Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2008
В каждом уважающем себя заведении имеется место, где его обитатели могут в спокойной обстановке посплетничать, обменяться новостями, договориться о выпивке на выходные, да мало ли о чем еще. Где-то эти функции выполняет обыкновенная лестничная площадка, где-то стойка бара, где-то роскошная гостиная с мозаичным полом и кружевным камином.
Ввиду скудости бюджета больницы для лечения душевнобольных и по укоренившейся традиции, местом общения в ней был туалет, или в просторечии сортир.
В одном из таких незамысловатых отхожих мест городского дурдома, которое по совместительству являлось местом проведения досужих бесед его обитателей, на корточках сидели трое пациентов. У каждого из них были свои непростые жизненные обстоятельства, которые привели их в желтый дом.
Сортир представлял собой тесное помещение, которое служило одновременно и курилкой, и туалетом, и местом, где больные умывались и приводили себя в порядок. Четыре отверстия в полу (очка), которые служили для отправления естественных надобностей и в очередь к которым по утрам стояло до десятка человек, в данный момент пустовали. Две раковины для умывания, которые находились здесь же, имели грязно-желтый цвет по причине того, что в водопроводной воде было много ржавчины. Краны над ними по причине ветхости никогда до конца не закрывались, и из каждого в раковину тоненькой струйкой текла холодная вода. Горячую воду пациенты видели только раз в десять дней, когда их водили в баню.
Через маленькое зарешеченное окно на бедолаг, высвечивая их бледные лица, падали скромные лучи света зимнего солнца, чуть-чуть рассеивая полумрак убогого отхожего места.
Душевнобольные были заняты очень важным делом: перебирая накопившиеся у каждого чинарики, пациенты умелыми движениями рук вытряхивали из каждого окурка остатки обугленных табачных крошек на большой лист туалетной бумаги. Дело спорилось, и на листе быстро вырастала горка табака. Вонь от чинариков на время даже перебивала запах, шедший из очков. Чтобы не терять зря время, троица вела довольно беспредметный разговор.
Один из троих, Даниил, длинный тощий молодой человек, попал в больницу впервые и поэтому все происходящее с ним воспринимал очень эмоционально. Тряся всклокоченными волосами цвета воронова крыла с застрявшими в них перьями от подушки, он отчаянно жестикулировал своими длинными руками и возбужденно говорил:
— Мужики, ну не знаю просто, что мне с собой делать. Вернее, со своим характером, а если точнее, то со своей патологической честностью. Подводит она меня капитально. Из-за нее, я так думаю, здесь и оказался. Перед тем как попасть сюда, нашел я в нашем институте барсетку. С нее мои проблемы и начались. Как сейчас помню, рыжая такая, из натуральной кожи, стоит на окне, а рядом — никого. Ну, я открыл, ба, а там зелень, натурально, пачка долларовых соток. Я, как дурак, ну теперь-то я понимаю, что так оно и есть, деньги пересчитал и начал искать в сумке документы хозяина, чтобы ему их вернуть. Нашел, и нет чтобы остановиться и подумать, что деньги-то можно и себе было оставить, так нет, я сразу бросился хозяина этого бабла разыскивать. Дело плевое, полдня побегал, нашел, и что бы вы думали? Может, благодарность мне какую не то что в материальном, хотя бы в моральном плане, объявили? Ничего подобного, меня же вором и назвали. Хозяин барсетки, глазки маленькие, морда как у перекормленной свиньи, звонит каким-то громилам, жалуется и просит меня проучить. Я ноги в руки, бегом оттуда, испугался дико. Потом пару месяцев от того мужика прятался. Оказалось, что учится этот деятель на платном отделении, то есть фактически не учится, а бабки декану регулярно засылает, подонок редкостный, при случае у старушки последнюю копейку отберет, так о нем, по крайней мере, отзывались. Вот меня и стали с тех пор одногруппники доканывать. “Дурак ты, — говорят, — патентованный. Для этого толстосума деньги — тьфу, а ты, при своих-то потребностях, до конца обучения обеспечил бы себя. Ты думаешь, он что, такое бабло честным трудом заработал? Этого козла с его барсеткой надо было просто наказать”. Дальше — больше. Пацаны из группы рассказали все нашим девчонкам. Те просто извели меня, все издевались: “А правда, что ты богатых мужиков спонсируешь? Может, лучше девушку возьмешь на содержание? А ты случайно не голубой? А в Фонд мира ты деньги не отправлял? А может, ты рублем помогаешь угнетенным неграм Америки?” Я после этого даже на лекции перестал ходить, чтобы от насмешек избавиться. А потом осень, на меня депрессия навалилась, да и эти постоянные подколки в группе, ну и увезли меня сюда. Вот такая история.
Михаил, пациент со стажем, толстый рыжий увалень, вес которого еще больше увеличился от курса инсулинотерапии, с задумчивым видом поковыряв в носу, осторожно заметил:
— Во-первых, если бы ты оставил деньги себе, ты избавился бы от кучи неприятностей, главное, от насмешек в группе, и может быть, от попадания сюда. Во-вторых, даже если бы ты попал сюда, а в загашнике у тебя была такая сумма, то ты с этими деньгами чувствовал бы себя здесь наследным принцем. Тебе отвели бы специальную палату, может, даже и с телевизором, и медперсонал перед тобой на цыпочках бы ходил. И не галоперидолом бы тебя лечили, а чем-нибудь получше. Курил бы ты не козью ножку из газетной бумаги, а “Парламент” или “Кент”. В-третьих, ты бы на самом деле наказал того козла, и тебе бы это ничего не стоило. Перевешивает ли твоя честность те блага, которые светят при ее отсутствии? Думаю, что нет.
