Виртуальная история в мультах
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2009
Окончание. Начало в № 9, 2009.
Virtualy и др.
Виртуальная история в мультах
Мульт Третий.
Политика. Основной рефлекс
Основной Рефлекс. Как бы Фриске
В магазине здоровья “Основной рефлекс” всегда многолюдье и сутолока. “Основной рефлекс” решает сексуальные проблемы за мгновенье. Мы приходим туда с сексуальными проблемами, смотрим на других покупателей, у которых проблемы гораздо серьезнее, от этого становится легче.
Ничто так не способствует облегчению и духовному свету, как чужие проблемы и беды.
Может быть, в этом и заключается загадка Христа — если ты берешь на себя сопереживание всем грехам мира, то сам становишься прозрачным и счастливым. И обретаешь вечную жизнь. Интересно, кому нужна вечная жизнь? Даже если собрать воедино все сонеты и сонаты мира, на вечность их не хватит.
Асе посоветовали. Мол, в магазине здоровья продается крем. Целый арсенал кремов. От усталости и для тех, кто много стоит на ногах. Ася и пришла. Усталость снимать и прочее. Усталоногая Ася стояла в очереди, представляя, как ножные вены расширяются и сужаются, потом снова расширяются, принося облегчение. И как жизнь становится ясной.
Впереди Асины глаза углядели юношу. Юноша был высок и статен, в длинном пальто. Асе стало интересно, и она как будто невзначай прошлась по магазину взад-вперед, якобы прилавок рассматривает. Под юношевыми глазами лежали тени, а глаза бегали по полу, как мышата, которые норовят сбежать из клетки. Тенистый юноша шепотом попросил продавщицу, полную миловидную девушку в филологических очках и с небрежным хвостиком серых волос.
— Что мне делать…
Я хочу, чтобы мне!..
Понимаете?
Я не могу…
Я без этого больше не могу!
Хоть что-нибудь.
— Понимаю-понимаю.
Вы студент?
— Да, а как вы догадались?
— Сразу видно.
Вы типический.
С этим часто приходят.
— Мне как бы так.
Неудобно вас просить, но…
— Вам стипендии не хватит.
Дешевле с живой девушкой познакомиться.
В Мак-Пик сводить.
— Да зачем мне с моей бедой девушка?
— А, да, забыла.
Вам самому то же нужно.
Извращенец.
Извините, господин студент.
Вы не с философского?
— А как…
Как вы догадались?
— Оттуда часто приходят.
Я же филолог.
Сразу своих, гуманитариев, вижу.
Наверное, специализировались…
На Мартине Хайдеггере и тэ дэ.
— И тэ дэ…
Следующими были Три Богатыря. Трое симпатичных юношей в теплых курточках и черных джинсах. Они хотели приобрести надувную девушку, одну на троих, но не могли выбрать — блондинку или брюнетку. Блондинка была как-то понятнее, зато брюнетка гораздо пикантнее.
— Темненькая — это как бы Прекрасная няня.
— Беленькая — это как бы Блястящие.
— Темненькая как бы Фриске.
— Беленькая как бы Шерон Стоун.
— Шерон Стоун — старая грелка.
— Беленькая как бы Гвинет Пелтроу.
— Темненькая как бы Деми Мур.
— Беленькая как бы Ксюша Собчак.
— Черненькая как бы Ксюша Бородина.
Филологическая девушка слушала, поправляла очки и смотрела с выражением бывалого фрукта, привыкшего проходить соковыжималку. Наконец Трое решились.
— Нам бы это…
Типа, чтобы это куда-нибудь девать.
Засунуть это куда-нибудь.
Ну, это…
У кого-что-болит.
Это и девать.
— Ну да, понятно.
Тоже по-нормальному не получается?
С девочками?
— Это, как бы…
Да получается.
Но это как бы затратно.
Кино там, кафе, игровые автоматы.
А то может еще залететь.
Ну, баба…
То есть девушка.
А тебе надо только куда-нибудь это самое…
Так, чисто на минуту.
Это самое сделать и по делам с пацанами.
А она будет разводить на сопли — семью давай, детей.
А мы не готовы, типа.
— Понятно.
Полное отсутствие социальной зрелости.
— Ага.
Типа как бы.
— Может, вам что-нибудь простое?
Зажим какой-нибудь?
— Неа.
Нам надувную подругу.
— Блондинку-брюнетку?
Есть рыжая штука.
Одна осталась.
— Нам, это, лучше уж рыжую.
Как ни у кого.
Мы ее это…
Мы с ней жить…
По очереди будем.
День Вовка домой берет.
Потом Женька.
Потом я.
Мы всегда на хорошее втроем скидываемся.
Значит, Вовка.
Рыжая сегодня ночует у тебя.
Готовься, чтобы чики-поки.
Ванная, свечи, пивко там.
Они надули Резиновую Девушку прямо в магазине. Потом поделились с нею нательной одеждой. Шарфик там, шапочка, все такое, чтобы не замерзла от уличного ветра. Надувная подруга доверчиво припадала. Эта доверчивость и надувная беззащитность покоряли. Женька подарил Надувалке свои темные очки.
Чем хороша Надувалка:
— С ней можно легко мыться в ванной;
— С ней можно смотреть футбол, и она не будет строить гнусные рожи, потому что по другому каналу идет 123-я серия ее любимого сериала;
— С ней можно жрать что хочешь, даже чебуреки, потому что она всегда сидит на твоей диете. При этом Надувалка никогда не толстеет, и у нее нет целлюлита;
— Она не судит тебя за пивные и водочные дни, позднее возвращение и загул с пацанами;
— У нее нет дня рождения, если ты сам его не назначишь;
— Ты у нее первый и, скорее всего, последний;
— С ней можно заниматься сексом, когда этого хочешь ты, а не когда это надо ей;
— У нее не бывает критических дней и плаксивого настроения;
— Она не боится залететь;
— Она не пытается залететь, чтобы выйти за тебя замуж;
— Она не болтает вечерами по телефону;
— Она не обсуждает тебя со своей мамой и другими телками;
— Она не обсуждает других телок с тобой на предмет того, какие они мерзкие твари и как тебе с ней повезло;
— Она не прячет твои сигареты, чтобы ты бросил;
— Она не считает, сколько ты выпил;
— Она не обшаривает твои карманы и не лазает грязными лапами в твой мобильник (т.е. в душу, потому что душа современного мужика — в его мобильнике);
— Она не напивается на презентациях и не позирует голая разным художникам, чтобы тебя позлить и таким образом хоть немного себя порадовать;
— Ей не нужны тряпки, кроме тех, которые ты разрешаешь себе для нее купить;
— Она добра, бескорыстна и молчалива;
— Ты навсегда останешься парнем ее мечты. Пока ты не прожжешь ее своей сигаретой или не проткнешь чем-нибудь там. Вилкой, к примеру.
Перед Асей стояла симпатичная женщина. Асе женщины нравились редко, но эта привлекала. В ней было сочетание мягкости и стервозности, будто бы швейную иголку забыли в подушке, и если прижмешь ее особенно крепко к щеке, то уколешься. Симпатичная женщина оправляла костюм, салатовый и с черной окаемкой, вертела браслет и кольца. У нее были яркие глаза и темные нарисованные брови.
— Вот вы мне капельки продали.
Ну, чтобы в еду подлить.
Ну, чтобы у мужа всегда стояло.
“Постоялец”.
Так они назывались.
— И как?
— Заметил.
Говорит, отравить его хочу.
Теперь дома есть перестал.
Чтобы не убили, говорит.
— А таблетки?
“Веселый секс”?
Вы же еще таблеточки брали.
— Он из чужих рук таблетки не ест.
Он вообще только от живота лекарства пьет.
С перепою когда.
Тогда и пьет.
Не болеет ведь ничем.
И на нем все как на собаке заживает.
— Да…
А капсулки?
“Бешеный бык”?
Если растолочь?
И в супчик, в супчик их?
Пробовали?
— Пробовали.
— И как?
— Всю коробку истолкла.
Капсулок этих.
— И как?
После такой дозы ваш муж, наверное….
— Заснул.
— Чего?
— Много смеялся, а потом крепко заснул.
Говорит, с детства так щекотно не было.
Живот, говорит, щекотится.
— Ничего себе.
— Спал без задних ног, знаете ли.
С храпом.
Во сне хохотал, как ребенок.
Говорил потом, сны веселые снились.
И один все-таки эротический был.
— Ну, вот видите.
Хоть снился ему секс, и то прогресс.
— Секретаршу Дашу звал.
Соглашайся, Дашка, требовал.
Хочу попасть в твои ворота.
Чтобы мой мяч навылет прошел.
— Ничего себе — в ворота.
Фрейд чистый.
— Какой Фрейд!
Он футбол смотреть любит.
Сутками.
У него теперь везде ворота.
И голы.
— А вы-то как при этом?
Как терпите?
— А не терплю.
Я к маме или за сериалы.
Их, слава Богу, много стало.
— Это да, это много.
— Я вот смотрю, там женщины все такие в возрасте.
Но такие эротичные.
Топики там разные, шортики.
Может, мне эротический топик купить?
— Вы у нас на той неделе три брали.
Помните, прозрачные такие?
— А, ну да.
— И как?
Как ваш дикий бык отреагировал?
Оценил хоть?
— Оценил по себестоимости.
Говорит, на что, дура, деньги тратишь.
Лучше бы, дура, фруктов купила.
Или, дура, в спортивную секцию пошла.
Чтобы, дура, смотреть на тебя…
Не так тяжко было.
Толстая ты, дура, потому что.
— И вы?
— Не пошла.
Конечно, не пошла.
Я лучше у вас еще какую-нибудь блузочку…
Всю жизнь блузки меняю-меняю.
А он всю жизнь этого не видит.
ЖЫвотное.
Ася не дождалась своей очереди. Женщина размахивала руками с негодованием уходящей в никуда женской зрелости. Филологическая Девушка слушала, кивая и убеждая себя в очередной раз, что все мужики — сво… и даже пробовать не стоит, поэтому булочки можно есть, пока не лопнешь. Наконец, женщина в цветном купила бикини с изображением Масяня. Масянь шаловливо подмигивал, вызывая этим женское восхищение и экстаз.
Жизнь напомнила Асе машину, которую толкают в гору, потому что она сама не едет. И так хочется иногда остановиться, но тогда машина покатится вниз и тебя же задавит.
“Наверное, кто-то сидит за рулем этой машины. Которая катится вниз. Значит, нужно встать у руля этой жизни”, — подумала Ася. Так Ася пришла в Большую Политику. По-маленькому-то в политику ходить и вовсе смысла нет.
Дело Сельдереева
Ася ковырялась в ухе. Понятно, что ковыряние в ушах — неприлично и отталкивает, но удержаться… По залу Заседаний прыгали солнечные зайчики, теплые и веселые, поскольку весна. А она была вынуждена тут. Сидеть, рассматривать декольте и руки соседки. Декольте удачное, подчеркивает, а вот руки… руки, веснушчатые и жилистые, раздражали. Раздражающие руки двигались, сжимались и разжимались пальцами, играли кольцом, поправляли волосы. Волосы слишком гладкие, похожие на парик.
Зал Заседаний в Ученом Институте был переполнен, горячился приятными молодежными шепотками, знакомые переглядывались, радостно узнавая. Некоторые, как и Ася, чесались или что-нибудь там ковыряли в себе.
Ждали профессора Сельдереева, личность приезжую и довольно популярную. Сельдереев был ректором виртуального Института Свободной Политучебы, который имел виртуальные филиалы в Штатах, т.е. на Родине демократии, и в Париже, на земле первых революций. Институт существовал на бумаге, в мозгу профессора и еще иногда в виде сайта, на который было невозможно зайти, потому что с сервером всегда якобы были проблемы.
В Свободном Институте обучались за посильную плату видные или пока еще не видные политикодеятели. Как уж они обучались, ведь у Института никогда не было своего помещения, — одному Сельдерееву известно. Но в результате на стенах политикокабинетов возникали новенькие сертификаты.
Зато благодаря ореолу таинственности и научности Сельдереева звали часто на выездные лекции, и Сельдереев ни разу еще не отказался. Выходил к публике в мятом костюме, сзади расходился шов, виделась сиреневая рубашка, застиранная, из вечного материала. По виду и когда шел по улице профессор выглядел мушкетером, пусть и сорок лет спустя. Те же усики, шляпа с полями, ботинки со сношенными задниками. Рубашка у Сельдереева имелась одна на весь гардероб, поэтому во время его жестикуляции пахло собакой.
Так-то Сельдерееву было шестьдесят семь, но умел зажигать по-молодому. Особенно когда накатит. Вообще, когда человек накатывает, он все по-молодому делает. Во всяком случае, ему так кажется.
В узких кругах Сельдереев считался очень известным. Он так и говорил.
— Что объяснять…
Несмотря на то, что профессоров много….
Знают-то не их, а меня.
На все конференции кого зовут?
Сельдерея.
В статьях кого цитируют?
Сельдерея.
Сельдерей не одному поколению отец и мать.
Так можно сказать…
Сельдереев, в общем, всегда был верен себе. Он считал этот род верности самым важным. В рамки верности себе умещались разные мелкие неверности — жене и детям, родной партии и прочему. Иногда это Сельдереева угнетало, но потом раз — и проходило. Сельдерей успокаивал себя тем, что, возможно, а точнее, наверняка, жена, дети и партия взаимно ему не очень верны.
Говорил Сельдерей, если заказать его выступление, на все темы. На всякие-всякие разные. Даже на неприличные и социальные. Выступал на свадьбах, днях рождениях, однако на похоронах выходило лучше всего и органичнее. Примерно вот так:
— Дорогие братья…
Земляки.
Да и все добрые люди, которые знали Никола Степаныча.
В общем, собравшиеся.
В этот серый сентябрьский день уходит от нас…
Да в целом уже совсем ушел.
К счастью.
Не, ну к счастью, потому что ему больше не мучиться.
На этой грешной земле.
Он…
Наш любимый, добрый друг.
Наш сын, отец, муж и брат.
Ушел, не побоюсь этого слова, не без облегчения.
Ибо, что есть эта земля?
Юдоль печали и корысти.
Все мы завидовали нашему дорогому Никола Степанычу.
Завидовал каждый по-своему.
Кто завидовал, что жена-красавица.
Она тут, к слову, присутствует.
Любовницы у него были отменные, аж до последнего вздоха покойного…
Тоже, вижу, присутствуют.
Кто завидовал тому, что детки народились.
И живут они в дальнем зарубежии.
Но больше всего мы, не побоюсь…
Да, не побоюсь, потому что правды боятся только слабые духом.
Завидовали мы материальному благополучию Никола Степаныча.
Ибо пристроился он в этой земной юдоли, как не всякий.
И домов у него было, не побоюсь этого, два, да один в Испании.
И квартирешка в Москве семикомнатная.
И машинок полон гараж.
И детки егонные в гарвардах забавлялись.
И мучились мы чувством…
Что одному поварешкой жизнь валит щи, да густые.
А другому — пожиже, да чайной ложечкою.
И нечестно это было как-то.
Не по людской справедливости.
И вот — все.
Все кончено, дорогие друзья и собравшиеся.
Устал наш любимый Никола Степаныч.
Устал и ушел.
И унес с собою секрет своего процветанья.
А мы-то, мы…
Мы, которые хлебали чайной ложечкою…
Мы остались.
Тут, на земле.
И это, как ни крути, сильно радует.
Это все, что хотелось отметить.
В этот миг высыхали слезы вдов, сирот, а особенно друзей и врагов покойного. Оставшиеся в людском мире ощущали под собой надежность и справедливость земной тверди. Твердь была какая-то родная, уверенная, как бицепс спецназовца. Мы-то еще здесь, — радостно и светло подумывали. И, удовлетворенные, записывали телефон Сельдереева. С ним все проходило как-то легче и веселей.
Но особенно любили и почитали лектора Сельдереева разные ученые институты. Там его дело цвело. Не так-то просто подобрать человечка, чтобы он часа три без устали говорил, пускай и о себе.
Дело все в том, что Сельдерей более всего в жизни любил говорить о себе. На свадьбах его присказкой было “Вот, помнится, когда я в первый раз женился…”, на днях рождения “Вот, знаете ли, когда мне самому стукнуло сорок…”. Про лекции и говорить нечего. Все лекции Сельдерей посвящал исключительно своему богатейшему жизненному опыту. За это Сельдерея обожали студенты — его лекции не содержали надоевшего всем научного материала. Они рассказывали о том, что Сельдерей ел, пил, с кем переспал, что из всего этого вышло и получилось.
Ничто так не радует, как чужая смерть, и ничто так не забавляет, как непоправимые жизненные ошибки ближнего.
В ходе сельдереевских лекций мозг расплывался маслянистым сытным блином и неторопливо кипел, покрываясь аппетитной золотистой корочкой.
На сей раз ворвался в аудиторию Сельдерей с опозданием. Опоздавший, потирал ладони, много смеялся, будто бы собираясь демонстрировать фокус, нарочито одергивал пиджак. По пухлым щекам сбегал пот, оставляя бороздки.
Аудитория, разбитные курсистки, недоделанные студенты, скучающие преподаватели, пришлый люд, пара начинающих молодых политиканов-популистов (их теперь часто по телеку показывают), смотрели на Сельдерея. Где-то, в глубине зала, придавленной мышью пискнула sms-ка. Квакнул и замер звонок. Начинающие политики-популисты, которых отличала причесанность и наличие отутюженных костюмов, перешептывались. Пиджак, который одергивал Сельдерей, был ОРАНЖЕВЫМ. А значит, это был откровенно политический пиджак.
— Сегодня мы поговорим о цвете.
Каждый цвет несет политическую окраску.
Каждый несет прямую ассоциацию.
Вот взять красный….
Большевики!
Красно-коричневые.
Опять с цветом связаны.
Зеленый…
Зеленые, защитники морских котиков.
Вот черный….
Чернорубашечники.
Вот голубой и розовый, самые, кажется, невинные цвета.
Ха!
Только кажется!
Почти все сегодня голубые и розовые.
Остается оранжевый…
Оранжевый, товарищи, — это знаково!
Ну, вы меня понимаете.
Помнится, когда я был мал…
Когда моя дорогая мама водила меня в детский садик…
Когда нас принуждали, подчеркиваю, принуждали…
Эти монстры коммунистической системы.
Этот апогей произвола…
Эта тоталитарная гидра…
Эти стальные щупальца….
Они принуждали нас спать днем!
Есть манную кашу!
На-силь-ствен-но!!
А я не хотел, не мог, не желал.
Спать днем.
Давиться ихней кашей.
И что?
Нас, сопротивленцев.
Давили и мучили.
Это было такой травмой…
И вот тогда, в садике, я и полюбил апельсины.
Веселые ОРАНЖЕВЫЕ мячики.
Прыгучие колобки свободы.
Неуловимые шарики оптимизма.
Гип-гип!
Сельдерей сунул руку в карман, достал парочку мандаринов и начал ими жонглировать. Некоторые сочли это Особым знаком и пометили в блокнотах. Жонглирование оранжевыми предметами — это что-то. Это апломб и некоторый откровенный вызов. Это еще как. Это то самое. Начинающие политики-популисты приняли игривость Сельдереева за тонкий ход и решили тоже потом при случае чем-нибудь жонглировать. Они мечтали сделать из молодежного Движения Фиолетовых силищу. Sms-ились.
1
А че, клевый ход, надо припомнить :-).
2
Реальный ход. Чем кидаться будем? 🙂
1
А фрукты фиолетовые в природе есть?
2
Ни хрена нет. Голубика, ежевика, черника. А, вспоминаю, “Орбит-черника” :-))
1
Ха, “Орбит”. Я люблю “Орбит”. Чем ты против “Орбита”?
2
Я пошутил. 🙂
1
О, доперло! Несколько букв, начинается с Б. Это овощь.
2
Вау! Что же это? Мой низменный ай-кью не справляется.
1
Бак-ла-жан!
2
Супер! Они же фиолетовые! Это будет подпольный символ нашего движения — фиолетовый бак-ла-жан! Баклажанами даже легче жонглировать, чем апельсинами!
1
Так кто будет лидером движения?
2
Я.
1
Не, ты че! Я. Тот, кто придумал.
2
Нет, ну мы с тобой еще повыясняем точки над и.
Политика, будто хамелеон, меняет цвета. Но под цветной одеждой всегда скрываются немытые подмышки.
Между тем Сельдерей творил новые реальности. Его жизнь была полна уникальными встречами с видными и невидными политиками, нобелевскими лауреатами, разными президентами. Кажется, он пил водку со всеми, кто занимался государственным строительством.
— Кто делает эту жизнь?
Раскованные, хитрые люди.
Вот я, например.
Человек хитрый, раскованный.
Я умею найти пути…
Как мужчина может найти путь к сердцу другого мужчины?
Вино, вино!
Чарку полную налей!
Выпей чарку, Сельдерей!
Как поет великий Дима Билайн…
Я знаю точно, невозможное возможно.
Порой от качества выпитого зависят судьбы мира, господа.
Политики-популисты пометили последнее в блокнотах, а один, выжженный перекисью блондин, даже обвел розовым маркером. Маркер пришлось дважды слюнявить.
После этого Сельдереев заявил, что начальная школа — это абсолютное зло, потому что именно там мучают человека, пока он маленький и слабый. Распаленный Сельдерей также отнес к миру зла образование в целом, медицину, юриспруденцию и особенно моногамную семью. Зал ликовал. Ничто так не радует тех, кто не умеет созидать, как хоть какое-нибудь разрушение. Кулич в песочнице сломать — и то приятно.
Сельдереев взгромоздился на стол и сорвал с себя галстук, символ рабских оков.
— Долой цепи!
Долой ложное знание!
Да здравствует свободная любовь!
Даешь анархию!
Пока Ася примеряла к себе анархию, торжествующий Сельдереев тяжело спрыгнул со своей трибуны и ушел пить водку. Может, он затем и забирался на вершину, чтобы красиво пасть.
Водкораспитие сближает людей больше совместного секса и прижитых детей. Впрочем, к сексу и детям она тоже приводит.
Водка… водка — это водка.
Водка
Водка — это Оно. Это тот самый неясный и дремотный мир подсознания, в который желает погрузиться каждый мужчина, утомленный происками своего возбужденного Рацио.
Водка — спиртной напиток, смесь этилового спирта с водой. Так просто — этиловый спирт и вода… нет, водка — это гораздо большее.
Водка — это культурологема.
— Русский?
Русский, сразу вижу.
Хочешь водка, русский?
Водка?
Не водка?
Водка-кола?
Водка-спрайт?
Русский — и не пить водка?
Ты че, не русский, да?
Ты что — немец?
Все русские пьют водку.
Чай не пьют, водку пьют.
Нет, не русский ты — не пьешь.
Немец ты!
Водка распахивает двери сердца одним рывком. Создает микроклимат. Взаимопонимание. Делает незнакомцев друзьями. Роднит грузчика и директора завода, священника и бармена из ночного клуба. Заставляет мужчин вспомнить то, что у них есть общего, — детство (у какого мужика не было детства?) и баб (какой мужик хоть раз не спал с живой бабой?).
Почему итальянцы и французы пьют вино, немцы пиво, британцы виски с содовой, а русские налегают именно на водку? Потому что русский мужик — особо крепкая порода, и вернуть его в первобытное состояние непросто. А уж если вернешь, то назад, к цивилизации, дороги нет. Тот, кто попал однажды в дремучий мир своей души, где свои понятия и своя ясная правда, тот не спешит обратно. К чужой правде и чужим навязчивым понятиям. Посторонним кажется, что пьяный несет чушь и невнятицу, что это все алкоголь. Неверно. Не алкоголем пьянится человек, а самим собой, своим Я. Мыслями, которые заплетаются, словами, которые теряют свою семантику и обретают не свою. Ничто так не пугает и не радует человека, как он сам.
Максимальный эмоциональный и душевный контакт между традиционно сориентированными мужчинами достигается только путем совместного водкораспития. В процессе водкораспития уходит на второй, третий и четвертый планы естественная мужская потребность быть доминирующим самцом, вожаком стада и лидером группы. Перед запоем все равны.
Травоядный же мужчина, слабак, отщепенец и брак эволюции, с отчаянной глупостью смотрит прямо в глаза сильной и нахальной особи, от которой каждая озабоченная самочка племени мечтает заиметь детей. Чахлый вырожденец таращится. Его взгляд лишен энергии победителя и здорового блеска. Он забывает, что его могут в любую минуту съесть или пришибить одним ударом лапы. Но лидер прайда сейчас добр. Он принял свою порцию водки и миролюбиво поглядывает на дохляка, аутсайдера, крайнего, козла отпущения. У того появляется шанс — редкий шанс продолжить свой некудышный род…
Однако водочная эйфория обманчива. Нередко под спокойной гладью начинают скапливаться агрессия и неистовство. Та бесконтрольная разрушительная сила, которая отталкивает мужика от незнакомой женщины после случайного секса, а также вызывает страстное желание ударить другого мужика в ухо, расквасить ему нос, сломать руки и ноги, пронзить сердце кухонным ножом, выбросить весь этот мусор из жизни.
Женщина, конечно, тоже человек, начиненный гормонами и ненавистью к соперницам, а также свекрови. И ей тоже иногда хочется сломать другой женщине нос и каблуки, оторвать накладные ногти и ресницы, отрезать испорченные химией волосы, лишить передних зубов и вместе с этим кариеса. Но женщина редко допивается до такого состояния, в котором она может с чистой совестью себе все это позволить, чтобы во время суда списать на пресловутый аффект.
Вода дает человеку очищение, а водка — его подлинное Я.
Советам совет
Ася нашла себя. Нашла довольно просто. Точнее, это ее нашли. Найти себя гораздо проще, когда это кто-то за тебя сделает. Центр “Добрый Советчик” раздавал на улице листовки. На каждой листовке был какой-нибудь хороший, полезный, а то и просто добрый совет.
Как правильно гладить искусственные ткани, чем кормить злую собаку, сколько детей нужно рожать каждому, чтобы поднять демографию страны, какая краска для волос не смывается, где продаются самые дешевые пылесосы и прочее. Советы были аккуратно записаны на розовых, голубых и желтых бумажных квадратиках, а в уголке каждого стояло название партийного объединения, норовившего таким образом пролезть в зыбкую и неверную сферу народного доверия.
