Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2008
Как ты там?
Бывает, нахлынет такая тоска:
откуда только взялась?
Станет нелепая смерть близка,
нелепость — слепая власть.
Сиротство идет за мной по пятам
пугливой волной огня.
Спроси, дорогая: “Ну, как ты там?
Как ты там без меня?”
Вспомнил ли юности хриплый стиль,
вдохнув синевы чужбин.
Время недвижно, как мертвый штиль,
если живешь один.
Оставит надежды скупой Адам,
забудет свою Лилит.
Спроси, моя радость: “Ну, как ты там?
Какой тебя Бог хранит?”
Легка ли добыча, богат улов?
Сладки ли в садах плоды?
Надолго ль получит уют и кров
пришедшая из темноты?
Поймет ли, что твой равнодушный храм
лишь жалкая западня?
Спроси, золотая: “Ну, как ты там,
как ты там без меня?”
Удача сгубила нас на корню,
за пазухой ни гроша.
Прижалась к кладбищенскому плетню
нищенкою душа.
Камни в колодце, как в горле ком.
В печке тяжелый дым.
Не помышляй ни о чем другом,
навеки став молодым.
И не вопрошай меня, пьяный в хлам,
свободу свою кляня:
Скажи, мое счастье: “Ну, как ты там,
как ты там без меня?”
Павлин
Сложи мне костер, надежнее, чем острог,
сколоченный на морозе январским днем.
За такой урожай государь не берет оброк,
здесь крепость моя и дом.
Из деревень не собирай трудовой народ,
кому надо, сам на огонь придёт.
Топорами сверкает иней седых бород,
и ветрами изодран широкий в улыбке рот.
Гляжу на людей, а вижу в снегу погост.
У девки молоденькой на дорогом платке
вышит павлин, распростерший узорный хвост
на Иордане, иудейской реке.
Вот она, радость, которой никто не ждал,
лучший подарок в день моих именин.
Яркий, как многоцветный резной кристалл,
райские перья в толпе распустил павлин.
На Иордане, непостижимо глухой реке,
на одном берегу стоит поп, на другом — раввин.
Купает крылья свои в золотом песке
голубь запретного мира, чудной павлин.
Зачем ты, родная, сегодня пришла сюда?
Покрасоваться? Ни у кого нет таких платков.
В просветах сосен тлеет моя звезда,
а сосны стоят рядами до облаков.
Алмазные горы, коралловые леса…
Сколько чудес я оставлю на этой земле?
Чудесней, чем все чужеземные чудеса,
это то, что где-то люди живут в тепле.
Сложи мне костер, уютный, как мамкин дом,
горячий, как овчинный тулуп отца.
Великие реки скованы крепким льдом,
в народе молчат отмороженные сердца.
И мир согревает только большой павлин,
укутавший девичьи косы в цветной узор.
Павлин, расколи неподвижность угрюмых льдин,
распахни бескрайних лесов зеленый простор.
И ты, моя девочка, вспомни крещенский день,
выйди на берег навстречу моей звезде.
Копны русых волос для меня раздень
и отпусти платок по талой воде.
Новый Ерусалим
Сотвори алфавит, чтобы мог прочитать зверь,
но не смог написать с фронта письмо.
Нам на сердце ложится Благая весть,
где каждая буква — расправленное клеймо.
Скитанья Деметры забыты, для книги Царств
в дикарской Европе еще никто не готов.
Нам запретили шаманить и прорицать.
Мы должны сбросить многое со счетов.
Башня достроена, Троя не сожжена,
поэт пережил на вершине Великий потоп.
Бегущая к морю божественная жена
белой метелью сквозит между мрачных толп.
Следы ее снегом ложатся на глинозем,
белым снегом и погребальной золой.
Белого Бога казнили, но он спасен.
Он сгребает народы сырой метлой.
Гойделы, гардарики, ингевоны, чудь,
пожиратели конского мяса и кислых груш,
уверуют в вещее слово когда-нибудь,
раз солнце горит мириадами чистых душ.
Добросердечный вождь изначально слаб.
Пусть он сеет добро, никто не пойдет за ним.
На границах зловещие тени каменных баб
охраняют входы в Новый Ерусалим.
Белое море хранит черепа теремов
не хуже, чем пески останки царей.
Кочевники греются в стенах чужих домов,
но любят как дети властительных матерей.
Бригитта дает им солдатские имена:
Лойгайре, Хельвиг, Сигурд и Гвидион.
Вручает оружие, древнее как война,
которой должно пылать до конца времен.
Шестая эра закончится в Судный день,
до этого счастья тебе бы дожить суметь.
Пред тем как блаженно уйти в неземную лень,
праведник и греховодник встречают смерть.
Кара небес неизбежна, как летний гром.
Горьким туманом стелется горний свет.
Голубь свивает гнездовье в тебе самом.
Дух вездесущ, но святого народа нет.
Чашу испив, черной плетью хлещи коня.
Северный ветер пусть хлещет тебе в лицо.
В крепости с крепкой дверью найди меня.
Я поверну на мизинце свое кольцо.
Все возвращается вспять на круги своя.
Чистилище пусто без крика и толкотни.
В светлице с прозрачным полом стоит скамья,
где мы можем остаться совсем одни.