— Откуда я знал, что владелец барсетки сволочь? На его деньгах ведь не написано, как они хозяину достались.
— Даниил, ты случайно фильм “Начальник Чукотки” не смотрел?
— Это про чудака, который отказался от жизни миллионера в Америке?
— Точно, про него. Он тоже проявил сознательность и вернулся в голодную Россию. Наш человек, шизик стопроцентный!
— Черт с ним. Мне-то сейчас что делать?
— Плюнь, сейчас ничего уже не вернешь, проморгал случай, другой вряд ли подвернется, — ответил Ус, седой дядька лет сорока, руки которого дрожали от инъекций галоперидола так сильно, что мешали ему собирать табачные крошки из окурков.
За свою жизнь Ус испытал не один десяток госпитализаций в желтый дом, поэтому больничные события не особо его волновали, вернее, не были ему в новость. Кроме того, его отличали крайний прагматизм и негативное отношение к жизни вообще. Потеря способности фантазировать и видеть события в розовых тонах могла быть следствием разрушительной болезни или возрастным явлением. Под влиянием своего нелегкого жизненного багажа Ус превратился в отчаянного пессимиста и любил побрюзжать в адрес тех, кто начинал мечтать или строить воздушные замки.
— Да я сейчас о другом думаю, — кипятился Даниил, — как я в институт возвращаться буду? Ну, выпишут мне по окончании лечения справку, которую в деканате предъявлять придется, и точно буду дураком патентованным, психом со справкой, как мне мои одногруппники и говорили.
— Так ты им, что ли, справку предъявлять собрался?
— Отдать секретарю декана — это все равно что всем показать!
— Вообще, конечно, это нарушение врачебной тайны. Но ничего не поделаешь, на твоем больничном печать дурдома поставят. А на штампе написано “Психиатрическая больница”, — возмутился Михаил.
— Тут ничего не поделаешь, но могу подсказать. У старшей медсестры есть еще один штамп, там только номер больницы проставлен, ты ее попроси, — посоветовал Ус.
— А что, нельзя вообще без печати обойтись? Ведь по ней легко узнать, где я лечился.
— Думаю, что нельзя. Да не переживай ты так, — вставил Ус, — документ есть документ, а какой же документ без печати? — И, чтобы успокоить собеседника, добавил: — Я тебе случай интересный расскажу, и не про кого-нибудь неизвестного, а про общего нашего знакомца Чомбу.
— Это тот, который в наблюдаловке привязанный лежит и с Господом беседует?
— Ты не думай, что он полный идиот, такое с ним случается, но не очень часто. А когда он не бредит, то очень интересный собеседник, поскольку закончил в свое время университет. И картежник, скажу я вам, отменный. Так вот, играли мы с ним как-то в карты, ставкой была сигарета, ну он меня, конечно, обыграл. Отдал я ему проигрыш, и все на этом бы кончилось, так нет. Сигарета-то у меня была последняя, и ему кто-то об этом сказал. Ты бы его в тот момент видел, он весь в лице изменился и стал у меня прощения просить, говорит: “Если бы я знал, что она у тебя последняя, ни за что бы не забрал”, клялся, что отдаст, как только найдет другую. Выигранную-то он уже выкурил. Да где другую в нашей богадельне найдешь? В общем, переживал мужик, совестью мучился, хотя оснований для мучений не было никаких. А точно на следующий день с сигаретой передо мной появляется, отдает и все сокрушается. Переживательный такой мужик.
— С нами, шизофрениками, вообще не соскучишься. Тут как-то у меня конфликт с Вовкой-космонавтом возник, — вставил Михаил, — повздорили мы с ним крупно, хотя причина пустяшная была. Он давай руками махать, орать на меня, послушать его, так большего врага у него в жизни не было. Натурально, было бы у него в руках оружие, он бы меня прикончил. Ну, разняли нас, развели по палатам, а через некоторое время он сам ко мне подходит и извинения просит, причем убивается мужик, чуть не плачет.
— Да, у нас в мозгах все время бурлит, это точно, не знаешь, чего от нас ждать. Непредсказуемость полная. Не умеем мы себя в руках держать, — констатировал Ус, — а потом каемся.
— Это точно, странностей у нас куча, — добавил Миша. — Вот, например, про себя могу сказать, стоишь порой перед светофором, все люди как люди, бегут на красный, если машин нет, а я стою, как самый правильный, дожидаюсь зеленого. И так во всем, если есть какие-то правила, то я им следую до идиотизма. Например, в транспорте все стараются побыстрее место сидячее занять, зад свой примостить поудобнее. Несмотря на то, что рядом старики и дети, локтями толкаются, посылают друг друга, лишь бы усесться, ну да что говорить, сами знаете, что у нас в транспорте в час пик делается. А у меня в голове с детства правило: “Уступайте место пожилым и инвалидам”, кто его вбил в мою голову, не знаю, но я ему всегда следую.
— Если честно, то я тоже предпочитаю в транспорте стоять, сейчас в общественном транспорте ведь народишко-то бедный да немощный ездит, если подумать, то у всех есть право на то, чтобы место уступили. Поэтому лучше вообще не садиться, — согласился Даниил.
