Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2008
Владимир Мишин
1958—2005
Владимир Мишин, по его словам, писать стихи начал в раннем детстве. “Но дописывать их до конца, — говорится в его автобиографической справке, — наловчился только в последние лет десять-двенадцать. Для этого ему пришлось закончить среднюю школу и не доучиться в художественной, отслужить в армии, получить высшее образование в стенах Свердловского (тогда еще) архитектурного института, потрудиться на различных поприщах и даже обзавестись собственной дочерью”.
Сказанное выше можно дополнить еще одним признанием поэта: “На стыке веков автором была предпринята робкая попытка переквалифицироваться из серьезного поэта в несерьезного писателя, т.е. писателя-юмориста. В том и ином качестве случались отдельные и довольно регулярные публикации в екатеринбургских газетах “На смену!”, “Главный проспект”, “Подробности”, в “Областной газете”. Еще более узкому кругу автор известен как исполнитель песен собственного сочинения”
В 2005 году поэт ушел из жизни. В 2006-м друзья издали сборник его избранных стихов “Как ни странно, но — хочется жить…”. Сергей Колосов, представляя творчество Владимира Мишина читателям, завершает свое вступительное слово такими строками:
“…Он не видел себя в этой жизни. “Лишний” человек. Душила бессмыслица дальнейшего существования. Не желая понапрасну тянуть время ради продления и без того беспросветной жизни, безвестный Поэт шагнул с высоты… в еще более горшую безысходность…
Но живы стихи Владимира Мишина. При жизни он страдал от жестокости нелюбви, и вряд ли, если будет забыт, страдание его прекратится. Наоборот, усугубится. В своих стихах он взывает к любви. Не забудем”.
Весенняя охотничья
Безродная трава пробилась и окрепла,
вдруг стала ночь скромней и все наглее — день,
калеки дерева, восставшие из пепла,
все гуще и черней отбрасывают тень.
Ну вот и дождались летального исхода —
зима почила все ж на сотый день весны,
ужо теперь держись, распутница погода, —
уж лето точит нож на наждаке луны.
И каждый выбирай — с какою тварью в паре
станцуешь первый вальс, немного погодя,
когда повеса май сыграет на гитаре
и задрожит асфальт под струнами дождя.
Признания весны обманчивы и хрупки,
как многопудье льдов, растаявших как сон.
На свет извлечены коротенькие юбки —
открыт до холодов Охотничий Сезон!
Нетрезвое посвящение Мичурину
Посади меня в землю, зарой по колено в нее,
утопчи и полей ключевою холодной водицей —
и, пока не привьюсь, проследи, чтоб меня воронье
на корню не склевало бы в духе вороньих традиций.
И я корни пущу — и пущу их, даст Бог, глубоко;
набурю под землей я ходов сообщенья и скважин —
и по ним допьяна буду пить из нее молоко.
И похмельный синдром для меня будет больше не важен.
………………………………………………….
А весною, когда отойдут холода и снега,
ты мне кожу надрежь — и пущу я до неба побеги.
И под тяжестью неба моя костяная нога
навсегда похоронит крамольную мысль о побеге.
И я буду цвести, как другие деревья вокруг,
обрастая листвою, корою и доброй молвою…
Посади меня в грунт, посади поскорее, мой друг!
А не то посажу себя сам — только вниз головою.
Ночной экспресс
В скором поезде, в пятом вагоне,
едешь ты и считаешь в окне
редких белых ворон — и того не
знаешь даже, что едешь ко мне,
что всего-то каких-нибудь сорок
нас часов разделяет с тобой.
И гора апельсиновых корок
в полумраке купе голубой
непривычный имеет оттенок —
как твои же, должно быть, глаза.
И глядят друг на друга со стенок
неумытых зеркал образа,
раздвигая пространство настолько,
что становится не по себе.
И пакетного чая настойка
в нефамильном стоит серебре
(да к тому же фальшивом) и стынет
на салфетке — намек на уют.
А в соседнем купе керосинят,
и гогочут, и спать не дают…
В скором поезде, в пятом вагоне,
едешь ты и считаешь во сне
многоточия звезд и того не
знаешь даже, что едешь ко мне.
После дождичка в четверг
А вчера было так же тепло,
что домой не идется, не едется.
И мерцала сквозь неба стекло
огоньками Большая Медведица.,
да и Малая вторила ей —
и другие, поменьше, созвездия —
над дорогой забытой твоей,
где ты раньше ходила и ездила.
А сегодня опять снегопад
вперемежку с дождем надоедливым,
что по лужам то пляшут гопак,
то заходятся в вальсе, но медленном.
И метут бесконечно стекло
лобовые усталые дворники.
Это редко, чтоб с неба текло
в четверги — а все больше во вторники.
А назавтра опять будет грязь,
даже если погода изменится.
И следов перепутанных вязь,
косолапая, будто медведица,
затвердеет на каждом шагу
хаотично, как россыпи звездные…
Я к тебе и приехать могу,
и прийти — да вот только не поздно ли?
Псевдопародийное
Дурная у поэтов — голова
(уж что кому назначено судьбою):
в нее приходят всякие слова,
как правило, рифмуясь меж собою,
слагаясь в строчки, строфы, а потом
в отдельные стихи, венки, поэмы.
И шевелит поэт беззвучно ртом
(как рыбы, что глухи — и тоже немы),
сонеты повторяя на ходу
в который раз уже, опять и снова,
чтоб, не дай бог, упав на скользком льду,
не обронить нечаянного слова.
И, принеся сей груз к себе домой,
пройдя притом шестью кругами ада,
с пером в руке уходит на седьмой,
что освещает тусклая лампада,
пока в ночи вдруг не отключат свет
(к примеру — с понедельника на вторник)…
Поэт в России — больше, чем поэт!
Но — меньше, чем электрик или дворник.