К Асе подскочили двое советчиков и всучили сразу три ценных совета. Как вывести клопов у кошки; где показывают самый дешевый кинофильм и что должен знать каждый парень, чтобы от него не забеременели. У Аси не было кошки, и она не была парнем. Но от того, чтобы дать совет, не удержалась.
Ася любила советы. Она давала их с детства. Многих ее советы раздражали, особенно дельные — любому обидно, когда другой догадался об очевидном вперед тебя. Поэтому Ася решила продемонстрировать ненавязчивость.
— Ребята, ваши советы мне не нужны…
Вообще не люблю я советы.
Но я бы сама вам искренне посоветовала…
Точнее, дала бы совет…
В общем, я считаю, что….
— О, дак вы наш человек!
Приходите в наш суперцентр!
К нам!
Будьте нашим сотрудником!
Советчиком!
Так она попала в структуру центра “Добрый Советчик”. В задачи работников центра входил поиск в жизни и в Интернете чего-либо, что могло стать поводом для совета. Советы касались быта, здоровья, также давались советы политического характера. Эти советы давало только руководство центра, и их характера никто толком не знал, поскольку все, касающееся политики, происходило сугубо секретно и конфиденциально.
Когда членов центра “Добрый Советчик” винили в генетических связях со страной Советов, советчики, в общем, не сопротивлялись, а требовали попросить у них прощения и продолжали свое дело. Люди шли навстречу советчикам целыми потоками. Зачастую ведь мы не ищем решение, а просто хотим, чтобы к нам по-человечески отнеслись.
Работали добросоветчики в большой комнате-кабинете, где стояли ряды компьютеров, за которыми сидели, сгорбившись, нога на ногу и по-всякому. Все советчики были, в общем, комсомольского и позднего пионерского возраста. Порой возникали внутрицеховые ссоры. Но даже это заканчивалось смехом, дискотекой и чаепитием. Иногда, если ссорились советчики-мужчины, водкоупотреблением. Иногда помолвкою или браком, если ссорились молодые люди разных полов.
Возглавлял “Добрый Советчик” обаятельный и умнейший человек, полиглот и эрудит Витольд Иваныч Иванов.
Однажды утром Витольд Иваныч пришел в особенно добром расположении духа. Вообще доброта была коньком “Доброго Советчика”. Девизом центра было “Доброта спасет мир” и “Всякий совет должен быть добрым, да не всякий им является”. Так-то в абсолютной доброте доброты никто не был уверен окончательно.
Ну вот, Витольд Иванов явился в добром расположении и белом костюме (что говорило не просто о добром, а о наидобрейшем состоянии его далеко не доброй души негодяя и бабника) и сообщил.
— Ба, а завтра у нас сюр-приз!
К нам приезжает угадай кто?
Угадай зачем?
Да это наш любимец.
Да наше все.
— Пушкин, что ли?
— Опа-хопа, неправда.
Пушкину незачем приезжать — он всегда с нами.
К нам приезжает, к нам приезжает…
Ну! Ну же!
Давайте, двигайте шариками.
— Извините, шеф, что касается шариков…
И двигать…
Это в рабочее время неприлично, между прочим.
Среди нас девушки, поручик.
— Испорченная молодежь!
Пошевелите мозгами!
Чаще, чаще думайте головой.
Да Аржевский, конечно!
И не только он.
Целая команда.
Наши интеллектуальные ниндзя.
Зиновия Пална, Виктория Петровна, дочка ее, а главное…
Главное, приедет сам Бар-ба-ри-сов.
Да-да, он.
Легенда отечественной политики.
Вершина философской мысли.
Можно сказать, второй после Канта.
Третий после Ницше.
Справа относительно Хайдеггера.
Второй Абрамович, третий Березовский…
Большой, большой интеллектуалище.
Глы-би-ща, а не человек!
— Ниче себе…
И что мы можем ему посоветовать?
— Да мы-то ниче…
Это он нам, он нам будет советовать!
Он профессиональный советчик.
Горбачеву, Ельцину…
Всем-всем-всем он, так или иначе, насоветовал.
— И что, как?
— Вы что, дети, что ли?
Сами же видите.
Что у нас вокруг.
Г…вно, конечно, но какой масштаб…
Какой размах…
Какой запах.
— Да…
Завидно же.
— Вот, учитесь у мастеров.
— Стопудово.
— Не стопудово, а как пить дать.
Стопудово — это, знаете ли, вульгарно.
— Знаем.
А как вам удалось таких видных людей заманить?
— Авторитетностью.
Амбициями.
Они по всем молодежным организациям города поедут.
Ну, и к нам, и к нам заглянут.
Честь-то какая…
Перспектива увидеть и услышать вживую лидеров движения “ЖИРР” (“Живи и радуйся, Россия!”) очень обрадовала Аську. Обрадованная, погладила вечернее платье (оно же дневное, платье у нее вообще одно) и, по старой привычке, покопалась в И-нете.
О группе Аржевского-Барбарисова нигде давно не было слышно — ни в Рамблере, ни в Гугле, ни в Яндексе.
Если политик не упоминается в И-нете, его уже нет или вообще никогда не было.
В восьмидесятые Аржевский-Барбарисов были авторами длиннющих статей и политической книги “Дави раба, по капле!” (5000 страниц мелким шрифтом). После прочтения книги многие граждане всерьез и надолго почувствовали себя рабами. Некоторые же всерьез взялись что-то в себе давить. Прыщи сомнений, например.
Именно Аржевский и Барбарисов, судя по их пространным автобиографиям, были ведущими деятелями эпохи имперского развала, причем один, Барбарисов, был деятелем сугубо подковерным, а другой, Аржевский, напротив, отличался общительностью и темпераментом публичного мужчины, много выступал, используя знания, полученные в театральной школе-студии. Так они и творили историю. Хотя кто их знает. Может, они творили историю, а может, это история их вытворила. И вообще, люди порой любят себе что-нибудь лишнее приписать, чтобы жизнь совсем беспонтовой не казалась.
Провалились ЖИРР-ы на выборах совершенно случайно — послушались недоброго совета, разместили на своих плакатах лица спонсоров. А кто же исподнее поверх платья надевает? Вот и отвернулась Фортуна от ЖИРР-а.
Идейными противниками ЖИРР-а объявило себя движение СРОС (“Спасем Россию от Супостатов!”), которое иные считали патриодвижением, иные воинствующим консерватизмом, а иные и вовсе тем, что надо. Двигателями СРОС были хитроумные и ушлые батюшки-расстриги, которые только притворялись расстриженными. Кроме них к движению примкнули садоводы-активисты, пенсионеры-борцы за целомудрие и ансамбль гармонистов-любителей. Гармонисты-любители помогали собирать СРОС-у если не полуполные стадионы, то уж полные ДК точно.
Движущие батюшки исправно и на халяву посещали публичные заведения (публичные дома, казино, биржи, стриптиз-клубы) и, досконально изучив и пропустив через себя пороки рода человеческого, проклинали познанное ими зло. Также батюшки проклинали все западное, считая таковое дьявольскими кознями. Однако в иностранных автомобилях Нетерпимые Отцы толк знали и делали для них исключение, подтверждающее правило.
Если представители СРОС-а и ЖИРР-а встречались при посторонних, то дрались для удовольствия публики. Не до крови, но до синяков точно. Поэтому, опасаясь Аржевского, Зиновию Палну и Викторию Петровну доставили в Центр “Добрый Советчик” под усиленной охраной. Барбарисов же опаздывал. Впрочем, это был его политический стиль.
В помещениях Центра включили на полную мощные кондиционеры, так что бумаги разлетались, а уши закладывало. На столах расставили бутылки и цветные одноразовые стаканчики… и тут вошли Они.
Чужие и не свои
“Масянебургские Хроники” извещали: обрушилось одно сооружение из стеклобетона, быстро-само-дел, изготовленый за пару месяцев. К его подножию возили все иностранные делегации. И вот теперь упала лицом вниз гордость Масянебурга. Говорили, что сооружение — как башня-близнец тех, что Нью-Йорке, мы же не хуже, чем они, мы — лучше, мы — самые, тоже зубы чистим “Colgate”, тоже читали Дейла Карнеги, теперь у нас тоже обвалилось, обрушилось, поднялось облаком пыли, бумаг, тошнотворным запахом пластмассы, пеной статей и телепрограмм. Как? Почему? Куда это движется?
У Мишухина возникла привычка. Так-то он был человеком консервативным, и новые привычки появлялись у него редко и нечасто. Он полюбил в обеденный перерыв выходить на улицу, перебираться через газон, сминая зелень или похрустывая снежком, будто сладкой соломкой, пересекать дорогу вопреки светофору и правилам, подниматься по вечно скользким (опять шампунем мыли и лужи оставили) ступенькам, открывать зеленую дверь, вешать пальто и шарф (или пиджак, или вообще ничего), садиться за столик, вытирая пот (или разминая озябшие руки), потягивать горячий кофе из чашечки и читать прессу.
В модном кафе “Чужие-2”, открытом вскоре после выхода одноименного кино, в целом было довольно светло и чисто, если не считать тараканов, крыс и летних мух (Мишухин предпочитал это все не замечать).
Еще у него появился любимый официант, веселый и круглолицый, из каких-то степей. Однажды официант подсунул Мишухину официальную газету движения СРОС “Вперед, мужики!”. Мишухин первым делом полез искать телепрограмму и, не обнаружив канал “Искусство и культура”, понял, что спасенная Россия в искусстве и культуре нуждаться уже не будет. Интересно, в чем еще не будет нуждаться новая Россия, — предположил Мишухин. Наверное, в теплоснабжении, горячей воде и канализации. Надо же уметь сокращать потребности.
“Отчего упал новопристрой, новосамобыстродел?” — восклицали в статье. Между тем мишухинский сотовый вибрировал и исходил писком. Мишухин увидел номер и отвечать не стал. Звонила жена Ольга. Она была убеждена, что в течение перерыва он посещает любовницу. Или двух любовниц. Ровно с часу ноль пяти до двух ноль-ноль. Оргазм Мишухин, вероятно, должен был испытывать в час тридцать. Скорее всего, двойной. От таких сексуальных мыслей жена Ольга много плакала по ночам, иногда плач переходил в протяжный жалобный вой. Мишухин же считал, что если бы он вправду завел любовницу, то точно б отвечал на звонящую трубку. Вон, друган Федюхин так и делает. Объезжает очередную новенькую сотрудницу и при этом с женой спокойно так насущное обсуждает. Разве что задыхается немного. Говорит, мол, на лестнице как раз, подъем тяжелый.
Жена Ольга не понимала Мишухина, боялась, что он уйдет.
Люди уходят не потому, что очень хотят быть с кем-то другим, а потому, что испытывают потребность остаться самими собой. Не играть, не притворяться и не оправдываться. От притворства и оправданий человек очень устает и стрессует. Напряженная улыбка вины и фальшивой радости прилипает, как старый бинт к ране.
Так-то Мишухин был честным — он не улыбался жене. Иногда делился мыслями с неким собеседником, не обращая внимания на то, что в комнате уже никого нет. Или еще никого. Жена Ольга говорила, что это ранний кризис среднего возраста. Люди почему-то часто путают духовный кризис с возрастно-гормональным.
Круглолицый официант-гастарбайтер (а может, просто гость Масянебурга), смеясь, жарил блины. Час двадцать. Сотик показал — Федюхин звонит, Федюхин звонит… Мишухин перевернул мобил, чтобы не видеть федюхинскую настырность. В конце концов, настырность — это неприятно.
Кто же виноват в отстойном положении Масянебурга, исторического города? Города, зарожденного космосом? Города-НЛО? Кто? Дураки? Дороги? Мэр Петр Ух (в газетах иногда ошибались, писали Уж, Уф, Ук или Уп)? Мишухин не знал. В последнее время Мишухина напрягало, если он что-то не совсем знал или не знал вовсе. Мишухин решил, что проблема в загадочной и дремотной масянебургской душе.
Пожалуй, вся загадочность масянебургской души состоит в ее пофигизме. Что бы вокруг ни творилось, ей все по фигу.
Однажды в Масянебург явились не свои, которых называли гастарбайтерами. Небритые такие, шустрые. Приехали неизвестно откуда и расселились. Приставали на улицах к Масянебургским девушкам.
— Эй, девушка!
Куда спешишь?
На работу?
А полчасика есть?
Перерыв есть, да?
Хорошо это, слушай.
Замуж давай, а, слушай?
Давай скорее, а?
За кого давай?
За меня давай.
У меня тож перерыв короткий, да.
Работаю на стройке — где.
Строю я.
Друзья мои строят.
Все строим мы, да.
Поедешь потом к мой мама.
Ковер плести, а, огород делать.
По дому делать.
Детей делать.
Десять штука детей делать.
Счастливый будешь, спасибо говорить будешь.
На работ ходить не будешь.
Спать будешь долго-долго.
До пять утра!
Пять утра — корова доить, дети кормить.
Счастье, да?!
Будешь хороший полезный женщина.
Плохо знаешь я, да?
Потом узнаешь, чего тянуть.
Потом увидишь я.
Никто не жалуется на я.
Давай-давай!
Иные масянебурженки лениво отказывались, иные лениво соглашались и ехали делать 10 штук детей и не свои огороды. Пофигистические настроения росли, назревал даже мощный пофигистический взрыв, который решительно потеснил взрыв демографический и грозился превзойти ядерный. Такая вот ситуация возмущала движение мужчин-эгоистов СРОС, считавших, что женщина должна возделывать огород дома, а не по чужим шастать, паскуда. Вожжами бы ее, как в добрые времена, в хвост и в гриву. Сразу бы все встало. Ну, по своим местам как бы.
Мишухин ощущал некий духовный зуд, томление. Зудящий дух мешал Мишухину спокойно и пофигистично грести деньги по отлаженной схеме. “Может, магазинчик с горными лыжами открыть? Так, для души? — думал Мишухин и представлял шаловливых продавщиц-блондиночек, припавших к прилавку обильными декольте. — Опять-таки, на фига? Возни, опять-таки, столько”.
Все же что-то было не так, шло не туда. Хотелось бы как-то что-то изменить, да и самому встряхнуться. Родители Мишухина ничем помочь ему не могли. Они остались в своем времени, и оно их устраивало.
Люди часто живут в том времени, в котором это удобнее делать, — кто-то в прошлом, а кто-то в будущем. В настоящем обычно почти никто не бывает.
Папа Мишухина был механизатором, а мама воспитателкой в детсадике. Они снова и снова переживали свое давнее прошлое. Что-то как бы мысленно чинили и кого-то воспитывали. Мишухин чувствовал, что он не такой, как они, другой какой-то, будто некая мутировавшая особь.
В нем формировалось решение. Так же это было в детстве, когда маленький Мишухин мечтал стать летчиком. Мечта пришла ночью, когда уличный свет фонаря чертил виражи над его кроваткой, животик был полон батоном с вареньем, а мать обзванивала знакомых отца, пытаясь найти это чудовище. Мишухину было неуютно.
Именно тогда маленький Мишухин понял, что хочет стать летчиком. Подняться над этим скучным и суетным миром. И он почти стал летчиком. Поступил в Летное училище, а потом бросил. Вся страна ползала и рыла носом, и в небе остались только дураки. Нехотя Мишухин спустился с небес на скучную и суетную землю. И стал эффективным молодым деньгодобытчиком, деньгоуправленцем и деньгоповелителем. Стал ли он счастливым благодаря этому? Вряд ли.
Дома у него повсюду были припрятаны деньги. Небольшие суммы, в разных местах — банкам осторожный Мишухин справедливо не доверял, разве что одному, в Швейцарии. Деньги хранились за шкафом, под плиткой в ванной, на антресолях в мешке со старыми пеленками детей, под кучей носков (жена Ольга кучу не трогала, брезгуя запахом, — Мишухин всегда рассеянно смешивал ношеное и неношеное), в родительских книгах и прочих потайных уголках.
Мелочь рассеянный Мишухин хранил отдельно от прочего, приспособив старую вязаную шапку, раньше ездил в ней на лыжах, шапка растягивалась до безобразия, была туго набита пятаками, десятчиками, рублями. На сумму семь тысяч рублей, шестнадцать копеек. Зачем Мишухину потребовалась мелочь? Он и сам не знал.
Когда однажды Ольга застала его за пересчетом, встала, потрясенная, как жена Лота. Мелочный Мишухин сидел на корточках, шорты до колен, на коленях отпечатались монетные кругляки, ковер был полностью закрыт семью тысячами. Мишухин сортировал по номиналу. Каждый вид монет лежал в своей персональной кучке. Сероватые глаза Мишухина таинственно переливались, будто в тусклую толщу кварца упал солнечный свет. Ольга никогда в жизни не видела, как блестят мишухинские глаза, и была потрясена. Мишухин бурчал.
— Раз, два, три…
Сто двадцать пять, сто двадцать шесть…
Семьсот, семьсот один….
— Зачем тебе вся эта мелочь? — не удержалась Ольга.
— А? — Мишухин брыкнулся лошадью, которую дернули за хвост. — Так, на проезд.
— Ты же в метро не ездишь.
Сто лет как не ездил.
— И верно, но…
В жизни надо быть готовым к худшему, потому что в любой момент лучшее может оказаться позади тебя.
Так-то, детка.
И вали отсюда.
Скуксившись и отвалив, Ольга, конечно, заплакала, решив, что лучшее позади — это об их семейной жизни.
На самом деле Мишухин сам толком не знал, для чего ему вся эта мелочь. Часто люди имеют много и добиваются многого, но не знают, что с этим всем делать.
Наверное, потому что ему снилось, как кондуктор спрашивает билет, он роется в карманах, а там ничего, одна шелуха от семечек. После этого сна Мишухин просыпался, полный унижения и страха. Он боролся со своим страхом всю жизнь.
Размышляющий Мишухин сидел в кафе “Чужие-2”, смотрел, как на большом телеэкране музыкально мастурбирует Белладонна. Да, ей за семьдесят, но какой драйв, какая удаль… какой секс… у музыкальной Белладонны больше нет прошлого, нет панели в маленьком итальянском городишке, нет голодных скитаний по дешевым порностудиям… у нее есть только будущее. Вечная музыкальная мастурбация. Когда она умрет, в гробу будет лежать неизменное — загорелые ноги, силиконовые круглые груди, белый парик, синие глазные линзы, вставная улыбка и несколько килограммов отработанных фитнессом мышц. И поношенная дряблая задница. Мишухин рыгнул. Нельзя думать о состарившихся красавицах перед приемом пищи.
Внезапно Мишухина осенило. Он произнес свое легендарное.
— Опа!
Политик-мен!
Уи а зе чемпионз, май фре-е-е-енд.
И выпьем за это, мин херц.
Все, я иду в политику.
Мишухин заказал пиво, чокнулся с невидимыми мин херцами и проглотил, раз за разом осязая горлом ледяные порции влаги, по очереди, одну за другой, все пятьсот миллилитров. Потом заказал пива. И еще пива. Потом выкурил, растягивая удовольствие, две сигареты подряд, чего обычно не делал.
“Жизнь — это вечная мастурбация неудовлетворенного духа”, — написал на салфетке и затолкал ее в нагрудный карман.
Официант посматривал на Мишухина, восхищаясь. Пивной Мишухин, казалось, легко вызывал восторг публики.
Когда Федор Федорыч Федюхин позвонил ему в очередной раз, Мишухин взял трубку. Федюхинский голос демонстрировал самоуверенность и игривость, подкрепленную алкоголем. Самоуверенный голос гаркнул.
— Хай, братан!
Давно не куролесили.
Баб не мяли.
Шучу.
Чего их мять?
Ик…
И так уже помятые ходят.
— Федюхин, как ты в тему позвонил!
Ты даже не въедешь, как в тему.
Проект созрел.
— Кто созрел?
Давно пора.
Пора-пора-порадуемся на своем веку.
Пивку и шашлыку-ку-ку.
Пятница на дворе, чувак, ты в уме?
Погнали с нами на шашлык, а?
Без шашлыка даже говорить не буду.
Ни гугу.
Пришлось озабоченному будущим Мишухину ехать. Ехать, отменив остаток скучного рабочего пятничного дня. Когда Мишухин был нетрезв, то ездил виртуозно. Выезжал на мокрую от дождя встречку и ловко возвращался обратно, к своим. При этом он пел.
Ах, какая женщина! Мне б такую стерву…
А я сяду на табурет и уеду куда-нибудь…
Пора-пора-порадуемся на своем веку…
Федюхинская хижина возвышалась на крутом берегу экологически чистого водоема. Ауру места как-то изучали экстрасенсы, увидели разные сияния, благословили постройку трехэтажной скромной халупы с балкончиками, коринфскими колоннами и прочим. Хозяин хижины полагал. Да, путь к удовольствию может быть грязным, но само-то удовольствие должно быть экологичным.
Во дворе хижины, по центру, стояли два пивных ящика и один водочный. Вокруг сидели Каримов, Гребень и сам Федя Федюхин. Сидели одни, без баб. Скандальная баба почище любого вредного производства экологию портит.
Федюхин раздал всем по пивку и по шашлычному шомполу, провозгласил.
— За нас, мужики!
За братство!
Они выпили. Потом ели рыбный шашлык, который, как известно, гораздо нежнее мясного, бутерброды с икрою, красной и черной, а тут и ягненок подоспел. Сочный, молоденький, с перчиком. С укропчиком и лучком. Пальчики оближешь.
Еда — это то, что уравнивает человека и животное. Но животное счастливее — после еды его некому укорить за скотство.
— А я решил, мужики, — сообщил Мишухин, рыгнув. — Я хочу представительствовать.
— Че-че-че? — не понял Федюхин.
— Пред-ста-ви-тель-ство-вать, — повторил Мишухин. — Депутарить хочу. Хочу сделать жизнь лучше.
— Чью? Чью лучше? — уточнил Гребень. — Наша житуха в норме.
— Наро-народную, — выговорил Мишухин. — Родины на-нашей многостаноч-станочной. Не! Страдальной. Много-стра-даль-ной. Не, вы не спорьте! Мишухин хочет депутарить — Мишухин будет. Депутарить.
— Депутарить — это дело, — одобрил было Федюхин. — Но на хрена?
— А я за! — поддержал неожиданно Каримов. — Миха чего-то хочет. И я ему благодарен. Потому что я сам ничего не хочу. У меня всего до кучи. Не дом, а полная чаша.
— На чужую хотелку и посмотреть приятно, — согласился Гребень.
— Чтобы депутарить, нужно в этом че-то понимать, я так думаю, — поддел Федюхин и позвал всех в хижину, чтобы вытащить арбузы и десерт.
Пока они ходили, Мишухин размышлял. Над его головой проявился странный и непостижимый рисунок ночного неба. Как будто космос приблизил землю к своему лицу, чтобы разглядеть ее получше, и уставился тысячами пронзительных звездных глаз. Мишухин спросил Космос, зачем ему столько звезд. Так много. Таких сверкающих и безлюдных.
Ему стало холодно. Голова гудела, тяжелая, но готовая к озарению. Мишухин заснул чуть раньше, чем оно пришло.
Озарение — штука тонкая, хочешь — не хочешь, а всегда опаздывает.
Социальный лифт — покатаемся?
Они принесли с собой портативные компы, тут же соединились с Большим Информационным полем, бегло оглядели зал. Периметр стола был окружен молодыми и не очень, но наглыми, жаждущими и мечтающими.
— Хай, пиплы!
Сказала Зиновия Пална, киевлянка-кочевница, полная дама в маленьких круглых очках, зеленом бархате, с пухлым ридикюлем, длиннющим локоном, неожиданно свисающим из короткой стрижки, будто одинокий банан из объеденной грозди.
— Как я, воспиталка киевского интерната для умственно отсталых, стала ведущим игроком ЖИРР-а?
Пиплы, я вас спросила!
Виктория Петровна, нежная тридцатидвухлетка, длинные ноги и узкие плечи, маленькая круглая голова, хихикала и тряслась. Она печатала слова кочевой Зиновии Палны, для вечности, потом все издадут отдельной книгой с качеством лакированных листов искусствоведческого альбома. Кто-то из пиплов рискнул задать вопрос.
— Почему?
Как вам это удалось, Зиновия Павловна?
— А я не Павловна.
Я Павлиновна.
Это раз.
А два…
Надо по утрам не кашу хавать.
А мозги заводить.
Как мотор у машины.
Так жжжжжжж…
Хи-хи!
Расскажи им, Аржевский, как дело было.
Бравурный Аржевский, куртуазный, легкий, небрежно закатал белые рукава и произвел несколько воздушных пасов.
— А все это социальные лифты, дорогие мальчики и девочки!
Социальный лифт — тягловая сила демократии! Из князи в грязи, а из грязи в князи!
Думаете, политик — это интеллект или образование?
Неа!
Политик — это здоровая амбиция.
Которая обывателю кажется нездоровой.
В зале шаровой молнией повисла напряженная алчная тишина. Людские амбиции сконцентрировались, воля каждого сжалась в кулак. Каждому присутствующему хотелось:
чтобы его лицо стало заставкой компьютеров;
чтобы ему заглядывали в глаза с яростью и раболепием;
чтобы его именем называли новорожденных и главные улицы городов;
чтобы все пионеры брали пример;
чтобы его памятник грозил кулаком истории на центральной площади;
чтобы именно он считался доминирующим самцом;
чтобы его в день рождения поздравил самый крутой телеканал;
чтобы от него хотела понести каждая самка;
чтобы…
Единственной особью, которой ничего этого не хотелось, была Ася. Она читала, выписывала цитатки и планировала вечерний спортзал. Иногда Ася задумывалась, почему этот симпатичный юрист слева от нее и не менее симпатичный брокер справа от нее так сильно хотят стать доминирующими особями и видными деятелями эпохи Отстоя, сменившей эпоху Застоя.
У них было больше энергии, чем у других? Нет.
Больше ума? Нет.
Больше совести? Нет.
Больше сострадания? Нет.
Им было не наплевать на весь мир, и 11 сентября они шли в храм, чтобы поставить свечку за жертв террактов? Нет.
Поэтому скептичная Ася читала, выписывала из поучений средневековых раввинов и запоминала повороты книжной мысли с внимательностью и кропотливостью, как учат правила дорожного движения.
Между тем идея социальных лифтов вызвала ажиотаж.