Друзья выпотрошили наконец все чинарики, которые накопили за предыдущий день, Ус свернул огромную козью ножку из газетного листа, и для троицы наступил час откровения, — процесс курения. Никотиновое голодание давало о себе знать, у курильщиков голова пошла кругом от перенасыщенного никотином дыма. Чтобы “не сломать кайф”, курильщики даже замолчали.
— Насчет транспорта вы, мужики, верно сказали, но забываете, что сами инвалиды, — через несколько минут продолжил тему Ус.
— Так инвалиды-то на голову, а не на ноги, — парировал Даниил.
— Дело не в этом, бывает, едешь из больницы, а тебе перед этим амитриптиллин с реланиумом забабахали внутривенно, состояние, сами понимаете, такое, что ноги не слушаются, и голова кругом. Ну вот, едешь и думаешь: хоть бы кто мне место уступил; и вторая мысль, что до дому в таком состоянии не доехать. На лбу пот, во рту сушняк, сердце колотится, а в голове туман. И от беспомощности своей такая тоска берет, хоть волком вой. Так что хоть мы и инвалиды на голову, а не на ноги, бывают ситуации, когда мы беспомощнее безногого.
— Мужики, давайте о чем-нибудь веселом, что все грустить-то! — воскликнул Даниил.
— Расскажу я вам еще одну историю из жизни одного нашего собрата по несчастью, — вставил Ус, у которого была масса жизненных впечатлений. — Веселого в ней мало, как и в жизни любого шизофреника, но эта история хорошо иллюстрирует одну особенность склада ума человека с раздвоением психики.
Жил-был неглупый парень по имени Игорь, учился в МГУ, несмотря на болезнь, большие надежды подавал. Познакомился он на какой-то дискотеке с девчонкой. Та, к сожалению, оказалась наркоманкой. Ну, мало ли, наркоманка и наркоманка, их сейчас вон сколько по городу бродит. Нормальный человек что сделал бы, когда узнал это?
— Ну, послал бы ее куда подальше.
— С другой познакомился бы, и дело с концом.
— Именно так. Но нет, наш герой почему-то решил, что он обязан этой девчонке помочь, что он должен ее спасти.
— От чего спасти?
— Ну, вылечить, на ноги ее поставить. Такая мессианская идея, что сделать это в его силах.
— Почему ему в голову такая мысль пришла?
— А кто его знает. Поднять на ноги наркомана не может вся современная медицина, вместе взятая. В общем, с того времени все свои деньги и почти все свободное время Игорь тратил на нее. Долгов наделал, курсы лечения своей пассии в дорогущих больницах оплачивал, кормил ее, поил, поскольку у девки своих денег — ни копейки. Затем поселил ее в своей квартире, ну и, натурально, его хата иногда напоминала притон для наркоманов. Гепатит от нее подхватил, сам чуть наркоманом не стал. Года два он так жил, пока наркоманка не скончалась от передоза. Когда у него спросили, зачем ему все это нужно было, он ответил: “Любовь!”
— Как можно любить наркоманку? Они ведь оживают только тогда, когда ширанутся, — удивился Миша, — да и секс их не особенно интересует.
— Оказывается, можно.
— Ус, я же просил что-нибудь веселое рассказать, и так небо с овчинку кажется, а ты все свое, — рассердился Даниил.
В курилку ввалился Чомба. Обычные имена в больнице редко приживаются, о них быстро забывают и дают больному кличку, без всякого пиетета перед тем, кем больной в нормальной жизни является. За пределами дурдома ты можешь быть и академиком, и главой крупной фирмы или просто уважаемым человеком. Но к жизни в дурдоме жизнь нормальная почти никакого отношения не имеет.
— Что, отвязали тебя, чудушка?
— Разрешили в туалет сходить.
— Что-то санитар сегодня добрый, обычно хоть обоссысь, не отвязывает.
— Да медсестра ему сегодня выговор сделала, говорит, отпускай их в туалет, а то надоело ей простыни менять.
— Чомба, от тебя уже пахнет, помылся бы ты, что ли, — показывая на желтые круги на больничных подштанниках Чомбы, проворчал Ус.
— Кто меня помыться-то отпустит?
— Мужики, знаете, какой самый верный способ попасть в баню?
— Санитарке пачку сигарет дать.
— У врача разрешения попросить.
— Нет, самый лучший способ — навалить в штаны и присесть около медсестры. Способ проверенный, на все сто срабатывает. Медсестра как нюхнет твоей вони, так еще и с подзатыльниками в баню погонит, — улыбаясь, сообщил Миша.
— Мужики, дайте хоть пару раз затянуться, я двое суток не курил, — судорожно глотая слюну, плаксиво попросил Чомба.
— На, кури, но с этого момента ты все чинарики, которые найдешь, нам отдавай, мы из них козью ножку свернем, а потом вместе курить будем. Договорились?
— Постараюсь, только ведь отвязывают меня редко, а так я согласен.
В курилку просунулась голова санитара, злые глаза которого быстро нашли Чомбу.
— Я тебя, гад, зачем в туалет отпускал?
— Поссать.
— А ты что делаешь? Куришь!
— Я только пару затяжек сделал, Александр Сергеевич!
— Вот за каждую затяжку сутки будешь привязанным лежать, чтобы впредь медперсонал обманывать неповадно было! И вас троих тоже могу привязать, мне это ничего не стоит!
— За что, Александр Сергеевич?