Все возвращается вспять из безбрежной тьмы.
Башня достроена, Троя не сожжена.
Солнце рождается посередине зимы.
Его пеленают в постели из чистого льна.
Мореход доплывает до новой святой земли.
И, на берег ступив, под собою не чует ног.
Стали легки его быстрые корабли
и свернулись на женской груди, словно платок.
И змеи пророчат, расправляя уста,
оставляя на каменных плитах россыпи слов,
напоминая, что до сих пор потомки Христа
где-то в холодной Бретани пасут коров.
Как стрелки часов, вращаются острова.
Молнией на них зажжены сухие костры.
В дыму конопляном кружится голова.
Наши боги, как прежде, отзывчивы и щедры.
И мы так же приносим жертвы на Первомай,
перемещаясь в область безвестных снов.
И если на этой земле существует рай,
то он для героев, поэтов и колдунов.
Время течет по-другому: века как год.
И мы ждем терпеливо, не омрачая лоб,
когда ранним утром печальной волной прибьет
к острову Яблок царский дубовый гроб.
Independence day. 07
Сколько в закате солнца земной печали.
Сосны клонятся, как на море корабли,
И, мачтами покачнувшись, уходят в дали,
не ожидая встретить в дороге родной земли.
Как беспристрастен ход горящего диска,
ведущий во тьму за Геркулесовы столбы.
Вещая птица молчит. Слышатся близко
хохот и трескотня холостой пальбы.
Ежевечернее медленное свиданье.
Заветная служба, мой рыбачий закат.
Почему каждый раз выбирает страданье
того, кто не был ни в чем виноват.
Счастливей меня на этой земле не бывало.
Пора бы стреножить мою молодую прыть.
Хорошо, когда много, но легче жить, если мало.
Я не верю, что за все нужно платить.
Мне светло оттого, что я ничего не значу,
по сравненью с печалью солнечного пути.
И от этой печали я как-то радостно плачу,
прижав серебристую рыбу к своей груди.
Мой дом
Я живу в бесконечном сыром лесу,
в самом сердце сырых лесов.
Я в сердце своем задавил слезу
и свой дом закрыл на засов.
Я забыл, как поют мои сын и дочь,
как звучит человечья речь.
По ночам в мои ставни колотит дождь
и трещит дровяная печь.
Я сжигаю замшелых бумаг листы,
не взглянув, от кого письмо.
Я не был испуган, узнав черты
старика в глубине трюмо.
Моя лодка, уткнувшись в застывший плес,
не шуршит чешуею рыб.
И под праздник заходит голодный пес,
я все жду его нервный всхлип.
Каждый год забредает со стороны
черный зверь в мой спокойный быт.
В нем таится душа моей злой жены
или друга, что был убит.
Вертикально стоит над равниной дым,
прорастая среди стволов,
словно взглядом отчаянным и пустым
кто-то смотрит поверх голов.
Темный дом мой, зажатый в кольце лесов,
у озерной стоит воды.
В нем не слышно задумчивых голосов.
И к добру не ведут следы.
Мотыльки на дощатом полу
Мотыльки на дощатом полу,
потемневшем и темном в углу,
словно огни на прощальном балу
или кто-то просыпал золу.
Окна закрыты, и дверь на замке.
Бесы играют со мною в тоске.
Сколько во тьме ни гадай по руке,
счастье всегда вдалеке.
Падшие стаи расправленных птиц
в бледном Китае растерянных лиц.
Полуживой лабиринт верениц
всех не прочтенных страниц.
Ты босиком между ними идешь,
не испугай их и не потревожь.
В тело вселяется нервная дрожь.
Ты сам на себя не похож.
С медной монеткой, зажатой в горсти,
меткой удачи в тревожном пути.
Пусть не сумеешь душу спасти,
помни, что все впереди.
Мост
По ночам хорошо.
Затихают болтливые птицы.
И на черной воде,
словно в гладких больших зеркалах,
не любуясь собой,
отражаются бледные лица
дальних звезд и планет,
как посуда на мокрых столах.
У живого костра
непонятные греются люди.
Их огромные тени
дрожат на другом берегу.
Я не знаю дороги
среди зачарованной жути,
из дремучего леса
к ним в гости прийти не могу.
Я стою у воды,
не решаясь вернуться обратно,
в дом, где топится печь
и по стенам тревожные сны
кружат стаями птиц, и мелькают
как яркие пятна,
и летят голосами
из светлой, блаженной страны.
Я узнал в голосах
безмятежные песенки сына,
своей маленькой дочери
понял разумную речь.
Между нами лежит
океана седого равнина,
но зияет в боку корабля
безвозвратная течь.
Тихо строится мост
между береговыми мирами.
Но слезятся глаза,
и трагический привкус во рту
подтверждает, что кто-то идет
за пустыми морями,
чтоб возникнуть из тьмы,
если долго глядеть в темноту.
Любовь
Глянешь — и ясно, когда предаст.
Поставлю на десять лет.
Мертвой земли черноземный пласт,
словно стекло на свет.
В мертвой земле прорастет зерно.
Горечь сожми в горсти.
Рано ли, поздно — мне все одно.
Нам с тобой по пути.