Самый большой ажиотаж, как известно, вызывают очевидные вещи. Потому что в них-то уж точно никто не сомневается.
Аржевский чревовещал и писал слоганы розовым маркером.
— Социальный лифт изобрели еще задолго до появления лифтов как таковых. Каждый солдат всегда хотел стать генералом, каждый дворник — начальником городской очистки, а босоногий народник — государем императором. Весьма эффектно прокатились на социальном лифте большевики. Быстро и большой группой товарищей. Снизу — вверх и меньше, чем через век, сверху — вниз. Большевики-пацифисты-пофигисты-бессеребреники….
Проницательная Библия подметила.
Тот, кто делает вид, что не хочет ничего, в душе хочет все. И только тот, у кого действительно есть все, по-настоящему ничего не хочет.
Между тем Аржевский форматировал мозги присутствующих с циничной непринужденностью Казановы, раздевающего очередную жертву. Жертве добровольного насилия — будь то насилие сексуальное или интеллектуальное — всегда нравится, что с ней делают. По сути, ей не нравится другое — что это быстро заканчивается, и тогда она никому не нужна.
— Хоп, паства!
А теперь разглядим мои слогана!
СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ…
СПОКОЙСТВИЕ В ВАШЕМ ДОМЕ…
ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ…
БЛАГОПОЛУЧИЕ…
В этой стране невозможны!
Рассмотрим, почему невозможны, товарищи!
Зиновия Пална улыбалась, в общем-то, ей не было так уж смешно и весело, но вспоминалось прошлое, и сразу становилось хорошо. Когда надоедала политика, Зиновия Пална представляла свою поденную работу в интернате. Вспоминала детей — интернатных инвалидов, и это придавало уверенности в сегодняшнем дне. Назад дороги нет. Хуже, чем вчера, уже не будет, потому что не бывает в принципе.
Сегодня у нее нежные кожаные сапоги выше колена, а какие были? Г…вно, а не сапоги. В тех сапогах только в коровник. А одежда? Коричневый габардин, в нем будто черепаха в панцире. Зато теперь бархатные лосины. Нет, сейчас лучше, гораздо. А эти малолетние интернатские дебилы, которых приходилось публично любить? Фу-у-у…
Виктория Петровна тоже улыбалась — если бы не политика, пылить бы ей аспиранткой, карточки кафедральные считать. И замуж бы никогда не вышла. И в Москву из двушки, город Владимир, дыра, прости Господи, не перебралась бы ни-ког-да. Зато благодаря этой политике столько проблем решилось…
Аржевский ворожил.
— Мы должны смириться.
Смирение — это по-христиански…
Да, честь, совесть и благополучие…
Пусть это все невозможно.
О-кей!
Тогда давайте улыбнемся и сделаем из этой каки бизнес.
В конце-то концов!
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
А не для того, чтобы стоять у обочины этой жизни.
Но у любого проекта…
Есть паровозик.
Интерфейс…
Лицо!
Молодой наглый лидер…
Напор и самоуверенность.
Харизма и победительность.
А вот и наш будущий вождь.
Тут Аржевский ткнул указательным в Асю. Начитавшаяся и уставшая плутать по извилистым лабиринтам раввиновых мыслей, Ася давила под столом sms-ки, пилила ногти и ничего не слышала. Она, как это часто бывает с молодыми людьми, оживленно болтала со своим внутренним голосом. Между тем ее кандидатуру на роль Лидера-Next обсуждали. Подключились все — Зиновия Пална, Виктория Петровна, движение Фиолетовых.
— Она соплячка.
Она ничего не делает для общества.
— Она чистый лист, из нее можно лепить.
— Конечно, предстоит ее потренировать.
Натаскаем.
Хорошо хотя бы, что не заика.
— Чем мы-то хуже?
— У нее внешность…
Она такая… фактурная.
Почти с харизмой.
Ей бы еще русую косу.
— Тогда это Тимошенко.
— Нет, другую косу.
Прямостоящую.
Парик.
— Фу-у-у…
— Так ее же не в модели берут.
Сойдет и такая.
Девушка, вы кто?
Не важно, лучше молчите.
Монолог только дискредитирует женщину в глазах умного человека.
Как, впрочем, и диалог, дорогая Зиновия Пална!
Так вот…
Милочка!
Кем бы вы ни были.
Чем бы ни занимались.
Пусть ваше ай-кью равно нулю…
С сегодняшнего дня мы делаем из вас лидера!
Зиновия Пална грустно и сладко улыбалась — будто гусеница проползала по сочному зеленому листу. Ей нравилось работать в паре с Аржевским. Его голос обволакивал тесно и ненавязчиво, как модный костюм, сшитый на заказ. Аржевскому тоже нравилось. Если женский ум состоит в том, чтобы грамотно поддержать мужчину, то Зиновия Пална была умнейшей женщиной. Хотя ей и самой хотелось быть лидером, у нее даже легенда была — будто она незаконная внучка революционерки Арманд.
Стать лидером Зиновии помешали только лишний возраст и лишний вес. И еще то, что ей всегда удавалось вывести из себя, а то и всерьез разозлить широкую публику. Виктория Петровна, тощенькая, тоже старалась и хотела, но часто попадала пальчиком в небо и умничала. А по-глупому умничающих женщин ой как не любят. Еще больше, чем всех остальных.
Признав неизбежность, Зиновия Пална подхватила.
— Деточка!
Наш будущий лидер!
Выходите же к нам!
Как вас там?
— Ася.
— Да вы что?
А если по-лидерски?
Вижу, из вас еще ковать и ковать.
Человека-то.
Ладно, не важно.
Ася.
Но глаза у вас большие, наивные.
Пипл такие любит.
Что ж…
Поздравляю вас, дорогуша!
Когда женщина называет другую дорогушей, это значит, что она хочет ее съесть. Иной раз нет ничего страшнее женской искренней доброты.
Мор-дератор счастья и коучинг оптимизма
— А вдруг политиком должен быть не я?
Вдруг за это дело должен взяться другой?
Примеряя костюм от фирмы “Сибирская руда”, Мишухин готовился к ответственной встрече и спрашивал себя. Так-то ему не хотелось быть политиком-одиночкой. Как известно, один в поле не воин, а лох. Поэтому Мишухин предпочел бы не брать все на себя, а влиться в какие-нибудь удобные ряды, образно говоря, лететь по жизни с комфортом и в первом классее. В рядах вообще все делать и не делать проще.
Однако в известном агентстве “Добрый Советчик” ему посоветовали примазаться к какому-нибудь большому Виртуальному политику.
Виртуальный политик — человек, чье виртуальное Я присутствует на телеэкранах, в газетах и сознании людей. При этом он ничего не меняет и не пытается менять в реальности. Его речь насыщена абстрактными рассуждениями и тезисами. Легко вызывает бесполезную симпатию и напрасные надежды одиноких женщин, наивных мужчин и инвалидов. Первым зафиксированным воплощением Виртуального Политика была знаменитая Улыбка Чеширского Кота, за которую проголосовало 95% масянебуржцев в 190… году. Лозунгом кампании Чеширского Кота стала фраза, вошедшая во все учебники истории: “Погладь меня — или пожалеешь”. Вскоре после своего триумфального избрания Чеширская Улыбка бесследно исчезла.
Но перед Большим Политическим Гоном Мишухина протестировали.
Политический Гон — период амбициозного возбуждения, когда некоторые хотят получить все и сразу, без очереди и по оптовой цене, а другие сопротивляются им, по мере возможности, или помогают, по мере глупости.
Его посадили напротив окна, чтобы в глаза попадал хмурый пасмурный день, типичный для Масянебурга. Неприятный и сумрачный, как глаза будущего избирателя. Мишухин почувствовал себя провинившимся школьником и попросил разрешения закурить. Ему отказали.
Вошла совсем юная особа в пижамных шортах и деловом пиджаке. Она назвала себя Анастасией и сказала, что сегодня заявилась не из дома, поэтому какая-то не такая. Она устроилась за спиной Мишухина с пачкой тестовых заданий и попросила ни за что не оглядываться. По привычке Мишухин спросил у себя, хотел бы он с ней переспать или не очень. Внутренний голос не успел ответить ему, потому что Анастасия сама задала вопрос.
— Определим ваш психотип как политика.
Для будущего политика важен психотип.
Не перебивайте меня.
— Я не перебиваю.
— Вы Мишухин Михаил?
— Нет, это не я.
— Тогда кто вы?
— Михаил Мишухин.
— ОК.
О чем вы мечтали в детстве?
— Стать пожарником.
— Почему?
— Не знаю.
— Вы хотели спасти мир?
Поэтому мечтали стать пожарником?
— Не.
Каски нравились.
Блестели красиво.
— Потом кем мечтали быть?
— Потом летчиком.
Чтобы улететь отсюда на фиг.
Но мечта не сбылась.
Потом совсем не мечтал.
Вообще не мечтаю я.
— Как это не мечтаете?
— А чего мечтать?
Беру и делаю.
— Как вы оцениваете свои достижения?
— Э-э-э-э.
— Вы вообще как-то оцениваете себя?
— А зачем оценивать?
У меня портрет в каждой газете через страницу.
— Что-то в жизни успели сделать?
— Ничего не успел.
Поэтому в каждой газете.
— А все-таки?
— Знаете, так, по мелочи.
Промышленный холдинг создал.
Трех детей произвел.
А так ничего не успел.
— Это бывает.
У вас душевный кризис, да?
Среднего возраста?
— Да нет у меня никакого кризиса!
Кризис — это у кошек в период гона.
И у некоторых деви…
Сорри.
— Вы должны лучше себя понять.
Мы вам поможем.
— Да я и так себя нормально понимаю.
— Не, не понимаете.
Раскройте естество!
Каким жЫвотным вы себя считаете?
— Не въехал.
— Какое вы жЫвотное?
— Да я вроде не жЫвотное.
Я хороший человек.
— Хороший человек — не профессия.
Это беда.
И еще дурная наследственность.
— Для кого?
— Для него самого беда.
Для всех других — источник дохода.
Хи-хи.
— Да не зверь я!
— Михаил, все люди — жЫвотные.
Давайте смиримся с неизбежным.
Вы кто?
Если считать, что вы жЫвотное?
— Ну…
Лидер прайда.
Доминирующий самец.
— Горилла?
Конь?
Антилопа?
— Да какой я вам конь, на фиг?
Антилопа….
Еще скажите — хомячок.
— Тогда…
Вы кто?
— Ну…
Лев.
Лев — это минимум.
А круче зверюги есть?
— Круче нету.
Какие комплексы вас мучают?
Признайтесь, Михаил.
— Слушайте, вы что — психотерапевт?
— Следующий вопрос…
Боитесь своего начальника?
— Да я сам начальник.
Надо мной только Господь Бог.
И еще мэр.
— Ваши амбиции?
У вас есть амбиции?
Мечтаете о карьерном росте?
— Дура.
Подо мной холдинг ходуном ходит.
О росте я мечтаю…
Нет, точно дура.
— Ага!
Агрессивность — это хорошо.
— И где таких дур берут?
Я буду звонить вашему руководству.
Мишухинское Я переполняли бешенство и агрессия. Он опрокинул кофейную чашку, хлопнул дверью и бросился. Вниз по лестнице, ниже-ниже-ниже. Пробегая, он отразился в зеркале потолков, в застекленности дверей. Ему хотелось разнести все это треклятое здание, но решил ограничиться обещанным звонком.
Тем не менее дня через три “Добрый Советчик” прислал Мишухину приглашение на встречу с Виртуальным политиком Барбарисовым. Политик Барбарисов многим напоминал скользкую сосательную конфетку — после нее во рту оставался вкус приторный и искусственный. Как сама виртуальная жизнь.
Происки деда Куковани
Асю направили к младшему школьному звену и звеновьим родителям. Считалось, что существо женского пола находит инстинктивный общий язык с другими женскими существами, а также детьми и животными.
— Оденьтесь соответственно вашему электорату, — советовала Зиновия Павлиновна, поклонница искусственных мехов и разноцветных перьев.
— Это как? — интересовалась Ася, джинсы-стразы-маечки.
— Попробуйте внушить доверие, хотя бы кому-нибудь, — вздохнул Аржевский. — Доверие, если его пытается внушить женщина, — это юбка ниже колен и тусклый макияж.
Для увеличения доверия Асю повели в магазин, где обычно одеваются представители средней части среднего класса, втайне от родных и коллег, — “Балдежъ”. Несколько залов, несколько тысяч одежек, изъятых со складов подпольных фабрик и у челноков-нелегалов, а также реализаторов секонд-хэнда. Искусственные шубы, ношеные дубленки, сапоги и остальное. Дешевка, подделка и брак.
В “Балдеже” экономили на всем — на свете, воде, отоплении, глажке и чистке продукции. Поэтому там всегда было темно и шмотный брак не разглядеть. Еще было холодно, дабы покупатели торопливо хватали все, что подешевле, и быстро уходили.
Когда команда выборщиков явилась, продавщицы “Балдежа” очень выражались в отношении покупательницы, дамы в красном пальто и с дитем.
— Не, вы че себе тут позволили?
Че это ваш сопляк, урод, маленький дебил?
Чипсами тут везде крошит, а?
Не, дома бы вы, мамаша, своего дегенерата убили бы?
Не, убили бы ведь стопудово?
Вы че, придурки, у себя дома тоже всюду тупо крошите?
И на персовых коврах, и на диване?
Не, ну че вы меня, мамашка, глупой дурой называете?
Че я вам плохого сделала?
И я вам не “ты”!
Не, я вам не хамила, я интеллигентская женщина.
Типа да.
И я тута главная, между прочим.
Старший продавец-кассирша.
В итоге Асе подобрали костюм цвета загнанной мыши и другой, похожий на черноземное поле. В них она походила не то на искусствоведа-любителя, не то на учителя-неудачника. Аржевский потирал руки, довольный.
— Кошмар!
То, что надо.
— Почему надо, если кошмар?
— Так вы не вызываете раздражение.
Каждому захочется подать вам руку.
— Или просто подать копеечку.
— Поймите…
Женщины и порядочный средний класс.
Ваша целевая аудитория.
Порядочные люди — очень скучные.
Теперь вы на них походите.
Занудный вид очень.
Еще кушайте по утрам манку.
Или овес.
Полное попадание пальцем в образ.
— Ненавижу овес.
— Лидер травоядных должен есть траву.
Ясно?
Знаешь ли…
Назвался груздем…
— Я не называлась.
— Ну, назвали груздем.
Какая разница?
Лезть-то в кузов все равно придется.
Вообще Аржевский даже в секонд-хэндовом магазине пользовался популярностью, от него исходила притягательная публичность. Пока приглаживал волосы перед зеркалом, к нему подошли две маленькие девочки, беленькие и в джинсовых юбках. Одна, за щеками “Эм-эм-дэмс”, хруст и чавканье, дернула политика за рукав.
— Эй, мужик, а ты ничего.
Телефончик дашь?
— Тебе-то зачем?
— Хочу познакомиться с тобой поближе, мужик.
В ответ Аржевский хохотнул, коротко и обаятельно, поощряя подрастающий электорат, а Ася спросила, потому что не удержалась.
— Вам сколько лет… женщины?
— А мы не женщины.
Мы телки.
— Телки?
— Ага, первый раз в первый класс.
Садиковые мы пока.
— Ниче себе.
— А то, дорогая.
Так дашь, мужик, или не дашь?
Мы бы тебя с девчонками набрали в выходные.
Аржевский долго колебался и не дал. Ася испытала зависть, слабую, как першение в горле. Ее зависть была бессильной.
— О чем я буду им всем говорить, Аржевский?
— Попробуй красиво молчать, Ася.
Когда женщина красиво молчит…
Она даже кажется умной.
Класс был залит скупым светом пасмурного дня, тем самым, который бывает в переходные сезоны между зимой и летом или наоборот. Когда небо тусклое и как будто с похмелья, а людское настроение такое же. Впрочем, у детей похмелья не бывает, — вспомнила Ася. Одернула мышиный пиджак. Родительницы, мамаши-бездельницы и трое отцов-подкаблучников сгруппировались на задних партах. Учительницы сидели взъерошенными птицами на диванчике, около входа.
Взмахнув рукавами фокусника, Аржевский извлек портрет Масяня, выполненный модным художником. Масянь сидел за столом, похожий на покрытый мухами пудинг, до того его облепили веселые шаловливые дети. Довольный Масянь улыбался.
— Это наш великий основатель.
Масянь.
Великий Масянь.
А это Ася Вополянина.
Известный политик.
Прапраправнучка Масяня Великого!
И она унаследовала от своего предка…
Честность, размах, талант.
Корысть и расчет.
Уже многое сделано…
Не пустые слова…
Не на ровном месте…
Наша политика — это политика выполненных обещаний…
Мы — голос среднего класса.
Его неказистое и бескомпромиссное лицо.
В СССР не было среднего класса…
Просто все были средние.
Сейчас, наконец-то…
Класс середняков народился, и это вы.
Основа общества.
Надежда демографии.
Залог стабильности…
Нынче, в критические для родины дни…
Среднему классу нужна надежная защита.
Поддержка.
Нужен человек, работающий на ваши интересы.
Человек, который понимает вас, как себя.
И такой человек есть.
Ася Вополянина — залог вашего процветания!
Однако один хрен в поле не воин.
И нам нужна ваша поддержка!
Аржевский завораживал, вызывая аплодисменты. Ася кивала и улыбалась. Она чувствовала, что ее разглядывают, и это было неприятно. Учительница начальных классов подняла руку.
— В ответ на вашу сказку мы…
Произвели свою.
Приготовили вам маленькое детское выступление.
Сказ Бажова про Кукованю.
Детки, вперед!
Кто был дед Кукованя?
Скажите, детки!
— Да старик такой, глухой, немой и тупой.
Деревенщина отсталая.
Провинция, мягко выражаясь.
— И что?
— Идет отсталый дед по деревне и видит…
— Что он видит, Любочка?
— Тащится симпатичная девчонка.
Талия там, походка от бедра.
Прическа гламурная.
Стразы на животе.
Вся такая лямур-кутюр.
— Какая-какая?
— Гламурная… ну…
Вся в лаке, не как у деревенских.
Оранжевая такая.
Явно в солярии бывала.
— Что же сделал дед Кукованя?
— Смотрит — нету на улице никого.
Теперь, типа, все будет шито-крыто.
Чики-поки.
Решил зацепить ее, девчонку гламурную.
— Зацепить?
Разве это было в сказке?
— Ну, нанять.
— Нанять?
— Да, чтобы прибиралась и все-все ему делала.
Все, что мужчине обычно нужно от бабы.
— Так…
Разве это, ребята, было в сказке?
— Это не сказка, это правда жизни.
— Ребята, кем же была девочка?
Вспомните!
— Сироткой.
— Детки, кто же такая сиротка?
— Сиротка…
Это девочка, которая бросила своих родителей.
— Почему она их бросила?
— Потому что они ей надоели.
Достали!
— Неправильно, дети.
— Короче, забила девчонка на предков.
И стала жить с этим дедом Кукованей.
Все ему делала, что он хотел.
Потом кошку еще свою привела.
Началась прикольная жизнь втроем.
— Ладно, дети, спасибо, достаточно.
Давайте вспомним, какое мы еще продолжение сказки подготовили.
— Жили они все втроем, по пятницам накатывали.
Начались скандалы.
Дед бил девочку.
Хотя она ему много кладов нарыла.
Пороется, бывало, в лесу совочком, а там брулики.
— Дарья Иванна, а у нас в лесах нету бруликов.
Мы в те выходные всем классом же искали!
— А девочка принесет деду алмазы свои.
— Он их и загонит на рынке.
Им на бутылку и хватало.
Набиралось на чекушку-то.
Ну, потом милиция, вытрезвитель…
— Дети, что вы такое говорите!
Не писал такое Бажов.
— Ха, не писал.
— Зачем вы опять все наврали?
— А зачем он наврал людям насчет бруликов?
Мы всю опушку прорыли.
Нету там ни фига.
Пока дети спорили, Аржевский раздал родителям по проспекту и по сто долларов. Родители молча рассовали доллары по карманам и бюстгальтерам, а один отец-подкаблучник втихаря смял проспект и спрятал его в рукаве на память. Асе стало жалко себя — она уже весь день потратила на свое лидерство и ложную биографию.
Аржевскому же все нравилось. Перед каждым выступлением он накатывал коньячку, чтобы не думать.
Если размышлять обо всем, что в этой жизни происходит, с ума можно сойти.
Бла-бла-бла
— Политики должны повернуться лицом к народу.
— А раньше они к нему чем стояли?
— А кто чем умел, тем и стоял.
Эксполитика Барбарисова обвиняли в хищениях и расхищениях. Ему же хоть бы хны. Как говорится, что упало, то пропало. Лишь бы не было войны. Войны-то ведь нет? Кровопролитие никакое не намечается? Вот и хорошо, вот и ладушки. Ладушки-оладушки. Хи-хи, ха-ха и прочее. По телевидению его не показывали, в газетах о нем писали редко. Барбарисов говорил, что дешевая слава ни к чему. Когда предлагали серьезный пост, Барбарисов наотрез отказывался. Лучше быть журавлем в небе, чем синицей в высоком кабинете. Синица за все — про все отвечает, а журавлик хоп — и след простыл.
Однажды он все-таки посидел на посту — по недоразумению. В карты играл, поспорил, мол, проиграет — примет пост. Случилось несварение желудка, и он в карты проиграл, а затем как джентльмен принял. Пост министра. Впрочем, о своем несварении не преминул публично заявить.
Когда Мишухин явился к Барбарисову, тот ужасно опаздывал на самолет.
Осторожные люди всегда куда-нибудь опаздывают — вдруг собеседник не понравится, а так они и улизнуть успеют.
Опаздывающий Барбарисов тем не менее аппетитно кушал жареную картошечку с нежной ветчинкой, и это невольно вызвало у Мишухина слюноотделение.
Тем не менее аппетитный Барбарисов рассказывал всем, что ничегошеньки не ест, разве что в ресторанах, изредка, для поддержания беседы, и все. Утром — чашечка кофе, днем дела-дела-дела, вечером уже поздно… Почему же щеки голодающего Барбарисова похожи на румяную поросячью ляжку, оставалось загадкой.
В банных кулуарах, перебирая редкие рыжеватые волоски на полной груди, Барбарисов называл себя Дрессировщиком мышей. Это был предел его откровенности, после которой Барбарисов трезвел, и к нему возвращалась обычная осторожность. Он выживал именно благодаря этой осторожности, которая, опускаясь, будто шлагбаум, не позволяла Барбарисову пронестись с разудалым свистом по весенней наледи и перевернуться, вылетев с накатанного шоссе в никуда.
Мишухин поелозил на стуле, оценил обстановку и решил не принимать позу доминирующего самца.
Вообще принимать позу доминирующего самца не всегда полезно, поскольку почти каждый самец хочет быть доминирующим. Да и в принципе в чужой кабинет со своим уставом не ходят.
Мишухин оценивал. Здание, где находился офис Дрессировщика мышей, было весьма облупленным и походило на вареное яйцо, которое начали очищать от скорлупы, да и бросили на середине дела. Лестница, ведущая к барбарисовскому этажу, скрипела, как суставы страдающего гиподинамией жителя густого мегаполиса. Короче говоря, это был намек на бедность офисных владельцев, на то, что тутошняя уборщица получает две с половиной тысячи и потому работает кое-как; на то, что внутри ловить нечего.
Однако кабинет… Кабинет — это как зубы — по нему сразу можно определить характер и финансовое здоровье хозяина. Барбарисовский кабинет откровенно радовал. Посредине располагался журнальный столик из камней разных пород. Прочая мебель — из дуба и вся в тон, шкафчик к столу, стол к креслам, как на подбор.
В шкафах — книги, причем неизвестных Мишухину авторов, обложки ветхие и все по алфавиту. Да и вообще книги в шкафах — большая редкость, обычно шкафы — это большие коробки для бумаг. Сам Мишухин читал редко, поэтому книги будили в нем искреннее уважение. Так некоторые, лежа на диване, смотрят спортивные соревнования, поражаясь, как это вон тот, прямо с трамплина, летит, сплющенный лягушкой, и как руки-ноги не сломал, и зачем ему все это.
Ноутбук Барбарисова, свежеотрекламированного образца, говорил, что хозяин следит за технической модой. В ноутбуке Барбарисов занимался в основном пасьянсами, однако на нижней панельке всегда имел свернутым сайт своей виртуальной конторы. Впрочем, сайт постоянно находился на реконструкции, и пользоваться им было невозможно.
Мишухин покашлял, театрально и для вежливости. В театрах ему бывало так же неловко, как в Барбарисовом логове.
— Мне сказали, что стоит обратиться к вам.
Что вы видный специалист.
Надо как-то пробиваться.
Вот и решил к вам заглянуть.
Барбарисов тщательно пережевывал пищу, смотрел искоса, оценивая Мишухина. Решил, что тот не очень опасен. То есть, может, и того, но не сильно. Предупреждая возможную угрозу, Барбарисов сообщил.
— Времени очень-очень мало.
Цейтнот, знаете ли.
— Цейтнот — это кто?
Мишухинский вопрос крайне порадовал Барбарисова, Мишухин не понял, правда, почему. Непонятливого Мишухина Барбарисов пощадил.
— А, навязчивый тип такой.
Цейтнот.
Хе…
Фамилия у него Цейт-нот.
— Ну, мне и сказали.
Говорят, вы очень популярный.
Люди к вам часто ходят.
— Бывают люди, бывают…..
Однако случались времена и получше, не правда ли, дорогой коллега?
Обращение “дорогой коллега” показалось очень лестным Мишухину. Будто бы он оказался с Барбарисовым на одном шестке, на одной полке. Ровней, короче. Поощренный Мишухин даже рискнул выпендриться.
— Интересная у вас библиотека.
Многое даже читал.
— Даже читали?
И что, к примеру, вам больше понравилось?
Макиавелли?
Фуше?
Ларошфуко?
Сенека?
Может быть, Шекспир?
Как я люблю вспоминать Шекспира, вы бы знали.
Помните, в его “Гамлете”…
Ту би ор нот ту би…
В подлиннике, само собой.
— Да, конечно.
Кстати, кто это сказал?
Ту би ор нот?
Шекспир или Гамлет?