— А за то. Курите? А где сигареты взяли? Час выдачи сигарет еще не настал, так что вы распорядок больницы нарушаете!
Санитар взял Чомбу за шиворот и потащил в наблюдаловку. Чомба не протестовал, понимая, что за пререкание с санитаром может получить трепку. Когда они вышли, Ус спокойно констатировал:
— С похмела мужик сегодня на смену пришел.
— С чего ты взял?
— Да я его привычки уже изучил. У него два состояния бывает: пьяный, либо с похмелья. Он, сейчас пока не напьется, больных гонять будет, так что в наших интересах, чтобы кто-нибудь из больных побыстрее ему на опохмелку дал или медсестры спирта налили.
Через туалетную дверь доносились крики наводящего порядок санитара и вопли больных, время от времени слышались глухие удары.
— Сергеевич умеет бить, — удовлетворенно заметил Ус, — по зубам или по лицу ни-ни, только в солнечное сплетение, или по печени, или под зад. Бывает, какой-нибудь глупый псих, которого побили, нажалуется родственникам, и те бегом к медперсоналу с жалобой. А возмущенная медсестра им в ответ: “А где доказательства, где следы, что вашего дурака били?” А следов-то и нет, сразу видно, работал профессионал.
— Что, не могут, что ли, на эту работу нормальных мужиков принимать? — возмутился Даниил.
— Что значит “нормальных”? Непьющих, что ли? Так сейчас таких не бывает. А если бы и непьющего приняли, так на такой работе он быстро бы в пьющего превратился. А знаешь, сколько им платят? Меньше, чем нам пенсию. Кто за такие деньги работать будет? Либо бывшие зэки, либо хронические алкоголики, либо полубомжи, в лучшем случае студенты из мединститута на практике, — поделился размышлениями Ус. — И бьют они нас оттого, что у санитаров жизнь почти такая же собачья. Да и принято в России дураков бить, об этом еще Высоцкий в песне про Канатчикову дачу хорошо сказал.
— В общем, поскольку санитары, как и все, кто находится при исполнении — лица неприкосновенные, то и критику в свой адрес воспринимают плохо, — заметил Михаил, — заносит их, особенно под пьяную лавочку, орет такой санитар, орет, и не поймешь, что ему от тебя надо, что привязывается. У него уже слюни и сопли текут, язык, как у Бабунидзе, от водки не ворочается, а все норовит показать, что он здесь главный.
— Как-то раз, — вспомнил Ус, — заснул этот Сергеевич прямо в наблюдаловке, в дымину пьяный, под кроватью того пациента, которого хотел привязать. Ну и ночью больные оторвались на нем. Пока он спал, руки и ноги ему скрутили и к двум кроватям привязали, а все лицо зеленкой раскрасили, в общем, поиздевались над ним. А утром был такой скандал! Просыпается Сергеевич и понять ничего не может, руками, ногами дергает, а подняться не получается. Заорал во все горло, медсестры прибежали, батюшки-светы! На полу в наблюдаловке санитар, привязанный к двум кроватям по всем правилам искусства, и с зеленым лицом, голос уже весь сорвал, помощи просит. Медсестры-то вчера еще его хватились, но решили, что он по пьяному делу домой со смены ушел, а он, оказывается, здесь, отданный психам на растерзание, в неприглядном виде на полу валяется.
Пока Ус вел свое повествование, троица покатывалась со смеху. Когда смех поутих, Ус спросил:
— Ну что, Данилка, повеселее стало?
— Угу. А что потом с теми, кто привязывал санитара, было?
— А ничего не было. Пойди разберись, кто это делал. Вся наблюдательная палата как воды в рот набрала, кого ни спрашивают, отвечают: “Спал, ничего не видел, ничего не слышал”. Если бы кто-то конкретно был виноват, наказали бы, а когда подозрения падают сразу на десять человек, то здесь концов не найти. Единственное, что сделал Сергеевич, так он в свою смену наблюдаловке вообще курить запретил. Представляешь, сутки не курить!
— Может, в палату пойдем, что здесь вонь-то нюхать! — сказал приятелям Миша.
— Да что там делать? Нормально не поговоришь, только на санитара нарываться, да и пахнет там так же, — ответил Ус.
В это время в туалет вошел пациент, которого только что госпитализировали. Нос с горбинкой и поредевшая темная шевелюра выдавали кавказское происхождение. Посмотрев мутным взглядом на троицу, он, не говоря ни слова, ушел в дальний конец сортира. Затем, вытащив из кармана полосатых казенных штанов полупустую мятую пачку сигарет, щелкнул по ней одним пальцем, затем двумя другими вытащил кривоватую сигарету. Похлопав себя еще по карманам, он обнаружил, что спичек у него нет. Исподлобья посмотрев на троицу, он с акцентом спросил:
— Огонка нэ найдется?
Все время, пока новенький вертел в руках пачку сигарет, троица завороженно следила за его манипуляциями с куревом. Пачка сигарет, хоть и полупустая, в дурдоме большое богатство. Пациенты выжидательно смотрели, не предложит ли новенький им закурить.
— Баш на баш, ты нам сигарету, мы тебе огня, — выдвинул ультиматум Миша.
Новичку ничего не оставалось, кроме как согласиться.
— Откуда прибыл-то?
— Долго рассказыват.
— А ты об этом не думай, здесь торопиться некуда, время здесь тянется, как резина. Как тебя зовут-то?
— Автандил.
— Грузин?
— Да, — нехотя ответил новичок.
