Комментарии в имейлах к друзьям по переписке
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2009
1. Российский монгольфьер
To: N. J., Montreal, Canada
“…Вполне могу представить оторопь и раздражение по поводу «Брендa» у слабо ориентированных в современном контексте. Эти скромные дегустаторы литературы, конечно, посчитают, что Олег Сивун (в дальнейшем О.С., или Автор) преподнес им, буквально, сатанинское яство, притом с единоличным правом на копирайт.
Между тем, существуя в пределах приватизированного одиночества, любой автор нерасторжимо связан густой капиллярной сетью с уже готовыми образами живого и мертвого, которые он, в соответствии со своей природой, перерабатывает. Насчет преемственности, заимствования и переработки — Набоков писал, что помнит связь каждой своей строки с «первоисточником». Исчерпывающей является формулировка Бродского: все мы воруем; здесь важно не у кого, а кто.
Нимало не преуменьшая художественный и феноменологический прорыв О. С., о котором речь пойдет ниже — прорыв, который я определила бы как первое литературное проявление русскоязычного «Generation O» («О» — первая буква от «Олег» и от констатации: «один», а также, что главное, цифровое обозначение числа, которое меньше единицы), я призвала бы «критиков традиционного толка» (каким превосходно подходит фразочка Дугласа Коупленда «умер в тридцать, похоронен в семьдесят»), — так вот, я бы призвала критиков означенного толка не награждать О. С. эксклюзивными розгами в качестве национального по форме и содержанию «инфанта террибля». Педагогика такого рода рискует автоматически обнаружить черты очередной кампании «по борьбе с космополитизмом», где О. С. будет классифицирован как исключительно российская «незаконная комета», а «примкнувшим» к такой комете пионером воздухоплаванья — вместо Монгольфье и братьев Райт — будет снова считаться химерический подьячий Крякутный, якобы построивший воздушный шар еще в 1731 году.
Итак, «Бренд», буквально, «нафарширован» упомянутыми знаковыми ориентирами — в этом его шарм, кураж, блеск (безоговорочные не для всех) — и, разумеется, стиль — соответствующий художественной задаче. Конечно, «Бренд» необходимо рассматривать в контексте современной, в частности постмодернистской, литературы, включая зарубежную. Не только потому, что таковой должна быть методология добросовестного критика, но также и потому, что на это — притом эксплицитно! — указывают специфические приемы самого Автора.
Эти знаки-отсылки (к тем «гигантам«, на плечах которых стоял О. С.) расположены Автором, главным образом, в зонах, где они выполняют функции опорно-несущих конструкций и структурирующих механизмов. В итоге текст в каждой из своих двадцати шести частей — четыре из них в журнальном варианте, увы, отсутствуют — демонстрирует (именно — демонстрирует, и это концептуально) следующую структуру: 1. эпиграф с указанным автором и слоганом; 2. Factum («объективную» информацию о конкретном объекте или феномене); 3. Punctum (мнение по тому же поводу Повествователя; NB! это мнение как раз и есть смысловая, оголенно-сенсорная сердцевина каждой части); 4. Soundtrack (звуковую дорожку к соответствующему видеоклипу); 5. Bonus («средство привлечения», т. е. сам видеоклип, куда входит иногда также packshot — а именно: крупный план рекламируемого продукта — и слоган). Каждую из таких пяти единиц назовем «главкой».
Кроме того, «культовые» имена («знаковые» — для различных слоев и направлений культуры) кишат, мелькают, роятся — то есть словно бы самовоспроизводятся — также и внутри очерченных указанными границами «главок».
Если бы меня спросили: а не надоедало ли мне это «монотонное», почти «механистическое» построение «Бренда», я бы ответила, что мне не может надоесть изящно продуманная неукоснительность в компонентах архитектоники — тем более что строение зиждется на таланте.
Итак, подходить к «Бренду» необходимо как к сочинению постмодернистскому, притом превосходно «продвинутому». В среде российской «традиционной» критики постмодернизм, по загадочным для меня причинам, в чести не был никогда, хотя специфика именно российских условий, так или иначе сохраняемых даже и в новейшие времена (логоцентризм, литературоцентризм, баснословная отвлеченность мышления и, главное, «историческая изоляция», которая сразу на много порядков, и притом неизбежно, повышает уровень рефлексивности) — специфика именно российских условий, как никакая иная, является непревзойденной питательной средой для этого (давным-давно солидного, даже «пожилого») направления.
Так вот, несмотря на то, что постмодернизм воспринимается упомянутым «ограниченным российским контингентом» примерно как сифилис (считается, например, что п/м есть «культурная проекция глобализации» — но где она, эта «глобализация», например, у Венички Ерофеева?), — несмотря на все это, российские эксперты в области суждений о литературе не имеют права игнорировать тот общеизвестный факт, что уже модернизм (Набоков) осуществлял «разнузданную» (т. е. концептуальную) демонстрацию приемов, где сами приемы, по хрестоматийному замечанию Ходасевича, выполняли функции героев. В «продвинутом» же постмодернистском «Бренде» демонстративно обнаженная конструкция выполняет не только эстетическую задачу, но является, наряду с Повествователем, на мой взгляд, самостоятельной (сверхэмансипированной, обаятельно-экстравагантной) героиней текста.
Кроме того, «монотонность» и «механистичность», будучи компонентами провокационно-игрового стиля, таковыми же остаются «в теории» (т. е. в моем пересказе), а на практике, по результату, живая энергия Автора перевоплощает «сухую заданность« конструкции («сухость» которой тоже, разумеется, отвечает художественному замыслу) — в живую, пульсирующую непредсказуемость поэзии. Где повторение стилеобразующих элементов (рифм, ритма, количества строк в строфе), а также само постоянство параметров в системах образов, метафор, созвучий — приводят к совершенно неожиданным (как водится в поэзии) результатам.