Барбарисов поперхнулся своими деликатесами. Он был в восторге от милейшего молодого человека, который так его смешит. Барбарисов даже был готов что-нибудь для него сделать. Обнадеженный, Мишухин понял, что не зря блеснул эрудицией, и признался.
— Хочу стать вождем.
Политическим лидером.
Хочу обтесаться.
— Вас везде примут за своего, даже, дорогой, не сомневайтесь.
С вашей-то эрудицией…
Идите хоть в СРОС, хоть в ЖИРР…
Особенно в СРОС.
Там вас примут на ура.
Скажите им, что я вас открыл.
Так за чем же вы пришли?
— Пришел за опытом.
Не совсем понимаю, с чего там начать.
Что предложить народу.
Как поставить себя в первый ряд.
Мне сказали, вы даете советы.
Ну, я заплачу.
— Ну, заплатите…
А ведь это бесценные советы, друг мой.
Сколько б ни платили, не окупите.
— Я, конечно, понимаю.
Только не понимаю…
Где существует ваша организация.
Барбарисов достал из ящика стола пачку розовых салфеток и начал со всей тщательностью вытирать покрытые ветчинным жиром губы. Мишухин заметил, что нижняя, тяжелая, брезгливо как-то тянется к подбородку, а верхняя почему-то тонкая. Потом диспропорциональный Барбарисов промокнул уголки глаз.
— У нас есть сайт.
Это раз.
Сайт на реконструкции, это два.
Штат небольшой, это фактически один я…
Я все время в разъездах, вы меня чудом застали.
— Да-да, хотел спросить ваш сотовый телефон.
— Не могу дать, потому что все время в разъездах.
Звони — не звони — не застанешь.
Да и трубку я не беру…
— Встречаетесь с известными политиками?
Поэтому заняты, да?
— Безусловно, вы очень проницательны, далеко пойдете.
С президентами, политиками, крупным бизнесом.
Знаю всю-всю элиту Европы.
Всю-всю.
Да, славные люди.
Графы-маркизы-короли…
— Еще бы!
— Звонит мне как-то канцлер…
Как сейчас помню, раннее утро.
И вдруг звонок.
Кто бы вы думали?
Канцлер Германии.
— И что?
— Да так, поболтали немного.
Конечно, не имею права сообщать вам подробности.
Все-таки фигура такого ранга…
Ну, вы понимаете.
Кон-фи-ден-циальность!
— Вы большая шишка, я уж понял.
— Что вы, что вы, что вы.
Дорогой господин Мишухин…
Кстати, как ваше имя-отчество?
— Михайлович как бы.
Михаил Михайлович.
— Точно, я так и думал.
Прекрасное имя Михаил Михайлович.
Очень люблю такие имена.
От них веет природой, чем-то родным…
Дурманом каким-то, понимаете ли.
Так что же вам, дорогой, нужно?
— Опыт.
— Ах, да, мой опыт…
Да нет у меня никакого опыта.
С чего вы взяли?
— Да ладно вам.
Стабильность не пропьешь.
Вы стабильно на слуху.
Знаете, стабильность — это искусство.
Политик вы, прям скажем…
В общем, как из учебника.
Как из гнезда Петрова.
Пропало куда-то знаменитое мишухинское косноязычие, нападавшее на него в официальных ситуациях. Мишухин врал, врал проникновенно и без зазрения. Властность его баритона завораживала. Ни одну женщину (уж тем паче жену, Ольгу) он так не уговаривал, высовывая кончик нездорового языка и облизываясь, будто перед актом случайной страсти (запланированная страсть, понятно, дело совсем иное, обыденное). Во время вранья зализавший уже губы Мишухин подливал в стакан Барбарисова коньячок, кап-кап-кап. Прямо как легкомысленной учащейся, которая может испугаться и порх — убежать.
Он говорил о Золотом Веке, который предсказывал еще Масянь-Основатель и к которому вроде как вел общество Барбарисов. Он потрясал историей, как в старину новобрачная простыней, доказывающей девственность.
Слушая, Барбарисов не без удовольствия потирал черты лица указательным пальцем. Наконец, сладострастный Мишухин выдохся. Барбарисов оторвал пальцы от лица и сообщил, ликуя и трепеща.
— Ошибочка, милый друг.
Я ведь не политик.
Не политик я!
— Так это как же?
— А потому что…
А нету ее, политики-то.
— Как это — нету?
— А была, да вышла вся.
Политика, милый, возникает, когда в жизни много вопросов и неясностей.
У вас есть какие-то вопросы?
Неясности?
— Да я не знаю, в общем.
— Я, знаете ли, не политик.
Я Виртуальный Консультант.
Я живу в Интернете.
Брожу по форумам.
Иногда меня о чем-нибудь спрашивают.
Иногда я что-нибудь отвечаю.
Иногда мне оплачивают самолет.
Туда-обратно.
Меня не было и нет.
Разве политик — тот, кого нет?
— Но, говорят, вы были.
Вы активно участвовали.
Баррикады, знамена.
Вы меняли мир.
— Фу, какая гадость, эти ваши баррикады.
Там холодно и сыро.
И кормят плохо.
Может, и не было никаких баррикад.
При чем здесь политика?
— Да, ну, как бы…
— Политика в современном обществе — атавизм.
Запомните это, юноша.
— А как же СРОС и ЖИРР?
— Вы не слышали разве, что их, по сути, больше нет?
— Они же меня к вам направили.
На той неделе еще.
— Нету их.
Тю-тю.
С сегодняшнего дня.
Они ушли, а вы остались.
Все иллюзия, друг мой!
Реальность — она ведь и есть самое нереальное.
Разочарованный и вконец запутавшийся Мишухин залпом выпил свой стакан коньяка. Он даже не заметил, что прозорливый Барбарисов, который стреляный воробей и вообще его голыми руками не возьмешь, спрятал бутылку с коньячными остатками под стол. Он справедливо полагал, что это компенсация за потраченное время бесценной жизни. Мишухин же, не замечая, что интерес собеседника потерян, продолжал напрягать.
— Так что же мне делать?
Что делать-то?
— А вы не виноваты, милый.
Вы просто поздно пришли.
У раздаточного стола уже пусто.
Все подобрано, ничего нет.
По карманам все уже…
Делянка чистая.
Пусто-фу!
— Так что мне де…
— Знаете что…
А идите вы своим путем.
Мне вот на самолет, к примеру, пора, да.
На самолет я тороплюсь.
Консультанта ноги кормят.
Спасибо вам, был рад…
Надеюсь увидеться в другом месте и в другое время.
Мишухин почувствовал свое тело ватным. А все из-за неуверенности. Неуверенность случалась редко, обычно Мишухин не колебался, считая самоуверенность гарантией жизненного успеха. Меньше думаешь — крепче спишь. Сомнения же Мишухин относил к числу женских терзаний, обусловленных половой принадлежностью. Теперь он чувствовал, что сомневается. Вроде бы все рассчитал — и в ауте.
Ватный Мишухин протянул Барбарисову левую руку вместо правой, стиснул пальцы Консультанта так, что тот едва сдержался. Суставы стиснутого Барбарисова хрустнули солевыми отложениями, Консультант покивал, явно из вежливости. Потом, проводив удрученного Мишухина взглядом, Барбарисов извлек бутылку из-под стола и выпил — за себя.
Политика — это умение красиво и грамотно уйти от вопроса. Или задать такой вопрос, на который никогда не найдется ответа. Или просто взять и убраться вовремя.
Писать кипятком
В тот день Ася была в ударе. Сверху не то сыпался, не то капал обыденный снегодождь. Снегодождь прилипал к волосам, приплющивая укладку, оставлял разводы на демократичной куртке, голубой, с мехом, — как-у-всех. Ася не обращала внимания на погодную превратность, заражая окружающих оптимизмом.
Оптимизм — штука заразная, если надеяться не на что.
Она ощущала свое публичное обаяние. В последний раз публичность настигала ее в школе, когда она врала и выдумывала, а одноклассники слушали, открыв рты. Теперь Ася понимала, что публичная судьба проявлялась в ней еще тогда, в хрупкие годы девичества.
Публичное обаяние — это та маска, которая кажется лицом даже тому, кто ее носит.
Ася подошла к пожарной лестнице, прикрепленной к стене дома, взялась за ступеньку. На руке остались ржавчина, мокрота и холод. “К тому же могу упасть”, — сказала про себя. Но полезла вверх, оставив внизу фотографа и небольшую, но шумную группу ликования. Группа ликования аплодировала.
Группа ликования — необходимый каждому публичному человеку инструмент манипуляции. Группа ликования состоит из людей, внушающих восторженное отношение к фигуранту в нем самом, его близких и посторонних окружающих.
Публичная Ася уселась на верхней ступеньке. Под ней простирался затрапезный двор, ограниченный четырьмя полуразрушенными домами, похожими на зубы, разложившиеся под напором кариеса истории. В одном из домов, по легенде, какое-то время жил сам Масянь с третьей или четвертой женой, космической туристкой. Возможно, рука Масяня касалась этих щербатых желтых стен, а раболепные почитатели по его приказу вставляли стекла в эти пустые нынче окна…
Пиарщик Никола помахал где-то внизу подсказывательной бумажкой. Мол, начинать пора. Ася вздохнула и вытерла мокрое лицо, смешав на щеках, будто на мольберте, тушь, румяна и прочие краски. Сверху все падало и падало. Слякоть и мокрядь, щепотки влажной глины, отходы трудов Небесного Скульптора, которые остывают в продолжительном и беспомощном падении. Их судьба уже определилась, они — ничто.
Ася ощутила стопами лестничную ступеньку. Это придало ей уверенности, а когда Ася была в чем-то уверена, ее несло.
— Товарищи и господа!
Сейчас мы находимся в самом центре….
В самом центре исторического Масянебурга.
В том самом месте…
Может быть, именно тут Масянь Великолепный проводил…
Время под сенью тополей и берез.
Именно тут он размышлял о судьбе земли…
Своей, заметьте, земли.
Города, рожденного Космосом!
Города эзотерического и чудесного.
Города, где пересекаются прошлое и будущее.
Чтобы высечь монолит Настоящего.
Города, в котором, как говорят, ходят большие деньги.
И где они, деньги?
Где ходят?
Никто их в глаза не видел…
Но говорят, что они среди нас.
Деньги, господа, должны тратиться по назначению!
А не шляться где ни попадя.
Именно здесь Пражитель Масянь загадывал желания.
Да, он желал.
Он желал нам счастья, светлого, не побоюсь этого слова, будущего.
А желание Пражителя — больше, чем закон.
Это смысл нашего существования.
Мы должны посвятить нашу жизнь.
Исполнению заветов Пражителя.
Нашего Отца Масяня.
Мы должны стать счастливыми, господа!
Ася осмотрела толпящихся под лестницей слушателей. Их лица выражали согласие и рабскую покорность, никакой иронии или недоверчивости. Пиарщик Никола моргал, Ася явно не воспроизводила то, что было написано на его бумажке.
Да… Когда ты несешь чушь, а никто не смеется, — это подлинное счастье.
А Асю несло. Когда несет — это удивительное и прекрасное, вдохновляющее состояние. Голова кажется пустой и звонкой, будто новое ведро, в которое падают спелые и розовые яблоки. Тук-тук-тук. Бумс. Когда несет, кажется, что жизнь удастся, быстро и без запинки. А так у нормальных пиплов не бывает. Так бывает у наполеонов и колумбов, а не у людей.
— Эти удивительные, старинные стены…
Эта прошловековая древность…
Прикасаешься к ней….
И чувствуешь историю!
Щупаешь историю пальцами.
История — это, знаете ли, история, не просто так.
И не абы как.
Это ответственность.
Это та волшебная палочка…
Которую нам передали из глубины веков…
Чтобы мы строили будущее….
И что мы можем предложить будущему?
Мы можем предложить ему программу действий.
Конкретную, по пунктам.
Программа по жизни — залог успешного будущего!
Стержневые моменты нашей программы — счастье и процветание.
Как хороший политик, Ася выдержала театральную паузу и посмотрела вниз. Под собой Ася обнаружила опоздавших камераменов и журналистов. Ее попросили еще раз повторить сказанное ранее, и Ася повторила, еще более внятно и ярко, потому что, как известно, дублем речевку не испортишь.
Потом стала неспешно сползать вниз по скользким холодным ступенькам, больше всего боялась упасть и разбить коленки.
Ничто так не дискредитирует политика, как непреднамеренное падение.
Охрана, два молчаливых и лишенных мимики человека, наверняка неоднократно смотревших фильм “Телохранитель”, ждали. Ждал и Никола, пиарщик-любитель, прыгучий и встревоженный юноша в оранжевом джемпере и пикантных очках, с толстой красной оправой. Пикантный Никола был пиарщиком в первый раз, считал, что чем больше возишься, тем пиаристее выглядишь, поэтому суетился, елозил, сильно дышал, воспроизводил цитаты классиков западной философии, шуршал шпаргалками, жаловался.
— Ни днем, ни ночью покоя нет.
Работаю, работаю…
Всю ночь дома работаю.
— А зачем же ты ночью работаешь?
Дня не хватает?
— Да хватает.
Просто сидеть на месте не могу.
Неусидчивый, со школы…
Мысли в голову не лезут.
А ночью как вкатишь…
Как вкрутишь…
Так мысли и шевелятся, и прут.
Как из мясорубки.
Вдохновенье, знаете ли!
Как говорил Ницше….
Обычно Николе верили. Мало ведь кто любит перечитывать Ницше. Обычно перечитывают “Детей капитана Гранта” или “Русские народные сказки”. Да и вообще с настырными людьми проще согласиться, потому что себе дороже.
Пока Ася спускалась, Никола кричал снизу вверх.
— Ася!
Жопа!
У нас полная жопа.
Нас ждут еще в семи местах.
Если вы сейчас же не слезете, то…
— Что — то?
— Вам придется ехать на троллейбусе.
Наш катафалк оплачен до семи.
Потом он едет в депо.
— Значит, поедем на троллейбусе.
А вы идите, подождите там где-нибудь.
Ася нарочно не спешила. Более всего Асе хотелось не чего-нибудь этакого, не суфле-муфле и не выступления, а по-маленькому, как ни банально. Во время своей речи она мечтала именно об этом. Едва дождавшись ухода охранников и Николы, Ася юркнула за самый ободранный барак, безжизненный, как пустая консервная банка, в которой уже все съели.
Ася давно не испытывала такого острого наслаждения. Желтая горячая струя, шипя и источая пары, ударялась о мерзлую почву, образуя свежую проталину. “Вот об этом и говорят — писать кипятком”, — думала Ася.
Это была детская привычка — думать, пока тужишься, пока кушаешь, пока моешься, пока бегаешь утром по кругу, в парке, со всем классом, пока засыпаешь, пока чистишь зубы, проснувшись. Потом воспоминания Аси прервали два женских голоса.
— А нас где показывать будут?
— В смысле — где показывать?
— Ну, где по телеку нас покажут?
Мы тут на вас два часа смотрим, выйти боимся…
Вежливые мы потому как.
— Так ведь тут никто не живет.
— Ага.
Сто жильцов тута живут.
Мы с Петровной смотрели, смотрели из окна…
Как вы тута под нашими дверями сикаете.
Вот и решились спросить.
Когда покажут?
Да вы ссыте, ссыте от души.
Что мы с Петровной — зверюги, что ли?
Не, мы не зверюги.
Понимаем, что вам сикать охота.
Скажите тока, где нас покажут.
— Не знаю…
Не знаю я.
По всем каналам, наверное.
— Все у нас не кажут.
Кажет только тот, где новости.
— Да по всем каналам новости идут.
— Там еще женщина в пиджаке сидит.
Ничего, симпатишная.
— Да они все там симпатишные.
— Не, не все.
Нам наша нужна.
Так ведь, Петровна?
— Но мы проверяли!
Никто тут не живет.
Автомоторный завод списал эти дома…
Еще пятнадцать лет назад.
Это район под снос.
Аварийное жилье.
— Проверяли они!
Да мы пятнадцать лет здеся и живем.
Ни света, ни воды.
Чего смотрите?
Сикайте давайте.
— Здесь будет торговый центр “Титаник”.
Развлечения на любой вкус.
Каток, рынок, аквапарк.
— Не, не будет.
Не будет тута этого.
Пока мы живы.
Ася натянула колготки. Кайф был сломан. Она пригляделась. И верно — двор теперь был наполнен людьми. Ободранные и заштопанные, молодые и не очень, толстые и худые, они выбрались из старого Масянебурга и смотрели с грустным любопытством на Асю, молодого лидера, правнучку легендарного Масяня, Отца-Пражителя-Предводителя-Прародителя. Люди опасались отходить далеко от домов, привыкнув к тому, что в них могут бросить камень.
К счастью, во дворе появился Никола, бодрый и пузырящийся, как коктейль “Водка-Cola” или “Водка-Sprite”.
— Вы, кажется, с кем-то разговаривали?
— Никола, тут полно народу.
Представляешь, здесь люди…
Их так жалко!
— Ну, вы и галюните.
Никого тут нету.
Ася огляделась — и верно, никого не было. Духи старого Масянебурга попрятались куда-то за щербатые стены и кариозные окна, покрытые фанерными пломбами. Поймав Асину растерянность, Никола заметил.
— Знаете…
Всех не пережалеешь.
Как говорил ваш предок.
Великий Масянь.
Тот, с чьим именем мы засыпаем и просыпаемся…
Политик с сердцем — это ходячий инфаркт.
Хотите работать с людьми — думайте больше о себе.
Ася поняла, что политик из нее вряд ли получится. Также, по разным причинам, не получится балерина, летчик-космонавт, спецназовец-рукопашник, учительница пения. Вдруг ее осенило.
— Никола, а по каким каналам нас покажут?
— А по всем!
Ящики правят миром.
Эпоха ящеров сменилась эпохой ящиков.
Такой вот я мастер афоризма.
Могу в переходе торговать…
Купите афоризм!
Умная мысль — сто рублей.
Стих — пятьдесят.
— Почему стих — пятьдесят?
— А стих проще сочинить, чем одну умную мысль.
А что — ящики правят миром — здорово сказано.
Ящик! Вот где надо работать. В яркой и красочной индустрии развлечений, которая не наносит ущерба и которая приходит в каждый дом. Так Ася решила стать телезвездой. Она еще не знала, как ей до этого далеко…
А доброе молодежное движение, раздающее всем советы, исчезло. Будто его и не было. Наутро после своего громкого выступления Ася подошла к двери знакомого кабинета Советчиков, чтобы посоветоваться. Но дверь была наглухо заперта, а на ручке висела загадочная бумажка, вырванная наспех из какого-то блокнота: “Распущены до выяснения обстоятельств”.
Мульт Четвертый. Телевидение. Звезды и звезданутые
Доброта не спасет мир
Однажды писатель-классик, уставший от плоских любовных ссор и плотских утех, сидел за письменным стол и размышлял, что же может спасти мир. Меньшие по масштабу задачи классика уже давно не удовлетворяли. Загадочный классик записывал в столбик подходящие для спасения слова. Ум. Честь. Совесть. Смелость. Великодушие. Доброта…
Да, доброта — это то, что надо. Именно доброта, бескорыстная и всеобъемлющая, спасет мир. Любознательный классик подчеркнул доброту два раза, красным. Удовлетворенный, отложил в сторону стопку исписанных листов и потянулся. У классика был остеохондроз. А также радикулит. Спина болела, было трудно сгибаться и особенно разгибаться.
Классик потянулся, суставы отреагировали щелчком несмазанного механизма. Механизма уходящего времени. Классик записал: спина — как воплощение времени. Позвоночник — сердцевина времени. Скрип времени? Усталое время? Несмазанные рессоры времени? Нет, не то. Пружина времени ржавеет, скрипит. Скрипит, ржавеет. Точно, но выражено как-то не аккуратно. Как же выразиться лучше?
Вошла женщина. Всегда красивая, всегда уставшая, всегда чем-то недовольная. Женщина совершенно не умела выбирать слова. Не получала удовольствия от хорошо подобранного слова. Именно за это, за несходство, классик ее любил, иначе… нельзя же любить самого себя дважды!
Женщина сердилась. Ей казалось, что жизнь проходит впустую, мелькает сквозь окна купе, где она заключена вместе с замкнутым, стареющим, не очень здоровым человеком, который живет своей внутренней жизнью. Даже любовью он занимается, кажется, с самим собой, комментируя в постели свои ощущения, подбирая слова и целые фразы, сравнения и метафоры, уточняя и корректируя описание своего состояния, забывая о ее теле, которое под ним. За все это женщина его ненавидела.
Рефлексирующий писатель не вслушивался в ее слова, по интонации догадываясь, что женщину не устраивает ее жизнь. Когда она говорила, казалось, что на улице что-то строят, и противно стучат, и пилят доски. В одну из пауз он спросил, что женщине от него нужно, только пусть говорит конкретно. Женщину это расстроило еще больше, она не могла ничего толком выразить. Ее состояние вообще не было описуемым — она не умела конкретизировать душу. Тогда он предложил ей уйти, совсем, потому что он никого не держит рядом с собой силой, а ее страдание ему надоело. Женщина обозвала его неблагодарным жЫвотным и убежала. Демонстративно хлопнула комнатная дверь, затем, совсем внизу, парадная.
“А я был так добр с нею! — подумал разочарованный классик. — Может быть, все дело в постели? Она чем-то не удовлетворена? Говорят, женщин трудно удовлетворить до конца, они самки. Злобные, гнусные самки”. Успокоившись, писатель вычеркнул слово “доброта” из своей жизненной формулы. Потом он подогрел себе молоко и выпил залпом два стакана подряд. Без теплого молока он обычно не мог заснуть. Лег, подоткнув под себя плед, по всему периметру тела.
Он вспоминал, как приятно было наблюдать за женщиной, когда она молчит и делает что-нибудь полезное. Стирает, готовит, шьет, моет посуду, переписывает его черновики, расчесывает свои длинные влажные волосы, спит. Как прекрасна она бывает, как непосредственна, как хороша! Обрадованный живостью своего наблюдения, писатель вскочил, подбежал к столу, вывел на листке: “Красота спасет мир”. Потом одумался и добавил: “Если она добра. Но добра ли она?”
***
В зале учредительного объединительного собрания ЖИРР-а и СРОС-а, мистических политико-движений, которые было исчезли, а потом вновь появились из ниоткуда, было не пернуть — не вздохнуть. Фиолетовые, оранжевые, синие и зеленые — все собрались и слушали. Настал час Икс. В соседнем помещении пиарщики воровали еду с банкетного стола, прятали по карманам бутерброды с икрой, залпом пили шампусик и водяру. Шампусик и водяра, смешиваясь, создавали опьяняющий коктейль, а пиарщики в результате их употребления портили воздух.
С трибуны между тем вещал Аржевский, вечный маг и фокусник.
— Друзья!
Подбирая название нашему новому Объединению…
Предлагаю вернуться к истокам….
К нашей дорогой классике.
Как говаривал классик…
Доброта спасет мир!
Мы назовем нас…
Объединенное Движение Добрых дел!
ЖИРР плюс СРОС равняется Доброта!
Ура, господа и товарищи!
Пиарщица Маруся Хомская, в деловом пиджаке, под которым ничего не было (об этом все мужчины ее редакции доподлинно и на практике знали), выбралась из банкетного помещения и, промокнув губы программой заседания, отпечатанной на приятной розовой бумаге, напоминающей туалетную, спросила.
— А в чем ваша программа, Аржевский?
Кон-крети-зируйте!
— А не надо нам никаких программ.
Устал наш народ от лозунгов и слоганов.
От промывания мозгов.
От указаний и обещаний.
Мы будем просто делать….
Добро!
Добро нужно делать по-маленькому.
Добро по-большому — это затратно.
А по мелочи там и в целом…
Игрушки в детский дом.
Картошку престарелым.
Это хорошо!
— Что, в детдом нас с телебригадой возьмете?
Дети — это классно, это эксклюзив.
Спустя день Ася, как и все масянебуржцы, смотрела репортаж о детском доме, где неистовый Аржевский щедро раздавал несертифицированных токсичных китайских зайчиков и медведей, и мечтала быть на месте блестящей, в деловом пиджаке, Маруси Хомской. Мечтала о таком же белом костюме, под которым ничего нет. О таком же тяжеловесном, волевом подбородке. О таком же голосе, жестком, как консервная банка, если ее привязать к хвосту кошки, а кошку хорошенько напугать, чтобы долго бежала.
Чем она хуже Маруси Хомской? Да ничем. Неприятное чувство зависти принялось разрастаться, как плесень, которая если уж заведется, то никуда не денется. Это была зависть к девочке, у которой новая кукла, к мальчику, которому поставили пятерку, к соседям, у которых дети в Лондоне…
Зависть — нездоровое естественное чувство неприязни к обладателям того, чего у тебя нет. Долгое время считалось двигателем прогресса.
Несчастная Ася несколько часов копалась в справочнике, разыскивая того, кто мог бы привести ее солнечный мир СМИ. Но, увы, ни одной подходящей фамилии там не обнаружила. Пришлось обратиться к газетам. Газеты. Да, именно они могут привести ее к долгожданному успеху. Однако в газетах СМИ заявляли только о своем нестерпимом желании найти уборщицу на неполный рабочий день, 5 тыс. руб., и курьера, который бы доставлял письма. Ася прикинула, что путь от уборщицы, 5 тыс. руб., до звезды, 5 тыс. у.е., пожалуй, длиннее, чем от солдата до маршала. В И-нете она нашла более близкое к СМИ объявление. И напросилась.
Гламур — ля мур
“Ищем специалиста, срочно, девушку. Требования: умение писать тексты, слушаться. Возраст: от 18 лет, рост: от 170 см. Звонить после 20.00”.
Журнальная редакция базировалась в помещении ночного развлекательного центра “Клон” (Клон — казино, танц-пол, стрип-бар, суши-бар, сауна, сеть одноименных бутиков). Напомаженная Ася, в лучшей юбке и любимом зеленом пуховике, полчаса притопывала возле мускулистого охранно-пропускного пункта. Охрана куда-то звонила, потом провела в стрип-бар подождать. Представление еще не началось, поэтому в баре было почти темно и сидели только трое посетителей — мужчина, женщина и маленькая девочка с косичками. Девочка подошла к Асе и сказала.