— Впервые здесь?
— Да.
— На скорой привезли?
— Нэ сам же я суда пришел! — раздраженно ответил Автандил.
— Да ты не нервничай, это первое время здесь все диким кажется, а потом привыкнешь, и все будет нормально.
— А долго здэс дэржат?
— Кого месяц, кого год, есть люди, которые всю жизнь здесь живут.
На лице Автандила отразилась дикая тоска.
— Не переживай, Авто, ты, главное, не замыкайся, в дурдоме одному нельзя, здесь надо найти друзей, общаться надо.
— Я нэ мышь, а ты нэ орел, чтобы мне указывать.
— ???
— Все, мужики, меняем тему. Что сегодня будет на обед?
Пофантазировав на тему чревоугодия минут десять, приятели решили сыграть в карты. Автандил выкурил три сигареты подряд и, косо взглянув на троицу, пошел к себе в палату.
— Я этого грузина прекрасно понимаю. Когда сюда впервые попадаешь, будто земля из-под ног уходит, натурально кажется: конец света наступил.
— Ну да, пытаешься понять, что с тобой произошло, и ответа не находишь. На окнах решетки, рядом люди к кроватям привязаны, крики, вонь. И думаешь: “Куда я попал?” В то, что это больница, с трудом начинаешь верить только дней через десять. Некоторые, и выписавшись отсюда, считают, что незаслуженно отбывали здесь какое-то наказание.
— Интересно, какие мысли этот грузин гоняет.
— Саакашвили, наверное, наслушался, как и Бабунидзе.
— А кто такой Саакашвили?
— Да это их президент или царь, точно не знаю.
— Грузинский?
— Да.
— Интересно, этот Авто тоже националист?
— Успеешь узнать, рано или поздно он все равно разговорится. Кстати, для него же лучше будет. Когда хоть с кем-то разговариваешь, пребывание здесь легче переносится.
В это время, открыв дверь ногой, в туалет вошел Олег, здоровенный мужик, косая сажень в плечах, хоть сейчас посылай его на соревнования тяжелоатлетов. Если природа стороной обошла его голову, то физического здоровья у него было хоть отбавляй. Вновь прибывший был, в общем-то, неплохим человеком, но ему сильно мешало то, что любую усмешку или шутливое замечание Олег воспринимал как личное оскорбление, хотя, как правило, шутка к нему отношения не имела никакого.
По этой причине больные пытались не шутить в его присутствии, воздерживались от острот. Но получалось еще хуже. Из ничего возникала комическая ситуация, и сдерживавшиеся больные начинали покатываться со смеху, что, конечно, оскорбляло Олега. Он краснел и, еле держа себя в руках, начинал высказывать в адрес смеющихся такие нелепые претензии, что хохот только усиливался. Зная такую слабость Олега, приятели поздоровались с вновь прибывшим очень сдержанно.
— Привет, спортсмен!
— Почему это я спортсмен? — с параноидальными интонациями в голосе спросил Олег.
— Ну, потому, что здоровенный такой, — улыбаясь краешком рта, ответил Даниил.
— А че ты тогда скалишься!
— Да он сам над собой, — ответил за Даниила Ус, пытаясь разрядить обстановку, — постоянно, знаешь, над собой смеется, такой юморист.
— Тогда понятно, не зря здесь место занимает.
— Так же, как и ты, — ответил в пику Даниил.
— Ты че имеешь в виду?!
— Бросьте вы, не хватало еще скандал здесь устраивать, мало нас санитары колотят, еще сами друг друга кулаками воспитывать будете?
Даниил, несмотря на свою горячность, все же замолчал, поскольку мишенью для кулаков Олега ему становиться не хотелось. Наступила напряженная тишина.
— Пойдемте, что ли, в палату, скоро, кстати, и обед будет, похлебаем больничной баланды, — чтобы разрядить обстановку, сказал Ус.
После нехитрого больничного обеда, состоящего из постных щей, перловой каши без соли и сахара, приятели опять собрались в курилке. Выждав, пока все разойдутся, Ус поведал товарищам:
— Скоро к окошку должен подойти Васька, он обещал выпивку принести.
— Это тот Васька, которого два дня назад домой выписали?
— Точно, он сказал, чтобы мы после обеда каждый день у окошка караулили. Вчера он не пришел, значит, сегодня подойти должен.
— А как он до окна-то дотянется, оно же под потолком?
— Чудак, мы ему веревку спустим, я уже от простыни полоски отодрал и связал вместе. А он к веревке бутылку привяжет, и мы ее вытянем, если конечно, Васька не трепал, что придет.
Вскоре раздался условный свист.
— Ну, вот, я же говорил, это точно Васька!
Увидеть пришедшего больные не могли, поскольку окно было выше уровня глаз, даже длиннющий Даниил мог разглядеть через него только небо. Ус быстро перебросил на улицу веревку. Через некоторое время с улицы снова раздался свист, и Ус потянул веревку наверх. Потрудившись несколько минут, Ус вытянул улов — поллитровку водки и пачку сигарет.
Увидев все это богатство, Даниил начал пританцовывать и восторженно произнес:
— Живем! Ус, давай покурим по целой!
— Погоди ты, надо бутылку спрятать сначала, не торчать же с ней в руках. Если санитар засечет, наблюдаловки не миновать! — с этими словами Борода засунул бутылку в бачок унитаза и закрыл сверху крышкой. После этого приятели закурили.