Кстати, в связи с упоминанием поэзии, возникает вопрос: что же за штука в жанровом отношении этот «Бренд»? Не претендуя на исчерпывающий и бесспорный ответ, позволю себе сделать предположение: это поэма”.
2. Пять свободный свободных братьев
To: S. L., Orcemont, France
“Приведу два небольших сопоставления. Выводы (например, о некоторых тенденциях), если захотите, можете сделать по своему усмотрению.
Сопоставление N 1
год, страна++++++++++автор++++++++++++++++текст
1951, USA+++++++Д. Сэлинджер++++++»Над пропастью во ржи»
1991, CANADA++++Д. Коупленд+++++++»Generation X»
1999, RUSSIA+++++В. Пелевин++++++++»Generation П»
2003, USA+++++++Ч. Паланик++++++++»Удушье»
2008, RUSSIA+++++О. Сивун+++++++++»Бренд» («Generation 0»)
Сопоставление N 2
Д. Сэлинджер. «Над пропастью во ржи«, 1951. Холден Колфилд:
» — Я говорю — нет, никуда мы не поедем, ни в какие “чудные места”, когда я окончу университет и все такое. Ты слушай ушами! Все будет по-другому. Нам придется спускаться в лифте с чемоданами и кучей вещей. Нам придется звонить всем родственникам по телефону, прощаться, а потом посылать им открытки из всяких гостиниц. Я буду работать в какой-нибудь конторе, зарабатывать уйму денег, и ездить на работу в машине или в автобусах по Мэдисон-авеню, и читать газеты, и играть в бридж все вечера, и ходить в кино, смотреть дурацкие короткометражки, и рекламу боевиков, и кинохронику. Кинохронику. Ох, мать честная! Сначала какие-то скачки, потом дама разбивает бутылку над кораблем, потом шимпанзе в штанах едет на велосипеде. (Здесь и далее выделено мной. — М. П.) Нет, это все не то! Да ты все равно ни черта не понимаешь!»
Д. Коупленд, «Generation X«, 1991. Из словаря Энди:
СЕПАРАТИЗМ ПОКОЛЕНИЙ: каждое стареющее поколение старательно убеждает себя в неполноценности следующего, идущего ему на смену ради того, чтобы удержать свою самооценку на высочайшем уровне: этот нынешний молодняк ничего не делает. Сплошная апатия. Вот мы выходили на улицу и протестовали. А они только ходят по магазинам и жалуются.
БЕМБИФИКАЦИЯ: восприятие живых, из плоти и крови, существ как персонажей мультфильмов, олицетворяющих идеалы буржуазно-иудео-христианской морали.
НОВЫЙ ТОРГОВЫЙ ЦЕНТР КОРОЛЯ: распространенная иллюзия, будто торговый центр перестает существовать, стоит только из него выйти. Слепота, порожденная этой иллюзией, позволяет обывателям делать вид, что огромные железобетонные параллелепипеды, невесть откуда взявшиеся в их районе, попросту не существуют.
ТРУЩОБНАЯ РОМАНТИКА ПИТАНИЯ: феномен, когда пища доставляет удовольствие не своими вкусовыми качествами, а за счет сложного комплекса социальных коннотаций, ностальгических импульсов и упаковочной семиотики: «Мы с Карен купили тюбик Мультивипа вместо настоящих сливок, так как подумали, что синтезированные из нефти искусственные сливки — именно то, чем жены летчиков из Пенсаколы потчевали своих мужей в начале 60-х, отмечая их повышение по службе».
В. Пелевин. «Generation П«, 1999. Вавилен Татарский:
«…Хотя очевидно, что, например, часы за пятьдесят тысяч долларов как физический объект не способны доставить человеку большее удовольствие, чем часы за пятьдесят; все дело в сумме денег».
«…несмотря на серьезные различия в духовных ориентирах и личных качествах, Сережа и Малюта одинаково глубоко погружены в темную бездну ротожопия«.
«Вот взять хотя бы «Мерседес», — вяло подумал он. — Машина, конечно, классная, ничего не скажешь. Но почему-то наша жизнь так устроена, что проехать на нем можно только из одного говна в другое… <…> То есть говном становишься, конечно, не потому, что покупаешь шестисотый «Мерседес». Наоборот. Возможность купить шестисотый «Мерседес» появляется именно потому, что становишься говном…»
«Люди нюхали не кокаин, а деньги, и свернутая стодолларовая купюра, которого требовал неписаный ритуал, была даже важнее самого порошка».
«По природе оранус — примитивный виртуальный организм паразитического типа. <…> Это бессмысленный полип, лишенный эмоций или намерений, который глотает и выбрасывает пустоту».
Ч. Паланик. «Удушье«, 2003. Виктор Манчини.
Повествователя и главного героя этой книги Паланика цитировать практически невозможно, поскольку в означенном романе, подчеркнуто «контркультурном», автор работает в стиле «гранж». Однако всех заинтересованных я адресовала бы, например, к главе 27, где (с типичной для Паланика нон-конформистской иронией) описан — на мой взгляд, «extra-super-advanced» — сексуальный акт. Неизбежное отчуждение (и вовсе не «экзистенциальное», а самое что ни на есть обывательское, «ротожопское») там достигает такой тотальности, которой обладает разве что Смерть.
О. Сивун, «Бренд« («Generation 0«), 2008. Повествователь:
«Я не привык о ком-то думать, я привык никому не мешать».