— Ты страшная.
Уродина вообще.
— Почему?
— Папа с мамой так считают.
— Почему?
Девочка не знала и посоветовалась с родителями. Потом вернулась.
— Папа с мамой говорят…
У тебя тупой пуховик.
Такие в прошлом веке носили.
Мама говорит…
Лоха сразу видно.
Ты учительница?
Или просто такая с рождения?
— Я такая с рождения.
А твоя мама — учительница?
— Не, ее жизнь учила.
Она так говорит.
Мама тут работала.
— Кем?
— Мама тут танцевала.
Потом папа ее увидел и сильно полюбил.
Мы часто ходим сюда.
С тех пор.
— Почему?
— Папа говорит…
Маму на старое тянет.
Потому что она красивая.
Наконец, Асю проводили в Красный кабинет. Там в полутьме на темно-бордовом диване сидели члены редколлегии журнала “Клон”, четверо. Блондинка а-ля Шерон Стоун, в кожаных шортах и высоких замшевых сапогах, еще одна дама, а-ля Деми Мур, в строгом мужском костюме, при галстуке и почти наголо стриженная, а также двое юношей от Дольче и Габано, а-ля мальчиковые поп-группы.
Дама в шортах держала в одной руке мобильный, а в другой высокий бокал. Предвкушая содержимое бокала, облизывалась. Дама в мужском костюме взяла со стола стопку журналов и начала листать. Юноши а-ля мальчиковые поп-группы переглядывались. Наконец блондинка а-ля Стоун сказала.
— Привет!
Мы ждем яркую самко-презентацию.
То есть само-презентацию.
Умеешь петь или танцевать?
— Неа.
— А с шестом?
— Неа.
— Жалко.
Тогда расскажи о себе.
Как уж умеешь.
Как училась и то-се.
Ася рассказала, как умела. Нет уж, точно, лучше бы она умела что-нибудь с шестом. Рассказ получился не то чтобы не интересный, а просто не о том. Ну, мол, училась хорошо, пишет хорошо, сочинения лучшие в классе, интернет, политика, книги и т.п. А-ля Стоун и а-ля Деми Мур не слушали. Кажется, просто выигрывали время. Выигранное тратили на изучение Аси. Ее раскладывали по нотам, как нехитрую мелодию. А-ля Шерон Стоун сосала трубочкой свой алкогольный коктейль. Потом а-ля Деми Мур оставила журналы, достала пилочку для ногтей и спросила.
— От кого одеваетесь?
Марки называйте.
— Ну, э…
От разных как бы.
Не выбрала своего постоянного.
Поставщика как бы.
— То есть после показов модельеры вам все посылают?
А вы не можете выбрать?
Глаза разбежались, да?
— Да нет, в общем.
Не разбежались.
— А че тогда за проблема?
— Да по фиг мне все эти тряпки.
— Чего?
Вы же девушка.
— Ну, вроде как.
— А какие ткани щупать любите?
Вы любите вообще щупать ткани?
Гладкие или ворсистые?
— Да никакие.
Никакие не люблю.
— Человек, который не любит щупать ткани…
Не женщина!
Не женщина, а так.
Женщина — существо тактильное.
А-ля Деми Мур погладила свою короткую ежиковую стрижку и глянула с вызовом доминирующей особи. Недоминирующая Ася почувствовала себя не женщиной и почему-то вспомнила детскую привычку грызть ногти. А-ля Шерон Стоун и а-ля Деми Мур переглядывались. Мальчики а-ля поп-группы сплелись пальцами и смотрели в пол. Ася поняла, что мальчиковая любовь — это смесь дружеского единодушия и половой застенчивости. Впрочем, в данной ситуации это было не важно. Ася уходила в отбраковку, в отстой. А-ля Шерон Стоун зевнула, показав розовый ветчинный язык. Потом спросила.
— Шопинг любишь?
— Да нет.
Не очень.
— Странно.
От него тратится 300 калорий в час.
Шопинг — залог клевой фигуры.
— Да?
— Без базара.
У меня детям два-три года, а они уже сильно шопинг любят.
Знаешь, их от шопинга не оттащишь.
На корзинах с колесиками катаются, просят чего-то.
Вроде все есть, а просят.
А ты с менеджерами среднего звена спала?
— Не.
— А че ты тогда…
Че пришла тогда?
К нам?
— Работать.
Работать пришла.
— Не, а как ты понимаешь работу?
Чисто что это?
— Ну…
Это когда о каком-нибудь производстве рассказывают.
Типа, много всего производится.
Экономика разная.
Политика.
Аналитика.
Журналистское расследование.
Ребята а-ля мальчиковая поп-группа оживились. Один поправил галстук другого, чтобы располагался симметрично. Галстук был розовым.
— А, значит, бизнесменов любите, да?
— Типа в смысле?
— Ну, любите мужиков без галстука?
Без галстука, без пиджака?
Вообще мужиков реально разводить умеете?
— Не, вряд ли.
А это как?
— Ну, чтобы они вам сбережения отдали и еще сидели такие довольные.
И все бабки потом пополам.
А-ля Стоун устроилась, уютно, в углу дивана, нога на ногу, покачивала замшевым сапожным носком. Описание безгалстучных бизнесменов ее оживило, она стала кивать головой в такт, так что голова и нога раскачивались синхронно. Ася спросила, ответили на этот раз близнецы.
— С кем пополам?
— Половину нам, половину тебе.
Нет, четверть тебе.
А три четверти нам.
Мы же тебе будем говорить, где их искать.
Поэтому нам больше.
— Кого?
— Бл…, бизнесменов.
Которых развести надо.
Ну, ты тупая.
Были б мы бабами…
Всех уже развели бы.
Трахнули и развели.
Между прочим, их не так много, как кажется.
Женщины рассматривали Асю, будто она робот, а они ремонтная служба. Рассматривая, разбирали глазами на детали и раскладывали по полочкам. Джинсы — Китай, тряпка, клеши уже не носят. Кофта — Турция, г…вно, оранжевый уже в прошлом. Стрижка — триста ре, самопал. Дешевка, короче. Все же а-ля Деми Мур уточнила.
— Ночную жизнь хотя бы ведете?
— Сплю я ночью.
— А ты скучная.
Хоть не одна спишь?
— Не.
— Радует.
— Со мной в комнате…
Кошка и рыбки.
— А в тебе что-то есть.
В жизни таких не видела.
— Каких?
— Таких…
Странных.
Я тебе позвоню.
Еще дам добрый совет.
Твой лак для ногтей уже не в моде.
В моде другие лаки.
Ты уж свой поменяй.
Сделай милость.
— Типаж а-ля Стоун тоже не в моде.
Позавчерашний день.
9,5 — любимый кинохит моих предков.
Так что ты лузер.
— Думаешь?
Блондинки всегда на волне.
— Волна волне рознь.
Сравни Монро и Глюкозу.
Разная тема.
— Да ладно тебе.
Ты-то вообще…
Без реального имиджа.
Ни одного бизнесмена в стрип-баре не разведешь.
Только совсем пьяного.
— А они там другие бывают?
— Ха!
Один-один.
Короче, ты вали, а мы тебе звякнем.
Если ниче путнее не найдем.
Хотя найдем, наверное…
Ася шла по улице и понимала, что ей никто не перезвонит. Она месила грязный влажный снег, похожий на плохое тесто. К ботинкам, Белоруссия, тысяча рублей, символические цены братской республики, прилипала серая смесь, многократно истоптанная, обработанная тысячами ног. Она подумала, что в это, холод и омерзение, и превращается красота.
Красота становится тем, что хочется выбросить и поскорее забыть. В прах подножный. Закон жизни.
Кажется, они спросили еще, что такое гламур. Сказали, что о гламуре должны знать все и каждый. Ася размышляла.
Гламур — это совокупность модных тенденций, формирующих образ жизни человека. Это продвинутая одежда, клубы, автомобили и стиль поведения. Евгений Онегин — родоначальник гламура по-русски — он думал о красе ногтей и посещал все популярные ночные тусовки. Увидев деревенскую простушку Таню Ларину в свете гламурных софитов и в постели известного генерала, он воспылал к ней страстью. Любовь не всегда сексуальна, зато гламур, напротив, пронизан эротикой. Гламур — это манок. Это та шуршащая позолотой обертка, которая делает конфеткой любую завернутую в нее пустышку. Или какашку.
Длинные ногти — короткие ногти, плохая машина — хорошая машина, классный курорт — отстойный курорт… гламурщик должен быть продвинутым во всем. Гламур — это лак, покрывающий нас с головы до ног. Гламур — это ощущение того, что наша жизнь — в шоколаде. Это искусство слияния со средой, высшая форма подражания. Гламур предполагает наличие минисоциума, потому что гламур без зрителей — не гламур, а обычное мещанство. Непристойности — это часть гламура. Эта та червоточина, которая придает яблоку приторный аромат гниения.
Негламурная Ася понимала, что ей до светского блеска — как дворняге до породистого вислоухого пса, рекламирующего корм Чаппи. Иногда представляла себе. Ну, что она такая вся, как Ксюша Собчак. Что у нее длинные коричневые ноги, длинные белые волосы и много-много левых денег на шейпинг, бассейн, солярий, салон красоты, парикмахерскую, бутики. Восхищенная собой, Ася обычно улыбалась. Когда она улыбалась, с ней обычно знакомились все безлошадные, то есть пешие мужчины. Грузчики, инженеры средней руки, начинающие менеджеры, студенты, медбратья, научные работники и прочая негламурная публика — те, которые по улице ногами ходят.
“Они что — за овцу меня держат?” — удивлялась Ася. Ася понимала, что связь с теми, кого гламурная среда считает лохами, только отдаляет ее от успеха. Иногда же, наступая в супермаркете на очередного ребенка школьной подруги и видя округлившееся, но счастливое подругино лицо, Ася раздумывала. А в карьерном ли росте и в гламуре ли счастье? Может, не стоит ничего искать, не стоит к чему-то стремиться? Счастье — вот оно, рядом, в материнстве и детстве? В браке и кухне? Кто его, счастье, знает… Думающую Асю одолевали преступные колебания.
Однажды она дала свой телефон симпатичному человеку. Симпатичный человек оказался жителем малого областного городка, снимал квартиру, это дорого, работал на заправке, звонил с разных телефонов от пяти до десяти раз в день. В ходе первого же звонка стал называть Асю зайка, солнышко, любимая девочка, рыбка, киска, птичка, радость, милая, дорогуша, цыпочка. Во время второго попросился переночевать. Испуганная Ася поняла, что симпатичный человек лишает ее не только гламура, но и обычной нормальной жизни. Но от симпатичного человека было не просто отделаться. Он настаивал на браке, грозил совершить самоубийство, требовал сожительства, прописки, общих детей.
— Лапочка, детка, крошка!
Ты себя не узнаешь.
Никакой работы.
Никакой суеты.
Ты сидишь на кухне.
Варишь мне борщики.
Вокруг детки ползают.
— Ага, кричат, сопливые.
— Это такая для тебя будет радость.
Птичка моя!
— Не птичка я вам.
— Извини, рыбка.
Солнышко.
— Вы меня один раз видели.
— Это по жизни один.
А во сне сколько раз?
Да каждую ночь.
Только тебя и вижу.
Ты такая у плиты…
— Ага, в засаленном халате.
В грязном фартуке.
— Почему в грязном?
Постираешь.
— Я не хочу.
— Хочешь.
Хочешь, но этого еще не знаешь.
Хочешь, но не в курсе.
— Нет.
— Чем занималась твоя прабабушка?
Стояла у печки.
Блины пекла, дрова колола, корову доила.
Тебе повезло.
Я не заставляю тебя доить.
Колоть дрова.
— Ну да, отопление же есть.
Зачем дрова.
— Вот, и я о том же.
Мне так нравится ваш город…
Только бабы нормальной не хватает.
— Чтобы на ней в рай въехать, точно.
— В рай, в рай.
Ну, почему на ней.
Вместе с ней.
Эта женщина — ты, цветочек.
Телушечка моя.
Детка.
Крошка.
Цыпленочек.
Репка.
— Исчезните, пожалуйста, навсегда, а?
— Странная ты.
Всем девчонкам нежность нравится.
Кисуля.
Зайка!
Птичка!
— Не выношу.
— Привыкнешь.
— Ненавижу.
— Обожаю, когда сопротивляются.
Симпатичный человек исчез, только когда Ася устала от споров и поменяла телефонный номер. Она с ужасом воображала, что каждый день стоит у отвратительной грязной плиты, готовит, а потом отскабливает кастрюли. У детей все время насморк и проблемы в школе. Дети требуют ежеминутного внимания, и ей некогда подумать о себе. Симпатичный человек требует блинчики с мясом и отглаженную свежую рубашку утром. Она толстеет, лохматится, ее халат всегда засален в области живота. Ася ненавидит такое будущее. Уж лучше гламур — ля мур — тужур.
Из таинственной редакции Асе не позвонили. Она не расстроилась. Иногда дурные новости — лишний повод подтвердить силу интуиции.
Погодная Девушка
За окнами дремал, придавленный подушкой ночи, поздний Масянебург. Иногда придавленный взвизгивал голосами ночных блудливых девушек или матерился прокуренными окриками алкоголиков, возвращающихся от старых собутыльников или случайных знакомых. Слушающему город невольно хотелось закутаться получше в домашний плед и упасть с головой в черную дыру забытья.
По телеэкрану скользила стройная, с указкой, она. За ее спиной находилась карта, полная стран, океанов, неинтересных цифр с плюсиками и минусами. Она улыбалась, лениво и подиумно, и, пожалуй, хотела отдаться. Уставший Мишухин, в белом банном халате, смотрел, лениво, осязая чреслами мясистое кресло, пил чай маленькими глоточками, потому что горячий. Мишухин, как и все мужчины, любил смотреть Погодных Девушек. Представлял, как гладит, щиплет, шлепает их упругости и шелковистости.
У Погодных Девушек всегда ухоженный вид.
У Погодных Девушек всегда чистые волосы.
Правильный макияж.
Пухлые губы.
На Погодных Девушках легкое дорогое эротичное белье. Естественно, там, под блузками — рюшами — юбочками. Но все понимают, что другого белья на Погодных быть не может. Погодные Девушки не пьют пиво, холодное, в подворотнях, с уличными пацанами. Не курят, не матерятся в магазине, не рожают близнецов, не смотрят волком, не ревнуют. Не стареют, в конце концов.
Как и многим мужчинам, наблюдательному Мишухину было, в общем, наплевать на саму погоду (если, конечно, речь не заходила о стихийном и необратимом бедствии). Он изучал загадочное женское Я.
Сегодня загадка была высокой брюнеткой с малым бюстом, но изящной талией и большими удивленными глазами, которые как будто восклицали: “Что же это вы себе позволяете, мужчина! Только не останавливайтесь, пожалуйста!” Мишухину смутно захотелось пощупать брюнеткины бока, но потом его отвлекла политическая полоса в “Моей ежедневной газетке”, которая лежала прямо перед мишухинским носом. В отличие от женщин, мужчины переключаются гораздо быстрее — Мишухина увлекла история арабского террора. Он прикинул, мог бы он сам заняться терроризмом или все-таки нет. Решил, что нет, не мог. Даже страшновато как-то делалось, если представить, что крадешься, ночью, с бомбой.
Представив себя по очереди бородачом с поясом шахида, а потом первым русским бомбометателем, Мишухин поплотнее запахнул свой белый банный халат и посмотрел на экран. Появилось объявление о том, что объявлен конкурс чтецов погоды, приглашаются все желающие обоего пола, отбор финалистов будет осуществлен при помощи SMS-голосования телезрителей. Мишухин смеха ради достал из халатного кармана сотик.
Сначала выступил картавый, шепелявый, невнятный юноша в оранжевом жилете. Невнятный юноша прошелестел что-то об осадках. Мишухин посмеялся, и ему стало легко на душе оттого, что Невнятный говорил еще хуже, чем сам Мишухин. Мишухин решил, что Невнятный Юноша — это нонсенс.
Потом выступила девушка, совсем не похожая на вытянутую брюнетку. Кругленькая, щекастая, с зубной скобкой, в розовом наивном свитерке. Впрочем, не таком уж наивном, а, так сказать, наивно-эротическом. Любознательный Мишухин прикинул, какая часть тела наивной девушки ему нравится. Хотелось потрогать надутые младенческие щеки и недетскую, большого женского размера грудь. Мишухин грязно усмехнулся — нечистые мысли всегда радуют мужчину, доказывая, что есть еще порох в пороховницах и его семя еще взойдет на неприхотливой женской почве. Розовая конкурсантка проходила под псевдонимом Анжелина.
Потом появилась девушка, похожая на одну из солисток группы Виа-гра. На которую именно, Мишухин не помнил, да и другие зрители тоже. Главное, что похожа. У нее были густые красивые брови, большой ярко-красный рот и рельефная фигура. Она сочно и красиво спела украинскую песню и в конце облизнула покрытые блеском губы. Вожделеющий Мишухин невольно приподнялся со своего сиденья и захотел укусить Виагровую Девушку. Ему стало интересно, какова на вкус ее помада.
Погодную Девушку с красными губами сменила еще одна конкурсантка. В ней не было ничего выдающегося, и Мишухин решил, что девушка попросту боится своей сексуальности. В любой ведь девушке есть хоть какая-то сексуальность, иначе ее род совсем вымрет.
Кандидатка в Погодные Девушки назвала себя Асей и сказала, что прочтет собственные стихи. Мишухин ничего так не опасался, как чьих-нибудь собственных стихов, потому что стихи — такая штука, что “фу” о них не скажешь, а необидные слова подобрать трудно, потому что стихи плохие. Ася почесала затылок и изрекла.
— Стихи ко дню святого Валентина.
“Точно, мы влипли, сейчас забубенит тоску”, — решил Мишухин. Человек любит разговаривать с самим собой, как будто с лучшим другом, ведь можно поделиться самым сокровенным и встретить полное понимание.
Конкурсантка подняла на неведомого зрителя большие голубые глаза и произнесла со всей возможной нежностью.
— Эпиграф: Встретила тебя, скотина,
В день святого Валентина.
Стих: Пусть он будет и прост, и неярок,
Пригодится он мне все равно —
Подари мне, любимый, подарок,
А иначе ты просто г…вно.
Пусть микробы тебя обуяли,
И в зеленых соплях ты лежишь —
Принеси мне подарок сквозь дали,
Коль еще дорога тебе жизнь.
Помни, милый, я очень ранима,
И мила, и хрупка, и нежна…
Подари мне подарок, любимый,
Ведь иначе ты хуже г…вна!
Ася опустила голову. В студии повисла особенная тишина, которая свидетельствовала о том, что оратор заслужил не то всеобщее одобрение, не то яростное порицание. Наконец, раздался громкий смех операторской бригады. Асино выступление понравилось. Редактор, закадровая женщина, автор текстов подводок, страдающая нетелегеничностью и периодическим творческим ступором, фыркнула в сторону операторов. Фыркать на подчиненных — самая радостная сторона начальственной жизни. Редактор прокричала:
— Слово не за вами, между прочим.
Голосуют телезрители.
Вас тут никто не спрашивает.
Если бы вас кто-то спрашивал…
Если бы кому-нибудь было интересно ваше тупое мнение…
Вы бы, как идиоты, тут с камерами не стояли.
— Да ладно вам!
— Как я могу с такими работать?
С такими уродами, как вы?
Отстой!
— Ну, началось.
— А вы чего хотели?
Чтобы вам за вашу хреновую работу красную дорожку постелили?
— Да вы знаете, сколько нам тут платят?
Только на пиво, семечки и сигареты.
А нам хочется, как людям…
Пить, курить, в траве валяться.
На Мальдивах с Канарами.
Мы коньяк хотим!
Нормальный коньяк.
А не эту самогонку.
— Чего?
Это вам Мальдив с Канарами не хватает?
Спилберги с ручкой.
— Да нас где хочешь с руками оторвут.
— С какой это радости?
— А мы профессионалы.
— Чего?
Профессионалы в других местах работают.
А здесь…
Здесь другое дело — отстой.
Пока они препирались, забытая Ася с любопытством осматривала телестудию. Ее поразило, как при помощи простых, вырезанных из картона декораций в эфире создаются удивительные и прихотливые телекартины. И как в тесном пространстве студии происходит съемка нескольких передач, по очереди. Ее восхищало все: крики редакторов, опоздания гримеров, мат телеоператоров и режиссеров эфира, суета, сменяющая расслабленность и продолжительное курение на лестнице.
Да, воистину: жизнь не терпит суеты — она и есть суета. Суета сует.
Ася мечтала рассказывать о погоде. Не то чтобы она видела в этом конечную цель своей телекарьеры. Нет. Просто, по ее мнению, это было эффектным началом, погружением в волшебный мир телеискусства. Она представляла себя чем-то вроде феи, доброй волшебницы, строгой очаровательницы, которая вещает о чем-нибудь, не важно о чем.
Ожидая результатов, Ася бродила по кулуарам. За декорациями ведущий новостей, красавец Славик, тискал девушку, которая сочно пела. Он раздел сочную конкурсантку до нижнего белья, сиреневого с кружевами, и обещал ей непременную конкурсную победу, потому что он знаком с теми, кто принимает SMS-голоса. Славик заливал, видя, как туманятся прекрасные и томные девичьи глаза, влажные и свежие, как окна после весеннего дождя.
— Все будет, все!
И любовь, и погода!
Ты бы знала…
Ты создана для телевизора, Таисия!
В тебе столько шарма, столько секса!
Ты настоящая звезда.
Надо только чуть-чуть раскрепоститься.
Сделать первый шаг к славе.
Так начинают все, поверь.
Ты будешь моей любимой звездочкой.
— О, Слава!
У тебя, наверное, таких много.
— Что ты!
Конечно, таких много.
Но ты будешь особенной.
Новое — это всегда особенное.
Неизведанное.
Неисхоженное.
Не будь монашкой, Таисия!
Кажется, я полюбил тебя.
— Я тоже люблю тебя!
Я видела твою машину — очень миленькая.
— Спасибо.
“Вольво”, между прочим.
— Вау!
И когда-нибудь мы поженимся…
— Да кому мы, на фиг, нужны, дорогуша?
Отдайся мигу!
Я же почти люблю тебя.
— Любишь?
— Что любовь?
Краткое единенье тел на фоне вечности.
Неужели ты не чувствуешь головокружение от грядущей славы?
Отдайся порыву!
— О!
Я тоже хочу свое “Вольво”!
— “Вольво” — это, между нами, дороговато.
Ты столько не стоишь.
Таких, как ты, хоть ж…пой…
Сорри.
— Сволочь ты!
Мне “Жигули” не нужны!
— А конкурс нужен?
Тогда хотя бы топлесс нужен!
Для убедительности.
Потрясенная, Ася смотрела, раскрыв рот, на закулисье телеэфирной жизни. “Я, наверное, дороже мопеда не стою, а то и велика”, — подумала она, увидев тот самый убедительный конкурсный топлесс. Потом ее позвали в студию. Согласно результатам голосования, победила Погодная Девушка в розовом свитере. Таисия визжала неутоленной яростью, а картаво-шепелявый юноша недоумевал.
Унылая Ася вошла в лифт. Теперь все кончено, она едет вниз, чтобы покинуть эту башню славы и успеха. Потом ощутила на щеке чьи-то влажные губы. Это был все тот же Слава.
— Еще не все потеряно.
Давай предадимся краткому мигу страсти, давай!
— Что вы, Слава, я не могу!
— Да ладно, по хрен, давайте.
Долой гордыню и дешевые предрассудки.
— Вы мне не нравитесь, Слава.
— Я так и знал — я не мачо.
— Вы просто мне не нравитесь.
— Я должен был сразу рвать ваше белье.
Рвать одежду.
Стаскивать обувь.
— Нет, Слава.
— Все бабы этого хотят.
О, несчастный я!
— Я не хочу.
— Хочешь!
Мне твои стихи о г…вне понравились.
Я так тебя почувствовал!
Так сразу почувствовал!
— Спасибо.
— Все, я завелся!
Я стопорю лифт и рву твои пуговицы, на!
— Нет!
Мы упадем!
Я не хочу!
— Мне все по фиг!
Я сделаю тебя звездой!
— Мне больно!
Оставь мои пуговицы!
— Думаешь, быть звездой легко?
Ну, ты и дура.
Благодаря Славиной ловкости лифт завис между девятым и десятым этажами.
В жизни так иногда бывает — думаешь, что падаешь, а на самом деле подвисаешь, как г…вно в проруби, потому что судьба еще не решила, поднимать тебя наверх или топить.
Звезды, подзвездыши и другие
Они бродили по Масянебургу, мистическому городку, заброшенному в зеленую тайгу, где предпочитают гнездиться отшельники и бывшие каторжане, потому что в других городах им жить не дают. В мистическом Масянебурге припекала весна, которая всегда немного тормозит, когда заявляется в нелюбимые места. По тротуарам текло, обнажая мусор, бумажные и пластмассовые человеческие отходы.
Человек — это поначалу немного красоты и улыбок, но потом и вообще по сути — космический мусор.
Ася была в самом нарядном — ядовито-желтой куртке, дорогостоящих голубых джинсах-набедренниках и белых кроссовках. Джинсы неудобно спадали, но поскольку красота требует жертв и капиталовложений, Ася терпела, подтягивала и делала вид, что это никто не замечает.
Очаровательный Слава Костиков, телезвезда, мечта всех блондинок, брюнеток и рыженьких половозрелого и половоперезрелого возраста, то, что называют красавец-мужчина, шел рядом. На звездного Славу оглядывались, некоторые говорили “да ты че”, или “ни фига себе, это же сам Костиков”, или “вау, Слава, дай автограф”, или “слушай, а я тебя где-то видела, дай телефон, я бы тебе сделала тет-а-тет, я бы тебе показала, на че способна девушка”. Асю же никто из девушек не замечал, будто она — никчемный пристрой к большому прекрасному дворцу.
Узнаваемый Слава брал некоторые женские телефоны, щедро расписывался. Он тщательно следил за имиджем, потому был облачен в нежное кашемировое пальто и модные ботинки, оказавшиеся на размер меньше Славиных ступней. Различие между длиной ступней и ботинок мучило Славу, пальцы кровоточили и нарывали. Но Слава сдерживал слезы и страстное желание сбежать с этого свидания.