— Сигареты тоже нужно куда-то спрятать, если шмон, то отберут.
— Что, сейчас и сигареты нельзя иметь при себе? — возмутился Даниил.
— Ты как первый день здесь. Ничего нельзя — это же психиатрическая больница.
— Но не тюрьма же!
— Это гораздо хуже.
— А ведь у Авто были сигареты, он же нас угощал!
— Просто это медсестры или санитар не заметили, а увидят, отберут в два счета.
— Ну, теперь черед водочки пришел, — сказал Ус, доставая из унитазного бачка бутылку.
— Даниил, иди, поищи где-нибудь стакан, не из горлышка же пить.
Даниил сбегал к бачку с питьевой водой — единственное место в отделении, где можно было взять стакан. Михаил, разливая водку, демонстрировал замечательный глазомер.
— По сто грамм разливаю, мужики, полный стакан может плохо пойти, да и закуски нет!
Запивали водку сырой водой из-под крана — испытанный многими нашими соотечественниками способ. Напичканные психотропными средствами пациенты быстро опьянели.
— Так что же мне делать, когда я выйду отсюда? — спрашивал товарищей заплетающимся языком Даниил.
— Опять ты за свое, ты выйди отсюда сначала, а потом думай.
— Да и думать тут, Даниил, нечего, попал ты в ведомство психиатрии. Отныне эти ворота для тебя будут распахнуты так широко, что времени не будет думать, что с тобой будет потом. Отныне для тебя будет только сейчас.
— Ус, не дави на психику, она у меня и так слабая.
— Даниил, да это же такие мелочи, мы же только говорим, в действительности оно все и по-другому, может, обернется! — успокаивал юношу Михаил.
— Кроме этих ворот на твоем пути есть такие же широкие, — не унимался подвыпивший Ус, — в нищету и бродяжничество. По этому пути многие наши братья по несчастью прошли, которых выставляли из занимаемого жилья, то есть попросту кидали. У бродяги конец один — где-нибудь на городском пустыре или в канализационном колодце.
— Но ведь будет же что-нибудь в моей жизни хорошее!
— То хорошее, что у тебя могло бы быть, тебе испортят твои же близкие и знакомые.
— Почему это?
— Выйдешь, узнаешь. Каждый из знающих тебя, даже самых близких, даст тебе понять, что ты дурак, человек третьего или даже четвертого сорта, если такой существует. Кто-то более или менее интеллигентно, а кто-то в лоб, ты все это поймешь, когда отсюда выйдешь.
— Ну а как же гуманность?
— Будь спокоен, о человечности и терпимости только в умных передачах на телеканале “Культура” говорят. А на самом деле тебя изо дня в день будут тыкать носом в твою болезнь, настойчиво, упорно. На тебе будут тренировать свое остроумие, находчивость. Постепенно ты станешь изгоем, сколько бы ни сопротивлялся. И тогда, помучившись, ты поймешь, что лучшего места для душевнобольных, чем психбольница, не найти.
— Почему?
— Это единственное место, где тебя никто не попрекнет твоей болезнью и где твоя болезнь не влияет на отношение к тебе людей.
— Ус, ты не прав, я уверен, я добьюсь, я всего, чего хочешь, в жизни добьюсь!
— Дерзай, юноша, на то тебе и жизнь дана, может, ты и опровергнешь мои слова, только рад буду.
В курилку вошел Автандил, уже получивший укол галоперидола. Несмотря на это, он по-прежнему был насторожен и исподлобья смотрел на приятелей. Помолчав минут пять, он спросил:
— Мужики, сигареты ест?
— Кури, Авто, утром у тебя были, сейчас у нас есть, — протягивая больному сигарету, сказал Михаил. — Можем еще и водочки налить. Пьешь?
— Нэ хочу.
— А ты выпей, сразу полегчает, проверенное средство. В больнице возможность выпить редко предоставляется. Так что пользуйся случаем.
— Ваше здоровъе, — опрокидывая стакан, сказал Автандил.
— Вот это правильно, тебе того же желаем.
После выпитого Автандил ожил и стал говорить с еще большим акцентом.
— Ваша страна хочэт развалит Грузию, — начал он.
И затем с типично южной горячностью он несколько минут говорил, объясняя, почему же это именно так.
— Авто, успокойся, может, кто-то и пытается это сделать, но вот мы втроем ничего плохого твоей родине не желаем. Нам никакого дела до Грузии нет. И тебе советуем, плюнь ты на политику, пусть ей другие занимаются, те, у кого здоровья больше, — заметил Ус.
— Авто, пойми, в дурдоме национальность не имеет никакого значения, здесь у всех одна национальность — дурак, а это главное, — вставил Миша.
— Если у тебя нэт национальности, у тебя нэт Родины, если у тебя нэт Родины — ты отрекся от нее!
— При чем здесь Родина, Авто? Ты думаешь, если бы ты находился в Грузии, тебя бы в психбольницу не направили? Или ты считаешь, что русский и грузин по-разному от болезни страдают?
— У меня нэт никакой болезни, я здес по политическим мотивам!
Приятели заулыбались.
— Авто, тут по политическим мотивам целая палата, наблюдательной называется.
— Они — больные, а я борэц за свободу!
— Ты только врачам об этом не говори, а то с уколов не слезешь!
