени в комнате запахло распускающейся вербой. И стала подогревать суп и котлеты.
Аллочке двадцать восемь лет. У нее блестящие каштановые волосы, уложенные так, как в наше время не носят. Кожа у Аллочки вся светится. И вообще она слишком хороша для общаги. Впрочем, комната у Аллочки самая лучшая — проведены вода и канализация, устроены личная кухня и ванная. Аллочка купила эту комнату, а не получила даром, как большинство обитателей общаги.
— Мам, а можно я пойду в коридор, поиграю?
— Нет, нельзя, — привычно строгим голосом сказала Аллочка.
Общага насквозь пропитана пороком. Дети с пяти лет курят в отвратительных туалетах и слушают отвратительные сплетни, которые пересказываются на общих кухнях. И этот притон на втором этаже… в прошлую субботу, Аллочка видела, Катя плясала голая в окне.
Дениска не должен общаться с общажными детьми. Аллочка брезгует ими, как нечистыми животными.
— Аллочка, я вам книгу принес.
Егорушка всегда приносит Аллочке книги из библиотеки. Он здесь — единственное существо, которое Аллочка признает достойным общения. Вид у Егорушки отталкивающий — заштопанный свитер цвета земли, неопрятный хвостик, бородавки на руках. Но у него правильная литературная речь, он приносит хорошие книги. Аллочка предполагает, что он — спившийся журналист.
В восемь вечера Аллочка накормила Дениску легким ужином и почитала ему сказку. В девять Дениска лег спать, а Аллочка села за компьютер.
“ Hello, Richy!
Thank you for your letter. It was very interesting. I have the same hobbies. I like reading and walking. I have no pets, but I like cats and dogs. And I like traveling a lot! I hope you and me will be able to travel together. Do you like exotic countries? My little son dreams about voyages and adventures…”
Аллочка прицепила пару фотографий и отправила мейл.
Страшный грохот потряс здание от фундамента до крыши. Дениска подскочил в кровати и вскрикнул. Аллочка бросилась к двери. По коридору мчался на мотоцикле Митька Зубов. Отчаянная ругань соседей и синий дым летели за Митькой.
Аллочка вернулась к компьютеру. Пришел ответ от Ричи! Аллочка подумала — как хорошо, что наступила весна, что скоро будет лето, что есть мир за пределами этой инфернальной общаги. Скорей бы уехать в тот мир, в человеческую жизнь.
Пятница, Егорушка
Найда загуляла. Она исчезла, как только мы вышли во двор в пять утра. Мальчишки сказали мне, что Найда убежала со стаей кобелей. Найда убегает так дважды в год. И каждый раз я волнуюсь, потому что кобели могут растерзать Найду. А она — единственный член моей семьи.
— Егорушка, можно вас?
Это девушка Митьки Зубова. Никак не запомню ее имя. Но так даже легче — я могу дать ей любое имя. Не истрепанное “Наташа, Света, Настя”, а, например, Марианна.
— Слушаю тебя.
— Говорят, вы контрольные пишете за деньги. Мне надо реферат по биологии.
— К какому сроку надо?
Биология — не мой конек. Но она отработана мною давно и четко, ведь большая часть молодежи нашего района учится в “звероферме” — ветеринарном техникуме (он на соседней улице). Гораздо охотнее и дешевле я пишу литературу, историю, английский язык. Математические дисциплины идут у меня дороже. Все-таки я по ним не специалист.
Какая некрасивая эта Митькина девушка. Как обрубок — ни шеи, ни талии. Кожа на лице серая и пористая. Ее нельзя использовать как персонаж для романа — зачем нужна героиня, которая ничего не выражает.
Пятница, Катя
Катя ехала в троллейбусе одну остановку. Сама не своя, с бледным лицом и дергающимися губами. Потом вышла, купила в первом же продуктовом ларьке четвертинку водки и стаканчик. Народ на остановке с отвращением посматривал на девицу, которая наливала водку в стаканчик и пила без закуски, без запивки. После двух половинок стаканчика Катя снова села в троллейбус. Ехать дальше было совсем легко.
— Опять шары залила? — спросил участковый, вытиравший ботинки о рыжую траву.
Катя послала его громко, но не очень выразительно. Сил не было. Дома она допила водку, помылась в душе и надела все чистое: белье, колготки, костюмчик, который отчим в Москве купил. И пошла в коридор — отключить рубильник, потому что надо ведь снять люстру, а под напряжением это опасно.
Пятница, Саня
Срочно надо жениться. Женатый человек защищен от вредных внешних факторов. Например, к женатому уже не будут колотить в дверь по любому пустяку — побоятся ребенка разбудить. И женатым быстрее дают квартиры.