(Реализованное кредо стопроцентного европейца. Индивида не из глянцевого журнала, но из «жизни». Так что — «верной дорогой идете, товарищи!»)
«Деньги стали компьютерной программой, цифрами на экране монитора. Совсем не обязательно что-то ощущать в реальности, если это показали на мониторе или в телевизоре. То, что показано на мониторе или в телевизоре, и есть реальность. Современная экономика — это всемирная игра в покер, блеф чистой воды. Карты открывать совсем не обязательно, главное — всех вокруг убедить, что у тебя на руках рояль-флеш. <…> Visa — это стерильные деньги. После карточки Visa тебе не надо мыть руки. <…> Я думаю, что электронные деньги изобрели вовсе не для удобства. Электронные деньги изобрели для того, чтобы сделать деньги чистыми, чтобы сделать деньги абсолютной ценностью <…> Электронные деньги невозможно порвать или сжечь. Нас лишили возможности совершить поступок: бросить пачку банкнот в горящий костер. Электронные деньги всегда под контролем системы. Я не знаю, что такое система, но я точно знаю, что она существует».
P. S. Прослеживая филогенез «Бренда», на мой взгляд, можно предположить, что в своем «продукте» О. С. отжал и адаптировал для русскоязычных реципиентов краеугольные идеи и образы «Generation X», — с закономерной поправкой на отечественный коэффициент «Generation П» (коэффициент, относящийся, конечно, не к «реалиям» — в Global мире они унифицированы — но к масс-медийным мифам на русском языке как таковом).
Под «адаптацией», конкретно здесь, я имею в виду, разумеется, не «мозговой», т. е. отнюдь не рациональный, компонент в творческом акте Автора, но его интуитивную, вполне бессознательную цель. Однако бессознательным является лишь изначальный посыл. Затем наступает конкретная, глубоко личностная переплавка, и, в случае с «Брендом», этот технологический процесс подразумевал тщательное размещение — по всей протяженности текста — огромного количества ориентиров для читателя. То есть ссылок (указателей) на первоисточники. Что О. С. в своем произведении и проделал.
Кстати сказать, и смысловые ряды Автор выстраивает совсем иначе, нежели Рецензент, и никогда бы, например, сентиментальный по нашим временам Сэлинджер, «махровый реалист», не попал бы в упомянутые ряды Автора, хотя, как мы смогли убедиться, пророчества Сэлинджера не менее серьезны и зловещи, чем у Хаксли и Уэллса. Рецензент же вывел на сцену Сэлинджера (рядом с О. С.), чтобы дать услышать читателю сходство двух детских голосов в паскудном до безнадежности мире взрослых.
И, наконец, насчет оправданности первой частицы в определении самого текстового жанра («поп-арт роман»): Рецензент здесь тоже с Автором не согласен. От культуры «поп» в романе есть только, скажем так, сам набор рассматриваемых препаратов. Набор как таковой. Способ же исследования этого набора и подачи результатов — сугубо постмодернистский”.
3. “Две большие разницы”
To: W. L., Liverpool, UK
“…Я, собственно, «вытащила» Коупленда для того, чтобы, намекнув на некое врожденное родство независимых друг от друга сознаний, еще четче обозначить именно разницу. Почти неизбежную при временном разрыве, равном поколенческому.
Мир Коупленда еще можно назвать человеческим. «Имеется в наличии» компания молодежи, а каскады вполне сюжетных, разнообразных, очень «драйвовых» историй производят впечатление, что ареал поколения «Х» довольно густо заселен. Повествование, разумеется, не линейно: на поля вынесены термины Словаря и разъяснения к ним: часть взята Коуплендом из «реальности», часть сконструирована им самим.
Коупленд разнообразен и естественен в обилии своих блистательных парадоксальных метафор, которые у О. С. отсутствуют принципиально. Афоризмы Коупленда (которым как раз и отдан Словарь) сияют остроумием и прожигают неподражаемым сарказмом. Однако в количественном отношении его афоризмам очень далеко до таковых Олега Сивуна: ведь «Бренд» — это, по сути, центон авторских цитат. Каждое предложение — это именно цитата, даже если камуфлируется под короткую обыденную фразу, даже если как цитата задумана не была (конечно, не была): дело в том, что слово у Олега Сивуна, органически и принципиально, замкнуто на самом себе. В чем убеждаешься, «потребив весь продукт». Каждая из цитат обладает стабильной температурой 36,6. Повествователь «Бренда» произносит их ровным голосом. А чего кричать? Никого вокруг — не было, нет, не будет. В этом пустом, гулком мире он слушает долгое-долгое эхо коротких своих же собственных фраз. Ему ничего больше не остается, как общаться с самим собой, невольно совершенствуя это общение. Плотность цитат образует соответствующую поверхность. Она, в свою очередь, хорошо отражает звук.
Природа афоризмов у того и другого отчетливо показывает, как именно изменился мир за последние семнадцать лет. «Я вам — не объект маркетинговой стратегии!» — название одной из глав Коупленда (герой которого — в этом обреченном вскрике — чем-то похож на молодого, т. е. «глупого еще», бурлака с общеизвестной картины).
Повествователь Сивуна — изначально тот самый «объект» и есть: он в мир «маркетинговых стратегий» уже родился, он эмпирически другого не знает.