Недовольный непониманием, Автандил вышел из курилки. Даниил размышлял вслух:
— Мучаются несчастные психи всякими идеями. Кацурский постоянно говорит о несчастной неньке Украине, Ляуденис — о бедной Литве, Волькенштейн — о единой и неделимой России. Лишь бы они в один момент не сошлись в курилке, а то конфликта не избежать.
— Ты, Даниил, все хотел узнать, какие Автандил мысли гоняет. Теперь узнал?
— Да, каждый по-своему с ума сходит.
Товарищи допили оставшуюся водку и пошли спать. Сон для любого страдающего психической болезнью человека не только отдых, но и практически единственно возможное наслаждение. Во сне сбываются самые необычные мечты, во сне ты можешь себя чувствовать здоровым и сильным, а не бедным и больным.
Никто не может вмешаться в твой сон, никто не помешает тебе на несколько часов побыть, например, преуспевающим бизнесменом или удачливым ловеласом. Кошмары психически больным практически не снятся по причине того, что их тело напичкано различными нейролептиками и антидепрессантами. Как правило, сон больных выдержан в радужных оттенках. Вот только просыпаться после такого сна тяжело, открываешь глаза и видишь, что ты лежишь в серой палате с облезшей штукатуркой на стенах, а вокруг тебя храпят десятка два твоих товарищей по несчастью.
Очнувшись после очередного приятного забытья, Ус, Даниил и Миша снова пошли в курилку. Почему именно туда? Да только потому, что находящимся на излечении разрешен только один маршрут движения: до туалета и обратно. Кроме того, это единственное место, где ты находишься вне поля наблюдений медперсонала и можешь говорить, не озираясь.
Больничные разговоры бесконечны, но это единственное, что придает иллюзию хоть какой-то осознанной деятельности. Одна тема разговора плавно перетекает в другую, потом беседа возвращается к началу, и так час за часом, день за днем.
— Ус, — не унимался Даниил, — почему ты так уверен, что мои близкие будут ко мне плохо относиться, когда я выйду отсюда?
— Проверено жизнью многих наших собратьев по несчастью.
— Это не аргумент, я уверен, мои родственники не такие.
Ус, апеллируя к житейской логике, продолжал отстаивать свою точку зрения:
— Ну, вот смотри. Когда ты на улице видишь, например, человека с необычной походкой — инвалида, страдающего церебральным параличом, ты на него внимание обращаешь?
— Скорее всего, да.
— А что ты при этом чувствовать будешь? Сочувствие, желание помочь или что-то другое?
— Нет, вряд ли, ну, обращу внимание на танцующую походку, она меня всегда смешит, подивлюсь тому, как он все-таки передвигаться может, но каких-то высоких чувств у меня точно не возникнет.
— Так вот, поверь мне, инвалид чувствует, что внимание к нему вызвано именно его физическим недугом и что сочувствия этот недуг у других не вызывает. И так каждый день, на протяжении всей жизни. Каждый взгляд, которым провожают такого человека, как бы говорит: “Ты не такой, как все”. Сколько ты сможешь сопротивляться сложившемуся стереотипу?
— Если честно, то не думал об этом, но, скорее всего, рано или поздно сломаюсь.
— Все правильно, инвалиды в нашей стране никому не нужны, а близким своим в первую очередь, для них мы просто обуза. Поддерживать отношения с психически больным — это все равно что покупать акции обанкротившегося банка.
— Почему?
— Толку столько же. Время и деньги потратишь, а отдачи никакой. И инвалиды прекрасно это чувствуют, так же как и часто нескрываемую враждебность по отношению к себе. Тем более это относится к людям, побывавшим в дурдоме.
— Но ведь на лице у тебя не написано, что ты здесь побывал! И походка у тебя нормальная!
— Вот именно поэтому страдать приходится от людей, которые знают о твоей болезни, то есть приходим к тому, с чего начали, что психи больше всего страдают от близких или знакомых людей.
— А близкие люди — от психов!
— Тоже верно.
— Ну, я как выйду, никому ни слова, где мне побывать довелось, — тихо вымолвил Даниил. — Может, даже больничный предъявлять не буду, какой-нибудь документ с печатью другого заведения в деканат принесу.
— Дай Бог тебе, Даниил, нормально разрулить ситуацию. Может, еще нормально поживешь, может, какие-нибудь лекарства получше придумают, может, в обществе что-то поменяется по отношению к людям, больным на голову, или сам выздоровеешь, такое крайне редко, но случается, — резюмировал Ус.
— А почему к душевнобольным люди враждебно относятся? — подкинул хвороста в затухающий костер беседы Даниил.
— От незнания.
— Из-за дремучей некомпетентности и дикости. Люди охотно верят во всякие небылицы, рассказываемые про дураков, — высказался Ус.
— Из-за стереотипов. Так уж испокон веку повелось. Ведь очевиден смысл слов “псих”, “дурак” или “шизик”, — поделился своими соображениями Михаил.
— Из-за бесправия душевнобольных. Вседозволенность в отношении больного если не правило, то уж точно не исключение, — добавил Ус.
— Это психологически очень удобно. Здорового человека дураком можно назвать только за глаза, иначе можешь нарваться на неприятности. А больному можно все в лицо сказать или демонстративно показать ему, что он за человечишко. Такой примитивный способ самоутверждения, — подытожил Михаил.
— Гораздо проще общаться с человеком, который тебя не знает, вернее, ему неизвестно о твоей болезни, — заявил Ус, — но такое редко случается, весь наш город — большая деревня, начиная с соседей по дому и кончая сослуживцами. Всегда в твоем окружении найдутся “доброхоты”, которые “по секрету всему свету” расскажут всем о твоей болезни, добавляя от себя такие подробности, что на следующий день тот человек, которому это сообщили, начинает сторониться тебя, как прокаженного.