Но Аллочка за меня не пойдет. А больше нет никого нормального, в целом свете нет ни одной нормальной девушки. Катька Корнеиха — просто гадина, я бы таких травил газом “Циклон-Б”. А тут пришлось из петли вытаскивать.
— Вызови “Скорую”, — приказал я Шевелевой, — у тебя телефон близко.
— Не надо, — сказал Егорушка, — она вне опасности.
— А ты ее будешь всю ночь охранять, чтобы она снова не вздернулась?
— Буду, — сказал Егорушка.
Противный он малый все-таки. Выше всех себя держит, Исусик над грешными людишками.
— Вы не знаете, почему света нет? — спросила вдруг Аллочка, приоткрыв дверь. И мне захотелось выписать Кате Корнеихе премию за ее дурацкий суицид. Ведь Аллочка впервые заметила меня.
— Не волнуйтесь. Одна глупая девица отключила рубильник. Вы же представляете здешний контингент. Сейчас включим.
Пятница, Егорушка
Катя отрезвела от шока, но все равно была размякшая, бессильная, лежала на моей кровати, свернувшись в клубок, и плакала.
— Катюша, что случилось? Мы ведь друзья, ты мне все можешь рассказать.
— Участковый, мразь ментовская, говорит: что ж ты до конца не удавилась, как ты мне надоела…
— Катя, не обращай на него внимания. Работа у него такая — ожесточает.
— Я ездила в поликлинику, мне сказали, шейка вся в язвах. Операцию надо делать, лазером или холодом…
— Тебе дали направление? Покажи мне!
Катя проживает жизнь под постоянным алкогольным наркозом. Впрочем, еще не поздно.
— Что ты ревешь, глупая. Это не смертельно. Тебе просто прижгут язвы. Ты даже детей сможешь иметь.
— Мне сказали — обычным способом прижигать нельзя, я нерожавшая. А лазера в нашей больнице нет. Это надо платно…
— Разве тебе отчим не даст денег?
— Может, и соберет. Но делать надо срочно…
Катя опять завыла. Я сказал:
— Не поворачивайся.
Взял топор и поднял лезвием гнилой кусок пола в углу. Сразу обострилась вонь, которая заменяет в общаге воздух. Из нашей канализации все стекает прямо в подвал. И стоит там месяцами.
Миазмами пропитались мои деньги в жестяной коробке из-под сельди. Я отсчитал пятнадцать тысяч. Ничего страшного, еще много осталось.
Я ведь почти не трачу на себя.
Суббота, Саня
Когда-нибудь я Шевелиху убью. Что ей не спится с утра в выходные?
— Сань, Сань, иди скорее!
Я бежал в одних тренировочных штанах и представлял себе что угодно: Катька снова повесилась, Митька поджег пол-общаги…
На входной двери висел кусок обоев, приклеенный свежей эмалевой краской.
— Ты почитай! — загалдели бабы, которых собрала Шевелиха.
“Директор картонной фабрики выстроил себе две дачи а зарплату урезает с каждым месяцем. Главврач больницы № 5 ворует ремонта в больнице нет а под ремонт получает деньги чтобы свою дочку учить в Москве. Начальник комунального хозяйства купил квартиру в центре за наш счет. Участковый не выполняет своих обязанностей а только подглядывает за Швидько из № 100. Люди не молчите давно пора начать русский бунт бессмысленный и жестокий”.
— Кто это написал? — орали бабы. — Саня, смотри, и про тебя написано!
Я молча отлепил дурацкую листовку. Краска еще не высохла, несколько капель упало мне на тапки.
— Искать не будешь? — Гурина заглянула мне в лицо.
— Это женщина с первого этажа, — сказали сзади. — Та, у которой нарушения психики.
Сказала это Аллочка. Аллочка, одетая, как диктор телевидения, шла с Дениской — наверное, в Парк культуры или в ТЮЗ. Она видела обои с краской и мои тапки с краской. И писанину на обоях она видела.
Мне захотелось убить и Марью Михайловну, бабку-мутантиху. Откуда она, сволочь, узнала, что я думаю об Аллочке. Я никогда за Аллочкой не подглядывал.
Суббота, Митька
Накрылась суббота. Палыч не заплатил.
— Я тебе сто раз говорил, Палыч тебя дурит, как щенка, — сказал Котя, — ты задаром горб гнешь на его стройке.
— Лучше, как ты — на картонной фабрике за шесть тыщ начальнику жопу целовать.
— Зато стабильно.
Котя считает себя до фига умным. Развелось слишком много умных. И Юлька так сказала:
— Все такие интеллигентные, некого на хрен послать. А давай, Митька, совершим преступление века!
— Тоже умная стала?
— Деньги ведь нужны.
Нужны, кто спорит. Если не погулять субботу, к понедельнику можно вешаться, как Катька Корнеиха.