Так что он — голос ровный — даже не вскрикивает. Хотя — анализирует. Критически оценивает. Пытается — конечно, не «изменить», это бесполезно, — но, осмысливая, упорядочивать мир рекламы в соответствии со своими вкусами и привычками. Короче говоря, активно наращивает хаосмос…”
4. От дела — к слову (одна из главных тенденций «реальности«)
To: N. J., Montreal, Canada
“Рассмотрим поведение упомянутых «братьев» (с точки зрения отношений с «реальным миром») в эволюционно-хронологическом порядке.
1. Холден Колфилд. Совершает поначалу довольно много действий: сбегает из привилегированной школы, поселяется в гостинице, чуть было не лишается девственности, встречается с симпатичной девчонкой… И все это для того, чтобы, в конечном итоге, от любого «взрослого» действия наотрез отказаться. Он навсегда остается с детьми, при детях на карусели, в мире детей.
P. S. Его любовь: к своему погибшему младшему брату, к своей младшей сестренке…
2. Энди, герой Коупленда. «Живет человеческой жизнью»: работает, переезжает, общается и т. д. Совершает множество поступков и внешних жестов в духе «экшн».
P. S. Его любовь: увлечения в рамках и стиле «поколения». Огромная любовь к своему Словарю.
3. Вавилен Татарский. Начав с написания чувствительных стишков, шаг за шагом въезжает в законы «современного взрослого мира». Этот процесс вполне эффективно катализируется его «мудрым цинизмом». Таким образом, стишки трансформируются в слоганы, а сам Татарский, морщась от омерзения, в волшебно краткий срок взлетает на — подсвеченный эзотерическими огнями — пик социальной карьеры.
P. S. Его любовь: к деньгам и всякого рода филиппикам-инвективам против них. В одном из придаточных упоминается тысячедолларовая проститутка, которую герой (утро, постель) машинально отпихивает, чтобы взять телефонную трубку.
4. Виктор Манчини. Суеты тут много: одержимый баснословной похотью (одним из основных направлений «потребления» — и пародией на него же), посещает психотерапевтический кружок с себе подобными, дабы излечиться, но, все равно «потребляет», даже по нарастающей, — а в кратких промежутках он с целенаправленным корыстолюбием изображает в ресторанах приступы удушья — и навещает в госпитале умирающую мать.
P. S. Следуя канонам контркультуры, постоянно кричит, что никого не любит, — а я не верю. Слишком много беззащитной бравады. Да любит он, любит — и мать, и некоторых женщин. Однако «честь мундира» (т. е. репутация разрушителя) — и страх саморазрушения не позволяют ему в том признаться.
5. Безымянный Повествователь «Бренда«. Вроде бы рассказывает — о вроде бы обыденных — делах. Ходит в магазины, покупает то да се, смотрит кино, читает, путешествует — что там еще? — ну, рассматривает фотки, пьет кока-колу, сиживает в Макдональдсе, не вылезает из Google — короче говоря, ведет среднестатистическое существование в пределах соответствующей возрастной группы.
С поправкой на коэффициент прижизненного небытия. («Небытие на свету», — Бродский.)
Потому что ни черта Повествователь не ходит, не путешествует, не пьет и даже не покупает. Это земная его оболочка проделывает какие-то там ритуалы. Но все это только для того, чтобы его настоящее, единственное и одинокое «Я» могло насладиться словом. «Я» возвращается к Слову. Слово самодостаточно, самоценно и, не имея даже внешнего блеска («бренда»), единственно желанно. Собственное же Слово — единственный (эксклюзивный) не-симулякр в мире, оккупированном симулякрами.
P. S. Его любовь: к слову.
«Ведь нет серьезных причин считать, что секс с женщиной лучше мастурбации».
Когда-то я уже писала, что обожествление Слова — признак конца. Абсолютной изжитости того человечьего биоценоза, какой «имеем в наличии». Все началось Словом. Все Словом закончится. (И к лучшему, верно?)
Для натур утонченных этим триггером, включающим титры «КОНЕЦ», останется Слово поэтическое. Ну, а для ширнармассы (широкой народной) — буквочки бренда. Может быть, такого:
Когда склюют последний бренд народы,
Состав частей разрушится земных,
Все сущее опять покроют воды…
И ничего не отразится в них”.
5. Петербургский Wunderkind
To: S. L., Orcemont, France
“…Возникает вопрос: каким образом Повествователь и Автор (здесь силен неполиткорректный соблазн их объединить, но не поддадимся) — каким же образом Повествователь (которому 27 лет) и Автор (которому 25) оценивают окружающий их мир именно так, как оценивают: со стороны, иногда дистанцируясь, очень критически, всегда имея в виду какие-то «иные, лучшие», довольно четкие критерии? Где же им эти критерии было взять? Ведь в эмпирическом опыте того и другого иных точек отсчета быть не может.
Позволю себе маленькое очерковое отступление. (Надеюсь, информация не конфиденциальна.) Редакторы «Нового мира» оказались настолько заинтригованы Автором, сочинением Автора — и, в частности, не соответствующей годам умудренностью Автора, что, не исключая даже и «фирменную петербургскую» литературную мистификацию (традиция, слава богу, прочна), телефонировали Автору по указанному номеру. Они были готовы к любому повороту дела. Но, как говорят в спецслужбах, все оказалось чисто. Автор, оставаясь симулякром Автора, продемонстрировал свое физическое наличие.
Итак, вопрос: откуда у А. и П. (Автора и Повествователя) опыт иной, «до-симулякровской» жизни? Ответ: ex libris, вестимо.
Выдержка из одного моего письма: «Кажется, я поняла, с чем именно этот парень (Повествователь) сравнивает реальность, в которой култыхается. Точки для отсчета у негo — в прочитанных книгах. Он невероятный книжник. Если не сказать — книжный.