— Самое главное здесь — не сорваться на ответную грубость, натурально, надо выдержать, когда тебе дадут по морде, и не отвечать на это, перетерпеть, — добавил Михаил.
— Я не выдержу такого, — горячо заявил Даниил, — если мне по морде, то и я по морде!
— И тебя увозят в дурдом!
— С чего это? Что, я за себя постоять не могу?
— Даниил, всю вину за конфликт, в котором участвовал душевнобольной, автоматически переносят на психа, а почему, так мы об этом уже говорили, и сопротивляться этому бессмысленно, никаких нервов не хватит бороться с устоявшимися воззрениями.
— Печально.
— Да брось ты. Из любого положения есть выход. Болезнь душевная не означает отсутствие ума. Тысячи людей это доказали. Взять хоть художников, хоть писателей, да и бизнесменов тоже. Осмелюсь даже сказать, что человек, выделившийся из сотен тысяч, скорее всего, имеет психику, не совсем укладывающуюся в понятие нормальность, — успокаивал Даниила Ус.
В курилку заглянул Головко.
— Мужики, сигарету до завтра дайте взаймы, две отдам, завтра мамка приезжает, она мне целый блок привезет!
— А ты, Вовка, бросай курить, и занимать не надо будет!
— Скажешь тоже, если я курить брошу, я здесь коньки отброшу!
Ус, проанализировав ситуацию, которая сулила двести процентов прибыли, а также имея в виду то, что если Головко не выполнит условий, то спрашивать будет не с кого, пришел к половинчатому решению:
— Вовка, мы тебе бычок, завтра вернешь целую сигарету!
Вовка, дорвавшись до курева, стал так жадно дымить, что прикончил бычок за одну минуту, после чего, печально посмотрев на оставшийся в его руках фильтр, печально вздохнул:
— Что, не могут, что ли, как в советские времена было, по пачке сигарет в день давать, вот житуха-то была!
— Вовка, а ты откуда про советские-то времена знаешь, ты же тогда еще не лечился?
— Мужики рассказывали, что тогда каждое утро по пачке казенных папирос выдавали.
— Это “Беломора”, что ли?
— Да хоть бы и “Беломора”, все лучше, чем пухнуть без табака.
— Это точно.
— А чего тебе еще мамка привезет?
— Лапши китайской обещала, конфет, может, каких привезет, пряники, печенье. Были бы у нее деньги, может, и колбасы бы привезла, сала.
— Так она же за тебя пенсию получает, вот и деньги!
— У меня еще пять братьев и сестер, кроме того, с нами два мамкиных брата живут, и оба не работают, откуда у мамки деньги будут?
— А ты мамке ультиматум: “Доверенность на пенсию не подпишу, если не привезешь то-то и то-то”.
— Э-э, тогда меня ее братья, дядьки мои, поколотят, когда я из больницы выйду! Меня они уже не раз били, больше не хочется.
— Вовка, оказывается, тебе не так уж и сладко на воле?
— Да не, ничего, когда дома не ночую.
— А где спишь, если не дома?
— А когда где. Если тепло, то есть если лето, то в парке каком-нибудь или на кладбище.
— А зимой?
— Зимой — как придется, когда в подвале, когда в подъезде. Но лучше, конечно, дома, только надо подгадать, чтобы дядьки спали.
— Вот так, Даниил, понял, каково иногда приходится нашему брату?
Даниил печально покачал головой и сказал:
— Что бы там ни было, я все равно в жизни карабкаться буду, ты же сам, Ус, говорил, что много способных людей среди больных на голову.
— Вот это правильно, главное, присутствия духа не терять, — согласился Ус, — я же тебе про проблемы говорил для того, чтобы ты, выйдя из больницы, морально был готов к трудностям. Предупрежден, значит, вооружен.
В коридоре послышался шум. Приятели вышли посмотреть, что произошло. Автандил, что-то крича по-грузински, набросился на Олега, который чем-то вывел из себя новичка. Скорость, с которой обменивались ударами противники, свидетельствовала о том, что конфликт достиг максимальной стадии напряженности. Санитар, который был обязан остановить дерущихся, не очень спешил разнимать скандалистов, кому охота подставлять свою морду под кулаки распаленных дракой психов.
Наконец дерущиеся устали и уже только тяжело дышали, изредко переругиваясь. В этот момент подбежали медсестры и с помощью санитара сделали драчунам внутривенное вливание галоперидола. После чего увели скандалистов в наблюдательную палату, где они были привязаны к мощным койкам, сделанным из толстой листовой стали.
Наступал вечер. Неяркое зимнее солнце быстро скрылось за верхушками соснового бора, который окружал лечебницу, и больничные бараки погрузились в полутьму, которую слегка рассеивал свет от двух уличных фонарей. Ветер, раскачивающий светильники, вызывал к жизни мятущиеся в такт движению фонарей тени, которые плясали по всему больничному дворику. В бараках включили свет, но маломощные шестидесятиваттные лампы в чехлах из металлической проволоки только подчеркивали сумрак, в который погрузилось отделение.
Отключившиеся от введенных лекарств пациенты храпели на все лады. До следующего утра в богадельне установились мир и спокойствие, столь не свойственные этому заведению днем.