Катька с утра субботы в крутом загуле: дверь нараспашку, попса лупит на всю общагу. Поляна накрыта: водка-селедка, котлеты, картошка-толченка. И сто пять подружек, гогочут, как кобылы.
— Может, на хвост сядем? — спросил я.
— К этим шалавам? Еще чего!
Юля ревнует меня ко всем девкам на свете. А я ее — нет, потому что Юля верна и будет верна. Такой она человек.
— Давай лучше план преступления продумаем.
Я стал Юльку целовать и уговаривать — зачем, к чему? Мимо шла пьяная Катька и полезла к нам целоваться.
— Катя, а с каких ты так весело гуляешь? — спросила Юлька.
— На операцию ложусь в понедельник. Надо пожить красиво… а вдруг я там помру!
Дура пьяная все проболтала. Егорушка ей дал деньги, у него под полом целый тайник, Катька видела.
— Пошли? — сказала мне Юля.
— Юль, откуда у него деньги, блин? Он ходит, как бомжара, объедки по помойкам собирает…
Разве Юльку переубедишь?
Саня, суббота
Слева — у Катьки гудят. Справа — на общей кухне Митькина компания гулеванит. Я, конечно, пошел налево. Там недалеко — Аллочка.
Пьяные шалавы висли у меня на шее, целовались размазанной помадой, совали мне рюмку и вилку.
— Чтоб после одиннадцати — ни звука! Я сказал!
— Сказал он! — нагло крикнула Катька. — А кто ты такой? Ты без формы!
И стала кривляться, показывать из-под халата сиськи.
Мне сделалось противно, и я пошел к себе. Но у Аллочкиной двери услышал шум. Аллочкин Дениска плакал, и еще несколько детей там бормотали.
На куске одеяла лежала Егорушкина Найда. Вся покусанная. Аллочка, стоя на коленях, мазала Найду зеленкой. Собака терпела, только шипела тихонько.
— Она не умрет? Не умрет? — нудили дети.
— А где ж Егорушка? — спросил я.
Аллочка подняла на меня глаза. Самые красивые, и вообще — единственные женские глаза на свете. У всех остальных особей женского пола — моргалы, зенки и буркалы.
— Он уехал в деревню. У него бабушка в деревне есть. Он ей денег повез.
Я сел около Найды и Аллочки.
— Несерьезные раны, — заметил я.
— Да.
— Дети, шли бы вы спать. Найда выздоровеет. Я вам обещаю.
Никогда не было такого хорошего вечера. Я спустился в свой номер, открыл пиво, и пиво было самое вкусное в моей жизни. Аллочка спросила — как вас зовут? Я ответил — Александр. Вы завтра, Саша, как приедет Егорушка, скажите ему про Найду, ладно?
Воскресенье
Саня совершил пробежку, как обычно. Весенний рассвет, широкий, прозрачно-розовый, придавил сверху город. Многоэтажки благодаря рассвету приобрели романтический ореол. А парк со сломанными скамейками вообще казался сказочным лесом.
Весна стремительно вливалась в кровь.
Саня прошел в душ. Труба задрожала, харкнула и выплеснула на спину Сане привычный кипяток. Саня повертел холодный кран и аж вздрогнул — вода стала нормальной температуры.
Дали холодную воду!
В воскресенье!
Чудо было настолько немыслимым, что Саней овладели невероятные мечты. О женитьбе на Аллочке, об общих детях, о собственном коттедже и путешествиях на море.
Он вернулся в свой номер, приготовил горячий завтрак и съел, глядя в окно на сказочный парк. Потом сделал полную уборку и даже помыл окна.
Около десяти утра общага ожила. Забегали дети, на кухне забренчали сковородки и женские голоса.
— Саня! Саня! — заколотила в дверь Шевелева. — Ты бы пошел глянул — с Егорушкой нехорошо.
Егорушка сидел на полу около развороченной дыры. Из дыры шел подвальный смрад — перепрелых испражнений. Егорушка сидел, закрыв лицо руками, и раскачивался, словно в болезненном трансе.
Вокруг стояли: Шевелева, Шевелев, Гурина, Гурин, Марья Михайловна, мать Митьки Зубова и собака Лорд.
— Деньги у него украли, — сообщил Гурин. — Приехал, а дверь сломана. И в тайник залезли.
— Много денег было? — спросил Саня. И деловито достал из кармана мобильник. — Сейчас, Егор, я в отдел позвоню.
Егорушка бормотал как будто сам себе:
— Шесть лет собирал… шесть лет собирал… и книга почти дописана…
— Алло, Лешка, ты? — крикнул Саня в телефон.
Сверху, из распахнутых окон, зазвенела радостная песенка: “Ты мой хлеб, моя соль, моя ты радость, и моя ты боль…”
— Катька проснулась, — отметил Шевелев. — Похмеляется, шалашовка…