Зато тип мышления у него, как и у Автора, является природным и резко не бытовым. А прозаики для меня делятся на таковых с бытовым — и внебытовым способом «перцепции». И первые (их 99%) — это беллетристы. Вторые же близки к поэтам. И первые ненавидят вторых зоологически — до рыка, до шерсти дыбом. Вот этот парень — из вторых»”.
6. Подросток с сединой в волосах
To: W. L., Liverpool, UK
“…И все-таки Повествователь «Бренда» более всего схож с Холденом Колфилдом… До боли в сердце схож. Да: с самым из отдаленных во времени «братом». Они оба отказываются от «действия»: хотя Холден не делает это демонстративно, а Повествователь, коль послушать его, только и бегает за очками Ray-Ban.
А вы меньше слушайте, что он говорит. Вы вслушайтесь в интонацию. Мне сначала показалось, что даже синтаксис у Сэлинджера и Сивуна схож. Присмотрелась: ничего подобного. Итак: синтаксис несхож по факту. Повествователь у Сивуна излагает ситуацию более короткими фразами и ни к кому не обращается, а Холден все время обращается к какому-то слушателю… (рудиментарные, даже, скорее, атавистические надежды детства быть услышанным) — итак, синтаксис их ничем не схож, а интонация, in total, та же самая! Или почти та же самая. Какая? Не знаю. «Исповедальная»? (ненавижу словцо) — «беззащитная»? (при самых современных методах защиты у Сивуна) — «доверительная»? (этот ярлычок приемлю ещё меньше) — и это при всех «лавкрафтовских ужасах» повседневности? Не знаю. А вы — когда слышите новый голос в телефонной трубке, похожий на голос, вам знакомый, — вы можете объяснить, чем он похож? Ну да — «частотами», «модуляциями», «обертонами» — все мы учились, слава богу…
Вообще-то Холдену, этому вечному подростку с сединой в волосах (Повествователь «Бренда» мне видится таким же) — одному — досталась тяжесть огромного Знания — бремя провиденческого ведения, которое он не смог разделить ни с кем. Даже со всеми вместе взятыми зрителями телеящика — как это делает (дробя ответственность за повседневные ужасы «на всех поровну») герой «Бренда»…
Сдается мне, что Повествователь у Сивуна — это существо Колден-Холфилдской породы на неминуемом пути деградации по направлению к оранусу… В конце этого пути «венец природы» наконец-то обретет уготованное ему Верховным Планом место: сервильного придатка хайтэковской цивилизации. Но пока он, повторяю, еще на пути, в пути… Еще сопротивляется… Еще чего-то там рассуждает… Много о себе понимает…
P. S. Но что в этой истории с «братьями» для меня самое интересное… (вот как посмотришь на фамильные портреты, — и твердо уверуешь в переселение душ, — как говорил знаменитый лондонский сыщик) — итак: что в этой истории с «братьями» для меня самое интересное — это непреложность и четкость генетической программы. Скрывай свои истинные наклонности, не скрывай — они все равно шилом из мешка — р-раз! И в самый, как водится, неожиданный момент.
Вот отказывается от действия в загаженном взрослыми мире Холден, вот старательно имитирует деятельность бездеятельный Повествователь — и, вроде бы, оба они (как и другие из той «великолепной пятерки») не помышляют о… как бы это поделикатней… о личной ответственности — ну, не за мир (человечество не спасти) — так за свою судьбу… На то она и судьба, что ее не объедешь… Не такие же мы недоумки, чтобы верить в свободу выбора, верно?
И тут вдруг… ни с того ни с сего… вот оно, шило! — из мешка — прямиком в сердце — герой Пелевина говорит: «Подумай — разве Богу сложно на несколько секунд создать из ничего весь этот мир со всей его вечностью и бесконечностью, чтобы испытать одну-единственную стоящую перед ним душу?«
Ну, строго говоря, это как бы не сам Татарский говорит… Это ему говорят. Во сне… Он бы такими словесами сроду не оскоромился, это и кошке ясно.
И все-таки: каждый достоин своих снов”.
7. “Двадцать шесть их было, двадцать шесть…”
To: M. G, Saarbrucken, Germany
“Какие же конкретные объекты Автор предлагает в своем Каталоге? Фантомы, которые призваны дать, в итоге, — ну, если и не comprehensive picture of the modern world (исчерпывающую картину современного мира) — то, бесспорно, его генеральную схему — и, что важней, его ауру?
Этих химер, повторяю, двадцать шесть: по числу букв английского алфавита. Они и расположены в алфавитном порядке, который начинается, соответственно, с «А» (Andy Warhol) и заканчивается на «Z» («Zentropa», датская киностудия).
Так ли уж нов непосредственно сам прием обыгрывания букв в алфавите, к которому прибегает О. С.? Разве не с помощью того же «постмодернистского игрового реестра» учат (не доросших до Andy Warhol’a) детей — азбуке?
Аист щи с утра варил,
Белку в помощь пригласил.
Воду лили в казанок,
Гриб бросали в кипяток.
Все эти — «аист», «белка», «вода», «гриб» (словно запатентованный и даже монополизированный в русской литературе Пелевиным) — чем не симулякры? Но в том-то и дело, что узкоутилитарное значение «Бренда» (а «Бренд», под таким углом зрения, это: 1. новейший феноменологический каталог; 2. мощный стимул к расширению сознания; 3. инструмент для расширения сознания; 4. четкий рубеж в развитии отечественной литературы — это я так, by the way!) — данное «прикладное» значение «Бренда» все равно на порядки уступает сугубо артистической, эстетической, «внефункциональной» ценности этого текста, представляющего собой самостоятельную художественную систему, стопроцентно жизне- и дееспособную. Систему, состоявшуюся вследствие щедрой обеспеченности всеми необходимыми характеристиками автора: умом, талантом, свободой, бесстрашием — ну и, разумеется, критической массой отчаянья”.