Асе же, в отличие от Славы, длительные переходы доставляли истинное удовольствие, поэтому она только увеличивала скорость, пружиня своими кроссовками и придерживая штаны. Наконец, звездный Слава не выдержал. Предложил угостить Асю водкой с пивом или мороженым с Cola. Хоть чем-нибудь, лишь бы посидеть. Ася же, как и полагается порядочной девушке или девушке, которая хочет выглядеть порядочной, наотрез отказалась. Только тогда Слава признался в своей боли.
Они зашли в романтическое кафе с расхожим названием “У Масяня”. Слава выбрал тихий сумеречный столик, где обычно звезды прячутся от нетерпеливых глаз.
— Доставай блокнот — будешь записывать.
Это про то, что такое звезды.
И как ими становятся.
Короче, есть звезды, это…
Ася писала и писала, потом оказалось, что звездный мыслепоток Славы имеет свою логику и даже смысловые пики. Слава давил авторитетом.
— Ты еще не звезда, Аська.
Ты подзвездыш.
Всего лишь будущая звезда.
Лучшее, что тебе светит сейчас…
Чернорабочий труд Погодной Девушки.
— А ви-джеем можно?
— Да ты че!
Рано же.
Расти и расти.
— Почему?
— Ви-джей — ответственная работа.
Надо уметь много бла-бла-бла.
— Много чего?
— Бла-бла-бла.
Сутками бла-блакать.
Ты умеешь мордочкой вот так?
А руками вот так?
Как Танька Ванькина?
Нет, не можешь.
В течение минуты Слава подмигнул, усмехнулся, показал розовость языка и неба, нахмурился, пошутил и матюкнулся. Славины руки махали, поднимались и опускались. Для осуществления подобных телодвижений явно требовались длительные ежедневные тренировки. Ася поняла, что ви-джей — сложная, трудоемкая профессия. Ася интересовалась.
— А Танька кто?
— О, Танька — это человек.
Это звездюха.
— Чего?
— Звездюха.
Это такая молодая звезда.
На местных каналах ее показывают.
А центр пока не берет.
— А когда возьмет?
— Когда станет нормальной звездой.
А Витька, к примеру, — звездюк.
Тоже сугубо местная звезда.
Тут только пиплы его обаяние хавают.
А там пока рано казаться.
Учись, пока я жив, Аська.
Проституткам я о таком не рассказываю.
Всеядный Слава рассказал, что ради звездности жрицы любви, которые тоже люди со слабостями, обслуживают его бесплатно и даже без всяких там презервативов. Ася было испугалась, что рядом с ней сидит звездюк, выбирающий незащищенный секс, тогда как руководство Масянебурга писало на всех городских плакатах: “Каждому подростку — безопасный секс!” и даже организовало обмен использованных презервативов на чистые, но Слава Костиков отличался не только бесстрашием, но и горделивостью. Он объяснил, что каждая проститутка мечтает понести от настоящей звезды, поэтому незащищенный секс со звездюком ей льстит и особо приятен.
— Понимаешь, дорогая…
Быть в постели со звездюхой или звездюком…
Это двойной оргазм.
Нет, тройной, четверной.
Это фейерверк!
Звездюк еще ничего не сделал.
Звездюк даже штаны не снял.
А зайка уже все, фейерверк.
Кричит, стонет и так далее.
— Почему?
— Ну, как ты не понимаешь.
Звездюк ее выбрал.
Их на трассе сколько стояло.
Куча целая.
А он выбрал ее.
Его свет упал на нее.
Она сама больше не пипл.
Звездюля.
— Звездюля — это кто?
— Чувиха звездюка, конечно.
Подружка егонная.
Пусть утром он и уйдет навсегда…
Она будет ждать, надеяться, верить.
— Но это же нехорошо.
Вот так с женщиной.
— Да нормально!
Пиплоид живет надеждой.
Что станет подзведышем, то есть будущей звездой.
Или звездюлькой, девушкой егонной.
Ася записывала бесценный Славин опыт и размышляла, что она всего лишь подзвездыш, стоящий у подножия бесконечной лестницы, ведущей к звездам и суперзвездам. Если когда-то Ася считала, что она вовсе не хуже настоящих звезд, то теперь уверенность таяла.
— Вот возьмем знаменитого Толяна Сивого.
Ты слышала, наверное, о Толяне?
— Нет, никогда.
— Да ты что!
Толяна все знают.
Он на нашем канале потребительскую корзину пиарил.
— Что пиарил?
— Да корзину.
Хлеб, морковку, сметанку, масло сливочное.
Потом Толян ге-ни-аль-но пиарил подшипники.
И вообще все запчасти.
А как он рассказывал про носки…
Просто песня!
— Никогда не видела.
— Ну, ты деревня.
Отстала от жизни.
Толян-то мужик клевый.
В Москву дернул.
— И как, удачно?
— Не, лопнул из-за звезданутости.
Бортанула его Московия…
Тут-то его все любили.
И уборщицы наши, и вахтеры.
И девочки-стажерочки.
О, как его любили стажерочки!
Живого места на теле не оставляли.
Вот он и звезданулся.
Все, сказал, я мега-супер-звезда.
Толян Сивый, мол, — это галактический бренд.
Тут, сказал, я достиг своей планки, надо брать новую высоту.
И сгинул наш звездюк, затерялся в галактике.
Сгинул бренд “Толян Сивый”!
Один раз тока брякнул мне с автомата.
Сказал, в Москве, мол, коррупция — Сивых-то много…
Не заценили, в общем, нашего-то Сивого!
Слава Костиков достал фото — звездюки всегда носят с собой что-нибудь из архива. На фото позировал Толян Сивый, высокий бледный юноша с рыжей косичкой и красным носом. Толяна обнимали его звездюля Юлька (она потом еще к Женьке ушла, а после к Олежке) и совсем юный Слава, бывший тогда обычным погодным подзвездышем. Слава пояснил, что у Толяна нос красный, только когда переберет пива, а в жизни его нос вполне нормальный.
Взволнованная зведной близостью Ася заказала популярный среди звездюков коктейль “Звездное небо”, состоящий из водки, перца, кусочков ананаса и специй. После первого же “Звездного неба” Ася стала чувствовать себя свободно, как будто она не подзвездыш, а почти звезда, хотя бы какая-нибудь комета или астероид. Зазвездившая Ася строила рожи, часто повторяла “ага-ага” и поправляла волосы. Между тем Слава подсел к ней поближе, продолжая делиться сокровенным — то есть зведными историями…
В кафе “У Масяня” сгустились сумерки, предворяя время романтических домогательств. Парочки, кушающие картофель-фри и кремовые десерты, целовались, пинались под столами и пожимали друг другу влажные перевозбуждением руки. Юноша с гитарой пел что-то лирическое. Асю потянуло в сон. Слава не обращал внимания на ее состояние — звезды обычно не замечают свечения кого-то, кроме себя самих.
— …А Лидуся?
Знаешь Лидусю?
Лидуся Граф.
Вообще-то она Иванова, но Граф звучит звучнее.
Спала она, значит, с нашим Зиночкиным.
Зиночкин — это наш звездарь.
Как он зажигал звезды!
Он зажигал, а они всходили!
Поэма, чистая поэма…
Это он, Зиночкин, назвал Иванову Графом.
И зажег, и она воссияла в Ньюзах.
Все новости вела, стервоза, все выпуски.
— Такая красивая была?
— Да, очень, очень худая.
Зиночкин делился с мужиками впечатлениями…
Ну, мужики всегда так — пивко пьют, делятся…
Говорил: спать с Лидусей — это как на стиральной доске работать.
Все ребрышки ощущаешь.
Даже поцарапать может.
Бедром своим каким-нибудь.
Вот.
Клево, да?
Клево, но жестко.
Понимаешь, это был жесткий кайф.
Жесткий мужской кайф.
Жесткий мужской кайф — это когда противно, но надо.
Потому что льстит и другим завидно.
Робея, Ася прихлебывала зеленый чай, строчила в блокноте…
Земные существа:
— Пиплы — принципиально не звезды, обычные зрители по жизни.
— Звезды — источники света, красоты и истины, к которым стремится каждый.
Звездная Иерархия:
— Суперзвезды — звезды, чей свет сохраняется веками и тысячелетиями (Будда, Пушкин или Моцарт).
— Мегазвезды — популярные звезды-ведущие, философы и авторитеты телеэкрана; крупные кинорежиссеры.
— Обычные звезды — певцы и певицы, книгописатели, художники-мудожники, заурядные кинорежиссеры, актеры, ди-джеи и ви-джеи.
— ЗвездунЫ — матерые звезды мужского пола.
— ЗвездюкИ — настырные молодые звезды.
— ЗвездЮхи — молодые девушки-звезды.
— ПозвЕздыши, недозвЕздыши, метеоры и метеорки, болиды и проч. — низшие, кратковременные формы звезд. К ним относятся Погодные Девушки, Мальчик-сходи-за-Клинским и др.
— Кометы — молчаливые звездоподобные с хвостом из тряпок, проносящиеся по подиумам. Модели, участницы конкурсов красоты.
— Звездная пыль — пиплы, роящиеся вокруг звезд, гетеро- и гомо-виртуалы, подростки, страдающие виртуальной страстью к живым и уже не живым звездам.
— Звездоиды — пиплы, мнящие себя звездами (любимчики двора или подъезда, мелочь пузатая) из-за ослепления чужим звездным светом.
— Звездочеты — мелкотравчатые пиплы из журналов и с разных телеканалов, музыкальные и прочие критики, наблюдающие за повседневной жизнью звезд и прославляющие звездную красоту.
— Звезденыши — звездные дети. Например, Собчак, Орбакайте и другие.
— Звездюли — любовницы и содержанки звезд.
— Звездари — менеджеры звезд, обеспечивающие правильное распространение их света.
Явления, напрямую связанные с жизнедеятельностью звезд:
— Звездопад — парад звезд, звездные коллективные шоу, вызывающие отпад зрителей (пиплов).
— Галактики — скопления звезд в крупных мегаполисах.
— Астрономия — специальная наука, занимающаяся изучением звезд.
— Звездная болезнь — новая форма языческой религии, связанная с самообожествлением, подразумевает гипертрофированный эгоцентризм и гедонизм. Появилась впервые в звездной галактике Голливуд и в 20 веке охватила все звездные галактики.
— Зазвездить — поразить окружающих слепящим звездным светом.
— Звездить — сиять ровным звездным светом, излучать величие и довольство.
— Звездоточивость — потенциал свечения звезды.
— Звездлявитость — злоупотребление звездностью.
— Звездануться — заболеть звездной болезнью, запасть на себя любимого.
— Извездка — классный, яркий make-up звезд.
Если вы не хотите и никогда не хотели стать звездой, — значит, вы просто этого боитесь. Если вы хотели стать звездой, но никак не можете это сделать, то ваша незавидная судьба — навсегда оставаться звездной пылью.
Стрелка в прямом эфире
По Масянебургу шлепала босоногая весна. Солнце облагораживало мучнистые лица масянебуржцев, которые у иных граждан, переживших традиционные праздничные запои, напоминали мороженую картошку, если ее разрезать пополам и обнаружить серую неровную поверхность, а у иных — румяные, поджаристые пирожки неизвестного происхождения, ловко реализуемые предприимчивыми лотошниками. Хотя население города всего-то сто пятьдесят тысяч жителей, масянебуржцы страдали типичными Болезнями Мегаполиса. Это психологи-астрологи-терапевты такой диагноз выдумали.
Болезни Мегаполиса — это хроническая нехватка жизненно важных ресурсов (солнца, здоровья и денег) и, одновременно, переизбыток ресурсов, не обязательных для выживания (наркотики, алкоголь, развлечения).
Михаил Мишухин лежал на своем любимом красном диване (жена Ольга наконец-то переехала в спальню близнецов) и переживал традиционный Мужской День. Переживания Мужского Дня наполняли радостным, чистым, пузырящимся. Хотелось вскочить, вкрутить лампочку в подъезде, погладить собственноручно рубашку, приготовить для всей семьи яичницу.
Мишухин чувствовал, что победный дух просыпается в недрах его обленившегося и утратившего четкие контуры тела. “Когда-то я был другим, — думал Мишухин. — Спортивным, азартным, мускулистым”.
Мишухин представил себя спортивным, мускулистым, азартным. С узкой талией и крепкими ногами. В красной победительной майке с портретом мужественного Че Гевары, в синих спортивных трусах… По загорелому лбу виртуального Мишухина стекала капля пота. Влажной взволнованной рукой Михаил прижал к груди золотую медаль, медаль чемпиона. Сердце атлета возбужденно билось в грудной клетке, будто мышь, подобравшаяся к мышеловке, чтобы ухватить аппетитный сырный шмат…
Вообще-то Миша Мишухин никогда не был медалистом и профессиональным спортсменом, но посмотреть со стороны на себя-спортсмена было бы приятно.
Он часто так в последнее время воображал: виртуальный Мишухин чинил краны быстрее сантехника, поражал тещу красноречием на семейных торжествах, часами отжимался на турнике, а еще каждый вечер учил по пятьдесят слов из сокровищницы какого-нибудь иностранного языка… Виртуальный Мишухин был удачливее реального — он уже переместил офис своей фирмы в Москву, еженедельно ездил за границу для встречи с партнерами и, конечно, вступал в сексуальную связь с любой понравившейся женщиной.
Когда Мишухин смотрел телевизор, его Виртуальное Я в два счета побеждало в программах для знатоков, шутило с кавээнщиками, пело и плясало. Делясь с женой Олей впечатлениями о прожитом дне, Мишухин порой путал, о ком он рассказывает, — о себе или о своем виртуальном подобии.
И вот его любимый Нулевой телеканал в лице лохматого мелированного молодого чела, судя по всем признакам, подзвездыша, объявил…
— Мужики!
Телеканал Нулевой отмечает месяц в эфире Масянебурга.
Месяц в эфире — это круто!
Ноль — это тоже круто!
Ноль — это точка отсчета.
Береговая линия.
Взлетная полоса.
Это когда…
Никто никому не должен!
А именно — по нулям!
Ноль — это супер.
Ведь когда к цифре вашей зарплаты прибавляется лишний ноль…
Это праздник!
Объявляя, телемужик махал руками, будто распугивал ворон на огороде. Из этого Мишухин заключил, что телемужик еще не звезда. Звезда попусту махать не будет. Ей достаточно появиться, чтобы все озарилось. Размышляя, Мишухин чувствовал себя умным. Он всегда гордился собой, когда в его голову прокрадывалась, испуганно озираясь по сторонам, вдруг спугнут, какая-нибудь мысль. Если мысль находилась в мозгу Мишухина подолгу, он ощущал напряжение и усталость. Выпивал банку-другую пива, брался за гантели, поднимал их раз пять-шесть, для разминки. Иногда так, прямо с мыслью в сознании, засыпал, и она тревожила его ночью, словно заноза, попавшая в палец, что не редкость, к примеру, летом, во время садовых сезонных трудов.
Телемужик продолжал.
— Га, мужики!
В честь юбилея нашего канала.
Мы начинаем новый проект.
Шоу “Стрелка в прямом эфире”.
В прямом эфире нашего канала вы можете забить стрелку.
С бывшим мужем, который не платит алименты!
С любовницей вашего текущего мужа!
С партнером, который вас кинул!
С конкурентом, которому вы бы сломали что-нибудь!
С налоговым инспектором!
С сантехником вашего ЖЭК-а!
С первой учительницей!
С любым, кого вы не можете найти.
Мы человека из-под земли достанем.
Вы в это не верите, но мы найдем любого!
Мы покажем ваши разборки в прямом эфире.
Без купюр и монтажа!
Забейте свою “Стрелку в эфире”!
Вау! — удивился Мишухин. — Это интересно. Тебя мочат, к примеру, но камера все снимет, и вещдоки налицо. Что-то в этом есть. Никакого монтажа, никаких поблажек, жесткая игра один на один, при свидетелях. При свидетелях и с тещей встретиться прикольно. Вряд ли она будет особо прикапываться. Да, круто, классная идейка. Вот Федюхин две штуки баксов должен. Так вот, вызвать бы его в эфир, поговорить о том, что долги не отдавать вовремя не хорошо. Не хорошо, а плохо. Да…
На другой день в шоу “Стрелка в прямом эфире” появились первые участники. Девушка, стриженая крепенькая брюнетка, по прозвищу Зета Джонс, вызвала на кулачный поединок другую, блондинку, Белоснежку. Они делили парня по кличке Рембо, которого показали в записи. Парень сидел на приеме у психолога и объяснял, что ему вообще все равно, с кем спать, но девчонок из-за него по жизни колбасит, они начинают выяснять отношения, драться. В последний раз Зета Джонс банально прочитала у него в мобиле, что ему понравился секс с Белоснежкой и они собираются еще встречаться. Зета Джонс выписала номер соперницы и спросила у Рембо, кого из них он любит. Рембо не любил никого, поэтому вопроса чисто не понял. Тогда Зета Джонс вызвала конкурентку на кулачный бой без правил.
Мелированный подзвездыш анонсировал.
— Только сегодня!
Только в эфире Нулевого канала!
Женские бои без правил.
Делайте ставки, господа.
Ставьте на Белоснежку и Зету.
Кто победит?
Мы открываем тотализатор.
Мужчины, определяйтесь.
Не жалейте денег на женщин.
И вы получите вдвое больше!
Га-га-га!
Лично я ставлю на…
Я вам этого не скажу.
Это моя маленькая профессиональная тайна.
В назначенный час Мишухин стоял в машинной пробке, мучительно сожалея о том, что шоу “Стрелка в прямом эфире” уже началось. Сожалеющий Мишухин представлял, что истекающие кровью соперницы молотят друг друга кулаками, и его сердце билось быстрее. Возможно, девушки будут сражаться топлесс, это сделает шоу еще более притягательным и пикантным. Но его “Мицубиси паджеро” был зажат, окружен, стиснут, как гриб в корзине с другими грибами.
Ожидающий и предвкушающий Мишухин потел, считал дома, мимо которых уже проехал, матерился, видя, как какая-нибудь машина-самозванка, выбираясь с обочины, втискивается перед ним, отдаляя ту минуту, когда он упадет на свой любимый диван, нажмет кнопку пульта и крикнет “Ольга, тормоз, ужин разогрей, на”.
Вокруг была грязь, сплошная грязь. Грязным было все — машины, тротуары, одежда прохожих. Казалось, Масянебург упивался своей нечистотой, как давний больной, привыкший к засаленным простыням и отсутствию свежего воздуха. Здесь, в пробке, Мишухин впервые подумал о том, что Масянебург, возможно, не лучший город на свете.
Лучший Город на Свете — место, в котором вы обжились настолько, что мир за его пределами кажется жалкой игрой воображения. Это тот горшок, радиус которого точно совпадает с размером вашей задницы. Это мера, которой вы мерите жизнь и удивляетесь, какая же она, выходит, тупая и скучная. Мол, нас не любят женщины все те же, и от того же пива нас тошнит. Это тот клочок земли, на котором вы решили закончить свои дни в окружении облегченно вздыхающих родственников, детей, внуков и любимого ротвейлера (кошки, хомячков, рыбок).
Заканчивая дни, вы будете ясно сознавать, что больше всех вас будет жалеть именно он — ротвейлер (кошка, хомячок, рыбка), потому что именно вы кормите его вовремя, а остальным чихать.
Мишухин попытался представить вместо ротвейлера (они с Ольгой недавно купили одного, назвали Райс, в честь Кондолизы) Афиногена или близнецов, но те почему-то вскакивали и убегали от воображаемого смертного одра Мишухина. А Райс — нет, не убегал, сидел рядом и выл по-страшному, не подпуская жену, Ольгу, и тещу, Зиновию Спиридоновну, человека-мутанта, который и после ядерного взрыва выживет.
Стиснутый пробкой Мишухин заскрипел зубами. Перед ним расположилась подозрительная девица в желтом “жуке”. Девица мылилась, не зная, свернуть ли ей в ближайший двор, рискуя поцарапать кого-нибудь, или проехать до перекрестка. Ее поведение сразу вызвало у Мишухина сильное раздражение. Он знал, что, если девица его заденет, они останутся стоять на дороге еще на пару часов. Тогда о шоу “Стрелка в прямом эфире” можно вовсе забыть. Словно прочитав его мысли, девица решила свернуть во двор, и они все-таки столкнулись.
От Ольги пришло сообщение “Ты с бабой? Подлец! Ну и ладно, мне все равно. Забираю детей и ухожу к маме. Мне есть куда идти, и есть люди, которые меня любят”. Обозленный (и как женщинам не западло столько букв подряд набирать?) и красный из-за шоу Мишухин ответил лаконично, по-мужски: “Вали”. Он не выносил SMS, поэтому впопыхах написал вместо “вали” — “валлли”. Девица вылезла из “жука” и затараторила.
— Ой, мне так неприятно, так неприятно…
Так неприятно!
Меня зовут Ася.
Я будущая телезвезда.
Знаете, я мечтаю…
— Мечтает она!
Все вы стервы.
Дуры.
Коза лучше водит, чем женщина.
Обезьяна тоже лучше.
Я, между прочим, деньги поставил.
В интернет-тотализаторе.
На Белоснежку.
— На какую Белоснежку?
— Ой, да ладно вам!
Шоу идет, “Стрелка в прямом эфире”.
Я сделал ставку по Интернету.
Почему женщины такие тупые?
— Нет, мы не тупые.
А кто такая Белоснежка?
— Вам-то что.
Девушка, мне блондинки нравятся.
Только не такие, как вы.
— Почему?
— “Говорите помедленнее, я блондинка”.
Тупые блондинки мне не нравятся.
Блондинки все тупые.
— Я не тупая, я рассеянная.
— Уж лучше бы были тупой.
А в это время в прямом эфире Зета Джонс разбивала нос Белоснежке. По Белоснежкиному лицу стекала продолжительная капля крови. Били в брюшной пресс и прочие болезненные места. Соперницы уже не помнили, собственно, о предмете дележа. Их захватила борьба. Хук левой, хук правой. Бьем в крестец, целенаправленно, в одну точку-точечку. Бьем до первой крови и после первой крови.
Считается, что женщины более жестокие, чем мужчины. Нет, не более — просто злость их бессмысленнее и чаще бывает не по делу.
Парень, из-за которого дрались, сидел на трибуне в первом ряду и методично жевал чипсы. В его руках был огромный пакет, чтобы хватило на весь бой. Он брал чипсину, открывал рот, клал ее на мясистый розовый язык и хрустел. Через пятнадцать секунд извлекал из пакета следующий и снова жевал.
Рядом с ним сидел неизменный звездюк эфира Мотыга. Мотыга дотошно интересовался у парня.
— Что ты сейчас чувствуешь?
Давай поговорим об этом!
Ты чувствуешь боль?
Боль за этих замечательных девочек?
Можешь не отвечать.
Проехали.
Я знаю, что ты сейчас чувствуешь.
Что ты сейчас чувствуешь?
Можешь не отвечать.
Думаю, все понимают, что ты сейчас…
За кого ты болеешь?
Не, ну за кого ты болеешь?
В этом диком поединке женских сердец?
Точнее, кулаков?
Давай поговорим об этом.
Можешь не отвечать мне.
Поехали дальше.
Нам сейчас так не хватает рыцарства.
И вот рыцарями становятся наши дорогие женщины!
Поаплодируем их смелости, дорогие мои!
Вау!
Поехали дальше!
Как они мотыжат друг друга!
Когда-то Мотыга был обычным гундосым радио-ди-джеем, но потом дорос до гламурного телезвездюка. И жизнь Мотыги после этого круто изменилась: если когда-то Мотыга носил поддельные джинсы, мейд ин Терки, ин захолустная фабрика турецких рабынь, то теперь только настоящие, крутые, мейд ин Ю-эс-эй или Джермани. Если раньше он спал с теми, кого бес пошлет, то теперь только с лучшими брюнетками страны. Он даже написал суперкнигу “Брюнетки, которых я имел. Список Мотыги”, где поименно, с фотодоказательствами и подробным описанием секс-процесса, рассказывалось обо всех брюнетках из мотыжной жизни.
Мишухин и блондинка из желтого “жука” смотрели бой по мобилам. Тупая блондинка сказала.
— Нехилая фигня.
— А я другую не смотрю.
Потом Мишухин и блондинка сели по машинам и разъехались, размышляя, что они никогда не встретятся в этом безумном, огромном мире встреч и разлук. И лишь иногда, прослушивая романтическую песню по “Плач-ФМ”, они вспоминали и думали, что, возможно, упустили настоящую любовь.
Когда какой-нибудь человек далеко, он запросто вырастает до объекта настоящей любви. Даже червивое яблоко издали кажется съедобным.
Реалити-шоу “Стрелка в прямом эфире” подняло рейтинг дотоле неизвестного Нулевого телеканала до невиданных высот. В прямом эфире забивали стрелки бандиты, чиновники, школьники, домохозяйки, бомжи, проститутки и профессоры. Участники дрались, стреляли друг в друга и умирали под прицелом трех имеющихся у Нулевого канала телекамер, из которых одна или две не всегда работали. Бои транслировались с большими помехами, иногда трансляция разборок прерывалась, но зрители не отходили от экранов. А поскольку Нулевой канал набирал рейтинг, рекламодатели шли, как лосось на нерест. Все хотели вставить свой ролик в “Стрелку в прямом эфире”. У Нулевого появился новый прейскурант:
Ролик, 0,5 мин, в ходе шоу — 100 у.е. за 1 прокат.
Ролик, 0,5 мин, в момент нанесения тяжкого телесного повреждения — 500 у.е. за 1 прокат.
Ролик, 0,5 мин, в момент убийства участника — 1000 у.е. за 1 единственный прокат.
Борцы за нравственность, конечно, возмущались, писали письма и пикетировали, но, согласитесь, насколько скучны эти борцы за нравственность, когда речь идет о реальных деньгах! В газете “Своя правда” даже вышли заказные статьи под заголовками “Зануд — на нары!”, “Стрелка — это нормально”, “Стрелка метких стрелков. Родители и дети убивают друг друга в прямом эфире”. Мишухин эти статьи в сортире читал, раза по три, пока запорами мучился.
