Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2008
Дарья Симонова. Узкие врата. Роман. — М.: ЗАО “Центрполиграф”, 2007.
“Неоднозначность картины восприятия”, вплетенная в обыденность сверхреальность “довольно загадочной и никак не объясняемой природы”… Фрагменты из рецензий на произведения Дарьи Симоновой рассыпаны по обложке, соответственно, могут послужить точкой отсчета для того, кто решит заглянуть за нее. Действительно, ощущение размытости и неоднозначности возникает сразу, как только начинаешь читать роман. И это при том, что здесь есть четкий сюжет, пусть и с открытым финалом, точно фиксируемое место действия, вполне определенные характеры героев, которые (вот он — оттенок загадочности) приходят ниоткуда и уходят в никуда. Последнее касается и главной героини — Инги, в шесть лет отправленной матерью в интернат (с вызванных этим событием переживаний, собственно, и начинается книга), потом отобранной среди прочих “учиться на балерину” в далеком хореографическом училище, потом сделавшей карьеру в знаменитом театре и попутно расставшейся на этом “тернистом и рваном пути” с несколькими мужчинами и женщинами, потом в очередной раз уехавшей в чужой город… В английском аэропорту, пахнущем еловым освежителем, мы и расстаемся с Ингой Сергеевной Воробьевой, “Беспомощной и Великой”, едва не замерзнув окончательно в мире, которому, похоже, не суждено согреться. Его неустойчивость и призрачность (не зря большая часть жизни героини проходит в Петербурге!) оказываются сильнее сюжетной внятности. И нет нигде даже намека на то, что может быть иначе.
Парадоксальность изложения в общем-то не самой парадоксальной, разве что слабо взаимодействующей с действительностью, судьбы — примечательная черта: “Прекрасны пары, одетые одинаково, презрев разрыв полов, они как яблоки с одной яблони, а счастливые союзы — это хоть чуточку, но кровосмешение… С Мишей было легко даже в тягостной недосказанности, доже просто без него было легко. Вот лучшая любовь! Мужчина должен быть подобен Богу: не видя, не слыша, не осязая его, можно тихо ликовать, как юродивый, внимающий непостижимой музыке Господа; я верую — и на том точка. Отчаяние разлуки, разбавленное бесконечностью, — блаженный напиток, горечь, перешедшая в покой…” Так сюжетность перекрывается музыкальной драматургией состояний и чувств — почти балет, разве что не на сцене.
И все же четкие афористичные сентенции вновь упорядочивают размытый было рассказ. “Дисциплинированный быстро привыкает ко всему. Как воин. Балет — родственник армии по женской линии…” Повествование равномерно делится на этапы — как жизнь героини, отчетливо поделенная на стадии. На каждой — новая роль и очередной встреченный на этом пути человек. Эта последовательность то и дело циклически смыкается: вот прыжок в английское, точнее шотландское, будущее, где Инге предстоит столкнуться с одним из постояльцев ее петербургской квартиры, а вот возвращение в прошлое — встреча с интернатским воспитателем, давней подругой, первой любовью, матерью… Да и заканчивается роман внезапно всплывающим в памяти героини именем ее партнера по сцене. Последний — яркий луч света (“если жизнь держится на трех китах, то для Инги Слава — один из китов”), “выдумщик, балагур, сплетник”, впрочем, быстро исчезнувший во Франции, где он попросил убежища во время очередных гастролей. Имя отдает символизмом: слава, уготованная Инге, тоже озаряет ее жизнь и тоже оказывается не слишком-то константной. “Слава — необязательно бьет в литавры и пестрит на первых полосах, иногда она медлительна и пуглива, как старая лосиха…”
Рассказ захлестывает эмоциональной насыщенностью, но за счет чего? Он отнюдь не переполнен прихотливыми образами и неожиданными сочетаниями, которые лишь мерно разбавляют его в ключевых точках (снова явственное деление на периоды), в остальное время — рубленые фразы, ничего лишнего. И эта-то комбинация внезапных всплесков замысловатых фигур — всевозможных “лебединых красот непорочности”, частей сердца, “бьющихся друг об друга, как литавры”, — и концентрированного действия не отпускает, держит в напряжении.
И еще. Аннотация, где идет речь и про “эфемерные иллюзии”, и про “боль одиночества”, и про “закулисную зависть”, врезается в память последней фразой, сообщающей, что “роман основан на реальных событиях”. Соответственно, отходят на второй план все рассуждения о художественных приемах, о сюжетных перипетиях, о точности и размытости повествования. Остается… смесь разнородных чувств и легкое смущение: ты всего лишь взял в руки книгу, а оказывается — заглянул в чужую жизнь, уместившуюся на двух сотнях страниц, прозвучавшую трепетной сюитой.
Хотя “Узкие врата” — роман о судьбе балерины (и балерины не рядовой, а великой), на первом плане здесь не сценическое пространство, а вполне реальные человеческие взаимоотношения, воспринимаемые, правда, с оттенком ирреальности, а еще — по-детски максималистично. Растерянная девочка, которая в окно интерната глядит на мать, “уходящую навсегда… в графу всего незаживающего”, отныне будет делить людей на “своих” и “чужих”, неизбежно расставаясь и с теми, и с другими. Ее собственное существование так и будет пронизано “отчаянием разлуки, разбавленным бесконечностью” — Дарья Симонова сумела передать это отчаяние настолько остро, что его ощущаешь физически. И даже заключительный эмоциональный подъем — воспоминания о детских “африканских подарках” и загаданных желаниях, идущий навстречу “легенда” Славка — не прерывает эту череду расставаний и разлук.
Наталия ИВОВА