8. “Тоестьлстой и Додостоевский, даже под дулом «Smith & Wesson», не согласились бы написать такой бред!”
To: L. Y., Groningen, The Netherlands
“Andy Warhol, открывающий Catalogue from OLEG, призван пояснить суть эстетической системы текста, а также четко обозначить законы его функционирования: угол зрения, мировоззренческую направленность, философскую базу — вообще цвет, запах, вкус и прочие “органолептические” черты данного “внешнего объекта”. То есть Andy, а вместе с ним и Author внятно призывают: господа, настройте, пожалуйста, свою оптику и все прочие части вашего акцепторного арсенала на адекватные параметры. Конкретно вот на такие:
«Отчужденность человечества от самого себя достигла уже такого уровня, что оно может переживать свое собственное уничтожение как эстетическое удовольствие высшего класса» (Вальтер Беньямин).
И еще, для правильной настройки своих мозговых векторов, учтите вот это:
«Andy Warhol был скучным художником, потому что показал, как на самом деле скучна поп-культура. Andy Warhol снял посмертный слепок с поп-культуры еще до того, как она по-настоящему родилась. <…> Я почти уверен, что мы живем в эпоху скуки — абсолютно тотальной скуки. Скука — это когда не знаешь, что выбрать. Когда всего много и ты теряешь возможность выбрать. Какое преимущество есть у Marlboro перед KENT’ом? А у Ford’а перед BMW? Только их имена. Мне нравится какое-то имя, и я выбираю его. Мне нравится, как звучит бренд, и я говорю, что это лучшая марка в своем роде.
Эпоха скуки всегда делает так, чтобы мне чего-то не хватало, чтобы я чего-то хотел, но сам не знал чего. Общество изобилия — это еще и общество тотального дефицита, поэтому оно уже и не общество изобилия, а общество постизобилия. Постоянное чувство скуки в конце концов заставляет меня обратиться к поп-культуре или пойти в супермаркет затем, чтобы понять, что мне нужно. Мне ничего не остается, кроме как стать частью эпохи скуки, чтобы сбежать от скуки. Я трачу деньги. Я трачу себя. Я приобретаю другого. По большому счету, я перестаю жить своей жизнью. Я отказываюсь от нее« (Олег Сивун).
Но призыв к читателям настроить свои акцепторы конкретно на такие-то параметры — это, по-моему, тщета. Потому что непонятливые (а их большинство, включая “остепененных” филологов, занудливых профессоров, критиков на договоре и т. д.) — непонятливые — все те, «кто умер в тридцать…» (см. коуплендовское определение выше), — итак, непонятливые, разбуди их среди ночи, незамедлительно присягнут “Нашему Всему”, то есть противным голоском отличников отбарабанят, что — ну да, дескать, писателя должно судить по законам, им над собой признанным. Но это они — так, для оценочки в дневник. А наедине с собой, под одеялом, как пить дать станут склочно сопеть, что вот де Толстоевский этот «Бренд« явно бы не одобрил!.. А Тоестьлстой и Додостоевский, даже под дулом «Smith & Wesson«, не стали бы писать такой бред!.. (И, кстати: разве возразишь?..)”
9. Подбор пустот на произвольную тему
To: N. J., Montreal, Canada
“…Теперь перечислю — взятые Автором для Каталога — симулякры современного массового сознания. Сам он свою коллекцию скромно именует — подбор пустот на произвольную тему.
Вот эти химерические объекты (они же — названия блоков/ глав): 1. Andy Warhol, 2. Barbie, 3. Coca-Cola, 4. Dolce & Gabbana (отсутствует), 5. Esquire, 6. Ford, 7. Google, 8. HBO (отсутствует), 9. IKEA, 10. Jameson, 11. Kodak, 12. Lufthansa, 13. Mc’Donald’s, 14. Nokia, 15. Orbit, 16. Putin (отсутствует), 17. Quelle, 18. Ray-Ban, 19. Sony, 20. Tour-de-France (отсутствует), 21. USA, 22. VISA, 23. Wal-Mart, 24. Xerox, 25. Young & Rubicam, 26. Zentropa.
То есть вот такая открывается беглому взору — формально упорядоченная одним лишь алфавитом — привычная интернетно-рекламная свалка. Где физиономия Президента, чьи круговые мышцы рта демонстрируют высочайшую квалификацию президентского дантиста, — безмятежно соседствует с херувимскими крылышками менструальных прокладок и подробным анализом анального секса, который предпочитает сама Мадонна. А чем, вообще говоря, не безгрешная комбинация?
Интернетные страницы (в таком именно виде) созданы по образу и подобию массового бессознательного. Именно им-то, массовым бессознательным, и созданы. А массовое (медиократическое) бессознательное, так или иначе, отражает, коль верить клерикалам, идеи Высшего Сознания. Так что с помойкой в черепной коробке «среднего человека» все в порядке. Выстраивание же «ценностей по вертикали» — о, это уже другое: это сакральная и единовластная миссия телевидения, то есть, по автору «Generation П», — священное радение главного нервного окончания, которым обладает существо безмозглого стада, оранус (ротожоп).