Зональное чтиво
Пока Ася, как миллионы пассивных и мечтающих, представляла себя на месте звездюль, звездюк Слава светился успехом и удачливостью, возникшей из ничего. Бывает же, что, к примеру, ты умеешь играть, а карта не идет, а кто-нибудь, наоборот, полный кретин, но козыри мечет, будто рука у него, дурака, заколдованная. Наверное, это все из-за Городка, посредине которого течет древняя река, желтая и пенящаяся, похожая на пиво, вылившееся из опрокинутой бутылки, и пахнущая терпким.
Масянебург, как ни крути, зона мистическая.
Масянебург — мифический центр, пуповина, эрогенная зона России, находящаяся под мистической Черной Дырой, с помощью которой можно попасть в Никуда и Иные Галактики. Через Черные Дыры в Масянебург проникает Странное Знание Жизни.
Да, Масянебург — зона особая. В ней белые грибы с незапамятных времен высыхали, как, впрочем, красноголовики и подберезовики, и вообще найти белый гриб считалось издавна дурной приметой — к холодной зиме или к гибели урожая.
Поганки же, наоборот, плодились и размножались: едва в лес зайдешь — так сразу на поганку и наступишь. Чем больше древний вополянин приносил домой поганок, тем более везучим считался. Иной грибник, который приносил уж совсем много поганок, становился кандидатом в племенные вожди. Племенного кандидата строго испытывали, потому что, как известно, кандидат на должность без жестоких испытаний — никто. Рассуждали вополяне без логики, но под руководством интуиции: если потенциальный вождь выдуманных мучений не выдерживает, то как он реальную жизнь стерпит?
Строгие испытания состояли из поедания трех блюд, сделанных все из тех же поганок. Кандидат съедал Поганый Супчик (6 поганых тарелок, не меньше), потом Поганый Закусон и запивал Поганым Самогонищем, настоянным на старых, особенно ядовитых поганках. Если племенной кандидат выживал, то после испытания его сажали в горячую печь и держали там около трех часов.
После всего спрашивали:
— Хорошо ли тебе, поганец?
Хоштешь ли еще быти нашим племенным вождем?
Если поганец хотел, то во имя Масяня его короновали Поганым Племенным Вождем с абсолютной властью, и он должен был спеть гимн вополян “Во поле поганка стояла”. Несмотря на власть, избрание не препятствовало кому ни попадя постоянно и легально обзывать Вождя. Отсюда и поговорки, сохранившиеся до наших дней: “С поганцами жить — погано выть”, “Не все поганцу масленица”, “Что поганцу хорошо — то всем остальным смерть” и т.п.
Не прошедших испытание на почетную должность Поганого Племенного Вождя или Убоявшихся Отщепенцев вополяне сажали на десять лет у общественной параши, которая находилась на краю будущего Масянебурга. Отщепенцы должны были нюхать теплый и смрадный Дух Людской, исходящий от параши.
Вообще люди никогда не церемонятся с теми, кто назвался поганцем, а в печь не полез. Люди в принципе мало с кем церемонятся — а зачем им это?
С той самой вополянской поры параша прочно утвердилась в мозгах масянебуржцев, стала важным и ключевым для них понятием. Там, где находилась старая общественная параша, то есть место для накопления общественных нечистот, возникла и разрослась колония для содержания наиболее злостных преступников и поганцев.
Одно время масянебуржцы добросовестно отчисляли налоги на содержание поганцев из Зоны, но потом устали — а кто не устанет посторонних засранцев содержать, когда дома своих хватает? Постановили, что зонщики должны кормить себя сами. А тут и случай подвернулся.
Верно подмечено: когда масянебуржцу лень пошевелить мозгами, ему случай подворачивается.
Руководство Нулевого канала решило пополнить телеэфир новым реалити-шоу “У параши”. Правда, потом название решили поменять на более цивильное “Зональное чтиво”.
Однако, как говорится, поганую кашу тухлым маслом уже не испортишь.
В одно прекрасное утро на перекличке заключенным колонистам объявили:
— Кто хотит выйти на свободу знаменитым?
Заработать себе и детям?
Видит в себе заслуженного народного артиста?
Вот пускай тот и снимается в реалити-шоу.
“Зональное чтиво. Часть1 — Любовь”.
Любовь, ясное дело, с женщиной.
Не с соседом по нарам.
Однополая любовь в камерах всем приелась и припилась!
Итак…
Теперь желающих любить будут снимать…
20 камер Нулевого канала!
Мы превратим комнату свиданий в Гнездо Любви!
Более того…
Желающим, не имеющим законных жен…
Можно будет обратиться к общественности.
Чтобы любая обезмужчиненнная женщина могла…
Приехать к зэку-избраннику.
И совершить с ним любовь…
Под прицелом наших телекамер.
В прямом эфире Нулевого канала!
Что и говорить, колония живо откликнулась на призыв. Однако для участия в реалити-шоу отобрали только 10 главных героев, которых выделяли своими объективами работающие над проектом операторы. 10 героев — 10 наиболее фактурных, колоритных, бородатых поганцев.
Вести реалити-шоу доверили, конечно, популярному звездюку Славе, которого ради такого дела побрили наголо и одели в зэковскую робу, что звездюку было очень даже к лицу. Надо также отметить, что после объявления о начале эфира самовыдвиженки завалили редакцию просьбами об участии в качестве боевых подруг зэков, а рекламоподатели, которые тоже когда-то были узниками совести и прочего, повалили валом.
Особенно реальной популярностью пользовался неустанный зэк по кличке Кочерыжка. Росту он был небольшого, однако, как известно, не в росте счастье: Кочерыжка мог выразить любую мысль или идею языком природы, а проще говоря, по-матерному.
Материл Кочержка всех, кого ни попадя, в том числе начальство колонии, руководство Нулевого канала, жизнь, себя, своих сокамерников, погодные условия. Если шел дождь, обращался к солнцу по примеру далеких языческих предков.
— Хе…ово му…ило, куда уп…яло?
Если же, напротив, яркий свет покрывал неказистую среду кочерыжкиного обитания весенней свежестью, Кочерыжка вновь обращался к главному светилу вселенной с теми же примерно словами.
— Хе…ово му…ило, ишь прип…ло!
Ничего удивительного в том, что женская очередь к Кочерыжке никогда не редела.
Видеокамеры были установлены во всех частях зоны. Зрители с удовольствием и ужасом наблюдали подъем осужденных, сцены сексуального бесчинства и разбоя.
Наверное, многие хотели бы быть преступниками, если бы знали, что им за это ничего не будет, или будет, но быстро и не больно.
Камеры всестороннего подглядывания находились в самых разных местах: участники шоу постоянно были на виду. Некоторые злоупотребляли этой возможностью и, оказавшись в поле зрения камеры подглядывания (а зэки, люди с профессиональным чутьем и крепкой хваткой, быстро раскусили, откуда именно их снимают), беспощадно пердели, повернувшись к оператору спиной и внезапно спустив штаны, или строили особенно сложную матерную конструкцию, или занимались онанизмом, надеясь, что на них смотрят женщины-пуританки.
Ничего удивительного, что каждый вечер зрители, оказавшись дома, включали только Нулевой. Мужчинам-зрителям нравилось казаться приличными в сравнении с преступными соплеменниками.
Люди вообще любят ситуации, когда они молодцы среди овец, раки на безрыбье и первые парни на деревне. Благо, безрыбья на всех раков хватит.
А зрительницы-женщины радовались, что их мужья — пусть мужички и завалящие, но есть кто-то противнее и гораздо хуже. Однако находилось и немало таких, которые, напротив, считали, что на зоне сидит лучшая, наиболее активная и детороднопригодная часть самцов. Такие-то и записывались на свидания в Гнездо Любви.
А одна женщина-ученый, полная дама в зеленом бархате и черепаховых очках, даже подбила свою кафедру (сплошь состоящую из черепаховых и бархатных дам) выйти с транспарантами к памятнику Масяню. На плакатах было написано: “Свободу невинно осужденным пассионариям!” и “Даешь демографический взрыв!”. Бархатная дама уверяла прокуренным голосом, что она выполняет наказ одновременно Масяня и Господа Бога — плодиться и размножаться.
Полные дамы подписали обращение с просьбой срочно освободить всех преступников, потому что они тоже люди. Не удивительно, что в желтой прессе на следующий же день вышли развороты “Черепахи на тропе войны”, “Из искры возгорится пламя”, “Каждой женщине — Гнездо Любви” и прочее. Конечно, публикации были заказными, и рейтинг телечтива вырос.
Программу “Зональное чтиво” с равным удовольствием смотрели работающие и домохозяйки, школьники и пенсионеры.
Директор Нулевого стал настоящей звездой, раздавал интервью направо и налево и, будто худрук большого театра, получил долгожданную возможность лапать девочек-подзвездышей, предлагая эксклюзив — написать статью из самого Гнезда Любви.
Подростки изо всех сил подражали ведущему, звездюку Славе. В моду вошла тюремная роба со спущенными штанами (ведь ремни у зэков всегда отнимают), мальчики и девочки брились наголо и говорили старшим “Да, начальник” и “Нет, начальник”, так что школы стали походить на колонии для малолетних.
Иногда возникали робкие голоса — а не растлевает ли “Зональное чтиво” масянебуржцев. Директор Нулевого Канала возражал.
— Люди устали читать!
Сначала люди устали читать Льва Толстого.
Толстой их грузит.
От Толстого зашкаливают мозги.
Перегрев системы.
От Достоевского — массовый апгрейд.
Пушкин замылен, как мыло в общественном сортире.
Гоголь над нами смеется.
Щедрин похабно издевается.
Людей достало чтение.
Все они в душе ненавидят книги.
Они не любят, когда их учат жить.
Потому что у каждого есть свое мнение.
Знаете, почему так модно быть верующим?
Потому что верующий может всю жизнь читать только одну книгу — Библию или Коран.
И никто не назовет его тупицей.
Люди начали любить детективы и другое г…вно.
Где все, как есть.
Лужа — значит, лужа.
Солнце — значит, солнце.
Зачем фантазия, когда и без нее курицы несутся?
Но потом они устали читать и детективы.
Они устали читать даже г…вно.
Потому что за ним надо идти в магазин.
Садиться на какое-нибудь кресло.
Листать страницы…
Воображать героев.
И тогда пришло время СМОТРЕТЬ то…
Что они устали читать.
То есть все это г…вно.
Робкие голоса протеста затихли. Один ведь и в поле не воин, а в городе и подавно.
Ольга Мишухина, рядовая домохозяйка, припадала к “Зональному чтиву” во время приготовления каши-яичницы-гренок (завтрак), супа-картошки-мяса-рыбы (обед), салата-компота (ужин). В результате у нее все пригорало, выкипало, пропитывалось мерзким запахом. Мишухин стал теперь морщиться не только при виде самой Ольги, но и суповой тарелки с подгоревшими овощами, а это, согласитесь, было уже слишком. К тому же Ольгу поддерживал старшенький, Афиноген, которому “Зональное чтиво” очень нравилось. Однажды Афиноген ткнул пальчиком в экран, где звездюк Слава общался с Кочерыжкой.
— Папа!
Кочерыжка — папа!
Хочу к папе.
Ольга, довольная, захихикала. Мишухин начал возмущаться, что, мол, почему это ребенок не считает его отцом, мол, все Ольгино дурное воспитание и тэ пэ. Да и теща, верняк, подлую руку приложила и тэ дэ. Однако Ольга возразила.
— Давай я тебе все по понятиям разложу.
Дети Кочерыжку чаще видят.
Чем тебя, милый!
Ты-то все на работе.
А он — тута, в телевизоре.
На, включил и смотри.
Ничего удивительного.
— Ну, ты и тварь.
— А че плохого?
Кочерыжка — настоящий мужик.
— Ты-то откуда, с…ка, знаешь?
— А я в Гнезде Любви его видела!
Да, видела, видела.
И он, в отличие от некоторых, мужик.
Мишухин злобно хлопнул входной дверью, ушел прямо в тапочках. В спину прилетело тещино.
— Вот-вот, пусть подумает.
Все уже знают, какой он мужик.
Он понял, что семья разваливается, как “Титаник”, налетевший на айсберг. Жалко было не то, что все так вышло, а то, что из-за позорного Кочерыжки.
У Аси тоже дела шли не лучше. Да, она вела погоду, но звездного друга Славу видела только в эфире. Он сутками пропадал на съемках и иногда звонил.
— Киса, я на зоне, седня не жди.
Зона превыше всего.
Счастлив был только Кочерыжка. По популярности он почти сравнялся с легендарным Масянем-Основателем, даже называл себя его прямым потомком по мужской линии. Он подмял под себя колонию, а уж справиться со звездюком-безотцовщиной Славой ему вообще было как два пальца. Звездный Слава сначала, как водится, покочевряжился, повыделывался, но потом, когда Кочерыжка сказал “я тебе понты-то пообломаю”, проникся к старому зэку уважением. Тем более что его рейтинг рос за счет рейтинга Кочерыжки. Кочерыжка вещал.
— Я, братан, 30 лет по зонам.
Колыма, севера, Владимирский централ…
Иные думают, что жизня моя — ж…па.
Но они жестоко ошибаются.
Жизня моя — захватывающее приключение.
Сидел я и за убийства, и за грабежи.
Много кого порезал, пообижал.
И ведь как откинусь с зоны…
Так и снова на мокрое дело иду.
Тянет меня, как волка на зайца.
Ничего поделать не могу.
— И что, и что вы будете делать?
Когда покинете наш проект?
— Я…
Начну новую жизнь.
Больше никаких грабежей.
Никаких мокрых дел.
Проведу пенсию в покое и благодати.
Создам Общество бывших зэков.
Мечтаю о жене и детях.
— Каков же идеал вашей будущей жены?
Наша программа берется помочь вам.
Мы найдем женщину вашей мечты.
— Чего-чего?
— Мечты.
Типа, самую классную тетку.
— Ну…
Баба должна быть с перчинкой.
— Страстная?
Да?
— Я сказал: с перчинкой.
— Блондинка или брюнетка?
Может, рыжая?
— Давай рыжую.
Рыжую хочу.
Хотя по-мужицки люблю разных.
Сначала одну, потом другую.
— Но мы найдем ваш идеал, правда?
— Чего?
— Самую классную бабу.
— Неа.
Кочерыжка такой не видел.
— Какой же должна быть классная баба?
— Послушной.
Молчаливой.
В теле.
Волосы должны быть длинные.
Кудреватые.
Все же к Кочерыжке стремились. И блондинки, и брюнетки, и рыжие. Легенды ходили о неутомимости и изобретательности зэка. Ошейники с шипами, царапавшими нежные дамские шейки, наручники, которыми Кочерыжка приковывал своих подруг к кровати, и крепкие цепи приводили женщин в неистовость и восторг.
Ночами зрители, припадая к экранам, слушали:
— А…
— Бл…
— О…
— Х…
— А…
— Бл…
— О…
— Х…
— Давай, давай!
— Бл…
— Еще, еще!
— Х…
— О, да!
— Бл…
— О, да, да, да, да.
Известный скульптор Куршавелли, автор популярного памятника Масяню Великолепному, что в центре Масянебурга, создал скульптурное изображение Кочерыжки. Маленький, кряжистый человечек с небольшими, невыразительными глазами, типичный масянебуржец, в зэковской робе, был увеличен воображением художника в десять раз, и до сих пор стоит, на одной руке настоящие наручники, другая указывает далекий путь, путь в трудное масянебуржское будущее.
Вторая скульптура была водружена на берегу речки Грязнухи, где любили прогуливаться влюбленные и онанисты (их легко можно обнаружить среди деревьев стоящими спиной к набережной и лицом к густым зарослям и высоким деревьям). Здесь Куршавелли захотел быть истинным Роденом. Скульптурный Кочерыжка, в своей фирменной робе, крепко прижимает к себе сокамерника, с красивыми греческими чертами лица и невнятной татуировкой Масяня на обнаженном торсе. Возможно, сокамерник желал бы сменить неудобную позу, но не мог — он был надежно прикован к Кочерыжке наручниками.
Открывали памятник звездюк Слава и городской голова, который по-черному завидовал звездюку, но особенно — звездному Кочерыжке, ставшему благодаря пиару настоящей звездой. Собралась толпа обезумевших почитателей и фанатов.
Среди фанатов стояла Ася, погодная девушка. Слава помахал ей, но не подошел. Ася поняла, что “Зона” разделила их навсегда. Зоне вообще это свойственно — разделять.
“Зональное чтиво” было признано проектом года. Попробуй, не признай.
Доктор Резак
Есть такие люди, которые якобы знают все. Что есть, сколько спать, какие проблемы вас мучают ежедневно, будто старые клопы.
Да, проблемы — они словно тараканы или диванные кровососы — едва вытравишь, так от соседей приходят.
Одним из таких замечательных всезнающих людей был знаменитый доктор Резак. Поначалу-то Резак был заурядным, не подающим надежд, совсем не знаменитым зубным техником. Надежд не подавал из-за природной лености и потому что, бывало, соберется пломбу поставить — и задремлет, провалится в мир грез. Или начнет сверлить, а остановиться никак не может, пока пациент кровью не истечет. Заурядный Резак был обычен всесторонне.
Правильно говорят: заурядный человек во всем зауряден — и в большом, и в не очень.
Резак был заурядным мужем, заурядным отцом и до того — заурядным студентом и еще более заурядным школьником. Резаковой обыкновенностью тяготились сначала только родители, потом — учителя, одноклассники, однокурсники и, наконец, жена и дети. Они все говорили Резаку примерно одно и то же.
— Ну, почему твои товарищи могут?…
Почему твои товарищи умеют?..
Вот у тебя папа — доктор наук…
Уважаемый, умный человек…
Мама — директорша школы…
Уважаемая, активная женщина…
А ты?
Ты, Сеня, отстающий.
Ты троечник.
Ты — пожизненный троечник, Сеня.
Троечник по жизни.
Пожизненный троечник — это не временное состояние, это состояние души и диагноз.
То, что он троечник по жизни, мучило Резака, мешало спать и делать хоть какую-нибудь карьеру. Заурядный Резак возненавидел отца своего. Потом он возненавидел мать свою и, наконец, жену — театральную приму, прошедшую хитроумный путь от травести до Джульетты (Джульеттой она стала в пятьдесят и очень этим гордилась). Самолюбие Резака добивали дети — начали спрашивать, почему папа не такой реальный (то есть везучий и умный), как дедушка.
В итоге заурядный Резак решил стать другим человеком. Пошел на курсы психологов, освоил то-се. Собрал кружок “Помоги другу” для хронических алкашей, наркозависимых, старых дев и прочих социально обделенных (сексуально, финансово, чисто по-человечески) категорий граждан и гражданок. Собирались в облезлом, грязном, замызганном ДК, памятнике почившему советскому вчера, там еще пол так мерзко скрипел и в оконную щель мышь пролезала.
Все же неформальный кружок вокруг доктора Резака рос, и многие со временем забыли о Резаковой заурядности. Помнила только семья.
Родные и близкие — самые зловредные люди, каждую мелочь по гроб жизни помнят, особенно гадости. А хорошие, добрые поступки забывают быстрее всех. Это нерушимый закон семейственности и любви.
Иногда доктора Резака приглашали для участия в передачах, рассказывающих о лечебных травках-муравках и о том, почему опасно выращивать мак на огороде. Приглашенному доктору нравилось наблюдать себя на экране, еще больше нравилось слушать восторженные отзывы членов клуба “Помоги другу”. Однако чуткий доктор понимал, что это еще не слава — это всего лишь предбанник славы.
Недаром говорят: Голодная собака кость за версту чует, а сытая и перед носом не углядит.
Все же предчувствовал алчущий известности Резак, что час его настанет. Ждал, терпел, пропускал мимо ушей обидные колкости друзей и родных.
И вдруг, откуда ни возьмись, взял да и подул прихотливый ветер конъюнктуры — мгновенно его учуяв, док переквалифицировался в пластического хирурга. Исчез из виду — и явился уже мастером скальпеля. Причем не обычным, а дипломированным.
Стены его кабинета были сверху донизу увешаны заламинированными дипломами нескольких десятков западных и восточных университетов, академий, ассоциаций, курсов и прочего. Как успел доктор Резак заполучить эти свидетельства его безусловного пластического мастерства всего за два года отсутствия, никто так и не смог догадаться или выведать. Даже теща, которая уж, кажется, все плохое о Резаке знала.
И настал день Х.
И решил доктор Резак стать настоящей звездой.
И обратился он к руководству все того же Нулевого Канала с предложением выпустить цикл реалити-шоу “Резак Природы”. Согласно опубликованной газетами “Звездная жизнь” и “Масянебургские хроники” теории звездного доктора Резака, природа часто ошибается, недодавая чего-нибудь человеку, или, напротив, наделяя с избытком теми или иными внешними чертами и особенностями. Из-за небольших недостатков лица и телесности человек часто становится несчастным, его жизнь катится под откос, в то время как скорый поезд удачи проезжает мимо, бодро стуча колесами. Но это можно исправить при помощи острого скальпеля, если сей инструмент, конечно, попадет в опытные, пластичные руки.
Убежденный доктор Резак обращался с экрана приятным голосом, исключительно слоганами.
— Исправим ошибки природы!
Вспомним Библию.
Господь сотворил нас по своему образу и подобию.
Станем же прекрасными, как Творец!
Достигни совершенства — и стань счастливым!
Возьмем резак природы в свои умелые руки!
Приглашаю всех принять участие в шоу “Резак Природы”!
Начались телезрительские звонки, любопытство масянебуржцев было не просто разбужено — оно росло как тесто на дрожжах.
Подзвездышу Асе поручили встречать пластического Резака у студийного входа, провожать в свет софитов и развлекать приятной беседой. Док являлся за полчаса до эфира (он приезжал из соседнего городка, пять тысяч жителей, назывался Многозаводск, из-за того, что на его территории уместились аж пятнадцать промышленных предприятий-гигантов, вырабатывавших 57% высокотоксичных отходов страны).
Доктор Резак смачно улыбался, оправлял дорогой костюм, который каждый месяц становился все более дорогим (а улыбка — все более широкой и уверенной). Смачный Резак пил только зеленый чай, маленькими глоточками, для здорового дыхания в общении с женщинами и деловыми партнерами (помните популярный слоган: “Дыханье без гастрита — вот путь до Уолл-стрита!”).
В это время в студии собирались члены кружка “Помоги другу”, составляющие любимую резаковскую аудиторию.
Когда студия наполнялась зрителями, входил сам Резак. Зрители погружались в полумрак, напоминая лесные заросли, когда солнце стремительно садится, скрывается за кромкой деревьев, пропадает совсем, оставляя древесные макушки будто обшитыми яркою красно-желтою каймой.
Посредине студии находился сияющий и белый операционный стол. Стол напоминал огромный, раскаленный жертвенный камень. Подзвездышу Асе сам вид стола внушал ужас, иногда ей снился кошмар, в котором пластичный доктор принуждает ее лечь на операционный стол, чтобы поправить форму носа, а потом она будто б просыпается после наркоза вовсе без признаков органа дыхания.
В отличие от подзвездыша, бесстрашный доктор Резак, твердо решивший стать звездой и уже проявляющий первые признаки звездной болезни, ничего не боялся. Напротив, ему как будто хотелось бросить вызов самой Природе-бабушке. Звездный Резак говаривал.
— Кто не рискует — тот не пьет.
Потому что ему даже на заурядную выпивку бабок не хватает.
Не говоря уже о хорошей выпивке!
Ха-ха-ха!
В операции по преображению мог принять участие любой желающий. Обычно желали экономные женщины — доктор Резак поначалу делал эфирные операции бесплатно, а деньги брал с тех, кто, привлеченный умелым “Резаком Природы”, обращался уже в саму резаковскую клинику.
Первой пациенткой доктора Резака стала дама, пожилая актриса из театра, где работала Джульеттой его бывшая на тот момент жена (как все мы знаем, став звездой, модный Резак развелся, а потом снова развелся, и делал это несколько раз), по фамилии Старослободская. Говорили, что звездный доктор сперва предложил своей бывшей жене выступить в роли первой пациентки, но мадам Резак, тертый калач, сказала, что скорее бы отдалась ножу маньяка, чем доктору Резаку, и порекомендовала свою лучшую подругу.
Люди всегда щедро делятся тем, что им негоже, с друзьями и родственниками. Негодное ведь тоже в хорошие руки отдать хочется.
Перед стартом проекта руководство Нулевого Канала предусмотрительно обзавелось двумя опытнейшими юристами, чтобы вовремя и грамотно избавиться от претензий будущих пациентов.
Когда мадам Старослободская, облаченная в лиловый романтический шелк, украшенная шляпой с перьями и дремотной вуалью, появилась в студии “Резака Природы”, зал, особенно его женская часть, ахнул, восхищаясь благообразным и благородным видом жертвы эксперимента, подкрасившей волосы, в тон платью, лиловым и надевшей туфли с высокими каблуками (как известно, женщина на каблуках всегда вызывает женское уважение, уважение товарок по несчастью).
Безжалостный же доктор Резак ухватил актрису за полную щеку, оттянул кожу, продемонстрировав, насколько она обвисла. Попросил показать свою руку, в которой была зажата ее кожа, крупным планом. План мгновенно появился на установленном в студии большом экране. Зал содрогнулся ужасом и омерзением. Казалось, люди приблизились к древней гробнице и из нее вдруг пахнуло плесенью, холодом и вечностью. Доктор Резак спросил мрачным и торжественным голосом человека, узнавшего страшные тайны природы.
— Готова ли ты к преображению?
Готова ли ты лишиться своего жира?
Своей дряблой старости?
Хочешь ли ты предстать преображенной?
Молодой, прекрасной?
Начать новую жизнь?
С новым седьмым мужем?
А?
— Да-да-да!
Впечатлительная Старослободская зарыдала, а потом, вспомнив отрывок из “Отелло” (в юности она играла Дездемону), упала на колени, заломила лиловые руки. Наблюдавшие женщины, никогда не читавшие “Отелло” и не видевшие на подмостках соответствующий спектакль, зарыдали тоже.
Наконец, старую актрису положили на стол (перед чем она произнесла, громко и патетически, “предаюсь в ваши добрые руки, доктор! пусть даже и навеки”), всесильный Резак надел желтые (это все ради камеры) резиновые перчатки-безразмерки и сказал страшным голосом прирожденного убийцы:
— Ну-с, зачнем!