Кстати, меня интересует: а кто такой (что такое) в этом реестре Putin? Статья о данном симулякре по каким-то редакционным соображениям пропущена. Так что я о нем ровным счетом ничего не знаю. Могу лишь с уверенностью сказать, что он визуально обнаруживает себя вперемешку со жвачкой Orbit и каталогом Quelle (товары — почтой). Могу, кроме того, предположить, что если Putin — неодушевленный предмет, то, возможно, это бритвенный прибор, или фен для волос, или жидкость для снятия макияжа, или лак для ногтей; если Putin — какое-либо понятие, то, как подсказывает мне интуиция, это нечто такое большое и значительное, что его невозможно потрогать целиком — например, некая страна или даже «черная дыра»; если это понятие отвлеченное, то здесь я полностью теряюсь в догадках; если же Putin — одушевленное существо, то не исключено, что оно происходит из семейства Barbie”.
10. Буриданов осел в тотальном окружении первоклассного сена
To: M. G, Saarbrucken, Germany
“…Бью себя по рукам, стараясь не копировать цитаты О. С. Не цитировать его вообще. Какая-то отдельно взятая цитата мне кажется не только ложным, но и автоматически уничтожающим другие цитаты выбором: почему именно она?
Олег Сивун афористичен по своей природе. Он не то чтобы «пишет афористично» — он просто фиксирует свои афоризмы. Потому что, в первую очередь, он афористично мыслит — и, что для меня очевидно, не может мыслить как-то иначе. Эту способность додумывать мысль до конца, естественно «отжимать» ее до простой, прозрачной, соприродной дыханию формулы (притом ни в коем случае не дидактической, а неизменно поэтической, возникающей словно наперекор застенчивой эпатажности Автора) — эту способность Автора я бы сопоставила с таковой у Цветаевой — хотя авторские породы О. С. и М. Ц., разумеется, ничем друг с другом не схожи, да и само это сравнение, боюсь, Автора не порадует.
Однако если уж выкладывать всю правду до конца, у меня сложилось впечатление, что — еще до возникновения какой бы то ни было мысли — О. С. афористично видит. И здесь его можно было бы сравнить с некоторыми визуальными художниками, что является, увы, материалом для отдельного исследования.
Но вернемся к Рецензенту. Неразрешимой мукой для него (для меня то есть) является именно безудержное желание цитировать «Бренд». И от этой пытки вполне можно умереть, притом даже лютее Буриданова непарнокопытного: ведь у осла было в наличии всего лишь два одинаковых соблазна, а у меня искушений в тексте О. С. — ровно по числу его фраз. Вот взять бы новомирский текст (а лучше полный вариант) да и сделать «copy — paste» — целиком. Только в этом я и вижу solution of the problem (для себя лично).
И вообще я почти не встречала людей такого безупречного и высокого (притом, несомненно, врожденного) вкуса”.
11. Эссенциальная начинка
To: N. J., Montreal, Canada
“Считаю для себя практически непосильным сделать дайджест, который бы давал представление об ауре двадцати шести главок под названием «Punctum», где впрямую содержатся сентенции Повествователя о так называемой «реальности».
Кстати сказать, я совершенно не согласна с одним из своих корреспондентов, который пишет, что «Сивун имеет дело не с реальностью, а с социо-психологическими мифами«.
Безусловно, Сивун имеет дело с социо-психологическими мифами, но разве не с ними же (возвеличивая их или развенчивая, анализируя — то есть так или иначе используя, даже просто в качестве естественного фона) имели дело писатели всех времен? Разве не с социо-психологическими (языческими) мифами имели дело писатели античности? Разве не с ними же имеют дело писатели христианского мира — равно как и мира всех прочих конфессий? Разве не с социо-психологическими мифами — “плотнее”, чем кто-либо, где-либо и когда-либо — “имели дело” фурмановы-фадеевы-серафимовичи — все эти изобретатели — и одновременно лживописцы (неологизм мой) самых разнообразных социальных химер — картонных колхозников, ликующих до безмятежности слабоумия, гипсовых и даже бронзовых эрзац-пролетариев, “нечеловечески человечных” парторгов?
А современные — разве не занимаются они вплотную именно социо-психологическими мифами? Сорокин расщепил эти мифы аж до элементарных частиц. Пелевин открыл принципиально новый взгляд на морфологию и физиологию масс-медийного организма (самоуправляемой лжи), причем возвел свои выводы об этой протоплазменной субстанции на принципиально новый уровень обобщения.
То есть: продукт Олега Сивуна отличается от высококлассных продуктов всей прочей литературы совсем не этим. Хотя социо-психологические мифы, которыми он оперирует, безусловно, иные. И не по отдельности — а, так сказать, всем скопом, в конечной своей совокупности. (Но что, собственно, есть «подлинная реальность»? Не завязнуть бы в схоластическом болоте…)
Сформулировать кардинальную специфику «Бренда» вполне возможно. Но — не нужно. Не будем торопиться. Эта работа заслуживает пристального внимания и, как минимум, дистанции во времени. А пока ограничимся чем-нибудь менее серьезным. Ну, например. Нижеследующий слоган изобретен Рецензентом специально по случаю; ключевые слова являются полными анаграммами.
ТАЛАНТ:
КОМУ — ТАНТАЛ,
КОМУ — АТЛАНТ.
***
Итак, сделай мы экстракт «смыслов» из всех двадцати шести главок под названием «Punctum» (что по латыни означает «небольшой раздел речи» — или «голос на выборах за определенного кандидата» — то же самое то есть, что «голос за определенный продукт, объект, симулякр»), — этот спрессованный семантический блок, лишенный специфической формы, подвергся бы аннигиляции на наших глазах. Ну, любит Повествователь это и то. Ну, не любит Повествователь то и это. Ну, равнодушен Повествователь к тому и к сему. Простые, сухие, «скучные» фразы. Как бы.