Точней, начнем.
После, в финале многочасовой операции, зрители собственными глазами увидели тазик с кровью и телесными ошметками, окровавленные перчатки и хищную улыбку торжествующего и наглого Резака.
— Прирожденный политик! Кромсает — и ни в одном глазу!— отметил, восхищаясь, Костя Лысиков, спичрайтер объединенного политического движения-фантома “ЖИРР-СРОС — Движение Добрых Дел”. Костя пометил в ежедневнике, что следует непременно найти и как-нибудь использовать доктора Резака.
Асе было жалко Старослободскую, которая после пластики стала походить на молодого мужчину, — человек ведь все-таки, пусть даже и глупая женщина.
Любовь с первой рюмки
В один относительно прекрасный весенний денек (все дни в Масянебурге были именно относительно прекрасными — пасмурными, полными мороси, луж, ботиночного чавканья) Ася решила сделать себе подарок (все девушки любят дарить себе подарки — кто же еще это будет делать?) и отправилась в модный бутик дамского нижнего белья “Дорогая полюбовница” (как известно, мужчины запоминают навсегда только тех любовниц, которые им действительно дорого обошлись).
В “Дорогой полюбовнице” отоваривались все состоятельные мужья, желающие красиво сходить налево (то есть вступить в половую связь с женщиной в красивом, эротичном нижнем белье), а также их располневшие и подурневшие законные супруги, мечтающие приобрести в замыленных глазах своей второй половины хоть маломальскую привлекательность. Но напрасно.
Есть же старая поговорка: “Что на чужой бабе красиво, то на своей как на корове седло”.
Не удивительно, что бутик “Дорогая полюбовница”, сначала размещавшийся на городской окраине, довольно быстро переехал в самый масянебуржский центр, а вывески с магазинным названием начали писать не черными, а позолоченными буквами, подчеркивающими ценность этой самой дорогой полюбовницы.
Когда Ася, в своей любимой оранжевой курточке и фиолетовых штанах, вошла в “Дорогую полюбовницу”, бутик вопросительно замер. Оранжевая и неуклюжая от природы, Ася не походила ни на одну из составляющих традиционного любовного треугольника (т.е. ни на мужа, ни на жену, ни на любовницу). Когда она направилась к стенду с бельем за полсотни у.е., работницы бутика мучительно напряглись, а когда перешла к стенду две-три сотни за штуку, главный продавец не выдержала и сказала.
— У нас в магазине сигнализация.
Новая сигнальная система.
Быстро срабатывает.
Это я так, к слову пришлось.
— А…
Ну да…
Оранжевая Ася неловко теребила маленький кусочек ткани, сетчатый и прозрачный, призванный прикрыть женскую передницу. Задницу же и вовсе не предполагалось прикрывать, на иной заднице был прикреплен цветок, а на иной бабочка или красивый бант.
Посредине “Дорогой полюбовницы” был установлен экран, по которому транслировалось мегапопулярное телешоу “Любовь с первой рюмки”. В ходе шоу молодой человек свободных нравов, похожий на звездюка Славу, подпаивал девушек в барах и дешевых ресторанчиках, затем обещал им поездку на Мальдивы (Гаваи, Кубу) и отвозил якобы к себе домой, но на самом деле в специально оборудованную квартиру — порностудию, где под прицелом скрытых телекамер снималась самая пикантная часть шоу, которое транслировалось в прямом эфире по Нулевому каналу, а также в И-нете.
Основной задачей ведущего являлось умудриться соблазнить выбранный режиссером шоу объект после первой рюмки коньяка (кружки пива, бокальчика красненького, стакана апельсинового сока — на выбор жертвы).
Ничто ведь так не соблазняет человека, как дармовщинка, пусть и в самом малом. За дармовщинкой иной и на край света пойти не поленится. Даже за свой счет.
Посетители “Дорогой полюбовницы” надолго застревали в магазине, разглядывая очередную жертву телеведущего, которая чаще всего и не думала сопротивляться реалити-хищнику. Обычно в это время, в самый кульминационный телемомент, старший продавец интересовалась у покупательницы.
— Ой, вы такая загорелая…
Наверняка на Гавайях были.
Что, правда не на Гавайях?
В солярии?
А не догадалась бы.
Вам бы розовые трусички пошли бы.
Розовое на коричневом…
Да-да, супер!
Или розовое со стразами…
Ничего яркого, одни стразы.
И бантик сзади.
Да, большой…
Не классика?
Вот, сами смотрите!
Большой бант на заду — это и есть классика.
Расслабленная лицезрением приятного сексуального насилия покупательница, живо представляющая себя на месте жертвы хищника (темная комната, диванчик в углу, свечи на журнальном столике, бутылка и две рюмочки для верности и чтобы все наверняка), обычно рефлекторно хватала нижнее белье любого размера, подходящего и не очень, надеясь, что оно хоть как-то придаст ей привлекательности хотя бы в глазах кого-нибудь. Иная же жертва все-таки вяло сопротивлялась нежному напору старшей продавщицы.
— Да не, че вы, девушка!
Ниче у меня не 44-й размер.
52-й я.
Вы че, не влезу я в 44-й.
— Влезете-влезете!
Вы такая худенькая.
— Да я не себе вообще беру — племяшке.
— А вы себя, себя побалуйте.
Купите еще салатовое, 42-й размер остался, последняя пара.
Всего три тысячи рублей.
— Обладеть!
— Три тысячи за боди — это даром.
Вчера оно стоило пять тысяч.
— Не, ну цвет дурацкий.
Детской неожиданности.
— Салатовое боди — писк сезона.
Сезон пискнет — боди уйдут.
— Че, думаете, оно меня утянет?
Бедер и спиночки станет меньше?
— В два раза меньше.
— Да вы че!
— Поэтому я предлагаю именно 42-й.
Как раз для вашего 52-го.
— Не, ну реально не влезу.
— Если не влезете…
Будет к чему стремиться!
Это и есть идеал вашего тела.
42-й.
Оранжевая Ася слушала и восхищалась. Если бы она так умела продавать воздух, не пришлось бы из ЖИРР-СРОС-а в свое время бесславно уходить.
На телеэкране, между двумя стеллажами трусов, телеюноша, будущий звездюк, давно переставший стесняться своей наготы, с напускным усердием мял маленькую, едва видневшуюся в полумраке грудь очередной девочки-подростка (порно-шоу с подростками собирало максимальные рейтинги). Покупательница вздохнула.
— Это когда же до нормальных баб руки дойдут!
Бабы недоенные стоят, а они по девкам.
Кобеля треклятые.
— А вы умейте завести мужчину!
Дама-продавец извлекла огромных размеров трусы с изображением охотящегося тигра. Ласково провела по байковому гульфику.
— Вот, купите вашему мужу такие.
— Не, вы че, он испугается.
— А вы попробуйте.
Вам уже терять нечего.
Подкрадитесь так, сзади, и скажите…
Ах ты, мой тигр!
— Это моему-то?
Да он не тигр — тюлень на лежбище.
Центнер живого жира.
Тигр!
Скажете тоже.
— Женщина…
Не умеете вы мужика заводить.
Вот купите эти трусы.
И польстите ему…
Скажите…
Ах ты, мой кобель!
Какой ты похотливый.
Какой грязный!
Увидите — он вас в покое не оставит.
— Точно?
А не перебор?
Ну, ладно тогда.
Куплю.
Телеюноша поволок жертву к ванной, наполненной душистой водой (звездюк наотрез отказывался вступать в случайную связь с грязной, неочищенной женщиной, поэтому лично мыл каждую, с мочалкою, часа по полтора). Покупательница спросила старшую продавщицу.
— Че, думаете, он ее того?
— Того, того.
В таких делах чем меньше думаешь, тем лучше, дамочка!
Бизнесмену Мишухину телезрелище “Любовь с первой рюмки” тоже чем-то нравилось. По крайней мере, интереснее, чем смотреть, как Афиноген и близнецы в боулинг играют. Жена, Ольга, ныла, что Мишухин не как все, а хуже, семьей не занимается, четыре года ее в ресторан не водил. Мишухин решил убить всех зайцев одним выстрелом — пригласил Федюхина с выводком и свой выводок в боулинг. Арендовали две дорожки на три часа.
Федюхин, в спортивном, как в девяностые-роковые, заказал своим Cola, а себе полный обед с черепашьим супом, суши и бутылкой водки. Мишухин заказал детям яблочный сок, а у жены, Ольги, спросил.
— Ты свинину ешь?
— Ой, все я ем, все!
— Не, ну свинину?
Ты че, реально ешь свинину?
Толстая же будешь.
Не, свинину тебе вредно.
Сама захрюкаешь.
— Ладно, ладно, вредно.
— Не, ну ты хоть поспорь со мной.
Скажи, что не вредно.
— Не буду, не буду спорить.
— Молодец.
Так, я буду есть свинину….
Ты же самое полезное будешь.
Лучшее в этом меню.
Согласна?
— Согласна, согласна.
— Сейчас, сейчас…
О! Нашел.
Самое реальное.
Зеленый чай.
Чай, зеленый, без сахара.
— И все?
— Все, еще можно апельсин, один.
Или два.
В центре развлечений и порока “Гиперцентр” была детская среда. То есть тот странный период времени, когда цены на удовлетворение пороков резко падают, чтобы граждане могли выполнить накопившийся отцовский и материнский долг перед будущим, приобщив к своей порочной, но интересной жизни непорочное и не интересное подрастающее поколение. Афиноген отрывался за все годы скучного буржуазного детства. Если ему удавалось сбить кегли, он радостно вскрикивал.
— Охр…неть!
Если Афиногену не удавалось, он тоже кричал.
— Охр…неваю, на!
Впрочем, чем больше Афиноген кричал, тем меньше на него обращали внимания родители. Близнецы же, будучи гораздо моложе Афиногена, мучительно пытались поднять какой-нибудь шар, шары вырывались из их потных усилиями и волнением пальчиков.
Одному из близнецов шаром отдавило ногу, близнец очень орал. Но на него тоже не обратили внимания. Это закон жизни — чем больше орешь, тем меньше тебя слышат. Неповрежденный же близнец, так и не сумев просунуть пальцы в соответствующие шаровые дырки, брал шар, как мяч, обеими руками, прижимал к пузу, втаскивал на дорожку и толкал. За это Афиноген отвешивал ему подзатыльник. Дедовщина.
Даже самым маленьким и невинным созданиям не чужда дедовщина — так они становятся взрослее и опытнее.
Ольга шепталась с женой Федюхина, которой заказали жалкий стакан минералки, и она медленно тянула из него влагу, чтобы надолго хватило. Обе дамы врали себе и друг другу, что ничего не едят из-за диеты и счастливы.
Большинство женщин так врут себе, иначе получается, что теряешь время с жадиной, лгуном и отстойным уродом — а кому так захочется?
Жена Федюхина шепнула жене Мишухина.
— Слушай, Оль, твой без садо-мазо может?
Мой, прикинь, нет.
Приходится его этой, плеткой.
Прикинь, да?
У меня от этого так рука болит, вообще.
— Везет тебе!
Мой чуть что — голова болит, не сегодня.
У него уже год не сегодня.
— Везет тебе.
Меня так эта плетка достала.
То Мулен Руж ему надо сделать.
То 9,5 недель станцевать.
— Везет.
— Ага, репертуар маленький.
Он больше ниче не видел.
Два фильма за всю жизнь, не считая стрелялок.
Вот и изображаю эти два по очереди.
Николь Кидман — я.
Ким Бессинжер — тоже я.
На первый и второй рассчитайсь!
Федюхин присосался к очередной водочной бутылке и плавно переходил из реальности в мир блаженных глюков. Осоловевший Мишухин, без особого интереса обсудивший со старым корешем дела, смотрел “Любовь с первой рюмки”. Он завидовал неугомонному телеподзвездышу, который каждый день знакомился с новой женщиной. Он подумал, что даже пристрастился к “Любови с первой рюмки”: смотрел шоу сначала дома, потом на работе, в перерыв, потом не только в перерыв, потом нет-нет да и ночью, если бессонница. Включит компьютер, выйдет в И-нет и смотрит. Любопытный Мишухин пытался представить, что чувствует телеподзвездыш.
“Вся жизнь — оргазм. Вот проперло чуваку!” — позавидовал Мишухин. В это время Федюхин, который тоже, оказывается, размышлял о чем-то своем, изрек.
— Жизнь — ж…па.
Потом философствующий Федюхин покачал головой и упал носом в картошку-фри. Никто не обратил на это внимания.
Кому интересна чужая картошка? Твоя картошка — твои проблемы.
Гип-гип, ура-ра!
Масянебург смело и решительно шагал в будущее. В будущее вообще шагать легко, когда не ведаешь, что творишь.
По всему городу установили огромные, два на два метра, реалити-экраны, по которым транслировались многочисленные реалити-шоу. Около каждого постоянно стояла небольшая или побольше группка желающих подсмотреть в замочную скважину чужой жизни — это ведь гораздо проще, чем строить свою.
Букмекерские конторы, которых стало как опят на пне, призывали горожан делать ставки на того или иного участника реалити-проекта, так что каждый масянебуржец рано или поздно привыкал делать ставки. Даже детям на день рождения дарили годовую подписку на информационный листок “Скакун”, где фиксировались выбывшие и вновь прибывшие участники реалити-проектов.
Нулевой канал попросил мэра перенести памятник Масяню-Основателю, чтобы водрузить на его месте гигантский экран. В обмен на это право канал предложил градоначальнику львиную долю рекламной прибыли. Мэр сначала согласился, но в газетах (а их осталась всего одна, “Масянебургские хроники”), откуда ни возьмись, появился текст векового пророчества, согласно которому памятник Масяню-Основателю трогать нельзя ни в коем случае, иначе прилетят инопланетяне и начнется Третья космическая война, в результате коей род людской и вовсе погибнет. Вспоминали историю археологов, оскорбивших покой фараоновых мумий и погибших от неизвестной болезни.
Тут же образовалось Сообщество Любителей Инопланетян, которое заявило, что только пришельцы спасут человечество от Апокалипсиса, так что нужно всячески готовиться к встрече с Космическим Разумом. Женщины-любительницы хотели во что бы то ни стало родить детей от пришельцев, потому что земные мужчины якобы истощились.
Потом началась сексуальная истерия, во всех проснулась неистовая жажда жизни. Культ молодости и секса достиг своего апогея, не было мужчины старше шестидесяти и женщины старше сорока, которые бы не претерпели пластическую операцию или не подсадили себе донорский орган.
Человек, лишенный сексуальной привлекательности, не мог сделать карьеру или найти подругу жизни. Одиночки были вынуждены сожительствовать с роботами или, по старинке, с надувными мужчинами и женщинами. Даже школьные компьютеры во время нажатия клавиш издавали сексуальные стоны, мужские или женские, в зависимости от пола ученика.
— А-а-а!…
О да!
Такие же стоны слышались в рекламных роликах, где девушки кушали творог или втискивались в одежду на размер меньше, чем следует, где юноши брились или мерили кроссовки, где младенцы вылезали из мамаш на скорость, а старички читали колонку новостей. Все актеры в роликах стонали.
— А-а-а!
Э-э-э!
О-о-о!
Да-да-да!
Сексуальный Культ начинали прививать еще в детском садике. Идеалом человека, объясняли детям, является звезда или, на худой конец, звездюк, будущая звезда или звездюля, подружка звезды. Так что никто не удивлялся, когда дети писали в выпускных сочинениях на тему “Кем я хочу быть” о своем желании стать звездой. Звездность стала профессией.
Растяжки, закрепленные над проезжей частью в разных концах города, призывали:
— “Будьте свободны, как братья наши меньшие!”,
— “Будьте, как Звери!”
— “Нет пороков — есть только Ваши комплексы”,
— “Учитесь получать удовольствие — и вы его получите”,
— “Расслабуха — сила духа”,
— “Зачем думать, когда можно кушать и размножаться?”,
— “Красивой девушке — красивую жизнь!”,
— “Мы живем, чтобы есть, и едим, чтобы есть” и т.п.
Среди всего этого великолепия шел мужчина, белый шелковый костюм, черная рубашка, черные остроносые туфли. Великолепный мужчина ненавидел. Ненавидел стоны и слоганы, надувных женщин, ресторанную еду, боулинг, рыгающих сытостью друзей и свою жизнь, ставшую частью реалити-жизни.
Внезапно он переходил дорогу, не считаясь с переходами и светофорами. Кажется, он хотел, чтобы его задавили. Но гораздо больше — чтобы водителя, виновника ДТП, посадили лет на двадцать. Останавливало одно — приедет телевидение, быстрей всех Нулевой канал, снимут сюжет, посмеются: разморенный жаром жизни мужик бросился, сам, вот дурачок, жить же так весело…
“Сделайте свою жизнь достоянием миллионов! Снимитесь в реалити-шоу!”
Он запутался, где картинка, а где жизнь. Кухня, в которой неустанно работали три телека, казалась четвертым экраном. По ночам ему снился один и тот же кошмар — что его снимают скрытой камерой, пока он спит. Подскакивал мокрый, в поту, прислушивался к храпу жены и тещи, сопению детей и падал на подушку, перевернув ее предварительно, а то влажная. На работе он лично проверял кабинет и туалеты — боялся камер наблюдения.
Еще хотел сказать жене… Ты знаешь, спасибо тебе за… но, понимаешь, любовь ушла… Нет, не так. Прости меня, наверное, я тебя не достоин, я очень ценю все, что ты… но я должен тебе сказать. Нет, не то. Знаешь, я очень привязан к тебе, теще и нашим детям, но вам же будет лучше жить без психопата под боком.
Без психопата под боком.
Без меня.
А получилось гораздо проще и само собой. Жена спросила.
— Мишухин, будешь есть?
— Нет, не буду.
— Я что, плохо готовлю?
— Нет, хорошо.
Просто не хочу.
— Мишухин, ты заболел?
Таблетку дать?
— Нет, не заболел.
Я ухожу.
— Совсем?
К другой женщине?
Я так и знала, так и знала…
— В другую жизнь.
Я больше не могу жить в этой.
Не могу жить так.
Телевизоры твои надоели.
От них голова болит.
Твой маникюр-педикюр-краска для волос.
Это ужасно воняет, понимаешь.
Надоели.
Твои женские журналы.
Тупые журналы.
Надоели.
Твой грязный халат.
С жирными пятнами на животе.
Это неэстетично, в конце концов.
Моя жизнь превратилась в тоску.
— А, кризис среднего возраста…
Ничего, еще на коленях стоять будешь, умолять.
Проситься назад еще будешь.
Псих ты, Мишухин.
Псих Мишухин аккуратно положил чемодан на заднее сиденье джипа. Он решил жить в джипе, не снимать квартиру и не въезжать в отель. Он останавливался в каком-нибудь дворе или в парке на окраине, откидывал сидение, закутывался в одеяло, включал радио-ретро и засыпал под грустную и красивую музыку. От грустной и красивой музыки снились грустные красивые сны.
Грязную одежду он сдавал в прачечную, а мылся в заводской баньке, подолгу и с удовольствием.
Удовольствие — это когда моешься час вечером и никто не кричит: “Козел, ты не один в доме живешь!”
Единственное, что внушало опасение свободному Мишухину, это будущая зима. Зимы он всерьез боялся. Придется ночевать в помещении, а их-то бомж-псих-вольный водитель Мишухин избегал.
***
Асе надоело быть на подхвате у звезд. Звездюк Слава объявил, что заразился от проститутки венерическим, а потом переехал в столицу и начал готовиться к большому звездному пути. На Нулевом канале без Славы стало скучно. Столичный Слава писал длинные страстные виртуальные письма, звал приехать. Скучающая Ася решилась. Попросила у руководства отпуск.
— Зачем тебе отпуск?
Все вы такие — не работали еще толком…
А уже устали!
У нас на носу новые проекты.
Нужны люди.
Нужны лица, голоса.
Свежатинка.
Может, тебя используем.
— Точно используете?
— А может, и не используем.
Больно много права качаете, девушка.
А права не качают — их годами высиживают.
— Может, Слава — моя любовь.
Слава — цель моей жизни.
— Тогда увольняйся.
Славолюбивая Ася уволилась. Села на поезд и отправилась в будущее, к Славе. Представляла Славу, радостного, пылкого, с букетом георгинов. Люди всегда так — стремятся к славе, а она их и не ждет вовсе. У нее что — дел больше нет?
Звездюка Славы не было ни на перроне, ни в гостинице, где он ютился, ни даже на работе. Отключил телефон и исчез. Разозлившаяся Ася поискала Славу, а потом уехала обратно тем же поездом. На Нулевой канал ее обратно не взяли, да ей и не очень-то хотелось.
Войти в одну реку дважды, конечно, можно, но только она за истекший период успевает сделаться болотом.
Тогда Ася устроилась дворником. Вставала в шесть утра, подметала двор, а по вечерам покупала банку пива и мороженое и читала философию, а по выходным для разнообразия заходила в магазин старых фильмов, где ей бесплатно и по доброте душевной давали пару дисков на просмотр. Согласитесь, когда что-то происходит именно по душевной доброте — это самое приятное. В последнюю неделю августа звездюк Слава все-таки приехал. Его номер высветился на мобильном, и Ася нажимала на сброс, пока телефон не перестал звонить.
Потом пришла осень. Долгая и протяжная, неторопливая, как золотой мед, когда его из полного горшка переливают в пустой. Пчелиная, полная жужжащих и сухих листьев, бесконечных лесных дорожек и популярного реалити-шоу “Скауты. Битва с природой-1, —2, —3”, ради которого из столицы и пригласили телезвезду Славу. Забросившая телепроекты Ася “Скаутов” не видела, только слышала от утренних собачников, что участники шоу питаются консервами и забавляются групповым сексом.
Еще собачники сплетничали, что во двор по вечерам приезжает странный джип, из которого никто не выходит, джип остается до утра, а на рассвете уезжает. Некоторые говорили, что это джип-фантом и его водитель — дух, не нашедший покоя. Некоторые предлагали окропить двор святой водой.
После завершения проекта “Скауты-3” осень закончилась.
Взлетная полоса
“Привествуем делегатов ЖИРР-СРОС-Движение Добрых Дел!”
В аэропорту было не продохнуть. Аэропорт гудел, как восточный базар. В большой полет собирались члены объединенного движения, причем все сразу. Несколько сотен отутюженных, в черных костюмах и белых рубашках. Правда, половина делегатов все-таки по привычке теснилась под огромной табличкой СРОС, а другая — под табличкой ЖИРР.
Обсуждали, какие будут гостиницы, сколько предстоит банкетов и будут ли по вечерам концерты. Худенький и небритый пиарщик из Чечни, которого когда-то дважды брали в заложники, предвкушал обед и повторял одно слово.
— Вау!
Вау!
Потом объявили посадку…
Россия — мессианская страна, выбравшая третий, особенный путь. Однако если адептам Особого пути задать вопрос, в чем же именно Путь заключается, то они объяснят немногое: смысл в том, что Путь — это Путь, что он Третий, то есть не такой, как Первый и Второй. Адепты делят человечество на сторонников Первого и на сторонников Второго Пути, которые ведут людей на мистическое Лево и на мистическое Право. Россия же, страна мессианская, всегда стремилась пройти Третьим Путем прямо в Рай, причем вперед других и без очереди. На этом стремлении веками спекулировали, подсовывая идущим в Рай то сломанный компас, то гнилые припасы. Иногда же идущим хотелось свернуть на Лево, а иногда на Право, потому что идти чужой дорогой тоже прикольно.
А потом пропал свет. Весь, разом, в один миг. Сначала думали, что вмешались инопланетяне или какие-нибудь враги, но потом вроде бы выяснилось, что это Сидоров, Главный Энергетик, выключил везде электричество из экономии, а потом просто не смог его включить.
Потухли огни казино, ресторанов и обычных домов, потемнели уличные реалити-экраны. Тьма пропитала город, как кофе — бисквит, если его опустить в полную чашку. Во дворах жгли костры. Горели сучья и доски, стулья и диваны, рекламные проспекты и пачки газет….
Собираясь вокруг костров, люди разговаривали. Сначала нет, сначала молчали, говорить было как-то непривычно — все ведь привыкли смотреть на что-нибудь. Но потом заговорили. Родители — с детьми и между собой, старики — с внуками, уборщицы — с директорами компаний, компьютерные мальчики — с компьютерными девочками, парой слов перекинулись даже бандиты из группировки Неприкаянных Ястребов и пенсионеры из коллективного сада “Заветы Ильича-10”.
— Э, деды, типа, можно прикурить от вашего костра?
— Можно-можно.
Капля никотина убивает лошадь.
Поэтому прикуривайте.
Если бы кто-нибудь посмотрел на Масянебург сверху, то увидел бы сотни костров. Город вспыхивал и светился мерцающим дивным светом. К одному из костров подъехал джип. Из него вылез высокий человек и пожаловался.
— Аккумулятор сдох!
А заряжать, блин, негде.
Человек подсел к костру. Вынул из-за пазухи бутылку водки, булку несвежего черного хлеба и крепкий пахучий ананас. И предложил.
— Универмаг народ грабил, я как раз мимо проезжал.
Угощайтесь, мужики.
И вы, девушка, тоже.
У меня в машине конфеты.
И коньяк, ящик.
Девушка, у вас стакан есть?
— Не думаете же вы, что я пью водку?
— Что вы!
Я вообще редко думаю.
Редко думать — моя профессия.
Меня Мишухин зовут.
Можно просто Миша.
— А меня Анастасия.
Можно Ася.
— Ниче себе!
Эй, смотрите!
Над Масянебургом летели самолеты. Два больших и белых. Они были покрыты специальной краской и светились в темноте. На одном было написано ЖИРР, а на другом СРОС. Потом самолеты стали кружить над городом, творя сложный витиеватый рисунок. Мишухин разобрал.
— ЖИРР-СРОС-ура!
Точно.
Во дают!
Лучше бы рубильник врубили!
А они только летают да летают…
Все сидели, задрав головы. А потом мерцающие самолеты исчезли. Ася и Мишухин посмотрели друг на друга и рассмеялись. И поняли, что смеются они одинаково. А вокруг была темнота… Вечная, как мир.
Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою…
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
И назвал Бог свет днем, а тьму ночью.
И был вечер, и было утро: день один…