Кстати, большинство предложений в главках «Punctum» начинается с «я» («Я трачу деньги. Я трачу себя. Я приобретаю другого») — или включают «мне» («мне кажется…», «мне хочется…», «мне странно, что…»). «Суконно-камвольный язык», — как буркнул по электронке один мой знакомый.
Но этот язык соответствует задаче. И в этой откровенной синтаксической скудости, в многократном воспроизведении одних и тех же конструкций, где принципиально нет места ни метафорам, ни (даже микродозам) патетике, я слышу специфическую магию заклинаний. Повествователь не уверен, что он «в самом деле существует» — хотя бы и в мире симулякров (об этом он пишет впрямую); косвенным доказательством его существования является зыбкое, ускользающее проступание неких контуров… Причем благодаря именно заклинаниями («я, я, я… мне, мне, мне… я, я, я… мне, мне, мне…») эти контуры и возникают. В зеркале собственного сознания. Хотя бы иногда.
И все же этот результат реализуется через повтор слов. Повтор движений мысли. Повторение жестов. (Конвейер. Форд. Ксерокс.)
Каков же естественный доминантный импульс «божественного духа», обреченного к бесследному исчезновению в хаосмосе симулякров?
Доказать себе, что еще существуешь. Доказать себе. Доказать…
P. S. Кстати, этот импульс — к вычленению своего “я” из хаосмоса — и жест к слиянию с ним — двуедин, дуалистичен, нерасторжим. Повествователь «Бренда» говорит, что иногда именно сходство с другими служит ему единственным доказательством собственного существования. И вот что мне это напомнило: не то ли же самое говорил рьяный индивидуалист (трагический романтик, байронист) И. Б., когда, пребывая в ссылке где-то на северах, в селе Норенском, писал, что черпает огромную отраду и силу (цитирую по памяти. — М. П.) в том, чтобы выйти в поле на рассвете — и знать, что миллионы людей вот так же, в этот же час, просыпаются — и, вот так, же выходят в поля…
И никакой иронии в этом признании нет”.
12. Реестр “несбыченных мечт”, или Привьюшки1 кликабельны
To: S. L., Orcemont, France
“…Признаем еще один объективный источник возникновения постмодернизма, плодоноси он хоть на Островах Зеленого Мыса: акселерация (ускорение) и, соответственно, спрессованность времени. В таких условиях авторам уж не до того, чтоб, скажем, Наташу Ростову детально на бал наряжать (кстати, даже и в те благословенные времена это сделала за автора его лучшая половина) — тут успеть бы хоть список самих гостей на балу составить.
Эта моя интродукция к тому, что не могу я написать сейчас о «Бренде» столько, сколько хотела. И потому еще эта невозможность, мягко говоря, досадна, что заслуживает «Бренд» более подробного, более въедливого и одновременно более широкого исследования. Больно уж репрезентативен. Это с одной стороны. И, несомненно, феноменален (в первом словарном значении слова «феномен») — с другой. Этот текст создал значительный прецедент в истории русской литературы.
Но мне остается только составить список — жалкий такой постмодернистский реестрик несбывшихся желаний.
Вот этот список:
1. Эксплицитные и имплицитные элементы поэтики О. С.
2. Дополнительные элементы архитектоники в «Бренде»:
а. движение от живописи — через фотографию — к кино (хоть Автор, на самом деле подсказывая, лукаво отрицает это);
b. иллюстративные, контрастные, пластические и, главное,
расширительные функции эпиграфов;
c. текстообразующее значение внутренних списков («списков внутри списков»);
3. Отдельную бы статью — о букве «Z». То есть о датской киностудии «Zentropa». То есть о кинематографе — в подаче О. С. — как таковом. Почему? Да потому что в этих рассуждениях Автора я могла бы подписаться под каждой буквой.
4. Разнообразие в — постмодернистских и не только — способах Автора дурачить «почтенную публику» (что особенно хорошо — и не случайно — видно именно под конец — в «Zentrop’e»).
5. «Лавкрафтовский ужас бытия»: современные трансформации и модификации.
6. Страсть Автора к систематизации (даже не постмодернистская, а сугубо личная — хотя и «веничко-ерофеевского» толка) — как возможный способ борьбы с внутренним хаосом.
7. «Бренд»: вот вам и «петербургский текст», господа академические ничтожества! (Курсивом выделено выражение Набокова.)
8. О «подходах» и «методах» современной российской критики. То есть о хроническом саботаже и таком же позоре.
9. Афористичность зрения О. С. Параллели с некоторыми визуальными художниками.
10. О возможном — итоговом — прочтении «Бренда». Вот оно:
Когда стада придут к концу Природы,
Состав частей разрушится земных,
Все сущее опять покроют воды…
Но — импульс к Мысли — возродится в них”.
Bonus. Анимация на датской киностудии “Zentropa” известной карикатуры датского же художника Херлуфа Бидструпа: книга, которую читают самые разные индивиды. Один плачет навзрыд. Другой, распахнув телячью пасть, хохочет. У третьего от ужаса волосы встают дыбом. Четвертый, в негодовании, зашвыривает книгу куда подальше. Но ее поднимает пятый: чтобы над фолиантом сладко-пресладко заснуть…
Packshot книги Олега Сивуна “Бренд” (желаю Автору, чтоб она оказалась опубликованной как можно скорее) и слоган: ТОЧНЫЙ. БЕСПОЩАДНЫЙ. ГОРЕСТНЫЙ.
“БРЕНД”: БЕСКОНЕЧНО ТАЛАНТЛИВЫЙ ТЕКСТ.